От солнца к солнцу

ТОЧКА НА КАРТЕ

Согретые солнцем Украины, мы продолжаем свое путешествие от Тихого океана к Балтике…

Мне, считайте, повезло. Я приехал на Череповецкий металлургический завод в один день с его бывшим главным инженером Михалевичем. Оба мы в Череповце не впервые. Но я провел здесь когда-то сутки, а Георгий Францевич — несколько лет.

Помню Череповец военной поры — маленький деревянный городок, оказавшийся вдруг таким нужным, просто необходимым большому, попавшему в беду городу. В Череповце накапливались, а затем перебрасывались через Ладожское озеро грузы в осажденный врагом Ленинград. А из Ленинграда вывозили этой же дорогой измученных блокадой жителей, оставляя в Череповце и в окружающих его селах самых изможденных, кому уже не под силу был дальний путь. И не было тут дома, который не приютил бы ленинградцев. И тысячам спасенных здесь людей всегда будет памятен этот крошечный, заваленный снегом городишко, который приголубил их в тяжкий час, накормил, поставил на ноги, проводил дальше в дорогу.

Таким он вошел и в жизнь моей семьи, которую война застала в Ленинграде. Я служил на севере в действующем флоте. В феврале 1942 года командование отпустило меня на неделю в Ленинград. Я собирался вывезти оттуда моих близких. Но перед самой поездкой узнал, что их уже эвакуировали. Добравшись до Череповца, они остались на поправку в одной из окрестных деревень. Я поехал туда. Не буду описывать всего этого долгого пути, всех пересадок из эшелона в эшелон, скажу только, что самой трудной была дорога из Череповца до деревни. Она так и не стала для меня дорогой. Вьюги замели ее, на машине я не пробился, пешком и километра не смог пройти. Говорили, что расчищать дорогу— на неделю, если снова не заметет. А как я уже сказал, весь мой отпуск был недельным и подходил к концу. Я пытался дозвониться со станции до сельсовета, но тщетно и, потеряв всякую надежду, собравшись уже в обратный путь, позвонил еще раз. Подошедшая там к телефону женщина, секретарь сельсовета, оказалась хозяйкой дома, приютившего мою жену и ее родных.

— Малость подкормились, — сказала она, — и третьего дня уехали.

— Куда?

— Да вроде на Кавказ…

Так я тогда и не проделал той дороги. Мне удалось это лишь через двадцать лет. Трамвай вез меня с вокзала на завод широкой асфальтированной улицей мимо кварталов новых домов, и я не сразу догадался, что эта та самая дорога.

У Михалевича знакомство с Череповцом состоялось позже, чем у меня, после войны. Он получил назначение главным инженером на Металлургический завод, который еще не существовал. Было только место для завода. А когда Михалевич через пять лет уезжал из Череповца, готовились задуть первую домну и пустить первую коксовую батарею. Потом Георгий Францевич прожил четыре с половиной года в Индии. Где мог жить в Индии советский металлург, доменщик? Ну, конечно, в Бхилаи.

Нынче — в Москве. Работает в Совете экономической взаимопомощи. Для работников промышленности и сельского хозяйства СССР, Польши, ГДР, Чехословакии; Румынии, Венгрии, Болгарии СЭВ представляет собой своеобразный «круглый стол», за которым они решают совместные экономические и технические проблемы, консультируются, обмениваются опытом, разрабатывают рекомендации.

В СЭВе много комиссий, и Михалевич экспертом в одной из них — в комиссии по черной металлургии. Только что состоялось очередное ее заседание. В Москву съехались доменщики, сталеплавильщики, прокатчики, коксохимики, агломератчики. Советские товарищи, выступая, часто упоминали Череповецкий завод: показатели его любопытны и поучительны. Кто-то предложил провести экскурсию на это интересное предприятие. И вот перед тем как разъехаться по домам, 44 инженера из стран, входящих в СЭВ, отправились в Череповец. Руководить поездкой поручили Георгию Францевичу. Представляете, как обрадовался он возможности побывать на родном заводе после шести лет разлуки.

Для меня это был счастливый случай — встреча с Михалевичем. Приедешь на большой завод и не знаешь, с чего начать, куда ткнуться. Завод — многосложный организм, особенно металлургический. Бывал я на «Магнитке», на «Дзержинке», в Нижнем Тагиле. На «Запорожстали» бывал, вот в Череповец приехал. Везде, на первый взгляд, одинаково, одна технологическая цепочка: коксохим — домны — мартен — прокат. Цепочка одна, а заводы разные, характеры у них разные. Есть заводы общительные, с ними легко вступать в знакомство. И есть скрытные, замкнутые, не сразу к себе подпускающие. Возможно, я слишком очеловечиваю, но, право же, ходишь по иному заводу и злишься: все вокруг правильно, все как положено, а «изюминки» не видишь. В чем она, где, заранее не угадать, всякий раз это бывает по-новому, но у каждого завода непременно есть своя «изюминка». Только у одного лежит на ладони и всем видна, а у другого припрятана. Вот и важно встретить человека, который бы помог тебе ее обнаружить, помог заглянуть в душу завода, понять главное в нем.

И я обрадовался встрече с Михалевичем, подумав, что он именно такой человек. Стоял когда-то у «люльки», в которой барахтался будущий завод. Слышал, как он произнес первый раз «мама». Держал за руки, когда он делал первые шаги. Потом главный инженер уехалГИ мне любопытно проследить его свидание с заводом, который он оставил в младенческом возрасте и который вон как развернулся за эти шесть лет.

Завтра приехавшие с Михалевичем гости совершат экскурсию по цехам. Устроителям пришлось попотеть над планом этой экскурсии. Хочется все показать, но как показать? У гостей в распоряжении один только день.

— А для беглого осмотра, для пробежки по этакому заводищу нужна бы нецеля, — сказал мне Михалевич.

Перед «пробежкой» по цехам гости побывали у директора завода. Он тут человек сравнительно новый, назначенный год назад. До него «Череповецкую Магнитку» одиннадцать лет вел Семен Иосифович Резников, один из старейших советских директоров, выдвинутый еще Серго Орджоникидзе. Он работал до войны и в войну на юге и на востоке страны, а на северо-западе, в Череповце, появился с изыскателями, с проектировщиками. Отдал заводу много сил, долго скрывая от врачей болезнь сердца. И только когда она его свалила, вынужден был сдаться, уйти на пенсию. Передавая дела новому директору, который, кстати сказать, был у него когда-то на юге, в Днепродзержинске, рядовым инженером, Семен Иосифович оставил среди прочих бумаг и свою записную книжку, толстенький томик в кожаной, сильно потертой обложке. Странички разграфлены от руки, и, перелистывая их, невольно зажмуриваешься от мелькания черных крохотулек цифирок.

Это — заводская летопись в цифрах, начатая Резниковым и продолжаемая его преемником. Тут вся жизнь завода, вся его биография, все его дни и ночи, все хорошее и плохое, без утайки. Хотите знать, как жил завод, ну скажем, — листнем наугад страничку — 25 января 1959 года? Пожалуйста. Доменная печь № 1: выдано чугуна столько-то; домна № 2: столько-то… Мартен? Вот вам мартеновские печи, их плавки… Сколько металла прокатано? Где-то тут должен быть блюминг. Нет его? Позвольте, а какое число мы смотрим? 25 января? А блюминг пустили назавтра, 26-го, в день открытия XXI съезда партии, утвердившего семилетний план. Глядите, вот он, блюминг, на следующей страничке, уже и катает, вот цифры первой его продукции…

Директор волновался, перелистывая «летопись», отчитываясь перед гостями. Я не оговорился, написав эти слова. Да, директор большого советского завода держал отчет перед своими товарищами из социалистических стран так же, как он держал бы его у себя на парткоме, или на рабочем собрании, или в совнархозе — словом, перед людьми, глубоко заинтересованными, которых кровно волнует жизнь и судьба предприятия. Директор начал с истории, начал с того, как выбирали место для завода. Приезжие знали, что вокруг этого были споры, были бои. Говорят, будто кто-то всесильный ткнул пальцем в точку на карте, угодил в Череповец и приказал: «Стройте здесь!» Будто место выбрали именно так — по чистой прихоти. Это неверно. Долгие годы многие и многие ученые, инженеры думали над проблемой северо-западной металлургии, перебирали десятки вариантов, отбрасывали их, снова к ним возвращались, взвешивали все доводы за и против, спорили, ссорились, сходились в мнениях и расходились, пока не пришли к единому решению: Череповец! Впрочем, оно не было абсолютно единым. Голоса противников Череповца долго не утихали, они смолкли лишь в самое последнее время.

У металлургов вечная проблема: где «посадить» завод, если руда и уголь далеко друг от друга? А рядышком они бывают редко. Так где же быть домнам? К руде ближе или к углю? По-разному, в зависимости от условий, решали эту проблему на юге и востоке страны. В одних случаях руда перетягивала, в других — уголь. И совсем необычно решили на северо-западе, определив место для металлургического завода почти одинаково далеко и от руды и от угля. Где рудники? На Кольском полуострове, близ Мурманска. От Череповца до тех мест 1550 километров. А шахты? В другой стороне, на Печоре. Это еще дальше — за 1800 километров. В общем, и туда и сюда — не ближняя даль. И, может, сподручнее было бы возить руду к углю или уголь к руде, а не таскать их порознь куда-то в третье место? Но между ними-то тоже версты немалые — 2500 километров! Вот и решайте, где стать заводу.

А зачем ему и быть в этих краях, коль тут такие трудности, такие расстояния? Не быть? И пропадать, значит, зазря Кольским рудам, которые хотя и не шибко богаты железом, но в концентрате, обогащенные — а как это делается, мы знаем на опыте Кривого Рога — дают великолепную пищу для домен.

Не быть тут заводу? И сгорать, выходит, не за понюшку табаку редчайшим коксующимся углям Воркуты. Металлурги по всему свету рыщут в поисках угля, который коксуется: не рассыпается при прокаливании, а спекается, становится твердым, прочным, почти лишенным примесей куском углерода, коксом. Ему, такому углю, рады, когда он и не очень высокого класса. А в Воркуте-первоклассный. Жечь его в обычных топках — прямо-таки преступление. Домнам он нужен, для них рожден как топливо и как восстановитель железа. Ну, так и ставьте домны поближе к шахтам.

А с железной рудой как? Возить? Она за 2500 километров отсюда, а нужно ее доменщикам чуть не в два раза больше, чем угля. Возить столько руды да на такое расстояние — де-ше-венький у вас получится чугун! Не чугун — золото. Хорошо, почему бы в таком случае не построить домны в Оленегорске, близ рудника, а уголь доставлять с Печоры? Но бывали вы в Оленегорске, бывали за полярным кругом? Тундра, болото, скалы. Возводить в тех природных условиях металлургию с ее коксовыми батареями, домнами, мартенами, прокатными станами, все это сложнейшее, капризное хозяйство — затея почти авантюрная. Металл дастся еще большей кровью, чем в Воркуте.

Заколдованный круг? Но давайте спокойно подумаем: для кого он, металл? Весь сыр-бор с металлургией на северо-западе затеян для того, чтобы обеспечить металлом этот огромный промышленный район. И в первую очередь ленинградское машиностроение. А от Воркуты до Ленинграда 2300 километров, от Оленегорска— 1500. А от Череповца? 470. Откуда же проще возить готовую продукцию в город на Неве? И куда легче отправлять из Ленинграда железный лом, необходимый мартеновским печам? Подсчитаем все расстояния, которые проделывают руда, уголь, лом, готовая продукция. Возьмем три варианта. Предположим, металлургический завод в Воркуте: сумма расстояний равна 7100 километрам. Завод в Оленегорске: оборот — 5500 километров. И в Череповце — 4300. Вот мы и вырвались из заколдованного круга. Мы в Череповце!

За спиной у директора, на стене, карта северо-западного края страны. Можно встать, подойти к ней, охватить взглядом все эти просторы, промерить расстояния, всмотреться в коммуникации и попробовать подыскать другое место для завода, которому быть если не в Череповце, то уж непременно в этом углу страны, чуть дальше, чуть ближе. Возможно ли оставаться такому промышленному району без собственной мощной металлургии? Так и таскать сюда металл за тысячи верст — с Урала, с Украины? Нет, этот вопрос давно решили: на северо-западе нужна своя металлургическая база. А раз так, сколько ни ищите, сколько ни оглядывайте карту, лучшего места для завода, чем Череповец, не найти. Ни чуть ближе, ни чуть дальше. Вы только посмотрите, как он, этот город, стоит.

Он на берегу Рыбинского водохранилища, и к нему можно приплыть с юга — и с Каспийского, и с Черного, и с Азовского морей, можно и с другой стороны — с Балтики, с Белого моря — по Мариинской системе. Правда, его все-таки нельзя пока назвать портом пяти морей. Да и когда про Москву говорят, что она стала портом пяти морей, это не совсем точно. Потому что настоящей единой глубоководной магистрали, которая надежно соединяла бы эти моря, еще нет. Она почти создана. Почти? Есть канал Беломорско-Балтийский, есть Мариинская система, есть канал имени Москвы, есть Волго-Дон. Разве этого мало, разве это не сквозной путь с Балтики и Белого моря на Волгу и дальше? Сквозной, но не для всех. Большому судну, тяжело нагруженному, глубоко сидящему, какие и должны ходить между морями, не пройти этим путем, хотя он почти на всем своем протяжении широк и глубок. Опять почти. Но где же оно, это злополучное «почти»? Вот его адрес: водораздел между Онежским озером и Рыбинским морем, Мариинская система, когда-то «гордый замысел Петра», «жемчужина русского судоходства», а ныне жалкий проселок, зажатый между блестящими проспектами, старенькие деревянные шлюзы, которые и в переносном и в прямом смысле трещат под напором современных требований. Ну никак не справиться этой тоненькой, то и дело рвущейся нитке, рассчитанной на малые суда, с грузопотоками, которые напирают на нее с двух сторон — и с Балтики и с Волги. Это все равно что перекачивать воду из одной бочки в другую при помощи соломинки или пипетки… На этой водной магистрали нужно иметь что-то вровень таким богатырям, как Беломорско-Балтийский канал, канал имени Москвы, Волго-Дон. Когда их строили, расчет был не на хилую, дряхлую Мариинку, а на могучий, равный им Волго-Балт.

Он давно задуман, давно внесен в планы. И перед войной его уже начинали рыть. После войны прерванные работы возобновили, но не форсировали, а затем и вовсе прекратили. Считалось, что Мариинской системы пока достаточно на севере. Предпочтение было отдано стройке на юге — Волго-Дону. Но когда он вошел в строй, старая Мариинка совсем задохнулась, стала тем «почти», тем узким горлом, которое не давало дышать полной грудью всей гигантской магистрали, связывающей пять морей. В этой цепи не хватало важнейшего звена — полноценного водного пути между Волгой и Балтикой.

Волго-Балт! Он уже рождается, он в числе первоочередных строек семилетки. Трасса его протяженностью в 361 километр ложится рядом с прежней, Мариинской, а кое-где и заглатывает ее. Это не только канал, шлюзы, плотины. Это три гидростанции, в том числе Череповецкая. Это новые водохранилища, и самое большое из них — Череповецкое море. Это новый порт пяти морей — Череповец. Да, здесь возникает порт, который с полным правом будет называться морским. Причалы его смогут принимать большегрузные суда с глубокой осадкой, какие будут плавать по морям-океанам. Часть из них пойдет через Череповец транзитом. А для многих судов он станет портом назначения. Грузы? Прежде всего руда! Представляете, рудный концентрат из Оленегорска пойдет в Череповец водным путем. Это ж так упростит и удешевит перевозку руды! А уголь? Углю тоже не заказан этот способ доставки. Вот повернут Печору и Вычегду к Волге, и воркутинский уголек поплывет в Череповец такой же голубой дорогой…

Теперь вы видите, как поставлен завод, на каком удобном перекрестке!

Вот он сам — на другой стене, на огромных белых листах генерального плана.

— Подойдите, пожалуйста, — говорит директор, — вглядитесь. Все, что синей краской, — построено, живет, дышит, работает. Красным цветом — то, что построим до конца семилетки. Завод к тому времени будет в три раза мощнее, чем его когда-то задумывали. А пунктиром, но, заметьте, толстым, надежным пунктиром — еще более дальний наш разгон… Оцените планировку. Нам далековато до руды, до угля, но внутри завода предельно сокращены все коммуникации. Аглофабрика рядышком с домнами. Она у нас заменяет рудный двор.

Свеженькую, только что спеченную в агломерат руду подаем транспортерами прямо к домнам. Где остальная руда хранится? Вы имеете в виду сырую? А наши печи сырой руды не знают. Работают на полностью спеченной, на стопроцентном агломерате. Мечта доменщиков? Конечно, мечта. Но у нас уже осуществленная… Я вижу, дорогой друг, вы поглядываете в сторону прокатных цехов. Вы прокатчик? О, так вы и есть товарищ Буковский? Слышал, слышал о вас от монтажников. Мы очень благодарны вам, чехам, за отличный заготовочный стан. Завтра увидите его в работе. Побываете и в листопрокатном. Это самый молодой на заводе цех. Слышали о нем? Ах, уже и тонкий лист наш получаете? Ну, так, значит, квиты. Вы нам — стан, мы вам — прокат…

Так или примерно так говорил директор. Доверительно делился заботами. И даже некоторыми своими печалями.

— Среди вас есть директора заводов? Скажите, друзья, какие сны видятся вам по ночам? Мне оттого, наверно, что я начинающий директор, завод часто снится. Полночи домны вижу, но у наших домен ровный ход, и я спокойно сплю. Вторую половину тревожусь: снятся мартеновские печи, их у нас все прибавляется, в нынешнем году еще три закладываем, а газу не хватает. Вынуждены вводить на печах с газовой схемой мазут, и они, сами понимаете, артачатся. Ждем природного газа, трубы уже близко от Череповца, вот получим природный, и буду всю ночь спать спокойно…

Я оглядываю лица гостей. Нет равнодушно внемлющих рассказу директора. Это все тот же «круглый стол», за которым инженеры братских стран с величайшей взаимной заинтересованностью учатся друг у друга. Завод новый, молодой, он еще в становлении, еще накапливает силы. Как он будет дальше шагать? Темп взят стремительный. Домны, мартен, прокат далеко рванулись. Не начнут ли от них отставать «тылы»— вспомогательное хозяйство, ремонтная база? Пока такой угрозы нет, но помнить о ней надо. Как всякий организм, завод должен развиваться гармонично.

Так идет допоздна этот разговор деловых людей. Завтра он будет продолжен в цехах.

Утром я от Михалевича ни на шаг. Маршрут экскурсии — по технологической цепочке. Начало — у коксовых батарей. Сколько раз я бывал на металлургических заводах, а до коксохимического цеха не добирался. Обычно он где-то в стороне, на отшибе. Только соберешься туда, и что-нибудь отвлечет. Так и не видел, как рождается кокс. Узнав об этом, Георгий Францевич раскритиковал меня, верней, моего брата.

— Вашему брату журналисту подавай обязательно сталевара или горнового с пикой или другую какую героическую фигуру. А коксовиков и агломератчиков не жалуете. Разве это не такие же огненные профессии? Да, без кокса, батенька мой, не быть всей металлургии — ни домнам, ни мартенам, ни любимым вашим прокатным станам. Знаете об этом? Почему же тогда игнорируете коксохим? Не терзают вас угрызения совести?

Терзают, Георгий Францевич. Хотелось бы исправиться, подержать в руках кусочек кокса…

И вот он лежит у меня на ладони, этот черный брусок, пористый, как губка, твердый, как алмаз, звонкий, как хрусталь. Соскользнул на стол, стукнулся и зазвенел тоненько-тоненько, но совсем не жалобно. Хотя мог бы и пожаловаться на многострадальную свою судьбу. Как он не рад, наверно, воркутинский уголек, тому, что родился коксующимся. Так бы его просто в топку, и он честно сгорел бы, отдав людям тепло, оставив после себя кучку золы, и вся недолга, отстрадался! А тут и промывают, и отсеивают, и дробят нещадно в молотковой дробилке, истирая в муку, и тащат наверх в какую-то башню. В ней хоть прохладно, лежи себе навалом. Но лежать-то долго не дают, сыплют в некую камеру, где жарища умопомрачительная и не глоточка воздуха, ни капельки кислорода. Пламенем не вспыхнешь. Жарься, уголек, парься, прокаливайся, спекайся в густую массу. Это людям и надо, это они и называют коксованием. И улетучиваются из тебя «летучие», вредные для домен вещества. Но для кого они вредные, а кому вот так нужны! «Летучим» не очень-то дают разгуляться на воле, химики сразу их — в работу. Быть им плодороднейшим удобрением на полях, сладчайшим сахарином, нежными акварельными красками, дорогими духами. А ты уже почти чистый углерод, и тебя тоже выталкивают на свободу. Теперь ты «коксовый пирог», способный распадаться на брусочки. На тебя льют море холодной воды, впрочем, она как кипяток, но когда в тебе самом тысяча с лишком градусов, то и горячая вода покажется ледяной. Ты остыл, ты твердый, ты звенящий. Тебя зовут теперь ласково: «королек». Я слышал, как люди говорили:

— Хорош череповецкий кокс! Серы в нем минимум, а это очень важно для доменного процесса. И прочный, большие давления выдерживает в домне. А экономичный какой! На тонну готового чугуна идет чуть побольше полтонны кокса. Нигде нет такого. Лучший он в стране…

Гордись, «королек»!

Из коксохимического цеха нам — в доменный. По дороге — бассейн, похожий на плавательный. «Берега» из белой плитки, и площадка вроде как для стартов, только без тумб. Но здесь не стартуют, этот бассейн не для плавания. Это поле боя. Пусть вас не обманывает недвижная водяная гладь. Там, на глубине, идет кровопролитнейшее сражение, невидимое простому глазу. Там схватка микробов с фенолами! Что такое фенолы? Химические соединения, которыми полна вода, прошедшая через коксохимические батареи. Она стекает в реку, неся гибель рыбе. Рыбка от фенолов сразу брюшком кверху. Это беда для рек, от которой долго не могли избавиться. Фенолы были неуловимы, неистребимы. Где отходы коксохимии, там жизнь в реке умирает. Такая угроза нависла и над Шексной, над Рыбинским морем. Оно бы превратилось в «безрыбинокое», если б не биологи. Они нашли наконец управу над фенолами. Микробы! Семейство микробов, безвредных для человека и несущих смерть фенолам. Взращенные в особой среде, микробы эти бесстрашно набрасываются на врага, заглатывают его, пожирая. При этом и сами гибнут. Но схватка в бассейне не утихает. На смену героически гибнущим микробам из специального питомника поступают все новые и новые отряды бойцов, дружинников. Фенолам некуда деться, им нет спасения. Вода чиста! Рыбе спокойно плавать, человеку — ловить ее!

Миновали бассейн, подошли к домнам.

— Оглядитесь, — говорит мне Михалевич, — нравится вам здешний заводской пейзаж? Чувствуете разницу по сравнению с другими заводами? Неужели не замечаете? Надо быть наблюдательным человеком. Где железнодорожные пути? Нет железнодорожных путей. А мотовозы пересекают вам дорогу? Где вагоны с рудой? А грейферные краны? Все: и агломерат и кокс — на транспортерах, на конвейере. Все в закрытых галереях, в туннелях, на эстакадах. Это понять надо, батенька мой, и оценить!

В доменном на пороге «бытовки» гостей встречает заместитель начальника цеха, человек средних лет с широким грубоватым лицом, с чуть воспаленными, как у многих доменщиков, веками, неулыбчивый, пожалуй даже мрачноватый, но тем не менее сразу же всем понравившийся. Он на первых же минутах повел беседу легко, естественно, словно она уже шла, прервалась почему-то и снова возобновилась. Это был разговор специалиста со специалистами, металлурга с металлургами, но и мне во многом понятный. Когда я слышу часто упоминаемое слово «кипо» («Какой у вас кипо?» «Кипо довольно высокий…» «И как же вы достигли такого кипо?..»), я знаю, что оно означает. Это альфа и омега для доменщиков, это их денная и нощная забота, это… Извольте расшифрую: коэффициент использования полезного объема доменной печи. Чтобы получить всякий коэффициент, нужно непременно что-то на что-то делить. В данном случае кубометры объема на тонны выданного домной чугуна. Кубов, скажем, 1000 и тонн 1000. Каков кипо? Единица. Но так бездарно наши доменщики не работают. У них тонн всегда больше, чем кубометров, и коэффициент меньше единицы. Знаете, какой кипо у череповецких доменщиков? 0,54! Восклицательный знак не зря поставлен, хочется его повторить: с каждого кубометра объема печей здесь берут чуть не две тонны металла! Такого еще и магнитогорцы, испытанные мастера и чемпионы кипо. не добивались. Обошли их северяне, среди которых, впрочем, немало бывших магнитогорцев.

Вот и заместитель начальника цеха магнитогорец. Мне сообщил об этом шепотом Георгий Францевич. Спрашиваю фамилию.

— Кайлов. Валентин Дмитриевич Кайлов.

Фамилия довольно редкая, но что-то в моей памяти связано с ней. Что же? Он из Магнитогорска… Вспомнил. О человеке по фамилии Кайлов рассказывал мне как-то знаменитый горновой «Магнитки» Митя Карпета. Разговор зашел о мастерах, какие они бывают, мастера. «Одного, — сказал Митя, — добрым словом не вспомнишь, другой, как брат. Был у нас тут подсменный мастер Кайлов. Молодой, а домну знал не хуже Шатилова или Савичева, а эти — боги в доменном деле-то. К тому же он был не сменный, а подсменный, «выходных» мастеров на печах подменял. Это труднее, каждый день на другой печи, быстро надо приноровиться, сориентироваться. Я рад был, когда попадал в смену к Кайлову и хотел уже сам переводиться в подсменные горновые, чтобы все время вместе с ним работать. Спокойный, справедливый человек. Жаль, уехал… Страшная, понимаешь, беда свалилась на человека. Жена стирала и поставила на табурет ведро с кипятком. А около мальчишечка ихний играл, задел ножкой, и ведро с кипятком на себя. Вот горе! Кайлов и так-то был молчалив, а тут совсем умолк. Приходит на работу, дело делает, но молчит. Осунулся, глаза горят. Не пьет ли, думаем, с горя? Зашли как-то с ребятами к нему на квартиру, а он весь в мелу, в гипсе. Кругом арматура, цемент. Жена говорит, как с кладбища вернулся, покоя не знает, почти не спит, все свободное время памятник сыну лепит. Постамент уже готов, теперь принялся за фигурку мальчугана… Вы не были на нашем кладбище? Там надо всеми памятниками и крестами — мальчишечка крохотный. Видать только-только научился ходить, нетвердо еще за землю держится. Мимо того памятника без слез не пройдешь. Сынишка это Кайловых, Сашок. А сами они, Кайловы, уехали недавно в другой город…» Так рассказывал мне когда-то Митя.

Но, может быть, это другой Кайлов? Тот самый. Позже я побывал у него дома, познакомился с его женой, с Танюшкой и Васильком, которые появились у них после Саши… Валентин Дмитриевич показывал мне свои картины, рисунки, эскизы памятника. В юности он собирался не в металлурги, а в художники, но совсем не жалеет, что сложилось иначе, потому что, став художником, он не был бы доменщиком, а став доменщиком, продолжает быть и художником…

Я отвлекся и должен вернуться в «бытовку», в контору цеха, где Кайлов беседует с гостями. Но их уже нет там. Разве доменщик усидит в конторе! Тянет его к печам, к приборам, он спешит в пирометрическую, в этот полевой штаб цеха, придвинутый к самому эпицентру сражения. И хотя бой рядом, вокруг, за стеной, эта комната — тишайший уголок. Но тишина в ней не мертвая, она живая, наполненная кипением и страстями. Прислушайся: приборы тихонечко потрескивают, позвякивают, пощелкивают, во все глаза следя за домной, за каждым движением у нее «внутрях», за каждым ее вдохом и выдохом. Невесело ей, наверно, матушке, под неусыпной слежкой у этих безжалостных доносчиков! Когда я стою в пирометрической около приборов, кажется, мне, что они не только про домну, что они и про меня все знают…

— Смотрите, — говорит Георгий Францевич, показывая на приборы, — какой у домны ровный ход! Как ровнехонько лежит в печи шихта. Как плавно опускается вниз. А навстречу— поток газов, сильный, ровный, проникающий во все щелочки, обволакивающий руду со всех сторон… Есть любители работать на рывках, на бросках. Больше кокса! Больше воздуха! Дуть, дуть, дуть… А печь уже задыхается, уже «кровью харкает». Шихта зависает, на стенках наросты. Аврал, полундра! Шум, бум, тарарам… А тут совсем другой стиль, перенятый у магнитогорцев, у кузнечан, развитый и отшлифованный до блеска. Умная, спокойная работа. Конечно, надо поклониться в ножки Оленегорску за отличный концентрат руды, Воркуте за великолепный коксующийся уголь. Но любую хорошую руду, любой уголь можно испортить. А вот прибавьте к ним высокую технологическую дисциплину… Говорят, здесь народ северный, холодный, осторожный. Но поглядите, какое они Давление держат под колошником, какая у них температура дутья. Это ж сверхрежимы, это ж технологический героизм. Значит, руда плюс кокс, плюс дисциплина, плюс геройство. В итоге — ровный ход…

Ровный ход! Вот «изюминка» этого завода, которую я искал и нашел с помощью Михалевича.

На другой день после экскурсии я отправился в прокатный цех, через который нас накануне из-за недостатка времени провели уже в стремительном темпе, на рысях. А мне всегда хочется побыть подольше в прокатном. Люблю постоять здесь вдыхая в себя воздух, настоенный на огне и металле. Интересно и в доменном и в мартене: мастерство сталеваров и доменщиков достойно преклонения. Но их труд исполнен таинств, которые скрыты от глаз, когда стоишь около домны или мартеновской печи. Что видишь? Только бушующее в смотровом глазке пламя. Только клокочущую, бурлящую реку металла, когда пробивают летку. Остальное — тайна. И в этом есть своя прелесть. Но люблю прокатный за открытый нрав!

Иду вдоль станов, поднимаюсь на переходные мостики над ними, неторопливо вбираю в себя впечатления, прослеживая путь слябы. Это толстая стальная лепешка, которая прибыла сюда из соседнего цеха для дальнейшего, как говорят военные, прохождения службы. Она уже помыкалась под валками обжимного стана. Теперь ее раскатают, как кусок теста, в длинный тонкий лист. Стою на мостике. Внизу летит по рольгангу, обдавая жаром и ослепляя, раскаленная сляба. Можно, и не глядя вниз, видеть, что там происходит. Стоит только взглянуть на лица стоящих рядом со мной людей. Порозовели, зарделись — это сляба озарила их, пролетая в клеть. Потемнели, затенились — втянутая валками, она ушла по ту сторону клети. И опять жаркие солнечные блики ложатся на лбы и щеки: летит новая сляба. Свет и тень поминутно сменяют друг друга. Идет прокат! И все доступно взору, вся схватка человека с металлом у меня на глазах. Схватка в открытую, без всяких хитростей, сила на силу… Если б мне довелось заново выбирать профессию, я бы, пожалуй, в прокатчики! Очень уж ясное, честное, мужественное дело. Я сказал об этом Дмитрию Николаевичу Заугольникову, молодому инженеру, который показывал мне цех. Он промолчал, но улыбка чуть тронула его лицо. Она как бы говорила: мы и сами догадываемся, какая у нас превосходная профессия.

С Заугольниковым мы познакомились вчера во время экскурсии. Вчера он был начальником стана, а сегодня — цеха. Но не этого, не листопрокатного, другого, который еще рождается в котловане по соседству. Цех холодного проката. Там будут катать тоже лист, совсем тоненький, автомобильный. А чем тоньше лист, тем хлопотней с ним, тем сложнее оборудование. И места оно занимает больше. Цех будет громадина: полторы тысячи работников! Пока что в его штатах один человек — начальник. Вчера директор завода подписал приказ о назначении на эту должность Заугольникова. Сегодня Дмитрий Николаевич сдал по акту свое старое хозяйство, прокатный стан, и принял новое — стол и стул в крошечной конторке возле котлована…

Вечером я зашел к Заугольникову домой, чтобы уточнить кое-какие технические данные. Пришел за техническими, а унес главным образом историко-краеведческие, и не от Дмитрия Николаевича, а от его жены Лии Григорьевны. Она окончила московский историко-архивный институт и, как жена металлурга, занимается историей металлургии. Первые шаги в этой области она сделала в Златоусте, куда Митю «распределили» после окончания института Стали и куда она тоже, естественно, «распределилась».

В Златоусте Лия Григорьевна работала в городском архиве. Море документов! Нырнешь в эти глубины, и всякий раз выплываешь с какой-нибудь жемчужиной. Сколько она выловила таких жемчужин! Сколько открыла имен, пребывавших в забвении! Кто слыхал до нее о Степане Серовикове? Знали, что был мастер-огнеупорщик, готовивший чудо-тигли для Павла Петровича Аносова, выдающегося металлурга, раскрывшего тайну булата. Не было б тех тиглей, не родиться бы и знаменитой аносовской стали, потому что никакие другие не выдерживали сверхвысоких температур плавления. Мы про них, про тигли, все знаем: из какой они глины, как она замешивалась, по какой рецептуре. Рецепт до нас дошел, а имя его автора затерялось в ворохах бумаг, только разок где-то, в какой-то строке, упомянутое. Попробуй разыщи эту единственную нужную тебе строчку в тысячах докладов, реляций, актов, писем. Попробовала, разыскала. Подцепила и вытянула из-под спуда бумаг коротенькую фразу, вернувшую нам имя Серовикова Степана, крепостного печника, соучастника Аносова в его великом деле. Теперь они рядышком, как и подобает, на страницах истории русской металлургии.

Бесценный был в Златоусте архив, рыться бы в нем и рыться. Но мужа послали в Череповец, на новый, строящийся завод. А что там делать историку металлургии? В этом городе она только зачинается. На всякий случай Лия Григорьевна заглянула в книги. И вдруг увидела старинный герб Череповца. В лучах солнца — медведь, рыба, корабельный руль и какие-то брусочки. Медведь — понятно: леса вокруг. Рыба: Шексна всегда славилась стерлядью, доставлявшейся отсюда на царский и патриарший столы. Руль символизировал Мариинскую систему, судоходство. А бруски? Что они означали на гербе? Лия Григорьевна навела справки. Оказалось, это слитки железа или, как говорили в старину, крицы. Их выплавляли под Череповцом из болотной руды в глиняных сыродутных горнах. Ковали топоры, серпы, косы. По всей Руси известен был череповецкий гвоздь: в любое дерево входил с легкого удара по самую шляпку. Слали железо в Петербург на пушечные лафеты. А — в селе, которое (Называлось Железная Улома, отливали и сами пушки.

Так что и в историческом плане металлургический завод в Череповце строился не на пустом месте.

Лия Григорьевна получила назначение в городской архив заведующей. Но поначалу нечем было заведовать. Какие-то мудрецы незадолго до ее приезда вывезли все бумаги в Вологду, в областной центр, и свалили в пустующей церквушке. Должность заведующей упразднить не успели. Она приехала и начала воевать. Город не может жить без архива! Не сразу удалось внедрить это в сознание местных товарищей. Сопротивлялись. Отступили под ее натиском. Первым она обратила в свою веру председателя горисполкома. Подписал постановление о возвращении бумаг в город. Заугольникова торжественно ввезла их на двух грузовиках. Удалось вырвать и дом под архив. На это здание претендовали сберегательная касса и еще какие-то учреждения, но были вынуждены отступить на прежние позиции.

Она умеет постоять за свой архив! Фонды его растут, пополняются документами. Источники пополнения самые разные. В том числе и монастыри. Близ Череповца полно бывших монастырей, есть один и действующий.

— В этом не была, не проникла. А бывшие все облазила. Монахи, знаете, любили писать. Монастыри были в оживленной переписке между собой, с властями. В кельях, в подвалах я нашла массу интересных документов. Летописи, указы, письма, счета, накладные. Монахи занимались промыслами, торговали рыбой, лесом. Литье продавали. Почти при каждом монастыре была литейная мастерская. Я разыскала старинные чертежи. Митя говорит — любопытные… С монастырями просто, обошла, набрала бумаг. А вот попробуйте выколотить документик из наших городских организаций. Приходишь в учреждение, представляешься: «Я из архива». Переспрашивают: «Откуда?» И глядят как-то с жалостью. Раз из архива, считают, должна быть старушка божий одуванчик… С чего бы молодой женщине идти на такую работу?.. Трудней всего с ними, — кивнула она на мужа, — с заводскими. Завод молодой, а во что уже превратили свой архив! Никакой системы, никакого порядка. Представляете, будущему историку потребуется приказ о пуске цеха холодного проката. Не найдет. Куда девался приказ? Почему его нет в архиве?

— Подожди, Лия, — вмешивается муж. — О чем ты говоришь? О каком пуске? Цех еще барахтается в котловане.

— Но ведь есть приказ о твоем назначении?

— Есть. И поступит к тебе в ведомство, как положено по закону, ровно через пять лет. Когда я уже буду давным-давно снят с работы, милый мой архивариус.

— Вот ты шутишь… Ты, Митя, всегда недооценивал архив, историю. Знаю, знаю, ты делаешь ее, а я только фиксирую. Но и это важно…

Читатель заметил, наверно, что я при удобных случаях стараюсь обновлять материал книги. Наше путешествие от солнца к солнцу совершается не только в пространстве, но и во времени. А время вносит поправки, и какие! Казалось, про Череповец мне ничего не придется добавлять: был на заводе недавно, и собранный материал должен быть свеж. Но глянул в газеты и ахнул: пустили новые мартеновские печи, вторую агломерационную фабрику… Придется уточнять. Звоню во Всероссийский Совет Народного хозяйства. Спрашиваю, у кого можно получить новые сведения о Череповецком заводе.

— Свяжитесь с товарищем Резниковым, он курирует это предприятие.

— Резников? Разве Семен Иосифович не на пенсии?

Вот вам и первое уточнение к очерку. Помните, я писал, что Семен Иосифович Резников, директор, который одиннадцать лет вел «Череповецкую Магнитку», ушел по болезни сердца на пенсию. А он, оказывается, ушел и не ушел. Не усидел дома. Уговорил врачей, разрешили работать два часа в день. А где два, там еще два незаметно. Получается четыре, и это уже от шести недалеко. В общем, когда я пришел в ВСНХ под самый конец рабочего дня, Резников был еще у себя в кабинете.

— Нет, нет, — сказал он, хитро сощурившись. — Вы меня-не видите, я уже давно дома.

Таков этот пенсионер.

На столе — записная книжка, толстенький томик в кожаной обложке. Вспоминаю, что точно такой лежал и перед директором завода, принимавшим экскурсантов из СЭВа.

— У меня дубликат, — сказал Семен Иосифович. — Сделал для себя, когда сдавал завод. Тут записи с того дня, как начали рыть первый котлован на строительной площадке. И вот последняя, вчерашняя. Отправлено заказчикам три вагона с холоднокатанным листом.

— Как, уже пущен цех холодного проката? При мне только фундамент клали…

Рассказываю о своей встрече с Заугольниковыми, как Лия Григорьевна требовала от мужа приказа о пуске цеха.

— Что ж, — сказал Резников, — она не намного опередила события. Летит время!

Он перелистывает записную книжку. Мелькают крохотульки цифирки. Для меня они так цифрами и остаются. А для бывшего директора это — пережитое, созданное, отвоеванное. То, чему отданы годы, силы. Не зря отданы.

— Хорошо, ровно дышит завод! — снова и снова листает Резников странички заводской летописи. — И все спокойней, все ровней дышит. Он сейчас в самом разбеге, на самом разгоне. Вот уже и природный газ подошел из Саратова. А газок в домну — меньше коксу, чугун дешевле… С прошлого года живем без дотации, становимся рентабельными. Какой был главный козырь против Череповца? Металл-де тут дорого обойдется. Смолкли эти голоса. Сталь наша, прокат уже не дороже, чем на южных заводах, а они стоят или на руде, или рядом с углем. Дадим дешевый чугун, и тогда дальность расстояний, в которой нас упрекали, будет полностью компенсирована. Хотя и сейчас все видят, что место для завода выбрано с умом. Точка на карте найдена безошибочно!