Озеро Черного Дракона

КЛОД ЛАКРУА

Офицер военной комендатуры - майор с обрюзгшим, лимонного цвета лицом и короткими рыжими усами под крючковатым носом - заглянул в документы лейтенанта и спросил:

- Клод Лакруа?… Звонили, звонили из штаба. Куда направляетесь?

- В Донг-Тоа, господин майор!

- Что ж, вам повезло. Завтра утром отсюда пойдет автоколонна в Чанг-Уен. Это несколько дальше Донг-Тоа, но вам по пути.

Майор внимательно оглядел стоявшего перед ним высокого худощавого офицера со смуглым строгим лицом и серьезными светло-серыми глазами.

- Впервые в Индокитае?

- Три дня как приехал.

- Во Франции служили?

- В Тунисе.

Майор сочувственно кивнул головой:

- И сразу в это пекло?

Усмешка слегка тронула тонкие губы лейтенанта.

- Там тоже не холодно.

- Сравнивать Тунис с Индокитаем, хотя и там постреливают, - ото равнять макрель со щукой.

Лакруа улыбнулся.

- Клянусь богом, - доверительно понизил голос майор, - куда угодно сбежал бы отсюда, даже в дьявольскую преисподнюю!

В глазах лейтенанта блеснула насмешка.

- Неужели и в комендатуре Ханоя жарко?

Майор укоризненно покачал головой:

- На фронте хотя бы знаешь, откуда ждать врага, а здесь ходишь да оглядываешься. Из любой подворотни, с крыши, из окна тебя может настигнуть пуля.

- Война…

- А ночью по городу не ходи - наверняка ухлопают.

Колонна автомашин, с которой ехал Лакруа, тронулась в путь на рассвете. Улицы Ханоя были безлюдны, прохожие попадались редко, и преимущественно военные. Лакруа, устроившийся на ящиках в кузове одного из студебеккеров, с интересом оглядывал незнакомый город.

Машины миновали центральные кварталы с красивыми особняками и старыми темными платанами, окаймлявшими улицы, и свернули на окраину. На перекрестке мелькнули железобетонный колпак дзота и трое солдат с темно-коричневыми лицами и черными бородами. Лакруа сразу узнал в них марокканцев. Как далеко от родины забросила их судьба! Он вспомнил Северную Африку, мрачные пески пустыни, серые стены сторожевого французского поста Аль-Альбайэн, где он провел четыре года и едва избежал военного суда.

Произошло это так.

Во время офицерской пирушки все участвовавшие в ней недвусмысленно поругивали своего коменданта майора Жермена. Осуждали за подлость, жестокость, лицемерие. Как раз за день до этой пирушки отряд солдат, возглавляемый Жерменом, сжег туземное селение и перебил значительную часть его жителей, якобы виновных в исчезновении двух французских солдат. Но вот в разгар пирушки в комнату вошел Жормен, и один из офицеров предложил тост за его здоровье. Вся кровь бросилась тогда в голову Лакруа. Он с силой бросил свой бокал и воскликнул, что он солдат и не будет пить за здоровье убийцы.

Что за шум тогда поднялся! А как возмущались им офицеры, только недавно осуждавшие Жермена!… Трусы! А впрочем, и сам он, Клод Лакруа, оказался не столь уж храбрым. Вспомнить хотя бы его беседу с полковником:

«Вы, наверно, были тогда чрезмерно пьяны, господин лейтенант?»

«Даже слишком!»

Ведь не хватило же у него мужества сказать, что on считает подлостью так расправляться с населением и слова, которые он, Лакруа, кинул в лицо Жермену, справедливыми. Нет, он этого не сделал!…

Разговор спутников отвлек Лакруа от воспоминаний.

Вместе с ним в кузове ехали трое офицеров, возвращавшихся из командировок, и француз-коммерсант Жюльен, снабжавший товарами гарнизон Чанг-Уена. Он прожил в Индокитае свыше двадцати пяти лет и сейчас рассказывал попутчикам о достопримечательностях Ханоя.

- Вот буддийский храм Двух Сестер, - указал он на полуразвалившееся здание.

На одной из стен храма можно было различить барельеф, изображающий оскалившего зубы тигра, возносящегося к небу дракона, слона, попирающего змею, и аиста с цветами лотоса в клюве.

- Как гласит легенда, - рассказывал он, - эти две сестры еще в сороковом году первого века нашей эры подняли народное восстание против вторгнувшихся в их страну чужеземцев.

- Старая рухлядь! - усмехнулся сидевший у борта капитан с острым, птичьим лицом. - Но говорят, что кое-кто поживился здесь золотом. Не слышали, господин Жюльен?

Коммерсант, задымив черешневой с нефритовым наконечником трубкой, утвердительно кивнул головой.

- В храме было много золотых статуэток Будды, - доверительно подмигнул он капитану. - И поэтому первые из ваших коллег, которым посчастливилось прибыть сюда, взяли их себе на память.

- Действительно, счастливчики! - сказал капитан. - Жаль, что не оставили на пашу долю сувениров.

В разговор включился сутуловатый майор с тяжелым, неподвижным взглядом.

- А разве мало сувениров, капитан, осталось и для нас в этой стране?

По-моему, москитов, пиявок, тропической лихорадки и другой подобной прелести предоставлено нам здесь в неограниченном количестве.

Спутники Лакруа рассмеялись.

- А вот и Фан-Дын-Фунг - улица Раненого Сердца! - провозгласил Жюльен и указал на одну из полуобвалившихся стен, примыкавших к крепостным воротам.

Там была видна почерневшая от времени выбоина - след первого ядра, выпущенного французской артиллерией в апреле 1872 года. Вот откуда название этой улицы. Ведь Ханой - сердце страны!

- Жаль, что наши предшественники лишь ранили это сердце, - флегматично бросил капитан. - Нам не пришлось бы тогда торчать в этой стране с ее дьявольским народом.

- Значит, вы за то, чтобы снести с лица земли их города и селения? - оживился майор.

- Хотя бы и так! - буркнул капитан. - Чтобы не бунтовали больше никогда!

- А на что, позвольте вас спросить, -пожал плечами коммерсант, - нужны нам пустыни? Что Франция от этого выиграет?

- У Франции, - усмехнулся до сих пор молчавший военный врач с седеющей эспаньолкой на желтом, болезненном лице, - кажется, вообще мало шансов на какой-либо выигрыш в этой стране… Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, сколько американцев понаехало в Индокитай.

Никто не поддержал военного врача, но и не пытался ему возразить.

Наступило молчание.

Покинув последние дома ханойской окраины, машины вырвались на простор Тонкинской дельты. Равнина уходила далеко на север, упираясь на горизонте в подножие синих островерхих гор. Вся она была испещрена крошечными квадратами крестьянских полей, селениями, спрятавшимися в густую растительность, изрезана протоками, ручьями и оросительными каналами.

Вот сквозь густую листву блеснула широкая лента Красной реки. На ее шоколадной поверхности пестрело множество различных судов и джонок с квадратными парусами. Все это неторопливо плыло от берега к берегу, вверх или вниз по течению. И вдруг резкий гудок военного корабля нарушил привычную суету на реке. От военной пристани отвалил серый, с низко осевшей в воде кормой, французский монитор.

Словно лапами, перебирал он лопастями колес воду и, выползая на самую середину реки, тянул за собой отрепья редкого серого дыма.

Все чаще навстречу машинам ползли теперь к городу крестьянские двухколесные арбы с впряженными в них буйволами. На головах животных плетенные из бамбука колпаки с отверстиями для ушей. В арбах груды золотистых бананов, огненно-красного перца, темно-фиолетовых плодов манго, кокосовых орехов в зеленой кожуре…

Остерегаясь быстро несущихся автомашин, арбы и пешеходы с коромыслами на плечах останавливались, жались к крестьянским полям.

Дорога постепенно поднималась в гору. Местами вплотную к ней подступал лес. Вокруг насторожилась загадочная тишина, нарушаемая лишь натужно захлебывающимся рокотом взбирающихся вверх автомашин и царапаньем о крыши кабинок низко свесившихся над дорогой веток.

Каждый невольно ощупал свою кобуру с револьвером. Всем хотелось скорее миновать этот загадочно настороженный участок дороги.

- Владения Беловолосого, - заметил капитан.

- А кто это? -спросил Лакруа.

- Партизанский главарь, который действует со своей бандой на нашем участке. Неуловим!

- Наверно, потому, что из джунглей никогда не выбирается, - предположил Лакруа.

- Он не только в джунглях, - отозвался капитан, - по и под боком у господина Фуше, вашего будущего шефа, чувствует себя неплохо.

Внезапно оглушительный взрыв потряс утреннее спокойствие леса и эхом прокатился по узкому зеленому туннелю.

Отовсюду из густых зеленых зарослей полетели и зацокали по бортам студебеккеров пули. Взорвались одна, другая, третья гранаты. Остро запахло порохом. Резко притормаживая, остановились автомашины, послышались чьи-то ругательства, возгласы, стоны. Вместе с другими Клод Лакруа спрыгнул с машины и, распластавшись на; емле, пополз к придорожным деревьям. Он и не.заметил, как оказался один в таинственном зеленом полумраке, окруженный плотной стеной из деревьев и зарослей. Пахло сыростью и тленом. Когда перестрелка затихла, Лакруа, никого не видя из своих, уже начал пробираться назад к автоколонне. Близко от него послышался хруст валежника.

Лейтенант насторожился и нащупал пальцем гашетку пистолета.

В нескольких шагах от Лакруа, не видя его, показался чуть прихрамывающий вьетнамец в простой крестьянской одежде и с непокрытой седой головой. За его плечами висел на ремне автомат, а в руках он бережно нес окровавленного, беспомощно свесившего руки подростка. Лакруа уже поднял пистолет, но в это мгновение взгляды француза и вьетнамца встретились. Преимущество явно было па стороне первого. На то, чтобы опустить на землю раненого и снять из-за плеча автомат, нужны были все-таки секунды, а в руке Лакруа уже тускло отсвечивал вороненой сталью пистолет.

Но какая-то сила будто сковала в эти мгновения Лакруа, не дала ему спустить курок. Человек с раненым подростком на руках только скользнул по нему взглядом и тут же растворился в зеленом сумраке. Лакруа заторопился к машине.

Уже много времени спустя после этой встречи Лакруа долго и мучительно думал над тем, что не позволило ему, офицеру французской армии, выстрелить в партизана. Возможно, решающую роль во всем этом сыграл вид раненого подростка, а может быть, нечто иное, то, из-за чего многие солдаты и офицеры французского экспедиционного корпуса в Индокитае отказывались стрелять в тех, кто защищал здесь свою свободу и независимость.