Пара, в которой трое

Мы сейчас уже с Наташей не ездим в Европу ставить спортивные программы – изменились правила фигурного катания, и нам стало неинтересно заниматься такой работой. Наше время закончилось. Объясню, почему. Мы много и успешно работали и с итальянцами, и с французами, только в России у нас никак не получалось, не приглашали нас русские тренеры. Но мы не особо переживали. Там, где нас внимательно слушали и принимали то, что мы предлагали, у спортсменов начинался прогресс. Одни стали серебряными призерами чемпионата Европы, другие дошли до пятерки лучших. Безусловно, в их успехах есть и наша заслуга, мы помогли им в какой-то момент продвинуться. Но тогда интересно было придумывать новые движения, так как произвольная и оригинальная программы были не зажаты в рамках новых правил. Они оправдывали свое название оригинальной и произвольной. Можешь взять любые музыкальные отрезки, даже если в обязательной программе у всех одинаковый танец, любые шаги, любые поддержки, исключая, конечно, запрещенные. Изменили правила – и сейчас дорожка должна железно состоять из стольких-то шагов. И что происходит? Сегодня все дорожки, все поддержки в оригинальном и произвольном танцах одинаковые у всех пар. Это сделано для того, чтобы танцы на льду не вылетели из олимпийских видов фигурного катания. У судей появляется шанс объективно оценить катание. Потому что одна пара делает твизлы, и вторая пара делает твизлы – та же самая обязательная программа. И зачем что-то придумывать? Произвольный танец состоит из одних обязательных элементов. В нем лишь музыка произвольная, а все остальное точно расписано – ты обязан показать: шаги по кругу, диагональ, столько-то поддержек… Нам это стало неинтересно. Можно возразить, что помимо творчества это был все-таки и наш заработок…

Но заработком можно назвать только те уроки, когда спортсмен сам не рвется, а его тянут родители. Это и есть заработок. Я давал спортсмену все, что необходимо. Я приходил к нему и отрабатывал свои сто долларов в час. А с теми, с кем было интересно, там уже не думаешь о заработке. Там азарт: смогут ли сделать то, что предлагаешь? Они уже на новом уровне, эти дети, они уже сильнее, чем мы. Им придумываешь такие вещи, которые сам, когда выступал, не потянул бы.

Дело не в том, что за двадцать лет фигурное катание, в частности спортивные танцы, могли так далеко уйти. Я вспоминаю себя, когда мы с Тарасовой работали, я же был упертый до безобразия: если неудобно, то это не буду это не могу. Мне будет тяжело, будет неловко, вы не заставите меня такое сделать! А ведь можно было переступить через самого себя. Я теперь, когда смотрю на сегодняшних танцоров, понимаю, как многое можно было сделать и надо было сделать. Но тогда я своим упорством не оставлял Татьяне Анатольевне никаких шансов. А сейчас те элементы, которые мне казались невозможными, мы предлагаем детям. Они берут и делают. Без проблем. Все говорят: ах, какой интересный элемент! Может быть, нынешние ребята не так закомплексованы, как я в свое время. Я же боялся, что мы не справимся с каким-то суперсложным элементом. Боялся, что Наташа может в трудный момент сорваться, боялся, что из-за ошибки мы проиграем. Не потому что я не хотел пробовать что-то новое, а оттого что подсознательно понимал: если на соревнованиях мы этот элемент сделаем неправильно, если мы его смажем, то судьи засчитают его как ошибку, и мы потеряем первое место, а я этого очень не хотел.

После того как все в моей жизни устаканилось, мы с Наташей почти не ругаемся. Бывает, что сцепимся, когда она уставшая или я не в форме, можем немножко рыкнуть друг на друга, но полчаса поездим по кругу, а потом – извини меня, и ты меня извини. У нас сейчас нет никаких серьезных разногласий.

Я знаю, она никогда меня не обманет, ни в финансах, ни в чем… Поэтому я ее о деньгах никогда не спрашиваю. Она говорит: «Почему ты не интересуешься, какая у тебя будет ставка?» А какая разница? Сколько может на сегодняшний момент, она мне выдаст. Будет меньше – проживем, будет больше – спасибо.

Театр приобрел две ледовые установки, прибавилось много головной боли. Их же надо загружать работой. Поэтому у нас часть коллектива выезжает, причем часто, в Латинскую Америку. А чтобы не страдал основной репертуар, мы собираем молодых ребят. Но их надо обучать, чем мы в основном и занимаемся. Есть же те, кто приходит в театр в шестнадцать, в семнадцать лет. Кто старше и опытнее, едет выступать за океан. В Латинской Америке очень тяжелые гастроли, недостаточно комфортные в бытовой части, с большим числом переездов.

Казалось бы, театр популярен в Корее, в Европе, сейчас в Латинской Америке, но не очень известен дома. Это так и не так. В провинции народ нас знает, на нас ходят. Это Москва – сложный город, и устроить в Москве выступление стоит дорого. Возможно только при помощи спонсоров или при поддержке телевидения, но реклама на телевидении очень дорогая. Не потерять деньги и уйти в ноль в Москве не так-то просто. Но мы не можем себе позволить даже такого – мы же на самоокупаемости. Есть зарплата коллектива, нужно оплатить арендуемые квартиры: у нас же есть приезжие артисты. Надо менять костюмы, надо шить новые… Необходимых трат получается много.

Мне бы очень хотелось, чтобы в Москве у нас появилась своя база. Площадка, где мы могли бы выступать, пусть не каждый вечер, но, как нормальный театр, пять вечеров в неделю. Мы бы тогда открыли свою школу, обучали бы молодых фигуристов и ставили программы опытным спортсменам. То есть занимались тем же, что делаем сейчас, только уже не по всему миру, а дома, в Москве – пусть к нам приезжает весь мир. Пусть они смотрят на то, чего нигде нет. Мы бы стали единственным ледовым театром, который находится на месте. Как наш цирк, например. Он же стоит на месте. И туристы со всего мира идут в Москве смотреть цирковое представление.

Моя жизнь тогда бы плавно перешла в новое измерение – без гастрольного графика. Скорее всего, я бы ушел со льда. Естественно, мы бы нашли для театра на наши места достойных исполнителей со званиями и наградами. Уже хочется осесть. Здесь, дома, а не в Америке.

Я же понимаю, раз мне хочется тихой заводи, значит, заканчивается мое время. Хотя я до сих пор получаю удовольствие от катания. Публика, когда выходишь на лед, меня по-прежнему заводит. Но уже все болит. В теле нет ни одного кусочка, который бы не давал о себе знать. Спина почти не сгибается, и с этой больной спиной приходится кататься, к тому же еще колени вылетают. Рука не поднимается, там у меня тромб. По сути дела правой руки нет. Мне больше пяти килограммов поднимать нельзя – запретили врачи, но что делать? Девочки же весят намного больше. Но самое главное – мне еще нравится кататься. Надо думать, все свои пределы я уже перешагнул и, наверное, свой организм немножко насилую. Но в то же время, когда я чувствую скольжение, организм получает такую дозу адреналина, что заставляет держаться. Я не поправился, не похудел, я все в той же форме, что и был в олимпийском Калгари двадцать лет назад. Если сейчас залезть в те костюмы, в которых я выступал на Олимпиаде, они мне будут впору.

Деньги на собственную базу наверняка найдутся, нужна только гарантия правительства Москвы или, например, Подмосковья. Я бы сразу после подписания такого решения повесил коньки на гвоздь, но в коллективе бы остался. Я готов взяться за любую работу в театре, хоть лед заливать.

Вот я приехал на соревнования сына Вани в Туапсе, а у них в радиоузле три человека и одна световая пушка, а свет очень плохой. Что делать? Олимпийский чемпион встал за пушку. Я светил детишкам, чтобы их хотя бы немного видели.

Я никогда не переживал, что мы с Наташей оказались последними, кто получал любительские гонорары. Следующим чемпионам платили совсем другие деньги. Мне только приятно, что нас, спортсменов, тем более фигуристов, стали достойно оценивать, стали платить приличные деньги, что немаловажно для людей, которые отдают спорту всю жизнь и все здоровье и заканчивают карьеру тридцатилетними. Нет никакой зависти, что младшие коллеги получали бешеные гонорары. Наступило их время, их слава, их кусочек финансового счастья. Да, сегодня уже надо платить самому. Я думаю, что тысячи полторы долларов мы расходуем на каждую поездку с Ваней на соревнования. Это без стоимости костюмов. Все вместе – дорогое удовольствие. Если мой сын благодаря фигурному катанию будет потом зарабатывать деньги, почему нет? Они вернутся или ему, или мне, неважно. К сожалению, сейчас ИСУ потеряло контракт с телевидением, и фигуристам сразу же срезали призовые деньги. Почему проблемы с телевидением? Потому что три золотых олимпийских медали уехали в Россию. На Западе звезд нет, нечего показывать. Сейчас того фигурного катания, что было раньше, даже в Америке нет. И когда восстановится на прежнем уровне, неизвестно. Но если восстановится, то с гонорарами сразу наладится. ИСУ опять будет получать деньги с телевидения, снова поднимутся ставки. А сейчас, по-моему, только первые шесть мест получают какие-то суммы, остальные катаются уже бесплатно. А года три назад до двадцатого места все получали премии. Пусть небольшие, но получали. Жизнь идет волнами: спад, но за ним обязательно подъем.

Да, мы выиграли три золотых медали. Но у нас получилось так, что все внимание федерации, вся финансовая поддержка пошла только на первые номера. И слегка подзабыли, что есть еще молодежные сборные, есть юниорские. На них большого внимания не обращали и денег особо не выделяли. Естественно, нас ожидает в ближайшие годы небольшой провальчик. Но все равно победы будут, преемственность есть.

Сегодняшняя система сделана под американцев и канадцев. Потому что они никогда не были очень эмоциональными, но всегда были техничными. Если побеждали нас, то прежде всего техникой. Мы брали русской душой. Сейчас в танцах эмоции особо и не нужны. Здесь сейчас на душевные порывы судья внимания не обращает, ему некогда следить за эмоциями. Он смотрит – на каком ребре, с каким разрешением сделан элемент и сколько стоит партнер на одной ноге в поддержке. Следит с секундомером. Если перестоял – пенальтируем минус баллов, недостоял – тоже пенальтируем, опять минус баллов. Сейчас обязательные танцы в олимпийской программе под ударом. Я говорил с Александром Горшковым, он в Международной федерации (ИСУ) занимается танцами: «Саша, это ужасно, нельзя доводить до такого. Вы в ИСУ гробите спортивные танцы, делаете все, чтобы их вывели из Олимпийского движения». Скоро их будет неинтересно смотреть. Нет ярких личностей, все задавила техника. Парадокс в том, что в олимпийскую программу танцы попали во многом благодаря великой паре Пахомова – Горшков.