Ответная угроза

Глава 15 Лед тронулся…

7 декабря, воскресенье, время 18:15

Москва, Кремль, Ставка ВГК.

— Что думают наши маршалы по этому поводу? — жёлтые глаза вождя смотрят на меня, будто я единственный здесь маршал. Нас тут, как собак…

И что я могу думать? Этой новостью всех, будто чаном по голове прихлопнуло. Огромная благодарность Арсеньевичу за послезнание, для меня совсем не новость, но всё-таки. Японцы врезали сегодня, — нет, по-нашему времени уже вчера, просто сегодня там раньше настало, — по Пирл-Харбору. Военно-морская база США на Гавайях. Разность часовых поясов аж в тринадцать часов сказывается. Там было восемь утра 7 декабря, у нас, соответственно, в этот же самый момент — 6 декабря, семь часов вечера. Ужин у меня дома тогда закончился, и Ада потащила меня в шашки играть. А в это время япошки утюжили америкосов.

Однако приходится отвечать.

— Лично я думаю, что накрылись американские поставки во Владивосток. Японцы начнут караваны из Америки топить.

— Подгоним туда свои танкеры или просто купим в США, — немного подумав, отвечает Сталин. — Мы с японцами пока не воюем.

Ну, да. Гнать топливо через Атлантику, нашпигованную «волками Дёница», опасно. Кстати…

— Товарищ Сталин, так что? Американцы объявят войну Японии? Германии тоже?

Сталин принимается набивать трубку.

— Рузвельт по телефону сказал, что в настоящее время Конгресс принимает решение объявить войну Японии. Президент уверен, что примут. С Германией вопрос будет решён чуть позже.

Германии тоже войну объявят? Объявят, объявят, только не помню, когда, — бурчит из своего закоулка Арсеньевич. Что объявят, это я и сам знаю. Не зря тот корреспондентик про второй фронт меня пытал. Мне интересно — когда.

— Тогда ситуация выравнивается, — размышляю вслух. — Что через Атлантику, что по Тихому океану есть опасность для перевозок.

— Но во Владивосток короче… — Сталин поджигает трубку и выпускает первые клубы ароматного дыма. Немного раздражает его манера курить во время совещаний, потому что сразу самому хочется.

И что характерно, все остальные только и делают, что слушают нас, не прерывая. Но нет, Мехлис вступает.

— А что, Дмитрий Григорич, армия испытывает дефицит топлива?

— Нет, Лев Захарыч. Мы, конечно, стараемся экономить, но убийственного дефицита нет.

Далее товарищ Сталин объясняет всем, как изменится международная обстановка. Короче говоря, заметно изменяется баланс сил в нашу пользу. Понятно почему. То ли США отсиживается в сторонке, ограничиваясь материальной помощью, то ли напрямую вступает в войну.

В кабинете возбуждённый шумок. Судя по лёгким шёпоткам, народ считает, что японская угроза ослабеет. Наверное, да. Любой стране воевать на два фронта тяжело. Но есть но.

Сухопутные силы Японии в Китае, Квантунская армия никуда не денется. С США будут вести боевые действия ВМФ Японии и относительно небольшие десантные соединения. Так что японскую угрозу снимать с повестки дня не стоит. Об этом Сталин и говорит. А затем вдруг разворачивает тему совсем другой стороной. И снова смотрит на меня. Что-то меня его пристальное внимание напрягать начинает.

— Ми думаем, что нам тоже стоит подумать, со своей стороны… — Сталин подходит к карте и показывает трубкой, — об ослаблении нацисткого блока. Товарищи, не пора ли выводить из игры Финляндию? Товарищ Павлов, что вы думаете об этом?

Опять я! Да что ж такое! Встаю, говорю и тут же сажусь.

— Ничего не думаю, товарищ Сталин. Если будет приказ, Финляндия будет разгромлена в самое ближайшее время.

— В какое конкретно время, товарищ Павлов? — в глазах проблёскивает одобрение, но продолжает давить. Только меня на это не купишь. Приём известный, сначала начальство выдавливает из тебя обещание, затем ужесточает требование и загоняет в угол, выжимая из тебя всё до капли. И попробуй нарушить заявленные сроки!

— Не могу сказать, товарищ Сталин. Всё внимание уходит на Германию и её южных соседей. Полагаю, что если предыдущая финская кампания уложилась в три месяца, то на этот раз всё будет гораздо быстрее.

— Ви замнаркома, товарищ Павлов, ви должны владеть обстановкой везде и полностью.

— Я и владею, товарищ Сталин. В настоящее время Финляндия не представляет собой никакой угрозы, поэтому и не обращаю на неё внимания.

— Советую вам обратить на неё внимание, товарищ Павлов.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

Некоторое время непонятно чем недовольный вождь морозит меня взглядом, потом неуловимым жестом позволяет сесть. Это что сейчас было? Ломаю голову уже в сидячем положении.

Всё выясняется уже в десятом часу вечера, когда загруженный и заряженный железной волей верховного многозвёздный народ расходится. Меня вождь притормаживает. Не только меня.

Состав и расположение оставшихся наводит на подозрительные мысли. Слева от Сталина Молотов, справа — Берия. Я на своём месте, поодаль, как обвиняемый перед трибунальской тройкой. И вождь снова сверлит меня взглядом, подняв глаза от какой-то газеты перед ним. Отвечаю вопросом в глазах, перевожу взгляд на остальных, затем повторяю процесс. Жду.

— Скажыте, товарищ Павлов, кто вам позволил бэз разрэшения правительства биседовать с американским послом?

Автоматически на лице моём рисуется недоумение. А, так это он о том корреспондентишке, а с ним был ещё один важный мистер. Всё-таки аукается мне та вольность.

— Ни с какими послами я не беседовал, товарищ Сталин. Столкнулся как-то в буфете Большого театра с двумя американцами. Но посла среди них не было. Был, как его… атташе по культуре вроде. И сотрудник газеты. То ли «Таймс», то ли «Санди таймс», не помню… а что случилось?

Глаза Сталина вспыхивают жёлтым огнём, как у камышового кота. Молотов мягко поясняет:

— Члены правительства и все должностные лица должны согласовывать интервью с Политбюро.

— Так я и согласовал, — пожимаю плечами. Невинный жест и слова вызывают замешательство у всех. Триумвират удивлённо переглядывается.

— С кем вы согласовали, товарищ маршал? — мягко спрашивает Молотов. Интересно, они тоже этой методикой пользуются, как и я? Если всё хорошо, то по имени-отчеству, если нет, то по званию обращаются?

— С вами, Вячеслав Михайлович, — Молотов передо мной не провинился, поэтому мне можно его так величать, хе-хе. — Вернее, с вашим ведомством. Вы же занимаетесь внешними сношениями, вот я и решил, что это ваше дело.

— Что-то я такого не помню, — теперь Молотов пожимает плечами на строгий взгляд вождя.

— Вам должны были передать, Вячеслав Михайлович. В конце разговора с американцами я отправил их в МИД. Как раз для согласования текста интервью. И сам туда позвонил. Кто-то из ваших замов ответил, не помню точно фамилии. Деканозов… есть такой? Вроде он.

Теперь Сталин и Берия глядят на Молотова, тот, по моему впечатлению, еле удерживается от того, чтобы не поёжиться. Хотя Берия смотрит как-то дежурно…

— Деканозов — человек Берии, — вмешивается в мои недоумения Арсеньевич. Ишь, ты! Как причудливы дела твои, господи…

— Я проверю, — заверяет Сталина Молотов.

— Не понял, Вячеслав Михайлович, — вежливо и зеркально мягко обращаюсь к нему. — К вам что, американцы не приходили, что ли?

По растерянному виду догадываюсь, что нет.

— Газета «Нью-Йорк Таймс», — Сталин припечатывает газету ладонью, — опубликовала интервью с советским маршалом Павловым. Заголовок «Маршал Павлов не советует США нападать на Германию».

От неожиданности издаю короткий смешок. На яростный взгляд Сталина развожу руками:

— Ничего подобного я не говорил.

После чего вождь разражается гневным спичем, в котором прилетает и мне и Молотову. В стиле «один позволяет себе лезть, куда не следует», — это про меня. «Второй ушами хлопает», — это про Молотова. Заодно и Берию цепляет, который тоже прохлопал. Уже своими ушами. Он ведь ответственен за всё, что происходит в стране. А уж с маршалами тем более.

Не вижу никакого ущерба для СССР. Ощутимого. По-видимому, изоляционисткая партия в США сделала свой ход против Рузвельта. Вроде есть такая партия.

— Иосиф Виссарионович, — не дёргается при этом обращении, значит, не всё потеряно, — раз уж мы собрались по этому поводу, давайте обсудим, чем это нам может грозить, и какие выводы надо сделать?

— Напримэр, разжаловать тэбя до майора и в штрафбат отправить! — снова сверкает на меня глазами вождь. — Ти жы любиш всех туда отправлять!

Но видно, что уже остывает.

— Куда партия и правительство отправит, туда и пойду, — делаю вид послушный и слегка придурковатый. — А что штрафбат? Мои самые героические части. Немцы их, как огня, боятся.

— Вы поймите, Иосиф Виссарионович, — опять пропускает личное обращение мне на радость, — не мог я им отказать. Как бы я себя показал? Если бы грубо отказал, выглядел бы хамом. Разве можно так с союзниками? Если бы убежал, выглядел бы трусом. Тоже не хорошо. Боевой генерал и даже маршал боится перекинуться парой слов с каким-то газетным писакой? Это ведь урон даже не столько мне, сколько стране. Репутацию СССР создают её люди. А тут знаменитый маршал Павлов будет выглядеть хамом или трусом. Не мог я на такое пойти.

Сталин окончательно успокаивается.

— И что теперь? — блестит на меня стёклами пенсне Берия. — Так и будешь храбро давать интервью всем подряд? Чтобы эти писаки имели возможность врать напропалую?

— А вот тут вы заблуждаетесь, товарищ Берия, — его-то я по имени называть не буду. — Теперь у меня, и не только у меня, у всех должностных лиц всех ведомств есть железная причина отказывать всем иностранным журналистам в интервью в частном порядке.

— Я думаю, товарищ Сталин, надо по партийным каналам немедленно разослать директиву на этот счёт. Ссылаясь на этот случай, определить жёсткий порядок контактов с иностранной прессой. Зацензурировать, ссылаясь на военное положение.

Конкретное предложение окончательно успокаивает вождя. Его надо обдумать, оценить, принять решение, реализовать. Короче, есть чем заняться, всё лучше, чем молнии метать в подчиненных.

Неожиданно Сталин резко меняет тему.

— Ви подумали, как будете действовать на финском направлении?

— А что тут думать, товарищ Сталин? Военные всегда поступают по жёсткой схеме. Пошлю туда группу из отдела боевой подготовки. Инструкторов по самым разным военным специальностям. Изучу ТВД. Перегруппирую силы. И ударю.

Тут приходит в голову одна идея, которую немедленно озвучиваю.

— В составе лётчиков-инструкторов пошлю Василия Сталина. Поближе к столице будет. А то он постоянно в бой рвётся, кровь молодая играет, а погибать ему нельзя. Тот же моральный урон стране.

— Сколько он самолётов сбил? — Сталин видимо смягчается при упоминании сына.

— Восемь штук, это месяц назад было. Но зная его, думаю, уже больше. Геройствовать помаленьку я ему разрешаю. Ему десятку надо набить, чтобы с чистой совестью Героя присвоить.

— Как у вашего сына дела? Борисом его зовут? — вождь, а параллельно с ним и остальные, все смягчаются лицами.

— Да, Борис. Честно говоря, повезло мне с ним. Получил серьёзную рану, комиссован, признан ограниченно годным, сейчас инструктором работает. Готовит корректировщиков миномётного огня. Он корректировщик хороший.

— Инвалид и продолжает служить? — это Берия интересуется.

— Да какой он инвалид? — отмахиваюсь. — Прихрамывает. Бегать пока не может. Но думаю, через полгода-год восстановится. Чего ему? Организм молодой…

10 декабря, среда, время 19:35

Минск, квартира маршала Павлова.

Наслаждаюсь семейным общением. После совещания Ставки весь следующий день провёл в наркомате и генштабе. Для Польши, Чехословакии и Германии надо готовить огромное количество карт. Особенно для таких городов, как Варшава и Берлин. Операции по их взятию не за горами. Надо готовиться. Командующих Карельским, Ленинградским и Северным фронтами вызывать не стал, просто отзвонился и озадачил.

Адочка, разок выиграв у меня в шашки, за что была изругана и обвинена в неуважении к маршалу Советского Союза, сидит у меня на коленях. Шура гремит посудой на кухне, парни тоже дома. Они закончили обучение группы курсантов, сейчас идёт набор следующей, а у них после «сватовства» несколько дней выходных.

«Сватовством» они назвали сдачу экзаменов в присутствии «покупателей», представителей частей, которые приехали за выпускниками. Отсутствие особого ажиотажа свидетельствует о квалифицированной работе моих ребят. Все работают точно, небольшие отличия только в скорости. Но как говориться, все точны, но некоторые точнее. Пара ребят получила знак первого класса специалистов. Один — третий, остальные, как и планировалось, второй. И за первоклассных парни получили презент, можно сказать, взятку. По ящику трофейных благостей за каждого. Одну шоколадку не преминула стащить Ада.

Бороться с этим бесполезно. И смысла не вижу. Доступ к трофейным явствам имеют только передовые и самые успешные части. Им и без того надо лучших отдавать.

— Пап, я всё понимаю… — меня берут под прицел умоляющие глаза Бориса, — но когда ты нас уже на передовую возьмёшь? Тоска же зелёная! Наши ребята там бьются, кенигсберги берут, а мы в тылу отсиживаемся.

Яков молчит, но поддерживает друга всей своей семитской физиономией.

— Кенигсберг диверсанты вскрыли. Как консервную банку, — замечаю по поводу кенигсбергов. — Не ваша профессия.

— Как сказать, папочка, — слегка ехидно хмыкает Борька. — Я, как ты знаешь, в черте города тоже работал. Ребята были довольны.

— Оборонительные бои не совсем то, Боря, — однако задумываюсь. Если есть миномёты и пушки, то и корректировщики всегда где-то рядом.

— А чего вы так заскучали? Вас же там Турок веселит. Как он там, кстати?

— Забрали нашего Турка, — состраивает грустную физию Яков. Борька почему-то смеётся.

— Только-только таблицу умножения на восемь заучил, как его диверсанты к себе забрали, — продолжает грустное повествование с неожиданным поворотом Яков.

— В хозблоке он отличился, — объясняет Борька. — Уж больно ловко скотину резал. Комроты диверсантов его и приметил. Яков его спрашивает, к чему? То скотина, а то немцы. А какая разница? Это диверсант уже говорит… опять же выносливый он, как конь.

Выпучиваю глаза от неожиданности. И меня так срубает от хохота, что Адочка чуть вверх не подлетает. Ха-ха-ха, валюсь на диван. Парни и Адочка, — эта исключительно из солидарности, — поддерживают меня смешками.

Смеховая терапия оказывает на меня благотворное воздействие. Напряжение последних дней, которого я не замечал, отпускает меня. Ощущение лёгкости, словно почти приросший к спине тяжёлый рюкзак скидываешь.

— Слушайте, ребята! — в голову приходит идея, и не нахожу причин её мариновать. — А давайте я вас на Карельский фронт командирую. Ставка решила всерьёз Финляндией заняться. Будете делать то же самое, но, во-первых, смена обстановки. Во-вторых, к столице ближе, ты, Яша, хотя бы по дороге к родным на ночку заедешь. В-третьих, разрешаю вам осторожненько, но побывать на передовой. Финны в контрбатарейной борьбе не сильны, так что не так опасно…

Парни резко воодушевляются, но затем начинают чесать репу.

— А как же здесь? Пропустим один выпуск?

— Без вас они не работали, что ли?

Из смущённого тыкмыканья кое-как добиваюсь описания положения дел. Штатные инструкторы, тянувшие лямку до прихода моих молодцов, быстренько сообразили, что благоприятный момент, вот он! И, не теряя времени, удрали на фронт.

— М-да… проблемка, — теперь я чешу репу.

— Ладно. Пропустим, так пропустим. Тогда у вас на всё про всё две недели. На Карельском фронте. Ну, плюс дорога на туда-обратно. А если кого-то подловим на выходе из госпиталя, то возобновим курсы.

Есть и резервный вариант. Центр боевой подготовки №2 в Смоленске, на базе артучилища. Так что без корректировщиков фронт не останется.

9 декабря, вторник, время 09:15

Минск, штаб Западного фронта.

Импровизированный небольшой кинозал.

Это вотчина моих комиссаров во главе с Фоминых. Вынужден признать, ребята пропаганду вытаскивают, надо будет отметить.

На экране ад, взгляд сверху. Сердце наполняется злорадным торжеством. Перед нами прокручиваются кадры, отражающие исполнение моей хрустальной мечты с самого начала войны. Массированная бомбёжка Плоешти. Тяжёлыми бомбардировщиками ТБ-7. Казанский завод наконец-то смог выпустить с лета, аж семь штук. Кто-то скажет мало, да я и сам так скажу, только есть пара резонов, снимающих остроту претензий. Во-первых, параллельно шли работы по модернизации машин. Во-вторых, жрут топливо, как мастодонты эпохи динозавров.

Что меня особенно впечатлило, — надо бы поощрить инженерный корпус завода, — полностью решена проблема герметизации и увеличения практического потолка до 11 тысяч 500 метров. Можно и на двенадцать километров выпрыгивать, если машина без бомбовой нагрузки.

Ничего даром не даётся. Кроме пятого движка-компрессора самолёт снабжается запасом жидкого кислорода, за счёт которого авиадвигатели не задыхаются на такой высоте. Экипаж расширен на пару человек: стрелок и двигателист, который и занимается подачей кислорода в двигатели. Оно вроде и без него может работать, но оптимальный режим лучше достигать под контролем специалиста.

Насколько понимаю, криогенные технологии тот ещё геморрой, но слава ВКП(б), мне туда влезать не надо. Итогом всех модернизаций стало небольшое падение грузоподъёмности, но не настолько заметное, чтобы обращать на него внимание. И возня с сжижающими кислород установками.

Ещё одно следствие улучшения конструкции — отправил свой воздушный КП на модернизацию. Остальные мои командующие, — у кого есть Фокке-Вульф-189, — последовали моему примеру.

Насколько понимаю, съёмки ведутся с одного из бортов с левого фланга и чуть со стороны.

Сначала внизу тёмная громада поверхности планеты, слегка оживляемая редкими слабыми огоньками. Флагманский борт, идущий впереди километрах в пяти, — остальным видны его огоньки, — сбрасывает несколько осветительных бомб. Мы этого не видим. Кинооператор делает паузу и включает съёмку, когда над поверхностью расцветают ярко светящиеся шары. Вот они! Нефтяные вышки, дороги, наливные ёмкости, недалеко НПЗ.

И начинается суета. Ого, сколько у них тут зениток! Заполошно мечутся по небу прожекторные световые пучки, мелькают вспышки зенитных орудий. Не, не достанете. Наши бомберы на высоте одиннадцати километров и пикировать не собираются.

Опять пауза и вот уже любуемся на поля разрывов, вспыхивающих один за другим. Нет необходимости пикирования и прицеливания, удар наносится по площади такого размера, что промахнутся невозможно. Бомберы опоражниваются кассетными бомбами один за другим. Площадь поражения, отмечаемая гигантскими кострами, всё увеличивается и увеличивается…

Кино кончается быстро, идёт всего пятнадцать минут. И то здорово. Оперативно киношники сработали, удар был нанесён в ночь с воскресенья на понедельник. Вспыхивает свет. Чуть помаргивая, привыкая к освещению, мой штабной генералитет переглядывается.

— Горит и рушится планета, — напеваю негромко, гадко ухмыляясь. — Над вашей родиною дым. А нам на всех нужна одна Победа. С ценою за ваш счёт не постоим…

Неожиданно для самого себя пробивает. Климовских, что сидит рядом, удивлённо косится, затем начинает трястись в приступе сдерживаемого смеха. На нас весело оглядываются остальные. Встаю.

— Ну, что товарищи? Огромная благодарность службам товарища Фоминых. Вы, Александр Яковлевич, представьте списки тех, кто обеспечил киносъёмку на предмет вынесения благодарности. Командира можно к Красной звезде представить. Пару-тройку медалей «За боевые заслуги» тоже не жалко. Про денежные премии не забудьте.

— А теперь пойдёмьте. У нас много работы. Особенно для авиации. С этого дня объявляю для Германии и всех её войск режим тотального воздушного террора, — после короткой речи продвигаюсь к выходу. Оживлённо переговаривающийся генералитет следует за мной. У нас, натурально, много работы.

9 декабря, вторник, время 20:30

Минск, ж/д вокзал.

— На позиции Адочка провожала бойцов, — что-то у меня сегодня настроение приподнятое, вот и заражаю им всех окружающих.

Адочка хихикает, прижимаясь к Шуре. Парни тоже оживлены. Только сейчас понимаю, как они застоялись без горячего дела. Молодые, кровь играет. Хоть они обучают курсантов любо-дорого, — их выпуск по результатам лучший, с изрядным запасом, — но до преподавательской работы надо немного состариться. Чтобы шило в одном месте не мешало. Пожалуй, так и надо с ними. Поработали с курсантами, прошвырнулись на передовую. Опять же там боевой стаж идёт, один к трём. Им, конечно, ни к чему, в армии не останутся, но может пригодится. Да само по себе активное участие в боевых действиях — огромный плюс в биографии. Их будущие дети будут иметь полное право гордиться своими отцами.

— Опять дети уезжают, — вздыхает Шурочка.

— Там спокойно, Шур, — утешаю. — Нет, ничего не скажу, стреляют и всякое может быть, но они инструкторами едут, а не в штурмовые части. А вы там в горячие места не суйтесь.

— Зачем нам соваться? — подёргивает вещмешок Яков. — Мы эти места создавать будем.

С удовольствием хохочу.

— Вот это правильный подход! — хлопаю парня по плечу. — Кстати. Я ж забыл вам сказать! Нет, вы всё равно узнаете, завтра в Совинформбюро будет… короче, мы Плоешти разхерачили. Кассетными бомбами.

Шурочка дёргает меня за рукав за то, что ругнулся при Адочке. Борис расцветает всем лицом, молодец какой, и объясняет не понявшему масштаб новости Якову.

— Румынский нефтедобывающий район. Весь вермахт горючим снабжает.

Он преувеличивает, но я не поправляю. Тридцать процентов потребности в горючем Плоешти Германии обеспечивает. Теперь их не будет. Не меньше месяца. Да и потом, выйди ещё на прежние показатели.

Поезд подаёт гудок, проводница приглашает в вагон. По очереди обнимаем парней, те заскакивают на подножку, исчезают за дверью. Отходим к окнам, за которыми появляются их весёлые лица. Всё, как обычно, как в мирные времена. Только форма на нас и охрана вокруг. И зенитные платформы в комплекте с пассажирскими вагонами. Но они уже смотрятся, как анахронизм, до Минска вражеская авиация уже давно не достаёт.

10 декабря, среда, время 09:45

Львов, штаб Украинского фронта.

Рокоссовский.

— Всё понял, Константиныч? — голос маршала по ВЧ звучит немного странно, но знакомо.

— Так точно, Дмитрий Григорич.

— Тогда действуй. Сил у тебя достаточно, свой источник ГСМ под рукой, если что всё-таки понадобится — звони. Конец связи.

— До свидания, Дмитрий Григорич.

Считается, что ВЧ-связь прослушать невозможно, но маршал не полагается полностью ни на кого и ни на что. Это только часть разговора. Рано утром мне шифровку принесли, длинную-предлинную. Там и было предупреждение о сеансе ВЧ-связи, которую в Львове всего неделю назад организовали. Вернее, восстановили.

Наш маршал — гений, не иначе. Фон Рунштедт только собирается начать отступление, а Павлов уже раскладку даёт, что и как он будет делать. Это уму непостижимо. Возвращаюсь из узла связи в кабинет, достаю из стола текст радиошифровки. Только что закончившийся разговор был дополнением к ней.

Сообщение от маршала Павлова Д. Г.

Командующему Украинским фронтом генерал-полковнику Рокоссовскому К. К.

От 10 декабря 1941 года.

Ожидается, что разгром нефтеносного района Плоешти подтолкнёт фон Рунштедта к отступлению из Украины на территорию Венгрии или Румынии. Ставка не исключает вероятность существования соответствующего приказа немецкого генштаба.

Предполагается, что отступление фон Рунштедт организует таким образом, чтобы надежно оторваться от войск Южного фронта. Предположительно отход его войск будет проходить следующим образом:

1. Вследствие слабости авиации и дефицита топлива движение будет происходить исключительно по ночам, чтобы избежать авиаударов по колоннам и эшелонам. Также возможно движение в нелётную погоду.

2. Арьергард будет взрывать мосты, минировать дороги и разрушать железнодорожное полотно. Постановка засад маловероятна. Принимаемые немцами меры замедлят продвижение войск Жукова. Считаю, что Жуков не сможет догнать фон Рунштедта.

3. Первоначально движение немецких войск будет в сторону Венгрии. Из логистических соображений. Из Венгрии ближе к Германии. В случае давления с севера со стороны Украинского фронта направление изменится в сторону Румынии.

Исходя из вышеизложенного, предлагаю:

— Разработать план действий против отступающей группы армий «Юг» с целью нанести им потери не менее, чем в 70% от личного состава и техники. С учётом действий войск Южного фронта и, возможно, Приморской группировки.

— План боевых действий прислать мне немедленно в штаб Западного фронта.

— Приступить к исполнению плана до утверждения его Ставкой.

— Координацию общих действий с Южным фронтом и Приморской группировкой возлагаю на вас.

— Предлагаю широко задействовать диверсионные подразделения, авиацию, в частности, полк ночных бомбардировщиков.

Замнаркома обороны, спецпредставитель Ставки, маршал Павлов Д. Г.

Заходит генерал-майор Маслов.

— Ознакомься, Алексей Гаврилович. План действий прикинем прямо сейчас. Исполнять начнём сегодня. Времени на раскачку нам не дают.

— Кто не даёт? — начштаба усаживается за стол и начинает читать. — Маршал?

— Скорее, немцы…

13 декабря, суббота, время 12:00

Московское радио

'От советского информбюро!

Вчера, 11 декабря США объявили войну Германии! Мир объединяется против фашизма! Победа будет за нами!

За последние несколько дней авиация Северо-Западного, Западного, Украинского и Южного фронтов нанесли ряд ударов по немецко-фашистким войскам на территории Украины, Польши, Венгрии и Курляндского котла. Бомбёжкам подверглись порты Лиепая, Вентспилса, Риги. Были нанесены воздушные удары по Данцигу, Лодзи, Варшаве!'

15 декабря, понедельник, время 14:15.

Ленинградский фронт, позиции 23-й армии.

Борис.

На полковом КП появляется Яков. С небрежной бесцеремонностью дёргает рукой, изображая отдание чести. И где только научился? Я так не умею.

Первое время забавно было наблюдать, с каким пиететом относятся к нам местное командирство. Так бы нас с нашими сержантскими треугольниками в петлицах могли и затюкать, но с нами майор Осадчий, спец из отдела боевой подготовки СевЗапфронта. А это дяденька серьёзный, эмиссар самого маршала Павлова. Кстати, юморной дядька. Как-то его спросили, а не родственник ли я тому самому Павлову?

— Нет, — ответил с непроницаемым лицом. — Дальний однофамилец.

Пока окружающие слегка пучили глаза, пытаясь расшифровать ответ, мы с Яковым не удержались от смешков. Позже всё равно узнали, конечно. Для сарафанного радио тысяча километров не расстояние.

— У тебя всё готово? — вопрошает Яков. Формальный вопрос, конечно. Как у меня не может быть готово, когда уже больше часа тут торчу? Отмахиваюсь в знак положительного ответа.

— Тогда начинаем? — Яшка смотрит на комполка. С ожиданием глядят пятеро курсантов. Ещё столько же в соседнем НП.

Мы их дрючим прямо на месте. До обеда с ними занимались. Яшка у себя, я — здесь. Обучение в боевой обстановке имеет огромные плюсы. Надо отцу сказать, чтобы веселее время провести. А то скучно в учебном центре.

Теория в немедленном сочетании с практикой. Короткая лекция, зубрёжка, практическое задание. Мы тут с Яшкой козыряем на полную. Пока стажёры сверяются по таблицам, мы заранее пишем ответ на задание. А задание боевое, между прочим. По реальным вражеским целям лупим. Затем сверяем. И если стажёры не ошиблись, ответ совпадает. Если ветра нет. Ветер пока не заставляем учитывать. Но сегодня безветренная ясная погода.

Приятно вспомнить, как стажёры на меня глазами лупали…

Комполка даёт согласие.

— Я — первый, — да, знаю, знаю. Яков опять говорит очевидное. Разрывы от его гаубиц прикроют мои миномёты от звуковой разведки.

Он обращается к связисту.

— Дай сигнал Дикобразам: Старт!

Условный сигнал на беглый огонь по установочным данным от Яшки. Через минуту над нами свистят снаряды и обрушиваются на позиции фиников. Отдаю команду своим, которых я прозвал Акацией. Ещё через минуту комполка, наблюдающий за результатом в трубу, видит, что мы накрыли фиников с предельной точностью. Легко это понять по его сияющей физиономии.

— Это называется «огневой шторм», — назидательно поднимает палец вверх Яшка. — Немцы так в Минске делали.

Стажёры и даже командиры смотрят на него с огромным пиететом.

— Мы с ними тоже так делали, — бурчу в ответ.

— Ого! — вскрикивает комполка. — Блиндаж накрыли!

Через десять минут кошмар для фиников заканчивается. А ещё через десять к нам врывается комдив.

— Вы чего вытворяете⁈ Почему не предупредили⁈ После артподготовки надо в атаку идти, а у нас ничего не готово!

Майору Осадчему приходится полковника успокаивать. Мы с Яшкой не можем, нас дикий ржач распирает. От слов Осадчего ещё больше.

— Товарищ полковник, как это не предупредили? Только что прошли учебные артиллерийские стрельбы. Плановые.

Полковник так забавно ошалевает, что мы с Яшкой отворачиваемся. Сил наших больше нет.

— Учебные?

— Да. Вон и стажёры сидят…

19 декабря, пятница, 09:10

Балтийское небо между Таллином и Хельсинки.

Особая авиагруппа Северного фронта, Василий Сталин.

До сих пор потряхивает от восторга. До чего чудесная машина! Почему-то мои друзья, моя воздушная охрана, отнеслись к ней сдержанно: «хороший аппарат». Хороший аппарат⁈ Дурни! Обладать такой ласточкой, всё равно, что обладать девушкой с фиолетовыми глазами, чудной фигурой и… ну, я не знаю… натурально пепельным цветом волос. Не крашеными, а натурально пепельными. Или натурально белыми. Обладать такой девушкой, единственной в стране, уже огромная награда и счастье. Ни у кого такой нет, а у меня — есть!

Как же мне повезло-то! Совершенно случайно в управлении ВВС узнал, что в Мурманск привезли эту красавицу. Американка из Англии. В единственном числе. ТТХ на уровне, сравнимом с Як-7М, плюс-минус, но какая же красавица эта Аэрокобра!

Сутки тратим на изучение, — все надписи на английском, а я знаю только немецкий, — надписей на приборах и разбор переводимых на ходу инструкций. Английский лётчик-инструктор, гнида империалистическая, успел только показать на пальцах, как делать посадку, и укатил на свой английский остров. Вышел спор с Володей Анохиным, старшим моей команды, упёртым парнем. Не пускал меня за штурвал, хотел первым опробовать, тропинку мне протоптать.

— Хорошо, — научился с ними разговаривать, с этой шайкой, что ко мне Павлов приставил. — Но если разобъёшь машину при посадке, пристрелю на месте.

Хрен его запугаешь, но задуматься заставил. Скрепя сердце, но разрешил. Поставил условие: садиться не менее, чем с третьей попытки. Как будто без него не понимаю! Зануда!

Всё получилось! А через два дня уже крутил в небе все бочки и петли. В скорости разворота ишачок обходит! И на нём же сюда прилетел. Прилетели. В три приёма. Мурманск — Архангельск, Архангельск — Ленинград, Ленинград — Таллин. Не совсем Таллин, но рядом. В Мурманск-то мы летели на трёх самолётах, один двухместный, учебный Як.

Порезвился на своей красавице пару дней, в бой нас не торопились выпускать. Павлов и здесь достал, позвонил Жданову, нас и притормозили. Хотя, может, и не Павлов, тут есть и поближе. Маршал при отправлении специально меня к телефону попросил и категорично приказал не геройствовать.

— Ты там будешь главным инструктором. Это намного важнее, Вась, — маршал вздохнул и добавил. — Мы договорились?

А я что? Если со мной по-людски, то и я не дикарь какой-то…

— Договорились, Дмитрий Григорич. Но один-два самолёта мне надо сбить. Сами знаете.

— Знаю, — опять вздохнул. — Самое главное, ребят слушайся. Им ведь за тебя голову оторвут. И я буду первый, кто это сделает.

Дал слово. А куда деваться? В конце концов, он — легендарный маршал, а я всего лишь капитан. Параллельно с нами, на аэродром перегнали дюжину новых Як-7М из Смоленска. Некоторое время Смоленский авиазавод будет работать исключительно на нас. Месяц-полтора. Это примерно сорок-пятьдесят самолётов. На Финляндию хватит.

А вот и финский берег, на котором раскинулся стольный град Хельсинки. Наша цель, наш полигон, наша жертва. Мы не одни летим, моё звено прячется в стороне на фоне облаков. Не скрываясь, летит эскадрилья пешек под прикрытием и при поддержке двух звеньев чаек. Понаблюдаем.

На окраине Хельсинки аэродром, на него и наваливаются пешки. Сразу после чаек, которые «причёсывают» зенитное прикрытие эрэсами. Техника многократно опробованная. Чайки атакуют с другого направления, зенитки вынуждены перенацеливаться на них, но эрэсы уже летят, а чайки упархивают в сторону. Зенитчики не успевают, и тут их и аэродром накрывают бомбами. Кассетных тут пока нет, ими только ТБ-7 могут пользоваться. Но бомбовый удар густой, хватает всем.

Дойчи даже там, на западе, ничего не могут противопоставить. А уж эти-то непуганые… расплываюсь в улыбке. И не только от удачной атаки бомберов, не без погрешностей, пара пешек зацепили пригороды города. Слышал один раз, как выразился маршал Павлов: «Ничего, пусть вражеские города тоже познают ужас бомбёжек».

А улыбаюсь от того, что на горизонте показывается восьмёрка мессеров.

— Гросс, ты видишь? Приём.

Это меня Анохин спрашивает. Вижу, вижу, Володя.

— Действуем по схеме, Вал. Отбой связи.

Схема элементарная. Мессеры попытаются достать пешки. Задачка, между прочим, не из простых, пешки не так просто взять. У многих из них на фюзеляже одна-две звёздочки, там на Западном фронте. Зазевавшийся мессер из крупнокалиберных пулемётов срубают запросто. Тем надо подобраться сзади снизу, там у пешек мёртвая зона. Но её прикрывают чайки, тоже очень неудобный противник для немецких асов.

Так что мессеры, держась на расстоянии, пытаются найти брешь в рое чаек и подобраться к бомберам. Мы в это время выныриваем из облаков сзади. Каждая пара выбирает цель… есть! Взят в ножницы! Жму гашетку, моя коброчка сотрясается от залпа, мессер разносит в щепки. О, дьявольское чувство наслаждения в такие моменты! Я завязал все пять огневых точек на общую гашетку, 37-миллиметровая пушка, два 12,7 мм пулёмёта, два пулемёта 7,62. Даже танку не поздоровится!

Доворачиваем вправо, под прицел попадается ещё один. Залп! С-сука, промах! Не удивительно, когда цель поперёк курса идёт и слишком далеко. Отворачиваем в сторону, эффект неожиданности мы использовали. В море падает кучка обломков и один мессер в огне кувыркается навстречу ледяной балтийской волне. Вторая пара тоже взяла свою дань во славу бога войны.

— Гросс, не будем увлекаться. Приём.

— Зачем увлекаться, Вал? Видишь, они уходят и один отстаёт? Приём.

— Тогда мы отвлекаем основную группу. Приём.

— Действуем. Отбой связи.

У-ф-ф-ф! Выдыхаю. Думал, спорить будет. Мы уже догоняем улепётывающих асов. Уже обречённый мессер виляет из стороны в сторону, но нас двое и мы снова берём его в ножницы.

— Антон, ты. Приём.

— Понял. Отбой связи.

Антон начинает стрельбу, мессер уходит на резкое снижение. Слишком предсказуемо. А вот выброс лётчика с парашютом мы прохлопали. Добить не успеваем. Ладно, Фриц, встретимся ещё. Возвращаемся. Счёт 3:0 вполне себе результат, при их двойном-то перевесе. Если ещё не считать пары десятков самолётов на аэродроме.

Мягко и бережно сажаю свою Коброчку. Отгоняю под масксеть. Немного сижу при открытом фонаре, впуская в лёгкие потоки плотного и холодного воздуха. После удачного боя всегда приходит откат, как после близости с любимой женщиной.

Нам навстречу бежит комполка, его перехватывает Анохин, докладывает. Формально он — командир звена. Комполка, он чуть ниже его ростом, не дослушивает, хватает в объятия. Затем и нам достаётся.

— Пойдёмьте, ребята, — ведёт нас к себе.

— По капельке? — комполка достаёт откуда-то снизу склянку.

— Нет, Пётр Никифорович, пока день, пить не будем. А то вдруг… — ловлю одобрительный взгляд Анохина и в голову приходит идея.

— Вот что, товарищ подполковник, давайте организуем ещё вылет. Там с другой стороны Хельсинки вроде военный завод стоит? Немцы не будут ждать сегодня второго налёта. Тем же составом, а, Пётр Никифорович?

— Что-то вы как-то резко… — комполка теряется ненадолго. Хватается за телефон.

— Товарищи, вы тогда идите в столовую. Чайку попьём.

Он не опаздывает. Пока столовские девчонки кипятили чайник, стреляли в нас глазками и метали на стол всякую всячину, он и приходит. И сначала уважительно нас слушает.

— Володя, ты ничего не заметил? — меня переполняет торжество, когда вижу недоумение в глазах командира звена. Я обошёл его на вираже! Как бы ни в первый раз. Остальные, включая комполка, заинтересованно прислушиваются.

— Что я должен был заметить? — Володя напрягается. Смотрю и молча улыбаюсь.

— Мы догнали мессеры. Тебе ничего это не говорит? А ведь моя Кобра чуть медленнее Яков.

Имею удовольствие наблюдать, как понимание, словно болотный пузырь, всплывает в его глазах.

— Да, у них тут одни Эмили, — не даю ему сказать первым, Володя откидывается на спинку и хлопает себя рукой по лбу.

— А что это значит? — осторожно интересуется комполка. Сразу обнаруживает своим ворпросом обстоятельство. У них мало опыта.

Парни начинают объяснять наперебой, а я берусь за парящий бодрящим духом бокал. «Эмиль» — самая первая партия мессеров. Их постоянно модернизируют. Сейчас на Западном фронте их и не встретишь, доминирует «Фридрих», серия с лучшими ТТХ. И скорость больше и потолок выше, мотор мощнее. «Фридриха» я бы не догнал. Даже новым Якам нужна какая-то фора. Между Яками и «Фридрихами» примерный паритет. Якам их догнать трудно, «Фридрихам» оторваться невозможно.

— Ну, Фридрих, ну, Эмиль, — никак не просекает комполка, — и что?

И тут же смущается от внезапной тишины и нашего концентрированного внимания.

— Это значит, — берёт на себя роль учителя неразумных Володя, — что мы будем гонять их, как зайцев. У нас самолёты лучше, мы их запросто настигнем, если что.

— И квалификация местных лётчиков так себе, — добавляю и уточняю. — Я о немцах говорю. Слабенькие они тут у вас. Мы их, как куропаток бить будем.

За возникающим сиянием на лице комполка тоже забавно смотреть.

Ближе к вечеру мы слетали ещё раз и разнесли тот завод у Хельсинки в мелкую щебёнку. И никакие мессеры уже не пытались нам мешать.

Окончание главы 15.