От первых проталин до первой грозы

И У МИТЕНЬКИ ЕСТЬ ГРЕШКИ

Я, со своим робким характером, даже не мог себе представить, как можно у бабки Лизихи дурачиться, озорничать, не боясь, что она накроет и отдерёт, как Сидорову козу. Такие удальцы казались мне чудо-героямд. И первым из них был, конечно, Коля.

Стойло только Лизихе хоть на минуту отвернуться, он обязательно выкинет какую-нибудь штучку. То соседа щипнёт, так что тот подпрыгнет как ужаленный, то сам вдруг вскочит со своего места, вытянется в струнку и отдаст бабке Лизихе честь. Да при этом ещё такую рожу скорчит, что ребята не удержатся и фыркнут.

— Что за смех, в чём дело?! — грозно окрикнет Лизиха, быстро оглядываясь по сторонам.

Но все сидят, опустив носы в книжки и тетрадки. А виновник происшествия прилежно учит грамматику или закон божий. Лицо у него такое тихое, углублённое в своё дело; уж никак не подумаешь, что имен он-то и есть всему причина. «Но что, если Лизиха вернётся в тот момент, когда он с глупой рожей становится перед ней во фронт, что тогда будет?» И при одной этой мысли у меня мурашки пробегают по коже.

А один раз бабку Лизиху во время занятии позвали зачем-то в кухню. Только она скрылась за дверью, Колька, как вихрь, сорвался со своего стула, плюхнулся в её кресло, накинул на плечи тёплый Лизихин платок, надел на нос очки и, постучав линейкой по столу, хриплым голосом запищал:

— Борька, негодяй, иди сюда, я тебя высеку!

Весь класс так и прыснул со смеху.

Потом Колька не торопясь взял со стола Лизихины карманные часы и задумчиво через очки поглядел на них.

— Целый час еще маяться! — вздохнул он и тут же вдруг приложил часы к груди. — Эх, хороши часики! Вот бы мне такие, да ещё с цепочкой по всей груди. Вот бы я пофорсил!

В это время скрипнула входная дверь, в коридоре послышались тяжёлые шаги. И тут же, как в кино, картина сразу переменилась: очки и часы лежат на столе, платок на кресле, а Коля, уткнувшись локтями в край стола, громко и нудно долбит на весь класс коренные слова.

Он орал их так громко, что даже вошедшая в класс бабка Лизиха была неприятно поражена.

— Николай, не ори. Учи громко, но не ори, ты не в кабаке.

— Хорошо, Елизавета Александровна, — покорным голосом ответил Коля, снова углубляясь в повторение своего урока.

Бабка Лизиха спокойно уселась в кресло, накинула на плечи тёплый платок и надела на нос очки — всё точь-в-точь, как только что представил в её же кресле Николай.

Многие не удержались и фыркнули.

— Опять смешки! — грозно крикнула Лизиха. — Смотрите у меня! Что-то уж больно развеселились!

Она обвела всех подозрительными, злобными вами и добавила;

— Закрывайте книжки, приготовьтесь к танцу.

За столом произошло движение. Все книги были мигом закрыты и спрятаны. А на их месте появились чистые тетрадки.

— Загородиться друг от друга! — скомандовала Лизиха.

Снова за столом лёгкое движение. И вот уже каждый ученик отгорожен справа и слева от своего ближайшего соседа поставленной углом раскрытой книгой. Каждый сидит как будто в своём собственном отделении.

Когда всё было сделано, бабка Лизиха открыла хрестоматию и начала диктовать. Все склонили голову над столом, принялись писать. В классе воцарилась тишина, только слышался голос Лизихи да монотонный скрип перьев.

Я диктантов ещё не писал, а только списывал о книжки и поэтому с интересом исподтишка наблюдал зa работой других.

Лица у всех были очень сосредоточенные. Многие от усердия даже приоткрыли рот, другие беззвучно шевелили губами, третьи старались незаметно из-за книжки заглянуть в тетрадь соседа. А Боря от усердия совсем положил голову себе на плечо и сопел так громко, будто он не диктант писал, а тащил на полок тяжёлый мешок муки.

— Борька, не спи! — крикнула Лизиха, прерывая диктовку.

— Я не сплю, Елизет Санна! — выпалил Борис.

— Тогда не сопи и голову попрямей! Диктовка продолжалась.

Вдруг Лизиха опустила книгу и грозно глянула в самый конец стола:

— Николай, ты что, стервец, к Митеньке всё заглядываешь? Привык на чужой шее ехать. Пересядь на другое место!

— Я не к Митеньке вашему заглядываю, — вспыхнул Коля, — а гляжу, как ваш Митенька сам с книжечки сдувает. Вот посмотрите!

И, не дав никому опомниться, Коля схватил книжку, которой Митя отгородился от соседа, и подал Елизавете Александровне.

— Да-а-а-а, хрестоматия… — даже немного растерявшись, сказала Лизиха. Митенька, что же это ты бабушку обманываешь?

— Я вас не обманывал! — дрожащим от негодования голосом воскликнул Митя. — Я и не заметил, какая это книга. Вот честное слово! Вот крест божий! — И он трижды истово перекрестился на икону.

— Верю, верю, голубчик, — успокаиваясь, ответила Елизавета Александровна. — Возьми другую книжку, отгородись от них.

После диктанта все отдали Елизавете Александровне свои тетради и пошли по домам обедать.

Мы вышли общей ватагой.

— А ловко ты его подсадил! — радовался Борька, хлопая Николая по плечу. — Молодец! Как это ты углядел только? Вот тебе и Митенька — паинька-мальчик. Да вот и он, лёгок на помине.

В это время мимо ребят проходил Митя. Он злобно взглянул на Николая, но тут же придал своему личику ласковое выражение.

— Эх, Коля, Коля! — сказал он. — Зря ты на меня наклеветал, ей-богу, зря! Ну да бог с тобой. Я обиды не помню.

— Иди, иди, пока не подсыпали! — крикнул Борька, грозно направляясь к Митеньке.

Но тот решил больше не продолжать беседу и торопливо засеменил ножками по расчищенной тропинке. Каждой хорошо одетой женщине он уступал дорогу и, сняв шапочку, здоровался.

— Какой вежливый, милый мальчик! — слышалось ему вслед.

В пять часов, когда мы все снова собрались в школе готовить уроки, нас ждало неожиданное и весьма занятное известие: Елизавета Александровна раздала ребятам тетрадки диктанта. Каждая ошибка была подчёркнута синим карандашом, а в конце страницы подведён итог. «Победителем», как всегда, оказался Борька: он сделал ошибок больше всех — двадцать три. Но этот рекорд никого особенно не удивил, даже саму Елизавету Александровну. Меньше двадцати ошибок у Борьки никогда не бывало. Самая интересная новость заключалась совсем в другом: Митенька — краса и гордость всей школы, не делавший почти никогда ни одной ошибки, — в этот раз сделал девять, и все девять во второй половине диктанта.

Эта новость шёпотом облетела сразу всех ребят.

— А что же тут удивительного? — пожал плечами Николай. — Книжку отняли, а писать не умеет, вот и насажал.

Новость обсуждали все, но огорчены ею были только двое: бабка Лизиха и сам Митенька.

Лизиха вертела в руках тетрадь своего любимца й упавшим голосом говорила:

— Митенька, родной, как же это случилось?

— Сам не знаю, — изумлённо открыв свои большие серые глаза, отвечал Митя.

— Но почему же все ошибки именно во второй части диктанта, когда книжки не было? Может, ты всё-таки иногда в неё заглядывал?

— Не заглядывал я! — нервно, с затаённой злобой, но всё с тем же кротким видом отвечал Митя.

— Тогда почему же именно во второй?

— Потому что я очень расстроился, — проговорил Митя, и в голосе его задрожали слезы. — Расстроился потому, что вы мне не верите, вы могли заподозрить, что я, что я…

Дальше он не мог уже говорить, разрыдался и выбежал в переднюю. Бабка Лизиха кряхтя, но всё-таки быстро поднялась с кресла, тоже побежала вслед за ним.

— Ну, прости, прости, родной, старую бабушку… — слышались из передней её ласковые слова, столь непривычные именно для неё.

Вскоре оба вернулись в комнату, оба расстроенные, но вполне примирённые. Митя сосал леденец, стараясь хоть чем-нибудь подсластить свою горькую участь.

В этот же вечер бабка Лизиха нещадно отодрала Борьку и Николая, чтобы слушались, чтобы учились лучше, вообще — сами знают, за что!

Всё это случилось в субботу, значит, на следующий день можно было отдохнуть и от учения, и от самой бабки Лизихи.