Паломничество

Глава 2. Год ракеты

Прежде чем войти в «Башню», я останавливаюсь и смотрю назад, в сторону парка, откуда пришёл. Вдалеке уже залили каток, не ледяной, естественно, — полимерный. Люди катаются на коньках. Здорово. И грустно — мне-то не с кем покататься.

Не спешу. Во-первых, не особо хочется туда идти, во-вторых, не думаю, что меня там ждут. Искренне. У всех ко мне какие-то дела, суета, и не с кем просто сесть и поговорить. Каждому нужно что-то своё, и каждому безразлично то, что нужно мне. Лицемерие и бренность. Хотя к Патрику это, возможно, и не относится. Кажется, переживает насчёт меня. Да и мне в этот вечер необходимо встретиться с кем-нибудь и поговорить. Опять не могу разобраться, чего жду от этой встречи?

Я толкаю дверь и прохожу внутрь. Братство близнецов — это неформальная организация, вроде клуба по интересам. Должно быть, в былые времена лондонские джентльмены посещали именно такие заведения. Стремление найти себе подобного сегодня трансформировалось во всевозможные содружества, союзы, ассоциации, главным критерием для вступления в которые стала принадлежность к тому или иному знаку зодиака. Членство в подобных организациях — вещь вовсе не обязательная, общепринятой нормой является лишь периодическое посещение своего специалиста по астрологии и синтетизму. Состоять же в братстве, союзе или ордене — это скорее увлечение, нежели необходимость. И аналогия с английскими джентльменскими клубами тут вполне уместна. Не знаю точно, что подвигло меня втянуться. Наверное, любопытство, возможно, давнее чувство одиночества. Патрик — мой духовный наставник — заполнил пустующую нишу, в довольно короткий срок стал иметь ощутимое влияние на меня и моё мировоззрение. Хотя и не скажу, что до конца проникся его идеями.

Очутившись в фиолетовом зале «Башни Близнецов», я тихо и осторожно, стараясь не помешать Патрику, присаживаюсь на скамью возле стены. Однако он услышал. Он отвлекается от медитации, открывает глаза и расплывается в улыбке. Не могу не упомянуть — в лучезарной, просветлённой улыбке.

— Приветствую тебя, мой брат! — говорит Патрик. — Рад, что ты пришёл.

— Здравствуй, брат Патрик! — на этот раз не избегаю официального приветствия. — И я рад. Кстати, я купил билет на Меркурий.

— Я знаю, — кивает Патрик.

Он всегда всё знает, проницательный, следует заметить, человек. Патрик встаёт с пола и направляется в мою сторону. В полутьме, созданной дрожащим пламенем десятка свечей, вижу его худощавую фигуру с длинными руками. Сейчас Патрик напоминает средневекового алхимика, а фиолетовый зал высокой «Башни» представляется кельей, тёмной и мрачной.

— С начальством, я так понимаю, вопрос тоже урегулирован?

— Да, без проблем. Они закрывают глаза на то, что во время больничного совершу паломничество.

Патрик становится в метре от меня и разглядывает сверху вниз.

— Уступчивые ребята. Впрочем, насколько помню, твой начальник — лев? С ними всегда можно договориться.

— Да, он пошёл мне навстречу. Потому, что паломничество — это важно, он разделяет мою точку зрения… — Под снисходительным, даже насмешливым взглядом Патрика замолкаю. Чувствую себя школьником, чеканящим прописные истины. Те, которые так ждёт от меня учитель, но в которые сам верю не до конца. Положение усугубляется тем, что учитель догадывается о моих сомнениях и сейчас размышляет лишь о том, с какой стороны дать подзатыльник. Желая сменить тему на более приземлённую, а значит — убедительную, я начинаю: — К тому же, учитывая моё депрессивное состояние…

— Друг… — Патрик садится рядом со мной — махом, так, словно бы падает вниз. Настораживаюсь: если Патрик говорит «друг» вместо положенного «брат», то ничего хорошего это не предвещает. Патрик признаёт лишь обращение «брат», все остальные равноценны пренебрежительному «эй, ты». — Друг, — повторяет Патрик, — депрессивное состояние спровоцировано неуверенностью в себе и наплевательским отношением к своей жизни. А это зависит только от тебя. — Патрик подозрительно принюхивается: — Ты, случаем, не пил сегодня?

— Нет, что ты… — уверяю я.

— Смотри у меня! — Он недовольно сверкает глазами. — Этот год — твой год. Пришло время отправляться в путешествие. И это даже хорошо, что ты не полетел на Меркурий, когда тебе было двадцать три. Мне кажется, что ты был ещё не готов. Но и учти — в сорок семь будет уже поздно. Тридцать шесть лет — третья дюжина — знаковое событие, не пропусти его. Ты понимаешь меня?

— Я понимаю тебя, — как заворожённый вторю я. — Я понимаю тебя, Патрик.

Ещё бы — не понимать. Известное дело — паломничество к своей планете можно совершать лишь в возрасте, кратном двенадцати. И мне ещё сравнительно повезло: путешествие на Меркурий (планета близнецов) не так длинно и затратно по времени, как, скажем, паломничество представителей знака Водолея (до Урана лететь несколько месяцев). А львам и вовсе необходимо совершить непростой и опасный манёвр вблизи Солнца. Но ничего уж тут не поделаешь: двенадцать знаков зодиака, двенадцатилетние циклы развития человека — понятно и логично. Через полгода мне стукнет тридцать шесть, если не успею до этого времени, то придётся ждать ещё одиннадцать лет.

— И я тебя понимаю, — Патрик слегка ударяет себя в грудь. Он уже не смотрит в мою сторону, и это радует. Патрик смотрит вперёд и вниз, взгляд задумчивый, но одухотворённый. — Близнецам свойственно метаться от одного к другому, кидаться из крайности в крайность. Кроме того, нужно учитывать второзначие, которое в твоём случае имеет громадное значение. Неудивительно, что иногда ты пятишься как рак. Там, на Меркурии, ты освободишься от влияния других факторов. Поймёшь себя и то, что тебе нужно, обретёшь смысл и внутреннее равновесие.

И это тоже понятно. Обычно с паломничеством связывают такое явление как прозрение. Считается, что побывав на планете своего знака, человек принимает решение, какой путь избрать из предоставленных в его жизни возможностей. Но, откровенно говоря, не особо доверяю этой точке зрения. То есть доверяю, но не до конца. Не доверять, вроде бы как, оснований нет. К тому же, все верят, следуют этим принципам. Большинство, как будто бы, не может ошибаться. Да и вообще, астрология — это одна из самых древнейших наук, выдержала испытание временем, а её внешний корпус, синтетизм, ещё сильнее укрепил позиции. Забетонировал саркофаг знания. Но всё же, непонятно, почему дело обстоит именно так, а не иначе. Почему двенадцать, почему Меркурий, зачем паломничество? То есть, Патрику, конечно, никогда этого не скажу, тем более — в лоб. Но внутри есть сомнения, и от них никак не избавиться. Видимо, эти самые сомнения заставили меня придумать альтернативную цель, параллельную основной. Вроде оправдания. Да-да, оправдываюсь перед самим собой. На Меркурии планирую встретиться с некоторыми из коллег. Нет, вживую их никогда не видел, разве что общался по видеофону, но это не в счёт. И коллегами в полной мере их называть не могу: они — сотрудники Меркурианского астрономического института. Просто работают эти ребята по той же теме, что и я. Выискивают артефакты в звёздном небе, прорабатывают теоретические аспекты. Причём, если всё правильно понял, добились кое-каких успехов, продвинулись в вопросе намного дальше, чем я и мой исследовательский центр. В частности, весьма любопытна их теория суперпозиции, хотя и не всё в ней стройно и логично. К примеру, не совсем разделяю их пренебрежительное отношение к распределению по Вассерштрауссу, но по видеофону и из отчётов многого не поймёшь, поэтому встретиться бы с ними. В общем, лечу на Меркурий не только для того, чтобы совершить паломничество, но и поработать. Сказать честно, лишь благодаря этому начальник и отпускает меня в путешествие, убедил его в целесообразности такой встречи. Патрику, конечно, знать об этом не стоит. А от него ничего не утаишь. Будто в душу заглядывает. Посмотрит на тебя внимательно, и сразу ему становится всё понятно. Вот и сейчас, словно уловил ход моих мыслей.

— Всё у тебя получится, — уверенно говорит Патрик. — Найдёшь ты их… Хм… Как их там?

— Тоннели, — подсказываю я с тоской в голосе.

— Да, именно, — кивает Патрик и молчит с минуту. — Тебя же тут больше ничего не держит? — спрашивает он, имея в виду Землю и её окрестности. Вдруг хочется увидеть небо, я даже непроизвольно поднимаю лицо вверх, но вижу лишь темноту потолка.

— Нет, — грустно отзываюсь я.