Парус плаваний и воспоминаний

Книга моряка

От людей, обычно избегающих шума и многолюдия, не один раз приходилось мне слышать признание в том, что есть, однако, редкие виды толпы как редкие виды растительного царства, не только не пугающие, но даже привлекающие — и это верно.

Я сам очень люблю жизнь в высоких многолюдных залах почтамтов, в музеях,

Необыкновенно интересно наблюдать многообразие сдержанных человеческих страстей, невольное и бессловесное выражение чувств перед произведением искусства или у стола, за которым пишется — распечатывается письмо. Как хорошеют лица! А то вдруг видишь — постигнуто сильное чувство — недоумение или радость. И даже горе, чужое горе в эту минуту, вызывая участие, быть может, не останется бесследным и для тебя.

Особенно интересна картина того, что следует считать истинно человеческой духовной дисциплиной — в залах бесшумных и чистых, обильно озаренных светом дня или, наоборот, таинственно осененных кроткими лампами под зеленым абажуром. Это — читальные залы библиотек. Тут повседневно совершается одно из обыкновенных чудес человеческой жизни — чудо книги.

Откуда-то из глубин, из далей книжных собраний и фондов приходит желанный томик. Покуда он не понадобился юноше, девушке, профессору или солдату, он сам, как пожизненный солдат многотысячной армии, стоит где-то на полке, показывая только свой корешок — мундир, грудь со старой медалью… Но вот по первому слову томик переходит в руки девушки с модной прической. И с какою неожиданной грациозной серьезностью темноволосая девушка тут же углубляется в книгу! Смотрите: беззвучный голос уже сообщает ей то, что она хочет услышать… И как радостно посмотреть эту тайную встречу книги с человеком!

Вот что приходит на ум.

Большое удовольствие испытываю не я один за этими столами в удобном читальном зале Севастопольской морской библиотеки. Прислушиваюсь к шелесту страниц под пальцами девушки, а то молодого капитан-лейтенанта в золоте погон, а то седого штатского, перед которым возвышается солидная стопа фолиантов. Кто он? Может быть, инженер-кораблестроитель, чудаковатый, каким был и его наставник знаменитый академик Крылов. А может быть, он просто капитан в отставке, один из защитников Севастополя, пенсионер, охотно рассказывающий внукам о давних годах восстановления Черноморского флота, о битвах с фашистами на Сапун-горе…

Удивительный город! Никогда Севастополь не перестанет вдохновлять: он сам — книга.

Уходят поколения людей. Сменяются поколения домов и строений, кораблей, вековых деревьев на Приморском бульваре. Стаптываются каменные ступени, называемые здесь по-морскому — трапами. Но только все сильнее ощущение святости этих камней, гражданской гордости, возбуждаемой хрониками и легендами.

С Севастополем всегда были думы всего парода. Ни в каком другом городе нашей страны не услышишь того, верьте мне, чем отдает эхо в старых севастопольских переулках, на его узких трапах, и это было всегда.

С этим городом всегда были думы всего народа. О нем, как о своем будущем, задумывались Толстой и Тургенев.

Севастополь признают отцом любимых образов Александра Грина, его фантастических городов — Зурбагана, Гельвью. На своих книгах, подаренных севастопольцам, их библиотеке, Константин Паустовский писал: «Любите, берегите свой город — любимый город Александра Грина… Севастопольской морской библиотеке от автора, мечтавшего с раннего детства быть моряком-черноморцем».

И не только Паустовский, Александр Малышкин, не только Леонид Соболев — каждый моряк, а тем паче черноморец, помнит каменные ступени, шелест этих садов, все голоса морской и портовой жизни в этом городе, каждое слово этой книги.

Немного хроники: в недавние годы больно было видеть разрушения войны, остающиеся на холмах среди новых пышных тяжеловесных строений. Не все и сейчас кажется мне безупречным в плане реконструкции. Архитектура — это не есть безудержное поглощение материалов, количество, вес, и она мстит за непонимание законов соразмерности. Мстит и история за пренебрежение к ней. Кажется, Гамзатов удачно сказал: тот, кто стреляет в прошлое из ружья, получит выстрел из пушки… Однако отлегло от сердца, когда однажды все мы увидели восстановительные работы над бывшим собором Святого Владимира, усыпальницей народных Героев — Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина…

А теперь ближе к делу. Приятно знать, что одно из лучших зданий города отдано под бессмертную Морскую библиотеку, начало которой положено именно Лазаревым и Корниловым.

Так писал Лазарев своему ученику Шестакову более ста двадцати лет тому назад, когда черноморцев постигла беда: сгорела только что отстроенная библиотека, осталась только — и сохранилась до наших дней — романтическая Башня ветров, с которой Нахимов наблюдал в подзорную трубу приближение вражеского флота.

Не только океан, но и книга образовывает моряка, а по всему Севастополю, по признанию Лазарева, в те времена едва удавалось собрать более трехсот томов книг.

Большими трудами далась учредителям библиотека, имевшая целью просвещение моряков. Великие граждане и флотоводцы трудились для своих современников, героев Наварина и Синопа, но они имели в виду так же и тысячи будущих моряков, а вместе с ними — и нас.

В наши дни ни один из писателей, посетивших Севастополь, не проходит мимо — в меру возможностей пополняет и книжные фонды и хроники бесед, литературных чтений в аудиториях и на кораблях флота. В прежние времена формы контакта были иными. Надо думать, к библиотеке имели отношение и артиллерист четвертого бастиона Лев Толстой, и публицист Чернышевский, считавший библиотеку средоточием всей умственной жизни черноморских офицеров. Менделеев, Айвазовский, адмирал Макаров были постоянными и щедрыми жертвователями. Надо думать, и Чехов, и Куприн — Ялта ведь рядом — не раз поднимались по ступеням нового здания, отстроенного после пожара, описанного Сергеевым-Ценским: «…на площадку, на которой установлены были оптический телеграф и телескоп, вела мраморная лестница, украшенная сфинксами прекрасной работы».

Покойный писатель Никандров рассказывал мне, как со ступенек этой лестницы он вместе с Куприным наблюдал расстрел беззащитного и отважного крейсера «Очаков» в 1905 году, вспоминал Никандров слезы, какими плакал Куприн, а в 1917 году и потом в 1920 году с этих же ступеней произносились большевистские речи о матросской и народной воле…

Помню эту лестницу и я. Ласковая женщина склонилась к ребенку и вручила ему книгу, о которой он долго мечтал. То была первая книга, полученная мною в библиотеке, — впечатление сильнейшее, неизгладимое. Все было прекрасно в тот очень давний, очень счастливый день, — первая книга, первая любовь, первое ощущение гражданства, единения с многими другими… Очень жалею, что никогда не удастся мне установить фамилию доброй библиотекарши, а звали ее Любовь Михайловна.

Вот почему с особенным чувством отношусь я к моим старым и новым друзьям, нынешним сотрудникам прославленной библиотеки.

С Надеждой Александровной Ильинской я был знаком давно; не всегда она была седой дамой, но всегда была такой же приветливой, ясной. Грустно мне было услышать от нее рассказ о Берте Эммануиловне Коган, с которой особенно хотелось мне встретиться. Скромная труженица книги — по необходимости оставаясь в Севастополе — она больше года пряталась вместе с книгами в одном из склепов на кладбище, потеряв и дом, и родных, расстрелянных оккупантами. А в мае 1944 года она первая принесла спасенные ею книги в политуправление вернувшегося в Севастополь флота. Берты Эммануиловны не было, можно было только благодарно вспомнить о ней.

Кое-что мог вспомнить и я. Но — да простится мне — я не напомнил Ильинской о невозвращенном долге: именно у нее я взял книги, которые вскоре потонули на крейсере «Червона Украина», пораженном фашистскими бомбами…

Ей-богу, сейчас не вспомню, какие я тогда требовал книги. Читатель всегда разноликий, не нужно думать, что в Морской библиотеке читают только Станюковича или «морской сборник», полным комплектом которого и сейчас гордится севастопольская библиотека.

Временные экспозиции, выставки, передвижка, тематические вечера на боевых кораблях, вернувшихся из плаванья, — это и будни и праздники. Повседневная признательность читателей — разве это не светлые будни? Я знавал одного из старейших абонентов библиотеки, первого командующего морскими силами Российской республики, вице-адмирала в отставке А. В. Немитца. Он не переставал говорить о том, какую роль в его жизни играла севастопольская библиотека, о том, что он, глубокий старик, привязан к ней душою.

— У них никогда не услышишь: нет, — отвечал адмирал. — А это не только признак добросовестности, но и высокой квалификации.

И это, конечно, верно. Сказано отлично, сказано точно.

Удивительное впечатление полусказочного города сохраняется в его морской библиотеке: тот же простор за окнами, то же чувство дружелюбия, то же дыхание истории, высокая дисциплина духа и профессии.

Нигде так не отдыхаю, как в библиотеке. Вот румяный капитан-лейтенант только что сдал толстеннейший том — Кодекс мореплавания и, получив другую книгу, с незабываемой улыбкой удовлетворения (видимо, получил ту книгу, что желал) отходит к своему месту за столом. Девушка с модной прической скромно дождалась очереди, чтобы сдать Ремарка и томик стихов Пастернака и попросить «Введение в высшую математику».

Расторопная Анна Евсеевна неслышно ступает в домашних туфлях, быстро сортирует, складывает, принимает и выдает заказ. Иногда она скрывается за горкой книг, задержавшихся на столе, и опять немолодая женщина осторожно опускает нелегкий груз в шахту и потом выбирает новую партию книг, как рыбак невод. А шахта глубиною в четыре этажа, туда и заглянуть страшно.

На мою шутку: «Да у вас руки, вероятно, в мозолях», — она тихо говорит о том, что и ей, и другим приходилось труднее: во время эвакуации, а потом при восстановлении библиотеки сотрудницы перенесли на своих плечах не один десяток ящиков с книгами.

Увы! Не все было спасено… Но самое главное было спасено и сохранено: преемственность любви к делу, уважение к действию печатного слова, внимание к человеку, уносящему из библиотеки книгу.

В доме книги никто никогда не должен услышать: нет — пусть слышит он:

— Пожалуйста, подождите, сейчас найдем.

Давно достигнуто то, о чем мечтали Лазарев и Корнилов. Иными стали задачи в стране, ставшей иною.

Государство, созданное Лениным, не может не чтить его заповеди о книге, не может не понимать значения слова человека к человеку. Что ж, действительно формы беседы стали другими, но часто и тут видел я, как убедительно иной раз форма сливается с содержанием — становится общим смыслом.

Так я видел румянец волнения, слезу в глазах молодых матросов, когда в предпраздничный вечер, под трубные звуки ветераны Отечественной войны внесли в зал знамена и флаги прежних боевых кораблей — «Червона Украина», «Красный Кавказ».

Встреча молодых моряков с ветеранами была организована Домом офицера и Морской библиотекой.

Славные флотоводцы прошлого не могли и представить себе что-нибудь подобное. В тот вечер со сцены говорили не только люди — знамена. Знамена развернулись, как книги. Знамена и флаги стали вступлением к чтению долгой книги народных подвигов во имя революции.

На другой день к Ильинской, к Евгении Матвеевне Шварц, отличному библиографу, воспитаннице Морской библиотеки, ко всем их товарищам и подругам, незримо изо дня в день трудящимся в книгохранилищах, пришли десятки читателей с просьбой о книгах: они хотели найти ответ на мысли, возбужденные вчерашней встречей. И никто не отказал им:

— Нет!

Из темной шахты тут же начали поступать книги — лучшее, лучезарное золото мира. И каждый чувствовал: э, тут, гляди, не только книги, тут хранилище человеческого достоинства…

Милые люди, любите книгу! Любите тех, кто нам ее делает и подает — и на берегу, и в море.