Падальщик

Глава 13

…Николай задумчиво смотрел на огонь, жарко пылающий в печи, в его голове стучали слова, сказанные на прощание Ланой, девушкой, которую выбрал островитянин в помощь в торговом караване:

— Знаешь, старшина, я иногда спрашиваю себя — человек ли он?..

Человек? Или… Кто? Светящиеся в темноте глаза. Чувствующаяся даже на расстоянии аура спокойствия и силы, причём безграничной и не знающей преград… Неимоверная физическая сила — по словам тех, кто бы с ним в дороге, поднять и поставить на второй ярус бочку весом в полтора центнера не составляло для него ни малейшего труда… Или то, как он чувствовал появление людей и поселений на дороге. Задолго до того, как другие их обнаруживали. Его собака… Словно читающая мысли своего хозяина… Способность определять опасность и избегать её. Это не укладывалось в рамки обычного. Превосходило всё то, что старший горожан слышал или видел раньше. Так кто этот отшельник? И не потому ли он живёт отдельно, что он — не человек? Не хочет пугать окружающих? Или… Не желает показывать свою истинную сущность? Кто же он?..

— Нас в первый раз хотели прихватить уже на границе полуострова. Человек пятьдесят, при пушке. Так он остановил караван километров за пять до засады, сказал, что прогуляется. Так, мол, надо… Свистнул пса и ушёл. Вернулся через два часа, сказал — едем. Когда добрались до места, где сидели враги, остановился и велел собрать трофеи. Живых не было. И знаешь, старшина, у меня такое впечатление, что половина тех, кого мы нашли, умерли просто от страха. От того, что увидели… Во всяком случае — на лицах мертвецов безграничный, просто животный ужас. А на телах — ни царапинки…

…Это — старший охраны…

…— Он ко мне утром подошёл и говорит — после обеда у тебя движок сдохнет. Давай, вскрывай башку, будем поршень менять. Я на последней стоянке прихватил. Мы было дёрнулись, да он как посмотрел, у меня и душа в пятки ушла — глаз нет. Сплошное пламя. В прямом смысле. А собака у его ног даже светится, только искры от шерсти летят. Знаешь, как от кошки в темноте, только днём. Делать нечего… Сняли голову, а там… Ещё бы чуть, и двигатель в клочья. А так — поменяли деталь, и вперёд. Правда, время потеряли, зато машину сохранили! Но как он определил неисправность?! Ведь всё работало, как обычно…

…Один из водителей…

…— Нам предложили по дешёвке несколько коров. Мы даже обрадовались. А он подошёл, посмотрел и говорит — не соглашайтесь. Они через два дня умрут. Больные. Решили послушать. Благо время позволяло. Через два дня приходим — а продавцы волосы на себе рвут, вся живность у них перемерла…

…И сколько таких случаев? Каждый из каравана рассказывал такое, чему нет объяснения. Не может подобное существовать на свете, хоть ты тресни! Однако вот оно — буквально под носом! Оснований не верить своим людям у Николая нет. Всех он знает уже не один год. Самые надёжные, самые проверенные, прошедшие с ним самое трудное время после чумы… А сколько радости было, когда через месяц после отъезда караван вернулся! Полные машины мяса, фруктов, овощей! Привезли и четырёх коров и бычка, теперь у горожан будет молоко круглый год! Добыли дефицитные запчасти, договорились о поставках на будущее. Завязали кое-какие контакты. И — на тебе! А Михаил спокойно высадил Лану на развилке, сам ушёл на трассу, ведущую в глубь его земель. Если бы не договор, плевал бы Николай на всё, отправил бы следом поисковиков, но… Слово — есть слово. Если дал, то держи. А теперь, после всего, что услышал, возблагодарил небеса за то, что не поддался сиюминутному желанию. Иначе бы получил такого врага, от которого никто бы не спасся…

— Старший, он обещал наведаться через неделю. Сказал, погода ещё продержится, а потом сразу морозы ударят.

— Зачем, не сказал?

Лана криво улыбнулась:

— За женщиной на зиму. Чтобы скучно не было. Зима в этом году долгая будет.

— Уж не за тобой ли?!

Но девушка в ответ махнула рукой:

— Какое там… Он на меня всю дорогу даже не взглянул толком. Только и слышала — внимательней. Подай. Принеси. И слава богу — после увиденного у меня даже волосы шевелиться начинают при одной мысли, что вдруг меня выберет…

Её даже передёрнуло при этих словах.

— Знаешь, ты же свободная. Так что заставить тебя пойти к нему я не имею права. А если кто из пришедших на торжище решится — их проблемы…

— Знаешь, старшина… Тут ещё одно… Кое с кем из наших он вёл себя, словно он его близкий друг или родственник… А некоторых даже близко к себе не подпускал…

— А тебя?

Девушка на миг задумалась, подняв глаза к потолку, потом вдруг на её лице появилось удивлённое выражение:

— Точно… Меня же он даже к себе в напарники выбрал… И ни разу ничего себе не позволил… Даже голос не повышал… Удивительно, старший!..

— Ладно. Иди, отдыхай. Потом ещё поговорим. Но об этом — никому! Ясно?

Лана утвердительно кивнула, поднялась со стула и вышла из комнаты. Николай остался один и долго смотрел на играющий языками огонь в открытой топке печи — так кто или что этот островитянин?..

…Михаил шёл по ряду, где продавали себя на зиму свободные. Опять те же тоскливые глаза, усталые лица, на которых лежит печать безнадёжности. Молодые и не очень. Но всех роднит одно — усталость… Смертельная. Та, которая укладывает человека в могилу надёжнее смерти… Кое-кого он видел прошлой осенью. Память на лица у него теперь просто фотографическая. Сестрёнок не видать. Наверное, пристроились уже. Клан Николая растёт. Теперь, когда первые, самые трудные, самые голодные годы прошли, и народ начал приспосабливаться, старший начал принимать к себе новых членов. Сейчас у него уже почти пятьсот человек. А первую зиму, помнится, пережило всего семьдесят. Даже дети есть. Причём из них шестеро новорожденных. Появившихся на свет уже после чумы…

— Дяденька, дай хлебца? Пожалуйста…

Замер от неожиданности — Джаба на этот раз с ним не было. Поехал один. И идя по рынку, просто задумался, и — на тебе… Малышка совсем. Годика четыре. Может, пять… Блестящие от голода глаза. Чуть впалые щёки… Одежда, правда, аккуратно заштопана и чистенькая…

— Хлебца?

Она кивнула с серьёзным видом.

— А ты знаешь, что такое хлеб?

— Знаю. Моя мама его печь умеет. Только у нас мука кончилась. Давно…

Погрустнела, и на маленьком личике удивительно ясно отразились все эмоции, что испытывал ребёнок.

— Ира! Ира! Отойди сейчас же! Перестань! Этого нельзя делать!

Приятный грудной голос из-за спины заставил его обернуться — ничего себе… Высокая, стройная, насколько можно судить. Красивая. Даже очень красивая… Даже слишком… И такая умеет печь хлеб? Не верю. Но ребёнок… И что? Мимо скольких умирающих малышей ты равнодушно прошёл в прошлые разы? Сколько из этих детей умерло полярной зимой? Сколько выжило?! И печальное лицо Ю, с закрытыми навсегда глазами… Непонятный звук заставил его очнуться — малышка со страхом смотрела на его перекошенное лицо. С трудом заставил себя расслабиться. Присел на корточки, сбросил с плеч вещевой мешок, пошарил внутри, вытащил квадратную буханку белого пышного хлеба, изготовленного умной машинкой, протянул девчушке:

— Вот. Возьми. За то, что испугал тебя.

Иринка медленно-медленно протянула синие от холода руки, усеянные цыпками, осторожно взяла буханку:

— Это мне, дядя?

— Тебе. Не бойся. Бери.

Взъерошил длинные светлые волосы, выпущенные из-под вязаной шапочки, выпрямился.

— Удачи тебе, малышка.

Сделал шаг прочь, замер, услышав вновь её голос:

— Дяденька… Спасибо…

Махнул рукой, не оборачиваясь, зашагал дальше. Прочь. Эту зиму он будет один, и — да помогут ему старые боги не сойти с ума… Внезапно послышался шум. Парень обернулся, спросил пробегающего мимо охранника:

— Что случилось?

— Караван прибыл!

— Караван?

Вздрогнул, ощутив невыносимо чёрную ауру, прошептал:

— Работорговцы…

А ноги уже сами несли навстречу въезжающей в город колонне…

…Зазывала расхваливал товар, не жалея горла. Эти торговцы прибыли из самого центра бывшей страны, из столицы, до которой Михаил так и не добрался в этот сезон, отложив путешествие на следующий год. Из машин уже вытаскивали рабов и рабынь, ловко приковывали их к специальным скобам за цепи, прикреплённые к ошейникам. Замешкавшихся или упавших людей щедро награждали ударами. Его внимание привлекла хрупкая фигурка, одетая не так, как одевались в стране. Как-то уж очень экзотически. Да и выражение на лице рабыни было тоже… Не таким, как у всех остальных. Не просто безнадёжность — отчаяние. Ужас. Страх… Уже проталкивался через толпу Николай, в стороне договаривался с главным среди работорговцев старший охраны, когда Михаил шагнул вперёд, ткнул пальцем в застывшую фигурку:

— Эту!

— Она не продаётся.

Спокойный, ленивый голос из-за спины. Парень медленно обернулся — почти чистый змеелюд… Понятно. Инстинктом чувствует, что девчонка — практически чистая арийская кровь. А тот также лениво повторил:

— Она будет сожжена. В назидание остальным после окончания торга. Таков наш обычай.

Из толпы вынырнул старшина горожан, видимо, услышал слова торгаша:

— Наши законы запрещают такое.

— Если запрещают, значит, мы сделаем это после отъезда. В пути. Но она не продаётся. Это — жертва.

— Нет, — спокойно повторил Михаил, положив руку на плечо шагнувшему было вперёд Николаю.

— Я покупаю её. Ты — торговец. Значит, прибыл сюда продать свой товар. На шее этой девушки — знак рабыни. Получается, её статус — товар. Я покупатель. Свободный. И хочу купить именно её. Либо ты продашь её мне, либо — не продашь ни одного раба. Поскольку если продажи не будет, значит, ты не торговец.

— Я торговец, но именно эта рабыня не продаётся.

— Значит, ты не будешь здесь продавать, — эхом откликнулся Николай, по-прежнему стоящий рядом с островитянином.

— Я покупаю её.

— Нет. Только не её.

— Её. Я — покупаю.

— Нет!

Михаил отступил на шаг, прищурился:

— Ты трижды отказался выполнить свои обязанности. По праву оскорблённого — поединок.

— Что?!

Торгаш рассвирепел не на шутку, но парень быстро шагнул к нему и прошептал так, чтобы услышал только тот, к кому обращались:

— Наг.

Приезжий мгновенно осёкся и, отшатнувшись, выдохнул также едва слышно:

— Арий…

Мгновенно в его руке оказался длинный нож, который он воздел к небу:

— Поединок!

— Поединок!

Весть мгновенно облетела собравшихся. Все заспешили к месту будущей стычки, а охранники рынка быстро растолкали народ, образуя круг. Внезапно повеяло холодом, но глаза Михаила словно заледенели — перед ним змеелюд. Исконный враг настоящих ариев. Кровный. Беспощадный. И — Знающий. Своё истинное имя и предназначение. Но скрывающий подлинную сущность. Застыл в напряжённой стойке, выставив вперёд лезвие ножа.

— Во имя Эхава!

— Во славу Старых!..

…Со звоном рвущегося металла сталкиваются ножи. С треском рвётся прочная ткань куртки превратившимися в сталь пальцами. Змеиные изгибы чужака, уходящего от прямых ударов ария, и ментальный удар, припечатавший змею к земле, заставивший застыть на одно-единственное мгновение, которого хватает для того, чтобы иззубренный клинок Михаила пробил врагу горло и вышел из затылка. Впрочем, змей живуч, как все пресмыкающиеся, и на последнем издыхании, уже мёртвый, тот выбрасывает узкое изогнутое лезвие своего кинжала прямо в живот противника. Но — тщетно. Жалобный вскрик металла, чмоканье лопающихся под скрюченными пальцами глаз, хлюп ударенной с неимоверной силой о землю туши… Ледяной взгляд светящихся неземным светом глаз, в которых не различить ни зрачка, ни радужки — лишь белое сияние…

— Я победил. Она — моя.

Холодная, просто ощутимая физически констатация факта… Наброшенный на плечи армейский пятнистый бушлат. Мёртвое тело перед ногами. Брошенная на землю хрупкая фигурка у ног победителя, которую бьёт крупная дрожь…

— Старший, пусть тело этой нечисти сожгут, а пепел развеют. Оно недостойно существовать ни в каком виде.

— Хорошо…

Возмущённый ропот других работорговцев, и ответ, от которого стынет в жилах кровь:

— Если бы вы знали, что оно на самом деле, то первыми бы побежали собирать дрова для костра.

— Ты расскажешь, в конце концов, что происходит?!

— Весной, Николай. Если доживу. Или ты…

Наклонился, поднял за цепь ту, право на которую завоевал в смертельном поединке:

— Идём.

Рабыня с ужасом смотрела на нового хозяина. Правда, страх изменился. Стал не таким бесконечным, которым был до этого. Просто испуг… Но привязь натянулась, и она засеменила мелкими шагами за парнем. Тот сделал несколько шагов, таща за собой добычу, внезапно остановился на месте перед маленькой девочкой, прижавшейся к своей матери, смерил их взглядом, обратился к женщине:

— Я готов взять тебя и ребёнка на зиму. Согласна?

Та отшатнулась, но её дочка вцепилась при этих словах в островитянина обеими ручонками:

— Мама, соглашайся! Дядя добрый! Он мне хлебушка дал!..

Обречённый кивок головой в ответ закутанной в платок…

— Идём за мной.

— А… Договор?

Несмелый грудной голос нанятой. И ответ островитянина:

— Николай меня знает. Так что можешь поверить на слово.

— На слово?!

Голос из толпы:

— Ему можно верить…

…Сделал ещё десяток шагов, остановился. Сбросил с плеч свой рюкзак, потянул с себя куртку на овчинной подкладке. Подтянул поближе купленную рабыню, та пыталась сопротивляться, но куда ей… Пискнула от страха, но парень просто набросил на неё свою одежду, оставшись в одном пятнистом комбинезоне. Девочка подошла поближе, её мать замерла на месте. Островитянин вновь надел на плечи свой мешок, улыбнувшись, подхватил малышку на руки и усадил себе на плечи, спросил:

— Нравится?

— Да, дяденька.

— Тогда — пошагали…

…Дорога к причалу была не так пустынна, как раньше — всё-таки клан Николая вырос, и дел находилось всем. Тем более что причал начал использоваться, и горожане, возвращающиеся с рыбалки, с удивлением смотрели на рослую фигуру с ребёнком на плечах, идущую широким ровным шагом, семенящую мелкими шажками рабыню за ним, в пятнистом бушлате армейского типа, и неуверенно идущую самой последней свободную…

…Перешагнул на палубу, упирающуюся рабыню легко перетащил за собой, мать Иринки, поколебавшись мгновение, всё-таки решилась… Открыл каюту, снял с плеч девочку, осторожно поставил на трап:

— Спускайся.

Та, улыбнувшись, нырнула внутрь. Снова подтащил к себе свою покупку, под сильными пальцами кольцо, запирающее ошейник, легко разжалось. Швырнул обломки рабского знака в воду, едва слышно булькнуло. Девушка схватилась за шею, не веря самой себе, но островитянин уже взял её за плечи, вталкивая в кубрик. Запихнул, обернулся к матери девочки:

— Давай вниз. Сейчас будет тепло и электричество. В ящике — продукты. В бутылях — вода. Согрей всем чаю и накорми. Мне принесёшь в рубку.

— Д-да…

Кивнул ей, указывая вниз, затем отдал концы, вернулся в рубку. Чихнув, сыто замолотил дизель, заплевалась забортной водой помпа. Сизое облако дыма повисло над свинцово-фиолетовой забурлившей водой. Катер дрогнул, медленно сдал назад, разворачиваясь, затем лёг на курс к выходу из залива и начал набирать скорость. Руки автоматически поворачивали штурвал, регулировали скорость. Михаил уже столько раз ходил этим путём, что всё делал машинально, удивляясь своему поступку. Ладно эта чужестранка — она практически чистая ария. Здесь уже, как говорится, защита своей крови. Но эти-то двое ему зачем?! С чего бы это вдруг он пожалел мать и её ребёнка? Ведь прошлые разы… И вздрогнул — прошлые разы детей он на рынке не видел! Ни разу! Среди тех, кто себя продавал. А это значит… Значит, что пищевые запасы прежних времён уже испортились. И теперь всё зависит от того, сколько добудешь за лето… Похоже, наступают ещё более тяжкие времена, а не то, что ему казалось улучшением… Дёрнул головой в жесте раздражения… Что-то долго там внизу они возятся… И тут хлопнула дверь в рубку, через комингс перешагнула мать девочки с подносом в руках. Парящий ароматом чай в большой фарфоровой кружке, стопка бутербродов на тарелке — хлеб с ветчиной, купленной им на дальнем торге, отдельно — сахар в чашке. Неровно отколотые куски и кусочки. Маленькая ложка, чтобы мешать.

— Поставь сюда.

Молодая женщина боязливо взглянула на своего временного хозяина, поставила принесённое на рундучок, шагнула было к выходу из рубки, но замерла, услышав вопрос:

— Вы уже ели?

— Н-нет… Вначале вы… Должны… Вы же главный…

— Твою ж мать!

Она даже сжалась, услышав ругательство:

— Главный? Ребёнка надо было вначале накормить! Вот кто сейчас самый главный! Иди, корми дочь, дура!.

Отвернулся, плотно сжав губы. Испортила, бестолковка, и так опущенное ниже плинтуса настроение… Ворона! Та, поняв, что не успев ещё попасть на место, уже проштрафилась, рванулась прочь, но запнулась и со слабым криком полетела на металлическую палубу… И охнула, когда не ощутила удара. Медленно открыла зажмуренные в страхе глаза, вздрогнула… Увидев себя в крепких объятиях неведомо как успевшего подхватить её хозяина.

— А…

Неожиданная улыбка в ответ:

— Что ты в самом деле… Я женщин не бью. Не бойся. Иди, корми Иринку, и вторую не забудь. Да и себя. Нам ещё долго идти. Так что можете поспать пока. Под лавками в ящиках найдёте одеяла и подушки. Правда, белья нет. Но всё чистое.

Его руки разжались, затем слегка подтолкнули женщину ко входу в каюту:

— Беги, глупышка. Все есть хотят…

…На машине оно, конечно, быстрее бы было. Да и проще. Но пришлось бы долго ждать отлива. А осенью лишнее время на берегу — риск. Тем более, он без Джаба и с прицепом. Да ещё каким! Нет, правильно решил на катере идти. Правильно… Море, что редкость осенью, словно сжалилось над его пассажирками. Ровная бесконечная гладь, убегающая за горизонт. Катер словно обрёл второе дыхание, убегая всё дальше и дальше от города, следуя вдоль береговой линии на почтительном расстоянии. Невооружённым взглядом и не разглядишь… Начало темнеть. Даже очень быстро. Впрочем, пока время есть… А потом — тоже не страшно. Светящийся столб над его островом он увидит издалека. Да и нет такой темноты, чтобы он не смог вести свой катер…

…В бухту острова входил уже во время забрезжившего рассвета. Неторопливо, под приветственный лай своей стаи, выстроившейся на пирсе. Впрочем, гавканье псов слышно лишь ему. Пассажирки встречающий их концерт пока не слышат. Всё перекрывает стук дизельного двигателя. Интересно, они ещё спят или уже проснулись? Снайперски точно притёр катер к кранцам пирса. Перемахнул через леера, обмотал концы вокруг кнехта. Сначала один, потом второй. Только когда закончил, собаки рванулись к нему, окружили, запрыгали вокруг, ластясь, пытаясь лизнуть… Степенно подошёл Джаб, и молодые собаки расступились, уступая место вожаку. Колли пристально взглянул в глаза хозяина. Короткий мысленный вопрос. Такой же беззвучный ответ. Рык-команда стае, поспешившей послушно выстроиться коридором…

— Спасибо, Джаб. Сейчас подниму…

Спустился по трапу в носовую каюту. Спят, суслики.

Рабыня на одном топчане, возле носа. Мать с ребёнком вместе. Ну это-то понятно. У входа в каюту щёлкнул выключателем, зажигая свет:

— Эй, поднимайтесь! Прибыли. Пора выгружаться.

Завозились, открывая сонные глаза, оторвалась от подушки всклоченная голова купленной, и невольно, глядя на неё, Михаил улыбнулся — как же забавно та выглядела. Уловив улыбку, рабыня насупилась, затем выпятила нижнюю губу и… Показала язык, отвернулась. Парень поразился — какое же у неё выразительное личико!..

— Мы приехали, дядя? — сонный голос Иришки.

— Приехали. Теперь до дома доехать. Но это совсем рядом. Пару километров буквально. Идёмте, машина ждёт…

Закупаться по большому счёту он не собирался, поэтому оставил дожидаться себя «Вэгонир», что поразило всех троих. Усадил на мягкие сиденья. Мать с дочерью — назад. Рабыню — рядом. Та отвернулась, смотрела в окошко. Обиделась? Ну-ну…

…Мощный мотор сытно зарокотал, зашумела печка. Джип тронулся по извилистой грунтовке. Псы трусили позади, благо Михаил всегда ездил так, чтобы они могли сопровождать его. Не хотел дразнить или обижать собак, поэтому — лучше чуть медленней, зато спокойно… Въехал во двор, заглушил двигатель:

— Ну вот мы и дома…

Отпер калитку в массивной двери толщиной в метр, шутливо развёл руками:

— Прошу, дамы. Прибыли…