Пастырь Вселенной

Глава 36 СТРАНА ВОСПОМИНАНИЙ

Самодержец повозился немного вне зоны видимости Владимира. Когда же он появился вновь, то держал в руках какое-то приспособление, более всего напоминающее жало бормашины, на таком же, как у нее, гибком металлическом стебле.

— Открой рот, — велел Император.

Владимиру казалось, что сегодня сбываются все его самые страшные сны. Покорно открыл он рот, готовясь к самому худшему. «Ладно, — думал он. — Лишь бы Лею в покое оставили».

— Не бойся, — ободрил его Император, — это почти безболезненно.

Повелитель Анданора приставил выдвинувшееся острие машинки к небу Владимира, и пленник с трепетом ощутил, как нечто оттуда ввинчивается вверх и, казалось, проникает в его мозг, не слишком больно, но пугающе глубоко. Одновременно та часть механизма, что оставалась у него во рту, выдвинула из себя какие-то присосочки и распорочки, надежно и тошнотворно прикрепившись к небу и внутренним поверхностям десен.

— Это освежит твою память, — сказал Император. — Сейчас мы с тобой вместе постараемся докопаться до того, что ты забыл, а если ты морочил мне голову, то и об этом мы тоже узнаем. Ты согласен?

Володя не мог сейчас ни кивнуть, ни сказать «да». С глубинной тоской он отметил, что у него остается все меньше степеней свободы.

Император повозился немного со стеной сбоку, там, откуда, должно быть, и произрастал серебристый шланг прибора, пробурившего дорогу к Володиному мозгу, и сказал:

— Сейчас ты погрузишься в мир своих воспоминаний. Как у вашего Метерлинка — читал его «Синюю птицу?» Страна воспоминаний. Там ты можешь встретить своих бабушку с дедушкой, живых или умерших; свою покойную собачку или, там, дрозда… Даже Лею. Но на самом деле это просто их проекция на твое сознание, просто образы. Не отвлекайся на них. Это в ваших с Леей, я имею в виду настоящую, интересах. Ты меня понял?

— Угу, — невнятно произнес Володя. Он был не в состоянии хотя бы немного прикрыть рот — та часть машинки, что была там, оказалась весьма объемистой.

— Делай там все, что я тебе скажу, — добавил Император и своей рукой закрыл Володе глаза.

«Как покойнику», — успел подумать Володя, когда хитроумное приспособление, снабженное множеством датчиков, впрыснуло в его мозг наркотический препарат, мгновенно прервавший контакт Володи с удручающей действительностью.

Владимиру почудилось, сперва смутно представилось, затем сделалось явью, что он в открытом море, и мягкая, тяжелая волна поднимает его надувной матрас все выше и выше, с космическими перегрузками. Его словно разрывало на части — он казался себе пронзительно маленьким, меньше молекулы и в то же время исполински огромным, необъятным, но слишком уж разреженным. И одновременность этих ощущений наполняла его тоской и безнадежностью.

— Соберись, — почувствовал Владимир понуждающий его голос каждой частичкой своей бесприютно рассредоточенной сразу по всей необъятности вселенной души. И этот голос помог Володе смириться с новым способом бытия, которое он вынужден был теперь вести, и океан безбрежной вселенной вновь обратился в море, но на сей раз в теплое, спокойное, ласковое Черное море, где он лежал на матрасе и его, отплевывая воду, рывками толкал вперед молодой и отчего-то знакомый мужчина. Володя поднял глаза и увидел пляж, набережную и две пальмы на фоне горы.

Он знал, что имеет какое-то отношение к женщине на берегу — красивой и загорелой, но она была слишком далеко, чтобы Володя мог ее разглядеть.

— Не уплывайте далеко! — закричала она, ощутив его взгляд, и Володя понял, что она — его мать.

Мужчина, стало быть, оказался Володиным отцом. Он молча поднырнул под Володин матрас, и коричневые разводы прорезиненной материи залило соленой водой, отчего они сразу сделались темнее. Папа изображал акулу, и Володя что было силы начал грести своими слабыми, детскими, но хотя бы не вмурованными в стену ручонками.

— Орлик, вперед! Орлик, скорее! — услышал он свой собственный пронзительный голос.

«Кто это, Орлик… — подумалось Володе. — А, это же мой матрас зовут Орлик. Это же Морской Конь».

— Кто это такие? — услышал Володя голос Императора. «Странно, — подумалось Володе. — Откуда здесь-то может быть Император, это же Крым».

Как только Владимир потерял сознание, Император поудобнее устроился на троне, надел наушники и нажал на кнопку пульта. Тело Владимира, бессильно обмякшее, висело в стене справа от него и не представляло никакого интереса. А вот стена напротив трона обернулась теперь настоящим просторным экраном, на котором головокружительно мелькали какие-то невразумительные фрагменты звездного неба и прочей ерунды.

— Соберись! — велел Император в отверстие на пульте.

Бесформенные, невнятные, удручающие картины вечности, от которых Императору и самому сделалось как-то тоскливо и отрешенно, встряхнулись и сфокусировались. Император любил лично проводить этот вид допроса — ведь как увлекательно увидеть мир глазами другого человека, тем более партизана с покоренной планеты. Император с интересом глядел на желтую почву захваченной им Земли и в лазурную толщу вод ее моря. Это было очень красиво, Императору Анданора приятно было сознавать, что теперь все эти красоты принадлежат ему. Разумеется, весь ход допроса записывался на пленку, и специалисты смогут впоследствии изучить его во всех подробностях.

— Не уплывайте далеко! — крикнула женщина на берегу. Наушники вполне сносно воспроизвели ее голос, а знание языка позволило Императору перевести сказанное. Это хорошо — порой допрашиваемые дают одну картинку без звука.

Это было обыкновенное детское воспоминание, и эти двое — полуголая до неприличия, с обнаженным животом женщина на желтой, сыпучей суше и мужчина по шею в воде возле плоской эластичной лодочки — скорее всего родители партизана.

— Кто это такие? — спросил Император и спохватился — допрашиваемый не может отвечать вслух, надо приказать ему что-нибудь сделать.

— Если это твои родители, обрызгай отца водой, — велел Император. И на экране, исполненном нездешними яркими, жаркими красками, детская ручонка, докрасна воспаленная от обжигающей радиации расплавленного светила, ударила по воде, и в смеющегося мужчину полетел, сверкая алмазами в яростных лучах земного солнца, целый сноп крупных водяных искр.

«Интересное у них там на земле детство, с их морями», — со смешанным чувством подумал Император. И сказал:

— Ты уже не ребенок, Володя. Соберись. Ты — взрослый. Ты — в своем жилище. Земля захвачена Анданором. Ты — член Сопротивления.

Картинка вздрогнула, образы на ней окрасились красным и задрожали. Мужчина в воде расплылся розовыми, алыми, черными разводами, будто в воду бросили не камень даже, а диффузирующую гранату. Экран сделался непроглядным, но, наконец, из него проступили контуры убогой первобытной мебели. На неубранной кровати лежала Лея и улыбалась. Она была обнаженной — в комнате, несмотря на то что окно было открыто, для дочери Анданора было жарковато.

— Подойди к окну, — велел Император. — Страна воспоминаний, Володя. Не забудь. Лея не настоящая.

Экран качнулся, и распахнутое окно стало ближе на шаг, а потом еще на шаг. В квартирке было слишком темно, чтобы можно было разглядеть детали обстановки. Наконец, окно заняло собой всю стену напротив Императора. Это было бестолковейшее дикарское окно, сделанное из пластин бьющегося материала, который на Анданоре прекратили использовать уже пять тысячелетий назад. Любой пролетавший мимо скримлик разбивал такое, привлеченный его блеском, и древние анданорцы оставляли из-за этого окна распахнутыми на все время их весенних полетов, а то и вовсе снимали створки.

— Оглянись по сторонам! — приказал Император.

Изображение на экране качнулось и опрокинулось. Перед глазами Императора была заснеженная планета, заставленная уродливыми, прямоугольными, без малейшего намека на архитектурные излишества, казарменного вида домами унылого, не различимого во мраке цвета. «Должно быть, земляне задали стенам своих домов столь тоскливую окраску в знак траура по поводу своего захвата Анданором», — подумалось Императору. Тускло светились окна, и большинство из них было задернуто изнутри пестрыми отрезами материи. Вдалеке владыка Анданора заметил контур Ю-179 — универсального броневика, при помощи которых и было произведено покорение планеты. Панорама дремавшего города дорогого стоила — по сопоставлению этих кадров из памяти партизана с данными тотальной съемки планеты, произведенными из космоса еще до ее захвата, в Имперском Вычислительном Центре можно было почти мгновенно вычислить местонахождение партизанского жилища.

— Включи свет, — скомандовал Император.

Экран отразил разворот поля зрения партизана, послушно двинувшегося в угол своей тесной, заставленной бестолковыми коробками мебели комнаты. Он дернул за какой-то доисторический шнур, свисавший из-под потолка в этой достоверной проекции квартиры на Володину память и, видимо, служащий в ней выключателем. И тогда-то жилище это предстало глазам Императора во всем своем убожестве и беспорядке. Владыка Анданора даже поймал себя на некоей жалости к несчастному, которого оккупация вынудила жить в этой немыслимой, многоярусной казарме. Быть может, именно непереносимость этих условий и толкнула бедолагу вступить в ряды Сопротивления — даже созерцание на экране этой жалкой каморки вызвало у Императора приступ клаустрофобии. «Интересно, люди, живущие в клеточках полочек этих строений, — простые граждане, вынужденные влачить подобное существование из-за оккупации, или же это как раз и есть казармы партизан, добровольно поставивших себя в столь стесненные условия из жажды мести?»

— Здесь есть что-нибудь, относящееся к болезни? — спросил Император. — Если да, то выбери предмет или документ, поясняющий, как можно остановить мор.

Партизан покорно повиновался приказу, и картина видимого им во всех деталях иллюзорного мира сместилась, покачиваясь в такт шагам пленника внутри его собственного сознания. Император сам невольно изумлялся тому, что память человека, будь то анданорца или дикаря, не только намертво фиксирует каждое мгновение из его жизни, но и создает вот такую, удивительно точную, трехмерную модель тех пейзажей и помещений, где испытуемый какое-то время находился. Император был признателен партизану за его согласие на сотрудничество — иначе он мог, к примеру, зацепиться за какой-нибудь детское воспоминание, и выковырить его отгул не было бы никакой возможности, пока не окончится действие наркотика.

Но этот Володя, похоже, действительно согласен на сотрудничество. И поиски его, судя по всему, увенчались успехом. В центре плавно развернувшегося видимого поля оказалась целая стопка прямоугольных, как и все почти творения рук этих дикарей, черного цвета книг. Император знал уже, что это именно книги, принятые на Земле, — носители информации для простых людей. Он слышал, что даже детей в земных школах заставляли учиться по подобным увесистым и малоинформативным предметам, и маленькие земляне вынуждены были ходить в свои школы с огромными неподъемными баулами, набитыми этими явно устаревшими, даже для дикарского мира Земли, увесистыми кирпичами томов. Вся достойная внимания литература Земли была доставлена Императору на крошечном носителе — не больше ногтя владыки Анданора, — и он с удовольствием ознакомился с ней, попутно совершенствуясь в десяти языках покоренной планеты, отобранных для него из неимоверного количества наречий и говоров Земли. Лингвисты Империи привыкли к тому, что на нескольких планетах может быть один и тот же язык, но чтобы на одной и к тому же не самой развитой сосуществовали многие сотни способов выражать свои мысли — такое Анданору встретилось впервые.

«Да! — подумалось Императору. — Именно стопка книг, и ничего более, плотно и безраздельно завладела вниманием пленника». И это само по себе показалось владыке Анданора более чем странным — не могли же партизаны, в конце концов, напечатать такой объемистый труд, посвященный эпидемии и способам ее остановить!

«Ну же, только не сорвись!» — с азартом охотника в затаенном дыхании подумал Император и повелел Владимиру открыть то, что относится к эпидемии.

Руки Владимира на экране взяли одну из книг и принялись листать ее. Император отчетливо, до знака, видел все, что было начертано в них, лишний раз удивляясь цепкости памяти даже такого примитивного дикаря, как этот партизан. Наука Анданора давным-давно доказала, что и все когда-либо прочитанное человеком, пусть дикарем, удерживается в его памяти навсегда, с точностью до буквы. Оказалось, что именно этой информацией забиты те отделы мозга, которые ранее считались бездействующими.

— Листай медленнее! — приказал Император. — Меня интересует только то, что имеет отношение к прекращению эпидемии!

Император не успевал читать страницы книги, проходящие перед ним на экране, он следил лишь за тем, чтобы значки были четкими и несмазанными.

— Если это и есть тот самый способ избавиться от мора, который ты знаешь, закрой книгу и вновь открой ее на нужном месте!

Руки Владимира послушно сомкнули пластины листов книги, а потом распахнули их опять. И снова, страница за страницей, пролистал он некие места книг перед лицом сидевшего в троне Императора.

Экран же с каждой секундой становился все темнее, будто в малом тронном зале заканчивалась энергия. Было очевидным, что действие препарата завершается, повторный же управляемый транс, если в нем возникнет нужда, станет возможен для этого партизана еще очень не скоро.

Император был более чем заинтригован. Книга была явно отпечатана типографским способом, и сложно представить, что же это в ней может быть такого, что способно повлиять на ход эпидемии на Анданоре. Владыка Анданора в глубокой задумчивости включил режим дешифровки данных и нажатием соседней кнопки распорядился о вводе Владимиру пробуждающего противоядия.

— Что это за книга? — спросил Император, когда Володя более-менее вернулся в сознание, в свое ноющее, затекшее, жалкое тело, торчавшее из стены подле трона. Небо, из которого уже вывинтилось гнусное приспособление, болело и ныло так, словно сверло не оставило там ни единого живого места. «Как же мало человеку надо для счастья, — мелькнула у Володи шальная мысль. — Убрали изо рта эту гнусную дрянь, могу ворочать языком — и уже рад».

И Владимир, отчетливо, в деталях помнивший свое недолгое путешествие по стране воспоминаний, с внутренним ликованием ответил:

— В этой книге собраны истории нашей земной религии. — Володя болезненно сглотнул отвратительную слюну с кровянисто-химическим привкусом и продолжил, окрыленно сознавая, что сейчас Император заинтересован в его персоне, как никогда ранее: — То, что я листал по вашей просьбе, содержит рассказы о том, как по молитвам некоторых земных священников были излечены заразные болезни, не поддающиеся никакому другому лечению.

Володя чувствовал, что после наркотического сеанса мысль его с каждой секундой течет все медленнее, все тяжеловесное. Владимир заподозрил, что и говорить он стал тоже с какой-то тягучей растянутостью. Впрочем, он даже и представить себе не мог насколько.

Император же пристально вглядывался, но вовсе не в его опухшее, заплывшее от жестокого химического вмешательства лицо. Стена, в которую был вмурован пленник, оставалась белой. То, что он говорил сейчас, действительно было правдой. Владыка Анданора не слишком-то интересовался верованиями землян. Во всяком случае, прежде.

— Рядом я видел другие такие же книги. Отчего их так много?

— Не уместилось все в одну, — ответил Володя чуть ли не по слогам, и ему самому сделалось противно, насколько глупо, по-детски он это сказал.

— Все ли истории о чудесах, сотворенных вашими жрецами, собраны в этих книгах?

Володя подумал и ответил:

— Нет, далеко не все. И не самими жрецами, а Богом, услышавшим их прошения.

— И за сколько же лет? — поинтересовался повелитель Анданора, начавший нервно прохаживаться из стороны в сторону мимо соловеющего Володи.

— За две тысячи.

— Срок не долгий, — отозвался себе под нос Император, развернувшись на каблуках и двигаясь обратно, в сторону трона.

— Твой Бог имеет силу остановить эпидемию на моей планете? — чуть помедлив, задал вопрос Император, и Володя, по-прежнему не видя его лица, уловил в голосе правителя искреннюю боль за гибнущий народ.

— Да, — ответил Владимир, почувствовав нежданный прилив силы от внезапного направления их беседы. Словно второе дыхание какое-то открылось у него в мозгу.

— Как можно заставить Его это сделать? — спросил Император, и Володя без раздумий ответил кратко:

— Никак.

Молчаливое согласие стены напротив.

Однако Владимир, несмотря на требование Императора быть лаконичным, решился пояснить смысл сказанного:

— Но можно попросить.

— Ты можешь это сделать?

Владимир задумался и понял, что подобное чудо уж точно не в его власти.

— Могу, — ответил он, чувствуя, впрочем, что все имеет и свои плюсы — в нынешнем расслабленном состоянии Владимир вовсе не тяготился своей вмурованностью в стену — ему абсолютно не хотелось делать каких-либо движений.

Володе даже через силу приходилось заставлять себя вести беседу — если бы он не знал, что просто обязан говорить дальше, то, должно быть, заснул бы.

— Но это будет куда как менее эффективно, чем если молебен отслужат священники, — пояснил он наконец свою мысль.

— Хочешь время оттянуть? — поинтересовался Император.

— Нет, — твердо ответил Володя. И с внутренней улыбкой, которой не дал пробиться к опухшим губам, чтобы Император не разглядел тонкого налета иронии и даже высокомерия на вполне искреннем чувстве Владимира, сказал: — Я действительно желаю народу Анданора выздоровления от стингровой лихорадки.

Владимир увидел, как пытливый взор Императора скользнул по удерживавшей беспомощного пленника вещей стене. И Володя знал, что та просто не могла обрести и малейшего розового оттенка. Владимиру правда не доставляло и тени удовольствия, когда гибли невинные люди, к какой бы расе они ни относились.

— У вас на Земле все такие добренькие? — язвительно бросил вдруг Император Володе в лицо.

— Нет, — уверенно ответил Володя.

— Тогда почему ты думаешь, что ваши священники согласятся отслужить молебен?

Владимир понял, что Император действительно всерьез взволнован, если даже сам задал вопрос, на который просто невозможно было дать четкий ответ.

Впрочем, Император тут же уточнил свою мысль:

— Ты думаешь, они согласятся?

Владимир ответил честно:

— Не знаю.

Император взял со стола какую-то бумагу и поднес ее прямо к Володиным глазам. Лист был размашисто исписан от руки, почерк даже на первый взгляд напоминал, по духу, повелителя Империи — порывистый, величавый, без налета искусственности. Вот только смысл написанного надежно укрылся от Владимира — он уже научился понимать печатные буквы анданорского алфавита за время урока анданорского, преподанного ему Леей, а вот прописные даже не умел отделять друг от друга. Особенно в подобном состоянии.

— Как ты относишься к этому? — с нотками злости в ледяном голосе спросил Император.

— Я не понял тут ни слова, — торопливо, насколько это было для него возможно, ответил Володя, опасаясь быть неверно истолкованным. Он чувствовал, чего может стоить сейчас любая его оплошность.

— Это, — и Император потряс бумагой у самого Володиного носа, почти касаясь его краем, — указ о хоксировании землян. Всех. Без исключения. Теперь понял?

Володя понял. И увидел, что стена напротив, за спиной Императора, стала мертвенно-зеленой от его яростного гнева. Словно сияние солнца, разгоняющего утренние туманы его Земли, ненависть к этому самодовольному вершителю судеб разогнала сонную муть в его сознании, сделав мир пронзительно контрастным, напомнив, где друзья, а где враги. На Земле осталась его мама. Друзья. Родные. Допустить повторение силлурианского кошмара на Земле было просто невозможно, немыслимо. Владимир поймал себя на едкой, злобной потребности плюнуть прямо в лицо Императора своей густой и кровавой слюной.

Совершенно неуместно Володе вдруг вспомнился давнишний анекдот, впрочем, веселее от него не стало, о том, как ковбоя, в револьвере которого остался всего один патрон, окружило целое племя индейцев, и тот решил, что настал ему конец. А внутренний голос ему сказал: «Выстрели в вождя». Ковбой выстрелил, и тогда внутренний голос ему сказал: «А вот теперь точно конец». Володя сглотнул и отвел взгляд от ядовитых изумрудных глаз Императора. Тот усмехнулся зеленой окраске стены, обволакивавшей Владимира, и сказал негромко, почти перейдя на шепот:

— Указ еще не подписан. И если твои жрецы, которых мы пригоним сюда столько, сколько понадобится, исцелят мой народ, то он не будет подписан никогда. Если откажутся или их просьба к земному божеству окажется тщетной — указ будет подписан и их хоксируют первыми. А тебя я распоряжусь вмуровать в стену хокс-центра, чтобы ты смотрел, как твои земляки будут превращаться на твоих глазах в слабоумный скот. Твои родители живы? — вдруг спросил Император.

— Да, — через силу ответил Владимир, понимая, что сейчас история всей планеты Земля держится на таком тоненьком волоске, что даже одна неверная интонация его голоса способна привести к фатальным последствиям.

— Твою мать будут насиловать на твоих глазах, пока она не сдохнет. Без всякого хокса. Если только что-нибудь пойдет не так, как предполагается. Ты согласен?

Владимир подумал, что если его план рухнет, то ей все равно не избежать операции. И, подняв глаза на Императора, выдохнул свой ответ прямо в его лицо:

— Согласен.

— Да, и еще, — внезапно добавил Император. — Если вдруг мы найдем средство от вашей болезни до церемонии земных жрецов, то наша сделка расторгнута — ясно?

— Ясно.

Лицо Императора вдруг озарила приятная, светлая улыбка, так не вязавшаяся с предшествовавшими ей угрозами, и он предложил Володе:

— Ну что же, продумай пока список, кого надо привезти с Земли, а я, пожалуй, вздремну ваш земной часок. Ты меня утомил, — добавил он после паузы. — Непростой ты собеседник.

Владимир вдруг тоскливо осознал, что сейчас, быть может, его последний и единственный шанс просить Императора о Лее. И он рискнул подать голос сам без разрешения владыки Анданора.

— Ваше величество, — начал он под презрительно-недоуменным взором самодержца, решившего уже закончить аудиенцию, — если эпидемия завершится после молебна, то не даруете ли вы жизнь моей Лее?

Император с усмешкой смерил взглядом торчащее из стены лицо и туловище землянина и сказал:

— Кроме истории Пиноккио мне запомнилась также земная сказка о Золотой рыбке. Через сказки можно узнать так много о характере покоренных народов, что я не жалею на это времени. Пиноккио, Иван-дурак, Золотая рыбка — конечно, плоды вашей болезненной фантазии, однако они многое говорят о психологии как придумавших, так и всосавших их с молоком матери жителей Земли. Это, соответственно, ваша склонность, если не страсть, к лживости, безрассудному презрению к логике и беспредельной алчности по отношению к своим благодетелям. Последнюю, к слову, ты и демонстрируешь мне теперь. Довольно с тебя и того, что ты спасешь, быть может, свою планету от неминуемого до беседы божественного меня с презренным тобою хокса.

Император жестко улыбнулся Володе, прищурив пронзительные глаза:

— А такая малость, как судьба двух пленников, будет зависеть всецело от моих милости — или НЕ-милости, настроения — или НЕ-настроения в тот краткий миг, когда я соизволю решить ваши кургузые судьбы. И это в случае успеха миссии земных жрецов. В случае же НЕ-успеха ваша недолгая история завершится поистине чудовищным для вас, но поучительным для всех остальных финалом.

И Император величаво удалился, даже не взглянув более в Володину сторону. А Владимир смотрел сейчас строго перед собой, где на сероватом мраморе стены медленно таяло, пульсируя и угасая в такт ударам вмурованного в ребра сердца, зеленое пятно его бессильного гнева.