Парфянское царство

Глава IX Парфия в свете торговых отношений и данных античной литературной традиции

За сто лет, события которых описаны в последних четырех главах, произошли важные перемены в экономике и торговле, которые не могли не оказать влияния на жизнь Парфии. Богатство Рима росло, соответственно увеличивалась и его склонность к роскоши, спрос на которую удовлетворялся редкими, а потому особенно желанными товарами с Дальнего Востока. Но все дороги Великого шелкового пути, по которому они доставлялись, либо проходили непосредственно через территорию Парфии, либо контролировались парфянами. Соответственно, таможенные пошлины, которыми облагались торговые караваны, обогащали парфянскую казну, что дало возможность Тациту сравнить ее с казной Рима^{550}.

Разумеется, что имелся соблазн пойти в обход Парфии, дабы эти пошлины не платить. Однако суммы, взыскиваемые парфянским правительством, хотя и были высоки, не могли сравниться с поборами мелких царьков, которые возникали со своими отрядами чуть ли не через каждые несколько километров. Так что караванщикам приходилось, скрепя сердце, платить сильной централизованной власти, которая взамен обеспечивала какую-никакую защиту от разного рода шаек.

Данными о парфянских таможнях мы не располагаем. Зато мы знаем, как позднее функционировали римские таможни в перешедшем под власть Рима междуречье Тигра и Евфрата^{551}, и можем предположить, что, по крайней мере вначале, между римлянами и парфянами в этом смысле было немного различий. В любом случае нет сомнений, что парфянское правление принесло процветание Месопотамии в целом и месопотамской торговле в частности. Об этом свидетельствует и значительное увеличение населения этих мест в парфянский период. Вероятно, именно парфяне прорыли к востоку от Тигра оросительный канал Нахрван длиной 400 километров, что значительно улучшило отдачу от местного сельского хозяйства.

При Вологезе I неподалеку от Вавилона был основан город Вологазия, или Вологезокерт^{552}. Вероятно, Вологез хотел перенести сюда столицу из Селевкии, где то и дело предпринимались попытки покуситься на его власть^{553}. Вологезокерт неоднократно упоминается в надписях из Пальмиры как пункт назначения пальмирских караванов. По мере того, как этот город обретал статус значительного торгового центра и параллельно росло значение более парфянского в этническом смысле Ктесифона на противоположной стороне реки, Селевкия начала приходить в упадок. Этому способствовали также римские вторжения, каждое из которых приводило к разрушениям.

По мере изменений, которые происходили на торговых путях, интерес Рима к Востоку рос все сильнее, и это четко зафиксировано в римской литературе. Важно то, что многие римские авторы не только были современниками, а то и участниками описываемых ими событий, но и занимали в иерархии Рима весьма высокое положение, что предопределяло их близость к первоклассным источникам информации. Не менее важно и то, что они отражали настроения современного им римского общества, — а эти настроения обнаруживают непрекращающийся рост интереса к происходящему на Востоке. Так как многие сочинения хорошо датируются по приведенным в них данным, то у нас есть возможность четко проследить, как этот интерес развивался.

Знания Суллы о Парфии были невелики. Он считал парфян варварами и по этой причине вообще ими не интересовался, не представлял их истинную силу и уж точно не задумывался, какое будущее их ждет^{554}. Цицерон недалеко ушел от Суллы: до того, как стать наместником в Киликии, он знал о парфянах немного и полагал их весьма мирным народом^{555}. Красс много говорил о Бактрии и Индии, еще не отправившись завоевывать Восток, но и его сведения о парфянах были чрезвычайно скудны. В этом, казалось, не было никакой надобности — столь велика была вера в то, что римские легионы несокрушимы. Но парфяне доказали обратное, показав преимущества конных лучников и катафрактов перед пешим войском. Впрочем, катастрофе при Каррах нашли множество причин, и, возможно, поэтому ее оказалось недостаточно для осознания всем римским обществом того, что ему противостоит сила, с которой необходимо считаться. Мало кто, вероятно, даже тогда понял, что произошло на самом деле.

Цицерон, став наместником Киликии — территории, которая находилась под угрозой парфянского нападения, возымел некоторое представление об опасности, исходящей от парфян, но, когда эта опасность сделалась явной и он стал просить Рим прислать помощь, там не особо обеспокоились и в итоге никакой помощи не оказали. Но если мы вспомним, что Помпей после Фарсальской битвы прикидывал возможность своего выступления против Цезаря с парфянским войском, то поймем, что, во всяком случае, те, кто имел отношение к армии, уже воспринимали военные возможности Парфии совершенно серьезно. Об этом говорят и мероприятия по подготовке к войне с Парфией, которые провел Цезарь, прекрасно понимавший, сколь сложную задачу ему предстоит решить. Однако обычному римскому обывателю слово «Парфия» по-прежнему ничего не говорило. Тем более болезненным было прозрение римского общества, которое вдруг обнаружило под боком у Римского государства воинственного и жадного до побед врага.

Это произошло в 40 году до н. э., когда парфяне под совместным командованием парфянского царевича Пакора и римлянина Лабиена огнем и мечом прошлись по восточным территориям Рима. Ими были захвачены четыре римские провинции — Азия, Памфилия, Киликия и Сирия. Два года почти все азиатские владения Рима, без которых уже, казалось, нельзя представить его торговлю, пребывали в руках парфян.

Здесь действовали парфянские законы, и деньги отсюда текли теперь не в западном, а в восточном направлении, в Парфию.

Рим полнился слухами. Ситуацию усугубляло то, что среди его населения было множество выходцев из азиатских провинций, которые вели с ними торговые дела и, уж во всяком случае, сохраняли прежние связи. На них происшедшее сказалось в первую очередь. А то, что Парфия овладела карийским и, скорее всего, ионийским побережьями, доставляло массу неудобств римским официальным лицам, поскольку здесь они, как правило, меняли водный путь на сухопутный, когда направлялись на Восток.

Вскоре, правда, Вентидий Басс отбросил парфян за Евфрат. Но не успело римское общество успокоиться и, по обыкновению, объяснить недавние парфянские победы стечением каких-то случайных обстоятельств, как от парфян чудом спаслась, потеряв при этом множество людей, еще одна римская армия, которой на этот раз командовал Антоний. Это закрепило образ Парфии в сознании римского общества и сделало модной тему Востока вообще. В обиход вошло немало фраз, так или иначе отсылающих к парфянским событиям, ссылки на которые можно обнаружить уже у Лукреция^{556} и в первых поэмах Вергилия^{557}, но после вторжения Пакора и Лабиена в Сирию количество их возрастает.

Без парфянских реалий на обходились эпические поэмы и пьесы^{558}. В «Эклогах» Вергилия^{559}, а позднее в его «Георгиках»^{560} и «Энеиде»^{561} полно упоминаний о Парфии, Мидии, Бактрии и даже Индии. Большой интерес к Востоку был у Горация особенно в связи с возвращением римских знамен и походом Тиберия, который, как мы знаем, планировался, но не состоялся^{562}. Множество намеков на планы восточной кампании Октавиана Августа можно найти у Проперция. Раннюю литературную традицию продолжил Овидий, проявлявший интерес к экспедиции Гая в Армению^{563}. У современника Овидия поэта Граттия Фалиска не раз и не два встречаем описания гирканских собак, что позволяет сделать вывод о действительном существовании такой породы^{564}. Сенека^{565}, Лукан^{566}, Силий Италик^{567} тоже не могли избежать восточных реалий, хотя пользовались довольно избитыми фразами. А вот Папиний Стаций демонстрировал прекрасную осведомленность о событиях на Востоке^{568}; присутствие конкретики в его сочинениях не должно удивлять — ведь он был другом Абасканция, секретаря императора Домициана, и получал сведения из первых рук. Марциал дает много исторической информации, касающейся Востока^{569}, кое-что о событиях после прихода к власти Адриана мы можем почерпнуть у Ювенала^{570}. «На бедрах носят кони тавро, огня помету, парфян же распознаешь ты сразу по тиарам» — так сказано одним из авторов позднегреческого сборника «Анакреонтика»^{571}.

В результате всей этой литературной работы постепенно устоялись, стали литературными штампами выражения «парфянский лук», «ложное отступление», «смертоносный выстрел с оборотом назад», «армянский тигр», «гирканская собака», «ассирийские красители и пряности», «индийская или ассирийская слоновая кость», «негостеприимный Кавказ», «прохладный Тигр», «широкий Евфрат», «прекрасный Ганг», «индийский Гидасп», «шерсть серов[19]». Они настолько плотно вошли в язык, что жили еще долго после того, как события, связанные с ними, стали историей.

Упоминания о Востоке в последующие века все более становятся похожи на шаблон. Позднейшие авторы^{572} следуют устоявшейся традиции и часто цитируют произведения предшественников, в том числе ныне утраченные^{573}. Но даже христианские писатели, например один из учителей церкви Иероним Стридонский (342–419 или 420), упоминают парфян^{574}.

Когда у Рима появился новый соперник — государство Сасанидов, его по привычке называли Парфией. Так, скажем, у римского поэта Клавдия Клавдиана, который активно употребляет «парфянскую» лексику, упоминая «гирканского тигра», «мидийцев» и т. д.^{575}, можно найти как путаницу на этот счет, так и правильную идентификацию. Эта традиция дожила, по меньшей мере, до Боэция (ок. 480–524 или 526)^{576}и авторов «Латинской антологии»[20]^{577} и через них попала в английскую литературу^{578}.