Пампа блюз

10

На часах самое начало девятого, когда звонит телефон. Нам редко звонят, особенно с утра пораньше. Поэтому я, еще как следует не проснувшись, плетусь в гостиную. Вдруг что-то важное. Я снимаю трубку.

— Шиллинг.

— Бен? Это я!

Громкий голос мамы больно отдается в голове.

— Привет, мам.

Я ложусь на диван и отодвигаю трубку на безопасное расстояние от уха.

— Прости, что целую неделю не звонила!

— Ничего, — отвечаю я, решив промолчать о том, что она пропала на девять дней.

— Как у вас дела? Я тебя разбудила?

— Нет-нет. У нас все нормально. Где ты?

— В Копенгагене! Это в Дании!

— Знаю. У тебя все хорошо?

— Просто отлично. Мы едем в большой тур!

— Когда ты вернешься?

— Поэтому я и звоню, Бен.

Тишина. Слышно только, что связь не прервалась.

— Да?

Я уже догадываюсь, что ничего хорошего меня не ждет.

— Очень выгодное предложение, Бен. Дания и Швеция. Двенадцать концертов.

Я молчу.

— Бен?

— Да.

— Знаю, что мы так не договаривались.

Я слышу щелчок: мама закуривает сигарету.

— Я хотела приехать к вам в середине месяца, правда. Но нельзя упускать такой шанс.

Слышно, как она затягивается и выпускает дым. Явно очень нервничает, совесть мучает.

— Ты меня понимаешь, Бен?

— Да.

— Не обижаешься на меня?

— Нет, — отвечаю я, потому что бесполезно тут что-то обсуждать. Конечно, я обижаюсь. Я дико злюсь на свою мать. Но не говорю ей об этом. А зачем?

— Обещаешь?

— Обещаю.

Мама втягивает дым в легкие, а потом выдыхает его, звучит похоже на вздох облегчения.

— Что бы я без тебя делала? — говорит она. — Я привезу тебе свитер. И тапки из оленьего меха.

— Здорово.

— Как дела у Карла? Госпожа Вернике заходила?

— Да. Она говорит, он доживет до ста двадцати.

Мама смеется.

— Значит, у вас все в порядке? И мне не надо волноваться?

— Нет, — вру я ей, — у нас все отлично.

Я слышу мужской голос на заднем фоне.

— Бен? — кричит мама. — Мне надо идти, остальные меня уже ждут! Я люблю тебя!

— И я тебя.

— Передавай всем привет!

— Хорошо.

— До скорого!

— Да. Пока.

Мама кладет трубку. Несколько минут я неотрывно смотрю в потолок, потом закрываю глаза. Гудок в трубке звучит прямо как гудок корабля в открытом море. Чтобы снова не заснуть, я поднимаюсь с дивана и иду в комнату Карла. Перед дверью я замираю и жду. Пока не услышу очередное.

Бум.

Десять секунд все тихо.

Бум.

Я решаю дать Карлу поработать и пока приготовить завтрак. На кухне я включаю радио на всю катушку, звучит песня «Chasing Cars» группы «Snow Patrol», я громко подпеваю, хотя настроение поганое. Доконали меня мамины выкрутасы. Когда пять недель назад она уезжала с группой во Францию, она говорила, что вернется в начале июля. Потом позвонила и сообщила, что тур продлится до середины июля. А теперь непонятно, появится ли она здесь вообще до конца летних каникул.

Все, чего я хочу, — денька два побыть одному, без Карла. Я собирался съездить в город, сходить в кино и на концерт, впервые в жизни. «Green Day» приезжают в Германию, одна из моих любимых групп. Я мог бы познакомиться на концерте с девушкой, а потом мы посидели бы вместе в баре. Может, она даже поцеловала бы меня на прощанье на вокзале, а может, и не было бы никакого прощания.

Пока я представляю себе, что чувствуешь, когда целуешь девушку в губы, не Грету Людерс, а другую, стакан, который я держал в руках, выскальзывает и падает на пол. Я чертыхаюсь и сметаю осколки в совок. Перед тем как заварить чай, я сажусь на веранду и жду, пока злость немного уляжется. Сегодня на небе молочная дымка, она заволокла солнце. Ветра нет, и жара стоит удушающая. Знаю, что ненавидеть собственную мать — неправильно, но сейчас мне трудно избавиться от этого чувства. Она в очередной раз показала, что думает только о себе и своей карьере. Будь ее воля, она оставила бы меня тут пропадать с Карлом. Интересно, как бы она себя вела, если бы Карл был ее отцом, а не свекром. Ее родители уже умерли. Дед — четыре года назад от инфаркта, бабушка — прошлым летом от рака легких, хотя она никогда не курила. Как вспомню эти похороны… Оба раза мама плакала целую неделю. Я думал, теперь она станет реже уезжать или вообще бросит петь и будет жить со мной и Карлом. Но я ошибся. Казалось, она, наоборот, еще больше погрузилась в работу, чтобы забыть о своем горе. В одном из писем, которое она прислала мне из Бельгии, она просила меня понять ее. Потерять родителей — самое страшное, что может случиться с человеком.

Конечно, я уже не раз задавался вопросом, а стала бы она горевать, если бы умер я. Но ведь я еще молодой. И могу вечно сидеть тут с Карлом, пока мать разъезжает по миру, периодически отправляя мне открытки.

После завтрака я устраиваюсь рядом с Карлом и делаю чертежи катушки для Масловецки. Потом составляю список необходимых деталей. Я решил, что тут потребуется две рукоятки, по одной с каждой стороны катушки. Итак, две рукоятки, увеличенное расстояние между дисками и более прочный материал должны помочь решить проблему. Через полчаса я откладываю рисунки в сторону и начинаю листать книгу, которую читал пока только два раза. Она называется «Экспедиция в Африку», записки о путешествии из Алжира на Мадагаскар в 1924 году. Я рассматриваю фотографии, Карл тем временем наклеивает бумажки на стену. Треть поверхности он уже обработал. Скоро ему понадобится стул, который я для него смастерил. Когда Карл обклеивал первую стену, он все время залезал на стремянку, чтобы достать до верха. Но это было слишком опасно. Стул, который я соорудил Для него, похож на судейскую вышку, какие бывают в бассейнах или на теннисных кортах, только пониже, всего метр шестьдесят. Но мне все равно приходится всякий раз помогать Карлу забираться на него и спускаться. Я даже пристегиваю его ремнями, чтобы он не вывалился, если наклонится вперед или вбок. В ручку стула вмонтирован гудок, смесь газового патрона и пластмассового рожка, вроде тех, в которые дудят футбольные болельщики на стадионе. Если Карлу нужно в туалет или он хочет, чтобы я передвинул стул, он нажимает на кнопку, и звучит горн, почти как сирена океанского лайнера во время тумана. Сначала мы пытались использовать свисток, но звук получался слишком тихий, потому что у Карла уже не хватает сил, чтобы как следует дунуть. Тогда я и увидел по телевизору фанатские дудки на футбольном матче и попросил Масловецки раздобыть мне такой рожок.

Зачем Карл заклеивает стены своей комнаты, я не знаю. Он просто однажды начал делать это, и все. Сначала я разозлился, потому что он снял все картины и перепачкался в клее. Но скоро я понял, что он может заниматься наклеиванием часами, а я пока могу делать, что хочу. А еще мне кажется, что Карл счастлив, когда приклеивает клочки бумаги к стене. По крайней мере, он так погружен в работу, что, кажется, ничего вокруг не замечает.

Около одиннадцати раздается звонок в дверь, я открываю и вижу перед собой Йо-Йо. Он одет, как всегда, в свои странные полосатые брюки и разноцветную рубашку с короткими рукавами. Лицо красное, и он весь взмок, хотя ехал на «Вольво» Масловецки. Машина стоит на дороге рядом со старым, больше никому не нужным почтовым ящиком, дверца распахнута, из салона доносится музыка.

— Что у вас с телефоном? — спрашивает Йо-Йо, задыхаясь так, будто бежал всю дорогу от центра до нас.

— Ничего. А что?

— Масловецки уже целых полчаса не может тебе дозвониться!

Я обдумываю услышанное. Потом иду в гостиную и вижу, что забыл повесить трубку.

— Едем к нему, срочно.

— Зачем? — спрашиваю я. У Масловецки есть привычка вызывать меня к себе на заправку или в «Белую лошадь» просто для того, чтобы сообщить, что в Уганде разразилась эпидемия или что в Конго началась гражданская война. Иногда он просто хочет выпить со мной пива и поболтать.

— Есть работа для тебя.

Я кладу трубку на аппарат.

— И он послал тебя за мной?

— Дело срочное.

— Что за дело?

— Масловецки велел не говорить.

— С вами не соскучишься.

Я надеваю ботинки, которые стоят у дивана, и иду за Карлом.