Отступник - драма Федора Раскольникова

Глава девятая

Удивительно, как незаметно война вошла в плоть и кровь, захватила душу, стала привычным бытом, отнюдь не обременительным для человека, пережившего суровую зиму в голодных полумертвых городах, стала отдушиной, спасительным средством выстоять, выжить. Спасительным средством не только для отдельного человека. Странно, но война оживила замершую было жизнь республики. Война кормила, одевала, обувала новую армию, на что у республики так и не нашлось бы средств, не начнись эта война. Война одной части народа с другой его частью. Страна была объявлена на военном положении. В условиях военного времени стало легче проводить реквизиции запасов хлеба у крестьян, отнимать имущество у горожан, обирать церкви, музеи, сколачивать народ в трудовую армию. Обнаружился еще один источник материального обеспечения. Первые победы Красной Армии на фронтах гражданской войны открыли ей доступ к продовольственным и вещевым складам белогвардейцев, лучше обеспеченных материально, чем советская сторона. Это Раскольников знал по опыту. В каждом крупном населенном пункте, которые бойцам флотилии удавалось захватить, непременно обнаруживался склад с продовольствием или обмундированием, военным снаряжением. Это были государственные запасы, накопленные в царское время. Конечно, эти запасы когда-нибудь должны были истощиться, но пока они поддерживали жизнь молодой республики.

Флотилия сама себя обеспечивала продовольствием и снаряжением. Перебоев в снабжении продуктами питания личного состава не было. Моряки могли даже иногда отправить продуктовые посылки в тыл, родным. Пользовались этим и рядовые, и командиры. Тонкая, поэтичная Лариса, к удивлению Федора, проявила в этом деле неожиданную прыть, оказалась практичной, хваткой. Хотя бы раз в неделю ухитрялась отправить с оказией родным в Москву или матери Федора в Питер посылку с крупами, маслом, консервами. Иногда это были отрезы материи или обувь. Если среди военных трофеев обнаруживались какие-нибудь необыкновенные гардины, красивый ковер, Лариса не могла устоять перед искушением - переправляла их в Москву. Конечно, все это отдавало мародерством, но на мораль закрывали глаза: выжить бы.

В сентябре-октябре Волжская военная флотилия под командованием Раскольникова участвовала в крупных операциях войск Восточного фронта на ижевском направлении. Двигаясь вверх по Каме, преодолевая сопротивление сильной белогвардейской флотилии, которой командовал адмирал Старк, красная флотилия поддерживала артиллерией наступающую Вторую армию. Бои были жестокие.

Тяжелой потерей для Раскольникова стала гибель его первого помощника Николая Маркина. В самом начале октября вооруженный пароход "Ваня-коммунист", на котором находился Маркин, шедший в авангарде флотилии, вступил в бой с вооруженными пароходами белых, погнался за одним из них и попал под огонь неприятельской береговой батареи. "Ваня-коммунист" получил пробоину, на судне на чался пожар, Маркин приказал команде прыгать в воду, сам стоял за пулеметом, прикрывая отход товарищей, и погиб от прямого попадания вражеского снаряда.

Загнав белогвардейский флот в реку Белую, заминировав ее устье, Раскольников повел флотилию дальше вверх по Каме. При содействии флотилии части Второй армии овладели Сарапулом, городом, у которого железная дорога пересекала Каму.

Здесь следовало бы остановиться, подремонтироваться, но азарт овладел Раскольниковым, и, он это чувствовал, нетерпеливое желание идти вперед, гнать и гнать врага владело большей частью подчиненных ему моряков.

Флотилия продолжала поход по Каме и оказалась в тылу белых, впереди своих сухопутных войск.

Прошли верст тридцать от Сарапула, здесь разведка донесла, что неподалеку, у деревни Гольяны, находится баржа с пленными красноармейцами. Раскольников решил дерзнуть- спасти пленных.

Двинулись в Гольяны на трех миноносцах. Начинало темнеть. Раскольников приказал спустить красные флаги, вахтенным снять звезды с фуражек и бескозырок.

Вошли в Гольяны. На высоком берегу - белогвардейские солдаты, трехдюймовое орудие, в амбразуре колокольни - пулемет. У пристани колесный буксир. Тут и баржа, на ее палубе вооруженные люди в черных полушубках и косматых шапках.

- Огня не открывать до последнего, - распоряжался Раскольников. Попробуем увести баржу. Воспользуемся буксиром. Действовать решительно, не дать им опомниться. Иначе они могут забросать арестованных гранатами. Вахтенному начальнику: - Я - адмирал Старк. Действуйте от моего имени. Скажите им, что по моему приказу баржу берем на буксир, чтобы отвести в Уфу.

- Есть.

Поравнялись с баржей, вахтенный прокричал в мегафон:

- На барже! Его превосходительство адмирал Старк приказывает вам приготовиться. Сейчас возьмем баржу с арестованными на буксир и отведем в Уфу.

- А красные? - послышалось с баржи. - Они же в Сарапуле!

С подсказки Раскольникова вахтенный ответил:

- Сарапул сегодня утром занят нашими доблестными войсками. Красные бежали в Агрыз. Приказ ясен?

- Ясно…

Повернулись к пристани, вахтенный передал на буксир:

- По приказанию командующего флотом адмирала Старка возьмите баржу с арестованными и отправляйтесь в Уфу. Мы будем вас охранять…

С берега спокойно наблюдали, как пароход, выполняя приказ адмирала Старка, заводил буксирный конец, потом дернул и потащил баржу за собой.

В темноте пересекли линию фронта. Охранники на палубе баржи ни о чем не догадывались, с борта миноносца были видны покойные огоньки их папирос.

Утром пристали к сарапульской пристани. Матросы с миноносцев тотчас перешли на борт баржи, обезоружили охранников.

Открыли люк в трюм, спустили лестницу. Один за другим стали подниматься оттуда обросшие, истощенные, шатающиеся люди, оглушенные неожиданной радостью освобождения.

Более четырехсот человек оказалось в трюме, они вернулись в строй. 7 ноября после упорного штурма бойцы Второй сводной дивизии Азина взяли Ижевск, в штурме участвовали и освобожденные смертники гольяновской баржи.

В эти осенние дни наступления, смертельных схваток с чехами и белогвардейцами Лариса и Федор ни на один день не разлучались. Перед выходом из Казани у нее был выбор: могла остаться при штабе Пятой армии или при штабе Троцкого. Но она решила идти с Федором. В походе она исполняла обязанности флаг-секретаря командующего флотилией, проводила в судовых командах политзанятия, вместе с разведчиками ходила на боевые задания. Не ведая страха, прямо-таки лезла на рожон. Когда она в первый раз появилась у разведчиков, братишки устроили ей проверку: посадили на моторный катер-истребитель и понеслись под кинжальный огонь батареи чехов - изучать обстановку. Не выдержали нервы у рулевого, стал поворачивать назад, она удивилась: "Почему поворачиваете? Рано, надо еще вперед". С тех пор у разведчиков сделалась своим человеком.

Она продолжала удивлять Раскольникова. После происшествия с Троцким она держала себя с Федором так, будто в самом деле происшедшее между нею и Троцким не оставило в ней следа. Она была с ним ровна, льнула к нему, когда позволяла обстановка, требовала его ласк, и они наслаждались друг другом, как раньше, в Питере, когда не хватало ночи, чтобы устать от любви. Не то чтобы он ревновал ее к Троцкому. Но ему хотелось знать, чем же привлек ее к себе этот неказистый человек, совсем, казалось бы, ей не под стать. Но как заговорить об этом? Она молчала, а он не решался заговорить.

Однажды все-таки решился. Это было в устье небольшой бурной речки, вливавшейся в Каму, флотилия ремонтировалась после боев с чехами, ночь была ветреная, в стенку их с Ларисой каюты бились крупные волны. Он спросил ее о Троцком, и она ответила, не задумываясь:

- Знаешь, всякая женщина втайне мечтает, чтобы ее хотя бы раз в жизни изнасиловали.

- Троцкий тебя изнасиловал?

- Нет, но с ним все равно что тебя изнасиловали.

- Что же в нем такого особенного?

- Он жесток. Вот кто совсем не способен любить. Холодом от него веет за версту. Он не человек - дьявол. Этим он отличается от других мужчин. И от тебя. Конечно, и ты можешь быть жестоким. Когда этого требует от тебя твой долг. Он - такой от природы. Таков и твой Владимир Ильич. Тутзагадка. Никакая женщина не может перед этой загадкой устоять. Теперь ты спросишь: почему я осталась с тобой? Да потому же. Я - тоже человек. Мне не он нужен, мне нужен ты.

- И на том спасибо.

- Не сердись на меня, Федор. Я наделала в жизни много глупостей и не зарекаюсь, что не буду делать впредь. Ты должен мириться. Однажды я тебе это говорила. Если хочешь, чтобы я оставалась твоей, держи меня крепче. Со мной надо быть строгим. А ты - не строг. Будь строже.

- Как?

- Не знаю. Побей как-нибудь. Как мужики бьют, любя, своих баб. Учат. Поучи.

- Хорошо. Как-нибудь поучу.

- Ты не смейся. Я говорю серьезно.

- Извини…

Однажды он ее "поучил". У нее была дурная манера - в боевой обстановке, когда она находилась на борту корабля, она пыталась вмешиваться в распоряжения командиров. Хотя между ними был уговор: в боевой обстановке никакими действиями не отвлекать внимание команды. Но ее азартная натура не могла оставаться спокойной, когда, по ее мнению, команда делала что-то не так, она срывалась, пыталась приказывать. Однажды пришлось ему, как когда-то в Москве, взять ее в охапку и унести с мостика. Он втолкнул ее в каюту, в гневе ударил, она упала, он запер каюту.

После боя, когда все успокоилось, он пошел к себе. Сердце ныло, когда отпирал дверь каюты: как она? Она мирно спала, услышав, что он вошел, потянулась к нему, сонная, привлекла к себе, требуя ласки, будто и не было между ними размолвки.

В середине ноября Раскольников привел флотилию в Нижний Новгород на зимнюю стоянку. Телеграммой доложил об этом Ленину и Троцкому. В тот же день его отозвали в Москву. Перед отъездом он продиктовал прощальный приказ по флотилии: "Боевые товарищи, моряки Волжской военной флотилии! Кончая эту кампанию славными победами нашей флотилии, я не могу умолчать о ваших заслугах перед социалистической революцией и от имени республики приношу глубокую благодарность за все подвиги, совершенные вами… Благодаря вашим трудам, вашей храбрости, презрению к опасностям, вашему терпению Волга и Кама освобождены от разбойников-белогвардейцев и опять служат трудовому народу… Я горжусь тем, что мне выпало высокое призвание стать во главе лучших революционных моряков…"

В Москве Раскольников получил назначение на Северный фронт. Начинались наступательные операции только что сформированной Седьмой армии против белых в Прибал тике и в Белоруссии. Раскольников был назначен помощником командующего этой армией по морской части и введен в состав реввоенсовета Балтийского флота. Требовалось срочно привести в боевую готовность Балтфлот и обеспечить защиту приморского фланга наступающих войск. Задача была не из легких, флот находился в плохом техническом состоянии, не хватало топлива, на всех судах катастрофический недокомплект специалистов, фронты республики повытягивали с Балтики лучшие кадры, новые готовить было некому. Вместе с командующим морскими силами республики Альтфатером приступили к выполнению задачи.

Только начал разворачиваться Раскольников, как новое задание, странное и несвоевременное, смешало ему все карты.

Из Москвы его вызвали к прямому проводу. На проводе была Лариса, остававшаяся в Москве в качестве комиссара Морского генштаба. Она сообщила, что говорит от имени Троцкого, который предлагает Балтфлоту организовать морской набег на Ревель, нанести удар по базирующимся там английским кораблям, тем самым доказать англичанам, что пребывание в Балтийском море для них небезопасно.

Раскольников встревожился. Он докладывал Троцкому, что состояние Балтийского флота не позволяет пока активно использовать его в боевых действиях, тем более в морских сражениях. Неужели он не обратил на это внимания?

"…Троцкий высказал мнение, - продолжал выстукивать аппарат сообщение Ларисы, - что для успешности операции ты бы должен принять в ней личное участие. Прошу ответа".

Что означало это уточнение? Раскольников с недоумением смотрел на ленту с текстом. Но раздумывать было некогда, аппарат молчал, ждал ответа, и он продиктовал телеграфисту вопрос:

"В какой же роли я должен принять участие? Очевидно, в качестве политического комиссара, имея целью поднять настроение команды и не вмешиваясь в распоряжения оперативного характера командного состава? Так ли я понял Троцкого?"

"Определенно об этом ничего сказано не было, - ответила Лариса. - Я сейчас справлюсь по телефону у Льва Давыдовича".

Аппарат умолк ненадолго и снова стал выстукивать текст Ларисы:

"Было сказано: "Скажите Раскольникову, что эти суда во что бы то ни стало должны быть потоплены…" Лев Давыдович не видит причины, почему бы тебе прямо не принять на себя командование этой операцией, взявши в помощники опытного специалиста. Я предложила сразу Николая Николаевича Струйского…"

"Хорошо, прошу передать, что все будет исполнено", - ответил Раскольников.

Теперь было ясно. Его посылали на гиблое дело. Отказаться - нельзя. Троцкий не принял бы никаких объяснений. Исполнить - невозможно. Оставалось выполнять приказ и - будь что будет.

Командование Балтфлота могло выделить для операции небольшие силы линкор "Андрей Первозванный", крейсер "Олег" и три миноносца. Было неизвестно, какие силы английского флота вошли в воды Балтики, поэтому нельзя было ставить задачей набега на Ревель полное уничтожение противника, в лучшем случае - глубокую разведку, которая могла закончиться боем и уничтожением противника лишь при условии, если выяснится перевес над силами англичан.

Приняли такой план операции: линкор останется в тылу у Шепелевского маяка, недалеко от Кронштадта, крейсер выдвинется к острову Гогланд, а миноносцы проникнут к Ревелю, выяснят численность английского флота и там уже будут действовать по обстановке. В случае превосходства сил англичан миноносцы должны отойти к Гогланду под прикрытие тяжелой артиллерии "Олега", затем вместе с "Олегом" отступят к Шепелевскому маяку, под защиту двенадцатидюймовых орудий "Андрея Первозванного".

И с самого начала дело пошло, как и следовало ожидать, вкривь и вкось. В спешке не могли приготовиться к походу тщательно, в день выхода отряда из Кронштадта, 25 декабря, оказалось, что один из миноносцев из-за технической неисправности не может идти. Другой миноносец, уже в пути, когда дошли до Шепелевского маяка, неожиданно засемафорил, что погрузил мало топлива. В одиночку на миноносце "Спартак" пошел Раскольников, утром следующего дня, к Ревелю.

Едва поравнялись с траверзом Ревельской бухты, как в глубине гавани заметили дымок, затем другой, третий, четвертый, пятый. Вскоре определились очертания военных кораблей. Это были английские легкие крейсера, вооруженные 6-дюймовой артиллерией. "Спартак" развернулся на 180 градусов и полным ходом стал отходить на восток, к Гогланду. Англичане, обладавшие большей скоростью хода, стали настигать миноносец, когда сблизились с ним до предела орудийного выстрела, открыли огонь. "Спартак" отвечал залпами из всех орудий.

Разрывом снаряда контузило помощника Раскольникова по оперативной части Струйского, разорвало карту, по которой велась прокладка курса. На полном ходу миноносец наскочил на подводную каменную гряду. Сидя на подводных камнях, корабль продолжал отстреливаться из кормового орудия, но положение его было безнадежно. Раскольников приказал открыть кингстоны.

Англичане окружили миноносец и взяли его в плен, команду перевели на один из крейсеров, доставили в Ревель.

Раскольникова и еще одного пленного моряка, комиссара, перевезли в Англию в качестве заложников за английских военнопленных, содержавшихся в России.

В Москве предпринимались меры, чтобы выручить его и других моряков из плена. Страстно взялась за дело Лариса. Узнав о провале ревельской операции, она тут же помчалась в Нарву, поближе к месту событий, чтобы выяснить все обстоятельства случившегося. Получив сведение, что Раскольников находится в Ревеле, она разработала сумасшедший план вооруженного сухопутного рейда для его освобождения, рейда через всю занятую белыми Эстонию, и добилась утверждения этого плана в Реввоенсовете республики. По ее призыву был сформирован отряд моряков-добровольцев и отправлен в ее распоряжение под Нарву. Все было готово к рейду. Он не состоялся только потому, что выяснилось: англичане перевезли Раскольникова в Англию.

Не удалось освободить его силой оружия - удалось освободить дипломатическим путем. Лариса участвовала в переговорах с англичанами об обмене Раскольникова и его товарища по заключению на английских военнопленных. В мае 19-го года она привезла в Белоостров, на советско-финляндскую границу, где происходил обмен, семнадцать пленных английских офицеров, которые и пошли за него и его товарища…

В июне его направили в Астрахань - командовать Астрахано-Каспийской флотилией. Флотилия прикрывала вход из Каспия в Волгу, по которой шло снабжение центральных районов республики хлебом и нефтью.

Летом - осенью 19-го года тяжелые бои шли под Царицыном, захваченным белыми. Для флотилии Царицын стал второй Казанью. Раскольников водил под Царицын миноносцы и канонерки с тяжелой артиллерией, участвовал в наступательной операции, завершившейся освобождением Царицына и разгромом главных сил Добровольческой армии в Донбассе.

С открытием навигации 1920 года флотилия начала боевые действия на Каспийском море. Прикрывала со стороны моря красные войска, наступавшие на Баку, участвовала в рискованных операциях на противоположном берегу моря, освобождала акваторию Каспия от остатков белогвардейского флота.

Последней операцией Раскольникова на Каспии было взятие военно-морской базы англичан и белогвардейцев в бухте Энзели на южном, иранском, берегу моря. "Захватом в плен белогвардейского флота, в течение двух лет имевшего господство на Каспийском море, - телеграфировал Ленину Раскольников, боевые задачи, стоявшие перед Советской властью на Каспии, всецело закончены. Отныне Российский и Азербайджанский советские флоты являются единственными и полновластными хозяевами Каспийского моря. Притоку нефти к сердцу республики не угрожает никакая опасность…"

5

В июне 20-го года его вернули на Балтику, назначив командующим Балтийским флотом. Возвращался он на Балтику кавалером двух орденов Красного Знамени - высшей награды республики. Первый орден получил за Волгу и Каму, второй - за Каспий.

На Балтике было тревожно, ожидалось, в связи с наступлением Красной Армии на Польском фронте, вторжение английского флота в воды республики. Нужно было силами хотя бы части кораблей Балтийского флота остановить англичан.

К счастью, вторжение не состоялось. Можно было взяться за капитальное восстановление флота.

Повторялась старая история. Восстанавливать флот приходилось в условиях хозяйственной разрухи. Суда флота были изношены до крайности. Не хватало топлива, классных специалистов.

Положение осложнялось тем, что место кадровых матросов из рабочих, место Железняковых и Пелиховых, заняли новобранцы, пришедшие из деревень, разоренных гражданской войной. Они принесли с собой недовольство крестьянской массы политикой "военного коммунизма", продразверсткой. В матросских кубриках накапливались обиды на власть. Летом прошедшего года этот нарыв прорвался мятежом фортов "Красная Горка" и "Серая Лошадь". Мятеж был подавлен с помощью кораблей Балтийского флота. Что будет, если он вспыхнет на самих кораблях? В Кронштадте?

Свои опасения Раскольников выразил в докладе на имя ЦК и послал его в Москву, минуя Петроградский совдеп, через голову его председателя Зиновьева. С Зиновьевым у него не складывались отношения. Зиновьев не любил флота, проблемы, связанные с восстановлением флота, не были для него проблемами первостепенной важности. В докладе, посланном в Москву, Раскольников давал нелестную оценку работе учреждений Петросовета.

Содержание доклада стало известно Зиновьеву. Зиновьев вскипел, обратился в ЦК с жалобой на Раскольникова, расценивая его доклад как клевету по адресу петроградского партийного руководства.

И Ленину доклад не понравился. Он нашел его паническим, переслал в Петроград Зиновьеву с припиской: "Скажите Раскольникову, пусть не вмешивается в петроградские дела".

Произошло бурное объяснение с Зиновьевым. Раскольников и Зиновьев накричали друг на друга. Раскольников написал новый доклад. Из Москвы вместо ответа вскоре пришел вызов к Ленину.

Уезжал он в Москву с тяжелыми предчувствиями. Возможно, Ленин вызывал его не только в связи с его докладом. Был и другой повод для их объяснения. Может быть, Ильичу хотелось разобраться с ним по поводу его позиции в проходившей в то время в партии профсоюзной дискуссии. Позиция его в этой дискуссии была отнюдь не ленинской.

Странная это была дискуссия. Странно началась и странно проходила, захватив осенью-зимой 20-го года все партийные организации республики. Будто не было дел более важных в стране, только-только покончившей с гражданской войной.

Все началось с выступления Троцкого на одном из заседаний Цектрана Центрального комитета союза транспортных рабочих, где он высказался о необходимости огосударствления профсоюзов, включения профсоюзов в систему государственного управления промышленностью и распределения продуктов. Эти мысли затем он изложил в серии статей в "Правде". Они-то и вызвали неожиданно бурную реакцию в партии.

Раскольников не сразу понял, из-за чего весь сыр-бор. Ни в устных выступлениях Троцкого, ни в его статьях не было ничего такого, за что можно было его обвинить в отступлении от линии партии. Между тем именно в этом его упорно пытались обвинить вдруг ополчившиеся на него разные группы коммунистов. Первые и самые сокрушительные залпы по Троцкому прозвучали со стороны цекистской "группы десяти" во главе с Лениным, Зиновьевым, Томским. С одной стороны, ленинцы называли тезисы Троцкого "образцом пустоговорения", с другой - утверждали, что они вносят раскол между партией и профсоюзами. С одной стороны, признавали необходимым, в духе решений недавнего Девятого съезда партии, постепенное сращивание профсоюзов с органами хозяйства, их огосударствление, не видя, таким образом, в самом этом тезисе и термине, которым оперировал Троцкий, криминала, с другой обвиняли его в том, что он, проповедуя сращивание, ведет дело к сворачиванию профсоюзов. Не отрицали, опять-таки в духе решений Девятого съезда, необходимости "назначенчества", "оздоровления" профсоюзных кадров путем подбора людей, способных "завинчивать гайки", а с другой стороны, видели в стремлении Троцкого "перетряхнуть" профсоюзы коварный замысел.

С одной стороны, с другой стороны, с третьей…

Сам Троцкий воспринимал нападки на него с легкомысленным пренебрежением. Он был уверен в своем могуществе. Подсмеивался над оппонентами. К Ленину он относился с почтением, но и над ним подсмеивался. Особенно его смешила ключевая фраза во всех высказываниях Ленина о профсоюзах, фраза о том, что профсоюзы - это школа ком мунизма.

- Так ведь и простое производственное совещание рабочих - такая же школа, - говорил он, поблескивая стеклышками пенсне. - В чем особенность профсоюзной школы - непонятно никому, и самому Ильичу. У кого-то он взял эту фразу, не вдумавшись. А попугаи Зиновьев, Рудзутак и кто там еще ее растиражировали.

Раскольников, возмущаясь очевидной несправедливостью нападок на Троцкого, пытался защитить его позицию, показать ее соответствие решениям Девятого съезда партии и обвинял нападавших на него в демагогии, нагнетании истерии вокруг несущественных вопросов. Но, странно, в споре Ленина с Троцким большинство партийцев поддерживало Ленина, не считаясь ни с какими фактами. Как и прежде, довлел над сознанием партийцев авторитет Ильича.

В парторганизациях выбирали делегатов на предстоявший вскоре Десятый съезд партии. По указанию ЦК выборы проводились по платформам. Раскольников, поддерживавший платформу Троцкого, делегатом съезда не был избран.

Ленин встретил его в Москве неприветливо. Не подал руки, не пригласил сесть. Выслушал молча его доклад о флотских делах. Когда Раскольников упомянул о своих разногласиях с Зиновьевым, Ленин резко его оборвал:

- Довольно, - и стукнул рукой по столу. - Я просил Зиновьева передать вам, чтобы вы не вмешивались в дела петроградской организации. Он передал?

- Да, передал.

Помолчав, Ленин сказал:

- Вам нужно сработаться с Зиновьевым.

- С Зиновьевым невозможно сработаться, - ответил Раскольников.

- Тогда подайте в отставку, - сказал Ленин и опять пристукнул рукой по столу.

- Хорошо, я так и сделаю, - ответил Раскольников.

- До свидания. - Ленин уткнулся головой в бумаги.

- До свидания.

Выйдя от Ленина, тут же, в Совнаркоме, на клочке бумаги написал заявление, оставил в секретариате. И все.

Все. Отставку приняли с поспешностью, которая могла бы и оскорбить. Ни в ЦК, ни в Совнарком его не вызывали, объяснений не потребовали. Даже не предложили новой работы. Но он не оскорбился. Он понимал: несогласных с собой Ильич отвергал без колебаний.

В конце января Раскольников сдал Балтфлот на руки своему начштаба Кукелю. Во время поездок в Кронштадт, на другие базы флота простудился, слег. Врачи сказали: нужно лечение на юге. С Ларисой отправились к Черному морю.

Едва живыми добрались до Новороссийска - поезда ходили еле-еле, были переполнены.

Случайная встреча в дороге со старым петроградским знакомым Раскольниковых, Караханом, заместителем наркома по иностранным делам и начальником брата Ларисы Игоря, только что вернувшегося из Афганистана, определила дальнейшую судьбу Раскольникова: Карахан предложил ему отправиться, по выздоровлении, полпредом в Афганистан. Довод Карахана был неотразим: его ведомству катастрофически не хватало образованных партийцев, знающих иностранные языки, Раскольников же - человек с двумя высшими образованиями, знал французский, немецкий, английский, в университете к тому же изучал восточные языки…

В марте вспыхнул мятеж в Кронштадте. Кое-кто из товарищей Раскольникова по Балтфлоту оказался арестован, в том числе ни в чем не повинный Кукель. Пришлось выручать его из рук чекистов. Вмешательство в его дело, по просьбе Раскольникова, самого Дзержинского вывело его из тюрьмы.

Готовясь к отъезду в Афганистан, Раскольников попросил разрешения сформировать персонал полпредства из военных моряков; ему разрешили, и он забрал с собой Кукеля.