В ЖИГУЛЯХ


Вперед, вперед, вослед солнцу — к берегам Волги.

Читателю предлагается хроника одной стройки. Имеется в виду Куйбышевская гидростанция, ныне Волжская имени В. И. Ленина.

События, о которых пойдет речь, принадлежат по темпам нашей жизни к далекой, можно считать, истории, к середине пятидесятых годов.

Но мы в этой книге путешествуем и во времени. Это и в общем плане, и в конкретном случае: я ездил на Волгу подряд.

Год первый…

Первая командировка в Жигули. Но сначала — в Ленинград.

Мне нужны были некоторые материалы из истории энергетики, гидростроительства. А в Ленинграде жил редчайший хранитель такого рода сведений. Не только хранитель — свидетель многого. Человек, родившийся, когда здравствовал еще великий Фарадей, «царь физиков». Человек, который знал Яблочкова, дружил с Поповым. И был в числе двухсот ученых, которые по заданию Ленина участвовали в составлении плана электрификации России, плана ГОЭЛРО.

В зеленом ленинградском пригороде Леоном нахожу жилое здание Политехнического института. Поднимаюсь «а третий этаж. На дверях поблескивающая, как новая, медная табличка. А текст старой орфографии:

«Профессоръ М. А. Шателенъ».

Открывает хозяин, небольшой, сухонький, в черной круглой академической шапочке. Он предупредительно быстр в движениях. На щеках румянец, голос по-юношески звенящий. Я хотел было представиться, но Михаил Андреевич упредил меня, назвав по фамилии. И это уже совсем удивительно: мы встречались с профессором один раз и давно.

У него не только редкостная память. Не пользуется очками. Легко взобрался по шаткой складной лестничке, когда ему понадобилось достать что-то с верхней полки стеллажа. Слышит вот плоховато, и это, пожалуй, единственный признак его глубокой старости: Михаилу Андреевичу за восемьдесят.

— Вы по поводу ГОЭЛРО? Извольте взглянуть, — и протягивает книгу в серой бумажной обложке с желтизной по краям.

Читаю: «План электрификации России». Это один из экземпляров, розданных в декабре 1920 года делегатам VIII съезда Советов, утвердившего план ГОЭЛРО. Разглядываю историческую книгу и вижу вклеенную между обложкой и титульным листом узенькую полоску бумаги с текстом:

«Ввиду крайней незначительности числа экземпляров этой книги убедительно просят товарищей, получивших ее, передать книгу по прочтении в местную библиотеку, чтобы по — этой книге могли учиться рабочие и крестьяне».

— Тогда говорили, что это обращение к делегатам написал Владимир Ильич, а вклейку сделали по его просьбе… Я привез со съезда два таких томика. Один передал в институт, а этот решился оставить на память.

Перелистываю страницы. Для меня это — история, а для профессора Шателена — дело, которым он занимался.

— Вот этот раздел плана, посвященный развитию энергетики в северо-западных районах страны, поручено была разработать вашему покорному слуге. Я писал о будущих электрических станциях на Волхове, на Свири за этим столом, освещавшимся керосиновой коптилкой. Она же была и единственным источником тепла в комнате… Признаться, мы, авторы плана электрификации, не были на первых порах убеждены в его полной реальности. Построить за десять-пятнадцать лет тридцать крупных электростанций мощностью в один миллион пятьсот тысяч киловатт… И сделать это в разрушенной, истерзанной войной стране… Возможно ли?

Сомнения не оставляли нас, я не боюсь в этом сознаться… Но был человек, твердо веривший, что каждая строка, каждая цифра плана ГОЭЛРО будут осуществлены. И эта глубочайшая убежденность Ленина постепенно передавалась всем нам, имевшим счастье слышать его, говорить с ним… Ну, а что произошло за пятнадцать лет, вы и без меня знаете. Мощность построенных за эти годы электростанций составляла уже четыре с половиной миллиона киловатт…

Старик разволновался, быстро-быстро ходит по комнате, снова берет книгу, листает.

— Взгляните, тут говорится об использовании «живой силы водного потока». Это технический термин, но и для меня, техника, он звучит поэтично… Ленин верил в самую главную живую силу на земле, в человека!

Потом речь зашла о первой советской ГЭС, сооруженной на Волхове, о ее строителе Графтио, и Михаил Андреевич сказал:

— Хорошо бы побывать вам у вдовы Генриха Осиповича. Она всегда неотступно была с мужем. И злые языки шутили, что он согласовывал с ней даже свои гидротехнические расчеты. У нее хранятся любопытные документы, и она многое помнит. Не знаю только, согласится ли принять вас. После смерти мужа нигде не бывает и ни с кем не встречается.

Но, быть может, записка, которую я ей сейчас напишу, окажет вам некоторое содействие. Все-таки мы были большими друзьями с академиком Графтио…


Записка и в самом деле помогла. Вдова строителя Волховской гидростанции приняла нас (я для храбрости прихватил с собой друга) более чем любезно. Она даже открыла перед нами двери в кабинет академика, сказав при этом, что после его смерти никто, кроме нее, не входил в эту комнату.

В огромном кабинете — чертежи, чертежи, чертежи. Они на длинных столах, на стульях, на стеллажах, на подоконниках. Одни в черных коленкоровых папках с надписями «Волхов», «Свирь», другие сложены в стопки, третьи лежат развернутые. И нигде ни пылинки. На треножнике с доской тоже чертеж, прикрепленный кнопками. Он не закончен. Вот раскрытая готовальня, остро заточенный карандаш, линейка, пузырек с тушью. Все как было при хозяине. Кажется, что он подойдет сейчас к треножнику, возьмет карандаш и продолжит начатую линию…

— Генрих Осипович всегда делал чертежи сам, — говорит вдова. — Не то чтобы не доверял никому, а просто очень любил это занятие, как другой любит шахматы, игру в карты. Он чертил и в тот вечер, когда к нам пришел посланец Ленина. Это было зимой восемнадцатого года. Я хорошо помню тот вечер. Мы коротали его вдвоем: я за вязанием, Генрих Осипович за черчением. В дверь постучали. Кто бы это мог быть? — подумали мы. Ведь к нам давно уже никто не хаживал. Время стояло неспокойное… Я пошла к двери. Спрашиваю: кто? Отвечают: из Москвы, из Совета Народных Комиссаров. Открываю, человек в кожаной куртке предъявляет удостоверение, подписанное Лениным… Я проводила гостя через столовую в кабинет мужа, вот сюда. Дверь из столовой была полуприкрыта, и я слышала весь разговор. Правительство, по словам посланца, интересуется, верно ли, что у профессора Графтио есть проект силовой установки на Волхове? За какой срок можно выполнить этот проект? Что для него требуется — какие средства, сколько людей? Какова предполагаемая мощность станции? Согласится ли Графтио возглавить работы? Все это было так неожиданно, что Генрих Осипович растерялся, сказал, что подумает. А когда

’Гость ушел, начал вслух ругать себя за то, что не дал сразу ответа. «Как невежливо мы обошлись с этим человеком, — говорил он мне. — Я даже забыл пригласить его сесть, а ты не позвала откушать чаю». Разволновался Генрих Осипович ужасно. Ведь речь шла о самом дорогом в его жизни, о проекте покорения Волхова. Проекте, которым он много лет тщетно пытался пробить глухую стену равнодушия. А тут идет только второй год революции, и о нем уже вспомнили!.. Весь остаток вечера Генрих Осипович писал докладную записку Ленину. Ответ из Москвы не заставил долго ждать себя: полная поддержка! А вскоре мужа назначили начальником строительства…

Вдова подарила мне на прощание старый журнал, издававшийся на Волховстрое. Уже само его название звучит необычно: «Как строится Волховская гидроэлектрическая станция». Мы привыкли, что она давно существует… Год издания— 1923, ноябрь, № 1. На обложке могучая фигура рабочего в фартуке, он всадил в землю лом; силуэт экскаватора, вгрызающегося в скалу; и в ореоле солнечных — нет, электрических! — лучей здание электростанции. Тысячу раз видел я его на фотографиях, да и был не раз возле этого здания, а вот художнику, рисовавшему обложку, наверняка приходилось напрягать все свое воображение, чтобы представить, как же будет выглядеть будущая ГЭС… Передовая статья: «Мы являемся… пионерами. Положение обязывает. На нашем примере… страна проверяет свои возможности, накапливает опыт… необходимый для ведения предстоящих, небывалого масштаба, работ». Прекрасно сказано! С чувством ответственности перед будущим… Весь остальной материал — в скупом, деловитом стиле. Вот заметка «Гидрография реки Волхов». Цифры, итоги многих обстоятельных исследований, изысканий на реке. Но когда они проведены? В гражданскую войну, в разруху! Как только подумаешь об этом, совсем по-иному ощущаешь сухие научные данные — за ними подвиг гидрографов… А такое сообщение: «Прибыл экскаватор». Да это же первая машина на первой советской стройке! Или коротенькая информация под заголовком «Состояние заказов». Медный провод заказан Северному кабельному заводу; стальной трос изготовляет Трест массового производства, который сдал уже 500 пудов; Петроградский прокатный завод катает металл для опор. О чем эта информация? О том, что промышленность молодой Советской республики поднимается из разрухи, встает на ноги, начинает шагать. А шагать ей далеко!

Это просто здорово, что журнал, рассказывающий, как строили первую в стране гидростанцию мощностью в шестьдесят четыре тысячи киловатт, попал мне в руки как раз перед поездкой на строительство Куйбышевской ГЭС мощностью в два миллиона триста тысяч киловатт.

* * *

Он, журнал, пригодился мне в первый же день приезда. Этот день я провел в Ставрополе, маленьком сонном городке в Заволжье, который в одно прекрасное утро проснулся знаменитым: вышло постановление о строительстве Куйбышевской гидростанции, и Ставрополь оказывался в самом центре стройки. Но знаменитым быть трудно, это всегда связано с большим беспокойством. Так случилось и со Ставрополем. Сколько людей сюда понаехало, сколько машин забегало по улицам, взметая за собой столбы пыли, как шумно стало в тихом городке! А в довершение выяснилось, что ему и вовсе придется покинуть свое насиженное место, которое станет дном будущего Куйбышевского моря, и перебраться куда-нибудь повыше.

Полдня я просидел в производственном отделе управления строительства. Начальник этого отдела, мрачноватый человек в темно-синей суконной толстовке, показавшийся мне закоренелым службистом, не был склонен к разговору и попросил подождать. Честно говоря, ему было просто некогда: со всех сторон на него наседали.

Прораб одного из участков пришел согласовать месячный график работ в портовом городке. Моря еще нет, а порт уже строится. Пока он на горе, далеко от воды, но будет время — и она подойдет вплотную к его причалам.

Вошли, вернее, ворвались в комнату взрывники. В соответствии со своей профессией они были настроены воинственно.

— Вам, — наступали они на начальника, — требуется бутовый камень для стройки. Пожалуйста, мы дадим его сколь-6 От солнца к солнцу 81 ко угодно, мы можем тут все горы взорвать, только создайте условия, а вы не создаете…

Отбившись от взрывников, начальник долго разговаривал по телефону с кем-то, кого почтительно называл «товарищ затопленец». Позже я узнал, что так величают здесь работников отдела подготовки зоны затопления. Судя по репликам, речь шла о перевозке на незатопляемые места тридцати тысяч жилых домов. Перевезти их нужно, не повредив, целенькими — с крылечком, с коньком над крышей и даже «с дымом над трубой», как выразился начальник.

Снова были люди, снова кто-то звонил, потом его куда-то вызвали, он вернулся совсем мрачный и окончательно забыл о моем существовании. Я попытался робко напомнить о себе, на что получил ответ:

— Минутку терпения.

И тогда я вот что сделал. Я вынул из чемодана журнал, подаренный мне вдовой Графтио, раскрыл и стал медленно листать, так, чтобы сидящему за столом была видна обложка.

— Что это у вас? — спросил он, перегнувшись через стол.

— Да так, — ответил я небрежно. — Журнальчик один старенький…

— Разрешите взглянуть.

И взяв у меня журнал, весь просиял, просветлел, словно внутри у него лампочка зажглась. Выяснилось, что он умеет улыбаться.

— О! — воскликнул он. — Волхов… Бывал я на Волхове. Я там в двадцатом году первую свою студенческую практику проходил. Помню, мы вели наблюдения на гидрометрическом посту. И результаты этих наблюдений даже, знаете, в официальные отчеты вошли. Да вот вам, пожалуйста, доказательство. Видите, заметка о гидрографии Волхова. Тут и моя есть цифирь… А потом я снова приезжал на Волхов уже инженером. Участвовал в испытании турбин… Потом послали в Дагестан. Там мы Гергебильскую станцию строили. Был прорабом на плотине. И после этого так и пошел — по плотинам… В Сызрани, в Иванькове, на Кавказе, в Средней Азии…

Вот тебе и закоренелый службист. Он, оказывается, полстраны объехал и меньше всего сидел за канцелярским столом, и квартирой ему очень часто служила походная палатка.

— Вы на той стороне Волги были? Там уже роют котлован под здание ГЭС. Котлованище этот будет гигантский. Я знаю, что журналисты не любят цифр. Но одну все-таки запишите: только из береговой части котлована надо вынуть пять миллионов кубометров земли. Я сказал: из береговой части. Да, котлован захватит и Волгу, потому что здание гидростанции будет на две трети своей длины вдаваться в реку. Значит, этот ее участок нужно оградить перемычками и осушить, чтобы на дно могли спуститься экскаваторы. Легко сказать: оградить, осушить. Но как? Это целый комплекс больших и сложных работ. Прошедшей зимой мы к ним и приступили. Первое, что сделали — насыпали банкет. Это подводная дамба из камня, которая должна несколько сдерживать и отводить в сторону течение. Лучшее время для насыпки банкета — зима. В другую пору все усложняется: камень подвозят на машинах к причалу, перегружают на баржи и оттуда уже сбрасывают в воду. Это долго и мешает судоходству. А зимой пробивают во льду майны — проруби — и к ним подкатывают машины с камнем. Это ведь гораздо проще. Нужно было успеть насыпать банкет до того, как река вскроется. В те дни мы все были там, на льду… И произошел такой случай. Позвонили нам сюда из какого-то московского учреждения. «Позовите, говорят, пожалуйста, вашего начальника». — «Он на банкете». — «Тогда заместителя», — «Тоже на банкете». — «Ну, главного инженера или еще кого из начальства». — «Все на банкете». — «Да что это у вас за банкеты в рабочее время…» — возмутились в Москве.

— Опешили мы зимой, — продолжал он, — и с прокладкой по дну Волги трех трубопроводов. Они нужны, чтобы гнать песок в перемычку. Каждый такой трубопровод, или, как мы говорим, дюкер, — это много труб, сваренных воедино. А сваривали их прямо на льду около майны, прорубленной во всю ширину реки. Два дюкера скатили в воду и уложили на дно без особых затруднений. Дно было предварительно осмотрено водолазами. Принялись было за третий дюкер, но вдруг потеплело, лед стал темнеть, размякать, выступила вода. А еще не все трубы были сварены. Начальник строительства приказал закончить работу за трое суток. Опустить третий трубопровод требовалось так, чтобы он не лег случайно на первые два. Действовать нужно было спокойно, расчетливо, быстро. Вода все прибывала. Монтажники, сварщики, такелажники, водолазы уложили дюкер за полтора дня… И нарушили, знаете, планы кинооператоров, которые собирались заснять укладку. Мы им назвали день, когда это должно произойти по графику. Они позвонили накануне, спрашивают: «Можно ли завтра приезжать? Не рано ли?» — «Поздно, отвечаем, дюкер уже на дне, график выполнили раньше срока». Страшно они расстроились. «Вы, — говорят, — нас подвели, мы будем жаловаться…» Пришлось посочувствовать им, выразить сожаление, что искусство отстает от жизни…


Вот каким великолепным рассказчиком оказался этот человек, и я готов был его слушать и слушать. Но он взглянул на часы и сказал:

— Достаточно. Хорошего понемножку. Я с вами вон как разболтался, а меня дела ждут… Надеюсь, что еще встретимся.

— Надеюсь, — сказал я грустно.

В комнату заглянул худощавый человек с ежиком жестких седых волос на голове. Увидев, что начальник занят, он хотел было ретироваться, но тот окликнул его:

— Заходите, Михаил Юрьевич… Вы скоро восвояси? Вот товарищу на ту сторону надо. Не прихватите с собой? — и уже обращаясь ко мне: — Это Михаил Юрьевич Евец, бригадир экскаваторщиков с правого берега. Будет вам весьма полезен.

Евец сказал, что ему нужно еще побывать в парткабинете на лекции и освободится он часам к десяти вечера, не раньше. Мы договорились встретиться на причале.

В назначенный час экскаваторщик уже ждал меня.

— Лекция не состоялась. Хотел вас найти, да не смог… Жаль, только что катеришко ушел.

Пока поджидали следующей оказии, пока перебирались через Волгу, время подошло к полуночи.

— Где тут гостиница? — спросил я спутника, вглядываясь в темноту, когда мы вскарабкались на высокий берег.

— Гостиница далеко, в Жигулевске. Да и вряд ли найдется там место. Она всегда набита. Переночуйте у меня. Больших удобств, правда, не обещаю. Живу тут с семьей у одного рыбака. Комнатку снимаем. Тесновато у нас, но как-нибудь, думаю, разместимся…

Дома у Евеца все уже спали. Когда мы вошли в комнату и Михаил Юрьевич зажег настольную лампу, предварительно накрыв ее полотенцем, на одной из кроватей зашевелились, и женский заспанный голос отдал распоряжение:

— Кушайте, еда на столе…

Мы выпили по кружке молока, и хозяин постелил мне на полу, а сам уселся за стол, разложив перед собой какие-то бумаги. Мне не спалось, я ворочался-ворочался, потом встал, оделся, подошел к Михаилу Юрьевичу.

— Вот мучаюсь, — сказал он шепотом. — Меня тут ветераном считают, поскольку я еще в сентябре приехал. А сейчас много нового народу. Попросили провести завтра беседу с молодежью, рассказать о стройке. Не знаю, право, с чего и начать…

— Михаил Юрьевич, а не пригодится ли вам как агитатору вот это, — и я протянул Евецу журнал, который привез с собой.

Евец начал перелистывать, сперва быстро, потом медленней, все более заинтересовываясь.

— А что ж, — сказал он, — это неплохой агитационный материал. Можно кое-что почерпнуть отсюда для сравнения с сегодняшним днем. Смотрите: перечень тогдашних профессий. Больше всего чернорабочих. А нынче мы и слова-то такого не употребляем. Нет у нас черной работы… Землекопы, плитоломы, катали… Между прочим, еще и в тридцатых годах были такие в полном ходу. Я и сам с землекопов начинал на Магнитке…

— На Магнитке?

— Десять лет провел там. До самой войны.

Он вышел из-за стола, покопался в комоде и положил передо мной квадратную чугунную плиточку.

— Вот… Из первого магнитогорского чугуна отлита. Раздавали такие всем, кто «Комсомолку» строил, первую домну… Прошлой осенью принимал тут нас, вновь прибывших, начальник строительства. Лицо его показалось мне знакомым, но где мы виделись, не могу припомнить. Начальник попросил рассказать, кто откуда приехал. Дошла до меня очередь. «Давно ли, интересуется, в экскаваторщиках, где научился ремеслу?» — «В Магнитогорске», — отвечаю. Заулыбался начальник, будто я ему о чем-то родном напомнил. «И я, говорит, работал на Магнитке, домны строил…» Я сразу тут вспомнил, что был он прорабом на соседнем с нашим участке. Он тогда из института только приехал… Ну, начали мы общих знакомых перебирать, кто где сейчас. «А плитку, спрашивает, храните, товарищ Евец?» — «Храню». — «И я, говорит, сохраняю».

Михаил Юрьевич взял со стола плитку, подержал ее на одной ладони, подержал на другой, задумался.

— Магнитка… Это моя молодость. Там у нас с Катей трое сыновей родилось. Вон они храповицкого задают, младшие наши… А старшой в ночной смене сегодня.

— Тоже экскаваторщик?

— В помощниках пока. Хотел я его взять к себе на машину. Не пошел, проявил принципиальность. Это, говорит, будет семейственность. И определился в бригаду Лямина, с которой моя бригада соревнуется. Так что мы теперь не только отец и сын, но и соперники… Ого! — спохватился Михаил Юрьевич. — Времени-то уже сколько! Уже давно пора спать.

Проснулся я рано, еще только начинало рассветать. Вышел на крыльцо. Светает на Волге быстро. Вот было темно, а вот уже и небо поголубело, и розовые блики легли на склоны Жигулей, и проступила нежно-зеленая акварель березок, которые стоят по ветви в вешней воде, словно разбежались с горы и со всего размаха — в реку, а обратно выбраться не могут, так и стоят, мокнут, дожидаясь, пока вода не схлынет…

— Хорошо у нас тут? — раздался голос Евеца.

Дом стоит на горе, высоко над рекой. Слева от горы — Яблоневый овраг. Теперь бы его следовало называть Нефтяным. Перед войной здесь нашли нефть, и ее оказалось столько, что черпать не вычерпать.

Справа — долина, в глубине которой белеют дома Жигулевска, нового города нефтяников. А на самом краю долины, у реки, притулился рыбачий поселок Отважное. Откуда у него такое имя? Наверно, по людям, которые живут здесь, не страшась половодий.

Дальше, за Могутовой горой, — Моркваши, репинские места. В тех прибрежных селах нашел художник своих «бурлаков», там подсмотрел он Канина, бородатого горемыку, попа-расстригу, который идет на переднем плане картины, повиснув грудью на лямке, подавшись всем телом вперед, опустив сильные, натруженные руки…

Умывшись у реки и расправившись с яичницей, которую поджарила нам Екатерина Ивановна, мы отправились с Евецом к котловану ГЭС. До начала утренней смены было полчаса, и Михаил Юрьевич не торопился.

Котлован роют около самого Отважного. По дороге нас обгоняли пустые самосвалы, а навстречу неслись нагруженные землей. Показались проплывавшие в воздухе стрелы экскаваторов, но самих «уральцев» еще не было видно. Давно ли здесь подняли первый ковш с грунтом — в феврале… А сколько уже нарыто! Мы подошли к краю огромной ямы. На дне — с десяток экскаваторов. Правофланговый чаще других поднимал и опускал стрелу. В кабине сидел молодой симпатичный машинист в лихо сдвинутой на затылок кепке, из-под которой спадал на лоб светлый крученый чуб. Этому молодцу, подумалось, гармонь бы в руки да на главную улицу села — все бы девицы сбежались…

— Василий Лямин, — сказал мне Михаил Юрьевич. — Красиво работает. Приглядитесь. Зачерпнул ковшом землю, видите? Подвел его к кузову самосвала. Высыпал землю. Вернул ковш в исходное положение. Как вы думаете, сколько он при этом проделал движений? Двадцать три! А вы хоть одно успели проследить? Мастерство-то тут как раз и заключается в плавности движений… Чтобы все они как бы сливались воедино. Чем мягче, чем неприметней переход, тем и цикл короче. Вот мы сейчас засечем…

Евец вынул часы.

— Так… Тридцать!.. Снова тридцать… Двадцать восемь. Положено на цикл сорок пять секунд. А Вася пятнадцать и даже больше экономит…

Лямин увидел нас, хотел было приветствовать Михаила Юрьевича взмахом руки, но тут же опустил ее на рычаг — ковш приблизился к самосвалу, а это очень ответственный момент. Но когда земля высыпалась, он помахал все-таки Евецу, и мне показалось, что в этом движении заключалось не только приветствие.

В кабине за спиной машиниста стоял чернявенький паренек в солдатской пилотке.

— (Сынишка мой, — сказал Евец. — Обратите внимание на пилоточку. Тут целая история… В сорок втором, когда я был на фронте, он сбежал из дому. Хотел ко мне попасть. Шел ему одиннадцатый год… Добрался до Уфы, а там задержали и отправили домой с санитарным поездом, который шел в Магнитогорск. В вагоне санитаркам помогал. И вот надо же такому случиться. Один из раненых спрашивает, услышав фамилию: «Отца твоего не Михаилом величают?» — «Михаилом». — «А по батьке он Юрьевич?» — «Юрьевич». — «Сынок ты, значит, моего фронтового товарища»… Мы с тем солдатом рядышком в землянке спали. А однажды в знак дружбы пилотками поменялись… Так он ту пилотку парню моему отдал. «Носи, — говорит, и здравствуй…» Пилотка-то теперь совсем старенькая, сто раз стиранная, но сынишка с ней не расстается.

Я взглянул на Евеца-младшего. Лицо у него было такое сосредоточенное, словно он, а не Лямин управлял рычагами. И я приметил: когда стрела с ковшом поползла вниз, помощник машиниста подался вперед, а как только ковш, подхватив ком земли, пошел вверх, юноша выпрямился, но тут же стрела начала описывать дугу, и он тоже отклонился вбок, будто всем существом своим старался помочь экскаватору. И так повторялось каждый раз.

К нам подошел прораб участка.

— Сколько кубов дал сегодня Лямин? — спросил у него Михаил Юрьевич.

— К семи часам было тысяча девятьсот восемьдесят.

— А мои ребята?

— Твои чуток поотстали. Тысяча девятьсот…

И тут я понял, что кроме приветствия означал ляминский взмах руки. Он означал: знай наших!

Евеца уже не было около меня. По-мальчишески ловко сбежал он по крутому откосу на дно котлована и направился к своему экскаватору. Легко взобрался по стальной лестничке в кабину, и находившийся там машинист начал что-то объяснять бригадиру. Евец сел за рычаги.

Потом я увидел, как закончивший смену Лямин поднялся из котлована и остановился на самом его краю, наблюдая за стрелой экскаватора, которым управлял Михаил Юрьевич. И Лямин тоже вынул часы…

* * *

Осенью, в октябре, я во второй раз приехал на стройку. Минуло только полгода, а ориентироваться уже стало сложновато. Фронт работ такой, что охватить его взглядом можно только с какой-нибудь возвышенности.

Влезаю на Могутову гору.

Внизу — котлован.

Весной могло показаться, что экскаваторы действуют беспорядочно: роют землю в разных концах долины, прогрызают траншеи в пересекающихся направлениях. И все это без особого как будто плана. А сейчас этот план виден: котлован приобрел определенную форму. Четко обозначились его границы. А где Отважное? Переехало. Забралось повыше — туда, где начинается лес. Но это уже не прежнее Отважное. Все дома новые.

На реке видна чуть проступающая из воды каменная гряда, которая начинается у берега и тянется метров на четыреста. Это и есть банкет, насыпанный зимой. Теперь понятно, зачем он нужен. По левую руку от дамбы река бурлит и мечется, по правую — тиха, словно озеро в безветренную погоду. Под защитой банкета можно работать на реке.

А что там делают?

В дно реки нужно вогнать больше десятка тысяч длинных и тяжелых железных свай особого профиля. Эти сваи — шпунты, тесно примыкая одна к другой, поставленные в три ряда, создадут три плотных подковообразных забора, которые упрутся концами в правый берег реки.

Пространство между заборами засыплют песком. Для чего все это? Вернее, против кого? Против опасного врага — внешней и грунтовой воды. Чтобы ни единая струйка не смогла просочиться.

Вбивает шпунтину в грунт молот плавучего парового копра. На реке несколько таких машин. Они напоминают башни подъемных кранов, установленные на понтоны. Звонко постукивают молоты. Забить обычную сваю и то нелегко… А шпунты — сваи фасонные. Те, что сейчас заколачивают, похожи на длинные корыта. Они так и называются корытообразными. Забор, составленный из них, волнист, и это, на языке техники, «придает конструкции большую жесткость». Сказав, что шпунтины тесно примыкают одна к другой, я был не совсем точен. Они не примыкают, а вдвигаются одна в другую. Для этого их боковые кромки имеют пазы и гребни. Гребень, вставленный в паз, образует глухой замок. И щелочки не остается для воды. Но зато как сложно забить в грунт это двадцатиметровое корыто! Неправильно ударишь — изогнется. Чуть перекосишь — гребень не войдет в паз. К тому же дно Волги каменистое. Иную шпунтину закоперщики бьют-бьют, молот падает и падает с большой высоты, обрушивая на сваю могучие удары. Не лезет. Видно, встретилась ей на дне каменная плита. В таких случаях говорят: коса на камень. Но на сей раз коса, похоже, покрепче. Закоперщики люди упрямые — загонят! Недаром у названия их профессии есть и второй смысл: зачинщик.

Железная шпунтовая стенка заметно удлиняется, выдвигаясь все дальше от берега. Затем она сделает поворот, пойдет параллельно берегу, снова повернет и примкнет к берегу. Высота стенки должна быть такой, чтобы вода не смогла захлестнуть ее даже в самое сильное половодье. На милосердие реки нельзя рассчитывать. И малые речушки бывают грозны. А это — Волга! Правда, последнее катастрофическое половодье было на Волге в 1926 году, и, значит, следующее предстоит, по подсчетам ученых, примерно через сто лет. А вдруг… Все должны предусмотреть строители, борясь с рекой.

Шпунтовой стены мало. У нее, собственно, подсобное назначение, так же как у банкета. Под его защитой вбивают шпунты. А под защитой шпунтов возводят перемычку, которая охватит котлован с трех сторон. Эту перемычку намывают из песка. Потребуется его более полутора миллионов кубометров. Где взять столько?

А вон с того острова, который именуется Телячьим. К его песчаному откосу уже приткнулись два земснаряда. Они вгрызаются в берег, всасывают песок, перемешанный с водой и гонят эту массу — пульпу — по трем дюкерам, которые были уложены на дно зимой. Концы трубопроводов выведены на правый берег. К ним присоединены другие трубы, лежащие на деревянной эстакаде. Она идет вдоль берега, а затем поворачивает и вдается в реку. Пульпа, проделав под напором путь в полтора километра, бьет мощной струей как раз в том месте, где начинается шпунтовая стенка. Песок, оседая на дно, образует насыпь. И происходит интересное. Вода укладывает песок, как заправский строитель: крупные частицы, как более тяжелые, ложатся вниз, в середину, мелкие и, следовательно, легкие-по бокам. А это именно и требуется для того, чтобы перемычка получилась прочной. Эстакада с трубами будет удаляться от берега вслед за шпунтами, рядом с которыми пойдет насыпь.

Все работы на воде подчинены одной цели: до весеннего паводка надежно, прочно оградить перемычкой намеченный прямоугольник реки. Сделают это, откачают воду. На дне образуется котлован. Спустятся экскаваторы, станут копать, как сейчас на берегу. А когда и береговая и донная части котлована достигнут сорокаметровой глубины, придут бетонщики. Приход бетонщиков в котлован — всегда большой праздник: они кладут фундамент гидростанции. И это уже не юность, это — зрелость стройки.


Начало темнеть. Панорама строительства, открывающаяся мне с Могутовой горы, становится от этого еще выразительней: с темнотой нарождаются огни! Они вспыхивают на башнях копров, на палубных надстройках земснарядов, на стрелах экскаваторов. Зажигает лампы и левый берег, их уже не меньше, чем на правом. Здесь, у правого, поднимется гидростанция, земляная плотина. А там — железобетонная водосливная, дамбы, судоходные шлюзы…

Горит-разгорается внизу огромная светящаяся карта стройки. Она живет, дышит. Где-то на левом ее крае оторвался от остальных крошечный, еле приметный огонек и пошел и пошел мелькать по реке — от дебаркадера к земснарядам, от земснарядов к копрам, — приостанавливая на секунду свой бег и тут же возобновляя его с новой силой. Обогнул остров и понесся по прямой к левому берегу. Наверно, какой-нибудь катерок.

Все новые и новые загораются огни. Только теперь видно, какую огромную территорию занимает строительство, раскинувшееся на обоих берегах. Мириады огней! И каждый из них зажжен человеком… Экскаваторщиком, поднимающим ковш за ковшом землю из котлована. Багермейстером, стоящим у пульта управления в рубке землесосного снаряда. Верхолазом, который забрался на мачту высоковольтной линии передачи. Закоперщиком, забивающим в дно реки длинные стальные шпунты. Машинистом подъемного крана, который разгружает баржу у причала.

Армия строителей зажигает огни. И зарево, рожденное этими огнями, поднимается высоко над Волгой, охватывая все небо.

…И год пятый

Пятый год езжу в Жигули. Знаком, подружился со многими строителями.

Каждый раз встречаюсь с Борисом Ивановичем Загородниковым, начальником Шлюзового района. Но всегда как-то на ходу, второпях. Поймаешь в котловане, только начнешь расспрашивать о делах в районе, как его уже перехватывает и тащит к себе или прораб, или начальник бетонного завода, или бригадир арматурщиков. Застигнешь в служебном кабинете и, обрадовавшись такому редкому случаю, выложишь на стол блокнот, как вдруг телефонный звонок с участка, и Борис Иванович, извинившись и обещая скоро вернуться, исчезает. Помню, первый раз я честно сидел в приемной и ждал. Секретарша поглядывала на меня с явным сожалением, и было непонятно, почему она так смотрит. А потом я понял: ждать Загородникова около его кабинета почти безнадежно. Вырвавшись отсюда на участок, он уже не скоро вернется. Так мне и не удалось поговорить с начальником района хотя бы с полчаса.

А в этом январе повезло. День был воскресный, на улице мело, и я сидел в своем номере в уютной гостинице Соцгорода на левом берегу и перечитывал записи, сделанные в блокноте за неделю. В дверь постучали.

— Вас к телефону! — крикнула дежурная.

Голос в трубке вибрировал, то становясь громче, то затихая.

— Загородников говорит… Слышал, что приехали. Почему же не заглядываете в наши палестины? Как, уже были? А почему начальнику района не доложились? Да-да, я у вас в долгу. Знаете что? Заезжайте сейчас, если есть желание. Сижу дома. Занялся тут одним делом, в котором вы охотно, по-моему, примете участие. Жду.

Загородников живет в Комсомольске. Меня доставил туда автобус, который ходит по маршруту: Новый город — Соцгород — Портовый городок — Комсомольск. Все эти населенные пункты — ровесники, всем им по четыре года.

Я привык видеть Бориса Ивановича в полувоенном темнозеленом костюме, в армейских сапогах. А сейчас он был в пижаме, в тапочках и выглядел от этого старше своих 38 лет.

В комнате на столе, на стульях, на диване, на подоконниках разложены снимки.

— Решил навести порядок в домашнем архиве. И подумал, что кое-что здесь может показаться вам любопытным. Фотограф я доморощенный, но очень люблю это занятие. Правда, должность мешает. Не будешь же ходить по участкам и все время щелкать. Я только иногда позволяю себе это, но снимков, как видите, набралось порядочно.

На большой фотографии — плотина.

— Это в Китае снимал, — объяснил Борис Иванович. — Я был там техническим советником на одном из строительств. Мы достраивали гидростанцию, начатую и брошенную японцами. Как строили оккупанты? Насильно сгоняли людей. Вместо жилья были ниши, пробитые в скалах. В такой нише можно только лежать скрючившись. Зимой, в холода, ее закрывали рисовой соломкой. Люди замерзали. По утрам трупы вытаскивали из ниш и сжигали. А когда укладывали бетон, японские машинисты кранов не дожидались, пока работавшие внизу китайцы выбегут из блока. Чуть замешкался, бадья опрокинулась, бетон вылился — и человек замурован. В теле плотины десятки таких заживо погребенных…

Ворошим, перебираем фотографии, сделанные Борисом Ивановичем уже здесь, на Волге.

Река, скованная льдом, а на реке люди с топорами и ломиками — вырубают бревна, вмерзшие в лед. Первый жилой дом в Комсомольске, первая школа, первый клуб. Дорога, проложенная через лес. Передвижная электростанция.

— Начинали со спасения бревен, с постройки жилья, с прокладки коммуникаций. И на первых порах многие горячие головы из приехавшей сюда молодежи начали разочаровываться. Прибыли строить гигантскую гидростанцию, возводить плотины, шлюзы — совершать, словом, подвиги, а встретились с прозой жизни. Да я и сам был таким в юности. В начале тридцатых годов мальчишкой, пятнадцатилетним фабзайченком горевал, что уже построены Магнитка, Днепрогэс, Уралмаш, а я безнадежно опоздал, никаких великих дел уже не осталось на мою долю. В институте спешил получить диплом, чтобы умчаться на далекую и обязательно грандиозную стройку. Послали в Кандалакшу. И был я назначен, помощником прораба на строительстве бани. Сперва огорчался, а потом обвык понемногу, увлекся. Между прочим, у меня с той поры пристрастие к баням. Люблю их строить. Мы и у себя тут, в Комсомольске, неплохую баньку соорудили. Взгляните.

— Имел возможность, Борис Иванович, оценить в натуре. Баня и в самом деле царская…

— А вот знакомая вам картина. Первая бадья с бетоном в котловане нижних шлюзов. Помните, позапрошлым летом шли мы по котловану, и я показывал, где пойдут стены камер, где встанут «головы». И вам приходилось напрягать свое-воображение.

— Я что-то не помню, Борис Иванович, чтобы мы так долго шли вместе. Вас ведь сразу куда-то отвлекли.

«Подковырка» остается без внимания, и Загородников, продолжает показывать фотографии.

Вот нижние шлюзы…

Без шлюза не обойтись, когда хотят перегородить плотиной реку, сохранив при этом судоходство. Возникает разница между уровнями воды перед плотиной (верхний! бьеф) и за ней (нижний бьеф). Нужна ступенька, по которой пароход мог бы подняться или спуститься с одного бьефа в другой. Такой ступенькой и служит шлюз. А в Жигулях подпор воды, создаваемый плотиной, будет столь высок, что для преодоления его потребуются две ступени — два шлюза: нижний и верхний. Поскольку движение на Волге чрезвычайно оживленное, решено строить сразу по паре шлюзов, по две параллельных нитки, чтобы одновременно могли разойтись суда и плывущие сверху, и плывущие снизу.

Место для шлюзов выбрано у левого берега, в пойме, в волжском староречье, где когда-то пролегало основное русло реки, — а потом струился лишь ее скромный рукавок — Воложка, в жаркое лето пересыхавший.

Этот кусок земли заливает в половодье, и его пришлось обносить перемычками. Сомкнувшись между собой, они образовали одиннадцатикилометровую подкову, внутри которой и началось возведение шлюзов, сначала нижней пары, а затем верхней.

Вчера я был на площадке нижних шлюзов. Они войдут в строй первыми. Все четыре стены камер уже возведены на полную свою высоту. Пора «большого бетона», когда его укладывали в блоки по нескольку тысяч кубометров, кончается. Нынче пошел в основном бетон ажурный, требующий особо тонкого обхождения. Блоки на верхних ярусах маленькие. Чем меньше блок, тем быстрее он охлаждается, а это вредно бетону. Поэтому привезли добротные шерстяные одеяла. Ими, как младенцев в яслях, укутывают забетонированные участки.

— Бетоном мы довольны, — говорит Борис Иванович. — Бетон дают с завода хороший. А уж мы придирчивы к поставщикам, с пристрастием принимаем у них каждую бадью. Бетон — штука надежная, если выдержан, что называется, по всем кондициям. Не доглядишь вовремя — позже расплатишься. Плохо приготовленный бетон будет болеть. Самая страшная у него болезнь — «белая смерть». Это когда, извести в нем больше, чем положено. Она находится в свободном состоянии, легко выщелачивается водой и проступает наружу белоснежной пеной. Бетон становится пористым и разрушается. Понятно, что на заводе, прежде чем подать нам очередную порцию, сто раз ее проверят и испытают в своей лаборатории. Но мы, уложив бетон, через некоторое время снова его экзаменуем. Из готового уже блока выпиливаем этакий длинный столбик, то, что геологи называют керном. И у себя в лаборатории всячески испытываем, подвергая его ударам, сжатиям, которые могут обрушиться на гидротехническое сооружение. И что же показывают такие испытания? А то, что стоять нашим шлюзам века.

Кажется, совсем недавно героями дня в котловане нижних шлюзов — да и на всей стройке — были экскаваторщики, бульдозеристы, экипажи земснарядов. Шла земля! И во всех сводках было, сколько ее вырыто, намыто, укатано. Потом на переднюю линию выступили бетонщики. И бетон начал вытеснять из сводок землю. Теперь всех, от начальника района до официантки в столовой, интересовало, сколько кубометров бетона уложено за сутки. А вчера я уже наблюдал работу монтажников. Они устанавливали на правой нитке шлюза гигантские ворота, каждая створка которых весит 350 тонн. Я видел, как уже крепили причальные рымы для судов.

— Весной, ближе к лету, шлюз наполнится водой, — говорит Борис Иванович. — А сколько сил затратили мы в свое время, чтобы отгородиться от воды! Она угрожала нам извне. Мы работали на отметках гораздо ниже уровня Волги, и река не раз пыталась прорвать наши перемычки. Но всего опасней были, пожалуй, грунтовые воды. Мы боролись против них глубинным водоотливом. Вон они наверху, эти деревянные будочки. Сто сорок шесть теремков. И в каждом не мышка-норушка, а работяга-насос. Денно и нощно качает и качает подземную водичку, сбрасывая ее в реку. Незаметная как будто работенка, а без этих тружеников, без насосов, мы пропали бы. Очень мы им благодарны. Но скоро вода не будет нам страшна. Скоро мы скажем ей: милости просим!

— Милости просим, Волга!.. — повторил Загородников, и мне почудилась в его голосе новая, грустноватая нотка.

— Вы не строитель, — продолжал он, — и вам трудно понять то, о чем я сейчас скажу. Хотя это относится, пожалуй, к любой профессии. Вот заканчиваем объект. Я не люблю этого слова: «объект». Холодное оно какое-то, мертвое… Заканчиваем жилой дом, школу, — Борис Иванович улыбнулся, — баню. Пока идет стройка, беспокоишься, как бы не сорвать плана, не выбиться из графика. Когда все готово, волнуешься, как пройдет приемка. Но и она позади, остается подписать акт сдачи. И тут к чувству радости по поводу того, что работа завершена, примешивается и чувство сожаления по тому же поводу. Жаль расставаться с воздвигнутым тобой и твоими товарищами зданием. Построенный дом хоть всем виден от фундамента до крыши. А шлюзы, плотины, дамбы, здания гидростанций? Они на две трети своей высоты, а то и больше уходят в воду. Тысячи людей трудились год, два, три, клали бетон, воздвигали стены, а пришла вода и почти все поглотила. Но ведь для того, скажете, и строят гидротехнические сооружения, чтобы стоять им в воде. Конечно, для этого. И все-таки — пусть звучит это, быть может, эгоистично, — когда приходит вода, у меня на душе и радостно и чуточку грустновато…

Сейчас, в январе, трудно сказать, где больше работы — на левом или правом берегу Волги. Левобережники прорывают каналы, бетонируют четыре шлюзовых нитки, строят водосливную плотину. Они же ведут намыв земляной плотины, которая соединяется с железобетонной водосливной. По кубометрам нарытой и намытой земли и уложенного бетона левый берег идет, возможно, и впереди. Но здесь строительные участки раскинулись на огромной площади, здесь как-то свободней, просторней, и поэтому меньше ощущается напряженность, чем на правом берегу, где все сконцентрировано в одном месте, в котловане гидростанции, все собрано в один кулак. И если уж применить широко употребляемый военный термин, то направление главного удара находится на правом берегу.

Перебравшись через Волгу, я первым делом направился, как обычно, в технический отдел Правобережного строительного управления, чтобы пополнить блокнот свежими данными. Но ни начальника отдела, ни его заместителя я не застал. В комнате находился незнакомый мне человек, отрекомендовавшийся старшим инженером. Он охотно согласился побеседовать со мной и начал сыпать цифрами и с жаром прирожденного популяризатора объяснять технические детали.

— Подойдите сюда, пожалуйста, — сказал он, раскладывая на столе «синьки» с чертежами, хотя проще было бы подойти к окну и все показать. — Здание гидростанции будет стоять вот тут. Береговая его часть занимает в длину двести метров, а в реку войдет на четыреста. Мы должны уложить два миллиона с лишним кубометров бетона и железобетона. Это только в здание ГЭС. А понур, а водобой, а рисберма, а монтажная площадка и прочие сооружения? Набирается три миллиона триста тысяч!..

Я выпалил вам сразу столько названий, а ни одного не пояснил. Что такое понур? Это — массивное подводное ограждение, которое должно защищать гидростанцию от фильтрации. А водобой? Ну, это слово русское, само за себя говорящее. Водобой призван разбивать воду, которая, пройдя через турбины, устремляется вниз. Энергия ее еще достаточно велика, и если эту энергию не погасить, все дно в нижнем бьефе с годами размоет-и гидростанция окажется на шатком основании. Но и водобоя мало, за ним ляжет рисберма, стометровая бетонная плита, по которой вода будет спокойно стекать.

— Много надо построить! — продолжал инженер. — И бетона только подавай и подавай. Откуда его взять? Посмотрите на чертеж, да нет, лучше посмотрите прямо в окно. Вон он, наш бетонный завод-автомат. Щебень доставляем ему с соседней горы по воздушной канатной дороге, а песок — с левого берега по такой же дороге. Видите ее над Волгой? Мы в долгу перед тем берегом не остаемся. Воздушным же путем посылаем левобережным бетонным заводам нехватающую им щебенку. Полный товарообмен получается…

Увлекся рассказчик, увлекся и я, слушая его.

И оба мы вздрогнули, когда позади раздался бас:

— Послушайте, уважаемый, вы же вконец уморите корреспондента.

Этот иронический бас мог принадлежать только Геннадию Федоровичу Масловскому, и, обернувшись, я, понятное дело, его и увидел. Можно было не сомневаться, что сейчас же последуют бесконечные расспросы и комментарии по поводу последних событий на хоккейных полях. И они последовали бы, если б я не совершил ловкого тактического хода. Я спросил Геннадия Федоровича о том, как поживают Сашка и Мишка Масловские-младшие. Это единственное, что может отвлечь моего приятеля от футбольно-хоккейной темы.

Мы встретились и познакомились позапрошлым летом. В котловане готовились тогда к знаменательному событию. Уже давно был осушен участок земли, огражденный перемычкой, и землеройные машины уходили все глубже и глубже. Вот-вот кто-то из экскаваторщиков должен был достичь предельной отметки. Предельной в том смысле, что дальше уже рыть в этом месте не нужно, и экскаваторщики могут уходить, уступив место бетонщикам. Две фамилии стояли в те дни рядышком во всех сводках: Евец и Лямин — старые, с первой еще зимы соперники. Их машины шли, что называется, шаг в шаг, и метра не уступая друг другу, но работали они в тяжелом глинистом грунте, и когда одна машина начинала вязнуть, другая подползала к соседке и вытаскивала. Вот так вместе, — может быть, Евец только чуточку раньше, или, как говорят бегуны, на грудь раньше, — и достигли намеченного предела. Около их исцарапанных, обрызганных глиной машин собрались все, кто были в тот час в котловане. Получилось что-то вроде маленького митинга. И вдруг где-то высоко над нами проплыл гудок парохода. Все невольно вскинули головы. Парохода нельзя было увидеть. Он шел там, по реке, наверху, за перемычкой. Мы были ниже его на сорок метров. Пароход еще раз прогудел, словно салютуя Евецу и Лямину, всем их товарищам.

В то утро мы и встретились первый раз с Масловским. Мир тесен: у нас с ним оказался общий знакомый — Борис П., мой товарищ по редакции.

— Передавайте привет Борису. Скажите: от Генки-вратаря.

Когда у вас оказывается общий знакомый, разговор идет куда легче. И вот уже передо мной не главный инженер строительного участка, а мальчишка с Никитского бульвара, веселый, озорной, всем наукам предпочитающий одну-единственную — футбольную. Во дворе, да и на всем Никитском плюс Гоголевский и Тверской бульвары не было вратаря лучшего, чем Генка Масловский. Он брал «мертвые» мячи, даже те, что летят в «девятку». И даже в канун школьных выпускных экзаменов разыскать его можно было не дома, не в библиотеке, а на спартаковском стадионе в Тарасовке. Там тренировался сам Акимов, а как же упустить возможность поглядеть на него, перенять, так сказать, опыт. Что же касается экзаменов, то, как выяснено, к ним удобно готовиться и в электричке, когда едешь из Москвы в Тарасовку и из Тарасовки в Москву. А через месяц Генка Масловский ушел на войну и возвратился с войны инвалидом второй группы, раненный в рукопашном бою под Ржевом, с солдатским орденом Славы. Потом — институт, преддипломная практика в Саянских горах, Волго-Дон…

Так вот, шли мы тогда с Геннадием Федоровичем по котловану, взбудораженные только что происшедшим событием — спуском экскаваторов на предельную отметку, и он, размашисто вышагивая, мечтал вслух:

— Бетончиком бы поскорей заняться!

Я напоминаю ему эти слова сейчас, в январе, когда выйдя из технического отдела, снова идем мы с Масловским, ныне уже начальником участка, по котловану гидростанции.

— Мечты сбылись, — басит Геннадий Федорович. — Теперь от бетона не отбиться. Заливает нас бетоном.

Идем, а над головой по высокой стальной эстакаде проносятся поезда с платформами. Шагает на своих великаньих, расставленных чуть не на всю ширину котлована «ногах» кабель-кран. Грохочут виброхоботы. Вспыхивают огни электросварки.

Вслушиваюсь, вглядываюсь: вот что значит большой бетон! Он идет беспрерывным потоком. Краны едва поспевают подхватывать с платформ бадьи и опрокидывать их в трубы виброхотов, по которым бетон падает в блоки.

— Бетонируем здание ГЭС, — говорит Масловский, — вышли с фундамента на бычки, заканчиваем. Времени у нас в обрез. В сентябре хотят перекрывать Волгу. А куда деваться воде, пока нет еще плотины? Только в донные отверстия. Выходит, к этому сроку, к сентябрю, мы должны забетонировать всю подводную часть гидростанции. А в декабре первые два агрегата дадут уже промышленный ток. Мы с вами видели склады, когда шли в котлован. Знаете, что там хранится? Шесть турбин и шесть генераторов, присланных из Ленинграда! В разобранном, конечно, виде. Я читал в нашей газете, что для их перевозки потребовалось полторы тысячи вагонов и платформ. В пути еще две машины. Ленинградцы спешат. А уж нам тем более надо спешить. Темпы будут теперь все возрастать. Вот приезжайте через полгодика…

* * *

Через полгода маршрут и способ передвижения были необычны: не просто из Москвы в Куйбышев поездом или самолетом, а на машине вдоль высоковольтной линии передачи Жигули — Москва, навстречу будущему току.

Столице предназначено больше половины из десяти миллиардов киловатт-часов, которые должна вырабатывать гидростанция за год. Надо эту энергию «перебросить» почти за девятьсот километров. И какой мощности! Миллион сто пятьдесят тысяч киловатт. Не хватит никаких прежних напряжений. Только четыреста киловольт! Небывалое расстояние, небывалая мощность, небывалое напряжение. Все впервые!

Начинаю маршрут там, где волжскому электричеству предстоит его заканчивать — в подмосковном поселке Красный Электрик, близ Ногинска. Здесь строят одну из двух 100 приемных подстанций; вторая в Бескудникове по Савеловской железной дороге. Подстанций две потому, что линия передачи — из двух цепей, двух шеренг стальных опор, которые тянутся по всей трассе рядышком и только под самой Москвой расходятся: одна в Ногинск, другая в Бескудниково.

Старт нашему пробегу — возле последней из 4364 мачт, несущих провода от Куйбышева к Москве. Они стоят уже почти на всем пути и к Ногинску выходят из лесу прямо с востока, со стороны Орехово-Зуева. И это неожиданно: их ждешь гораздо южнее. Жигули-то от столицы на юго-восток. Почему же трасса делает такой поворот?

Проектанты объяснили: прямая линия между двумя точками всегда самая короткая, но не всегда самая удобная.

Из всех вариантов трассы, отбросив многие, оставили для окончательного выбора три: центральный, южный и северный. Центральный был кратчайшим и наиболее трудным: предстояло пересечь всю Мещерскую низменность с ее обилием болот, озер и лесов, которые столь любезны сердцам странников и охотников, и отнюдь не привлекают строителей. Больше устраивал южный путь — через Рязань, хотя и самый длинный из трех. Зато равнина, лесов меньше, близко железная дорога, шоссе. Но эту трассу решили сохранить под следующую волжскую высоковольтную линию, для которой она будет самой короткой и экономичной. Оставался вариант северный: от Москвы на Владимир, а затем уже к югу. Что тут привлекало? Трасса оказывалась короче южной и чуть длиннее центральной. На пути только краешек Мещеры. Как и на юге, железные дороги, шоссе. И самое главное, рядом районы, уже энергетически освоенные или осваиваемые. Их сети легко связать с линией из Жигулей. Вот построят станцию под Чебоксарами. И провода оттуда не придется вести до самой Москвы, их соединят с жигулевскими… Когда северный вариант был принят, «в поле» ринулись топографы, геодезисты, географы, геологи, гидрологи, гидрогеологи, метеорологи, фотографы. Они и метра не оставили на трассе невымеренным и неощупанным. И все же строители, сменившие изыскателей, вносили в проект и свое: где срезали показавшийся им лишний уголок, где, наоборот, поворачивали, чтобы обойти болото…

Едем к Мурому, к Оке!

Мурому десять веков и еще один век без малого.

Древний город, сохранивший в своем облике много старинных черт, не сразу подпустил к себе мачты с проводами. Он выслал им наперерез леса, подбросил болота. Не сдержали. А потом Муром понял, что железо ему только на пользу, к омоложению. И он задержал мачты возле себя, долго не пускал дальше, через пойму, через Оку. Это ему было нетрудно: пойма огромна, Ока широка.

Кружим среди деревень, едем мимо полей, и все время на горизонте маячат перед глазами долговязые стальные пешеходы. Никак не догнать их, все уходят и уходят от нас. Дорога в гору, под гору, снова в гору и вдруг выносит машину к самым мачтам. Ох и велики! Зачем такие?

— Пойма, — говорит мой спутник прораб. — В половодье вокруг все заливает. Весной на лодках тут плавали. Вода пыталась достать мачты, фундаменты лизала, а до железа не дотянулась…

На верхушках опор, на их длинных ажурных «руках» — монтеры. Подвешивают фарфоровые гирлянды изоляторов, натягивают провода. Для них, для монтеров, не существует понятия высоты. Они ее не ощущают. Случается, к середине пролета между мачтами не подъедешь на выдвижной телескопической вышке: озеро, болото. А надо поставить распорку между проводами — их три, — чтобы не схлестнуло разгулявшимся ветром. И тогда монтер идет по проводу. Идет, придерживаемый ремнем. А пошел бы и без ремня, только разреши… В майское половодье один так и сделал. Была суббота. Монтер спешил к семье: жена подарила ему на неделе двойню. Человеку не терпелось повидать близнецов. А Ока-чертовка разлилась, и, чтобы попасть домой, нужен крюк в десять верст. Постоял, погрустил монтер над водой, лодки нет, взглянул наверх, увидел алюминиевые нити, им же подвешенные, вскарабкался на макушку и махнул в родное Шохине через пойму по проводам. Без никакого ремня.

Вот и Ока.

Первый раз вижу такой полосатый берег; у самого уреза воды — трава, потом песок, снова зеленая полоса, за ней желтая и еще раз такое же чередование, без мягких переходов, с резкими гранями. Сверху, с холма, это в сочетании с рекой — как огромный зелено-желто-голубой флаг неведомого мне государства.

У реки снуют грузовые машины, ползают тракторы. Пыхтит, надрываясь, «январей», маленький подъемный кран. Не под силу ему махина, которую он тащит. Похожа на мостовую ферму. Такие же лежат вокруг, дожидаясь очереди. Это части переходной опоры. Она будет побольше своих сестер, шагающих в пойме. Те ростом выдались, а эта — и вширь. На противоположном, правом, берегу поднимается ее напарница. Им вдвоем держать над рекой провода. А Ока широка, пролет чуть не в километр. Провод полагается натягивать над рекой повыше, и это прибавляет ему веса. Нагрузочка! Попробуйте раскинуть руки и долго их держать на весу, затекут. А мачтам стоять так годы и годы, да еще с грузом, да еще на ветру. Посочувствуйте мачтам!

Нам — на тот берег. Оказия — верткий, прыткий катерок под кличкой «Энергетик».

На корме задел рукой что-то теплое, мягкое. Глянул под банку: птичье гнездо с четырьмя крохотными яичками.

— Осторожней, — сказал моторист. — Синичкино хозяйство. Свила сперва гнездышко на барже. Там его кто-то разрушил. Сюда перебралась. Привыкла, нигде больше не желает селиться. Я раз перенес гнездышко на берег, в кусты. Не летит туда, и все тут. Принес обратно, сразу прилетела. Как подойдем к причалу, соберет корм, присядет непременно на опору или на проводок, ни на что другое. Ждет, пока не тронемся. По звуку мотора узнает катеришко. С другими не спутает. Вон она, припоздала, догоняет…

Я оглянулся и увидел летевшую за катером синичку, милую серенькую птаху с «электротехнической» душой.


В Арзамасе мои интересы переключились в какой-то момент с высоких напряжений на розы. И виновником тому был инженер Шишкин, большой специалист по высоковольтным линиям и не меньший по розам.

Весь день мы провели с Георгием Александровичем на трассе, а к вечеру он пригласил меня к себе в дом отужинать.

Живет один. В доме он да великолепная холеная ангорская кошка, которая именуется Мышкой. Кошка Мышка.

Вокруг дома сад с фруктовыми деревьями и цветниками Хозяин огорчен, что я попал к нему во второй половине лета: розы уже отцвели.

— А что тут было! Феерия! Но кое-что осталось. Вот любопытнейший экземпляр. Роза вьющаяся. Горжусь, что владею такой.

Ведет на террасу. Здесь царство орхидей.

— Совершенно уникальная коллекция. Могу конкурировать с любым ботаническим садом. Всюду вожу с собой.

А возить приходится часто. Не судите о нем по дому — он не домосед. Просто умеет быстро пустить корни. Это относится и к нему лично, и к его садам, которые он оставляет после себя везде, где живет.

В молодости Георгий Александрович был среди проектировщиков первой в стране высоковольтной линии передачи. Она шла с Волхова в Ленинград. Сто десять киловольт. Потом он ездил на Днепр, на Свирь. Это была следующая ступенька в проектировании линий высокого напряжения; двести двадцать киловольт. Долгие годы он провел в горах. Это устраивало его вдвойне. Прокладка линий в высокогорных условиях— головокружительно интересная инженерная работа. А в качестве отдыха опять же горы, альпинистские походы, вторая страсть после роз. Однажды страшный грязе-каменный поток — сель — снес, как ладонью смахнул, десятки опор в горах близ Алма-Аты. Шушкин руководил восстановительными работами на высоких отметках. Местные власти решили наградить инженера. Зная его пристрастие, вручили путевку в альпинистский лагерь. И Георгию Александровичу к его вящему удовольствию пришлось лезть еще выше…

Есть на Кавказе ущелье Ах-Цу. Здесь проходит высоковольтная линия из Красной Поляны в Сочи. Шоссе узенькое, двум машинам не разъехаться. Сверху отвесная скала — и внизу отвесная скала. Миновать Ах-Цу нельзя. Где же, как поставить мачту? Прорубили в нижней скале шпуры, отверстия. Закрепили кронштейн. И на кронштейн — опору. Она висит над пропастью. Когда едешь ущельем и видишь мачту с проводами, никак не можешь сразу понять, на чем же она держится… Это проект Шишкина.

— Собрался в отставку, на пенсионное обеспечение. Хватит, думаю, наездился. Решил обосноваться в любимом своем Питере. Присмотрел участок за городом под сад. И вдруг приглашение в Арзамас. Временно, в качестве консультанта. Думал, гадал: отказаться? Невозможно! Четыреста киловольт — моя давняя мечта. Пусть это будет вашей лебединой песней, Георгий Александрович! — сказал я себе. Послал телеграмму: согласен. Отметил перед отъездом своеобразный, знаете, юбилей, сходив в пятидесятый раз на «Лебединое озеро», и поехал. Прихватил с собой розы, орхидеи, лимоны, инжир. И все прекрасно привилось на арзамасской почве. Отличные условия для садоводства. Никуда отсюда!.. Разве съезжу еще на нижнюю Волгу. Оттуда пойдет другая высоковольтная на Москву, подлиннее этой. Возможно, придется прибавить и напряжения. Та и другая вольются в московское энергетическое кольцо. А от Жигулей — магистраль и на Урал. От соседей — в Донбасс. Таким образом, сольются московская, уральская и донецкая энергосистемы. А гидростанции на Ангаре, Енисее, Иртыше, Оби! И они подадут ток в рождающуюся ЕВС. Единая высоковольтная сеть страны! И Дальний Восток отдаст свои энергетические ресурсы сюда же. Непременно поеду на Амур или Уссури, в тех краях я еще не был…

— Георгий Александрович, — робко попытался я вставить, словечко. — А как же розы?

Он на секунду задумался и тут же отпарировал:

— Что розы? Я уже говорил, как поступаю в таких случаях. Беру их с собой. Розы и электричество не противопоказаны друг другу. Отнюдь…


Едем не всегда точно вдоль мачт, от опоры к опоре, бывает, удаляемся, чтобы сократить расстояние или там, где они форсируют болото, и нам не проехать. Но стараемся не терять их из виду. Они — наш ориентир, который безошибочно указывает дорогу к Жигулям.

Мачты — в солдатском строю, со строгим интервалом — не дальше, не ближе одна от другой на всем пути. Ока нарушила этот строй, затем он снова сомкнулся.

И вдруг разрыв, побольше, чем на Оке. Мачта, а следующая далеко-далеко. Почему она так убежала? Кого испугалась? Не этой ли робкой, тихо льющейся между холмами речушки?

— Робкая? Тихая? — говорит мой спутник, знаток сих мест. — Да это же Уса!

Ого, мы уже выбрались к волжской «кругосветке», к излучине, к петле, которой Волга захлестнула Жигули, но не смогла затянуть. По Волге, по ее рукавам можно приплыть к ней же, лишь в одном месте перебравшись посуху на Усу, приток Волги. Это и есть «кругосветка» — любимый туристский маршрут волжан.

Уса — тихоня. Она не ведает, а может, и ведает, но пока помалкивает, что ей предстоит. Волга разольется, как море, а Уса, как Волга! Потому и мачты высоковольтной линии расставлены так далеко друг от друга — по будущим берегам Усы. А разлившись, она пожелает помериться силой и с Волгой, захочет иметь собственную гидростанцию. Так всегда с тихонями, дай им только волю!

Вверх — вниз, вверх — вниз по склонам Жигулей. Спустившись в Яблоневый овраг вместе с мачтами, которые спешат присоединиться к нефтяным вышкам, мы, сделав еще два-три лихих поворота, выезжаем в долину строительства, в котлован.

Мой спутник не был тут с год, я — полгода и на этом основании вызываюсь в проводники. Набросок, силуэт стройки мне знаком, но появилось столько деталей, столько дополнительных штрихов, что я быстро пасую. Многое в новинку, и, видя перед собой бетоновозную эстакаду, никак не могу найти к ней дорогу в улочках и тупиках строительной площадки.

— Заблудились? — гремит чей-то бас, и читатель вместе со мной уже догадывается, кому он принадлежит.

— Как там «Спартачок» наш?

Это у Масловского вместо приветствия. Поздоровавшись, он сразу увлекает нас вперед и наверх по одним шатким мосткам, по другим — и мы уже на эстакаде.

Зимой, чтобы увидеть отсюда, как кладут бетон, нужно было перегибаться через перила: кладка шла глубоко внизу. Теперь здание ГЭС поднялось местами почти вровень с эстакадой, и скоро ей придется отодвинуться, отступить в сторону.

В грохоте, скрежете, лязге, даже визге металла, во всей этой сумятице звуков, рожденных подъемными кранами, бетоновозами, сварочными аппаратами, вдруг кто-то отчетливо кричит нам в самые уши:

— Не задерживайте арматуру!

И мы вздрагиваем, как вздрагиваешь в Москве на перекрестке, когда тебе тоже в самое ухо орут в рупор из проезжающей мимо орудовской машины:

— Гражданин в желтом плаще, вы рано начали переход!

Но в данном случае обращались не к нам: мы арматуры не задерживали. Это диспетчер из домика на горе командовал по радио всеми работами.

За нашим проводником не поспеть. Он быстр, легок. Плиты и прутья, на которые я натыкаюсь с некоторым ущербом для себя, перед ним словно расступаются.

— Геннадий Федорович, — взываю. — Не хватит ли? Картина ясна.

А Масловский уже исчез. Мелькнула его спина, скрылась, вынырнула, и он размахнул руки широким приглашающим жестом, лицо торжественное, и в голосе ни капельки обычной иронии:

— Прошу!

Это — приглашение в зал. В машинный зал гидростанции! Пусть нужна еще какая-то доля воображения, но только доля: перед нами совершенно готовая стена зала, облицованная, сверкающая белизной мрамора, — и все остальное вообразить несложно. Тем более, что из остального уже тоже кое-что есть. Немалое кое-что: турбина! Я как-то не сразу сообразил, на чем мы стоим.

— Мы стоим на крышке турбины! — Масловский делает паузу, чтобы мы прониклись всем значением сказанного. Первой пусковой турбины. Уже шесть в сборке. Обратите внимание, турбина стоит чуть с наклоном. Это расчет: когда хлынет вода, здание станции накренится под ее напором, и машины выпрямятся…

Снова помолчал, взглянул на турбину и произнес задумчиво:

— Вот так, глядишь, и родится ток… Ток!

* * *

Все чаще и чаще вызывают к себе Жигули: приезжай, у нас события!

В начале года земляная плотина, пройдя через пойму, через Телячий остров, приблизилась вплотную к реке. Летом плотину намывали «же в самом русле. К сентябрю остался лишь небольшой проход для реки, то что гидротехники называют прораном, в триста пятьдесят метров. Можно бы и его-запереть: волжским судам открыта новая дорога — через шлюз. Но прежде чем полностью перекрыть реку, нужно позаботиться о другой для нее дороге. Куда Волге? Один ей путь — через донные отверстия в здании гидростанции, которое окажется в воде. Вот почему надо сначала подготовиться к затоплению котлована, а потом уж перекрывать реку.

На затопление я и приехал.

Спешу повидать старых знакомых, получить последнюю информацию.

Масловского ловил в этот раз два дня подряд. Он все время был где-то рядышком. Говорят:

— Пошел на восьмую секцию…

Я — на восьмую: действительно, был, вызвали к диспетчеру. В диспетчерской: отправился как будто к себе. Раз его долговязая фигура мелькнула перед глазами и так же мгновенно исчезла… Я уже знал: у него на участке самая горячка, идет тематический бетон. Это значит на определенную тему, как сочинение пишут в школе. Какая сейчас главная тема на стройке? Перекрытие реки. И кладут, форсируют бетон, который приближает это событие, решает именно эту задачу. Конкретный, тематический бетон. У Масловского как раз донные-отверстия, куда пойдет вода, водосбросы. Без них не начнешь ни затопления котлована, ни самого перекрытия. Все взоры — на Масловского, все теребят его. Потому он и неуловим для меня. И все же сталкиваюсь с ним на бетоновозной эстакаде. Признать признал, но взгляд совершенно отсутствующий. Не спросил даже о последней игре «Спартака» с «Динамо». Представляете, как занят.

— Затворы, затворы кончаем! — бросил он на бегу и испарился.

Евеца тоже застал в жарком деле. Те самые экскаваторы, которые рыли когда-то котлован, теперь разбирают ограждающую его перемычку. Михаил Юрьевич сразу же, не выходя из кабины, не открывая рук от рычагов, делится новостью:

— Сын возвращается из армии.

Бог мой, как несется время! Кто его подгоняет? Неужели. тот чернявенький паренек в старой отцовской пилотке уже и в армии отслужил? Отслужил. И, судя по последнему письму, в октябре будет в Жигулях. Как раз к перекрытию попадет…


В тихой бухте, образовавшейся после того, как поработали земснаряды, покачиваются у берега баржи, связанные попарно. Это не просто баржи, это составные части наплавного моста, который установят в русле реки. Он нужен для самосвалов, с которых полетят в воду бетонные пирамиды и камни. Так начнется перекрытие. А пока в бухте стучат топоры, мелькающие в руках веселых плотников, которые сколачивают на баржах настилы. Плотникам весело: во-первых, потому что им по семнадцать-восемнадцать лет, а во-вторых, потому что они только-только прибыли в Жигули по комсомольским путевкам. Когда начиналось строительство на Волге, этим ребятам было по двенадцать-тринадцать, и они ужасно завидовали каждому, кто уезжал в Жигули. А теперь вот поднялись, выросли и поспели не к шапочному разбору, а к разбору перемычек — в самый раз, к самой схватке. Не опоздали!


Перемычка котлована доживала последние минуты.

Знаю, сколько труда ушло, чтобы сложить из песка, камня и железа этот гигантский крепостной вал.

Помню дни, когда Волга пыталась прорвать возникшую у нее на пути преграду. Не удавалась прямая атака, пробовала просочиться хотя бы сквозь щелочку, проскользнуть ужом, а там уж вволю покуражиться над людьми. Но они каждый раз вовремя перехватывали реку.

Перемычка верно служила строителям, защищая от воды выраставшие в котловане бетонные стены гидростанции. И вот такая черная неблагодарность: разбирают, растаскивают.

Сломать, известно, всегда проще, чем построить. Но эту перемычку и сломать было нелегким делом. Месяц возились с ней экскаваторы, бульдозеры, земснаряды, землечерпалки, разрывая грунт, растаскивая камни, подкапывая железные доски — шпунтины. С ними, с досками, была самая морока. Крепко их вогнали закоперщики! Приходилось звать на выручку водолазов, которые резали шпунтины под водой при помощи электрической дуги. На глубине в темной водяной толще мерцал робкий голубовато-розовый огонек, перед которым не может устоять сталь.

Доконали-таки перемычку. Уступила. Похудела так, что чуть не просвечивает. Совсем тонкая стена отделяет реку от котлована. Но впускать Волгу надо осторожно. Откроешь широко ворота, ворвется, шумя и пенясь, и в гневе за то, что долго не пускали, начнет все крушить вокруг. Двери будут постепенно приоткрывать и только когда уровни воды в котловане и в реке сравняются, распахнут настежь.

День воскресный. Откосы котлована заполнены народом, как трибуны стадиона. Все головы повернуты в сторону, где стоит наготове землечерпалка «Цюрупа», прибывшая на Волгу с Черного моря. Ей поручено нанести последний удар, и она уже занесла над перемычкой сорок два ковша. На дамбе, на этом куске земли, который через минуты уйдет в воду, тоже толпятся люди, смельчаки, желающие первыми увидеть, как Волга пойдет в котлован.

Взлетает ракета — и на «Цюрупе» пришла в движение толстая стальная цепь с ковшами. Они вонзаются поочередно в грунт и уплывают вверх, чтобы выгрузить землю на шаланду. Перемычка медленно-медленно оседает. И вдруг замелькали лопаты, ломики. Это не по плану, это люди — сами. Хотят помочь землечерпалке, хоть в том нет надобности — она справится. У кого нет лопаты — схватил доску. Нет ломика — ковыряет землю носками ботинок. А кто и пригоршнями ее разбрасывает. Порыв, который не предусмотрен и который трудно сдержать. Все заждались воды. И все приветствуют Волгу, которая уже заструилась между бугорками, уже полилась несмелыми и неслышными пока ручейками…


Когда перед поездкой меня спрашивали, куда я собрался, отвечал:

— На перекрытие.

И никто не требовал уточнения адреса, все знали: в Жигули.

Через несколько лет я сам задам такой вопрос приятелю, уезжающему в командировку. Он ответит так же:

— На перекрытие.

И мне тоже не потребуется уточнений — в Красноярск, на, Енисей.

Есть события, которыми живет вся страна.

Наплавной мост — настил для него сколачивали юные плотники — переброшен через узкую протоку, оставленную для реки, через проран, который и будут перекрывать.

Первым по мосту перешел с правого берега на левый начальник Правобережного строительного района. Встретил его начальник Левобережного и говорит:

— Вот и дождались! Все время гора шла к Магомету, а теперь и Магомет явился к горе.

Упомянув гору, он имел в виду земляную плотину, которая двигалась от левого берега к правому, к Магомету, и остановилась на середине реки, поджидая, когда Волге дадут другую дорогу.

Bce готово к перекрытию, к бою с рекой, и прежде всего боеприпасы: десятитонные глыбы из бетона и камень. Глыбы похожи на пирамиды, и такая форма придана им не случайно. Они первыми полетят в реку и лягут так, чтобы для воды оставались щели. Пусть найдет поначалу лазейки — не станет сразу бушевать. Бдительность ее будет обманута, и на пирамиды посыплется камень, сто тысяч кубов — с запасом, чтобы ничто не застало врасплох. Считается, что Волга несет в Жигулях до шести тысяч кубометров воды в секунду. А вдруг где-нибудь на Каме разразятся ливни? Лучше перебрать боеприпасов, чем недобрать. Пирамиды и камни, сброшенные в воду, образуют дамбу, банкет. Постепенно вырастая, он поднимется на метр из воды, перекроет реку, заставит течение отвернуть в сторону, в котлован, и гора — земляная плотина — продолжит свое движение к Магомету.

Все готово к перекрытию, и в это затишье перед атакой множество разведчиков следит во все глаза за рекой, за каждым ее движением, вздохом и выдохом. Гидрологические посты, измеряющие глубины, скорости течения, расставлены на сотни километров. Над Волгой беспрерывно, сменяя друг друга, барражируют самолеты. Все донесения поступают в штаб перекрытия, который должен выбрать самый благоприятный момент для удара. Из донесений видно, что Волга, сжатая, стиснутая, протестует, брыкается, отбивается, шумит, пенится, ускоряет свой бег. Да это видно и просто из окна штаба. То, что река ускоряет бег, не только не тревожит, а, наоборот, устраивает ее усмирителей: тем ближе развязка.

Волга еще не перекрыта. А мне показывают фотографию перекрытой Волги. Той, что под Рыбинском? Или около Углича? Под Горьким? В Жигулях! Вглядываюсь в снимок: абсолютная натура! Говорят:

— Это искусственная Волга и искусственные Жигули.

Под Москвой в лаборатории гидравлических исследований построили маленький действующий Куйбышевский гидроузел, весь комплекс, каким он сложился к моменту перекрытия. Опыты в лаборатории шли параллельно работам в Жигулях, и обе Волги вели себя совершенно одинаково. Через лабораторную реку тоже навели наплавной мост. И уже сбросили в воду крошечные камни и бетонные пирамиды, весящие в 15 615 раз меньше настоящих. Теперь на опыте искусственной Волги точно известно, как будет вести себя при перекрытии Волга живая.

Ждут сигнала.

Уже выстроилась на правом берегу, на съезде к мосту, колонна самосвалов с пирамидами. Кузова машин заменены чуть приподнятыми стальными решетками. Похоже на боевые «катюши».

Уже заняли свои места на мосту регулировщики, и тронулись не спеша самосвалы.

Уже подняли красные флажки прорабы. По их взмаху пирамидам лететь вниз. На правом фланге, выше всех взметнув флажок, стоит девушка в зеленом плаще с капюшоном. Само напряжение, сама сосредоточенность! О чем думает она? Могу догадаться, потому что знаю ее историю. Может быть, вспоминается девушке другая Волга, горящая, вспененная снарядами, Волга, через которую на беззащитном буксиришке, еле преодолевающем волну, переправляли на левый берег ребятишек из фронтового города. Среди малышей сиротинка Ниночка… Выжила девочка, не дали пропасть, выросла. Вот стоит посредине снова бушующей Волги, уже не страшной ей. Стоит на наплавном мосту, у самой его кромки, и должна первой по сигналу из штаба взмахнуть флажком.

Сигнал!

Первая пирамида рухнула в воду, рядом вторая, дальше — еще, еще и еще. Река глубоко вздохнула и выдохнула вверх высокие рваные столбы. А пирамиды? Были они или не были? Волга заглотнула их, даже не облизнувшись, и сомкнулась над ними. Так и продолжалось: люди метали в реку бетон. Она глотала и посмеивалась: бросайте, бросайте, для меня ваши пирамиды — что орешки, я их даже не щелкаю, просто 412 отбрасываю, они мне ничто. Непосвященный мог обмануться, мог поверить реке, а посвященный, специалист, понимал, что это бравада, что Волге уже тошно.

А пирамиды летят и летят в воду. Идут и идут в безостановочном своем движении тяжелые самосвалы. Шоферы сбрасывают с себя ватники, теплые куртки. Жарко! На спуске к мосту появилась буфетчица, которая подает шоферам бутылки с нарзаном.

И уже всем видно, посвященным и непосвященным, что людские усилия берут верх над усилиями реки. Из воды то тут, то там проступают мокрые ребра пирамид. Значит, не отбрасывает, не может с ними справиться. Хотя бурлит, клокочет. Не знает, что для нее припасен еще и камень, горы камня.

С верха, с котлована поступают сводки: расход воды достиг там полутора тысяч кубов в секунду. Это почти половина всей водяной массы, которую несет сейчас Волга в районе Жигулей. Еще нажим, еще удар, еще сотня-другая сброшенных пирамид — и река повернет вправо, в донные отверстия гидростанции.

Восемнадцать часов длится перекрытие. Гряда пирамид и камня, которые река уже бессильна тронуть с места, перехватила ее намертво.

Но радио — команда:

— Прекратить сбрасывание!

И вслед за этим по радио же — бодрый голос местного поэта, который не только поэт, но и старший прораб, строивший наплавной мост:

«Если Волга разольется,

Трудно Волгу переплыть…»

Эти строки нам придется

Нынче в корне изменить.

Мы на деле доказали,

Что не только переплыть, —

Мы сумели, как сказали,

Нашу Волгу перекрыть.

Сброшена последняя пирамида. Люди на мосту обнимаются. Начальник строительства обнимает шофера, московский профессор — своего ученика, прораба, гидролог — экскаваторщика, бульдозерист — шкипера баржи. И, наверно, пи-g От солнца к солнцу 113 лоту вертолета, повисшего над рекой, тоже хочется кого-нибудь обнять, жаль — не дотянуться.

Изъявлениям чувств — минуты. Покориться-то Волга покорилась. Но выпускать ее из рук нельзя. Впереди — продолжение схватки. Впереди — намыв плотины, которая создаст напор воды, способный привести в движение лопасти первых турбин. Впереди — декабрь, когда эти лопасти сделают первые обороты и родится первый ток…

* * *

«20 часов 34 минуты местного времени. Агрегат № 1 пущен на обороты».

Краткая деловая запись… Но прежде чем появиться ей в журнале дежурного по машинному залу гидростанции, должно было пройти пять трудных лет. За ней, за этой предельно лаконичной строкой, многое. И первый ковш с мерзлой землей, поднятый во вьюжном феврале на правом берегу Волги, у Могутовой горы, примерно в том месте, где стоит «агрегат № 1». И те тяжкие минуты, когда подземные воды прорывали перемычки, а экскаваторы вязли в глине, когда морозом схватывало бетон. И недавний октябрь, знаменитое перекрытие Волги, которую заставили покинуть прежнее русло и течь там, где понадобилось людям. И то, что уже непосредственно предшествовало записи в журнале.

В эти дни заканчивали монтаж первых двух агрегатов из двадцати. Агрегат — это турбина и генератор. Подобных машин ни по размерам, ни по мощности у нас еще не строили. И хотя в Жигулях собрались монтажники бывалые из бывалых, созванные с разных строек, они чувствовали себя сначала новичками, первоклассниками, если не приготовишками. Только большой рабочий опыт помог им перейти из первого класса сразу в десятый и с отличием сдать выпускной экзамен.

Пущен на обороты…

Это значило, что, подняв стотонный щит, воде открыли доступ в спиральную камеру турбины, а затем и к лопастям ее рабочего колеса. И все, кто находился в машинном зале, замерли в ожидании первого движения, первого поворота вала. Легкий, едва уловимый шум, который нарастает. То шумит вода. Вал еще равнодушен, еще неподвижен. Но вот дрогнул 114 под напором и нехотя, лениво начал набирать обороты. Пошел, пошел, все быстрее, быстрее.

Первые обороты!

Один из монтажников, человек немало повидавший на стройках, сказал мне, что «самое страшное в нашей монтажной жизни — это первые обороты». Машину собрал, а ничего не знаешь про ее характер, про ее причуды. Как она себя поведет? Не будет ли перегреваться подпятник, вибрировать вал? Не начнет ли трясти крестовину?

Вот уже не первые, а сотые, тысячные, десятитысячные обороты. Температура у подпятника нормальная! Вал не вибрирует. И крестовину не трясет. Есть приборы, которые все это точно определяют. Но кто-то по старинке ставит на крестовину круглую крышечку от чернильницы, на ребро ставит, и она не катится, не падает.

Утром машину, проработавшую полсуток на холостом ходу, останавливают, снова пускают, включив уже возбудитель генератора — и в обмотке рождается ток. Тихо, неслышно рождается, это видно только приборам. За первыми оборотами — первый ток! Но тоже еще холостой. Он никуда не идет и, циркулируя по обмотке, греет ее. Так начинается сушка генератора его же собственным током, процесс долгий, требующий терпения. Нужно всю влагу высосать до капельки — без этого машину не поставишь под промышленную нагрузку.

Страсти стихают. Монтажники сложили инструменты. Машина сушится, и событий ничем не подгонишь. Люди, так спешившие все эти дни, оказались вдруг без дела. Можно присесть, можно вздремнуть, можно даже уйти домой. Не уходят, никто не уходит. Монтажники и приемщики мирно переговариваются друг с другом. Споры, придирки кончились. Разговоры о всякой всячине, о постороннем, но глаза выдают, глаза говорят: все мысли о ней, о машине. Народ тут разный. Кого я знаю, кого не знаю.

Вот, в сторонке, словно бы и не имея отношения к машине, стоит, поглядывая поверх низко сдвинутых на нос очков, мастеровой пожилых лет в синем стеганом ватнике, в шапке-ушанке. К нему подходит ведущий конструктор генератора, и по тому, как они беседуют, понимаешь, что этот старик не последнее тут лицо. Мне говорят, что это «сам» Механиков Тарас Мироныч, шеф-монтер, под чьим наблюдением велась вся сборка генератора. Он, Механиков, в сторонке, когда дело, считайте, сделано. А когда оно на полном развороте — он в самом пекле… Революция шла — в карауле стоял у Смольного. Гражданская началась — на Южном, на Центральном фронтах. Первую гидростанцию строили — Тарас Механиков на Волхове. В ленинградскую блокаду еле передвигался, а все же ходил на завод. Когда прорвали блокаду, уехал. Куда? На Волхов. Восстанавливать то, что строил.

Поклон до земли такому человеку!

Этому тоже поклон. Молод, лих, могуч в плечах. Из-под ватника тельняшка. Бывший тихоокеанский матрос из боцманской команды. Бригадир такелажников. А это тоже — боцманская команда на стройке: связать, поднять, перетащить. Про Павла Черняева говорят: прикажи ему перенести Могутову гору с правого берега на левый, он попросит только тросов побольше да лебедку посильнее и мигом перекантует горушку…

Разный народ. Пожилые и юные. Испытанные, исхлестанные водой и ветром гвардейцы. Молодые монтажники, пускавшие в Каховке свою первую в жизни машину и приехавшие помогать волжанам. С Ангары прибыли еще безо всякого опыта — за опытом. А кое-кто из волжан в мыслях уже на Каме, на Оби, на Енисее… Всматриваюсь в лица всех этих старых и молодых мастеров, прислушиваюсь к их неторопливой, приглушенной гулом генератора речи. Вспоминаю строку из «Плана электрификации России», которую показал мне пять лет назад старик Шателен: «Живая сила водного потока». И думаю: вот она, настоящая-то живая сила, человеческая, неистребимая, способная подчинить себе любой водный поток!


А генератор сух. И уже светится несколько лампочек на пульте управления. И рукоятка, которая, повернувшись, включит гидростанцию в сеть, в энергетическое кольцо, уже ждет прикосновения руки дежурного инженера…

Загрузка...