Парадокс пениса. Уроки жизни из мира животных

Музей фаллосов

Готовясь к написанию этой книги, я чувствовала, что ваш и мой опыт будет неполным без посещения Исландского музея фаллосов^{119}. Этот музей располагается в небольшом здании с непритязательным оформлением. Его часто «ошибочно принимают за кредитный кооператив». И он буквально набит пенисами разной степени сохранности. Там есть члены с содранной кожей, превращенные в некое подобие галстука-бабочки, есть члены, гордо развешенные по стенам, есть члены в цилиндрах, заполненных формалином. (Мой айфон попытался пометить эти фотографии тегом «напитки». Нет, айфон. Нет.)

Посмотрите вверх, и вы увидите торчащие из стены высушенные пенисы косатки и синего кита. Посмотрите вниз, и вы увидите покореженный и лишенный дельфина пенис обыкновенного дельфина (Delphinus delphis), трехчастный орган, похожий на застрявший внутри половины большого огурца розовый перец чили. Поверните голову, и вы увидите длинный и тонкий пенис кабана, плавающий в банке с формалином. Он слегка изогнут, что придает ему вид маленькой, мясистой и несколько возмущенной трости. Козьи пенисы тоже болтаются в своих банках, хвастаясь перед зрителями завитушками на концах. Многие из экспонатов раньше принадлежали китообразным, поэтому они очень большие. Со стены свисает высушенный изогнутый фаллос слона (я уже упоминала о нем). Рядом с ним — коллекция бакулюмов, в том числе крошечный бакулюм хорька.

Через несколько минут экспонаты начинают сливаться у вас в сознании в один большой член. По сути, все они похожи на бледный перец чили. с длинным стеблем или голову чайки в профиль. Есть еще отдельный зал с бакулюмами ластоногих. Они тоже бледные. Общее впечатление — комната, полная законсервированных членов, сморщенных и безжизненных. Через некоторое время бакулюмы тоже начинают казаться вам почти одинаковыми[196]. Отдельное место уделено изображению пениса в живописи и скульптуре: тут есть глупые картины, сюрреалистические картины и деревянная лампа в форме члена. Эта лампа — единственный рабочий фаллос в музее.

Еще два небольших боковых зала посвящены атрибутике, связанной с человеческим пенисом. В этих залах все немного хаотично. Некоторые люди хотят внести свой вклад в музейную коллекцию и чувствуют себя обязанными присылать дикпики. Том Митчелл из Колорадо твердо уверен, что его член должен быть выставлен в музее, потому что он послужил образцом для создания фаллоимитатора (так, по крайней мере, утверждает сам Митчелл)^{120}. Он собирался пожертвовать его музею еще при жизни, но администрация признала такой план несостоятельным, и Митчеллу пришлось ограничиться слепком пениса. У его члена даже есть имя — Элмо[197].

Митчелл, который выглядит как статист для сцены закусочной в каком-нибудь мини-сериале, заполонил музей фотографиями своего пениса: Элмо, одетый как астронавт, Элмо, одетый как викинг, и т. д. и т. п. Он даже завел ему аккаунт в Twitter (@elmothepenis), который почти сразу был заблокирован за нарушение правил этой социальной сети, чего, как мы все знаем, почти никогда не случается с аккаунтами белых мужчин. Элмо пытался стать популярным супергероем. Без особого успеха, однако обложка первого выпуска «Элмо: Приключения пениса-супергероя»[198] (Elmo: Adventures of a Superhero Penis) все же вышла.

Музей пытается балансировать на грани между коллекцией, имеющей научную ценность, и развлечением. Книга отзывов, в которой посетители музея могут записать свои впечатления, комментарии и пожелания, отражает тонкость этой грани. «Я написал это своей гигантской „ручкой“», — пишет один шутник. Наверное, он воспользовался деревянной резной ручкой в виде фаллоса, лежащей рядом с книгой. Ошеломленный посетитель из Техаса оставляет следующую запись: «Хотел бы я придумать хороший каламбур, но НЕТ. Наслаждайтесь коллекцией!» А затем следует комментарий этого замечательного человека, который знал, чего не хватает музею: «На выставке не было пенисов (к сожалению)».

Музейные этикетки лаконичные, если не сказать скудные, но посетители могут взять буклет с названиями и описаниями экспонатов. На выходе из музея — сувенирный магазин, где продаются брелки, штопоры, чашки, солонки, открывашки для бутылок — все в виде пениса, конечно. Кто же, гуляя с бабушкой, не захочет похвастаться ключами от машины, к которым прикреплен деревянный фаллос длиной 12 см?

Я хотела бы сказать, что этот музей в целом или член косатки или даже человека в частности[199] вызвали во мне… что-то хорошее. Однако я не могу так сказать. Возможно, в своей жизни я видела слишком много членов. Возможно, это потому, что в музее нет пенисов насекомых, к которым я питаю слабость.

Не думаю, что получить позитивные впечатления мне помешала зависть к пенису (которой я не чувствую). Есть что-то жуткое, но странно успокаивающее в коллекции членов разных существ. Животное отделено от своего пениса, как будто оно не важно, как будто весь остальной организм не имеет значения. Сложно организованная система редуцируется до одного полового органа. Образ живого, дышащего, питающегося, размножающего существа полностью стирается. Член воцаряется над поведением, особенностями, характером и личностью своего владельца.

Эти кусочки, хранившиеся в формалине, сохнувшие на стенах или (это самое отвратительное) превращенные в предметы одежды, не вызвали у меня ни благоговения, ни смеха. Я наблюдала за другими посетителями музея, в том числе за парой девочек-подростков, и не заметила на их лицах никаких сильных эмоций. Они просто смотрели и шли дальше.

Как мы дошли до такого?

Восхождение фаллоса

Лоретта Кормье и Шэрин Джонс, авторы довольно занимательной книги «Одомашненные пенисы»[200] (The Domesticated Penis), убедительно доказывают (хотя в этом нет ничего нового), что эрегированный член не всегда был символом плодородия и власти. Они (и многие другие ученые) пишут, что на протяжении большей части человеческой истории люди занимались охотой и собирательством, жили группами, старались сотрудничать и кое-как прокормиться.

С появлением в некоторых частях мира сельского хозяйства ситуация изменилась. Сколь бы зыбким ни было право собственности на землю, которую люди занимали лишь временно, оно порождало конфликты из-за территорий (в действительности из-за пищи). В это время фаллос и приобрел свое символическое значение. Изображения эрегированного полового члена воздвигались на полях в виде огромных чучел и были призваны отпугивать все, что может повредить урожаю[201]: птиц, сглаз, соседнее племя. Постепенно с фаллосом и семенем все теснее связывались идеи плодородия и начала новой жизни. Фаллические культы в древности были распространены повсеместно, но даже Приап, бог крепкой эрекции, начинал свою карьеру как пугало, защищающее посевы.

Роль пениса и спермы в создании новой жизни, конечно, люди понимали еще очень смутно. Еще в XVII в. ученые считали, что в каждом отдельном сперматозоиде помещается крошечный гомункул, который становится человеком, попадая в матку женщины.

Так начиналось поклонение фаллосу. Однако закончилось все тем, чем закончилось. Сначала то, что он символизировал (плодородие земель и физическая сила), обладало реальным значением и реальной властью над жизнью людей. Постепенно развивалась наука, а религиозные обряды менялись, но люди не перестали поклоняться фаллосу, а просто перенаправили свое почитание с символизируемого на сам символ. Примерно как если бы мы взяли сердце, которое воспринимаем как символ любви, и начали относиться к нему самому как к чему-то обладающему силой и значением.

И вот мы в XXI столетии. Наша одержимость членами, их размером и внешним видом — это культурный пережиток глубокого прошлого. Но не вина пениса, что он нагружен этим символическим багажом. Наше сознание нагрузило его им, и оно в силах совершить обратную операцию. Мы можем просто использовать мозг, чтобы получить более реалистичное и здоровое представление о половом члене — об органе, с которым, поверьте, стоит познакомиться, близко и по обоюдному согласию, вместе с человеком, у которого он есть.

«Как пенис может причинить вред?»

Сентябрь 1985 г., Индонезия, община Гераи. Молодая вдова с младшим ребенком спит под москитной сеткой в своем доме, где живет вместе с матерью, младшей сестрой и детьми. Под покровом темноты мужчина, член той же общины, залезает в окошко и без приглашения проникает под ее москитную сетку. Проснувшись, женщина чувствует его руку на своем плече и слышит голос, призывающий ее «молчать». Но она не «молчит», а с силой отталкивает его. Незваный гость летит вверх тормашками, запутывается в москитной сетке и пытается сбежать, но женщина гонится за ним, во всеуслышание выкрикивая его имя и свое мнение о нем. Он вываливается из окна, поверженный и взлохмаченный, а голоса любопытных соседей сопровождают его отступление.

На следующий день его ночные приключения уже известны всей деревне, и женщины, сортирующие рис, обсуждают их не приглушенным тревожным шепотом, а громко, со смехом. Они даже разыгрывают унизительное бегство мужчины и хохочут над тем, что его саронг соскользнул и обнажил гениталии. Антрополог Кристин Хеллиуэлл, которая в тот момент жила вместе с общиной, записала в своем дневнике, что все, кто был свидетелем этой части истории, посчитали ее забавной.

Самой Хеллиуэлл, однако, было не так весело. Она расценила поведение мужчины как попытку изнасилования и рассказала об этом деревенским женщинам. Они были несогласны. То, что сделал мужчина, не «плохо», отвечали они, а «просто глупо». Пострадавшая (Хеллиуэлл не называет ее имени) не так беззаботно отнеслась к произошедшему ночью и позже публично потребовала, чтобы мужчина заплатил ей за свое поведение. Хеллиуэлл разговорилась с ней и спросила, испугалась ли она (да), почувствовала ли она злость (да), и если да, то почему она не принялась бить мужчину, когда тот пытался вылезти из окна? Женщина была озадачена и ответила, что ей незачем было причинять вред этому человеку, потому что он не причинил ей вреда. Этот ответ озадачил уже Хеллиуэлл. «Он же пытался принудить тебя к сексу, — вспоминает антрополог свои слова, — хотя ты этого не хотела. Он пытался причинить тебе вред». Ответ молодой вдовы был таков: «Да это всего лишь член. Как член может причинить вред?»

Хеллиуэлл пишет, что ее восприятие этого происшествия, конечно, было обусловлено ее глубокой укорененностью в европейской культуре. Она, как и другие западные феминистки, рассматривала изнасилование как «нечто разрушительное для личности, нечто хуже смерти или равносильное ей». Антрополог также рассуждает о том, что такое восприятие изнасилования в культуре, по сути, является еще одним инструментом в наборе насильника: он осознает, что жертва испытывает моральные и психологические страдания, и это доставляет ему извращенное удовольствие[202].

Также на Западе считается (возможно, сейчас все несколько изменилось?), что мужское и женское тела различны и одно может пенетрировать другое и таким образом причинять ему вред. В рамках этой концепции пенис — это орудие преступления, изнасилования обычно совершаются людьми с пенисами, а люди, у которых пениса нет, обычно становятся жертвами насилия[203]. Как правильно заметила Хеллиуэлл (она писала свою работу в 2000 г.), представители западной культуры склонны предполагать, что существует два типа человеческих гениталий. Один вариант считается «мужским», а другой — «женским», и их обладатели идентифицируются как «мужчины» и «женщины» соответственно[204].

Когда Хеллиуэлл попросила жителей общины Гераи нарисовать мужские и женские гениталии, рисунки, к ее большому удивлению, оказались одинаковыми. Выяснилось, что представители местных народов считают, что половые органы мужчин и женщин не различаются по строению, только у мужчин они находятся снаружи, а у женщин — внутри.

В этом они были уверены, а вот в том, какого пола сама Хеллиуэлл, — не совсем. Антрополог вспоминает, что жителей деревни смущали ее высокий рост и короткие волосы, которые, в их представлении, были мужскими чертами. Но у нее также явно была грудь, и местные жители точно знали — они проверили, когда Хеллиуэлл ходила в туалет (точнее, к водоему, который выполнял эту функцию), — что у нее есть вульва. Когда она спросила членов общины, почему же они не уверены в том, какого она пола, они ответили, что Хеллиуэлл почти ничего не знает о рисе[205]. Оказалось, что знания о нем определяют женский статус человека независимо от его гениталий. В конце концов, думали местные жители, почему у западных мужчин не может быть груди?

Восприятие женственности и мужественности разнится от культуры к культуре. Греки, например, ассоциировали большой пенис с животным началом и варварством, и поэтому члены поменьше считались более приемлемыми. Но есть и другие сформированные культурой представления — например, о том, что пенис является сосредоточением (копьем? жезлом?) мужской силы. А потом он стал восприниматься как сама мужская сила, которую можно отнять, просто удалив член. Вера в это столетиями заставляла мужчин бояться, что кто-то (женщина) попытается украсть пенис, превратить его во что-то непотребное или вовсе стать им.

Падение Рима

Древнегреческая культура предлагает нам ранние примеры осмысления различных характеристик пениса в социальном плане[206]. Греки, как мы уже упомянули выше, считали, что настоящему мужчине следует иметь маленький и изящный половой член. Аристофан в «Облаках» описывает греческий идеал мужественности так[207]: «Будет, друг, у тебя / Грудь сильна, как меха. Щеки — мака алей. / Три аршина в плечах, за зубами — язык. / Зад — могуч и велик. Перед — мал да удал»[208]. Отступления от принятых в афинском обществе норм и правил чреваты разнообразными неприятностями, в том числе и плохой эрекцией: «Заведешь ты себе восковое лицо, / Плечи щуплые, щучьи, тщедушную грудь, / Язычок без костей, зад — цыплячий, больной, / Перед вялый, большой…»[209].

Как показывает цитата из Аристофана, большой пенис ассоциировался с варварством, считался принадлежностью рабов и дикарей и был крайне нежелателен для свободного мужчины. Греки называли крупные члены «гротескными и смехотворными»^{121}. Непонятно, было ли это следствием укоренившейся традиции педерастии или символом мужской сдержанности, но разительный контраст описанному выше идеалу составляют сатиры с их ослиными ушами и хвостами, искаженными лицами и огромными фаллосами[210], которые являются воплощением пьяной похоти и полной потери самоконтроля.

Все это демонстрирует нам начало раскола между самим пенисом и теми социальными и культурными смыслами, которые с ним связываются.

Но давайте перейдем к Древнему Риму. Римский Приап вначале был просто гигантским фаллосом, охранявшим поля, сады и угрожавшим нарушителями порядка принудительной пенетрацией. Да-да, чучело как угроза изнасилования[211]. Потом, конечно, он был возведен в статус божества[212], хотя и второстепенного.

Римские дети носили на шее амулеты в форме эрегированного пениса с крыльями. Такой амулет назывался фасцинусом (именно от этого слова произошел английский глагол fascinate — очаровывать) и был призван оберегать своего обладателя от сглаза и прочих напастей.

Фасцинусы выполняли функцию символической защиты, они не были предметом поклонения. Но вот Mutunus Tutunus считался богом, ему поклонялись, и изображался он в виде фаллоса. Очевидно его сходство и, возможно, божественное родство с Приапом и другими богами плодородия и веселья. Более поздние христианские авторы, стремившиеся выставить римлян в плохом свете, утверждают, что римская девушка должна была сесть на Mutunus Tutunus перед первой брачной ночью, чтобы символически отдать свое целомудрие этому богу и подготовиться к дефлорации^{122}. И снова да, божество как фаллоимитатор, фаллоимитатор как божество.

Восприятие человеческого пениса с момента зарождения сельского хозяйства и до наших дней изменилось даже сильнее[213], чем блошиный интромиттум в ходе своей эволюционной истории[214]. Египетскому богу Мину, «быку большого фаллоса», объединявшему в себе идеи божественной власти и плодородия, поклонялись еще в 4000 г. до н. э. Его изображали держащим свой эрегированный пенис параллельно земле в одной руке и пастуший цеп в другой. От египтян мы также унаследовали обелиски, фаллосы, особенно любимые на Западе.

В Древней Индии люди поклонялись другому повелителю животных — Шиве Пашупати, божеству с буйволиными рогами на голове и всегда эрегированным пенисом. В религиозных культах этой страны фаллос также занял центральное место, на этот раз в форме лингама — абстрактного (но отчетливо напоминающего пенис) воплощения оплодотворяющего начала, Шивы, отца всего живого. Все эти культы зародились более 2000 лет назад, но путешествие по Тибету и Бутану до сих пор дает возможность посмотреть на дома местных жителей, обильно украшенные защитными фаллическими символами. Французский этноисторик Франсуаза Поммаре и ее соавтор Таши Тобгай писали: «В Бутане <…> фаллосы рисуют на наружных стенах домов по обе стороны от входных дверей или вырезают из дерева и развешивают по углам. Фаллосы высаживают в полях, чтобы гарантировать хороший урожай. Украшение в виде фаллоса носят на религиозных праздниках шуты (атсара)».

Один особенно выдающийся фаллос украшал буддийский храм Джоканг в Лхасе, столице Тибета. Китайская королева исследовала этот регион с помощью геомантии и обнаружила, что местность похожа на огромную демоницу, лежащую на спине. Очевидно, что демоницу нужно было обезвредить, поэтому вокруг был воздвигнут монастырь, башни и ступы которого должны были пригвоздить ее к земле. Пещера, оказавшаяся на территории монастыря и в представлении китайской королевы бывшая гениталиями демоницы, сначала находилась под постоянным наблюдением монахов. Потом принцесса приказала установить рядом с этой пещерой гигантский фаллос, призванный укрощать дикое и разрушительное женское начало.

Жители Бутана по сей день считают, что изображение фаллоса может уберечь дом и его обитателей от бед, принести удачу и детей мужского пола. Обычно четыре изображения дежурят по углам дома, а пятое находится внутри. Поммаре и Тобгай прослеживают развитие этих верований вплоть до XVI в. Интересны и упоминаемые ими легенды о буддийском учителе Друкпа Кюнле, который побеждал бутанских демониц своим всесокрушающим пенисом-молнией.

Двигаясь дальше на восток, мы попадаем в Японию, где поклонение фаллосу началось как минимум в 3600–2500 гг. до н. э. и продолжается по сей день. Британский дипломат Уильям Астон (1841–1911), ирландец по происхождению, знаток японского и корейского языков и культур, оставил описание своего путешествия из Уцуномии в Никко в 1871 г. Он пишет, что ехал по дороге, «вдоль которой были расставлены группы фаллосов», воздвигнутые мужчинами, совершившими ежегодное летнее паломничество на гору Нантай, что значит «гора мужского тела». Сэкибо — каменные жезлы фаллической формы — археологи находят по всей Японии.

Итак, фаллос, сбросив с себя смертную телесную оболочку, стал всеобщим предметом поклонения. Однако на Западе все большую популярность приобретало христианство. Церковь недвусмысленно заявила, что бог един и это не фаллос, а это значило, что языческие ритуалы плодородия и прочие формы обожествления полового члена должны были прекратиться.

Но мужчины, похоже, не хотели отказываться от символической власти, которую давало им обладание пенисом. Они явно опасались, что угнетенные члены общества (женщины и рабы), не сдерживаемые этой властью, обязательно покусятся на мужские привилегии и социальный статус. Этот страх впрыснул в культуру новый яд, который отравляет нашу жизнь и сегодня.

Входят викинги

Давным-давно, в XI в., на одном норвежском хуторе трэлл, как называли домашних рабов, разделывал умершего коня^{123}. Он делал это потому, что, будучи «язычниками», незнакомыми с «истинной верой», жители хутора ели конину. При разделке раб «отрезал коню тот член, который природа дала всем животным, размножающимся с помощью совокупления, и который, по словам древних поэтов, у лошадей называется „громадиной“»[215].

«Веселый и добродушный, озорной и буйный»[216] сын хозяина хутора взял отрезанный конский пенис и понес его в дом, где сидели его мать, сестра[217] и рабыня. Весельчак стал трясти этим пенисом перед лицами женщин, отпуская грубые шутки и смеясь над рабыней, которая в ответ покорно «кричала и хохотала». Сестра «озорного и буйного» была смущена, но мать, кажется, решила, что конский пенис не шутка. Она отобрала его у сына, завернула в ткань, обложила травами, чтобы сохранить его в целости, и положила в специальную коробку. Каждый вечер перед трапезой она доставала член и читала над ним что-то вроде молитвы. Все члены семьи и рабы должны были по очереди взять его и сделать то же самое. В саге хозяйка дома описывается как «властная»[218].

Затем на хуторе внезапно появляется король Олаф II (995–1030), который в этот момент находится в бегах, но параллельно также миссионерствует, пытаясь обратить в «истинную веру» каждого язычника, который встречается ему на пути. Короля сопровождают советник Финн Арнессон (1004–1065) и исландский поэт Тормод Колбрунарскальд (998–1030)[219]. Они путешествуют инкогнито и представляются хуторянам одним и тем же именем — Грим, что, похоже, не вызывает подозрений, хотя Грим и означает «замаскированный». Дочь семьи, не будь глупа, раскрывает секрет Олафа, и он берет с нее обещание не рассказывать никому о том, что она узнала.

Все садятся обедать, и хозяйка дома, как обычно, достает конский член. Они передают друг другу коробку с сокровищем, весельчак сын говорит сестре что-то особенно отвратительное, и наконец очередь доходит до Олафа. Тот произносит пламенную и немного хвастливую речь в стихах, а затем бросает «чудовищный член» собаке. «Властная» жена, естественно, в ярости, но Олаф раскрывает себя и в итоге, конечно же, обращает всю семью в христианство. Пережив это и многие другие приключения, Олаф в конце концов стал почитаться как святой покровитель Норвегии[220].

«Христианство» — «Фаллические культы», счет 1:0.

В Тоскане растет дерево

Христианство становилось все более и более распространенным в Европе. Вместе с ним распространялись все более странные истории о пенисах и изображения пенисов, некоторые из них дошли и до наших дней. Исландский епископ Порлакур Порхаллссон (1133–1193) писал, что наименьшим позором для мужчины является «осквернение его уда нежной женщиной». Гораздо хуже, считал Порхаллссон, осквернение члена «собственными руками». Но самое ужасное, что мог сделать мужчина, — это «быть оскверненным другим мужчиной». По неясным причинам в этот рейтинг скверны попадает и сексуальный контакт с «деревом с дыркой». Епископ помещает его между онанизмом и однополыми сексуальными контактами. Не знаю, как часто средневековые исландские мужчины сношались с деревьями, но, очевидно, достаточно часто, чтобы эта практика заслужила упоминание. Возможно, именно благодаря ей в искусстве Западной Европы распространилась безумная тема фаллических деревьев[221].

Давайте перенесемся в середину XIII в., в город Масса-Мариттима на юге Тосканы^{124}. В центре этого милого средневекового городка располагается, как водится, главная площадь. Ее украшает большой фонтан, струящийся чистой водой. Он величественно покоится в тени окружающих его арочных кирпичных стен. Жители города, взрослые и дети, наверняка прогуливаются у этого фонтана, наслаждаясь тенью и прохладой воды в жаркие летние дни.

На стене у фонтана — фреска. На ней изображено дерево, ветви которого согнулись под тяжестью плодов. Вы, наверное, уже поняли, к чему я веду. Да, на дереве растет по крайней мере два десятка набухших членов, каждый со своей парой яичек. Они свисают с ветвей, как фрукты, и торчат во все стороны среди россыпи золотых листьев. Как будто пенисов недостаточно для привлечения внимания прохожих, художник разместил в центре фрески пять жутких, но грациозных черных птиц.

Еще под раскидистыми ветвями фаллического дерева стоят девять женщин, одетых в темно-красные, небесно-голубые и оранжевые облачения. Почти у всех не прописаны лица (или эти участки фрески откололись). Только одна из них, одетая в золото, блаженно смотрит на дерево, держа в руках какой-то длинный тонкий инструмент и, по-видимому, собираясь снимать плоды.

Слева от нее другая фигура. Эта женщина одета в темно-красное платье, лицо ее опущено, как будто в молитве. Мрачность изображения подчеркнута двумя деталями: черная птица вот-вот сядет прямо этой женщине на макушку, а один из плодов дерева, кажется, торчит у нее сзади.

Еще две женщины, одна в синем платье, а другая в красном, вдвоем вцепились во что-то очень похожее на гигантский пенис. Они держат его над какой-то корзиной, при этом ухватив друг друга за волосы, как будто в драке[222]. Рядом с ними стоит красный стол с блюдом на нем, а на этом блюде, кажется, лежит плод с дерева (этот участок фрески плохо сохранился). В правой части фрески изображены еще четыре женщины, все светловолосые и грудастые. Над ними в воздухе парит S-образная змееподобная фигура неизвестного происхождения.

Если бы женщины на этой фреске собирали, например, яблоки, она выглядела бы как даже в некотором роде пасторальное и довольно реалистичное изображение бытовой жизни: перерыв на обед, борьба за самые спелые фрукты, птицы в саду. Но вместо яблок на дереве пенисы, птицы выглядят зловеще, а справа, кажется, большая змея, похожая на Чеширского Кота. Все это прекрасно умещается на поверхности размером 5 × 6 м и выставлено на всеобщее обозрение у городского фонтана Масса-Мариттимы. По крайней мере, было выставлено до того, как фреску закрасили. Снова ее открыли для публики только в конце XX в.

Что можно сказать об этом шедевре? Некоторые искусствоведы считают, что в изображении фаллического дерева воплотились еще не полностью отошедшие к середине XII в. в прошлое римские представления о половом члене как о защите от зла и обереге. Другие видят здесь намеки на библейский сюжет о Еве и Древе познания, предполагая, что загадочная S-образная фигура, парящая над женщинами, действительно изображает змею. Кто-то считает, что на фреске изображена смоковница, а инжир, как известно, символизирует женские половые органы, секс и разврат, что приводит искусствоведов к замечательному выводу: это «вагинальное» дерево, приносящее фаллические плоды.

Черные птицы, возможно, были дописаны позже. Общая атмосфера происходящего без них была бы скорее карнавальной, чем жуткой. И, кстати, фреска в Масса-Мариттиме — лишь одно из десятков средневековых изображений фаллического дерева. Возможно, когда-то поклонение фаллосу еще не было абсолютно неприемлемым для христианской церкви.

В одной рукописи XIV в. есть маргиналия, изображающая монахиню[223], которая собирает с похожего дерева фаллосы и складывает их в свою большую корзину. Рисунок подписан: «Бессмысленно сопротивляться зову природы. Ты не спасешься, даже если будешь жить, как святой. Так что лучше наслаждайся жизнью сейчас!»^{125} Это намекает нам на то, что, по крайней мере, в этот период сбор фаллосов воспринимался как сюжет скорее веселый и связанный с жизнеутверждающим началом.

С тех пор как дети из Масса-Мариттимы резвились в тени у фонтана, глядя на фаллическое дерево, прошло около 200 лет. Все изменилось. Скорее всего, изображения женщины, самостоятельно выбирающей пенис, который ей нравится, заставляли глав католической церкви (воплощенный патриархат) нервничать, вызывая в них рвение святого Олафа и желание указать женщинам на их место. Мысли о женской самостоятельности и свободе в половых связях, которая ее сопровождает, вылились в четкую убежденность в том, что женщины замышляют какую-то чертовщину. Они в сговоре с Дьяволом. У которого гигантский неотразимый фаллос[224], [225].

Во всяком случае, так считали мужчины, занимавшиеся поиском ведьм во время инквизиции. До этого момента в средневековой Европе вообще любого человека можно было обвинить в колдовстве (в тех регионах мира, где все еще верят в магию, это до сих пор так). Но все изменила одна книга. Колдовство было объявлено женским делом. Теперь всех женщин следовало подозревать и бояться по одной простой причине: они воруют мужские пенисы.

Удар Молотом

В демонологическом трактате «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum) все было изложено достаточно ясно. Автор писал его как руководство по обнаружению ведьм и доказательству их виновности. Трактат должен был стать настольной книгой инквизиторов[226]. Фаллическое дерево в Масса-Мариттиме искусствоведы описывают не иначе как «великолепное». «Молот ведьм» прославился как «самая разрушительная книга в мировой литературе». Разрушительная не только для женщин. Пока на сцене не появился Фрейд, эта книга причиняла мужчинам больше вреда, чем любой другой культурный фактор.

Впервые опубликованный в 1487 г., Malleus Maleficarum в течение следующих 200 лет продавался лучше, чем Библия: по всей Европе было распространено более 30 000 экземпляров. У книги было два автора — Генрих Крамер и Якоб Шпренгер, — но Крамер, кажется, играл ведущую роль в создании текста. Он был странным, очень странным человеком. Перечисляя грехи плоти, которая, по его словам, «у женщин ненасытна»[227], он пишет о склонности последних похищать мужские пенисы с помощью «чар»^{126}.

Ведьмы (то есть женщины), по представлениям Крамера, воруют члены и вскармливают их в гнездах овсом, как птенцов[228]. Автор рассказывает, как мужчина, у которого был похищен пенис, вознамерился вернуть его обратно. Несчастный пришел к ведьмам, собравшимся в своих гнездах, и хотел было взять себе самый большой член, но одна из колдуний погрозила ему пальцем и засмеялась: «Нет! Ха-ха-ха, ты не можешь взять его! Это член деревенского священника». Па-бам. Да, Крамер был священником. Это, видимо, один из многих старых народных анекдотов такого типа. Иногда они имеют одобрительный подтекст (большой член — это хорошо, потому что он воплощает силу и мужество его обладателя, но священник, несмотря на выдающийся размер своего пениса, благочестиво укрощает свои порывы), а иногда — сатирический в духе древних греков (большой член — это символ животного начала, и обладающий им священник не чужд и плотского греха, и лицемерия)[229].

Трудно сказать, зачем Крамер записал эту историю. Это было смиренное хвастовство? Или он просто потрясал кулаками? Или хотел казаться ближе к народу?

В «Молоте» описан еще один похожий случай. Некий молодой человек приходит на исповедь и рассказывает священнику о том, что любовница заколдовала его (молодого человека) пенис и он (пенис) исчез. Священник говорит, что сначала хочет «увидеть своими глазами», что члена на самом деле нет на положенном ему месте. Получив удовлетворительные доказательства, он советует молодому человеку уговорить девушку вернуть пенис в обмен на несколько обещаний (неясно, имелось ли в виду, что тот должен будет их сдержать. Полагаю, что нет). Как сообщает Крамер, дело выгорело.

Несмотря на вопиющий идиотизм всех этих рассказов, Крамер не шутил. Женщин действительно часто судили за кражу пенисов. Это преступление было известно в Средние века как «волшебная кастрация» или «волшебная эмаскуляция».

Хотя в 1487 г. лидеры инквизиции и посчитали «Молот ведьм» не особенно выдающейся книгой, в последующие столетия трактат завоевывал все большую популярность. Поддержанный папой Иннокентием VIII, он послужил основанием для вынесения десятков тысяч смертных приговоров. После Реформации знамя охоты на ведьм подхватили и протестанты. Вера в то, что пенис можно украсть, никуда не исчезла[230].

Украденный фаллос

В сентябре 2019 г. Сандей[231] спокойно шел по улице своего родного города в Нигерии^{127}. Он рассказывает, что к нему внезапно приблизился маленький человек по имени Анайо, пожал ему руку и пошел дальше, оставив Сандея с чувством, как будто у него «в одно мгновенье отняли мужественность». Сандей был уверен, что от прикосновения лилипута его пенис полностью исчез, и начал кричать. Встревоженные горожане напали на Анайо и избили его. Полиция также посчитала Анайо «подозреваемым» в преступлении. Он, кажется, выжил, несмотря на все испытания, как, впрочем, и Сандей. Вернул ли Сандей свою «мужественность», мы не знаем.

Нигерийцы, судя по сообщениям в Twitter, восприняли эту историю с насмешкой, явно не впечатленные ни происшествием, ни реакцией полиции, ни решением новостного агентства осветить ее. В основном писали, что обычно так делают мошенники, чтобы привлечь внимание людей на улице и дать возможность подельникам обшарить карманы и сумки зевак. Но, похоже, это был не тот случай. Сандей, видимо, уже был одержим страхом потерять свой пенис. Поэтому, пожав руку Анайо, которого он бессознательно или сознательно подозревал в колдовстве, Сандей искренне поверил, что его «мужественность» только что отняли.

Культуральный синдром, при котором человек верит в то, что его гениталии исчезли или втянулись в тело, называется коро, или синдром втянутых гениталий. Этот синдром распространен повсеместно, но больше всего в Западной Африке и некоторых частях Восточной Азии. Сцена, которую устроил Сандей, является классическим эпизодом коро.

Иногда больные возлагают ответственность на ведьм или колдунов, иногда — на женщин, умерших при родах и мстящих органу, который привел их к смерти. Кто-то рассказывает о призраках женского пола, которые нападают под видом лис и забирают пенисы, потому что у них самих пенисов нет. Женщины также могут страдать от коро, но в основном этот синдром характерен для мужчин.

Страх потерять фаллос — это одно. Добавьте к нему страх стать фаллосом и быть съеденным. И вы получите фрейдизм.

Облажавшийся Фрейд

У молодого человека, сидящего в кабинете психоаналитика, было много проблем. Его мучало «эдипово соперничество между братьями и сестрами». Ему снились странные сны: лодка с большой вертикальной выхлопной трубой, лодки большего размера, носящиеся вокруг. Во сне он завидовал их размеру.

Если вы думаете, что понимаете, что здесь происходит, то погодите. Видите ли, большие лодки воплощали его отца и брата, а маленькая лодка с вертикальной выхлопной трубой была самим молодым человеком. Труба символизировала его пенис (естественно). Пенис, который пукал.

Я не выдумываю. Статья, опубликованная в 1959 г. в The Psychoanalytic Quarterly, называлась «Фаллос, страдающий от газов» (The Flatulent Phallus). Психоаналитик вытащил из этого бедного пациента его детскую мечту о том, чтобы уметь испражняться через пенис. Это, как сказано в статье, «привело к тому, что анус пациента стал способен выпускать газы с невиданной силой, гораздо громче, чем у других маленьких мальчиков». В детстве ребята устраивали соревнование по пуканию, а спустя годы речь уже шла о пенисе, лодке с выхлопной трубой и… забудьте об этом, читатели. Это по Фрейду.

Отчеты психоаналитиков действительно запечатлевают тот момент, когда страхи, связанные с фаллосом, окрепли и серьезно повредили психику современных мужчин. Мышление Фрейда и его последователей не менее магическое, чем у Крамера с его ведьмами и заколдованными членами, и он так же зациклен на «страхе кастрации». Но его работы наукообразны, они снискали всеобщее одобрение и до сих пор очень популярны в некоторых кругах.

Один из ранних примеров этого фрейдистского повреждения запечатлен в статье 1933 г., также опубликованной в The Psychoanalytic Quarterly. Она называется «Тело как фаллос»[232] (The Body as Phallus). Психоаналитик пишет, что его пациенты — все пациенты — подсознательно отождествляют себя с фаллосом: рот — это уретра, тело — сам пенис. Все они хотят поглотить фаллос и быть поглощенными. Еще в статье содержится много дополнительной информации об укусах за член[233], экскрементах, моче и грудях. Ну что ж, познакомьтесь, это фрейдизм.

Совершенно безобидные и типичные мысли и сны интерпретируются самым токсичным образом. Мужчины, которые мечтают о фелляции, на самом деле отождествляют свой пенис с «материнской грудью»: пенис — это сосок, а партнер — ребенок. Детское возбуждение «генитиализирует тело, и девочка, становящаяся женщиной, становится полностью генитализированной». Полезная таблица сообщает нам, что шляпа, одежда, волосы или кожа лица символизируют крайнюю плоть[234], рот — мочеиспускательный канал, а все — все, — что выходит из него (включая звуки), — эякуляцию; напряжение шеи — это эрекция, массаж шеи или купание для снятия напряжения — это мастурбация, а расслабление — потеря эрекции. Я думаю о том, что у меня затекла шея и мне хотелось бы расслабить ее после целого дня работы за ноутбуком, но мои мысли имеют какой-то скверный извращенный оттенок.

В этой не особенно длинной статье слово «пенис» употребляется более 100 раз, а слово «фаллос» — 60 раз. Нет состояния человеческого сознания, для описания которого нужно было бы 160 раз упомянуть член. Если, конечно, вы не психоаналитик и не считаете членом все кругом.

В статье 1963 г., которая была опубликована в журнале (с низким импакт-фактором) Американской ассоциации психоаналитиков (Journal of the American Psychoanalytic Association), аналитик подверг резкой критике мать своего пациента^{128}. По словам автора статьи, после смерти мужа она превратила сына «в фаллос». Все жизненные проблемы пациента — робость на работе, ссоры с женой — он объяснял его превращением в фаллос «собственицы-матери», которую, к слову, аналитик никогда не встречал. У этого мужчины были эротические фантазии «о женщинах с большой идеальной грудью», что автор статьи почему-то посчитал ненормальным и, конечно же, тоже свел к проблемам с матерью.

После смерти отца мать стала спать с мальчиком в одной спальне. Она с любовью вспоминала, как могла удержать его в одной руке, когда он был крошечным младенцем. Аналитик воспринял это как одно из проявлений «собственничества» и образцовым воплощением того, что мать делает мальчика «своим фаллосом»[235].

Конечно же, никакое общее горе, никакое желание человеческого тепла не могло объяснить эти действия матери. Аналитик описывает ее (повторюсь, он ее никогда не встречал) как «утратившую былую красоту, состарившуюся и деградировавшую (курсив мой. — Прим. авт.)». Да уж, психоанализ не был особенно милосерден к женщинам.

Фрейд, похоже, считал женщин слишком сложными для понимания (прямо как Такер Макс и Джеффри Миллер): он писал, что «психология не в состоянии решить загадку женственности». И точно так же, как Макс и Миллер, он, по сути, вредил мужчинам, которым, по его утверждениям, он хотел помочь.

Автор статьи пришел к выводу, что этот пациент в итоге захотел быть его, автора, фаллосом. Бедный мужчина годами выслушивал чепуху про «поглощать и быть поглощенным», но ни разу не обсудил с психоаналитиком смерть своего отца, которую пережил в детском возрасте!

Но, конечно, не только с ним фрейдисты обошлись как с ходячим пенисом, а не как с человеком, пережившим серьезную травму в детстве. Эта традиция связывать любые сложности в человеческом взаимодействии с прямым или косвенным влиянием полового члена, пожалуй, наиболее вредна для трансгендерных детей.

В 1970 г. «специалист по гендерной идентичности» из Калифорнийского университета Роберт Столлер опубликовал в The British Journal of Medical Psychology статью «Мальчик-транссексуал: феминизированный фаллос матери» (The Transsexual Boy: Mother's Feminized Psychology)^{129}. Эту статью не следовало бы печатать. Как и во всех подобных работах, об отцах детей, упомянутых в статье, не было сказано ни слова (кроме одного ребенка, чей отец, да, умер).

Столлер считал, что дети, которых он описал в этой гнусной статье, были «транссексуалами» потому, что (конечно!) матери пытались превратить их в свои фаллосы. Трех женщин он практически обвиняет в том, что они были слишком «мужественны» и в детстве сами казались «транссексуалами».

Одна из них совершила ошибку, признавшись Столлеру, что всю свою жизнь «хотела быть мальчиком» (у кого из нас, исключенных из запретного мужского пространства, в которое мы очень хотели бы попасть, не было такого желания?) и, достигнув половой зрелости, очень расстроилась, когда ее полностью вытеснили из мальчишеского круга. Другая рассказала, что мать не позволяла ей играть в мяч с мальчиками, а это было «единственное занятие», которое ей нравилось. Это, видите ли, побудило женщину превратить своего ребенка в транссексуала.

Конечно, фрейдисты сексуализируют любое общение. Мать, натирающая маслом тело младенца, использует его как фаллос. Женщина, которая носит ребенка кожа к коже, использует его как фаллос, и это патология (Столлер осудил эту практику, используя то же сравнение, которое мы сейчас используем для того, чтобы выразить женщине и ребенку одобрение: как детеныш кенгуру в сумке матери). Еще одна мать, да сохранят нас все святые, любила сажать младенца к себе на колени или (так-так!) на полу между раздвинутыми ногами. Внимание, фаллос!

«Эти матери испытывают сильнейшую зависть к пенису, — заключает Столлер. — Они создают транссексуала, выражая свою ненависть к мужчинам, делая с маленьким мальчиком то, что всегда мечтали сделать с другими мужчинами».

Как кто-то, независимо от пола, гендера или национальности, теперь может избежать подобных мыслей, если они проникают всюду и исходят от людей, долг которых — нам помогать?

Кто преступник?

Это был обычный октябрьский вечер в украинском поселке Шевченково^{130}. Поужинав в ресторане со своим мужем и друзьями, молодая женщина попрощалась и отправилась немного прогуляться по дороге домой. Она почти дошла до дома, когда вдруг незнакомый мужчина схватил ее сзади и, закрыв ей рот рукой, потащил в кусты. Насильника звали Дмитрий Ивченко, ему было всего 25 лет. Минут через десять муж этой женщины тоже вышел из ресторана и отправился домой. Услышав подозрительные звуки в кустах, он отправился посмотреть, в чем дело. И обнаружил, что Ивченко изнасиловал и теперь душит его жену.

В ярости муж избил насильника, а затем швейцарским армейским ножом отрезал ему пенис.

Очевидно, ему не казалось, как женщине из общины Гераи, что «это всего лишь член и он не может причинить вреда». Напротив, он сразу же увидел в пенисе оружие, которым навредили его жене, хотя насильник, как сообщается, душил ее и, если бы муж пришел на несколько минут позже, возможно, убил бы ее — не пенисом, а руками. Разъяренный мужчина направил свою месть на орган, в котором воплотился весь враг, и отрезал его. Затем он в оцепенении направился к своему другу и попросил отвезти его в ближайшее отделение полиции, где и сдался властям.

Соседи, разбуженные криками женщины и воплями покалеченного насильника, вызвали скорую помощь, которая увезла Ивченко, но, видимо, не жертву изнасилования в больницу. Мать женщины, а не соседи сообщила в полицию о преступлении. Насильник, как описывают газеты, был госпитализирован, и медики в основном сосредоточились на попытках прикрепить обратно его отрезанный член. Единственное, что было сказано о жертве Ивченко, — ей потребуется «длительный период психологического восстановления». Одна строчка в англоязычном издании. Некоторые СМИ не упомянули даже об этом.

Кажется, никто не сомневался, что Ивченко был виновен. Свидетели рассказали полиции, что за неделю до этого его бросила девушка, а в ночь перед нападением он выпил литр водки. Одна женщина сказала, что Ивченко приставал к ней в тот день и угрожал ей, когда она отказала ему. Она заметила, что произошедшее с насильником, возможно, спасло многих женщин от его будущих посягательств. Между тем жертва изнасилования почти не фигурирует в сводках новостей. Все, что мы знаем о ней, — она в куртке. Куртка розовая.

Как сообщают газеты, Ивченко грозит до пяти лет лишения свободы, если его вина будет доказана. Мужу пострадавшей предъявлено обвинение в причинении тяжких телесных повреждений. Если его признают виновным, его посадят на восемь лет.

Человек, который изнасиловал и задушил женщину, получит меньший срок, чем тот, кто отрезал насильнику пенис, пытаясь защитить супругу. Насильнику отрезали пенис — не руки, ноги или голову, — потому что пенис олицетворяет мужчину и является орудием преступления.

Во всем этом женщина как будто бы играет второстепенную роль (что неправда): скорая помощь забирает насильника, а не ее, СМИ никак не упоминают о вреде, который причинил ей преступник, а единственную фразу, констатирующую очевидное — что жертве насилия нужно будет долго восстанавливаться психологически, — добавляют как запоздалую мысль в конец новостных сводок или вообще забывают об этом. Нет никаких сомнений в том, что эта история не привлекла бы всеобщего внимания (или моего внимания), если бы не пенис.

Один мужчина, явно злой на женщин, пытается причинить девушке боль или даже убить ее, другой мужчина отрезает ему пенис в качестве акта защиты и мести. Тем не менее первому грозит меньший тюремный срок, ему вызывают скорую помощь. Все потому, что утрата мужчиной пениса важнее, чем физический вред, который он причинил женщине. Это напоминает историю бывшего стэнфордского студента Брока Тернера, осужденного за изнасилование. Его родители были в ужасе не от того, что сделал их сын, а от того, что теперь он навсегда отнят у них.

Тем не менее, кажется, никто даже не замечает, насколько все искажено. В отчетах полиции говорится, что Ивченко «нуждается в длительном лечении» не из-за проблем с психикой, а из-за проблем с пенисом^{131}.

Пенис сейчас

Культурная токсичность пениса, кажется, достигла своего апогея (скрестим пальцы). Сейчас он переживает свой #AllAboutMe момент со всеми этими знаменитостями, ведущими себя непотребно и размахивающими членами перед лицами подчиненных. Как и в истории с изнасилованием в Шевченково, в центре общественного внимания не жертвы этих знаменитостей и даже не их антисоциальное поведение. Всем интересен только член.

Но мы продолжаем неправильно говорить о пенисе и своих ожиданиях от этого органа. У меня трое сыновей, и я хочу, чтобы они были здоровыми физически и психически и выросли счастливыми и адекватными мужчинами. Так что я была очень рада, когда недавно увидела в одном крупном мужском журнале ряд статей под названием «Состояние американского пениса» (The State of the American Penis!). Но статьи меня разочаровали. Первая началась с того, что все люди с членом являются мужчинами и обладателями хромосом XY, а у женщин не бывает полового члена. Потом речь шла почти исключительно о размерах пениса и эректильных проблемах.

Я понимаю, почему именно эти вопросы являются для многих людей с пенисами главными. Культура и общество сделали их такими. Но даже эта информация не была свежей. Кроме того, в статьях никак не анализировалось наше отношение к пенису, на что я так надеялась. Да и в целом эти тексты, как обычно, фокусировали внимание читателей на члене, заставляя их, так сказать, жить интересами этого органа, даже если это вредит здоровью или отношениям, и явно могли только негативно повлиять на восприятие себя людьми с пенисами.

Мужчины наводняют интернет-форумы^{132}, посвященные увеличению пениса, покупают наборы для увеличения пениса, делают инъекции для увеличения пениса, подвешивают к своим пенисам утяжелители и т. д. и т. п. Когда я работала над этой книгой, я установила оповещение Google, сообщающее мне о новостях, в тексте которых было слово «пенис». Подавляющее большинство статей, прочитанных мною, было о травмах, которые люди наносили сами себе, пытаясь увеличить член. Иногда дело заканчивалось его ампутацией.

Почему размер полового члена так беспокоит людей, что они готовы рисковать этим органом в тщетных попытках сделать его больше? Потому что у нас в сознании есть четкое, сформированное веками культурное представление о том, что пенис является воплощением мужественности. Пенис — это ты, и, если ты не станешь чем-то выдающимся, тебя отвергнут. Пришло время отказаться от этого ложного представления.

Раньше пенис был символическим защитником и источником жизни. Теперь пенис — это воплощение токсичной мужественности. Вот современное состояние американского пениса и в более широком смысле состояние пениса в западном обществе^{133}.

Пенис и мозг

Ивченко обвиняют в изнасиловании, которое было якобы спровоцировано тем, что его отвергла сначала партнерша, а потом и еще одна женщина. Реакция Ивченко на эти независимые решения двух взрослых дееспособных субъектов была проста. Он отбросил данную ему эволюцией способность к мышлению, напился до полубессознательного состояния, а затем подчинился своим самым низменным, самым примитивным и злым инстинктам, напав на случайную женщину и надругавшись над ней. Поступив так, он надругался над собственной человечностью.

Человеческий мозг похож на шикарный особняк, надстроенный над простеньким домиком, у которого есть затхлый глубокий подвал. И он посылает органу в ваших штанах смешанные сигналы через все эти помещения. Осложняет дело пурга срочных указаний из внешнего мира, на которые тоже надо как-то реагировать. Многие сообщения, исходящие из подвала вашего мозга, эти внешние сигналы только усиливают.

Этот мозговой подвал управляет человеком в младенчестве. Мы делаем что-то, не задумываясь о том, что делаем. Мы не делимся, швыряемся вещами от злости, бесимся и падаем на пол, когда кто-то говорит нам, что нельзя размазывать сыр по морде собаки. Однако со временем наш разум созревает и усложняется, постепенно превращаясь в прекрасный многокомнатный особняк. Комнаты в верхнем этаже мы используем для фильтрации сообщений из подвала. Некоторые послания, которые мы отсеиваем, призывают нас кататься по полу и обмазывать собаку сыром. Но мы заглушаем их. Мы не катаемся по полу. Мы не мажем собаку сыром. А самые развитые среди нас способны заглушить сигнал, который просит отправить этой милой девушке фотографию своего пениса[236]. Большинство из нас отбрасывают эту идею и отправляют девушке селфи.

По мере взросления человека его мозг обычно развивает и способность к организации. Это позволяет вам вовремя вынимать хлеб из духовки и наносить шампунь на волосы после того, как вы их намочили. Детский мозг к этому еще не способен, поэтому малыши, например, не могут научиться водить. Эта же способность нужна нам для овладения социальными ритуалами. Мы задействуем наши мозговые фильтры, чтобы следовать социальным нормам, а не нашему подсознанию. Мы используем их, чтобы слышать, когда кто-то говорит нам «нет».

Людям, которые не могут достаточно хорошо контролировать импульсы, исходящие из глубоких подвалов мозга, и не имеют достаточно развитой способности к организации, вдвойне не повезло. Если они еще и убеждены в том, что мир им что-то должен, как, кажется, полагал Ивченко, получается социальный яд. Они шлют вам фото своего члена. Они принимают вещества, которые деактивируют их мозговые фильтры, и полностью теряют контроль над собой. Они игнорируют социальные правила и, как малые дети, хватаются за то, что хотят получить, но только в подобном случае это может быть другой человек. И они злятся, когда такое поведение не работает, хотя какие-то культурные представления убеждают их в том, что должно работать. А иногда они лишаются пениса.

Апелляции к природе только усиливают токсичность культурной среды. Люди начинают думать, что природа создала самцов для того, чтобы доминировать над самками, часто посредством пениса. Они приводят примеры из мира животных, причем только примеры, соответствующие этой фаллической сказке. Они публикуют исследования о том, «чего хотят женщины». Они уверены, «что мужчины знают, чего хотят женщины, даже если сами женщины этого не знают, бедняжки». Они видят роль мужчины только в том, чтобы гордо носить пенис (так по-фрейдистски!), а роль женщины сводят к тому, чтобы радостно принимать его в себя. Некоторые мужчины укореняются в убеждении, что мир им что-то должен и что гнев и агрессия — это проявления мужественности. Они начинают вымещать свою ярость на людях, которые ничего им не дают, потому что ничего им и не должны.

Наука — такое же человеческое занятие, как и все остальные, и в ней нет ничего «чистого». Наши предубеждения оскверняют в том числе и процесс научного познания. Мы начинаем задаваться вопросами вроде «Сигнализируют ли стриптизерши мужчинам о своей овуляции?» или «Хотят ли женщины быть фаллосом?». Наши ответы на эти вопросы и наше восприятие результатов таких исследований тоже культурно обусловлены. Точно так же, как культурно обусловлено наше переменчивое отношение к пенису. Но у нас есть сознание. У нас есть возможность менять и перестраивать эти формы.

Как показано в этой книге, эволюционное давление может приводить к быстрому изменению гениталий и формированию сложных, утыканных шипами и крючьями интромиттумов, с одной стороны, и настоящих защитных бастионов — с другой. Человеческие гениталии не испытывали такого эволюционного давления. Они не являются свидетельством полового антагонизма, и, поскольку этот антагонизм явно существует, винить в нем нужно наш мозг, а не наши половые органы.

Эта книга началась с исследования пениса. Затем мы расширили контекст. Мы вглядывались в космос бесконечно красивых и разнообразных приспособлений, которые животные используют для установления близости и сексуального взаимодействия. Нам, людям, установить близость помогает разум. Это мощнейший источник сексуальности, и, в отличие от полового члена, он не воспринимается как субститут человеческой личности — он и есть человеческая личность. Наше сексуальное поведение должно определяться нашим разумом. Мы должны использовать его, использовать мудро и правильно.