От совка к бобку : Политика на грани гротеска - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Михаил Наумович Эпштейн (III. ОТ СОВКА К БОБКУ) #4

III. ОТ СОВКА К БОБКУ

Ни слова об Украине. Заметки августа 2008 г.

То, что происходит сейчас, в марте 2014 г., с Россией, — это такая боль, что трудно выговорить. А пять с лишним лет назад эта боль еще как-то выговаривалась. Вот мои дневниковые заметки августа 2008 г., когда умер Солженицын и сразу же началась война с Грузией. Здесь ни слова об Украине. И всё — о ней.

4 авг. 2008 г. Умер Солженицын. Первое чувство — что теперь страна обрушится. Государство, как и село, не стоит без праведника. И дело не в политическом влиянии Солженицына (нулевом), а в том, что он, как личность, скреплял страну, одушевлял, собирал в единое лицо. Не президенты или премьеры, а именно он. И это не мистика…

Солженицына похоронили 6-го августа. А в ночь с 7-го на 8-ое грянули кавказские события. Разрешились они, казалось бы, в пользу России, даже с геополитической прибавкой в виде двух маленьких республик. Ничуть она не обрушилась. А между тем…

Ни одна страна не заинтересована больше России в территориальной целостности: складывалась из этнически разных территорий, которые при малейшем удобном случае готовы заявить о своем суверенитете. Теперь этот удобный случай им подарен. Между государствами, как и между людьми, действует золотое правило: не делай другому того, чего не желаешь себе. Когда одна страна подрывает принцип территориальной целостности другой, то обрекает себя на такой же подрыв. Соединенным Штатам, признавшим Косово, это не грозит, поскольку Косово от них далеко и Штаты не имеют территориально-этнического деления. А вот России этот принцип стоило бы блюсти неукоснительно, поскольку речь идет о территориях, прилегающих к ее собственным границам и подающих нагляднейший пример ее субъектам. Вот уже и ин-гушетская оппозиция заявила о праве республики на выход из России, и освободительные движения в Татарии и Башкирии тоже приводят этот аргумент: почему Абхазии и Осетии выходить из Грузии можно, а нам из России нельзя?

27 авг. Очень тяжелое чувство. Кажется, Россия себя загнала в тупик. Проглотила крошечные грузинские территории — а рвать ее будет всем северным Кавказом, мусульманскими республиками, Дальним Востоком, Сибирью. Кажется, что и впрямь со смертью Солженицына держава начинает сыпаться, причем под патриотические возгласы. Ее деление будет происходить по правилам ее умножения.

28 авг. 2008. Слово «Россия» сейчас у меня выговаривается с трудом. Больно. Даже читая курс по Достоевскому, поймал себя на том, что «Россия» звучит иначе, чем раньше. Как «Северная Корея» или «Куба», т. е. либо с сарказмом и гневом, которого во мне нет, либо с болью, которую хочется запрятать поглубже, — а значит, пореже это слово произносить. Для меня это лирика, а не политика.

Особенно тяжело, что Россия как бы вернулась в свое прошлое, в СССР. До сих пор ее имя звучало в какой-то мере непорочно. Благодаря Горбачеву и Ельцину ей удалось отмежеваться от Советского Союза и его преступлений и предстать жертвой мирового коммунизма, который она сама же и низвергла. Двадцать лет, 1988–2008, имя России звучало гордо — если и небезупречно, то в моральном смысле все-таки неукоризненно. И вдруг враз зазвучало так, что приличному человеку остается то ли скривиться или нахмуриться, то ли выразить соболезнование или насмешку… то ли промолчать. Символически — да и геополитически — она взяла на себя теперь все счета, по которым, казалось, уже сполна заплатил, распавшись, СССР. А теперь в очередь на распад встала сама Россия, подписав себе приговор, — тот закон, по которому ее будут раскраивать. Всем вдруг стало ясно, что распад СССР — полумера. И теперь в повестку мирового сообщества на ближайшие 20–30 лет может войти развал России. К этому приложат руку все: и Китай, и Япония, и мусульманские страны, и Восточная Европа, и Украина, и Скандинавия, и Балтика, и российские же кавказские и поволжские республики. Все это тяжело и страшно и, дай Бог, не выпадет на долю нашего поколения, но боюсь, уже следующему придется расплачиваться за пиры отцов, за поход на Поти.

Казалось бы, ошибка ничтожная в сравнении с «подвигами» США в Ираке, с сотнями тысяч погибших. Но репутацию страны, как английский газон, нужно выращивать непрерывно на протяжении столетий. Америка за 230 лет нарастила себе такой символический капитал, что даже постыдные войны в Сербии и Ираке не промотали его окончательно. Тем более, что собственный народ американская власть не убивает и не обворовывает и выборы проводит честно. А у страны, которая в 1991 г. начала даже не с нуля, а с минуса, с огромных моральных долгов СССР, просто не накопился моральный капитал, который она могла бы потратить даже на вылазку в Гори и Поти. У нее в кармане дыра, и засунув руку в этот карман, она его еще больше разодрала. Ей бы заняться своим обустройством, хотя бы в Подмосковье, которое еще лежит в пореволюционной разрухе, почти все поместья и дворцы догнивают. Ей бы накормить народ в провинции. Ей бы сохранить свое вымирающее население. Построить дороги и т. д. и т. п. А она к миллионам своим квадратных километров хочет добавить еще несколько сотен. Неужели ничего другого не умеет? И «воевать» кавказские племена ей понятнее и привычнее, чем развивать нанотехнологии и богатеть умом и трудом, а не дарами природы?

Конечно, США несут вину за слом международного права. Но нынешняя Россия фактически делает все, чтобы Америку обелить, жалко ее копируя, а себя подставляя. Переводя стрелку с Америки на себя. В результате та опять становится светочем миру. Боюсь, что не России с ее коммунистическим прошлым и криминальным настоящим учить Америку международному праву. Все-таки выборы в Америке не чета российским, и есть надежда на исправление внешнего курса изнутри, есть резерв честности и свободы.

Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Поэтому нам глупо сейчас набычиваться… Вот это досаднее всего: гибнуть за пустяк, за радость почваниться над крошечной Грузией и набить деньгами карманы осетинских министров.

29 августа 2008 г.:

«Согласно данных ВЦИОМ, можно констатировать ухудшение отношения россиян к грузинам после событий в Южной Осетии. Об этом заявил 51 % опрошенных. 41 % респондентов отметили, что их отношение к грузинскому народу осталось прежним, а у 2 % оно даже улучшилось. В отношении россиян есть возрастная закономерность: больше всего изменивших свое мнение о грузинах россиян среди молодежи. В возрастной категории 18–24 лет отношение к жителям Грузии ухудшилось у 54 % опрошенных, в возрасте 25–34 и 45–59 лет — у 48 %, в возрасте 35–44 лет и от 60 лет и старше — у 52 %».

А от насколько улучшилось отношение россиян к осетинам или абхазам, статистика не сообщает. Зато грузин теперь можно ненавидеть с полным основанием. Кажется, что население только и ищет повода для ненависти — к кому угодно: грузинам, украинцам, полякам, американцам, черным, желтым. Душевное состояние замешано на фобиях, и все, что их разжигает и укрепляет, вызывает приступ национального восторга. А кого любят? Ни одной настоящей филии, сплошь фобии. Даже себя и своих по-настоящему не любят, боятся, а встретив за границей, стараются обходить. Вот это страшно — такая всененавист-ливость, которая разжигалась, конечно, еще в 20 в. («классовая борьба», «враги народа»).

В России никак не могут понять, чем так возмущается Запад. Ну опустили маленькую Грузию — так не до смерти же. И кому она нужна, Грузия, со своим боржоми? А Россия большая, у нее всего много: нефти, газа, леса, земли, с ней выгодно дружить. Так чего же Запад уперся и встал на сторону Грузии? Власти не устают повторять, что ждут от Запада здорового прагматизма. Прямо-таки новое российское заклинание: «прагматизм» (как когда-то «коммунизм»). Давайте торговать. От России много всего можно получить, зачем вам какая-то фруктовая ре-спубличка? И совершенно не понимают — ни вожди, ни население — что у Запада есть моральные принципы, которые выше прагматизма. Помочь слабому, защитить от сильного громилы, поддержать свободно выбранную власть. Хотя прагматика может и брать свое, но между нею и идеалом складывается компромисс, выбирается нечто среднее.

А Россия от чистого «идеализма», т. е. идеологии советской эпохи, метнулась к чистому прагматизму и не может понять, как это Запад, который учил ее торговать, предпочитает теперь быть в торговом убытке, потерять дружбу сильной державы, — встать на сторону слабого и бедного. Такой типовой российский бинаризм: идеализмом мы объелись, будем теперь циниками. Запад все время ищет среднего пути, потому что понимает, что у политики есть два крыла: экономика и мораль, и потеряв одно, легко разбиться о голую выгоду и все потерять. Россия же искренне не понимает: вы что, нашу нефть хотите на их боржоми променять? Не может поверить. И тогда усматривает другой мотив: козни против России, самодельную ненависть Запада и всего мира к ней. Ненависть понять легче всего — и ответить на нее ненавистью.

Напоследок вернемся к Солженицыну. Вот что писал он сорок лет назад:

«Перестав пригребать державною рукой соседей, желающих жить вольно и сами по себе, — обратим свое национальное и государственное усердие на неосвоенные пространства Северо-Востока, чья пустынность уже нетерпима становится для соседей по нынешней плотности земной жизни. <…> Это будет означать, что Россия предпримет решительный выбор САМООГРАНИЧЕНИЯ, выбор вглубь, а не вширь, внутрь, а не вовне; всё развитие своё — национальное, общественное, воспитательное, семейное и личное развитие граждан, направит к расцвету внутреннему, а не внешнему.

Это не значит, что мы закроемся в себе уже навек. То и не соответствовало бы общительному русскому характеру. Когда мы выздоровеем и устроим свой дом, мы несомненно еще сумеем и захотим помочь народам бедным и отсталым. Но — не по политической корысти: не для того, чтоб они жили по-нашему или служили нам.»[31]

Таким был Солженицын в 1970-е. Конечно, трудно предсказать, как он воспринял бы новый геополитический порыв России уже в постсоветское время. Неужели благословил бы, отбросив тень на все свое великое прошлое? Но тогда понятна становится и воля промысла, уберегшая его от этого шага на самом пороге, за несколько дней до грузинских событий.

Крым и «скрымтымным». Где обрывается Россия?

Кто только в последнее время не вспоминал об «Острове Крыме» В. Аксенова и его загадочном загляде в будущее! Но были и более ранние поэтические предчувствия рокового значения Крыма в российской истории: форпост в пространстве отсылает к эпилогу во времени.

Осип Мандельштам

О крымских мотивах у О. Мандельштама можно написать целую книгу. Сегодня вспоминаются удивительные строки, посвященные М. Цветаевой:

Не веря воскресенья чуду,

На кладбище гуляли мы.

— Ты знаешь, мне земля повсюду

Напоминает те холмы.

Где обрывается Россия

Над морем черным и глухим.

То, что кладбищенская земля напоминает о Крыме, настолько очевидно, что Мандельштам даже выбросил первые две строки следующего четверостишия, оставшиеся в черновике:

Я через овиди степные[32]

Тянулся в каменистый Крым,

Где обрывается Россия

Над морем черным и глухим.

Казалось бы, что общего между Крымом и кладбищем, где гуляли Марина и Осип, в той самой Александровской слободе, где за триста с лишним лет до того Иван Грозный убил своего сына? Предчувствие смерти. Причем безутешное, неотвратимое, ибо в чудо воскресения они не верят. Вероятно, Мандельштам потому и заменил две строки рядами точек, что они нагляднее любых слов демонстрируют ту черноту и глухоту, в которую обрывается страна.

Но какой это обрыв? В пространстве? Или во времени?

Написано стихотворение в июне 1916 г., т. е. задолго до конца гражданской войны, когда Россия, действительно, «оборвалась» в Крыму. Последние белые части — врангелевские — покинули Россию, отплывая из Крыма, а с ними сто тысяч беженцев из коммунистической России (включая И. А. Бунина). Там оборвалась досоветская история. А где и когда оборвется постсоветская?

Андрей Вознесенский

Еще одно невольное пророчество — «Скрымтымным» А. Вознесенского 1970 г… Речь идет о темном, таинственном, судьбоносном, что выражается глоссолалией «скрымтымным», созданной языковым воображением поэта. Приведу стихотворение целиком.

«Скрымтымным»— это пляшут омичи?

скрип темниц? или крик о помощи?

или у Судьбы есть псевдоним,

темная ухмылочка — скрымтымным?

Скрымтымным — то, что между нами.

То, что было раньше, вскрыв, темним.

«Ты-мы-ыы…»— с закрытыми глазами

в счастье стонет женщина: скрымтымным.

Скрымтымным — языков праматерь.

Глупо верить разуму, глупо спорить с ним.

Планы прогнозируем по сопромату,

но часто не учитываем скрымтымным.

«Как вы поживаете?»— «Скрымтымным…»

Из-за «скрымтымныма» закрыли Крым.

Скрымтымным — это не силлабика.

Лермонтов поэтому непереводим.

Лучшая Марина зарыта в Елабуге.

Где ее могила? — скрымтымным…

А пока пляшите, пьяны в дым:

«Шагадам, магадам, скрымтымным!»

Но не забывайте — рухнул Рим,

не поняв приветствия: «Скрымтымным».

Прежде всего, поражает отсылка к тому же стихотворению Мандельштама о кладбище, где он гулял с Мариной и которое напоминало им о Крыме. Теперь Марина сама в могиле, причем затерянной — двойная загадка, обозначенная все тем же тарабарским «скрымтымным».

На все длинное слово — одна воющая, рыдающая гласная «ы», трижды повторенная. Что еще скрыто в этом слове, какие корни-смыслы в нем спрессованы? Скрыт, мыт, тьмы, сырым, крысы, смык, рыск, рык, тартар, тыртыр. Страшные слова, за которыми таится смерть, подземелье, мрак, загробье, скрежет зубовный и тьма кромешная, мыт, снимаемый с мертвых, отправляемых в тартар…

Среди этих составляющих выделяется и «крым», который тематизируется в строке:

Из-за «скрымтымныма» закрыли Крым.

Если понимать под «скрымтымным» нечто неясное, пугающее, псевдоним самой судьбы с ее темной ухмылкой, то в этой строке судьба ухмыляется дважды. То, что случилось с Россией в минувшем году, — это именно «скрымтымным», и это именно Крым. Дважды вещее созвучие. Мало кто уже помнит, из-за чего тогда закрыли Крым, какое местное бедствие отразилось у Вознесенского. Скорее всего, имеется в виду эпидемия холеры в августе 1970 года. Но то, что Крым «закрыли» — отсоединили и от материка, и от всего мира — в 2014 г., уже читается в этом стихотворении, написанном за 44 года до того, как его смыслу предстояло сбыться в полную меру.

Но не забывайте — рухнул Рим,

не поняв приветствия: «Скрымтымным».

Рим, как известно, пал от нашествия варваров. Для Вознесенского скрымтымным — это угроза Риму, который не понял извне надвигающегося варварства, а потому погиб. Но не относится ли эта угроза и к Третьему Риму? Только варварство надвигается на него не извне, а изнутри, и точно так же превещает гибель. Это скрымтымным, эта тьма, вдруг накрывшая страну и несущая в себе рычащее тюркское «крым», и есть предупреждение, посланное в стихах Вознесенского от первого Рима к Третьему.

Послесловие из К. Кавафиса

Хочется закончить это размышление о двух поэтических предчувствиях стихами Константиноса Кавафиса «В ожидании варваров». Последние строфы:

— Чем объяснить внезапное смятение

и лиц растерянность? И то, что улицы

и площади внезапно обезлюдели,

что населенье по домам попряталось?

— Тем, что смеркается уже, а варвары не прибыли,

и что с границы вестники сообщают:

больше нет на свете варваров.

— Но как нам быть, как жить теперь без варваров?

Они казались нам подобьем выхода.[33]

Ответом на этот вопрос: как жить без варваров? — мог бы стать опыт нашего времени. Если варваров очень ждут, но они не приходят, поскольку страну окружают мирные народы, — тогда они рождаются в ней самой. Еще более разрушительные, потому что свои, из своей плоти и крови, знающие нас изнутри, а вместе с тем — страшные, как безумие близкого человека. Страна, не дождавшаяся иноплеменных варваров, но напряженно их ждущая, может погибнуть от собственных.

Март 2014

2014 год в предсказании Ф. Достоевского

Политология души

Похоже, что 2014 году суждено стать переломным в истории России. Постсоветская эпоха, начавшаяся в 1991-м, подошла к концу, а для новой еще нет названия, и непонятно, применимы ли к ней какие-либо социально-политические термины. Самая большая по территории и сверхвооруженная, но лишенная союзников и ясной идеологии страна дерзнула бросить вызов всему миру и «выломиться» из системы международного права. Вызов чисто эмоциональный и экзистенциальный. Против всех, вопреки всему…

Конечно, тому есть и прагматические причины: коррупция, бандитизм, преступления, страх разоблачений, «война все спишет»… Но одним этим нельзя объяснить энтузиазм страны в решимости гордо и одиноко противостоять всем заведенным порядкам цивилизации. Как будто радует сама возможность отбросить все правила, «навязанные Западом», и пожить наконец по собственной воле, как «суверены». Никакой закон нам не писан: ни ООН, ни международная система договоров, ни нами же ранее взятые обязательства. Мы сами хозяева своей тайги. Политологи бьются в попытках объяснить эту резкую, иррациональную смену курса. Хорошо бы перечитать Достоевского, в «Записках из подполья» уже все предсказано:

«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!»

Вот и началась она, эпоха «глупой воли», эпоха вызова всему ради одной-единственной, «наивыгодной» выгоды: пожить наконец по своему капризу, пусть самому дурацкому и ни с чем несообразному. И чем вреднее для себя, тем пронзительнее сладость вызова. Это все экзистенция играет, горячит кровь и мутит разум. Тут нужно смотреть не в социально-политический, а в философский и психологический словарь. Что такое экзистенция? Это голое существование, не подкрепленное никаким законом, обоснованием, сущностью, — вопреки всему. Это полная противоположность декартову рационализму: «Мыслю, следовательно, существую». По-нашему — ровно наоборот: «Существую, следовательно, долой разум». И даже резче: «Сумасшествую, значит, существую».

«Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту».

Вот отчего трудно подыскать рациональные объяснения новейшему выверту российской истории, всем этим «вдруг» и «вопреки». Нужна экзистенциальная политология, для которой нет научной базы, — да и возможна ли она? Откуда эта злоба, доходящая до белого каления и направленная на весь мир, на все то, что не «наше»?

Мирозлобие

Прежде всего не следует путать мирозлобие и мизантропию. Мизантроп, или человеконенавистник — нелюдим, избегает общества, не слишком высокого мнения о людях, в том числе о самом себе; это недоброе, но пассивное, страдальческое отношение к миру, осознание его пороков и слабостей. Мирозлобие — это, напротив, эмоционально агрессивное отношение к миру, злорадство по поводу его бед и несчастий. Мирозлобец испытывает обиду и желание отмщения, и подпольный человек Достоевского — один из первых и ярчайших представителей этого типа.

Послушав телеведущего, который грозит превратить Америку в радиоактивную пыль, и геополитика, который призывает российскую армию оккупировать Европу и установить над ней власть русского царя, можно прийти к выводу, что есть в мире нечто более опасное, чем даже фашизм или коммунизм. Эта идеология относится к фашизму, примерно как ядерное оружие к обычному. Речь идет о панфобии — тотальной ненависти: не к классам, нациям или расам, а к миру как таковому. Это жажда абсолютной гегемонии над миром и стремление диктовать ему свою волю — или уничтожить его. Это безумная, иррациональная идея всевластия одной банды, приставившей к виску всего человечества ядерное дуло.

Константин Леонтьев в свое время изрек: «Россия родит Антихриста». Раньше думалось, что ему привиделся коммунизм и эта опасность уже позади. Но возможно, коммунизм был только прологом к той отчаянной панфобии, которая, по словам одного из ее лидеров, планирует «эсхатологический захват планетарной власти. Хитрый и жестокий захват». В катехизисе Евразийского союза молодежи записано: «Мы имперостроители новейшего типа и не согласны на меньшее, чем власть над миром. Поскольку мы — господа земли, мы дети и внуки господ земли. Нам поклонялись народы и страны»… Выбор прост: если человечество не согласится стать кастовым и «евразийским», то лучше ему сгореть в ядерном огне. Раньше казалось, что это книжные, романтические бредни. Между тем главный теоретик евразийства, профессор Академии Генштаба, уже давно наставляет в этом духе своих «студентов». Так что ядерное оружие и воспаленная мысль безумца могут соединиться и впрямь превратить мир в радиоактивную пыль.

Связь экзистенции и злобы глубоко прослежена у Достоевского. Вот как начинаются «Записки из подполья»: «Я человек больной… Я злой человек.

Непривлекательный я человек. Нет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите понимать… Я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше. Но все-таки если я не лечусь, так это со злости».

Подпольный человек не хочет лечиться, потому что любое осмысленное, рациональное, созидательное действие вызывает в нем отвращение, приступ ярости и обиды. Если речь идет о больном общественном организме, то он отвергает всякое лечение, потому что злоба его направлена и на само здоровье. Бороться за возвращение к жизни, за здоровую экономику, здоровое государство, умный парламент, свободные выборы — это признать свое поражение. Уж если я умираю, значит, сама смерть права. «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Подпольный человек прекрасно понимает, что и сам он, со своим чайником и чашкой, провалится вслед за миром, — и все-таки предпочтет чаепитие миро-спасению.

Деньги в огонь

В 2014 году был короткий промежуток между праздничным закрытием Олимпиады (23 февраля) и объявлением референдума по Крыму (27 февраля). Всего за четыре дня сместилась ось российской истории. Об этом вдруг заговорили мои студенты в курсе по Достоевскому. «Удивительно! — сказал Марк. — Столько денег вложено в Олимпиаду. Столько лет готовились показать себя миру. Всего добились. И вдруг — одним махом спустить весь моральный и политический капитал, на который могли бы жить еще долгие годы. Всех напугать, оттолкнуть от себя».

Мне почудилось, что из этих мыслей можно извлечь педагогическую пользу. Я спросил: «Вам это ничего не напоминает у Достоевского?»

Марк быстро сообразил: «Настасью Филипповну! Бросает сто тысяч рублей в огонь. Ради чего? Это гордость у нее такая. Ничего ей не жалко. Кураж превыше всего».

Тут вступила и студентка Анна: «Это как Грушенька. Так хороша, так наряжена — залюбуешься! А она говорит, что в один миг все сбросит, нищенкой будет по улицам бродить. Это истерика, как и у Настасьи?»

Я задумался. Большинство экспертов сходится во мнении, что, приобретя Крым, Россия теряет несравненно большее. Теряет Украину. Теряет инвестиции, доверие, экономическую стабильность. Теряет свое место в мировом сообществе. Потенциально теряет и себя, создавая прецедент, по которому от нее будут отпадать территории, жаждущие суверенитета. Ради чего такой невыгодный обмен?

А может быть, дело вовсе не в приобретении Крыма, а в грандиозности своеволия, которое измеряется грандиозностью потери? Для чего Настасья Филипповна бросает в огонь целое состояние? Для чего отказывается от всего своего великосветского круга, от князя Мышкина с его возвышенной любовью и полутора миллионами? Неужели ради дикого Рогожина? Не нужен ей Рогожин — ей нужно себя показать, отринуть все условности, переступить все границы. Не приобрести нужно, а потерять — широчайшим жестом швырнуть в лицо миру все достигнутое, включая олимпийскую славу, гори она синим пламенем… Нет, экономистам и политологам здесь не разобраться, здесь нужен Достоевский.

Истребление середины

В отечественной истории уже был такой экзистенциальный вызов, брошенный всему миру и законам цивилизации. Но тогда эта фантазия, раздраженная «даже до сумасшествия», облекалась в формы псевдо-рациональные и наукообразные: материалистический базис, борьба классов, социалистическая революция, диктатура пролетариата… Потребовались десятилетия, чтобы обнаружилась фантасмагоричность всего этого проекта, за которым стояла всего лишь упрямая воля к власти: жить не как все, отбросить к черту диктатуру здравого смысла и экономическую целесообразность и поставить на их место диктатуру своеволия. Но галлюцинация этих законов «исторического и диалектического материализма» была столь правдоподобна, что сумела увлечь едва ли не половину человечества на путь построения «научно обоснованного» коммунизма. Тогда еще верилось в идеалы интернационализма, братства, свободы, равенства — и приносились им великие жертвы. Но становилось все яснее, что движут этим великим историческим переломом не идеалы, а злоба и ненависть одних, страх и малодушие других. Чуткий свидетель эпохи Михаил Пришвин писал в своем Дневнике 1930 г.:

«24 января. Иной совестливый человек ныне содрогается от мысли, которая навязывается ему теперь повседневно: что самое невероятное преступление, ложь, обманы самые наглые, систематическое насилие над личностью человека — все это может не только оставаться безнаказанным, но даже быть неплохим рычагом истории, будущего».

Ненависть как рычаг истории… Причем, по наблюдению Пришвина, самую лютую ненависть вызывают именно те, кто с рациональной точки зрения наиболее полезен для развития общества.

«6 февраля. Кулаки. Долго не понимал значения ожесточенной травли “кулаков”и ненависти к ним в то время, когда государственная власть, можно сказать, испепелила все их достояние. Теперь только ясно понял причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которыми до сих пор, через 12 лет, мы живем в значительной степени».

Поставим на место кулаков «креативный класс» — и получим точную картину той иррациональной ненависти, которая разжигается пропагандой против нынешних «середняков». Не любят в России середины. Богатых и сильных поневоле боятся и уважают, с бедных и слабых и взять нечего… Извечная ненависть поляризованного общества к любому центризму.

Но есть и колоссальное различие. Тогда эта магма всенародной злобы направлялась по специально проложенным для нее идеологическим руслам. Имитировалось научное мировоззрение, «передовые идеалы» — и злоба разжигалась во имя высших целей освобождения трудового человечества и создания царства изобилия. Сейчас по большому счету уже и не нужны никакие мотивации — достаточно чистых эмоций. Злоба очищается от всяких рациональных примесей и направляется на самый близкий, братский народ. Это, действительно, радикальный эксперимент по возгонке злобы: она приобретает новый вкус — сладострастия, упоения самим состоянием ненависти.

От совка к бобку

В известном рассказе Достоевского загулявший в подпитии герой бродит по кладбищу и слышит разговоры мертвецов. Сознание покидает их не сразу, а постепенно, в течение нескольких недель или месяцев, отведенных им для осмысления своей жизни, для раскаяния. Но для них это счастливый миг полного раскрепощения от всех уз морали.

«Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться… Всё это там вверху было связано гнилыми веревками. Долой веревки, и проживем эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!

— Обнажимся, обнажимся! — закричали во все голоса».

Над кладбищем поднимается густой смрад — не телесный, потому что процесс гниения перешел уже на сами души. И вот посреди «праздника мертвецов»

Михаил ЭПШТЕЙН. От совка к бобку и раздается странное, невнятное по смыслу слово «бобок».

«Не то чтобы голоса, а так как будто кто подле: “Бобок, бобок, бобок!” Какой такой бобок?»

Точный смысл этого слова остается непонятным на протяжении всего рассказа, хотя он так и называется — «Бобок». Это даже не слово, а «словцо», какое-то бормотание, междометие — звук умирающей, но еще теплящейся души.

«Есть, например, здесь один такой, который почти совсем разложился, но раз недель в шесть он всё еще вдруг пробормочет одно словцо, конечно, бессмысленное, про какой-то бобок: “Бобок, бобок”…»

Вот это слово «бобок» и может послужить обозначением наступившей эпохи и восполнить пробел в социально-политической терминологии. Вся та публицистика, геополитика, законотворчество, которые обрушиваются на страну, вызывая приступы энтузиазма, — это, по сути, тот же «бобок». Лопающийся пузырь последнего вздоха отходящего исторического организма.

«Бобок» — стиль времени, как декаданс конца XIX века или авангард 1910-1920-х гг. Это клич последнего бесстыдства, когда уже все дозволено, потому что смерть все спишет. О фонетике и семантике этого загадочного слова можно написать целый трактат. У Хлебникова похожее звучание связано с очертанием губ: «Бобэоби пелись губы». У повторных сочетаний «б» с открытыми гласными «а» и «о» — значение угрозы, насилия, смерти, пустоты. Здесь отзывается злой Бабай, которым пугают детей, и глагол «бабахать». У Мандельштама звучит столь же неопределимый, но выразительный глагол: «Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,/Он один лишь бабачит и тычет» («Мы живем, под собою не чуя страны…»). У И. Бродского есть загадочное стихотворение «Похороны Бобо», истолкованное самим автором: «Бобо — это абсолютное ничто».

Достоевский гордился тем, что ввел в русский язык глагол «стушеваться», т. е. незаметно исчезнуть. Но «бобок» — сегодня более важное для России слово, это знак громкого исчезновения, раскатистый предсмертный выдох.

Страна замерла, все внутри нее продолжается лишь по инерции, а глубинно она предельно напряжена и ожесточена на рубежах. «… Страна со всех сторон окружена неприятелем» (Д. Медведев). Это непревзойденный в истории рекорд: всего за несколько месяцев самой большой на свете стране удалось окружить себя врагом — такова проекция тотальной ненависти. То, что производится сегодня в знак солидарности со «злобой года», — и есть тот самый бобок. Бобок-пропаганда, бобок-публицистика, бобок-литература, бобок-метафизика… У бобка много профессиональных обличий и манер. Политик-бобок хочет отобрать у соседнего народа принадлежащую ему землю как «оккупированную» и тем самым отправить миллионы людей на небо, вслед за первой «Небесной сотней». Профессор-бобок выражается еще прямее, чеканит формулу: «Убивать, убивать и убивать. Больше разговоров никаких не должно быть. Как профессор я так считаю».

Путь, пройденный за четверть века, можно очертить так: от совка — к бобку. Разница немаловажна. Совок был существом наглым и хамоватым, но и лопоухим, лоховатым. Его уши еще были полны отголосками добрых увещеваний и посулов равенства, братства и великого будущего. Некие исторические, философские, моральные абстракции отдавались в его подсознании и придавали ему толику добродушия и расслабленности даже в острой борьбе за жизненные интересы. Он не был готов так безоговорочно «отжимать» у чужих и «сливать» своих. Он был более спокойным и уравновешенным и вплоть до 2014 года считал, что у жизни еще может быть второе начало.

Бобок лишен этих иллюзий и исторической перспективы. У него осталось только одно право, о котором в «Бесах» Петр Верховенский говорит Ставрогину: «В сущности, наше учение есть отрицание чести, и откровенным правом на бесчестие всего легче русского человека за собою увлечь можно». Ставрогин отвечает: «Право на бесчестие — да это все к нам прибегут, ни одного там не останется». И бобок этим правом пользуется самозабвенно. Незабываема сцена парада пленных в Донецке. Истошный мужской крик из толпы: «На колени поставьте! На колени!» За понурыми пленными следуют поливальные машины. Репортер приходит в восторг: «Показательно! Браво! Браво! За ними даже дорогу моют, чтобы эта грязь не оставалась на нашей земле». Страна поднимается с колен, только если кого-то ставит на колени.

Совок в простоте душевной полагал, что вселенная должна по-матерински его любить и опекать, восхищаться даже его хамством как выражением ребячливой резвости и непосредственности. Бобок — разочарованный совок, который вдруг осознал свое сиротство. Вселенная никогда не даст ему той любви, на которую он имеет право. Бобок — агрессивно-депрессивный совок, который ничего хорошего не ждет от мира. А потому готов первым нанести сокрушительный удар — и, разлагаясь в могиле, грозит «бо-бокалипсисом»…

Гласные и согласные

Конечно, в эпоху бобка далеко не все бобки. Если применить термины фонетики не только к языку, но и к обществу, то оно делится на три разряда: звонкие и глухие согласные — и гласные. Звонкие всегда и во всем согласны с властью, громче всех кричат «ура» и побуждают к этому остальных. Они подают свой голос в поддержку всего, что уже господствует и с чем они, безусловно, от души согласны. Это «агрессивно-послушное большинство» (Ю. Афанасьев, 1989). «Глухие согласные» — те, которые поддерживают власть своим молчанием, равнодушием, терпением. Это депрессивно-послушное большинство.

Наконец, есть гласные. И в языке, и в обществе их всегда меньше, чем согласных. В них свободное дыхание мысли и слова не наталкивается на внутренние зажимы и преграды. В эпоху совка их называли диссидентами, олицетворением которых были А. Сахаров. А. Солженицын, А. Синявский, М. Ростропович… Эти С.С.С.Р. — и сотни солидарных с ними людей — придали иное звучание тому, что именовалось «СССР». Это люди мягкой души и непреклонного духа. Сегодня их называют «пятой колонной», но они меньше всего склонны выстраиваться в колонну. Они — писатели, музыканты, художники, журналисты, историки, политики, волонтеры — и к тому же граждане. Вряд ли их можно назвать «инакомыслящими», поскольку они не противостоят какой-то системе мысли, идеологии, идеократии. Они противостоят безмыслию, поэтому их можно просто считать мыслящими. И действуют они очень по-российски, бросая абсурдный вызов эпохе абсурда: в одиночку — против огромного большинства. Трудно поверить, что они победят. Но давно сказано первым христианским экзистенциалистом Тертуллианом: «Верую, потому что абсурдно».

Цвет времени

Во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины…

И. С. Тургенев

Такой черной ночи, как март 2014 г., не припомнится в жизни нашего поколения. Пожалуй, только вторжение в Афганистан (1979) и приход к власти шефа КГБ Андропова (1982) вызывали сходный, хотя и не столь резкий обвал настроений. Вот моя дневниковая запись 1980 г.:

«В 1970-е годы думалось о России: сладкий сон, туман, рассеянье, забытье. И вдруг, на рубеже 1980-х, с Афганистана — прорезалось во времени что-то острое и страшное, как будто алая краска 1930-х годов проступила сквозь слой пудры и румян на старческом лице. Причем и развал, и немочь — все осталось, но через них-то и объявилась новая сила, жалкая, но опасная».

Кажется, и к нынешнему моменту можно отнести это внезапное побагровение цвета времени. Все более вялая эпоха нулевых, продолжавшая мельчать и пошлеть в 2010-х, вдруг, на третьем путинском сроке, как и на последнем брежневском, забила фонтаном с кровавой подсветкой.

Тогда, на рубеже 1970-80-х, это не было внезапным изменением природы режима, поэтому воспринималось как более темный оттенок все того же серого. Потом, к концу 1980-х, настали золотые и розовые времена, когда возникли надежды на окончательный слом железного занавеса и вхождение России в мировую цивилизацию. Тогда в России впервые были изданы Евангелие и Фрейд, Чаадаев и Бердяев, Джойс и Набоков, Солженицын и Бродский… Лучшие мысли всех веков одновременно вошли в сознание общества. Свобода, личность, честь, вера, духовная жизнь, гражданское общество, социальное творчество, открытость миру, единые судьбы человечества — все это вдруг со страниц книг («самиздата», «тамиздата» и «тогдаиздата») за год-два перекочевало в бытие, в повседневность…

И вот теперь кажется, что вся эта работа была напрасной, а значит, потерян и смысл жизни целого поколения. Ради чего растили все эти плоды цивилизации и свободы? Чтобы все закончилось лозунгами «танки на Киев»? Чтобы увенчать бандитов славой патриотов? Чтобы Россия отгородилась стеной от Запада, от духовной колыбели своей цивилизации? Для чего Сахаров и Солженицын, Синявский и Вознесенский, Окуджава и Высоцкий, Бродский и Аксенов? Да и язык, вопреки тургеневской надежде, перестал быть «великим, могучим, правдивым и свободным». Он изолгался, став языком господских окриков и рабских восторгов, в лучшем случае, языком пересмешек и подхихикиваний.

Март 2014 г. как-то резко и сразу обессмыслил жизнь целого поколения. Может быть, эти смыслы, перекрытые и почти уничтоженные, все-таки сумеют какими-то окольными путями передаться следующему поколению, ровесникам века?

Март 2014

Не спрашивай, по кому стреляют

«Звезда», старейший питерский журнал, за свой долгий век — 90 лет — прошел через множество испытаний, включая Постановление ЦК 1946 об Ахматовой и Зощенко («пошляке и подонке литературы»). Но выжил. А сейчас — под угрозой закрытия, потому как все средства уходят на Крым и Донбасс. Журнал обходится бюджету в 7 миллионов рублей ежегодно (140 тыс. долларов), включая подготовку, печать, рассылку, аренду помещения, зарплаты сотрудникам. Конечно, сумма огромная — семь миллионов рублей — это целых семь выстрелов осколочно-фугасным снарядом!… А на бюджет «Звезды» за четыре с половиной года можно даже произвести пуск одной зенитной ракеты комплекса С-300, такой же, какая сбила над Донбассом пассажирский Боинг…[34]

Вот и задумаемся: а какую мишень поражают эти выстрелы? Само собой, украинцев, защищающих свою землю. Иностранных пассажиров, которых угораздило пролетать над этой несчастной землей. Но есть еще и невидимые мишени, расположенные за спиной стреляющих. Каждый выстрел попадает в детский сад, в школу, в больницу, в поликлинику, в библиотеку, подлежащие закрытию или «оптимизации». В людей, лишающихся работы. В научно-исследовательские институты и в Академию наук. Из-за бюджетных сокращений отменяется строительство театра в Архангельске, культурных центров в Калуге и Мурманске…

В день рождения Путина, чтобы доставить радость виновнику торжества, одним залпом уничтожили целый город Барнаул. 7 октября 2015 г. с Каспийской флотилии было выпущено по Сирии 26 крылатых ракет — с особым, праздничным размахом и удальством. Если пересчитать в ценах, по которым Россия продает ракеты, например, Индии, то это годовой бюджет Барнаула с населением в 700 тысяч человек. Такова цена одного залпа. По всей России ведется прицельная стрельба.

Теперь очередной осколочно-фугасный снаряд метит в журнал «Звезда». В тысячи читателей. И в меня, одного из авторов.

Стреляют по всем нам…

Май, октябрь 2015

Мёртвая рука

Из документального фильма «Крым. Путь на Родину»[35] следует, что ровно год назад мир был близок к ядерной катастрофе — да и сейчас, по сути, остается на той же грани. Если бы взятие Крыма встретило какое-то внешнее сопротивление, то носитель ядерного чемоданчика не преминул бы нажать кнопку. Сильное заявление президента: территориальная принадлежность маленького полуострова уравнивается с судьбой всего человечества. Очевидно, это заявление обращено не только в прошлое, но и в будущее, т. е. порог применения ядерного оружия теперь снижен максимально, до локальных конфликтов. Редкий случай, когда одна ремарка обозначает целую веху в истории. Если бы существовала общемировая система оповещения об уровнях ядерной угрозы, сегодня можно было бы переключить ее на предпоследний — оранжевый (США) или красный (Франция).

Приходит на память, конечно, Карибский кризис 1962 г. Тогда я был слишком мал, чтобы его осознать. Зато мне запомнился другой, который почему-то выпал из общеизвестной исторической летописи, однако остался в моих заметках ноября 1983 г. Что произошло тогда? 23 ноября, после начала размещения американских ракет в Европе, представители СССР покидают переговоры по ограничению вооружений, проходившие в Женеве. 24 ноября генсек Юрий Андропов (которому оставалось жить всего два с половиной месяца) объявляет об увеличении числа ракет, нацеленных на США.[36]

Вот моя запись — Москва, 26 ноября 1983 г.:

«… Пала еще одна преграда, отделяющая человечество от самоубийства. Переговоры окончены, оружие с обеих сторон выдвигается на передний край, и ничто уже не сдерживает их решимости уничтожить друг друга, а следовательно, и себя, и весь мир. Свершится ли самоубийство — никогда не может быть определено заранее, но сама возможность его и готовность к нему означает конец огромного этапа человеческой истории, по сути — истории как таковой. То, что происходило раньше, так или иначе помещалось внутри истории, теперешние обстоятельства выводят за ее пределы. Даже если мы останемся жить, то будет уже не жизнь, данная человечеству от Бога или природы, а выбранная самим человечеством и вобравшая ту полноту смысла, какую заключает в себе сознательный отказ от смерти. До сих пор мы жили словно дети, имея жизнь как безвозмездно дарованное благо, которого никто у нас не отнимет. Конечно, существовала трагедия индивидуальной смерти, но человек, мысль которого всегда совершается в категориях целого, имел перед собой перспективу бытия человечества, в котором и его ограниченная жизнь приобретала долгий и устойчивый смысл: то, ради чего он жил — дети, книги, страна, род человеческий, — останется после него. Теперь всё это оказывается столько же бренным, как и сам человек: никто и ничто, способное сохранить память, не переживет его. Все человечество как бы сократилось до размеров человека, который держит в руках собственную жизнь.

Не исключено, что такое состояние предсмертной готовности продлится достаточно долго, чтобы человечество привыкло к нему и, пройдя искус самоубийцы, научилось крепко держать жизнь в своих руках. Но это вынуждает по-новому ставить и решать все проблемы, соотносящие жизнь с ее смыслом. Человечеству придется выработать новую этику, метафизику, религию, которая позволила бы ему существовать, распоряжаясь орудием собственной гибели. Теперь начинается эпоха испытания человечества на зрелость, на способность выжить благодаря собственной воле и разуму, а не опекающим внешним силам природы.

Ядерное оружие привело к тому, что если раньше смерть владела человеком, то теперь человек владеет собственной смертью. Человечество подносит к виску револьвер. Нажмет или не нажмет на курок? Если нажмет, то мы сейчас переживем последний миг, когда вся предыдущая жизнь, вся мировая история проходит перед нами, словно в сознании умирающего. Если не нажмет, значит, в мозгу человечества выработалась новая мысль, которая оправдывает необходимость последующего существования. Ближайшие годы или, может быть месяцы в жизни человечества — как секунды в жизни человека, размышляющего с револьвером в руке: “быть или не быть?”».

Это запись, перечитанная сегодня, вызывает противоречивые чувства. С одной стороны, она утешает и обнадеживает. Кто бы мог предполагать, в тогдашнем сгущении мрака, что через два года мир станет другим, а через восемь лет «империя зла» в тогдашнем своем объеме и могуществе прекратит существование…

Но возникает и другая мысль. В СССР был разработан комплекс автоматического управления массированным ядерным ударом, который называется «Мертвая рука». Даже после поражения страны эта система способна нанести ответный удар по противнику и гарантировать его ядерное уничтожение. Этой способностью России поразить врага насмерть после собственной гибели похвалялся Дмитрий Киселев. И в данном случае ему стоит поверить. У нынешнего режима, в отличие от советского, нет ни малейшего шанса на победу в мировой войне, если он захочет ее развязать. Нет идей, перспектив, экономических ресурсов. Нет никакого будущего, кроме прошлого, причем такого отдаленного, что ему не выжить в XXI веке.

Победить он не может, но уничтожить мир — вполне. Ради чего? Ради пацанского куража? Показать всем, насколько мы крутые? Превратить все человечество в заложника нашего бесстыдного воровства и бандитизма, за которые при мирной передаче власти придется отвечать?

Или здесь есть нечто более глубокое, уходящее корнями в такую бездну, что может закружиться голова? В фильме Ф. Бондарчука «Сталинград», гламурно-официозном и малоталантливом, есть одна пронзительная фраза, как будто выплывшая с другого уровня глубины. Немецкий капитан в исполнении Томаса Кречмана замечает: с вами, русскими, невозможно нормально воевать, потому что вы сражаетесь не ради победы, а ради мести. Стреляете в спину и не соблюдаете правил.

Это заставляет задуматься о смысле нынешних военных приготовлений, и прежде всего, о главном козыре режима — ядерном оружии. Если шанса на победу нет, то остается месть как главная цель. Моральное различие в том, что воля к победе диктуется верой, надеждой, любовью, а месть — только ненавистью. В эпоху Второй мировой войны было ясно, во имя чего стоит умирать, хотя и тогда ненависть к врагам все-таки преобладала над любовью к социалистическому отечеству. Что же говорить о нашем времени! Во имени какой любви ведется эта война? К донецким и луганским? К кооперативу «Озеро» и его учредителю? Или единственная цель этой войны — месть более свободным, предприимчивым, удачливым, тем, у кого есть история, право, наука, техника, прорывы в будущее? И месть «братской Украине», которая хочет стать частью этой истории?

Порою кажется, что политические термины, такие, как «фашизм», «тоталитаризм», «либерализм», «демократия», взятые из лексикона других стран и эпох, уже прокручиваются вхолостую применительно к послекрымской России. Для описания нынешней ситуации более подходят термины из области психологии, метафизики или даже просто физики. Речь может идти об энтропии, о хаосе, о законах термодинамики, об общей теории систем. А еще точнее — о том, о чем писали Гоголь в «Мертвых душах», Чаадаев в «Философических письмах» (которые подписывал «Некрополь», имея в виду Москву), Чехов в «Человеке в футляре» и в «Унтере Приши-бееве», Платонов в «Котловане» и «Чевенгуре» (где есть образ «мертвого брата», соприсущего человеку). Общее у всех этих произведений — представление о России как о царстве смерти, где немногие, оставшиеся в живых, отчаянно пытаются спасти себя и ближних…

Напрашивается термин танатализация (от thanatos, греческий бог, олицетворяющий смерть) — усиление инстинкта смерти в обществе, его преобладание над инстинктом любви (эросом). Танатализация общества проявляется в его милитаризации, культе силы и оружия, умножении всяких запретов, росте цензуры, в страхе перед всем живым, ярким, самостоятельным, в ненависти к свободе и стремлении все уравнять и стабилизировать.[37]

Говорят, что мертвые хватают живых; и чем ближе они к могиле, тем сильнее хватка. «Мертвая рука» — это не только система автоматического ядерного удара, это антиистория, это сила, которая тащит живых в царство мертвых. Умирающая империя, уходя, готова громко хлопнуть крышкой гроба.

Март 2015