Отказаться от благодати

Глава 11. Экскурсия в прошлое

Я обнимала Элен всю ночь. Не только потому, что соскучилась – еще нужно было за кого-то уцепиться. Реальность рябила, расплывалась слезами, и я закусывала губу, не давая себе расклеиться окончательно. Это была самая длинная ночь в моей жизни. Когда боль разрывает на части, за окном ночь, а рядом никого, кто может выслушать, с кем можно просто поделиться, ожидание рассвета превращается в пытку следующей секунды.

Раньше я всем делилась с Владом. Раньше у меня всегда был надежный тыл. Сегодня я почувствовала себя жертвой крушения, барахтающейся в холодных бескрайних водах океана. Цепляющимся за щепки смертником, желающим единственного – выжить.

Воздух горчил и, казалось, пах прелостью. А тени неспешно плавали, цепляясь за стены, ползали по одеялу, путаясь между крупных красных цветов.

Рассвет, хоть и задержался, но все же наступил. Элен к рассвету заметалась, словно потерялась в беспокойных своих кошмарах. Мария – единственная, кто спал спокойно, подложив тыльную сторону ладони под щеку.

Я успокаивающе шептала Элен, что все будет хорошо, и, когда она ненадолго затихала, я погружалась в губительные для себя воспоминания. Словно корреспондент на войне, бегала, пригнувшись, под разваливающимися конструкциями несбывшихся надежд и щелкала затвором фотоаппарата, стараясь сохранить хоть что-то из того, что в прошлом так много значило. Первая охота, первые слезы от непонимания родителей и Влад, шепчущий на ухо, что, когда я повзрослею, будет уже все равно, кто и что мне указывал.

Сумасшествие Эрика и страх, который немного снимали прикосновения теплых ладоней и ночные откровения. Мы делились ими ревностно, ведя учет общих, слившихся воедино. Влад рассказывал отрывисто, не глядя в глаза, словно за собственные страхи и волнения ему было стыдно. А я думала, что ближе уже невозможно, и от близости щемило в груди.

А теперь… Что теперь? Разве я виновата, что единственная моя оставшаяся нераскрытой тайна именно о нем? И именно ее он не готов принять… И мне бы разозлиться, возненавидеть его, но как можно, когда он почти часть меня? Это же все равно, что себя ненавидеть.

Парадокс, но злиться получалось лишь на другую часть себя, ту, которая именно «я». За то, что не смогла сдержать дурацких своих эмоций, за то, что поддалась слабости. Слабые всегда умирают. Может, и мне суждено – ведь Хаук придет за потомками Херсира.

Страшно не было, наверное, часть меня, которая «я», хотела этого. Боль была ослепляющей и дикой, а бороться не имело смысла. Все равно ничего не добилась: ни в личной жизни, ни в социальной. И ничего-то у меня нет, кроме Алана. Племя и не заметит, если меня не станет, Эрика займут иные заботы, Влад, скорее всего, вообще забудет, что я была. Пусть главные слова и не сказаны, но намеки были достаточно прозрачными, чтобы дружба дала трещину, которую не залатать.

– Дарья? – Элен проснулась и смотрела на меня заспанными, мутными от сна глазами. – Ты в порядке?

– Не очень, – призналась я и слабо улыбнулась. Все же хорошо, что она здесь, со мной. – Но справлюсь.

В правдивости последней фразы уверенности не было, но расстраивать Элен не хотелось. Она и так пережила много, пусть оправится. Мои беды никуда не денутся.

– Чай? – лукаво поинтересовалась она, и я с радостью согласилась.

Рассвет проявил краски в мозаичном окне на кухне, и столешницу украсили пятна темно-красного, оранжевого и желтого. Сливаясь, они образовывали все новые и новые оттенки, во время того, как солнце поднималось выше над горизонтом.

В доме было необычно тихо. Все еще спали, лишь девушки хегни шушукались в коридоре, но мы с Элен спугнули их неприлично громким смехом. Чашка приятно согревала ладони, тишина успокаивала, а Элен, сидящая рядом, радовала глаз. И, наверное, впервые со вчерашнего вечера, боль отступила. Отползла ядовитой змеей, свернувшись холодным клубком у сердца.

Элен делилась воспоминаниями о приходе Хаука, описывала его чудовищем, а я подумала, что ни разу до того утра не думала о нем, как о враге во плоти. Все мы боялись Первого, но разве кто-то из нас представлял его в подробностях?

– Он оставил нас в живых как послание для Эрика, – призналась она и вздохнула. – Я помню, он подошел ко мне и шепнул на ухо, что вернется, и тогда я умру. А пока… пока я должна передать Эрику, что Хаук придет в мае… Я так испугалась и забыла, что умею дышать.

– Страх уйдет, – успокоила я ее. – Однажды. После того, как Мартин порвал мою жилу, я еще долго вздрагивала от страха по ночам. Но сейчас охотники живут с нами. И ясновидцы. Сольвейги вон… Могла ты когда-нибудь подумать, что сольвейги существуют?

– Она – сольвейг, – грустно улыбнулась Элен и сникла. Она всегда реагировала так на женщин Эрика. Полина же была женой. Единственной из всех, кто смог достучаться до брата по-настоящему.

– Да.

– Какая она? – Подруга подняла на меня глаза, и мне показалось, она ждет подробностей – тех, что позволят ей усомниться в святости Полины, в которую Элен ее невольно возвела.

Я пожала плечами. Полина святой точно не была, да и до идеала ей было далеко. Но не думаю, что Эрик искал идеал. А настоящая близость никогда не бывает безупречной.

– Отважная, – сказала я, наконец. – Справедливая. Бунтарка. И совершенно не понимает законов хищных.

– Но она пророчила ему…

– Не думаю, что Эрика зацепили ее видения. Скорее, она сама.

– От этого еще больнее.

– К сожалению, над этими материями мы не властны, – пробормотала я, и воспоминания проснулись снова. Но я была благодарна судьбе за передышку.

– Зато ты властна над плитой, – послышался за спиной насмешливый голос, и я резко обернулась. В дверном проеме сияюще улыбался Богдан, а рядом с ним грозовой тучей высился Эрик.

– Накорми нашего гостя, Дарья, – сквозь зубы процедил он, и слово «гостя» вышло особенно скрипучим. Богдан поморщился, но вида, что обиделся не подал. Подмигнул мне, как старому другу и язвительно поинтересовался:

– Надеюсь, яичницу ты сумеешь не испортить? Не уверен, что тебе можно доверить блюдо сложнее, но тебе повезло – я благосклонен к яичнице по утрам.

Я встала, скорчила ему рожицу и взяла сковороду. Испортить не испорчу, но отравить сумею. Благо, яда во мне сейчас достаточно. Элен, казалось, развеселилась, и смотрела на нас с улыбкой. На меня, упорно делающую вид, что Богдана не существует, и на охотника, не сводящего со сковороды внимательного взгляда.

– Колбасы не жалей, – велел он, когда я отложила нож. – Тебе никто не говорил, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?

– Путь к сердцу всегда лежит через грудную клетку, – огрызнулась я, нарезая остаток ветчины толстыми ломтиками. – Поэтому не стоит злить человека с ножом в руках.

– Похоже, тебе не полегчало, – наигранно вздохнул Богдан, присел на ближайший ко мне барный стул и участливо заглянул в глаза. – Новопасситика?

– Исчезни!

– Вы такие милые, – усмехнулась Элен и отпила из чашки. Я пальнула в нее убийственным взглядом, но она выглядела настолько невинно, что я вздохнула. На Элен злиться категорически невозможно.

Я сгрузила ветчину на сковородку и принялась остервенело помешивать.

– Видишь, девушка считает, что я милый, – елейным голосом заметил Богдан и окинул Элен заинтересованным взглядом. – Я – Богдан, кстати.

– Элен, – представилась подруга.

– Иностранка, – восхитился Богдан и покачал головой. – Экзотика.

– Еще одно слово, и я за себя не отвечаю! – взорвалась я и в доказательство снова взялась за нож.

– Молчу-молчу, – примирительно сказал он и выставил перед собой руки, словно защищаясь. Затем снова повернулся к Элен и шепнул, кивая на меня: – Ревнует.

– Вот сейчас вернется Эрик и как приревнует! Мало не покажется, – проворчала я, разбивая в сковороду яйца.

– Пожалуй, яичница выйдет сносной, – похвалил Богдан, игнорируя реплику про Эрика. – Пусть останется не прожаренной, есть хочется, страсть!

Ел он жадно, давясь и запивая еду большим количеством сока. Мне даже жаль его стало, словно с голодного края или с войны вернулся. Я подсунула ему вазу с булочками и приготовила кофе. После этого у нас с Богданом воцарился относительный мир. Наверное, выражение о пути к сердцу мужчины не так уж безосновательно.

Цветные блики от мозаичного окна плясали на столе, кофеварка плевалась горячим кофе, Элен смеялась над шутками Богдана, и я чувствовала себя практически умиротворенной. До момента, когда на кухне появился Влад.

Блики перестали плясать на столешнице и замерли, будто ожидая бури или катастрофы. Элен едва заметно вздохнула и поджала губы, глядя на меня сочувственно. А я уперлась взглядом в чашку с остывшим чаем.

Только Богдан оставался совершенно спокойным – стянул последнюю булочку и с энтузиазмом принялся жевать. Я почувствовала себя глупо.

Влад поздоровался с Элен, потрепал меня по плечу и, как ни в чем не бывало, направился к кофеварке. Словно вчера ничего не произошло. Будто не рухнуло нечто важное, что уже не отстроить…

– И тебе не хворать, – мрачно буркнул Богдан, дожевывая булочку.

– Зачем мы вообще его кормим? – Влад обратился ко мне, и сердце мое сначала замерло, а затем забилось, как сумасшедшее. – Он пока ничего полезного не сказал.

– Эрику виднее, – зло парировал Богдан, отодвигая от себя тарелку. Повернулся ко мне, улыбнулся милейшей улыбкой и сказал: – Спасибо, мне все понравилось. Приготовишь мне еще что-нибудь однажды?

Последнее предложение прозвучало вполне серьезно. И глаза его больше не смеялись, когда мы встретились взглядами. Богдан смотрел жадно, и мне стало неуютно, а еще захотелось смеяться и танцевать. Выйти на лужайку или в сад и носиться, как бешеная лань. Странное чувство. Опасное. Он ведь охотник, а у меня разбито сердце.

Я не ответила. Встала и ушла из внезапно ставшей тесной кухни. Вышла на улицу через дверь черного хода – ту самую, у которой Богдан подстерегал меня однажды. Казалось, это было так давно. И я была такой глупой, наивной даже. Вспоминать смешно.

Весна пришла. Позеленевшая от тепла трава укрыла лужайку плотным ковром, а на ветках очнувшихся ото сна абрикосов образовались почки. Скоро они зацветут, и задний двор усеет белым покрывалом их лепестков.

Пахло свежестью – отчаянно, резко.

– Простудишься.

Влад набросил мне на плечи куртку и встал рядом, поставив чашку на узкие перила крылечка. И на секунду мне малодушно показалось, что все у нас будет, как раньше. Мы забудем вчерашний день, будто его и не было, и останемся теми, кем были всю жизнь.

На секунду лишь.

Потом в груди поднялась темная муть вчерашней обиды.

От его куртки пахло им самим, и запах этот дурманил. Мне хотелось сбросить ее и посильнее завернуться одновременно. А еще стукнуть Влада за то, что он не понимает, как мне сейчас плохо.

– Давай начистоту, – сказал он без лишних вступлений. Влад всегда умел уловить колебания моего настроения, пусть и не понимал, отчего оно именно такое. – Вчера мне совершенно не хотелось разговоров.

– Я поняла, – сдавленно ответила я, все еще не глядя на него – такого совершенного и такого далекого.

– Но это совсем не означает, что мне на тебя плевать. Просто сейчас все непросто.

– Всегда все непросто, Влад.

– Сейчас особенно. Весна пришла. – Он облокотился о перила и посмотрел прямо перед собой, придерживая кофейное блюдце двумя пальцами. – И как бы поэтично это не звучало, скоро появится Хаук. Он убил уже больше хищных, чем полегло в прошлой войне с охотниками. Не уверен, что у Полины выйдет вылечить Гарди, а если даже выйдет, ты знаешь, что для этого понадобится.

Я кивнула. Знала. Не каждый сольвейг умел лечить ясновидцев, а лишь тот, у кого осталась связь с родным племенем. Для ритуала Полине нужно будет смешать собственный кен с кеном вождя племени, в котором она появилась. А это означало…

Полина и Влад. Обмен. Прошлое, которое лучше не ворошить.

– Эрик нестабилен, Дашка. И я боюсь, он может сорваться, если она… слишком расслабится.

Покажет, что к Владу у нее еще не все перегорело. Выдаст себя мимолетным взглядом, жестом, несдержанным вздохом. Тогда зверь, живущий в Эрике, вернется. И мы проиграем.

– Если у Полины получится, Хаук уйдет?

Наверное, мне просто нужно было, чтобы меня успокоили. Уверили, что в итоге жизнь станет прежней, несмотря на все, что нам предстоит пережить. Но за что я всегда ценила Влада – он никогда не врал мне о таких вещах.

В этот раз тоже.

– Не думаю. Предполагаю, что Хауку плевать на Гарди и его психическое здоровье. Он пришел убивать. – Он помолчал немного, затем залпом допил остывший кофе и добавил: – Но ей нужно во что-то верить. Полина никогда не умела жить, если не видела в конце просвет.

– И ты дашь ей ложную надежду, да? Как обычно.

Он вздохнул, и показалось, впервые подумал о чем-то, чего я не знаю. Единственный в жизни раз не поделился со мной тем, что гложет. А это уже знак. Мы отдаляемся друг от друга, и я ничего не могу поделать.

Или не хочу?

– На этот раз я дам ей больше.

Он слабо улыбнулся и оставил меня одну, в ореоле его запаха, такого манящего, и такого недоступного.

Через несколько дней приехали Рик и Лили из андвари, племени сумасшедшего жреца, который открыл портал для Первых. Эрик не хотел давать им защиту, но Дэн поручился за этих двоих, и брату пришлось согласиться. Богдан жил в нашем доме, но лечить Гарди никто не торопился, и у меня появилась мысль, что Эрик специально откладывал ритуал.

В мире хищных существует негласное правило: мужчина и женщина обмениваются кеном только на супружеском ложе. Бывали случаи, конечно, когда жизни хищного грозила опасность или он был на грани истощения, и тогда кто-нибудь мог поделиться и тем самым спасти жизнь соплеменнику, но такие случаи редки. Обмен закреплял ритуал венчания, и все относились к нему как к части интимной близости мужа и жены.

В ту ночь, у андвари, Влад с Полиной обменивались кеном. Думаю, именно это разозлило Эрика, а не сам поцелуй, хотя поцелуй тоже, но факт того, что частичка Влада осталась в его жене, бесспорно взбесила Эрика. Сейчас ему предстояло добровольно согласиться на обмен. На длительное вливание, ведь на излечение Гарди наверняка уйдет много кена.

И Эрик медлил. Делал вид, что выжидает удачного момента, но удачные кончились. Остались лишь те, которые должны помочь нам выжить. И терять их глупо, но судить Эрика я не могла.

Но однажды он спустился в гостиную с каменным лицом и оповестил всех:

– Завтра мы поедем в город. С утра собираемся в кабинете, чтобы обсудить детали.

Все затихли, тишина наползла вязким покрывалом, не пропускающем звуки извне.

А Эрик развернулся и вышел за дверь, оставляя нас, оглушенных известием, а я подумала, что там, наверху, наверное, его жена наедине с другим мужчиной совершают древнейший в жизни хищных ритуал, сближающий их настолько, насколько вообще возможна близость.

С моим мужчиной, поправила я себя мысленно. С мужчиной, которого я хочу.

– Что-то Эрик сегодня не в духе, – заметил Богдан. Он смотрел на меня и ждал, а я не понимала, чего именно, а когда я не понимаю, всегда нервничаю. Наши странные диалоги начали привлекать внимание жителей дома, не хватало еще, чтобы Эрик заметил. Ему и так хватает переживаний, и я подавила желание подняться наверх и проконтролировать, чтобы те двое не нарушили границ. Если там осталось еще, что нарушать. Если они уже не…

Каждый нерв звенел, и мелодия выходила фальшивой.

– Куда это он ушел?

Богдан не отставал, и излишнее внимание раздражало. Дверь примерзла к стене, и я даже подумала выйти вслед за Эриком, найти его и успокоить. Хотя, успокоить вряд ли получилось бы. Просто быть рядом. Иногда просто нужно, чтобы кто-то был рядом и молчал. А не галдел на ухо, как Богдан.

– Не твое дело! – огрызнулась я.

А потом распахнулась входная дверь. Скрипнула колесиками дорожная сумка, затертая от частых путешествий, и порог переступили ноги в начищенных до блеска черных туфлях.

– Антон! – радостно воскликнула я и бросилась к двери.

Антон был правой рукой Эрика и моим приятелем по ночным посиделкам над бумагами. Он – тот, на ком держалась денежная империя скади, кто, улыбаясь сквозь усталость и недосыпание, делал все, чтобы нам было что есть и что надеть. То есть обеспечивал финансовую стабильность семьи. И только за это его можно было бесконечно благодарить.

Но у нас с Антоном была своя, уходящая в дебри прошлого, история. Дело в том, что он – единственный, кто действительно поддержал мое решение во время прошлой войны. И единственный, кто бросился меня спасать, когда Тамара и Роберт спровоцировали Мартина на нападение.

Уже после, когда Эрик вылечил меня, я долго восстанавливалась, лежа в кровати. Антон приходил ко мне каждый день, приносил бульон и говорил, как ему жаль. Он – единственный, кроме Влада и Эрика, кто сидел у меня на кровати часами. Единственный в скади, кому я верила безоговорочно.

Жаль только, что ему много времени приходилось проводить в разъездах. Иначе мне не было бы так одиноко.

– Я так рада, что ты здесь!

– И я рад. – Он лучезарно улыбнулся, отпустил ручку дорожной сумки и крепко меня обнял. – Скучал очень.

– Мы тоже скучали. Я боялась за тебя – ты был там один. А Хаук…

– Хауку я не нужен. Вот ты – другое дело.

– Всего лишь кровь, – отмахнулась я. – Больше ничего ценного.

– Ошибаешься, – возразил он. – В тебе ценно все.

– Да ты поэт, – наигранно восхитился Богдан, невесть откуда взявшийся рядом с нами. И когда только подошел? – Мы не договорили, блондиночка.

– Ты еще кто такой? – нахмурился Антон, шагнул вперед и одновременно задвинул меня за спину, как тогда, когда…

…Они пришли ночью. Их было двенадцать, я как сейчас помню. Защита гудела под натиском цепких щупалец, сгоняя нас в центр гостиной, дрожащих и на грани паники. Женщины прятались за мужчин и обнимали детей, их безумные взгляды блуждали по комнате, останавливаясь на окнах. Стекла противно дребезжали и, когда одно не выдержало, треснуло, кто-то истошно закричал. Кажется, Эля. Антон сжал мою руку – так крепко, что кости хрустнули.

– Не бойся, – сказал то ли мне, то ли себе самому, потому как рука у него дрожала. – Только не бойся ничего.

Я не боялась. Я… растерялась, наверное. Охотников было много, но и нас немало. Скади всегда славились сильными защитницами и воинами – одна Тамара чего стоила. Да и я слабачкой не была, Эрик часто хвалил мою защиту. И вот не выдержала. Сломалась под натиском врага.

Когда они вошли, Тамара ударила сразу. Сшибла одного или двоих. Трещало стекло, и осколки звонко сыпались на пол крошевом. Кто-то побежал, но был сбит с ног. Кто-то падал, полз, цепляясь изрезанными в стекле пальцами за мебель, оставляя на светлой обивке дивана красные следы.

Я помню, как стояла, скованная шоком, не в силах пошевелиться, не понимая, что делать дальше. Лишь защитный пасс у жилы выставила – такая себе помощь. В битве я мало что понимала, да и не видела их никогда – битв этих. Случалось, к скади забредали охотники-одиночки, как тот, что убил отца. Но армия… Я не верила, что все происходит на самом деле.

А когда взглянула в стекленеющие глаза молодой целительницы, с которой только утром болтала, вздрогнула. А потом послышался треск рвущейся одежды, и Антон закрыл мне глаза ладонью.

– Не смотри!

Он развернул мне лицом к лестнице и велел:

– Беги наверх. Закройся в комнате и не выходи. Слышишь, Даша, беги!

Тогда я побежала не столько от страха, сколько от нежелания брать на себя ответственность. Мне нужен был кто-то, кто сказал бы, что делать. Мне нужен был Эрик.

Эрика не было.

В ту ночь скади стало в половину меньше. И кто знает, стояла бы я сейчас здесь, если бы не Антон.

– Это Богдан, – представила я охотника, выныривая из-за спины Антона. Теперь прятаться не было нужды. – Он… помогает нам с Гарди.

– Богдану не помешало бы научиться вежливости! – не сводя злого взгляда с охотника, произнес Антон.

– Не бузи, парень. А то ведь и нарваться можешь.

– Хватит! – прервала я их петушиные разборки. Никогда не понимала философии понтовых разговоров, где важным считалось ответить так, чтобы соперник стушевался. – Антон, Богдан здесь гость.

– Понял, да? Я – гость!

– Ты! – Я развернулась к Богдану и ткнула пальцем ему в грудь. – Иди со мной.

Пора было объяснить охотнику, что он – всего лишь гость. В доме существовали некие рамки касательно общения с бывшими врагами, и нарушать их я не собиралась. Влад прав: Эрик нестабилен. У моего брата есть собственные границы, которые лучше не пересекать, потому что оттуда возврата нет. И Богдан рисковал эти границы сдвинуть.

Я резко открыла дверь кабинета, не заботясь, идет ли он за мной или отстал. Мне нужно было пространство, лишенное людей. Эмоции оказались слишком яркими, и лучше не думать, что происходит наверху, однако мысли коварно вели именно туда.

Коридор. Закрытая плотно дверь. Приглушенный свет – почему-то мне казалось, что свет Полина отвоюет, не даст тьме подползти ближе, лишить самообладания. У нее всегда с этим было худо.

Впрочем, у меня в последнее время тоже.

Я вошла в кабинет, оставляя дверь открытой, давая возможность Богдану самому решить, насколько приватным он видит разговор. Села в кресло Эрика, сдвинула аккуратно сложенную стопку бумаг на край стола и сложила руки на груди.

– Как официально, – усмехнулся Богдан и осторожно прикрыл за собой дверь.

– Прекрати вести себя со мной так фамильярно, – жестко сказала я.

– Как же мне себя вести?

– Как и положено гостю. Тебе никто не говорил, что перебивать людей – неприлично?

– Неприлично – клеить чужих девчонок!

– Прости, что?! – Я даже запнулась на секунду. Оторопела от эдакой наглости.

– Он ведь подкатывал к тебе, щеголь этот, – невозмутимо пожаловался Богдан. – Пальто надел, туфли начистил, шарф белый нацепил, типа модный.

– Антон, что ли? – Я не выдержала и рассмеялась. Большей глупости в жизни не слышала, даже странно, как Богдану такое в голову пришло.

– Рад, что повеселил тебя, – проворчал он. – Лично я ничего смешного не вижу.

– Антон рад, что вернулся домой. И я рада, к слову. Он – мой близкий друг – единственный из скади, кто всегда поддерживал меня.

– Интересно, почему? – едко поинтересовался Богдан.

Его раздражение забавляло. И ревность – неприкрытая, откровенная – приносила удовольствие. Хотелось ее усилить, довести до абсолюта, до пика, после которого случаются срывы, необдуманные, опасные поступки. Утонуть в этой опасности, отдаться стихии и посмотреть, что же там, за чертой. Сумасшедшая? Наверное. Но я столько лет отказывала себе в безумствах, что капелька не повредит.

– А даже если так, – я откинулась на спинку кресла, – если я действительно нравлюсь ему, какое тебе дело?

– Говорю же, не люблю, когда клеят моих девчонок.

Я провела пальцем по полированной поверхности стола, покрутила между пальцев простой карандаш. Видеть, как Богдан злится, сжимает кулаки и смотрит – пронзительно смотрит только на меня – оказалось верхом блаженства. Богдан должен ненавидеть меня, а он ревнует, и это безумно приятно.

Я подняла на него глаза и невинно сказала:

– Но я не твоя девчонка.

Не помню, как он подошел, как преодолел эти несколько метров довольно просторного кабинета. Помню, как закончился воздух, и грудь обожгло от близости – запретной и такой необходимой. Здесь и сейчас. Границы, о которых я думала несколько минут назад, расплылись кляксой, а всякие «нельзя» стали забавно маленькими, несущественными даже.

Богдан развернул кресло, на котором я сидела, прижал мои руки к подлокотникам, склонился и шепнул мне прямо в губы:

– Вот сейчас и проверим.

Я хотела продолжить игру, но Богдан, видимо, был против. Он резко поднял меня с кресла, одним движением смахнул со стола бумаги, канцелярский набор и небрежно брошенный мной карандаш. А на освободившееся место усадил меня.

Целовался он и правда отлично. На пять баллов. Даже на пять с плюсом, если отбросить присущий мне иногда снобизм. Я даже потерялась немного, забыла, где нахожусь и кто передо мной. Да и важно ли это, когда есть мужчина, женщина и стол… хотя бы стол. На большее мне все равно рассчитывать не приходилось.

«Эрик меня убьет», – мелькнула в сознании последняя трезвая мысль. И канула. Потому что трезвым мыслям нет места, когда ты желанна, когда тебя целуют, и весь мир съеживается, сжимается до размера капсулы, в которую способны поместиться лишь двое.

– Думаю, теперь можно повторить вопрос о том, чья ты девчонка, – шепчет Богдан мне на ухо, и я понимаю правдивость еще одного крылатого высказывания: женщины, и правда, любят ушами. Причем слова, как правило, неважны, главное – тон и тембр голоса.

– Не твоя точно, – дразнюсь, не в силах сдержать улыбки. Его ладони скользят по моим бедрам, и я невольно обхватываю Богдана ногами, прижимая к себе. Хотелось бы не так, а по-настоящему, как и предсказано мужчине и женщине. Сорвать с него одежду, позволить раздеть себя, коснуться горячей кожи, запустить пальцы ему в волосы…

Впрочем, последний пункт в число запрещенных не входил, потому я набралась смелости и исполнила его. Волосы у него были мягкие, шелковистые, что противоречило характеру, но усилило и без того крышесносное удовольствие.

– Играешь с огнем, блондиночка. Но мне это нравится.

Мы оба играли. В любовь без правил. Это как бои без правил, только с поцелуями и объятиями. Главное, итог один – одного из нас в конце ждала смерть.

– Остановись, безумная… – шепнул он, но вопреки сказанному, не отпустил, а наоборот прижал сильнее, и горячая ладонь его проникла мне под блузу и коснулась спины.

– Сам останавливайся, – ответила я, – если хочешь.

– Что ты творишь? – Богдан отстранился и строго на меня посмотрел. Досадно, когда вот так обрывают приятные вещи.

– Можно подумать, тебе не хочется, – надулась я. – Можно подумать…

– Ты умрешь! – резко перебил он. – Если мы продолжим, ты погибнешь. Разве ты не боишься?!

– Что тебя бесит больше: то, что я не испытываю страха, или то, что тебе нравится настолько, что страшно уже самому? Страшно не остановиться вовремя?

Он смотрел на меня – хмурый, растерянный. Совершенно чужой ведь, несмотря на то, что сейчас происходит, ближе друг другу мы не станем, и дело вовсе не в ненависти – Богдан прав, мы не совместимы. А я была уже достаточно взрослой, чтобы перестать верить в долгосрочную платоническую любовь. И это все меняло для нас. Для меня. Я не боялась его потерять, ранить, привязаться – уму непостижимо, привязаться к охотнику! Я просто жила. Здесь и сейчас. Этим днем, этой минутой, мгновением даже – мгновением на грани, когда мы забыли, кем являемся на самом деле.

Наверное, страсть действительно не видит рамок. Не зря ее называют разрушительной.

Но разве во мне осталось еще, что разрушать?

– Послушай, – сказала я ласково и погладила его по щеке. Щетина у него была, в отличие от волос, жесткой и колючей. От прикосновений ее горела кожа на щеках и за ухом. – Я никогда не буду тебе дорога. Ты мне, впрочем, тоже. Мы не возьмем ипотеку, у нас не родятся дети, и мы не станем планировать счастливое будущее. Ты – охотник, и проживешь много столетий счастливой жизни, упиваясь благодатью, а я, если повезет, состарюсь и умру в окружении собственного племени. Хотя мне вряд ли повезет. Скорее всего, я умру в мае. Хаук придет за мной, а те, за кем он приходит, не выживают, Богдан. – Я улыбнулась и легко коснулась губами его сжатых в линию губ. – Так чего мне бояться? Лучше уж ты. Лучше уж так…

Он долго всматривался мне в лицо, словно старался выявить следы лжи или блефа. Я позволила. Снять с себя маску, прощупать истинные, неприкрытые эмоции и желания, даже то, которое родилось только что, внезапно. Вспышка, планирующая перерасти в навязчивую идею.

Я знала, как больно умирать от щупалец охотника. Слишком хорошо запомнилась и боль, и страх, и одиночество. Мои последние минуты тикают, кажется, я слышу, как скрипят шестеренки в часах судьбы. Никто не спасется, как бы мы ни старались. Хаук не промахивается.

Богдан вздохнул и коснулся губами моего виска. Приподнял мой подбородок и произнес твердо:

– Я остановлюсь. – Поцеловал меня, едва касаясь губ, щеки, прошелся большим пальцем по ключице. – Маленький безумный зверек.

– Не называй меня так, – нахмурилась я.

– Но так и есть, – пожал он плечами и, обняв меня, замер. И я замерла в тесных объятиях, как муха в паутине. Но, в отличие от мухи, вырываться мне не хотелось. Я не знаю, сколько мы так обнимались. Дыхание успокоилось, желание раздеть Богдана сменилось желанием просто быть рядом, прижиматься щекой к его ключице и слушать, как он дышит. Безумно приятно, когда тебя обнимают. Жаль, нельзя делать это вечно.

– Если не боишься, приходи ночью на чердак, – сказал Богдан, отстраняясь и заправляя волосы мне за уши. Ну что за дурацкая привычка портить образ? Уши у меня не совсем идеальны, и лучше их прятать.

– Не боюсь, – ответила я.

– Хорошо.

– Ладно…

– Если он попытается тебя убить, – сказал Богдан серьезно, – я ему не позволю. Я лучше сам тебя убью, поняла?

– Буду премного благодарна, если ты так и сделаешь, когда он придет, – кивнула я.

В дверь осторожно постучали, и я вздрогнула. Уютная капсула треснула, возвращая нас с Богданом в реальный мир, а конкретно в беспорядок, который мы устроили в кабинете. Бумаги хаотично усеивали пол, ручки и карандаши рассыпались по ковру, а подставка для них, кажется, треснула.

Эрик точно меня прибьет. Это если повезет. А если нет, он станет меня пытать!

Дверь приоткрылась, и в проеме ее появилась Ника, ясновидица из клана Гектора.

– Не хотелось бы вам мешать, – лукаво усмехнулась она, – но Эрик вернулся. И вам лучше прекратить то, что вы делаете, если не хотите быть застуканными.

Быть застуканной я не хотела. Если честно, я ничего не хотела, кроме Богдана, но желание – одно, а реальность – совсем другое. Реальность в виде Эрика – отличное средство тотального облома.

– Идем? – Богдан обернулся ко мне у самой двери, за границами безумия, которое, казалось, распылили в кабинете до нашего прихода. Я же осталась в его дурманящей сладости с головокружением и рассыпанными мыслями.

– Я тут приберусь, – отмахнулась я и распахнула настежь окно, чтобы проветрить помещение. Как же глупо было поддаться искушению именно здесь, где каждый день бывает Эрик. Эрик, который замечательно читает остаточные ауры – однажды он четко определил, кто, с кем и когда предавался плотским утехам в одной конкретной комнате. Впрочем, для меня это был еще один способ погибнуть быстро и безболезненно. Пора составлять список подобных способов, пока еще есть, из чего выбирать.

Благо, Богдан помогать не стал – ушел. Видимо, ему тоже стало стыдно за этот бессмысленный порыв, который не принесет нам ничего, кроме неприятностей. Хотя мне лично он принес пачку приятных воспоминаний – никогда в жизни я настолько не теряла голову в объятиях мужчины.

На наше счастье, Эрик ничего не заметил. И спать ушел рано, оставив мне достаточно свободы для принятия решений. Вообще в тот вечер все разошлись как-то слишком быстро, и в одиннадцать в гостиной уже погасили свет. Непривычно для дома, населенного немыслимым количеством людей. Только Алан долго не хотел укладываться и капризничал, и я баюкала его, крейсируя от дивана до двери, а оттуда к камину и обратно. Ближе к двенадцати Эля молча подбросила поленьев в камин и удалилась, не сказав ни слова. До сих пор обижалась на меня, наверное.

Мою же обиду как рукой сняло. Вообще все мысли о Владе показались страшно глупыми и несущественными, будто я в один миг превратилась из ребенка во взрослую женщину и смотрела на себя вчерашнюю со снисхождением.

В конце концов, Эрик, считай, доверил мне племя – на этот раз всерьез, по-настоящему – и мне не до любовных переживаний. И если рассматривать отношения с Владом с дипломатической точки зрения, то брак очень даже укрепил бы союз атли со скади, но и лишил бы меня некой доли свободы, а я этого не хочу. Всю жизнь решения за меня принимал кто-то другой: сначала родители, затем Эрик. Одно время даже Роб с Тамарой пытались прогнуть меня под себя. И можно сколько угодно сетовать на судьбу, однако вывод из своего прошлого можно сделать неутешительный. Я позволяла собой манипулировать всем, кому не лень. Боялась власти, оттого отдавала вожжи правления кому бы то ни было, успешно обманывая себя, что у меня их отобрали.

И вот сегодня внезапно поняла: мне нравится власть. Нравится видеть, как от твоих действий меняется человек и делает ровно то, что нужно тебе. Не потому, что ты приказала – а потому что сам захотел. Ощущения эти ни с чем, наверное, не сравнятся. Разве что с фисташковым мороженным с шоколадной крошкой – одной из моих тайных слабостей, о которой знали избранные.

В полночь ко мне спустилась Элен. Она была одета в ситцевую ночную рубашку до пола с кружевными манжетами – никогда не понимала ее любви к ретро. Поверх был накинут сатиновый халат, слабо подвязанный поясом.

– Не спишь? – задала она очевидный вопрос. Элен была из тех людей, из которых не вытравишь любовь к очевидным вопросам.

– Алан капризничал, – пояснила я и присела, наконец, на диван. Мои ноги в тот момент прониклись ко мне благодарностью. – Пришлось повозиться.

– Можно? – тихо спросила он, кивая на спящего ребенка. И добавила, будто старалась оправдать свою слабость: – Хочу представить – хоть на секунду – как бы это было, если бы…

– Если бы это был твой сын, да? – Я вздохнула и осторожно переложила племянника ей на руки. – Думаю, это ненужные мысли, милая.

– У меня не так много вредных привычек, – пожала она плечами и осторожно уложила голову Алана себе на локоть. Малыш нахмурился, но тут же улыбнулся ангельской улыбкой во сне. Надеюсь, ему еще долго не будут сниться кошмары. – Я люблю шоколад и Эрика.

– Эрика стоит вычеркнуть из списка, – настойчиво заявила я. – Выбери себе другую вредную привычку. Например, мартини. Или азартные игры.

– Боюсь, я слишком устоялась как личность, чтобы пытаться что-то изменить, – усмехнулась Элен, вглядываясь в спящее личико Алана. – Подумать только, как похож.

– Одно лицо, – подтвердила я.

– Полина редко бывает с сыном?

– У Полины… сложные отношения с детьми. Особенно со своими. Это длинная история. Возможно, однажды я расскажу тебе.

– Я бы ни на шаг не отходила от такого сокровища, – призналась Элен, прижимая Алана к себе и покачивая.

– Однажды у тебя появится собственное сокровище, и ты немного изменишь свой взгляд на вещи, – пошутила я. – Иногда эти бриллианты способны вымотать настолько, что ты готов душу продать за час в тишине.

– Тебе, наверное, сложно, да?

– Я люблю возиться с Аланом.

– Я не о том. Я о Владе и… ну, о ней. – Элен поймала мой недоумевающий взгляд и пояснила: – В доме много людей, которые разговаривают. Нужно просто уметь слушать.

– У Полины с Владом давно ничего нет. И если ты думаешь, что таким образом сможешь вернуть Эрика, боюсь тебя разочаровать. Не вернешь.

– Я не дура, Дарья, – нахмурилась она и передала мне ребенка, словно ей вдруг стало невыносимо тяжело его держать. – Знаю, что была для него одной из многих. Так, от скуки… Или от отчаяния. Тогда еще надеялась, ведь он так на меня смотрел! Но боюсь, влюбленная женщина склонна видеть то, чего нет. Я не жду ничего от Эрика, он счастлив и ладно. Ты знаешь, мне больше ничего не нужно – лишь бы ему было хорошо.

– Извини, я не хотела…

– Ничего. Ты моя подруга, и я волнуюсь за тебя. Охотник – пикантный вариант, конечно, но не слишком подходящий, чтобы у Влада ревность вызвать. Да и не клюнет он, сразу видно.

– С каких пор ты стала такой проницательной? – прищурилась я.

Она пожала плечами.

– Просто вижу. Наблюдаю. Влад, он… – Она замолчала и пригладила полы халата, убирая несуществующие складочки.

– Что? – не выдержала я.

– Такой же помешанный, как и я. На ней. Ты не изменишь этого. Никто не изменит. Думаю, такое навсегда… Кто-то там наверху шутит, вкладывая в людей подобный вид болезни. Неизлечимой, кстати. – Она вздохнула и слабо улыбнулась, будто сама себя в тот момент жалела. – Но с этой болезнью можно жить, в отличие от игр с охотником.

Легко ей было говорить – на ней не было невидимого клейма опрометчивого обещания, данного в порыве… нет, не страсти, истинного безумия. Об обещании я уже жалела. Как и о самом происшествии – будь я в здравом уме, а, что самое главное, в нормальном расположении духа, ни за что бы на такое не пошла. Да что там, у меня бы и мысли не возникло целоваться с охотником, а тем более, просить его подарить мне милость легкой смерти.

Но страх перед Хауком и недавний случай в собственной спальне подкосили меня знатно. И, уложив Алана, я, собравшись с духом, поднялась на третий. Несколько минут стояла перед лестницей на чердак, стараясь отдышаться и понять, что же на самом деле здесь делаю. Люк по-партизански отмалчивался захлопнутой крышкой. Коридор тонул в полумраке и тишине – ясновидцы и сольвейги, которые занимали почти весь этаж, наверняка уже спали. Конечно, ведь утром нам предстояло отправиться за Гарди и попробовать его вылечить. Большой день и все такое.

Лестница скрипит, будто противится противоестественному желанию увидеть того, кого по-хорошему в нашем доме быть не должно. И, когда открывается люк, я вижу его спину и сложенные в замок руки. Богдан стоит и разглядывает картины, которые бесцеремонно вытащил на свет одинокой лампочки под потолком. Пыльные простыни бесформенной грудой лежат у его ног. С видом критика высокого искусства он склоняется к полотнам и вглядывается в детали, будто препарирует.

Мамины рисунки.

Пейзаж, запечатлевший вид из родительской спальни на закате. Персиковое небо и расплескавшиеся по его своду кроны старых дубов, лужайка у дома, брошенный велосипед Эрика на траве…

Набросок портрета отца – схематично нарисованное лицо с широкими скулами, полуулыбка, теплый взгляд. Едва заметный шрам на лбу – он получил его в драке с вождем другого племени. Почти поединок, в котором отец вышел победителем. А мама досталась трофеем.

И мой портрет. Акварель, пастельные тона, пятна солнечного света на паркете. Мне на этом рисунке лет пятнадцать. Я сижу на диване, скрестив ноги по-турецки и читаю книгу. Волосы распущены и вьются. Маме всегда замечательно удавались волосы…

Злость рвется из груди обезумевшим псом.

– Разве тебе давали право их доставать?!

Я захлопнула люк и быстро подошла к Богдану, становясь между ним и полотнами, готовая драться за них до последнего.

– Недурные работы, – не обращая внимания на мое раздражение, заметил Богдан. – Кто автор?

– Мама рисовала. У нее был талант.

– Как она умерла?

Неправильные вопросы. И ситуация неправильная в корне. Я сюда целоваться пришла, а не о прошлом говорить.

Богдан признаков романтического настроения не проявлял, зато любопытство – в полной мере. Что за глупая привычка – лезть в душу?

– Не твое дело!

Наверное, я сказала это слишком резко. Богдан, наконец, отвлекся от разглядывания произведений искусства. Плавно повел бровями и недоуменно поинтересовался:

– Чего ты опять завелась?

– В этом доме нельзя без спроса трогать спрятанные вещи, ясно?

– Ясно, – передразнил он и отвернулся. – Иногда ты бываешь такой стервой.

– А ты… ты просто хам, вот!

– Зря я сюда пришел, – пробормотал он обижено.

– Определенно.

– Знаешь, ты просто невыносима. Сегодня мне показалось, та ты настоящая. Открытая, страстная, живая. С своими страхами. Человечная, что ли. А сейчас…

– Она ушла! – Эти два слова вырываются хрипом. Некоторые вещи лучше не обсуждать, но иногда желание оказывается непреодолимым. Когда перед тобой вываливают твое прошлое и тычут в него пальцем, оно воскресает. Бестелесное, полупрозрачное, но такое четкое, что ты будто сам становишься его частью. Играешь роль себя, которого уже нет, и вновь переживаешь тот самый миг.

Я помню тот день так явно, будто ежедневно пересматриваю в записи. Хрупкое, будто надломленное тело в кровати. Пшеничного цвета волосы на темной наволочке. Закрытые глаза, бледность щек, острота скул – после смерти отца мама сильно похудела. Темные веки и веер ресниц. Отброшенная в сторону рука с зажатым в кулаке кольцом. Отец подарил его матери перед венчанием.

Цепкие руки отца Роба и скрипучие слова: «Она так захотела». Захотела… что? Уйти? Бросить нас? На лице Эрика те же вопросы. Страх подойти к кровати и убедиться: в самом деле мертва. Это не сон. А потом безумие, которое сдерживать уже ни к чему…

– У хищных есть ритуал очистки жилы. Он выкачивает весь кен, якобы меняя его на последнее желание. Мама так и не оправилась после смерти отца, не смогла… без него… Захотела найти там, где он… Я не знаю, действует ли этот ритуал… Никто не сможет проверить, пока сам…

– Извини.

У Богдана неприлично горячая ладонь. Дурацкая привычка обниматься. А еще навязчивое желание меня пожалеть. Меня не нужно жалеть – я сильная. Слезы – это так, жидкость. С кем не бывает.

– Извини, я не хотел.

– Все нормально.

Это неправда, и оба мы понимаем сей прискорбный факт. От нормального в наших жизнях ничего не осталось. Но картины я все же накрою, чтобы оставить себе хоть немного стабильности. Не зря Эрик приказал их спрятать, наверное, это помогло ему справиться с демоном, а мне меньше плакать. Какой же замечательный у меня брат!

Стоим. Я, уткнувшаяся в грудь Богдана и тщетно борющаяся со слезами, и охотник, который внезапно стал таким близким, что дышать тяжело. Слезы обжигают щеки, и он, отстраняясь, стирает их подушечками пальцев.

– Не реви, слышишь, – шепчет Богдан и я зачем-то киваю.

– А ты мог бы показать, как убиваешь. Не по-настоящему, а так, мастер-класс. Только медленно, я почувствовать хочу.

– Совсем чокнулась? – беззлобно спрашивает он.

Пожимаю плечами – откуда мне знать. Со стороны виднее.

– Ты же не взаправду.

Так себе оправдание, если честно. И я не думала, что он поведется. Однако Богдан вздохнул, а через мгновение воздух завибрировал, в животе неприятно толкнулось, а затем жила напряглась от прикосновения щупалец охотника. На этот раз больно не было, наверное, он изо всех сил старался не ранить, но я инстинктивно замерла, напряглась, чтобы ни в коем случае не пошевелиться и не сделать хуже. Инстинкты, чтоб их.

Богдан потянул осторожно, и пришлось придвинуться к нему совсем вплотную – такая ниточка, которую не разорвешь, не погибнув.

– И как? – поинтересовался он тихо, и по взгляду я поняла: ему действительно интересно.

– Еще не поняла. Непривычно. Тянет. А еще инстинкты говорят замереть и готовиться к смерти.

– Какой он?

– Кто?

– Охотник, что оставил шрамы на твоей жиле.

– Был, – поправила я. – Он погиб.

Долгая история. И ее тоже, по-хорошему, лучше не ворошить, но меня так и тянуло поностальгировать.

В ту ночь, когда я спряталась в спальне по наставлению Антона, меня все же нашли. Вырвали дверное полотно прямо с петлями и вытащили меня, бледную и испуганную, на свет. Помню, погибшие скади были похожи на спящих. Только уснули они на полу, усыпанном щепками и осколками стекла. А у Марины, матери Эльвиры, отчего-то была разорвана юбка…

– Дарья Стейнмод! – резко сказал один из охотников, грубо разворачивая меня лицом к себе. Краем глаза я заметила, как рванулась Тамара – ее держали двое высоких и коротко стриженных, заломив руки за спину. – Где твой брат?

– Эрика нет, – ответила я растерянно, стушевавшись под едким взглядом охотника. Он был ниже меня на полголовы, но смотрел так, будто мог раздавать меня пяткой.

– Это я заметил. Где он?

– Не знаю…

– По-моему, ты немного не понимаешь серьезности ситуации, – вкрадчиво продолжал коротышка и обменялся с товарищем многозначительными взглядами. Товарищ его был выше и шире в плечах. Огненно-рыжий с крупным подбородком и щеками, усыпанными веснушками. Он, будто по команде, посмотрел на дрожащую на диване Эльвиру, коснулся ее распущенных волос, пропуская тонкую прядь между пальцев. Эля всхлипнула и вжалась в спинку дивана.

– Я правда не знаю, – почти умоляюще обратилась я к щупленькому. Тогда мне было плевать, какого он роста. Я боялась до сумасшествия. Смотрела на тела на полу и постепенно понимала, что тут сегодня произошло. – Он ушел больше года назад.

– Куда ушел?

– Он мне не говорил. Просто… ушел. Пожалуйста, что вам нужно? Зачем этот… допрос?

– Ты не в том положении, чтобы вопросы задавать. Просто будь умницей и, возможно, выживешь.

Я обвела взглядом гостиную в поисках Антона и нашла его, лежащего на полу лицом вниз. Сверху сидел темноволосый охотник в камуфлированных штанах и берцах. Он курил и пялился в потолок, не проявляя ко мне никакого интереса.

А потом наткнулась на безэмоциональный взгляд Роберта. Жрец стоял в стороне и смотрел на меня, не отрываясь. Чего-то ждал? Но чего?

– Значит так, – тем временем продолжал коротышка. – Сейчас ты четко расскажешь, где искать твоего братца, и больше никто не пострадает. Если же станешь артачиться… Пожалуй, начнем с нее. – Он указал пальцем на Эльвиру, и рыжий, схватив ее за локоть, поднял на ноги. Она зажмурилась и заплакала.

– Повторяю, я не в курсе, где Эрик. Он пропал давно, и…

– Джек, пообщайся с малышкой наедине, – велел охотник, и рыжий кивнул. Оглядел трясущуюся Элю и потянул к лестнице.

– Пожалуйста… – Я уже сама готова была разрыдаться. В происходящее верилось с трудом. Почему я? Почему сейчас, когда Эрика нет рядом и мне приходится принимать решения?

Скрипнула входная дверь, впуская внутрь еще одного охотника.

Он выглянул усталым. Узкое лицо, прямой нос, лоб высокий с небольшими залысинами, слегка вьющиеся русые волосы. Серая плащевая куртка нараспашку, белый свитер с высоким воротом. Черные джинсы.

Он окинул нас скучающим взглядом и прислонился спиной к фрамуге двери.

– Что там, Мартин? – спросил у него рыжий.

– Все чисто, – ответил Мартин и, наконец, посмотрел на меня. – У вас тут что?

– Не колется, – пожаловался коротышка и ткнул меня локтем. Больно, между прочим, ткнул.

– Расколется, – уверил Мартин, и я поняла: без вариантов. Даже если бы я хотела остаться крепким орешком до конца, с ним не вышло бы. – Кто сейчас среди вас главный? Ты?

Я кивнула.

– Хорошо. Идем, поговорим где-нибудь наедине. Желательно, где есть свежеприготовленный кофе.

Руки дрожали, и я просыпала молотый кофе на пол. И чашку чуть не разбила, пока доставала из шкафчика. Кофеварку, однако, загрузить получилось. И сахарницу достала без происшествий.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Мартин, присаживаясь за стол.

– Даша… Дарья.

– Не бойся, Дарья. Если мы будем сотрудничать, твои люди не пострадают. Наоборот, у них будет защита – наша защита – от любого, кто захочет причинить вред. И от брата твоего мне нужно лишь повиновение. Если честно, я устал убивать.

Глаза у него были темно-серые, свинцового цвета. Глубокие. И умные. Лгать такому было глупо, недальновидно очень.

– Я правда не знаю, где Эрик. Уже больше года я правлю скади, а он… – Я сглотнула. – Мне кажется, брата давно нет в живых.

– Понял, – кивнул Мартин. – Значит, договариваться придется с тобой.

– Договариваться?..

Богдан слушал внимательно и не перебивал. Я даже на некоторое время забыла, кому и что рассказываю. Наверное, он и сам принимал участие в подобных налетах. И наглядно показывал хищным, что бывает за неповиновение.

– Мартин умел слушать, – сказала я, накрывая простыней последнюю картину. – И слышать. Неплохим, в принципе смотрителем был. Бывают и хуже.

– Но все же он пытался тебя убить, – заметил Богдан. – Что ты натворила?

– Родилась.

Тогда мы с Мартином говорили около часа. Он сказал, что теперь он новый смотритель Лондона, пояснил правила игры, по которым нам запрещено питаться в городе и мы обязаны ежемесячно перечислять на счета охотников определенную сумму – процент от дохода племени. Также раз в месяц я должна являться на советы охотников и предоставлять необходимые отчеты, удостоверяющие, что лишнего мы себе не оставили. Простые условия. На первый взгляд.

Но не для меня.

С рассветом Мартин забрал своих головорезов, и мы снова были свободны. Относительно. А еще мертвые никуда не делись. Тела уже окоченели и сделались неповоротливыми. Девушки начали готовить погибших к похоронам. Кто-то слабо плакал в углу, но я не пошла проверять – сама готова была разрыдаться.

– Что он сказал? – Роберт настиг меня у основания лестницы, когда я собиралась подняться к себе и умыться, чтобы немного прийти в себя. – Вы почти час там сидели.

– Мартин объяснил правила игры, – устало ответила я. – Новые.

– Мартин?

– У охотников тоже есть имена…

Когда я пересказала Робу требования охотников, он выглядел возмущенным. Разъяренным даже. Причем, злился он почему-то на меня.

– И ты согласилась? Серьезно?! Готова им… прислуживать?

– Ой, извини, нужно было отказаться и позволить им убить нас всех, – огрызнулась я. – Чего ты ждал? Что я брошусь на древнего прямо на кухне или отравлю ему кофе?

– Ты могла пообещать, так, для вида. А потом мы бы придумали, как укрыться. Но ты действительно собираешься играть по их правилам. Сдалась.

– Роб, охотники везде. У них сплоченная армия и обширная информация о каждом племени. Где бы мы укрылись, скажи?

– Мы могли бы вернуться в Липецк.

– Там уже правят охотники. Влад сказал…

– Ах вот в чем дело! – насмешливо перебил Роберт. – Твой Влад сказал, и ты сделала в точности, как он советовал, да?

– Причем тут… Роб, оглянись вокруг! – взорвалась я. Кричать было солиднее, чем плакать. – Посмотри, сколько людей погибло. И если мы сейчас не проявим мудрость, рискуем погибнуть сами. Скади не станет, ты понимаешь это?

– Лизать охотникам ботинки – это не мудрость. Эрик бы никогда…

– Эрика здесь нет! – выкрикнула я, понимая, что уже плачу, и слезы эти горчат. Слезы я копила в себе много месяцев, вместе с тревогами и страхами за жизнь брата. Ведь будь он жив, разве оставил бы скади без защиты? Разве смог бы отсиживаться где-то, пока нас убивают? А значит, Эрика просто нет. Его нет. Он… мертв. Я почувствовала, что меня кто-то обнял за плечи, но лишь потом поняла, что это был Антон. – Эрика нет, а нам нужно выжить…

– Роберт так и не смирился с моим решением, – сказала я и удивилась, насколько спокойно звучал голос. Богдан полусидел на старой тумбе, сложив руки на груди, и слушал. – Как и Тамара. Потому, когда встал выбор: я или шанс на свободу, они выбрали второе. И Мартину пришлось, ну…

– Дебилы, – мрачно заключил Богдан и притянул меня к себе. В его объятиях было тепло и уютно. Они будто для меня создавались, объятия эти. – Тогда только так можно было выжить.

– Наверное…

– Я тут подумал, было бы побольше таких, как Вероника и как вторая блондиночка ваша, так и в убийствах смысла не было бы. Как думаешь, она правда, вылечит Гарди?

– Полина? – Я пожала плечами. – Наверное. Во всяком случае, на нее ставят люди, которым я доверяю.

– Это ж надо, какое сокровище есть у зверушек.

У него даже глаза блеснули. И лицо сделалось таким мечтательным, как у кота, которого вот-вот сметаной угостят. Захотелось его треснуть. Расплакаться. И снова треснуть. А потом оттолкнуть. Или оттолкнуть, а потом треснуть? Неважно. Главное, у Богдана был явный талант меня бесить.

– Разве ты не за этим сокровищем вообще сюда пришел? – язвительно поинтересовалась я. – Даже целоваться полез, пока думал, что я – это она.

– Полез, – согласился Богдан. – Мишель столько лет хотел этого, ну как было удержаться?

– Понравилось?

Я его все же оттолкнула и в сторону отошла, отвернулась и сделала вид, что полностью поглощена расправлением складок на простынях. Ровные складочки – это не так просто, между прочим, особенно, когда пыль в лицо. Я даже чихнула три раза, для убедительности, наверное.

– Понравилось. – Голос Богдана изменился, в него вплелись нотки подозрительности. Во взгляде она тоже была, когда он развернул меня к себе и подбородок пальцами подпер – не отвертишься. – Что снова не так?

– Все так. Полина у нас звезда просто. Сияет, ослепнуть можно!

– Ты ревнуешь, что ли? – настороженно поинтересовался он, а потом добавил уже совсем неприлично весело: – Обалдеть!

– Ничего я не ревную. Просто… надоело.

Жить в чьей-то тени не очень-то и интересно, я вам скажу. Особенно, когда постоянно. И выйти из нее почти никаких шансов. Вслух я этого, конечно, не сказала.

– Глупенькая, – с улыбкой успокоил Богдан. – У меня же от тебя чердак снесло. Окончательно. Иногда подтекает даже, а это проблема.

– Извини, не хотела создавать тебе проблемы, – выдавила я из себя остатки раздражения. Разве можно злиться на человека, который тебе так романтично рассказывает про чердак?

– У тебя, небось, от меня не меньше. Братец-то твой нас не слишком жалует. На Андрюху и то рычит, а он вроде как с блондиночкой второй не разлей вода.

– Отца убил охотник. С тех пор Эрик вас ненавидит.

– А ты, стало быть, нет? – полюбопытствовал он.

– Я не считаю, что жизнь нужно тратить на ненависть к абстрактному обидчику. А тот древний давно мертв – Эрик самолично казнил его в нашем подвале.

– Какой милый у тебя брат!

– И не говори. Всех женихов мне распугал, – пошутила я.

– Меня не так просто испугать, учти.

– Это радует…

Разговор как-то сам собой прекратился. Свелся на нет. Наедине, на пыльном чердаке безумно хочется целоваться. Они будто созданы для поцелуев, чердаки эти. А еще немного для ностальгии. Что бы там ни говорили, но плохое в прошлом гораздо проще воспринимается, чем плохое в настоящем. Почти так же, как плохое в будущем. Оно ведь еще не настало – будущее. И Хаук, и призрачная моя смерть, и остальные страшные события еще не наступили. Им еще предстоит родиться из наших слез и боли.

В ту ночь им на чердаке места не было.

И это, бесспорно, к лучшему.