Отродье

Глава 15

Верно подметила тетка Смиляна — разомлели гавраны, поутихли. Да не спокоен был воевода Горазд. Опытный воин, многое повидал он на своем веку, и пропажа бортниковой дочки не давала ему спать по ночам. Настойчиво рассылал воевода гаврановы дозоры по бору до тех пор, пока одного из дозорных не растерзали волки. Взъярился на воеводу Марга. С того дня посчитали Стояну сгинувшей, и дозоры в леса более не высылали.

Но осторожен и оглядчив был Горазд. Намётанным глазом, чутьем старого зверя приметил он переменившийся вид и взгляд Гаяны, что на княжеской поварне прислуживала. Бывало, куру иль утицу ощипывает, да молчит, глаза поднять не смея. А тут, обходя терем, услышал воевода, как припевает молодица да пошучивает. А с чего бы ей веселится, коли отца и мужа гавраны загубили?

Велел воевода верному человеку из дворни приглядывать неприметно за Гаяной. На другой день после полудня явился соглядатай доклад держать.

— Никуда из городища не выходила. Ввечеру с сестрой к Смиляне на посиделки ходили, сидели тихо. По раннему утру бита была она стояльцем своим, видать за позднее возвращение. Опосля со Смиляной ходили по всему городищу, полынь рвали.

— Полынь? — озадачился воевода. — Почто?

Челядинец пожал плечами.

— Можа веники вязать. По две корзины набрали. Все городище обошли. На дворе у Смиляны весь ворох свалили. Пополдневала у сестры, а опосля сестрич её, Русавы малец, в лес подался. Хвороста, мол, мать принести наказала.

— Давно ли?

— Сей час в ворота прошел.

Горазд вцепился пятерней в бороду, уставившись на сучок в бревне.

— Все городище, сказываешь, обошли…

Воевода взглянул на челядинца пытливо.

— Что ж малец, один пошел? Неровен час, волк аль другой какой зверь покусится.

Челядинец хитро прищурился.

— И я о том помыслил, батюшка боярин. А потому вослед за ним сынка своего отправил. Он за ним тихонько и приглядит.

Горазд усмехнулся.

— Как вернется сын твой, тотчас ко мне веди.

Оставшись один, воевода принялся мерить шагами горницу. На кой бабам полынь осенняя пожухшая? Брошенные челядинцем слова будоражили Горазда — «все городище обошли». «Не иначе, дозоры высматривали! — пронзила воеводу мысль. — А глубоко в бору, небось, притаилось воинство зареборское и выжидает случая удобного на приступ Белоречья идти. А постреленок Русавы у них посыльный, выходит!».

Воеводу бросило в жар от этой догадки.

«Велеба к недругам лют, а к тем, кто им потакает — ещё лютее. С плеча не рубит, и напрасного риску не любит. Уж ежели нынче только отправил в Белоречье войско, стало быть, добрую рать собрал. Ох, быть сече кровопролитной и казням жестоким».

Так размышлял Горазд, терзаясь догадками, безжалостно теребяи лохматя стриженую полукругом бороду. Мечась по горнице, не заметил, как смеркаться стало. Скрипнула дверь, вошел челядинец — лица на нем нет, а с ним мальчонка лет десяти, тоже бледный и напуганный.

— Говори, что в бору зрил, — приказал воевода мальчишке. — Куда Даньша ходил?

— На заимку дядьки Богоши, — выдавил в смятении тот. — Ждали его там, вои.

— Гавраны? — на всякий случай спросил воевода, хотя и знал уже ответ.

— Нет. Не они. А еще… — заикаясь, молвил паренек. — Еще навья с ними была.

— Кто? — переспросил Горазд.

— Бортничиха, Стояна, дочка Богошина, кою волки заели.

— Вот как, — качнул головой Горазд. — А припомни-ка, храбрец, сколько тех воев было и были ли у них щиты чем-нито расписаны?

— Трое было, — после недолго раздумья ответил мальчик. — Со щитом один, на нем — кур багряный огненный.

— Ступай, малец. Смелым витязем вырастешь, — отпустил Горазд мальчишку.

Проводив сына и притворив плотно дверь, челядинец склонился перед воеводой.

— Батюшка боярин, — спросил с тревогой. — По всему — Велеба рать прислал. Чего ж делать теперь?

— Тебе — молчать, — жестко ответил Горазд. — Не то языка лишу. А паче отпрыску своему накажи, да припугни: мол, кто навью видел да разболтал о том — сам помрет.

Ясная звездная ночь опустилась на Белоречье, пахнула холодным воздухом. Погасли огни в домах, затихли всякие звуки, людьми производимые. Псы и то притихли, словно чуя надвигающуюся опасность. Обошел Горазд дозоры, поглядел, не хмельны ли сторожа. Покачал сокрушенно головой, увидя у многих баклаги с брагой, да браниться не стал — питие в дозоре гавраны за порок не считали. Бодрствовали стражи, и, хоть и во хмелю да вполглаза, стерегли подступы к городищу и выходы из него.

Но на то и воевода, чтоб знать тайные пути, о коих другие и не ведают. Запасшись светочем из просмоленной пакли, воевода, укрываясь в тени построек, поспешил к укромному месту. В той части крепостной стены, что высилась над крутым речным обрывом, имелся в частоколе неприметный для несведущего человека лаз. Вместо цельных бревен в стену у самой земли были вставлены два куска широкого горбыля. Горазд разгреб землю у основания стены, сдвинул заслон и нырнул в образовавшийся проем. Внутри схрона лежала давноприпасенная им веревочная лестница, один конец которой был крепко прибит к бревнам. Воевода скинул лесенку вниз и спустился по ней на узкую прибрежную полосу. В зарослях ивняка под обрывом хранился легкий одновесельный челн. Горазд сел в него и, стараясь грести как можно тише и опасливо поглядывая на силуэты гаврановых лодий, направил лодчонку через затон к другому берегу. Добравшись, он укрыл челн в камышовых зарослях и скрылся в темном, пахнущем мхом и сыростью бору.

Удалившись в глубину леса, Горазд поджег светоч. Просмоленная пакля горела ярко, освещая ему путь. Шел воевода к Богошиной заимке, уж не таясь, нарочно наступая на сухие, хрустящие под ногами ветки и шурша опавшей листвой. Пискнула потревоженная в гнезде птица, ухнула недовольно ослепленная светом сова, прошмыгнул какой-то мелкий зверь по кустам, испугавшись огня.

Нескорой была дорога к заимке и днем, а ночью и того дольше. С середины пути учувствовал Горазд, что следят за ним чужие глаза, крадутся в сумраке, в стороне от света, незримые выглядчики. А как вышел воевода на поляну к землянке бортниковой, уж ждали его там.

Зажглись огни в руках у обступивших Горазда ратников, зазвенели вынимаемые из ножен мечи. К воеводе приблизился молодой воин, пригляделся и усмехнулся в льняные усы.

— Никак сам Горазд, воевода белореченский?

— Я и есть, — ответил тот. — А тебя как величать, витязь?

— Неужто не упомнишь меня, боярин? При последней нашей встрече ты мне дочь свою, Олелю, в жены сулил. Да с той поры уж зим пяток минуло, немудрено и запамятовать.

Укорил себя воевода за недогадливость — ведь и вправду похож был княжич на молодого Велебу, коего Горазд с отрочества знал. А на груди у Малко углядел воевода подвес Велизаров, пропавший в тот давний день. Стало быть, Велеба на княжение своего младшего сына в Белоречье поставить решил. А коли так, то и войско с ним должно быть великое — вотчину отвоевывать. Пронеслись эти думы у воеводы в голове быстрее молнии, и порадовался Горазд своей прозорливости.

— Малко Велебич? — спохватившись, поклонился Горазд. — Прости, светлый князь, не признал сразу, темно.

— Темно? Татю да изменщику темнота — мать родная, — нахмурился Малко. — Наслышан батюшка о неверности и подлости твоей, и велено мне смерти тебя предать. Не ждал, что сам на казнь явишься. Оттого дарую тебе смерть легкую.

Малко потянул из ножен меч, и Горазд пал пред ним на колени.

— Выслушай, княже! Выслушай, уж потом решай — смерти аль живота мне даровать. Не предательством моим Белоречье пало, а Велизаровой безрассудностью и самонадеянностью. Не открой я врата — нашел бы ты лишь разор да пепелище. А вину свою я искуплю, вместе с тобой супостатов из городища гнать буду. Оттого и пришел — обсказать, как ловчее это исполнить.

Засмеялся княжич.

— Опоздал ты, воевода. Уж измыслено всё. Половчей тебя человек в Белоречье имеется.

— Ты про Русаву с подругами её? — не поднимая головы, вкрадчиво молвил воевода. — Чего ж баба такого надумать может, что мужу боярому и воину не по уму?

Удивился Малко, но виду не показал.

— Того, что сторожа гаврановы на питие падки, а в брагу нынче зелье сонное влито. Где дозоры стоят, нам теперь ведомо, туда наперво и нагрянем. А на заре бабы, коих ты глупыми мнишь, ворота нам отворят.

— Глупые и есть. Стража до зари сменится. Не откроют бабы ворота, сами полягут от мечей. И воинство твоё напрасно к стенам подойдет, лишь выкажет себя. Мой-то план вернее будет.

Поглядел Малко на согбенную, напряженную спину воеводы недолгое время, вернул меч в ножны. Выдохнул Горазд, поняв, что миновала гроза.

— Поднимись, — сказал Малко. — Сказывай, что надумал.

Выпрямился Горазд, глянул на Малко впрямую.

— Проведу тайным ходом десяток твоих воев в городище, они стражу положат и ворота откроют. Но идти сей же час надобно.

— Ты уж отворил раз ворота, — поморщился княжич. — Как тебе верить-то?

— Твоя воля, князь, коль не веришь мне. Но будь я тем, кем счёл ты меня, висела бы Русава нынче с мальцом своим на воротных столбах, и подруги её обок, с обгорелыми пятками опосля допроса пристрастного. И ждали б тебя не спящие хмельные сторожа, а пращники да лучники на заборолах.

Долго думал Малко, глядя на воеводу, прикидывая и так и эдак.

— Для себя чего просишь? — вымолвил наконец княжич.

— Слова твоего, что меня и Олелю не тронешь.

Усмехнулся Малко, склонил голову набок, кивнул.

— Ну, так вот тебе моё слово — ни тебя, ни княгиню я не трону.

Повернулся Малко к дружинникам своим.

— Баян, бери людей, ступай с ним. Как сладите всё, сигнал дашь и ворота нам откроешь. А ежели чего худого воевода измыслил — головы его лиши.

Исчезал, теряясь средь могучих стволов свет факелов уходящих с воеводой дружинников.

— Неужто спустишь ему вероломство, Велизару жизни стоившего? — глядя вслед удаляющемуся Горазду, спросил Избор у княжича.

— Люба мне на моё благо измена, да отвратны изменники, — прищурился Малко.