Пампа блюз

15

Следующее утро тоже начинается с головной боли. Но на сей раз дело не в пиве, а в двери. В ванной я подхожу к зеркалу и готовлюсь к самому худшему. Однако никаких следов не обнаруживаю. Лоб не синий и не зеленый, шишка за ночь тоже не выросла. Я почти разочарован.

Умытый и одетый, я заглядываю в комнату Карла, который еще лежит в кровати. Я оставляю его спать и иду на кухню, чтобы приготовить завтрак. Пока чайник вскипает, я ищу на радиоприемнике местный канал, регулярно передающий новости, но, кажется, наше убийство никого не волнует. Интересно, где сейчас Георгий. Из детективов я знаю, что трупы увозят в морг и что тело жертвы всегда вскрывают, чтобы установить точную причину смерти. Нож, которым его закололи, вероятно, лежит в пластиковом пакете, весь в крови и отпечатках пальцев. Я представляю себе, что было бы, если бы убийца надел перчатки. Тогда полиция, возможно, никогда бы не узнала, кто убил Георгия, и Анне с Йо-Йо пришлось бы надолго остаться в тюрьме. Пока один из них не признается. Может, они убили Георгия вдвоем и хотели сбежать, в Бразилию или в Папуа — Новую Гвинею. Но потом, когда Георгий уже лежал в луже крови на полу кухни и действительно был мертв, они почувствовали себя настолько ужасно, что Йо-Йо вызвал полицию.

Чтобы от таких мыслей голова не разболелась еще сильнее, я бужу Карла, помогаю ему умыться и одеться, и мы садимся завтракать. Я намазываю ему бутерброд и подливаю ему в чай немного холодной воды, чтобы он не обжегся. Он благодарит меня и начинает есть, медленно, как черепаха. Я вдруг замечаю желтые резиновые перчатки над раковиной, хлебный нож и красное смородиновое желе, и у меня пропадает аппетит.

После завтрака я остаюсь в комнате Карла, чтобы составить ему компанию. На коленях у меня телефонная книга и блокнот. Пока Карл обклеивает стены, я выписываю номера телефонов местных газет. Окно открыто, в комнату задувает теплый ветерок. На улице все тихо, только иногда слышно стрекотание кузнечика на лугу или жужжание пролетающего мимо насекомого. У меня получается список из четырех номеров, я приношу из кухни беспроводной телефон и звоню в редакцию «Крембергер боте». Женщина в приемной не знает никого по имени Лена и соединяет меня с кем-то из редакторов. Он тоже не может мне помочь и говорит, что одну из внештатных сотрудниц, возможно, зовут Лена, но практически все они студентки и приходят и уходят, когда им вздумается. Я благодарю его и звоню в «Лоэнфельдер анцайгер», где строгий женский голос уверяет меня, что в редакции нет никого с именем Лена, как среди штатных, так и внештатных сотрудников. В «Норд-Ост курьер», самой крупной из трех газет, меня соединяют с менеджером по персоналу, который сообщает мне, что в настоящий момент никого с таким именем в их документах не числится.

Остается еще «Штрееритцер амтсблатт», но вся его редакция — пожилой мужчина по фамилии то ли Дромер, то ли Понерт, то ли Бомерс и его жена. Раньше их газетку доставляли в каждый дом в округе, но те времена давно прошли, по крайней мере для Вингродена. Когда я был маленьким, мне доводилось держать в руках «Штрееритцер амтсблатт», потому что я разводил из нее костер или делал шляпу или кораблик. Мужчина, который так шепелявит в трубку, что я понимаю только половину, утверждает, что он и его жена вот уже десять лет подряд выпускают газету вдвоем и никогда не слышали ни о какой Йене. Я поправляю его: девушку зовут Лена, но он уже повесил трубку.

Пока я больше получаса названивал в разные газеты, я почти убедился в том, что Лена не журналистка. Она, конечно, может оказаться внештатной сотрудницей «Крембергер боте» или какой-нибудь другой крупной газеты, в чем я, однако, сильно сомневаюсь. То, что она ни с того ни с сего появилась в Вингродене и разыгрывает спектакль с поломкой машины, вряд ли связано с НЛО. Может, она вообще из налоговой инспекции и хочет прижучить Масловецки.

А может, она преступница в бегах и прячется у нас от своих преследователей. Возможно, она писательница, у которой творческий кризис… Нет, вряд ли бы она приехала за новыми историями в такую дыру. Но ведь что-то же она здесь забыла. В потайном отделе ее чемодана может быть спрятан план, средневековая карта с указанием местонахождения клада. Она разведала, где лежат тысячи золотых слитков, бесследно исчезнувших во время Второй мировой войны. Она хочет забрать из тайника то, что ее отец спрятал тут двадцать лет назад после ограбления банка.

Бред. У меня слишком буйное воображение. Лена сбежала из дома, у нее закончились деньги, и теперь она водит за нос Масловецки, чтобы какое-то время пожить в «Белой лошади». Скоро она исчезнет, не заплатив, и оставит нам на память свою груду металлолома, которую называет «Луизе».

Но что она искала в квартире Масловецки?

У меня кружится голова, и я решаю остановиться. Если я хочу узнать тайну Лены, мне придется спросить ее саму. Чтобы отвлечься, я тащу отбивающегося от меня Карла на веранду и играю с ним несколько партий в «Мемори». Мы пьем холодный чай, оставшийся с завтрака. По радио завывает музыка, правда, так тихо, что Карл заглушает ее своим сопением.

После третьей партии в «Мемори» звонит телефон. Масловецки сообщает мне, что связался с комиссаром и едет в город, чтобы забрать Йо-Йо. Я спрашиваю его о Лене, он говорит, что она взяла у него велосипед. Он еще раз просит меня прийти на поминки вечером, и я еще раз ему обещаю. Я желаю ему счастливого пути и кладу трубку.

Когда я выхожу на веранду, Карла уже нет за столом — теперь он стоит посреди поля. Я иду за его шляпой и направляюсь к нему. Он расставил руки в стороны, как полицейский, который регулировал движение на перекрестке и вдруг застыл неподвижно. Или как сумасшедший старик, разыгрывающий Иисуса. Корм для птиц он взял из стеклянной банки на одной из полок на веранде. Карл стоит с закрытыми глазами, но я знаю, что он слышит меня.

— Даю тебе полчаса, — говорю я, надевая на него шляпу.

— Спасибо, — благодарит Карл.

Я сажусь в мое плетеное кресло и читаю книгу про Африку. Осилив две страницы, откладываю ее в сторону, потому что голова все еще болит. Я отпиваю глоток чая, откидываюсь на спинку кресла, кладу ноги на стол и закрываю глаза. С закрытыми глазами лучше, хотя темнота напоминает мне прошлую ночь, ванную комнату и дверь, которой мне дали по башке. Я стараюсь не думать о Лене, но та часть моего мозга, которая хочет думать о ней, побеждает. Если сосредоточиться, я вижу ее. А если поднапрячься, то даже чувствую запах яблок и ванили, окружавший ее вчера сладким облаком.

— Эй?

Я щурюсь на свет и жалею, что не надел солнечные очки. Папа никогда не носил солнечных очков, даже в Африке. Ему хватало широких полей на шляпе, которые закрывали глаза от солнца. Ему наверняка было важно видеть цвета степи и саванны, цвет шкуры животных и неба четко и без искажений, а не через тонированные стекла очков. Или он хотел, чтобы люди и животные, которых он встречал, могли посмотреть ему в глаза. Я не спрашивал его.

— Кто-нибудь дома?

Я узнаю голос. Он звучит с другой стороны дома. Карл либо не слышит, либо не обращает на него внимания. По крайней мере, с места он не сдвинулся ни на миллиметр. Свет такой яркий, что очертания Карла растворяются в нем, словно в молочной дымке.

— Ах, вот ты где!

Лена катит велосипед Масловецки по газону и останавливается напротив веранды. Она снимает солнечные очки — по виду модные и дорогие, с узкими голубоватыми стеклами и оправой из матового серебристого металла.

— Привет!

— Привет, — отвечаю я, не вставая и стараясь не показать, что никак не ожидал ее появления здесь.

— Как дела?

Лена кладет велосипед не землю и убирает прядь волос с мокрого от пота лба.

— Да ничего, — говорю я, — голова болит.

— Да?

— Да.

Лена почесывает ногу. Она одета в кроссовки, бриджи цвета хаки и футболку с видом Вингродена, явно подарок Масловецки.

— Жарковато сегодня, да?

Я молчу. Беседы о погоде — самое бессмысленное, что можно придумать. Масловецки и компания могут часами говорить о том, почему изменился ветер, упала температура, а закат не красный, а фиолетовый. Когда они заводят такие речи за нашим столом в пивной, я сразу отключаюсь.

— Дашь мне что-нибудь попить?

Я не спешу вставать и делаю вид, что задумался, потом встаю и иду на кухню за стаканом.

Когда я возвращаюсь, Лена сидит в плетеном кресле Карла и протирает краем футболки стекла очков. Я наливаю в стакан холодный чай, и она залпом выпивает его.

— Спасибо.

Я киваю и сажусь в свое кресло.

— Что это он делает? — показывает Лена на Карла.

— Кормит птиц.

— Но я не вижу никаких птиц.

— Раньше их тут было полно. Карл воевал с ними.

— С птицами?

— Они едят семена. В том числе цветочные.

— И что?

— Карл даже отравил несколько. Потому моя бабушка и ушла от него. Хотя, конечно, не только из-за птиц.

Лена явно о чем-то размышляет. Уверен, что история Карла отлично дополняет ее образ местных психов.

— Он так каждый день стоит?

— Если идет дождь или снег, я не выпускаю его на улицу.

— У меня от одного взгляда на него уже руки затекают. Зачем он это делает?

— Понятия не имею. Наверное, надеется, что когда-нибудь птицы вернутся и помирятся с ним.

— Ты видел, как он их отравил?

— Нет. Мне тогда было три года.

— И с тех пор тут не пролетало ни одной птицы?

Я мотаю головой.

— Вообще ни одной? Как проклятье. Проклятье отравленных птиц.

Я отпиваю глоток чая. Проклятье. До такого я пока не додумался. Хотя все очевидно. На всей нашей дыре лежит проклятье.

— Я бы тут все в белый цвет покрасила.

Я не понимаю, о чем Лена говорит.

— И повесила бы тут цветы. Папоротники. В таких кашпо. Это она явно про веранду. Я оглядываюсь назад. Карл построил веранду почти сразу, как они с Сельмой купили дом. Тогда они, наверное, еще любили друг друга, потому что через год родился мой отец. Он играл здесь, когда был маленьким. Есть фотография, где он сидит на деревянной лестнице и держит в одной руке бутылку лимонада, а в другой — сачок для бабочек. С той поры веранда сильно обветшала. Древесина покрылась пятнами и трещинами, перила качаются, а самая нижняя ступенька прогнила.

— Покажешь мне ваш сад?

Лена встает и смотрит на меня так, будто это не вопрос, а приказ.

— Здесь особо нечего смотреть, — говорю я и остаюсь сидеть в кресле.

— Мне так не кажется.

Удивительно, как ей удается делать вид, будто ничего не случилось. Похоже, ей наплевать на то, что у меня до сих пор раскалывается голова, потому что она заехала по ней дверью. Не может же она всерьез думать, что я не знаю, кто вчера забрался в квартиру Масловецки? Или она и правда не знает, что сбила с ног дверью именно меня? Там ведь темно было, да и быстро все случилось. Я размышляю, не спросить ли ее прямо.

— Так ты идешь?

Лена уже на газоне, который давно пора косить. Она улыбается мне.

Я решаю обсудить мой вопрос позднее и иду к ней. От ее волос пахнет яблоком. Хайке Борман, одна девочка из училища, тоже пользовалась таким шампунем. Она была красивой, высокомерной и глупой, но зато из хорошей семьи. Я помню ее, потому что она как-то сказала мне, что я симпатичный парень, но ничего собой не представляю. Аромат ванили, смешивающийся с теплым воздухом, наверное, идет от духов Лены или лосьона для тела. Скорее, второй вариант, потому что Лена не из тех, кто пользуется Духами.

— Мы можем просто оставить его здесь?

— Кого? A-а, Карла? Конечно. Мы же через пять минут вернемся. Понятия не имею, что ей показывать. Кроме заросших сорняками грядок, теплицы и сарая здесь ничего нет. Я иду по протоптанной узкой тропинке через луг, а потом — по мощеной дорожке, которая так заросла травой, что почти не видна. У теплицы я останавливаюсь.

— Что там растет? — спрашивает Лена.

— Ничего.

— А можно зайти?

Я начинаю задаваться вопросом, что Лена задумала. Она нагрянула сюда и ведет себя так, словно ночью ничего не случилось, а теперь еще и тащит меня в полуразвалившуюся теплицу, где сейчас явно градусов сорок и пахнет далеко не яблоками и ванилью. Ей что-то нужно от меня? Абсурдная мысль. Лене двадцать или чуть больше, и ее вряд ли может заинтересовать юнец вроде меня. Наверное, ей просто скучно. А садовое хозяйство для нее — место для игры, где тебя ждут всякие приключения, как и для меня когда-то в детстве. Может, так, а может, где-то здесь припрятаны золотые слитки, трофеи последней войны.

— Бен?

Я понимаю, что стою, держась за ручку двери, и гляжу в полумрак теплицы. Я поворачиваюсь и наверняка выгляжу глупо, потому что Лена смеется.

— Ты что, увидел внутри привидение? — спрашивает она и смотрит мимо меня, через покрашенные белым стекла теплицы.

— Привидений не бывает.

— Знаю. Я пошутила.

— А… да, — говорю я и улыбаюсь, потому что Лена тоже улыбается. — Дверь заклинило.

Дверь и правда не открывается, потому что плитки дорожки перед входом заросли толстым слоем мха и завалены пожухлой листвой. Я расчищаю проход ногой, и мне удается открыть дверь.

Когда я попадаю в теплицу, жара накрывает меня влажной пеленой. Внутри пахнет плесенью, а воздух такой спертый, что хоть топор вешай. Через стекла, выкрашенные белым, снаружи сюда пробивается слабый свет. На полу валяются черепки глиняных горшков, пустые пластиковые мешки, в которых когда-то хранились грунт и удобрения, садовый шланг и ржавый инструмент. Я отодвигаю с дороги деревянный ящик, чтобы пройти дальше.

— Почему тут больше ничего не выращивают?

— Карл теперь не может, а я не хочу.

— Ребята в пивной сказали, что ты садовник.

— Они еще не то расскажут, если подольше там посидят.

— Я хотела бы разводить кактусы. Или розы. Редкие сорта.

— Я пошел учиться только потому, что так решила моя мать. На самом деле я собираюсь работать автомехаником.

Лена берет в руки пустой домик улитки, стирает с него налипшую землю и рассматривает.

— А ты не думал о том, чтобы продать все это?

— А ты знаешь кого-то, кто готов заплатить за такое деньги? И вообще, пока Карл жив, сад не продается.

— Понимаю. Старое дерево и так далее.

— Чего?

— Ну, говорят же, что старое дерево не пересаживают.

— Если бы я выиграл в лотерею, я бы сразу пересадил Карла в дом престарелых.

— Ты шутишь, да?

— Я похож на шутника?

Лена рассматривает меня.

— Нет.

Она засовывает улитку в карман и наклоняется над раковиной, стенки которой покрыты слоем зеленых водорослей.

— Если бы у меня был дедушка, я бы с радостью о нем заботилась.

— Хочешь, подарю тебе моего?

— Не смешно, — говорит Лена, одаривая меня каким-то грустным и одновременно злым взглядом.

— Согласен. Не смешно.

Мне вдруг становится слишком жарко и нечем дышать. Я выхожу из теплицы, возвращаюсь на веранду, выпиваю стакан чая и увожу Карла с поля. Я снимаю с него шляпу и наливаю ему попить. Потом приношу из его комнаты коробку из-под печенья и журналы.

Когда я ставлю открытую коробку на стол и даю Карлу в руки журналы, на пороге появляется Лена.

— Добрый день, господин Шиллинг.

Она останавливается напротив веранды и облокачивается на перила.

— Ну как, птицы сегодня прилетали?

Сначала Карл делает такое лицо, словно он не понял вопрос, а потом, к моему огромному удивлению, открывает рот и произносит:

— Нет. Пока нет.

Обычно Карл разговаривает только с теми, кого видел минимум раз двести. Госпожа Вернике ходит к нам уже полгода и должна радоваться, если услышит от него за прием хотя бы одно целое предложение.

— Не волнуйтесь, — говорит Лена, — они еще прилетят.

— Да, — говорит Карл и снова погружается в потрошение журналов.

— Ты чинишь только машины и тракторы или велосипеды тоже? — спрашивает меня Лена, одной рукой показывая на велосипед Масловецки.

— Я не люблю велосипеды, — говорит Карл, прежде чем я успеваю что-то ответить.

Я смотрю на него и не верю своим ушам. После его реплики о «еженедельном обзоре» и сообщения о том, что у Сельмы теплые руки, это самая осмысленная фраза, сказанная им за последние несколько недель. Но еще удивительнее то, что Карл действительно не любит велосипеды. Так говорил мне отец. Когда мне исполнилось пять, он подарил мне на день рождения красный детский велосипед «Кобра». Прежде чем мне разрешили сделать на нем круг по заднему Двору, папа рассказал мне, что у него в детстве не было велосипеда, потому что его отец, то есть Карл, потерял довольно крупную сумму, вложив деньги в акции разорившейся велосипедной фабрики.

Мне снова кажется, что Карл только делает вид, будто у него ссохлись мозги. Что он просто старикан, от которого ушла жена и который замкнулся в себе из упрямства, как угрюмый рак-отшельник. И что время от времени он выдает себя, когда произносит полные предложения, связный текст, в котором есть смысл. Но я понимаю, что это бред. И что он приходит мне в голову только потому, что я слишком сильно хочу, чтобы Карл оказался нормальным. Чтобы он мог сам себя обслуживать и мне не надо было бы возиться с ним с утра до вечера.

— Эй, Бен! Как слышно? Прием-прием, — улыбается мне Лена, и ее лоб морщится от улыбки.

Я пялюсь на ямочки у нее на щеках.

— А?

— Так ты разбираешься в велосипедах?

— А что?

— С ним что-то не в порядке.

Лена подходит к велосипеду Масловецки, лежащему на траве.

Я поднимаю велосипед, переворачиваю его колесами вверх и кручу педали. Цепь и зубчатый венец полностью проржавели, а рычаг переключения передач погнулся, переднее колесо — тоже, кроме того, на нем не хватает нескольких спиц.

— Груда ржавого металла, — констатирую я.

— Сможешь починить?

— Ржавчину сниму, рычаг разогну. А вот переднее колесо нужно менять в мастерской.

— Черт. А я покататься хотела.

— Покататься? Здесь, у нас?

— Масловецки рассказал мне про какое-то озеро на карьере.

— Правда?

Я возвращаюсь в тень, на веранду. Может, это прозвучит глупо, но я считаю озеро моей собственностью. Когда я был маленьким, я купался только там, и лишь я один знаю про ковш экскаватора, лежащий на дне и похожий на череп динозавра. Однажды я брал туда Грету Людерс, чтобы научить ее плавать и похвастаться перед ней тем, как мастерски я прыгаю в воду вниз головой и ныряю, но она испугалась воды, и когда ее родители узнали, что я водил ее на карьер, ей запретили встречаться со мной.

— Ты не знаешь, там можно купаться? — спрашивает Лена. Я пожимаю плечами.

— Не знаю.

— М-да, пешком далековато будет.

Лена садится на вторую ступеньку крыльца, куда падает тень, и вертит в руках очки.

— Мы можем поехать на тук-туке, — говорю я и спрашиваю себя, зачем я предлагаю Лене это. Я же все еще зол на нее. С другой стороны, сегодня дико жарко, да и развлечений в Вингродене не так уж много, чтобы упустить представившуюся возможность.

Лена вскакивает с места.

— Правда? — кричит она и хлопает в ладоши. — Мы все втроем поедем на озеро?

Я совсем позабыл о Карле, потому что был занят тем, что пытался представить себе Лену в бикини. Разумеется, Карл с нами. Карл, вечная обуза. Взрослый ребенок, которого ни на минуту нельзя оставить одного.

— Ну да, — отвечаю я. — Через десять минут выезжаем.