Пастырь Вселенной

Глава 38 ЗАВЕРШЕНИЕ ИСТОРИИ

Вновь проделав утомительный путь к вершине пирамиды трона и передав Императору ответ священника, которым тот остался весьма удовлетворен, Владимир снова был доставлен в одиночную камеру, надоевшую ему хуже смерти. Пол под ногами все так же расходился при смене посуды, но Владимир подивился такому послаблению, с одной стороны приятному, а с другой смахивающему на изысканное издевательство — жидким он становился теперь на меньшую глубину.

Однако Володя и за это был благодарен своим тюремщикам. Ведь теперь он мог хотя бы спать лежа на спине, подложив ладони под голову. Если превращения пола в болото заставало его в таком положении, то он купал в трясине теперь лишь свой затылок, даже уши не мочил. Конечно, это тоже было не слишком приятно, однако Володя, оказывается, так неимоверно устал спать сидя, что ему уже стало немного все равно. Посещала его, конечно, перед сном, почти всякий раз противная мыслишка: «А ну как сегодня опять пол в камере разойдется по-старому, глубоко? Не задохнусь ли?» Но дальше в памяти всякий раз всплывала беседа с отцом Владимиром: «Если Бог с нами, то кто может быть против нас», да и действительно, без повеления Императора его никто не посмеет утопить в полу, а если тот распорядится все же убить Володю, то тут уж никакими предосторожностями этого не предотвратить. И то ли оттого, что на Володе теперь опять был нательный крест, то ли потоку, что теперь Владимир сумел как-то внутренне собраться и гораздо больше своего тоскливого свободного времени тратил на молитву, — а так или иначе, жилось ему теперь в камере куда как вольнее.

По ночам ему частенько снилась Лея, порой в весьма соблазнительных нарядах, а то и вовсе без них. Разумеется, такие сны обрывались всегда на самом волнующем месте, но просыпался Володя без досады на то, что их общение с Леей было не настоящим, но, скорее, благодарил Бога за маленькую передышку в его тюремном житье-бытье. Снилась ему и Земля, и мама. Вообще теперь Володя полюбил спать — что-нибудь интересненькое да приснится!

А жидкий пол — что жидкий пол — достаточно проснуться вовремя и не паникуя спокойно сесть, пока он не затвердел. Тем более что вещество, из которого он состоял, даже в жидком виде не оставляло следов на волосах — его можно было вытянуть в тонкую нить, но невозможно было оторвать ни кусочка от общей массы, такой своеобразной была его консистенция.

К удивлению самого Владимира, он даже как-то отдохнул и набрался сил за новый, неопределимо долгий период своего заточения. Подъем — молитва — зарядка; Володя теперь находил в себе силы поддерживать физическую форму, он приседал, отжимался, делал упражнения на пресс, немного опасаясь, что иначе в следующий раз ему просто не одолеть нижних ступеней императорского трона, если тот устроит ему новую аудиенцию в том же зале. И Владимиру даже и в голову не могло прийти, что одна из порций питательного пойла содержит в себе весьма изрядную дозу мощного снотворного, и не придающего пище и малейшего привкуса, но действующего наверняка.

Император лично присутствовал на том молебне со всей анданорской знатью, он вместе с земными жрецами изображал рукой крест и склонял колени перед привезенной с покоренной планеты доской с изображенным на ней человеком по пояс, с округлым золотым пятном вокруг его головы. Император особо не вникал, но получалось, что эта доска и была Богом землян. Император был настоящим язычником, и молебен его христианином не сделал — для владыки Анданора было совершенно безразлично, пред каким богом преклонять колени и в какой церемонии принимать участие. Когда в его мир пришла такая беда, то все средства хороши, считал Император.

А вот Ктор и прочие жрецы отказались принять участие в церемонии, аргументируя свое решение тем, что и земные священники не преклонили колени перед богами Анданора. А потом Верховный жрец — агенты Императора сообщили об этом — сам жалел, что не участвовал в молебне, иначе скорое завершение эпидемии, случившееся таки после церемонии, можно было бы приписать его, Ктора, присутствию.

Ктор все меньше нравился Императору. Его, без сомнения, следовало устранить, да больно неподходящий был момент для конфронтации. Теперь он лгал и Императору при личных беседах, и народу — через жрецов, — что болезнь отступила из-за того, что это он задобрил богов Анданора. Он всячески пытался упросить Императора воздержаться от трансляции молебна на всю Империю — и Император тоже не мог понять почему. Какая разница — богом больше, богом меньше, что им, тесно, что ли, стало вдруг?

Да и медики, конечно, сразу же прибежали с заявлениями, а третий помощник министра медицины под пыткой признался, что с подачи Ктора, мол, эта болезнь и сама должна была бы пройти — якобы вирус еще раньше, в период молений анданорским богам, получил такие изменения, что ТЕПЕРЬ болезнь должна была отступить. Это был явный бред, с которым Император никогда не вышел бы к народу.

Земные же жрецы Императору даже понравились, со многими из них он имел продолжительные беседы, скрасившие часы его отдыха. И их Священное Писание владыка Анданора просмотрел с немалым интересом — оно было исполнено остроумных мыслей, кое-что оттуда он решил взять на вооружение. К примеру, ему очень понравилась казнь через забивание камнями — это было действительно великолепно по простоте и изяществу. Император знал, что ничто так не сплачивает народ, как совместно проливаемая кровь. И потому, полистав на досуге Библию, владыка Анданора решил пополнить список принятых в Империи казней еще и этой: участие в такой казни посерьезнее, чем просто присутствие на отрубании головы или выдергивании жил в Зрелищном Центре — тут каждый не только зритель, который может и сочувствовать казнимому, но и непосредственный исполнитель приговора.

Жрецы показались Императору людьми, безусловно, наделенными некоей силой, но слишком уж мягкими и наивными. К примеру, тот батюшка, которого указал ему пленный партизан, — тоже Владимир, кстати, весьма опечалился, когда, возвращая ему Библию, Император честно ответил на его пытливый вопрос: «Вынесли ли вы, ваше величество, что-нибудь для своей души?», — заданный этим забавным дедушкой с эдаким вкрадчивым заглядыванием в глаза повелителя Империи. А Император ответил так: «Да, вынес. Мне понравилось забивание камнями, и я даже думаю ввести его в наш обиход. Так что можете гордиться — традиции вашей веры оказались востребованы и на Анданоре». А он, что ли, думал, может быть, что я после его книжки заделаюсь христианином? Еще этот старичок от всей делегации просил Императора даровать жизнь Володе и Лее. А когда Император ответил отказом, то он, и притом весьма настойчиво, стал убеждать владыку Анданора дать ему хотя бы свидание с заключенной предательницей. В этой же просьбе Император счел возможным не отказывать земному жрецу, так как для самого Императора, что бы там ни говорил Ктор, эффект от молебна казался несомненным. Сегодня земные жрецы должны были покинуть Анданор, и Император позволил старенькому жрецу посетить узницу. Самодержец устроился поудобнее на троне в малом тронном зале, где в свое время проводил допрос Владимира, и включил трехмерное изображение камеры, в которой была заключена Лея.

«Она неплохо держится», — подумал Император, глядя на девушку. Лея была уже одета в белую тюремную робу, как полагается арестованной аристократке во время свидания, и напряженно ждала, что же будет дальше. Владыка Анданора увеличил фигуру девушки до натуральной величины, сделав ее непрозрачной и добившись таким образом почти полной иллюзии присутствия Леи в малом тронном зале. Впрочем, девушка была ему не слишком интересна — все, что связано с Леей, казалось Императору достаточно очевидным — она была хорошим офицером, пока не воспылала АНОРЭ, любовью, переходящей разумные границы, к земному партизану, а тот отплатил ей той же монетой, пойдя на предательство интересов своего Сопротивления уже тем одним, что появился на арене во время казни.

Куда больше владыку Анданора занимали сейчас земные жрецы — и в первую очередь Император хотел понять, насколько серьезную опасность земная религия может представлять для Анданора, если все ее церемонии столь же действенны, как проведенный недавно молебен. В окружении Императора были горячие головы, предлагавшие умертвить жрецов, потому что, мол, негоже покоренным землянам обладать таким могуществом. Разумеется, некоторый резон в таком решении имелся — ведь если земные жрецы оказались способны исцелить болезнь, то, должно быть, они в состоянии развернуть свое искусство и против Империи и, стало быть, представляют угрозу для Анданора. Вот и Ктор, нагло объявивший себя спасителем Анданора, тоже настаивал на их уничтожении и тем косвенно признавал, что это именно по их молитвам была остановлена губительная болезнь. Разумеется, он придумал другой довод — казнить их нужно как мошенников, приписавших своей церемонии лечебную силу, в то время как истинным целителем был, конечно, не кто иной, как наш всемогущий Ктор, кто ж еще. А Императора, стало быть, одурачили как мальчишку — вот что читалось подтекстом этой версии! Агенты доложили владыке Анданора, что жрецы повсеместно, по всем своим капищам, говорят народу еще более дикую и опасную для Императора — ложь — что земные-то жрецы и есть подлинные виновники эпидемии и что они, мол, силой своего волшебства и вынудили Императора привезти их на Анданор, почувствовав, как несравненный Ктор своими жертвами заставил болезнь пойти на убыль. Император поймал себя на том, что его дыхание стало более частым и глубоким от волны гнева, захлестнувшей его при мысли о жреческих проповедях и об их коварной сути, придуманной, без сомнения, именно Верховным жрецом. «Только чистый лед рождает радугу», — гласит древняя анданорская поговорка, ее любил повторять Императору его так рано умерший отец.

Владыка Анданора выровнял дыхание, и гнев отступил — сегодня самодержец просто обязан был держать разум кристально чистым, как ледяные горы дальнего Севера. Ктор вел себя так, словно готовился к открытой конфронтации, — шутка ли, его жрецы позволяли себе выставлять владыку Империи в своих проповедях в более чем невыгодном свете. Однако это могло быть и провокацией, имеющей целью вынудить Императора сделать какой-нибудь неверный шаг. Все это было плохо в любом случае — Ктор, безусловно, набирался наглости день ото дня, и уж это-то представляло собою факт сколь печальный, столь и неоспоримый. Его гонор и самомнение росли, как молодая кулямба.

А земные жрецы — что земные жрецы — если Император и решил бы покончить с ними, то уж никак не с той малой их частью, что была теперь на Анданоре в его власти. Если он и примет когда-либо подобное решение, то ликвидирует всех, что были на Земле, и сразу, но пока владыка Анданора не видел нужды в подобных радикальных мерах, — напротив, христианские священники оказались полезными Анданору, остановив мор. Императора сейчас куда как больше беспокоил жреческий дом его родины, чем представители культа далекой Земли.

Внезапно стереоплощадка перед троном впустила на свою поверхность еще один персонаж — как раз земного жреца, которого они с Леей терпеливо ждали последние пару танов времени, думая каждый о своем. Владыка Анданора вспомнил о том, что устройство для считывания мыслей заключенных находится на стадии разработки вот уже три сотни лет, ученые с удручающей регулярностью обходят старые проблемы в его создании и натыкаются на новые — не то чтоб Императору так уж хотелось бы знать, о чем теперь думала Лея, просто подобный прибор подслушивания мыслей, будь он создан, неимоверно раздвинул бы горизонты возможностей как разведслужбы, так и контрразведки. Увы. Императору подумалось, что если эту штуку и сделают, то, должно быть, уже не в его правление.

Священник принес с собою чашу воды, и Император с интересом, облокотившись о поручень трона, вглядывался в объемное изображение, развернув его так, чтобы Лея и земной жрец находились друг напротив друга. Первым заговорил землянин:

— Ну, здравствуй. Ты, стало быть, и есть Лея? — спросил старичок.

— Да, — ответила девушка, вставая.

— Да ты садись, деточка, садись, — улыбнулся жрец. — Да и я тоже присяду, пожалуй.

Император подумал, что стоит ему сейчас нажать на кнопку, как пол камеры вздыбится двумя простыми, жесткими, но добротными креслами прямо за спинами Леи и священника с Земли. Это было бы, конечно, эффектно, но навряд ли способствовало бы раскованности беседы этой пары.

Оба опустились на пол, впрочем, на почтительном расстоянии друг от друга, чашу воды земной жрец почтительно поставил подле себя, постелив прежде кусок материи.

— Вы видели его? — спросила девушка, и Император порадовался выдержке Леи, способной даже в такую минуту хранить столь полную непроницаемость своего лица. «Вот каких офицеров готовят у меня на Анданоре», — подумал он.

— Видел, деточка, видел, — примирительно сказал священник. — И, сдается мне, пока что он живой.

Глаза у трехмерного изображения Леи вспыхнули, будто она присутствовала подле Императора во плоти, улыбка заставила ее губы стать приветливыми и радостными.

— А вы священник с Земли? — спросила Лея.

— А как ты догадалась? — переспросил жрец.

— Ну, вы говорите по-земному, — еще шире улыбнулась Лея, — и одеты… Так.

— А почем ты знаешь, что я не ваш шпийон? — улыбнулся батюшка в ответ. — У вас тут все по-русски разговаривают, и ты вон тоже как шпаришь — будто в Москве родилась.

— Добрый вы, — сказала Лея, подумав самую малость. — Да и стары вы для шпиона. Да и кому я теперь нужна — им уже все известно. Теперь.

«Это да, — подумал Император. — Что верно, то верно».

— А ты, милая, — сказал старичок, — так ничего и не знаешь, с тех пор как тебя со сцены, от тигров ваших забрали?

— Стингров, — с детской уже какой-то улыбкой поправила священника Лея.

— Да мне, старику, переучиваться поздно, — отозвался батюшка, — тигры, стингры — все одна малина. Нехорошо хищникам живого человека, тем более девчушку такую симпатичную, скармливать, я так думаю.

«А он неплохо владеет техникой ведения беседы», — отметил Император, видя, что земной жрец за считанные минуты добился раскрепощенности и расположения собеседницы.

— Я с Володей твоим разговаривал неделю назад. Здоров он, ничего с ним не сделали. Да и умница — это ж он, видать, Императору вашему предложил нас с Земли привезти, чтоб болезнь вылечить.

— И что? — спросила Лея, чуть преребивая старика с заметным надрывом в голосе — видно было, что она до сих пор не простила себе того, что при ее участии земная зараза проникла на Анданор.

— И все, — удовлетворенно откликнулся батюшка. — Я-то простой иерей, да тут таких духовных мужей привезли, епископов, если знаешь, о чем я.

Лея чуть заметно кивнула, вся превратившись во внимание, даже шею, обыкновенно величаво-горделивую, вытянула в сторону священника, будто была не аристократкой, а женщиной из простонародья или же маленькой девочкой. Даже рот чуть приоткрыла, отметил Император.

— Ну вот по их-то молитвам, — продолжал жрец, — Господь прекратил болезнь, и мы теперь все домой собираемся.

«Прибедняется», — подумалось Императору.

От его слов Лея так и подпрыгнула на месте, будто собираясь то ли броситься старику на шею, то ли захлопать в ладоши.

«Жаль будет казнить ее, — подумал Император. — Она так любит Анданор. Но вот партизана своего — все-таки больше. Про него-то про первого спросила».

— Володя-то переживал за тебя сильно, — сказал священник, — что, случись с вами чего, ты некрещеная умрешь. Потому как крещеные после смерти, если хорошо жили, в хорошие края идут, а язычники — ну, как вы тут все, на Анданоре вашем, в другие, похуже. И не встречаются больше. Никогда.

«А он хитрец, как и все жрецы, должно быть, — отметил Император. — Володе-то он все это тогда, в большом тронном зале, совсем по-другому преподносил. Жена, мол, может спастись, если муж у нее христианин…» Владыка Анданора, разумеется, и слышал их с Владимиром разговор, и помнил его дословно.

— А мне что, тоже креститься можно? — воспряла вдруг духом приунывшая было Лея.

— Ну ты же ведь не собака какая и не стингра там ваша, — заулыбался священник. — А что с другой планеты — ну так что с того? Мало ли где какой человек родится. Я и с епископами посоветовался — у нас, детка, тоже, знаешь, своя дисциплина, — все говорят, можно. Дело в другом — сама-то ты веришь ли в Бога или только чтоб с Володей своим встретиться, креститься надумала?

— А если не верю — так и не встречусь с ним, даже если крещусь, так, что ли? — спросила Лея, побледнев.

— Выходит, так, — откликнулся священник. Лея задумалась и спросила:

— А я после крещения уже не должна буду никаким анданорским богам поклоняться, даже кулямбу кровью поливать?

Батюшка с улыбкой потупил взор и сказал:

— Я про клумбы ваши ничего не знаю, но думаю, что нельзя. А ты откуда про веру нашу так много знаешь, Володя, что ли, рассказывал?

— Да, — отозвалась Лея. — Он мне и книжки про святых ваших давал читать в Москве. Мне понравилось.

— Это он молодец, — одобрительно кивнул батюшка. — Времени зря не терял.

Лицо у Леи вдруг стало отрешенно возвышенным, красивых губ коснулась грустная улыбка. Лея сказала:

— Хотя о чем это я, о каких богах, какой кулямбе! Я все о старом, а мне, должно быть, и жить-то несколько дней осталось.

«Меньше», — тихонько, словно собеседники могли его услышать, поправил Император, незаметно для себя сокрушенно кивая головой. Он сам был в полной мере захвачен патетикой беседы.

— Один Господь знает, сколько тебе жить осталось, красавица, — возразил священник. — Без Его воли у верующего человека и волос из головы не выпадет, поверь мне.

— Верю, — печально улыбаясь выразительными глазами и уголками губ, откликнулась Лея.

«Артан дэ варсадо», — все так же тихонько прошептал Император, что в вольном переводе на русский означало бы «Это уж вам дудки». «На Анданоре все решаю я, во всяком случае, до тех пор, пока душа не расстанется с телом», — подумал он, откидываясь на спинку трона.

— И что, мне правда все грехи простятся при этом, даже то, что я привезла болезнь на свою планету? — осторожно спросила Лея.

— Да. Ты становишься новым существом, начинаешь с чистого листа. Твоя прежняя история вся на этом окончится, — уверенно сказал батюшка.

— Я верую и хочу принять святое крещение, — негромко сказала Лея.

— Ну, что же, — удовлетворенно засуетился батюшка, начав что-то искать в складках рясы, и извлек оттуда, наконец, маленькую книжечку в засаленном, потертом кожаном переплете. — Сейчас, детка, я отыщу Символ Веры, ты его прочитаешь, да я и крещу тебя.

— Не утруждайте себя, батюшка, — со сложнопередаваемой смесью любви и чувства собственного достоинства в голосе откликнулась Лея, — я знаю.

И она начала, да еще на незнакомый Императору, явно церковный распев:

— «Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли…» — И так до конца, без единой запинки.

Император радостно рассмеялся, увидев, как теперь уже у священника изумленно поднялись жиденькие седые брови, а рот чуть не открылся, удерживаемый растерянной улыбкой.

«Вот так-то! Знай наших!» — негромко прокомментировал выразительную сцену владыка Анданора.

— Доченька… Но откуда ты знаешь?! — в радостном недоумении воскликнул священник после финального «аминь».

— Володя читал при мне. Я запомнила, — скромно отозвалась Лея, и вида не показав, что довольна произведенным эффектом.

— Ну ты умница, — похвалил священник, широко улыбаясь. — Если будешь в Москве, смотри навести старика, не забудь!

— Хорошо, — с той же грустной улыбкой отозвалась Лея, опустив взгляд.

«Правильно, Лея, — так же невесело подумалось Императору, — верно ты рассуждаешь. В Москве тебе побывать более не придется».

— Только знаешь что, — сказал священник, — я же тебя Леей-то не могу крестить, нет у нас такого имени. То есть дальше ты Леей называться можешь, это не грех, но в молитвах должна упоминать себя с новым именем, христианским. Я вот думал, как тебя назвать… Знаешь, у тебя в жизни так много с любовью связано — и с Володей вот вы друг друга полюбили так… крепко… И Господь, сдается мне, тебя любит, коли меня к тебе за столько световых лет крестить прислал… Да и маму мою Любовью звали, а ты, если память моя меня не обманывает, вижу, на нее похожа… очень… Так что окрещука я тебя Любовью, если не возражаешь.

— Я согласна, — с покорной полуулыбкой отозвалась Лея.

— Ну, а как крещу, ты уж старайся, сколько там тебе Богом отпущено, поступать, говорить и думать как христианка, тогда точно попадешь в Царствие Христово и Володю там своего встретишь, — сказал священник, отведя взгляд чуть в сторону, и Император увидел, что он и сам хорошо понимает, насколько велика вероятность скорой кончины его духовной дочери.

Батюшка, вновь подняв глаза на Лею, спросил:

— Ну, а как надо жить как христианка, ты уже наверняка знаешь?

— Знаю, — улыбнулась Лея. — Я все «Жития святых» прочла, пока жила в Москве у Володи.

— Ну вот и умница, — заключил беседу священник и начал приготовление к таинству, а затем и само крещение.

Император, затаив дыхание, следил за всеми его действиями с неизъяснимой печалью и особенно острым сейчас осознанием собственного одиночества и, что ли, потерянности какой-то, заполнившими его сердце.

«А все-таки жить тебе, раба божья Любовь, осталось не более земного часа», — подумал Император, глядя на пол тронного зала, где все еще сидело трехмерное изображение узницы. Священник закончил обряд и покинул камеру — и это сам Император нажатием кнопки распахнул перед ним стену, когда тот поднялся, чтобы уходить. Напоследок батюшка благословил Лею и, поцеловав ее в щечку, удалился. Теперь заключенная была одна. И жить ей оставалось не более земного часа. А через крохотные вентиляционные отверстия в камеру заключенной уже подавался не имеющий цвета и запаха газ, заставивший Лею, сладко позевывая, устроиться поудобнее, насколько это возможно на гладком полу, чтобы немного вздремнуть. Девушка думала, что это беседа со священником ее так утомила с непривычки. Император нажал на кнопку, и изображение исчезло, оставив сидевшего на троне Императора во всей полноте его одиночества.