Падение Трои

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Оберманн занимался тем, что защищал раскопы от бушевавшей бури, целый день укладывая мешковину, сооружая укрытия из дерева и листов гофрированной жести.

— Теперь, — сказал он Лино, — пейзаж напоминает поле боя под Севастополем. Но мы сокрушили врага. — Он взглянул на обгоревшее и частично разрушенное жилище Торнтона. — Я не видел мистера Торнтона с тех пор, как разыгралась эта трагедия. Должно быть, он безутешен.

— И мы все тоже, Генрих. Кадри-бей говорит, что молния уничтожила все.

— То, что залил дождь, превратилось в грязь. Вы были у Торнтона?

— Не могу заставить себя пойти. Не могу вынести мысли, что все его надежды рухнули.

— Ваша чувствительность делает вам честь, Лино. Но странно, почему он не пришел сюда. Пошлю-ка я за ним мальчика.

— Англичане склонны к самоубийству.

— Сомневаюсь, что это верно в отношении Торнтона. Он слишком упрям. Рашид, подойди ко мне. Сходи к мистеру Торнтону. Он расстроен. Если его там нет, посмотри, не бродит ли он среди скал. Но будь осторожен. В грозу выползают змеи.

Рашид покачал головой.

— Он уехал, сэр.

— Уехал? Куда уехал?

— Уехал верхом. И мадам вместе с ним. В сторону Чанаккале.

— Тебе, должно быть, это приснилось, Рашид. Мадам уже в городе. Она уехала вчера. — Мальчик опять покачал головой, но ничего не сказал. — Ладно. Я сам расследую таинственное исчезновение Александра Торнтона. — Оберманн направился к лишенному крыши дому и, как только вошел, понял, что англичанин исчез. Хотя он и посмеялся над словами Лино о склонности англичан к самоубийству, все же внимательно осмотрел небольшой альков в главной комнате.

— Он удрал, — вслух сказал Оберманн. — Вот это да!

— Затем подумал о Софии. Невозможно представить, чтобы она вернулась и тут же снова уехала, так быстро и незаметно.

Он услышал стук копыт коня Леонида, а потом увидел его самого, измученного и насквозь промокшего.

— Тебе следовало остаться на ферме. Не было никакой нужды скакать в грозу.

— Была нужда.

На самом деле Леонид оттянул отъезд с фермы Теодора Скопелоса. Он боялся гнева отца. Как только София увидела его рядом с матерью, он понял, что все изменится. Он не собирался сообщать Софии, что эта женщина его мать, слово вырвалось у него само. Леонид не мог отрицать свое родство. Он любил мать, даже при всем ее безумии, и не мог предать.

Оставшись ночевать на ферме, он ломал голову, как лучше поступить. И хотя на следующее утро разыгралась гроза, ему было ясно, что нужно вернуться в Трою и принять на себя ответственность за последствия того, что открылось.

— Да что с тобой, Телемак? Ты выгладишь, будто тебя собираются повесить.

— Я должен кое-что рассказать вам.

Ну, в чем дело?

— София заезжала на ферму.

— Я знаю. Она ездила туда месяца два назад. И что?

— Она снова появилась там вчера. Неожиданно.

— Ну?

— Она видела Елену.

— Прости, я не расслышал.

— Она знает. — Оберманн блуждающим взглядом окинул раскоп. — Она подошла к нам неслышно. София слышала, как я называл Елену матерью.

Оберманн отошел на несколько шагов и склонил голову, словно глубоко задумавшись. Затем поднял лицо к небу и издал полный ужаса и страдания крик, испугавший турецких рабочих. Среди них прошел слух, что герр Оберманн во время грозы утратил множество сокровищ. К Леониду он вернулся, уже овладев собой.

— Когда это произошло?

— Ранним вечером, вчера.

— Ты долго тянул с возвращением.

— Мне было стыдно.

Оберманн сильно ударил его по щеке.

— Никогда не стыдись, Телемак! Горюй. Печалься. Но не стыдись. Стыд — это враг.

Во время разговора с Телемаком Оберманн начал понимать, что произошло. София в гневе вернулась в Трою и встретила Торнтона. Они решили бежать вместе — бежать от Оберманна, бежать из Трои. Пгев и отчаяние объединили их против него. Оберманну было это совершенно ясно, словно он слышал каждое произнесенное ими слово.

— Как поживает твоя мать?

— Она возбудилась, увидев Софию. И не могла уснуть.

— Да, София производит впечатление. — Оберманн подозвал Рашида и велел мальчику повторить то, что тот уже говорил. — Ты говоришь, они оба были верхом? — Мальчик кивнул. — И направлялись в сторону Чанаккале. Ты уверен?

Они ехали по старой тропе. Я наблюдал за ними, пока их не скрыл дождь.

— Тебе надо будет поехать в Чанаккале, Рашид, и разыскать их. Не подходи к ним. Ничего им не говори. Но узнай, где они остановились, и возвращайся. Ты понял?

— Да, сэр. Можно, я возьму Пегаса? Он быстрый конь.

— Скачи, как ветер, Рашид. Надеюсь, ты успеешь вернуться до наступления сумерек.

Мальчик убежал, обрадованный перспективой поехать верхом на берберийце.

— Ну, Телемак, какой у тебя план?

— Я не могу…

— Нет, Телемак, тебе нельзя так говорить. Ты причинил довольно вреда.

— Это несправедливо, сэр. Вы настаивали, чтобы я навещал ее. Вы не хотели видеться с ней сами. Вы вините меня в том, что она моя мать?

— Тише, тише… Я не виню тебя. Я понимаю. Значит, так сложился узор Парок. Лишь они осмеливаются противостоять самодержцу Зевсу. Клото прядет нить жизни. Лахезис отмеряет ее. А Агропос перерезает.

Леонид смотрел на него, с трудом скрывая изумление.

— А вы — Зевс?

— Все мы боги, Телемак, когда обстоятельства требуют этого. — Он с минуту помолчал, ковыряя носком ботинка мягкую землю. — Твоя мать поняла, что София…

— Кто знает, что понимает безумный? Она вопила после ухода Софии.

Оберманн поднес руку к лицу.

— И ее, даже в таком состоянии, не минует горе.

В тот вечер они ужинали с Лино и Кадри-беем, и Леониду показалось, что Оберманн особенно оживлен. Он объяснил отсутствие Александра Торнтона, сказав, что разговаривал с англичанином незадолго до его отъезда. Мистер Торнтон решил вернуться в Англию. Он отправился в Чанаккале, чтобы заказать в пароходной конторе билеты. София задерживается в городе, несомненно, в ожидании новостей о буре, но скоро должна вернуться.

Лино и Кадри-бей хранили молчание. Оба они подозревали, что отсутствие англичанина и фрау Оберманн объясняется другими причинами. Но, разумеется, не высказывались по этому поводу.

— Торнтон не хочет оставаться здесь, — сказал Оберманн. — Утрата табличек сильно на него подействовала.

— На нас тоже, — отозвался Кадри-бей. — Это самый тяжкий удар, который мы пережили здесь.

— Да, это трагедия. — Казалось, Лино смотрит прямо перед собой. — Трудно оценить все ее значение.

— Стоит ли так печалиться, господа? Насколько всем нам известно, это были всего-навсего списки товаров.

— Всего-навсего? — Лино повернулся к Оберманну, который смешался под его невидящим взором. — Это было наше первое представление о неизвестном мире. Исключительно важное открытие.

— А кто сказал, что мы не можем найти еще?

— Если они уцелели после бури.

— Будут другие города и другие места, где под землей лежат такие таблички. Веселее, Лино. Не все потеряно! Всю свою жизнь я сохраняю оптимизм. Вот почему я так успешен.

— Неужели ничего нельзя восстановить? — спросил Оберманна Кадри-бей. — Сохранились ли записи мистера Торнтона?

— Увы, нет. Его записи уничтожены огнем и водой. То, что нам удалось найти, нечитаемо. Возьмите еще анчоусов, Лино. Телемак, ты почти ничего не ел.

— Я не голоден, сэр.

— Трагедия отбила у тебя аппетит. Ничего, к утру он вернется. — В этот момент появился Рашид. Он хотел подойти к Оберманну, но тот замахал руками, чтобы мальчик ушел. — Могу я предложить тост?

— Разве нам есть что праздновать? — Кадри-бей удивленно поглядел на него.

— Тост в честь Александра Торнтона! Пусть он завоюет всемирную славу! — Леонид удивленно посмотрел на Оберманна. — Чудесно, господа, что несмотря на ужасное несчастье, несмотря на нашу печаль, мы сохраняем веселье! Атмосфера Т]рои возвращает нас к жизни.

— Троя пережила большие несчастья, — заметил Лино.

— Совершенно точно. Здесь мы становимся частью мировой души. Простите, одну минуту. — Оберманн вышел из дома и подошел к Рашиду. — Ну, что ты выяснил?

— Они остановились в "Центральной".

— Ты разговаривал с Асадом? — Асад Думанек был владельцем гостиницы, которому Оберманн время от времени делал небольшие подарки из раскопок.

— Мадам в номере 10. Англичанин в номере 4.

— Что еще он тебе сказал?

— Она заплатила за неделю английскими фунтами.

— То есть из кошелька Торнтона

— Мадам расспрашивала о рейсах в Константинополь.

— Константинополь? Они собираются туда? Какая глупость! Неужели они думают, что я не сумею найти их? Они уехали в бурю. Буря окружит их со всех сторон. — Он подошел ближе к Рашиду. — Никому ничего не говори. Если скажешь хоть слово, отрежу тебе язык.

Напуганный предупреждением мальчишка побежал прочь, а Оберманн вернулся к остальным.

— Рашид сообщил мне, что базар в Чанаккале затоплен. Нам придется день-другой прожить без фруктов. Так что только к лучшему, что у нас сегодня вечером меньше едоков.

После того как ужин закончился и все разошлись, Оберманн и Леонид остались поговорить.

— Я склонен думать, — сказал Оберманн, — что камни, найденные у ручья, это остатки храма. Когда сегодня утром лило, в течении ручья у этого места наметилась излучина. Значит, воде преграждает путь сплошная кладка. — Леонида удивило, что в суматохе, вызванной бурей, Оберманн сумел это заметить. Место, о котором шла речь, осматривали всего два дня назад. — С утра там должны начаться работы, Телемак. Нам нельзя терять времени. Там будет найден алтарь.

Леонид в нетерпении спросил.

— Что сказал Рашид?

У них отдельные номера в гостинице, они заплатили за неделю вперед. Собираются ехать в Константинополь.

— Где смогут затеряться.

— Им это будет не так-то просто. У меня много друзей в этом городе. Их увидят. Думаю, они попытаются уехать в Англию.

— Попытаются?

Оберманн отмахнулся от этого вопроса.

Мне только что пришло в голову, что они могут сочетаться законным браком в море. — Оберманн вскочил и обошел во- круг стола. — Теперь, когда она видела твою мать… — Он на минуту остановился и налил себе еще стакан вина. — Женщины знают. Они обладают интуицией.

— Ни один капитан не разрешит совершить брак. У них нет свидетельств.

— Деньги — лучшее свидетельство. — Оберманн поднял стакан. — Англичане не примут ее. Я знаю их. Узколобые. Не любят иностранцев.

— Но в Лондоне она могла бы затеряться. Он большой и темный.

— Какое существование она будет влачить там? Невыносимое. Жить в кишащем людьми городе?

— Говорю тебе, Телемак, оставшись с Торнтоном, она обречена страдать.

— Значит, вы должны спасти ее.

— Ну, разумеется! Вот это будет преображение! Вытащить ее из Лондона и привезти назад, на ее солнечную родину. — Казалось, Оберманн всерьез обдумывает эту возможность. — Она очень скоро устанет от него. Он не личность. К тому же малодушен. Кровь жидковата.

— Тогда сдержитесь, не бейте его до крови.

Оберманн рассмеялся.

— Обещаю тебе, что я его и пальцем не трону.

Вернувшись после ужина, Оберманн лежал одетым без сна. Глубокой ночью нашарил в темноте ботинки. Тихо открыл дверь и вышел в ночную темноту.

Небо после грозы было усыпано звездами, в тихом прохладном воздухе от камней и земли Трои исходило странное свечение. На сосудах, извлеченных им из земли, он не раз видел изображение солнца, луны, звезд — колесо, круг, скопление точек. На это небо смотрели Приам и Гекуба.

Он спустился к остаткам, старых стен; ливень смыл с них большую часть земли и мусора, и они нерушимо стояли, окруженные свечением. В такую ночь, как эта, он ощущал смысл древней жизни в Трое. Ходил по ее людным улицам.

Оберманн спустился к небольшому участку, на котором начали вынимать землю на том месте, где, как он считал, когда-то стоял храм у ручья. Это был приток Скамандра, прокладывавший себе путь по плоской равнине под возвышающимся Гиссарлыком, после бури он бежал быстро. Оберманн слышал его шум в ночи и нашел то место, где звук, казалось, окружал его со всех сторон. Вот здесь был храм, был алтарь. Он воздел руки к небу и поднял лицо к созвездиям. И начал говорить нараспев:

— Будь моим свидетелем, Зевс, величайший и славнейший из богов, и вы, парки, что из-под земли мстят обманщику. Я взываю ко всем богам, чтобы они отомстили за нарушение их законов. Я называю имена Александра Торнтона и Софии Хрисантис. Пусть боги принесут им беды и печали. Тот, кто нарушил божественные законы, должен понести наказание.

Это была ритуальная формула, которую Оберманн помнил наизусть и знал, что Гомер позаимствовал ее из более древних источников.

— Я не приношу жертву, — сказал он обычным будничным тоном. — Но отдаю себя в ваше распоряжение.

В дубовой роще у склона холма ухнула сова.

— Афина Паллада, великая богиня, дочь Зевса, обладательница эгиды, ты услышала мою молитву. Светлоокая Афина, к чьим крылатым словам прислушиваются другие боги, на моей стороне.

Он услышал звук трубы, возможно, трубил сторож, охранявший раскопки. Он воспрянул духом и, поднявшись с колен, вернулся к развалинам Трои.