Парижский оборотень

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Галье пишет:

«Случаются утра, когда человек просыпается, но паутина сновидений все еще опутывает зубчатые колеса его дневного сознания. Только что он спал и пребывал в другой вселенной, погружался в иные сферы. И вот теперь медленно выходит на свет, в мир дневной логики, однако послевкусие сна заставляет его видеть необычность привычного окружения, странность столь неуловимую, что доселе никому не удавалось исследовать и описать ее. Неужели найдется кто-либо, не испытавший подобного?

В болотах иногда можно наблюдать удивительное явление: темная, застойная вода, такая вязкая и маслянистая, что ветер не в силах ее потревожить, внезапно приходит в движение. Поверхность начинает бурлить, будто что-то барахтается в глубинах, и из ряби неожиданно выныривает старая коряга, много лет пролежавшая на дне; выныривает и тут же начинает медленно опускаться обратно в топь… Такое бывает и в океане, и как-то раз несколько случайно проплывавших мимо моряков стали тому свидетелями.

Они заметили торчащий из воды шест. Затем перед их изумленным взором предмет поднялся и оказался верхушкой мачты. На перекошенной рее болтались обрывки такелажа. Со следующей реи, вынырнувшей за первой, мокрыми лоскутьями свисал парус. Появилась еще одна мачта, пониже, а за ней, разрывая поверхность моря, восстали в водопаде брызг палуба и носовая часть корпуса, по давней моде украшенная резным ангелом. Наконец на волнах закачался весь корабль; из каждой щели его лилась вода. В нем сразу узнали испанский галеон — из тех, что уже столетие не бороздили ни одно из семи морей. И после судно, вырвавшееся из глубин, подобно перепончатоногим жеребцам в упряжке древнего Нептуна, замерло среди пенистых гребней и мгновение спустя исчезло, словно его никогда не было.

Многие из видевших это не поверили собственным глазам, а один моряк, охваченный неизъяснимым ужасом, упал на тиковую палубу. Те, кто помудрее, сразу начали искать научное объяснение произошедшему, тогда как набожные члены команды лишь осенили себя крестом и забормотали молитвы вперемешку с крепкой бранью. Но в целом сошлись на том, что зерно или еще какие грузы, попавшие под воду, выделили газ, и он, скопившись под большим давлением, с неожиданной силой вырвался из трюма, подняв на поверхность судно, продержавшееся на волнах, пока газ не улетучился и корпус опять не наполнился водой, после чего корабль отправился обратно на дно.

В топях нашего сознания тоже есть такие корабли, такие коряги, и они на мгновение поднимаются на поверхность нашего разума только для того, чтобы сгинуть вновь. Те же корабли покоятся в пучине наших жизней. Над ними проносится время. Они забыты. Но вот они призраками ушедшего прошлого возникают из глубин. Проплывают перед нашими пораженными глазами, а затем погружаются на дно, точно их и не было».

Этими словами Эмар Галье предваряет письмо в защиту сержанта Бертрана Кайе. Он продолжает:

«В царстве природы также известны существа, казалось бы, давно исчезнувшие с лица земли, однако вдруг выясняется, что одна особь все-таки выжила. Не исключено, что где-то в девственных лесах Африки рыщет некое исполинское чудовище из прошлого. Может быть, сейчас по ледяным арктическим пустыням бродит одинокий мамонт, последний представитель великого рода. Или динозавр — в Южной Америке, или глиптодон — в еще каком-нибудь нетронутом уголке света. Неужели достанет у кого-то дерзости отрицать хотя бы вероятность того, что в необозримых водных просторах, покрывающих чуть ли не всю планету, прячутся неведомые животные?

В наш ужасный век неверия и доверчивости люди проглотят любую сказку о чудищах из прошлого, однако никто не придаст значения мифу о кентаврах, покуда собственными глазами не увидит их костей. Разве ученые уже не сумели заменить драконов, русалок и сфинксов новым типом зверья? Люди с легкостью приняли сие замещение. То место, которое в их умах ранее занимали драконы, теперь занимают мамонты и другие первобытные животные: это неискоренимо».

Что сказать по поводу подобных утверждений? Можно повести себя как Фома-апостол, требовавший предъявить раны от гвоздей, но в рукописи Галье столько фактов, которые легко найти в старых газетах и прочих изданиях, что появляется соблазн довериться хотя бы описаниям, прежде чем решать, доказывают ли они существование сверхъестественных созданий или нет. В этой главе мы будем почти целиком полагаться на уверения Галье, но в документах и хрониках тех лет тоже имеются рассказы об иных таких случаях.

Если вы отправитесь в деревушку Монт-д’Арси на Йонне, то, вероятно, услышите рассказ о великой охоте на волков. Старожилы начнут соревноваться в красноречии, живописуя леденящие кровь детали. Многие подробности станут противоречить друг другу. Это неизбежно. Но не стоит думать, что весь рассказ — лишь выдумка деревенских простачков, скучающих долгими зимними вечерами и оттого дающих волю воображению, дабы развлечь себя в часы досуга. В их рассказах есть единый стержень, к которому надо отнестись всерьез.

Брамон, garde champêtre[46], первым наткнулся на след волка. Он обнаружил двух мертвых ягнят, брошенных рядом с лесной тропой. У них были рваные раны на горле, а кровь, по-видимому, выпили, поскольку пятен ее оказалось довольно мало. Или же ягнят убили где-то еще, а тушки притащили в это отдаленное и безлюдное место, скрытое от чужих глаз кустарником.

Одно тельце было основательно растерзано, тогда как второе осталось едва тронутым. Вокруг, на сухой почве, нашлось лишь несколько нечетких следов.

В последний раз в этих краях волка встречали лет двадцать назад, и появление зверя в этой части департамента выглядело, мягко говоря, странным. Брамон, хмуро набивая трубку и ворча в попытке объяснить случившееся, пришел к логичному выводу, что виновником преступления стала овчарка, распробовавшая баранину. Более того, он тут же вычислил преступника, обвинив во всем Цезаря, огромную собаку фермера Вобуа: тот не только держал впроголодь своих работников, но и недоедал сам.

«Поделом скупердяю», — подумал егерь. Но толика сомнения осталась: это, в конце концов, мог сделать волк.

Жаль, что он, Брамон, не такой проницательный, как индейские следопыты, о которых ему каждый вечер читает сын. Тогда бы он не сомневался ни секунды. Подобрал бы волосок и сразу определил, чей он. Нашел бы следы когтей и сказал, кому они принадлежат. Воссоздал бы все происшествие. По одному виду ягнят понял бы, сколько они здесь пролежали, догадался бы, когда и где именно они встретили смерть. И закончил бы свою речь словами: «Теперь, друзья, я приглашаю вас убедиться в верности моих наблюдений и выводов. Если я прав, то в третью ночь, начиная с сегодняшней, через два часа после восхода луны, зверь появится на этом самом месте».

Старик Брамон посмаковал, как мог, свой воображаемый триумф, а потом с удовлетворением приготовился разнести новость о том, что на самом деле видел, по округе, вечно жаждавшей интересных историй. И первым человеком, попавшимся ему на пути, оказался Кроте, пастух Вобуа.

Они обменялись приветствиями и сели на пригорке покурить. Разговор начал Брамон:

— Ты ягнят не терял?

— Нет, — ответил Кроте. — С чего ты взял?

— Да так. А где твой пес?

— Где-нибудь тут бегает. — Он посвистел. — Цезарь, сюда!

Цезарь вынырнул из зарослей на опушке и радостно потрусил к хозяину. Это была неухоженная беспородная собака, каких часто держат при стадах. Длиннолапая, с заостренными ушами, лохматым хвостом и густой и кудрявой коричневой шерстью.

Было жарко, и из пасти Цезаря свисал красный язык. Пес подсунул голову под руку хозяина, потому что любил, когда тот дружески приобнимал его за шею.

Брамон почесал его между ушами.

— Так что там с потерянными ягнятами? — спросил пастух.

— На холме два мертвых ягненка. Ищу вот, чьи они. — Брамон сказал это и сразу подумал, что зря. И последующий ход событий лишь подтвердил, что ему действительно стоило промолчать.

— Два мертвых ягненка?

— Обглоданных.

— Обглоданных?

— Волком.

— Волком?

— Точно.

— Господи! — воскликнул пастух, наконец подобрав нужное слово.

Попрощавшись с Кроте, Брамон спустился по пологому склону и дошел до поместья Дидье-Галье.

Сам Галье как раз подстригал розовые кусты в конце аллеи из ложной акации, закрывающей дом со стороны дороги.

После нескольких фраз о погоде Брамон покачал головой.

— Месье, у меня плохие новости.

— Какие? — спросил Эмар, не отвлекаясь от работы.

— В округе завелись волки. Двух ягнят задрали и обгрызли. Вряд ли это какой другой зверь, хоть волков тут много лет не видали.

— Здесь какая-то ошибка, — сказал Эмар. — В этой части страны волки вымерли. Говорят, лисы могут новорожденных ягнят утаскивать.

— У вас ягнята не пропадали?

— Лучше спроси сына Гиймена, за овцами присматривает он. Зайди к нему сам, — предложил Эмар Брамону.

Лесничий проследовал по подъездной дороге и свернул за дом. Жозефина с Франсуазой раскладывали выстиранное белье на солнечной лужайке. Юный Бертран, которому к тому времени исполнилось девять, играл с большим сенбернаром. Никого из семьи Гиймен не было видно.

Брамон попробовал расспросить женщин, но напрасно. Они ничего не слышали о пропавших ягнятах.

— Месье Галье думает, что их могла украсть лиса. Говорит, лисы иногда утаскивают новорожденных ягнят.

— А почему бы и не лиса? — сказала Франсуаза. — В прошлом месяце у нас много кур с утками пропало. Младший Гиймен ставил ловушки, но никого не поймал.

— Попрошу своего сынишку вам ловушку смастерить. У него хорошо получается. А ты как? — благодушно обратился Брамон к Бертрану. — Не хочешь еще разок поохотиться? Бертран вам рассказал, чем у нас последняя охота закончилась? Он застрелил белку и чуть в обморок не упал. Тебе надо научиться ружьем владеть, если хочешь стать настоящим мужчиной.

Франсуаза засмеялась. Но Жозефина возразила:

— Он у нас слабенький. Да и ест мало.

— Как по мне, он вроде крепкий парень. Что с ним?

— Никогда не могла пожаловаться на его здоровье, — ответила Жозефина. — До этого лета хлопот с ним не знала. Сама не пойму, что случилось.

— Лето слишком жаркое, — предположил Брамон. — Вот и самочувствие плохое. Подрастет, все наладится.

Тем временем Бертран, ставший темой беседы, казалось, ничего вокруг не замечал, увлекшись игрой с собакой. Брамон попрощался и поспешил со своими новостями дальше. Все равно в поместье отнеслись к ним без ожидаемого интереса.

Следующим встретившимся ему человеком был деревенский староста, преуспевающий винодел и торговец.

— Monsieur le maire[47], я с дурными вестями. Думаю…

— Именно вас я и ищу, — перебил его староста. — Пастух Вобуа только что рассказал мне про двух недоеденных ягнят на холме и о том, что, судя по останкам, на них напала большая стая волков. Месье Брамон, вы, кажется, отлыниваете от обязанностей.

— Волков… — неуверенно повторил за ним Брамон.

— Да, волков. Где вас в последнее время носит, раз волчья стая свободно заявляется в деревню и режет ягнят прямо под нашим носом?

— Да как…

— Граждане вопиют о помощи, но никто не может разыскать Брамона.

— Но…

— Вобуа вас везде ищет!

— Monsieur le maire, так я сам…

— Никаких возражений. Мы пока посмотрим на это сквозь пальцы. А теперь беритесь за дело, у вас сутки, чтобы доставить в управу убитых волков.

— Oui, monsieur, только я вам хотел сказать…

— У вас двадцать четыре часа и ни минутой больше. — Староста величественно удалился, оставив пораженного и разъяренного Брамона на дороге.

«Как чувствовал, нельзя было ничего этому тупоголовому пастуху говорить. Каков злодей… как это он меня вокруг пальца обвел?»

Он стоял и ругал пастуха, и тут его окликнул Левалло:

— Брамон, mon vieux[48], ты где был? Новости слыхал? Тебя все разыскивают. По округе волки стаями бродят. Тебе бы со всех ног в лес бежать.

— Заткнись! — взорвался Брамон.

По крайней мере, так рассказывал о появлении волка сам Брамон. Кроте, пастух Вобуа, конечно, придерживался иной версии, а поскольку вся деревня, за исключением обитателей хозяйства Галье, впервые услышала эту увлекательную историю из его уст, то Брамону уже никто не поверил, хотя он бесконечно повторял свои объяснения.

— Да я собственными глазами видел, как Кроте принес ягнят сюда, в управу… — твердили ему.

— Это говорит только о его глупости. Не надо было вообще их трогать — пусть бы волки к ним вернулись, — отвечал он.

— Я самолично Кроте про все рассказал, — говорил лесничий очередному приятелю.

— Ну, насмешил. Конечно, мы тебе, дорогой Брамон, верим. Разве еще какая-нибудь деревня во Франции может похвастать столь прекрасным garde champêtre, как наш?

— Я могу место показать, где их нашел.

— Теперь это всякий может.

После такого Брамон замолчал и подумал, что бы сделал индейский следопыт в подобном положении. Ему точно не составило бы труда мгновенно разоблачить пастуха Вобуа. Увы, Брамон не нашел иного способа поднять свой престиж, кроме как изловить волков. Поэтому он закинул ружье за плечо и отправился в лес.

Следующие несколько дней никто не видел ни волка, ни стаи, но если черт кажет хвост, когда его поминают, то и волки обязательно хвосты должны были высунуть, ведь всю неделю в деревне говорили только про них.

И вот нашли еще одного ягненка с выеденным нутром и с точно так же, как у первых, разорванным горлом. К тому же из крестьянских хозяйств, особенно с фермы Галье, продолжали исчезать куры и утки.

Разные люди время от времени утверждали, что видели волка. Иногда им верили, но по большей части их рассказы вызывали сомнение. Однако ближе к осени случилось нечто, отчего к волчьей загадке начали относиться серьезнее.

Малышка Пернетта возвращалась в сумерках домой от приболевшего дяди и в зарослях у гречишного поля Вобуа заметила огромного пса, размером чуть ли не с теленка. Зверь прыжками помчался к ней. Она закричала и побежала.

Животное всей своей тяжестью навалилось на девочку и опрокинуло на землю. Бедняжка потеряла сознание. Очнулась уже в темноте, когда полная, тускло-красная луна повисла над горизонтом. Дрожащая и плачущая Пернетта поспешила домой, и все узнали о случившемся.

Несчастную так трясло, что она только и могла односложно отвечать на неумелые расспросы, и потому никто толком не понял суть истории. Происшествие, тем не менее, взбудоражило многих, и вскоре ночь озарилась светом факелов в руках вооруженных вилами крестьян, затеявших облаву на волков. Несколько человек, решивших, что на Пернетту напал не волк, а наемный работник, бросились допрашивать пришлых батраков. Прочие селяне в испуге разбежались по домам, искренне веря, что всему виною не просто волк, но сам дьявол.

Брамон, по-прежнему полный решимости убить волка и восстановить свою репутацию охотника, хотя на нее никто пока не посягал, днем и ночью неустанно прочесывал лес. От недосыпания у него ввалились щеки. Когда его сын хотел почитать вслух про могучих индейских следопытов, он грубо обрывал мальчика. Сразу после ужина лесничий снимал ружье со стены и уходил прочь. Но волка так и не видел, хотя проверял каждую зацепку, о которой сообщали ему взволнованные односельчане, склонные принимать любую тень за крадущегося хищника.

Как-то ночью, перед самым рассветом, он пересекал унылую низину — топь с чернеющими лужами застойной воды. Земля поросла вереском и папоротниками, но ближе к воде густо стояли болотный аир со шпажником, меж которыми тихо вздыхал угасающий ветер. Брамон с головой погрузился в тщетные мечтания о том, как вскоре на ярмарке вывесит целую кучу волчьих шкур. Вдруг он остановился, как вкопанный. Метрах в пятнадцати от себя он заметил волка, и глаза его не обманули. Зверь склонился над добычей и с хрустом грыз кости, нарушая тишину позднего часа.

Несмотря на охватившее его волнение, лесничий спокойно выдохнул, просчитал расстояние до волка и выстрелил. Зверь пустился в поспешное бегство прямо через лужу, мчась длинными прыжками и касаясь брюхом земли.

У Брамона, однако, достало времени перезарядить ружье и выстрелить повторно. Затем он поспешил по следу, не сомневаясь, что по меньшей мере ранил волка и даже ожидая в скором времени найти его тушу. То, что он мог промахнуться со столь близкого расстояния, никак не приходило на ум.

И тем не менее, произошло именно это, ибо волка он так и не обнаружил, а когда на рассвете вернулся туда, где стрелял, следов крови тоже не увидел, разве что нашлась несчастная полуобгрызенная куропатка. Лесничий прихватил растерзанную птицу домой и долго размышлял над ее окровавленным, растрепанным тельцем.

Он думал и вздыхал, пока в голову наконец не пришла такая догадка, что он даже стукнул по столу кулаком.

— Жена, — закричал он, — неси воск!

— Что там опять у тебя? — отозвалась она.

— Быстро, — приказал он.

— Быстро только кошки родят, — огрызнулась она.

— Давай, хватит пререкаться. Как только я поддался на твои уговоры и повел тебя под венец, язык твой стал что помело.

Жена принесла кусок воска и осталась смотреть, как он отрезает от него частичку и, взяв пулю из своих запасов, лепит из воска такую же. Вместе с тем женщина ни на минуту не смолкала.

— Утром попалась мне эта Жозефина, прости, мадам Кайе. Она ж теперь госпожа — важная да видная. Кто б мог подумать, что это та же Жозефина, которая когда-то за кусок хлеба ноги была готова целовать. Да что такое ты делаешь-то? Так вот, она мне сказала, что от Бертрана одни хлопоты. Аппетита у него нету, и она раздумывает, стоит ли посылать его учиться в город. Конечно, со временем он все равно уедет, чтоб врачом стать, но пока может и в деревенскую школу походить. Ну, я ей кое-что сразу выложила. Ей-то ведь наша школа была в самый раз, только за успехи она ни одной книжки не получила, такая была тупая. В этом она вся. Не будешь ли ты столь любезен и не объяснишь мне, что ты такое делаешь? Ты надо мной издеваешься, что ли? Ладно, им меня на мякине не провести. Вот как тебе? Думаешь, она впрямь за этого Кайе, кем бы он ни был, замуж выскочила, как только в Париж приехала? А как иначе она бы привезла домой полугодовалого ребенка? И с каких пор служанкам разрешается детей оставлять? И с чего бы ее мальчонка врачом стать вознамерился? Деньги-то откуда?

— От месье Галье, конечно, — сказал Брамон. — И перестань над душою стоять, работать мешаешь.

— Все одно не разобраться, что ты там творишь. Хорошо, пускай это деньги месье Галье. Думаешь, я того не знала? А если полагаешь, что и о причине не подозревала, то тоже ошибаешься. Зуб даю, у Жозефины ноги вместе веревкой не спутаны.

— Перестань молоть чепуху. Вы, женщины, всему свое объяснение найдете.

— А вы, мужчины, глупые, как гусаки. Всему верите. Почему, думаешь, месье Галье из Лангра вернулся, семинарию бросил? Разве не собирался он стать священником? Но семейные узы, видать, крепче. Он просто оказался нужнее своей малышке Жозефине.

— Ты воображение попридержи и принеси-ка мне свой серебряный крестик. Вам, женщинам, должно быть стыдно так косточки другим перемывать.

— Ты что с моим крестиком делать надумал? Не хочу его портить. Мне его сам архиепископ освятил, когда я в Аваллон ездила.

— Тем лучше, благословение лишним не бывает.

— Прежде, чем я его тебе отдам, скажи, что ты с ним сделаешь.

— Сама рано или поздно увидишь, и будет у тебя тьма времени это обсудить.

— Только не потеряй — пропажу я тебе так легко не спущу. — Она неохотно протянула крестик мужу. А он тем временем вдавил восковую пулю в кусок мокрой глины.

— Дай-ка мне парочку своих волос! — приказал он. Жена так удивилась, что безропотно позволила вырвать несколько волос с головы. Брамон разложил их в разных направлениях на заготовке и сверху закрыл другим куском влажной глины, плотно ее прижав. Затем вытянул волоски.

— Чтоб воздух вышел, — кратко пояснил он.

— Какой еще воздух? — спросила жена. Впервые в жизни она растерялась.

Лесничий будто не слышал ее, увлекшись проталкиванием маленькой трубочки сквозь глину к пуле. Закончив, он положил получившуюся форму в печь. Глина высохла и затвердела, воск вытек, оставив после себя полость в центре, а Брамон под рыдания и вопли супруги расплавил серебряный крестик. И отлил из него пулю. Ее осталось только подточить и отполировать, удалив все заусеницы.

— Попробуй-ка теперь убежать, — ухмыльнулся Брамон. — От серебряной-то пули, сделанной из распятия, освященного самим архиепископом. Она и Вельзевула свалит.

Лесничий вернулся к своему затянувшемуся наблюдению и ожиданию. Он бы не потратил ту единственную, драгоценную пулю, заранее загнанную в ствол ружья, даже если бы к нему вплотную подошел олень. Отпустил бы браконьера с полусотней фазанов. И не тронул бы нарушителей, тайком скашивающих траву на чужих лугах.

Осень закончилась, а Брамон так и не выследил волка, хотя тот по-прежнему бродил по округе, и люди продолжали жаловаться на пропажу кур и ягнят. Однако лесничего зверь словно обходил стороной.

Но как-то раз зимней ночью, когда землю покрыл снег, а небо затянули тучи, они все-таки встретились.

Волк с упоением рвал добычу и не заметил человека; к тому же, дул ветер, унося запахи прочь.

Брамон, пробормотав короткую молитву, как можно тише приблизился к зверю. Подкравшись на двадцать шагов, так, что смог в подробностях рассмотреть волка: его густую серовато-бурую шерсть, острые уши на склоненной голове и большие глаза, тускло светящиеся в темноте, как блуждающие огоньки на болотах, — он встал на одно колено и прицелился. Животное, внезапно почувствовавшее опасность, оторвалось от жертвы и втянуло ноздрями воздух. Затем приготовилось бежать, но Брамон успел выстрелить. Зверь упал, но прежде, чем лесничий торжествующе выкрикнул: «Попался!» — вскочил на ноги и понесся прочь сквозь голые ветки низкой поросли, покрывающей склон холма.

Брамон ринулся в погоню. Проследить путь зверя не составило труда: отпечатки лап ясно виднелись на белом снегу и вдобавок алели кровью. Хотя рана, как показалось Брамону, должна была быть смертельной, волк быстро удалялся. Пятна крови становились все мельче и все реже и реже окрашивали снег. Наконец они исчезли совсем, и лесничий продолжал преследование по одним отпечаткам. Волк предпочитал бежать сквозь кустарник, но склон холма постепенно выводил к дороге, а за ней простиралось чистое поле, на котором ему не удалось бы скрыться из глаз. «Хромает на левую ногу», — с удовлетворением отметил лесничий.

Однако, спустившись вниз, garde champêtre никого и нигде не увидел. Заснеженную дорогу покрывали свежие следы, и разобраться в них представлялось невозможным. Впрочем, Брамон отверг мысль о том, что дикий зверь осмелился уйти по проезжему пути. Лесничий подумал, что волк скорее пересек дорогу, и уверенно принялся искать отпечатки на другой стороне, но не нашел. Неужели волк повернул назад по своему же следу и скрылся в кустарнике? Или все же побежал по большаку?

Брамон застыл на месте, в растерянности озираясь. Его окружала ночная тишина. Он слышал лишь собственное тяжелое дыхание. Ошарашенный безмолвием и начавший сомневаться в реальности произошедшего, лесничий замешкался. Куда идти? Домой? Нельзя! Он же чуть зверя не поймал! Но теперь-то что? Брамон так и продолжал бы стоять, если бы мороз не погнал его прочь. Но стоило ему направиться в сторону дома, как по спине пополз холодок. Брамон принялся поглядывать через плечо. Ему чудилось, что, как только он отрывает ногу от земли, в его след тихо встает мохнатая лапа.

Тогда ему стало по-настоящему страшно, и он помчался к деревне, ни на миг не переставая слышать, как за ним по насту бесшумно бежит волк. Вспомнились старые легенды о кладбищенских псах и люпенах, кошмарных тварях, обитающих в заброшенных могилах и склепах. И всегда отличавшийся крепкими нервами лесничий обмяк от ужаса. Он едва передвигал ноги. Ружье показалось неимоверно тяжелым. Он безрассудно отбросил его. И только он это сделал, как впереди себя увидел волка. Тот трусил по краю дороги, то исчезая в темноте за обочиной, то появляясь вновь.

Лесничий обозвал себя дураком и бабой, собрался с силами и кинулся за ружьем, оставшимся лежать позади. Подобрал его и рванул вперед. Но где же волк? Скрылся! Нет, все еще здесь. Ружье на изготовку — пли! Зверь упал как подкошенный. Перекатился, не шевелится. С хриплым возгласом Брамон бросился к нему, поднял ружье за ствол и прикладом надавил на волчью голову. Кости смялись, как бумага, во все стороны брызнули кровь, мозг и зубы.

Брамон отер холодный пот со лба. «Слава Богу!» — прошептал он. И пнул тело. Когда же было первое попадание? И вдруг он заметил, что в меху на шее животного утопает ошейник. Он узнал зверя.

Утром Брамона нашли лежащим рядом с телом Цезаря.

Лесничий тяжело болел две недели. Потом пошел на поправку. Когда стало можно его навещать, сам староста почтил визитом его скромный дом и поздравил героя:

— Приносим свои глубочайшие извинения, — сказал он, — и многочисленные благодарности. Вы славно послужили нам, и я прослежу, чтобы об этом узнали в префектуре.

Ослабевший от болезни, но счастливый Брамон смог лишь кивнуть. В его глазах стояли слезы.

Староста собрался уходить. Но сначала подошел к изголовью кровати и похлопал Брамона по плечу.

— Кто знает, — добавил он, широко улыбаясь, — может, вам и медаль дадут.

Даже жена радовалась за мужа.

— Но серебряную пулю верни, — сказала женщина, — она моя. И теперь она станет мне в два раза дороже.

— Странно, что ее в теле собаки не нашли, — прошептал Брамон. — Но как поправлюсь, сразу пойду ее искать. Вряд ли это сложно. Значит, то был пес Вобуа, — продолжал рассуждать он. — А я ведь так сразу и подумал. С тех пор, как я Цезаря убил, волков не видели?

— Ни одного, — заверила его жена. — И куры пропадать перестали.