Ответный удар 2

Ирак, Ар-Рутба 25 мая 2019 года

Ар-Рутба — небольшой, торговый в основном городок на стратегической трассе в Иорданию — приобрел особое значение во время иракского эмбарго. В девяносто первом году — строители из ФРГ закончили сооружение дороги высшего класса, по сути — германского автобана на восемь полос через всю территорию Ирака. Когда началась первая Война в заливе — он уже был готов к торжественному открытию — но его так и не открыли. После того, как Запад перекрыл Ираку кислород — дорога неожиданно приобрела стратегическое значение. У Иордании — нет собственной нефти, поэтому контрабандные поставки нефти из Ирака приобрели для нее особое знание, на них Иордания жила больше десяти лет. Нефтепровода не было, бензин, нефть — переправляли огромными бензовозами. С другой стороны — за нефть в Ирак шли продукты и ширпотреб: на этом Иордания тоже неплохо наварилась, став одной из самых благополучных стран Залива не имея, как я уже говорил ни барреля нефти на своей территории. Тогда — Ар-Рутба, до этого небольшой приграничный городок, населенный в основном осевшими на земле бедуинами превратился в огромный базар: продавалось все, от мешка риса до внедорожника высшего класса. Сейчас, после того, как Ирак «освободили», по пути случайно ввергнув его в гражданскую войну — Ар-Рутба постепенно стала терять свое значение — но до конца так его и не потеряла. Здесь — до сих пор жили и работали целые контрабандистские кланы, состоящие в основном из бедуинов, здесь можно было купить все, в том числе и то, чего покупать нельзя. Здесь же — один из главных «лазов», то есть путей нелегального пересечения границы. Об этом все знают и с этим ничего не сделаешь.

Все дело в бедуинах. Кочевые племена, они издревле расселены на территории всего арабского Востока и ни одно правительство — ничего не может сделать с ними и с их кочевой жизнью. Понятие «бедуин» происходит от арабского «бидун», то есть «без», обозначает человека, у которого ничего нет. Например, нет документов: выдаваемые им паспорта бедуины воспринимают как отличную туалетную бумагу. У многих из них нет никакого дома, они так и живут всю жизнь в походных шатрах — при том, что сегодня рядом с шатром часто стоит современный внедорожник или пикап вместо верблюда. Нельзя воспринимать их как дикарей: у них есть музыка, поэзия, все они обзавелись спутниковыми антеннами, бензиновыми дизель-генераторами, многие — автомобилями. Почти невозможно найти бедуина, у которого нет автомата Калашникова. Просто они такие, они держатся за свой образ жизни и свои традиции, чтобы не раствориться в сонмище народов и народностей, населяющих Ближний Восток. Зарабатывают на жизнь они разведением скота и, к сожалению, контрабандой.

Чтобы вы понимали ситуацию до конца — скажу, что в нашем случае бедуины представляют собой опасность и серьезную. Иордания, где правит потомок Пророка Мухаммеда — достигла в приручении бедуинов, вероятно, наиболее серьезных успехов среди всех стран Залива. В структуре иорданских вооруженных сил существует уникальное подразделение — Специальный разведывательный полк-61. Это полк, в который набираются только кочевые бедуины, они обучаются современной тактике действий малых разведывательных групп и в одиночку и приносят присягу своему Монарху (в жилах которого тоже течет бедуинская кровь), после чего каждому из них выдается винтовка SACO TRG триста тридцать восьмого калибра. Эти бедуины — так и продолжают кочевать по пустыне, но у каждого под рукой спутниковый телефон и при необходимости — они готовы прибыть в точку сбора. В случае нападения на Королевство — агрессору придется столкнуться с десятками отлично подготовленных снайперов, появляющихся как будто из-под земли, и сделав свое дело, столь же быстро исчезающих. Именно этот полк — может быть задействован в эвакуации из страны Аль-Малика. Бедуины — за редким исключением не хранят верности какому-то правительству, они хранят верность своему народу. И если с той стороны пришли гости — они просто обязаны оказать гостеприимство, иначе они станут отступниками и отщепенцами. Точно так же они обязаны оказать гостеприимство и Аль-Малику, если он знает нужные слова и ничего не сделал против них. Бедуины ни в коем случае не являются исламскими экстремистами — но традицию гостеприимства и помощи любому гостю они не могут нарушить. А перебросить одного человека через границу не проблема — бедуины постоянно укочуют со своим скотом через границу и их бесполезно останавливать, границ они не признают. Единственный наш шанс — это перехватить Аль-Малика до того момента, пока он не попадет к бедуинам. Если попадет — будет плохо, бедуины обязаны защищать гостя даже ценой собственной жизни…

На спидометре — сто семьдесят. Амани — сидит на переднем сидении, поджав под себя ноги — она почему то любит так ездить, хотя мне это кажется странным и неудобным. В гудящей полосе окна — ничего не видно, но я знаю, что там есть, в Ар-Рутбе я был и все это видел не раз. Вокруг нас — пустыня, эта часть Ирака наиболее безлюдна. Смазанными зелеными пятнами — мелькают редкие оазисы, в остальном — буро-желтая каменная пустыня, редкие золотистые пятна полей пшеницы — некоторые бедуины и местные фермеры умеют ее возделывать. Местная пустыня — это не песок, а просто голая, малоплодородная, каменистая земля, бесконечная цепь низких холмов, лощин, вади — русел сухих рек. Перепад температур здесь может достигать сорока градусов, поэтому большая часть валунов здесь треснутая или расколотая. Зимой тут идет снег, когда он тает — русла вади наполняются потоками воды, поток такой сильный, что может унести верблюда или корову. Много каменных осыпей, редкое жилье, черные платки бедуинских палаток, бормотание дизель-генераторов. Поселков почти нет — земля бесплодна и не дает пропитания ни человеку ни его животным, чтобы выжить — надо кочевать. И, посреди всего, посреди сурового каменного безмолвия — алые заплатки пустынных роз. Это — местное чудо, бедуины считают, что набрести на место, где растут пустынные розы — большое счастье. И не дают травить такие места своему скоту.

Алые пустынные розы…

— Ты уверена, что он там? — спрашиваю я Амани, которая сегодня на редкость молчалива

— Нет — отвечает она — он может быть там. Ты знаешь правила, кто задает вопросы — тот долго не живет.

Да. Я знаю правила. По этому же принципу построена Аль-Каида — никто не должен задавать вопросов, никто не должен делать карьеру. Каждый должен ждать, пока ему сообщат то, что он должен знать или пригласят перейти на другую ступень тайной иерархии. Кто проявляет активность — автоматически попадает под подозрение и заканчивает жизнь на мусорной свалке где-нибудь в окрестностях Карачи. Вот почему — американцы никогда не внедрят своего человека в Аль-Каиду. Они не умеют ждать.

А я умею. И даст Аллах- сегодня дождусь — расправиться с человеком, который предал своих, хуже того — убил своих и стал духом. Я долго этого ждал и заслужил это — Аллах свидетель, заслужил…

— Почему ты так хочешь его убить? — Амани словно читает мои мысли.

— Почему? Он предатель, душа моя. Он был одним из нас, а стал одним из них. Русские — ненавидят предателей, для русского предатель — худшая из тварей на земле. Многие умирали под пытками, опасаясь только одного — предать. А Аль-Малика никто не пытал. Он сам принял решение предать и предал. Перешел на сторону врага. Теперь он — один из самых опасных людей в Аль-Каиде, опасный не по тому, что он говорил на ролике в Ютюбе — а что он делает.

— Мой брат тоже был предателем… — говорит Амани — получается, его убили правильно?

— Твой брат не переходил на сторону врага. Твой брат всего лишь решил прекратить войну, которая ни к чему не ведет. Он же не стал израильским агентом?

— А если бы стал?

Я молчу. Раздражение — поднимается во мне подобно мутной пене в кипящем котле

— Что ты хочешь от меня услышать? Я не могу отказаться от себя самого, ты это знаешь.

— И я не могу отказаться от себя самой. Вот почему у нас ничего не получится. Мы слишком разные…

— В чем разные? Разве у вас верность своему народу — не одна из высших добродетелей?

— Да. Но еще важнее — быть верным своим убеждениям.

Да черт побери…

Я внезапно кручу руль и мы, так, на скорости около ста восьмидесяти — меняем полосу, уходим к самой обочине. Мимо, рыкнув возмущенным гудком — пролетает огромный МАЗ с сорокафутовым контейнером на прицепе.[7]

Амани чуть не слетает с сидения, хватается за все, за что можно. Через съезд, предназначенный специально для бедуинов — мы вылетает с дороги в пустыню, скорость около ста. Под колесами — камни, нас подбрасывает как на трассе Париж-Дакар. Никогда сам по ней не ездил — но с набчелнинцами разговаривал, было дело.

— Ты… с ума сошел!

Да. Наверное — сошел. Все мы здесь — немного сумасшедшие — потому что только так и можно тут выжить. На сорокой год долгой и страшной войны…[8]

Я останавливаю машину. Выхожу Передо мной, в нескольких сантиметрах от колеса — куст низкорослых, ярко-алых роз. Пустынные розы Ирака. Я знал, что в этот месте они есть — не раз ездил по дороге…

Я срезаю одну. Самую высокую и красивую. Открывая дверь, встаю на одно колено. Так — рыцари преподносили дамам свои дары. Воин с Севера — никогда не встанет на колени. Теперь — уже никогда…

— О, Аллах… ты совсем сумасшедший.

Да. Наверное, я сумасшедший. Бидуна. Только потому — и остаюсь в живых. Потому что сумасшедших — хранит Аллах, верно?

Задержались мы — гораздо дольше, чем на то рассчитывали. Поэтому — даже то, что остаток пути я проделал на скорости свыше двухсот — это не помогло.

На окраине города Амани, уже приведшая себя в относительный порядок — сказала остановиться. В ее глазах — как и в моих — жидкой ртутью плескалось безумие. На всякий случай, я стянул покрывало с заднего сидения там, на сошках — стоял готовый к бою пулемет. Взял его, потому что в одиночку и без пулемета — ехать опасно.

— Это они?

Амани присмотрелась

— Да. Не надо, это свои.

— Сегодня кент, а завтра мент… — пробормотал я

— Что?

— Да так. Русская поговорка, потом объясню. Не езди с ними, пригласи кого-то из них в нашу машину.

— Хорошо…

Амани вышла из машины. Я отпер дверь со стороны водителя, и, подумав, перетащил пулемет на переднее. Двигатель, естественно, не выключал коробка — тоже на передаче…

Амани подошла к большому, длинному китайскому джипу, оттуда вышли двое, оба в арабской одежде. Палестинцы — я их узнаю по кашиде в белую и красную клетку, стиль Арафата, почти все палестинцы — мужчины так носят. Амани расцеловалась с обоими, коротко переговорила — потом пошла с одним из них к нашей машине. За джипом — стоял китайский же пикап, и на нем — был пулемет. Совсем, я смотрю, тут охренели в атаке — это запрещено, что в Багдаде, что в Басре — такого не встретишь. Впрочем — может быть ЧВК открыли и легализовались. У нас то же самое вся братва частные детективные и охранные агентства пооткрывала. Только у нас цена вопроса — Макаров, а здесь — пулемет ДШК.

Она открыла свою дверцу, справа — но увидела пулемет и передумала. Жестом показала палестинцу садиться назад, сама тоже села назад.

— Это Хайрат — сказала она, представив нас друг другу — а это Искандер. Он хороший друг.

Палестинец подозрительно посмотрел на нее — не исключено, что он понял, насколько я хороший друг. А арабы этого не любят. Впрочем — плевать.

— Салам алейкум — широко улыбнулся я

— Ва алейкум салам — настороженно сказал палестинец

Амани заговорила скороговоркой на своем диалекте, объясняя, что Аль-Малик мне личный враг и у нас с ним кровная месть. Палестинец — косился на пулемет, с его места он был виден. Кровник с пулеметом — только этого тут не хватало.

— У нас мирный город — сказал он — нам тут не нужны неприятности.

— Неприятности будут, когда полиция и Мухабаррат перевернут город вверх дном. Если я покажу им тело Аль-Малика — они уйдут. Я готов заплатить за информацию, если она окажется правдивой.

Палестинец — почесал жидкую бородку

— Пятьдесят тысяч амрикаи — заявил он

Это было дешевле, чем я рассчитывал. Я достал пакет из-под сидения, выудил оттуда две пачки стодолларовых купюр. Передал ему.

— Остальное получит, когда мои руки будут красны от крови моего врага — заявил я

Палестинец возмущенно заголосил — ему не понравилось, что я ставлю его честность под сомнение. Амани — скороговоркой успокоила его, объясняя, что я не местный и потому не знаю их традиций.

Палестинец немного успокоился. Сунул купюры в карман широкой, свободной рубахи…

— Я слушаю… — напомнил я

— Он у людей племени Азенах… — сказал палестинец

Племя Азенах — крупнейшее бедуинское племя в мире. Их него — произошли правящие дома Саудовской Аравии, Кувейта и Иордании, но его центр и шейх, правящий племенем — живет как раз в Ираке.

— Они знают, что этот человек — исполнитель Аль-Каиды и враг государства? — спросил я

— Знают. Он пришел к ним раненым, они не могли оставить его, это противоречит традициям их гостеприимства.

Я верю. Это действительно так.

— Они просят не проводить военную операцию и не убивать его на территории племени. Иначе на них будет месть.

Это тоже правда.

— Я не хочу этого делать. Но пока месть на мне. И я сделаю то, что сочту нужным. Я тоже мужчина и воин.

Палестинец нехорошо покосился на Амани

— Вчера — границу перешел караван. Вооруженные люди, их здесь никто и никогда не видел. Они будут в городе, им передадут твоего человека и они уйдут с ним за границу. Племени — обещаны большие почести.

Так и есть — Иордания. Это могут быть и боевики и спецназ.

— Когда будет передача? Где?

Палестинец посмотрел на часы

— Совсем скоро. После намаза.

Вот же ублюдок…

— Едем… — я включил передачу — и только попробуй солгать…

Ар-Рутба — город совсем небольшой, в нем только одна главная улица. Трущобы не считаем. В свое время — американские морские пехотинцы именно на этой улице наткнулись на «черных аистов» — боевиков в черном и с черными чалмами. Это был личный отряд Аз-Заркави, отряд непримиримых…

Палестинец — смотался сразу, как только я остановил машину. Не помогло даже то, что я предложил еще пятьдесят за то, что он и его отряд примут участие в ликвидации Аль-Малика. Полиция здесь есть — но в случае перестрелки еще неизвестно на чью сторону она встанет. Пограничная стража поголовно куплена кланами контрабандистов, на нее — надежды тоже мало.

Придется справляться самим. Если сейчас над городом повиснут вертолеты — передача сорвется и Аль-Малик гарантированно уйдет.

Та одежда, которая на мне есть и борода — поможет мне сойти за местного. Тут полно людей, которых никто не знает — кто-то приехал покупать, кто-то продавать и никто на это не обращает внимания. Я замотал лицо шарфом, достал мешок из багажника. Впереди — был перекресток, его надо было перекрыть.

— Слушай меня. Слушаешь?

Амани кивнула

— Да.

Я буду слева. Проезжай перекресток и разворачивай машину. Как начнется стрельба — спрячешься за ней, поняла?

— Да.

— Не рискуй. Просто перекрой дорогу, чтобы они не прошли напрямик.

— Я поняла. Я не девочка, вообще то…

— Знаю.

— Негодяй.

— Тихо. Все серьезно. Давай. Аллаху Акбар…

Аллаху Акбар…

Шаг в сторону — и я уже в толпе. Арабской толпе. Арабская толпа — воспринимается как… как залегший в засаде хищный зверь, присутствие которого чувствуешь каждой клеточкой своего тела. Она едина, она — и есть зверь. Пока он не обращает внимания на тебя — но стоит только чему-то произойти, чему-то, что выделит тебя из безликой массы — и случится беда. Ты уже не уйдешь, толпа моментально сплотится вокруг тебя и раздавит. Иногда — я даже им завидую. У нас кричи — не кричи — бесполезно. Здесь же… толпа встает с места как хищный зверь и не ляжет, пока не напьется крови…

Я бреду в такт со всеми, ничего не выделяюсь. У арабов — семенящий шаг, и если идти как-то по-другому — тебя моментально заметят. На плечах мешок — либо продаю, либо что-то купил. Иду, присматриваюсь. Первые этажи всех домов — превращены в лавки, продают в основном одежду. От торговцев уличной едой — гарь и задорные крики. Торгуют в основном мясом — пожаренным и завернутым в лепешки. Под ногами — сплошной слой грязи, в основном бумажная обертка и полиэтиленовая упаковка всех видов. Ее столь много, что она немного пружинит под ногами.

Мне надо место, где на меня не обратят внимания секунд восемь — и такое место есть. Прогал между домами — как грязный, вонючий отнорок — и там никого. Я ныряю туда. В нос — бьет застарелая вонь, это место используется как туалет местными жителями, сделать настоящий туалет — пустынникам не приходит в голову. Я расстегиваю штаны, делаю свое дело, осматриваясь. Вроде все чисто, где-то наверху — бухтит дизель — генератор. Но никого нет — и это главное. До верха — два с половиной, раньше — не проблема — но сейчас. Отпускаю мешок — он на тонкой, но прочной бечеве, привязанной к поясу. Раз! С места, подпрыгнув, цепляюсь за край крыши, пальцы соскальзывают, поэтому все надо делать предельно быстро. На краю — подтягиваюсь, раскачиваюсь, цепляясь за край — чудом удается забросить ногу. В любой момент ждут крика — примут за вора и линчуют. Но крика нет. Одна рука соскальзывает — но мне удается перехватиться и снова зацепиться. Еще одно усилие — и я на краю плоской, как и все здесь — крыши…

Есть…

За бечеву — подтягиваю мешок. Мешок — едва слышно звякает железом…

Крыша. Плоская — на Востоке все крыши плоские, из не строят в расчете на дождь или слежавшийся снег как в Европе. Покрыта чем-то вроде вара, во все стороны — паутина проводов, самых разных, и вездесущие большие синие баки для воды. Американцы — привозили сюда в них техническую воду для баз, потом они разошлись по рукам местных жителей. Бормочут дизель-генераторы — централизованное энергоснабжение в Ираке есть, но далеко не везде. В Багдаде есть, например, а здесь нет.

Осторожно пробираюсь по крышам, выходя на позицию. Кое-где — вижу лежаки, многие так и спят летом на крыше — но сейчас лежаки пусты. Самую большую опасность — представляют провода, они не изолированы, и током — только так ударит.

Так… наверное, здесь. Не далеко и не близко. Здесь.

Достал из кармана веб-камеру, поставил на парапет — так, чтобы смотреть на всю улицу. Настроил изображение на мобильнике — это намного лучше, чем высовываться и смотреть каждую минуту — не едут ли.

Теперь оружие.

Не зная, с чем придется столкнуться — кроме автомата я взял и винтовку. Винтовка это моя, личная, очень сильно переделанный Тигр-308. Приемник переделан для того, чтобы принимать магазины Сайги, в том числе и американские, на двадцать пять патронов. Тяжелая ствольная коробка — такие начали производить только последние пару лет, конкретно эта — нигерийский заказ, они заказали большую партию снайперских винтовок Драгунова под привычный для них патрон.308. Переходник под прицел НАТО из титана, и на нем — прицел US Optics 1.1-10 — самый лучший на мой взгляд при стрельбе до тысячи метров. Уже здесь — в оружейных мастерских Гвардии мне поставили американский пламегаситель совместимый с быстросъемным тактическим глушителем ААС. Его не надо накручивать — он просто застегивается на стволе специальным рычагом. Получившаяся винтовка — ничуть не хуже той, которой вооружен американский спецназ. А по надежности — намного лучше.

Рядом — мой короткий Вепрь, на него — я прицепил белорусский двухканальный прицел LEMT[9] последнего поколения, почти что ACOG только вдвое дешевле. Это — на случай, если все пойдет совсем уж плохо, пока пусть побудет у меня за спиной. Снайперскую винтовку я снимаю с предохранителя и досылаю патрон в патронник. У Амани, если что — остался пулемет, они не полезут на пулемет. Тем более — если их взять в два огня…

Черные мысли лезут в голову — но думать ни о чем не хочется. Я просто гоню их и все. Мне не интересно, какого черта Аль-Малик нашел в исламе. Я не хочу думать, почему он не видит того, что везде, где есть ислам — там бедствия, голод, нищета, война. Мне плевать на его духовные искания и искания таких же как он предателей — своей Родины и своего народа. Как говаривал Александр Иванович Лебедь — все мы люди взрослые, и отвечать тоже будем по взрослому. Каждый, забредший в своих духовных исканиях в Медресе Хаккания или в террористический лагерь в долине Сват — должен знать, что за это будет смерть. Они тоже — еще никто не раскаялся, что нес смерть нам. Почему должны каяться мы. Смерть им — и точка.

Истекая потом, лежу у парапета крыши, а мысли скверные — скверные. По-хорошему — прекращать надо это дело, да вряд ли получится. Что у меня, что у Амани. Как сказал наш великий герой анекдотов Василий Иванович Чапаев — привыкаешь убивать. Вот так и у нас — мы просто привыкли решать проблемы убийством. Не получается по-другому.

Не выходит.

От нас — мысли перескакивают к тому, что происходит вокруг. По сути, то, что мы сейчас делаем — это борьба с ветряными мельницами. Мы пытаемся отстоять менее агрессивный ислам против более агрессивного, хотя корень зла — сам народ и то, что он творит. Оговорюсь — у нас в России, в традиционных регионах — ислам не так опасен, он почти что стал равен христианству, еще одна религия и все. Свод моральных правил, которому надо следовать. Тут все от народа зависит, понимаете? Вон, в Кении резня идет между мусульманами, пришлыми в основном, беженцами из Сомали и христианами. Так христиане — мало чем отличаются от джихадистов, вон, недавно, вывесили ролик в Youtube. Два христианина с ножами над телом взятого в плен и оперативно прирезанного мусульманина. Один говорит: ты чего будешь? Я — печень. А я — отвечает второй — сердце хочу. Это они людоедством собрались заниматься, если кто еще не понял. А по вероисповеданию они христиане, с крестами на прикладах автоматов. Их хоть в зеленых человечков заставь верить — они все равно людей кушать будут…

Здесь, в Ираке — народ получше, потому что Саддам в свое время вольницу прижал, все таки целое поколение при Саддаме жило. А еще до этого — англичане переселяли сюда людей из Индии, перенаселенного Индостана — и переселили так много, что в двадцатых — тридцатых тут конкретный межнац был, не с англичанами, а с индусами махались. Вообще, англичане индусов по всему Ближнему Востоку, по всем колониям расселяли, как людей, привыкших за двести лет к британскому раджу[10] и могущих послужить опорой британской власти на долгие годы. Многие из тех, кто живет в городах, многие палестинцы — не чистые арабы, а смесь арабской и индийской крови, вот почему Амани такая красивая. Но все равно — за несколько лет вольницы и террора совершенно отмороженное поколение выросло, с которым еще хлебать и хлебать. И это Ирак — а что делать в Сомали, в котором война не прекращается вот уже тридцать один год? А что делать с Афганистаном, где война не прекращается вот уже сорок лет? Я вам скажу, что — только не говорите никому. Есть два варианта. Первый — загрузить самолеты зарином и методично поливать эту землю, пока никого в живых останется. Это первый вариант, согласен, что он экстремальный и глубоко ненормальный. Второй вариант — окружить эти страны со всех сторон международными силами, не пускать никого вовнутрь, не пускать никого наружу, не выпускать беженцев и не оказывать никому никакой помощи. Тогда война просто загнется, как тухнет огонь, без доступа кислорода. Все гуманитарные миссии, весь прием беженцев — это все зло, понимаете, на этом держится война. Без внешней подпитки ни одна война не может продлиться ни тридцать, ни сорок лет — все просто вымрут с голоду, если все будут воевать, а не пахать. А если есть возможность выехать беженцем на Запад — так какой же дурак будет приводить в порядок свою собственную страну? Если в район постоянно присылать гуманитарку, которой можно кормиться, которую можно отбирать, продавать на базарах и на вырученные деньги покупать оружие и кормить бандитские воинства — тогда война будет длиться вечно. И ее никак не остановить.

А эти выродки, которых на Западе привечают, бесплатное жилье и велфер дают — они же нас ненавидят. Они считают, что мы им по жизни должны, в их глазах мы слабаки. Они же в отпуск на джихад ездят и сами у себя джихад организуют! И вам этих скотов жаль?!

Да, да… Я нетолерантный, я фашист, я экстремист и вообще негодяй. Если кто-то что-то может предложить другое — предложите. Только подумайте сперва: чем больше мы помогаем, чем больше мы принимаем беженцев у себя — тем хуже и хуже становится. Весь регион — как бензином полит то тут вспыхнет, то там заполыхает. Так может, мы просто делаем что-то не так?

Жарко. И жалко, очень жалко того, что такая земля и такие люди — втянуты в братоубийственную войну, из которой не видно выхода…

Телефон! На бедре — бьется в истерике телефон. Есть!

Достаю зеркало на ручке, осторожно выставляю и начинаю просматривать улицу. Винтовка лежит рядом, снятая с предохранителя, патрон дослан в патронник. Зеркало держу левой рукой, одновременно разминаю пальцы правой и вообще — делаю лежачую гимнастику, поочередно напрягаю и расслабляю разные группы мышц. Затекли… а для точной стрельбы это не сказать, что хорошо…

Улица. Как обычно — поток машин, ослов, людей…

Так… возможно — есть.

Светло-серый Ландкруизер, совсем старый, восьмидесятой модели — в потоке. Я беру его под подозрение, потому что он очень грязный. Не пыльный — а именно что грязный. Такой машина бывает, если ездить не по дороге, а по бездорожью…

Дальше…

Почти сразу — вижу белый фургон, китайский, я их марок не знаю, да и неважно это. Стоит хорошо, прямо напротив того места, где просит милостыню безногий инвалид и талантливый актер Самир.

Уже хорошо…

Снова на Ландкруизер. Самая популярная здесь машина, ее Саддам для армии закупал. Окей… кажется, он ищет место, чтобы припарковаться. А это непросто. Очень непросто.

Хочется дать сигнал Амани, но нельзя этого делать. Во-первых — потеряю время и отвлекусь, во-вторых — могут прослушивать эфир. Лучше не рисковать…

Так! Он не нашел места для парковки! Остановился в потоке! Прямо на дороге. Из машины, с переднего пассажирского — вылезает молодой здоровяк, с АКМС, если правильно отсюда вижу. Выразительно показывает его тем, кто гудит — намек ясен. С другой стороны — вылезает еще один, тоже с автоматом!

Уже серьезно.

Открывается дверь. Справа! Ее открывает вооруженный телохрапнитель — значит, в машине важная персона. Вылезает человек, одетый как бедуин, его лицо закутано куфией — но кажется, я знаю, кто это. Рост… все подходит, человек может измазать лицо гримом, но рост он свой сменить не сможет. Интересно, почему бедуины с ним обходятся как с шейхом? Неужели в этом замешана Иордания? Запросто могут! У иорданской разведки — едва ли не лучшие среди всех разведок мира позиции среди бедуинов, Иордани имеет тайные контакты и договоренности и с МОССАДом и с ЦРУ, именно поэтому едва ли не самая бедная страна этого региона до недавних пор была самой вестернизированной, и при этом — самой спокойной. О чем говорить, если в конце две тысячи девятого в Афганистане, в Кэмп-Чапман, при подрыве смертника в компании высокопоставленных ЦРУшников погиб племянник иорданского короля и сотрудник иорданской разведки. Они уже давно, чтобы удержаться, балансируя на краю пропасти, играют на все стороны — и на салафитов, и на шейхов Аравии, которым салафиты в последнее время совсем не подчиняются, и на ЦРУ, и на МОССАД. Не играют они только на нас — огромное и сильное шиитское государство под боком для них смертельно опасно, они любят получать нефть задарма, а взамен везти контрабандой продукты питания втридорога а не наоборот. Так что они — вполне могут начать игру с Аль-Маликом, либо сами, либо с чьей-то санкции. К тому же — последняя информация, которая была у нас на Аль-Малика — гласила, что его переправили полумертвого через сирийско-иорданскую границу.

И значит, сейчас передо мной вполне может быть операция по эвакуации провалившегося агента, исполняемая иорданским мухабарратом.

Он поразительно спокоен. В сопровождении двоих охранников — идет по улице, Тойота по-прежнему стоит на месте, мотор работает. Я опускаю зеркало — и подтягиваю к себе винтовку, беру ее на изготовку. Выстрел сто метров под небольшим углом, сверху вниз — для меня детский выстрел, пожалуй, я смог бы исполнить его и из пистолета…

Очередной звонок сотового бьет по нервам — и в этот момент время, до этого текшее неспешной рекой, пускается вскачь…

Гремит взрыв. Он гремит уже тогда, когда я успеваю занять позицию для стрельбы с колена, опершись локтем на парапет. Это не пояс шахида, это граната — но от этого не легче. Все происходит внезапно, глухой хлопок — и в следующую секунду в прицеле, выставленном на минимальную кратность — человеческое месиво. Кто-то бежит, кто-то лежит… на том месте, где был взрыв — лежат и кричат люди, рассеивается светлый, почти белый дымок. Взрывной волной — разбросаны фрукты с деревянной витрины ближайшей лавки, суматошно воют сигнализации, кричат люди. И все это безумие — воцаряется на улице быстрее, чем обычный человек моргнет глазом.

Только на этом — меня не взять, я специально ради таких случаев — отрабатывал стрельбу лазерным патроном по цели на экране — там как раз моделировалось внезапное изменение обстановки, и снайпер должен был сохранить хладнокровие и поразить намеченную цель. Я чуть поворачиваю винтовку и, целясь по открытому прицелу, делаю один за другим три выстрела. Двое бедуинов — охранников падают как подкошенные — но не третий, он знал, что произойдет — и среагировал быстрее, чем я прицелился по нему — я стрелял по движению, по размытому силуэту — и не попал. Я веду винтовку дальше, ища его прицелом, ища возможность выстрелить — как вдруг по бетону бьет автоматная очередь. Это… этого нам не надо, этого нам совсем не надо. Я падаю назад… нужно уметь падать, сознательно падать, отключать боязнь падения — падать, а не ложиться. Если по тебе стреляют — самое правильное — падай, где ты есть. Перекатываюсь, занимаю другую, позицию, более низкую, опирая винтовку цевьем на край парапета. Подсознание подсказывает, где может быть еще один стрелок — и я нахожу его быстрее, чем он меня. Ублюдок, торговавший едой на углу — теперь у него в руках АК-47, может быть, он и заметил нас, и дал сигнал опасности, после чего Аль-Малик подорвал гранату, чтобы в панике ускользнуть. Он пытается поймать меня в прицел… но он идиот, с таким оружием, как у него надо стрелять, а не думать. Я ловлю его в прицел и выпускаю, одну за другой две пули. Вижу красные брызги на стене… готов, с этим — все. Но главная цель — все еще жива, все еще активна. В любой момент можно ждать пули — и не такой, как этого идиота — а направленной точно в башку.

Раздается рев мотора, истошный крик. Тойота, до сих пор стоявшая на месте — рвет вперед, с ходу сшибая кого-то. Перенос огня! Разворачиваюсь… хвала занятиям стрелковым спортом, ни один стрелок с армейской подготовкой так быстро огонь не перенес бы. Тойота попадает в прицел, открытый, дистанция — камнем докинешь. Водитель не только давит людей, он еще и стреляет — из пистолета, не глядя, то ли в меня, то ли просто — чтобы заставить людей убраться с дороги. Я стреляю по открытому прицелу в максимальном темпе, лопается стекло под градом пуль, крыша покрывается дырами, после седьмой или восьмой — Тойота резко сворачивает в врезается в самодельный стояк, увешанный ширпотребом. Этот готов. Снова разворачиваюсь — как раз для того, чтобы увидеть, как китайский грузовик с белой кабиной набирает скорость. Времени совсем нет, я стреляю по задним покрышкам, в кабину с моей позиции не попасть, кажется, от машины стреляет из автомата Амани, бьет одиночными по кабине. Грузовик тем не менее, стукнув машину на перекрестке, поворачивает вправо, исчезает за углом. Ушел, гнида! На меня показывают пальцами снизу, кричат люди — сейчас начнут стрелять, а то и вовсе линчуют, нахрен. В их понимании мы все — члены одной шайки.

Перекидываю винтовку за спину и бегу. Бегу по крышам, перепрыгивая с одну на другую. Одна из них выше другой метра на два, я с разбега бросаюсь на препятствие, ударяюсь грудью так, что дыхание перехватывает. Слышны одиночные щелчки Калашникова, я взбираюсь на крышу, прыгаю на следующую — и в этот момент на улице, куда скрылся грузовик слышен глухой взрыв. Такой, что под ложечкой екает, летят стекла, и становится не по себе. Дыша как старый туберкулезник, заканчиваю свой бег с препятствиями… песня. Посреди улицы — столб черного дыма, ничего не видно, желто-алые, с черными прожилками языки пламени жадно лижут то, что когда-то было безобидным, развозным китайским грузовиком. Это не бак, бак так не взрывается. Скорее всего — в машине везли самодельную взрывчатку и она — сдетонировала от случайной пули…

Аста ла виста, бэби…[11]

Прыгаю вниз, попадаю на ящик со жратвой, оскальзываюсь и — меня встречает мать сыра земля во всем своем грязном великолепии. Поднимаюсь… черт, кажется, мне можно в фильмах про зомби сниматься, а вот этот вот араб — вот — вот меня убьет. Видимо, это были его фрукты. В кармане у меня — всегда пачка мелочи, самых мелких купюр — и ее можно использовать с умом в критической ситуации. Щедрым жестом сеятеля — бросаю деньги на ветер, и пока арабы бросаются на добычу — бреду в сторону взорвавшегося фургона. Болит правая лодыжка… подвернул, кажется, а может что и сломал, болит сильнее с каждым шагом — но это ерунда. Ковыляю к горящей машине… да, она самая машина, и остается только надеяться, что Аль-Малик был там. Я не видел, как он садился в эту машину. Я никому не верю. И ничему.

Дымное пламя лижет металл, черный дым рвется в небо. Кто-то пытается схватить меня — но я отбрасываю руку и упрямо иду к пламени. Ближе… черт, совсем близко. Точно так же, как тогда, в Дамаске… тогда ты выиграл, сукин ты сын, самим тем фактом, что остался в живых. Теперь — ты проиграл и я с удовольствием плюну на твою огненную могилу. И пусть мой плевок для тебя уже ничего не значит… нет, все таки пусть тебе будет хуже, там, в проклятом аду. Видишь, сукин ты сын! Я плевал на тебя! Я плюю на тебя! Ты — не такой как мы! Ты — не один из нас! Ты — предатель, ты предал нас, и ни одна живая душа по тебе и слезы не проронит! Вот — твой джихад! Вот — то, чего ты хотел! Вот — твоя могила!

Я вдруг понимаю, что я кричу все это, кричу по-русски, и огонь так близко — что от жара трещат волосы. А кто-то пытается оттащить меня от огня, но я отталкиваю руку и кричу, выкрикивая в огонь имена тех, кто погиб в Дамаске, на точке нашей резидентуры. Там погибли достойные люди, и их убил ты, сукин ты сын! А теперь — ты горишь здесь, и я на тебя плевал. Плевал я на тебя! Пусть дальше с тобой разбирается тот, ради которого ты предал нас и пошел в свой кровавый поход. А я — на тебя плевал…

Кто-то рывком хватает меня, профессионально бьет расслабляющий и укладывает на асфальт. С усилием поворачиваю голову — и вижу остановившийся тяжелый Форд, ствол НСВ за пулеметным щитом, нацеленный прямо на нас — это армейский спецназ, не полиция даже. Солдаты в черной боевой униформе, кто-то целится в нас, кто-то сдерживает толпу. И Амани, которая вырывается и орет на опешившего офицера, изрыгая страшные ругательства…

Потом — я услышал знакомый, быстро нарастающий рокот, нас придавило звуковой волной, на бреющем — над нами прошел боевой вертолет. От нисходящего потока воздуха — огонь рванулся в нашу сторону, потекла горящая солярка, спецназовцы подняли меня и потащили к машине…

— Будешь?

Я взял бутылку воды, отхлебнул. Закашлялся. Усталость накатывала волной, хотелось лечь, закрыть глаза, и…

— Догадались?

Шеф философски пожимает плечами

— Ну а как же.

— Как?

Он делает такой назидательный жест, указательным пальцем вверх, потом — снимает с моего плеча что-то, напоминающее такие штуки, которые в книжных на книги лепят, чтобы их не воровали. Сантиметра два длиной.

— Объективный контроль!

Расслабился. Признаю — расслабился. Это когда же он мне налепить то успел? А там и успел — похлопал по плечу, мол — давай. Я все себя таким крутым считаю — а мой шеф, он тоже непрост. Как-никак, помотался по командировкам, а начинал — еще в Нагорном Карабахе, во внутренних войсках, совсем еще салагой.

— Что дальше?

Шеф снова пожимает плечами — не видел за ним до этого такого жеста

— Лучшим поощрением является снятие ранее наложенного взыскания, верно? Из этого и будем исходить.

— Он там был. Я видел эту тварь. Даже стрелял в нее.

— Попал?

— Надеюсь…

— Вскрытие покажет.

Горящую машину уже потушили. Подразделение специального назначения из Багдада — оцепило район. Сейчас — прямо на месте берут пробы с тел, найденных в машине, ДНК. Достанут их потом, тут комплексная экспертиза будет нужна — что взорвалось, как взорвалось. Если все подтвердится — дело закроют и сдадут в архив. К облечению многих — никому не улыбается то, что по джихадистским лагерям гастролирует инструктор, достоверно знающий наши методики, применяемые на Кавказе. Один такой — стоит сотню обычных джихадистов.

— Короче три дня отпуска. На устройство личной жизни. Потом — возвращайся на службу. Дел — за гланды.

— Была бы личная жизнь…

— Да что ты говоришь…

Шеф делает удивленное лицо и отходит. Я выбираюсь из санитарного микроавтобуса — как раз для того, чтобы наткнуться на Амани. Она смотрит не в глаза, взгляд какой-то нездоровый, затравленный…

— Обними меня!

Я выполняю просьбу — и мы так и стоим, вцепившись друг в друга. Как потерпевшие кораблекрушение.

— Эти люди… про которых ты кричал…

— Они были моими друзьями, Амани. Он их убил. Всех.

Она молчит. Потом быстро, словно боясь говорит.

— То, что ты сказал… это в силе?

— Да.

— Тогда… я хочу переехать к тебе. Жить как муж и жена.

— А работа?

— Да черт с ней, с работой…

И она начинает плакать. С чего бы это…