Глава 6 ДВА САПОГА

Через неделю после прибытия Лайны расстановка сил между сквирлами и людьми стала куда как более оптимистичной для последних. Прежде всего, Лайна привезла с собой весьма интересный чертеж, который еще в день прибытия передала Бадмаеву. Тот, покорпев над бумажками несколько часов, разобрался, что к чему, и Зубцов уже утром следующего дня отправил заказ на ближайшую фабрику. Оказывается, силлуриане рекомендовали для защиты от сквирлов личные мини-маячки, подобные бадмаевскому, но работающие от обычной батарейки. Петр Семенович в экспериментах с отловленными сквирлами пытался в свое время использовать звуковые волны малой мощности, но потерпел фиаско — ему и в голову не приходило, что сквирлы чувствительны лишь к самым мощным, как у его маяков, и к самым слабым воздействиям и при этом абсолютно невосприимчивы ко всему, находящемуся между ними. Академик, признаться, чувствовал себя посрамленным таким изящным решением, и его ревность не только вступила в борьбу со здравым смыслом, но даже взяла верх в этом поединке. Бадмаев, получив в дар спасительные чертежи миниатюрного, но высокоэффективного маячка и собрав в ту же ночь с помощью Володи первый пробный образец, немедленно испытал его на отловленном для опытов во время Володиного отсутствия собачьем сквирле, который, жалостно заклекотав, забился в угол железной клетки, испуганно втянув свою костистую башку в сплюснутый с боков панцирь, насколько это было вообще возможно.

Бадмаев тогда выключил устройство, по сравнению с которым его собственный маяк смотрелся допотопной машиной, и сказал: «Ох, Володя, теперь я еще менее доверяю нашим спасителям с Силлура, чем прежде. Поверь мне, как ученому, друг мой, даже инопланетянам, будь они хоть четырнадцати пядей во лбу, не суметь за несколько дней придумать такое изящное и простое устройство, как то, что они нам сейчас подарили. Понимаете, Владимир, за этой машинкой мне, как автору множества изобретений, отчетливо видны десятилетия напряженного труда; мне кажется, дело тут нечисто…» Владимир, при всем своем уважении к академику, не разделял его мальчишечьего какого-то упрямства в неприятии высоких инопланетных технологий. И не собирался поддакивать своему шефу в этом вопросе.

— Во-первых, — начал Володя, разглядывая чуть ли не дрожащего от ужаса всеми пластинами своего блошиного черного панциря сквирла, — они и не утверждают, что встретились с этими тварями впервые; а во-вторых, вы же ухитрились придумать свой маяк менее чем за две недели; отчего же вы думаете, что силлуриане способны были создать свой лишь за десятилетия напряженного труда?

— Владимир! — поджав губы, суховатым тоном начал Бадмаев тогда долгий, изнурительный — он был мастер на такие — монолог. — Понимаете, мой маяк против силлурианского — что дубина против пистолета. Вы же, Володя, не беритесь судить о том, чего не знаете и к чему не имеете ни малейшего касательства. Насколько я помню, вы по сей день не являетесь автором ни единого изобретения. Говорю не в обиду вам, однако должен отметить, что в данном случае ваш возраст не является оправданием для вас. В ваши годы я был автором уже двух изобретений и одного рацпредложения.

Владимир тогда был и не рад уже, что заступился за силлуриан, ему было совестно перебивать заслуженного академика, у которого, Володя подозревал, ему еще предстояло работать «на гражданке». Так что Бадмаев брал своим занудством и длительностью речи, полностью выматывая оппонента через пять минут подобного нескончаемого, невыносимого монолога. Академик же был всегда рад поспорить на любую тему — кажется, он так давал отдых своим высокоученым мозгам, и вскоре Владимир уже был на грани тяжелой, вымученной дремоты. В дальнейшем он старался избегать бесед с Бадмаевым на тему роли Силлура в новейшей истории Земли и научился мастерски уклоняться от попыток академика вернуться к этому пункту. Тем более что теперь весь военный лагерь вполне по-деревенски наблюдал за развитием отношений между полковником и Лайной. Да и с Ринатом все закончилось благополучно — вечером того же дня Лайна с удовольствием поддержала чисто теоретическую идею кого-то из офицеров, что неплохо было бы им выпить на мировую водочки. Лайна счастливо заулыбалась в ответ, будто была большой любительницей крепких напитков, а всех бойцов охватило радостное воодушевление. Владимир же был весьма раздосадован, что Бадмаев намеревался всю грядущую ночь возиться в его обществе и, разумеется, на трезвую голову с силлурианскими чертежами. А от костра ввысь неслись мириады оранжевых, желтых и красных искорок и на всю округу — дружный мужской гогот и заливистый женский смех. А Володя знал, что, кроме Лайны, тут на тридцать километров не было ни единой женщины. Когда же через несколько часов нестройный хор запел «Подмосковные вечера» — Лайна солировала, — Владимир не выдержал и, соврав Бадмаеву, что должен отлучиться в туалет, направился к костру, выхватывающему из густой безлунной тьмы медные барельефы бойцов. Войдя в круг света и тепла, Володя обнаружил пьяную до осоловелой улыбки Лайну, сидящую на лавочке возле Зубцова, который, по-петушиному выпятив грудь, наливал своей инструкторше очередную рюмку. Разумеется, хотя на лавочке были еще свободные места, никто не посмел подсесть к Зубцову, даже Ринат, бывший в своем роде также виновником торжества. Офицеры ютились кто на чем горазд — кто-то притащил из дома стул, кто — довольствовался бревном. Лайна, пригревшаяся у костра, сбросила свой розовый комбинезон, как царевна-лягушка — шкурку, и теперь сидела в камуфляжной куртке, как и все прочие. К слову, Володя отметил, что ее полнота была мнимой — инструктор в действительности обладала вполне стройной красивой фигурой, это розовая куртка и штаны так ее толстили. Они были по-зимнему меховые, хоть на Северный полюс лети, — Володя наткнулся на ее облачение, висевшее на раскидистой ветке дерева. Бойцы обрадовались, что Володя выкроил минутку, и ухнули ему целый стакан — обмывать первую награду. Разумеется, Владимир не отказался и залпом опустошил емкость, тут же ощутив, как жар и жжение в горле приятным теплом истомы разливаются по всему его телу.

— Ну чо, может, все-таки покуришь? — пьяным голосом предложил наверняка не в первый раз Зубцов.

— Не-е-ет, — с радостной улыбкой протянула упившаяся до узеньких, если не сказать поросячьих, глазок Лайна. — У меня есть инструкция. Так?

— Так, — отозвался Зубцов.

— Вы — земляне военные. Так?

— Так. — Зубцов полуобнял Лайну, та же и не думала отклоняться, сидела, будто не заметив.

— Так, — согласилась Лайна. — У меня свои инструкции, так? У вас — свои. Правильно?

— Согласен, — хлопнул себя по бедру кулаком полковник. — Ведь верно она говорит, ребята, да?

Самые бдительные из офицеров прервали, из субординации, собственные вязкие, бестолковые, пьяные беседы, и от них-то и раздались одобрительные реплики:

— Ну да.

— Верно, чо там говорить.

— А то!

— Вот, — удовлетворенным широким кивком подытожила Лайна. — А из моей инструкции следует, что я могу у вас дегусти… де-гу-сти-фици-ровать, так? Следующие вещества: кофе и чай — неограниченно; алкоголь и марихуану — не чаще раза в неделю; мухоморы, ЛСД, пейотль — раз в месяц; а вот табак, кокаин и весь опийный ряд — под запретом. — Лайна подняла указательный палец правой руки, да так основательно, будто это был ствол гранатомета, и, поводив им из стороны в сторону, сказала: — А значит — ни-ни. Есть вопросы?

Тут уже все офицеры, услышав так по-военному сформулированный перечень, одобрительно загалдели:

— Во дает!

— Молодец, Лайна! Наш человек!

Зубцов же, налив всем по полстакана, включая Володю, подытожил:

— Ну, стало быть, с приездом тебя и за нерушимость военного союза! Я смотрю, у вас там, на Силлуре, русские люди, так?

Лайна, казалось, всерьез задумалась над полковничьей пьяной теорией, насупив бровки и сжав за компанию с ними порозовевшие наконец-то губы. И сказала:

— А кто знает… Может быть… Только тут у вас холодно очень, как вы тут живете вообще?

— А в баньке паримся, — подхватил Зубцов, весьма довольный таким поворотом. — Тут дубак, а в баньке — ух, получше, чем на Силлуре будет! Эй, ребята, кто там потрезвее, протопите нам с инструктором баню, да поживее!

Тут Владимир вынужден был оставить веселую компанию, ему пора было возвращаться к академику, что он и проделал без малейшего сожаления. Обычная пьянка, с обыкновенными пьяными речами. С инопланетянкой он выпил, медаль обмыл — что еще надо? Продолжение этой истории казалось многообещающим лишь для Зубцова и Лайны, которых с той ночи ребята прозвали Василь Иванычем и Анной-пулеметчицей. На следующее утро Володя выяснил — точнее, с ним все как бы вскользь сами делились новостями, — что полковник с инструктором в баньке таки попарились, и по тому, каким гоголем ходил Юрий Васильевич, все сделали вывод, что между ними что-то, точнее, все, что только можно, уже случилось прошлой ночью. Впрочем, Володе что-то в это не слишком верилось. И он был прав. На самом деле бравый и пьяный вдобавок полковник, разумеется, не мог удержаться от приставаний к Лайне, тем более что та, даже и не заподозрив, бедняжка, подвоха, преспокойно разделась догола вместе с Зубцовым и веником его хлестала, и себя дала хорошенько попарить, но как только полковничья ладонь скользнула по ложбинке, вниз от ее розовой спины, она отстранилась и серьезным, хотя и заплетающимся, голосом сказала:

— Мы договорились, что вы будете обращаться со мной как со своим обычным офицером. Вы себе подобное с подчиненными позволяете?

— Да… То есть нет, — смущенно пряча руку за спину и внезапно смущаясь своей наготы, как Адам, отведавший яблочка, ответил полковник, мысленно благодаря небо за то, что он был сейчас распарен, как тюльпан, и его стыдливого румянца, добавившегося к банному, Лайне было не разглядеть.

Лайна же села на лавочку, кажется, нисколько не переживая, что она сама так вот вся обнажена и цвет имела ну в точности как кожаная курточка, в которой она сегодня прибыла в лагерь землян. Во всяком случае, держалась она совершенно раскованно, даже ногу на ногу не закинула и, с наслаждением вдыхая сухой замечательный пар, сказала:

— Однако я аб-со-лютно не против любовных отношений. Но только самых серьезных. Понимаешь, полковник, — и Лайна с наслаждением потянулась, зевая, напряженно вытянув в разные стороны одним движением мускулистые красивые распаренные ноги и руки, как нежно-розовая морская звезда. Она, кажется, просто не понимала, что могла бы контролировать, какие именно части тела открывает в равной мере стыдливому и жадному взгляду Зубцова. — Понимаешь, полковник, — с пьяной задумчивостью, ловя мысль, повторила она, — я — девственница. И я очень, — Лайна с многозначительной улыбкой подняла указательный палец, — очень серьезно отношусь к интимным отношениям. И это больше, чем наша традиция. Ты меня понял, полковник?

— Понял, — понуро подтвердил Зубцов, не в силах оторвать взгляда от чуть тяжеловатой, но зато такой объемистой груди инопланетной прелестницы.

— Если ты хочешь взять меня в жены, полковник, — продолжила Лайна, — я приму твою заявку и соглашусь об этом подумать. Как ты смотришь на это?

Зубцов же, бывший вообще-то убежденным холостяком, смотрел сейчас, не отрываясь, на кое-что иное, обыкновенно открываемое женщинами в последний момент обоюдного согласия, теперь же сколь близкое, столь же и недоступное. И полковник, почти помимо своей воли, сказал, в надежде, что тогда девушка — ведь действительно девушка, черт побери, — отдастся ему, а дальше будь что будет:

— Хочу. Очень хочу…

— Ну что же, — сказала Лайна, которая сейчас трезвела с каждой секундой, от важности для нее внезапной, на ее взгляд, темы, — если так, условия мои — испытательный срок; мы будем присматриваться друг к другу в это время; если один из нас передумает, он должен сразу же сказать об этом другому. Идет?

— Хорошо… — согласился Зубцов, садясь рядом с Лайной и как бы дружески обнимая ее за талию.

Инструктор ничего не имела против такой степени близости, будто не замечая особого физиологического состояния, не скрываемого полковником.

— А в бане мы с тобой будем вместе париться, правда? — поинтересовался Зубцов, прикидывая между тем, что уговор на самом деле его пока ни в чем не ущемляет — ведь он всегда мог пойти на попятный.

— Хорошо, — улыбнулась Лайна. — Если хочешь, я даже не буду париться в бане ни с кем иным, если тебе это так важно. И целоваться с тобой я тоже согласна — это очень милый земной обычай, я хотела как раз попрактиковаться в этом способе подростковой земной близости. Научишь? — спросила Лайна, впрочем, вставая и выходя в предбанник, где тут же завернулась в простынку.

— Конечно, научу! — зачарованно откликнулся Зубцов, последовав за ней.

Вот так на самом деле развивались отношения между Зубцовым и гостьей с Силлура. На следующее утро полковник проснулся с дикой головной болью и странными воспоминаниями — что он чуть не трахнул инструктора и чуть не женился на ней. Первое Юрий Васильевич восстановил в памяти с досадой, второе же — с облегчением. Но облегчение было не больше, чем досада, ничуть. Для всех же прочих Зубцов с Лайной стали чуть ли не супружеской парой. А что спали они по отдельности, с лихвой компенсировалось тем, что в баню-то они ходили вместе. И почти каждый день.

Впрочем, на самом деле лирическая тема отнюдь не была доминирующей не только в жизни лагеря, но даже и в судьбах Зубцова и Лайны в тот период. Полковник воспринимал свои платонические, волнующие отношения с Лайной как приятную игру, повышающую его статус среди подчиненных. Ведь он знал, что их не разубедить теперь во мнении, что между ними было все, что только может быть между истосковавшимися по страстной любви военными мужчиной и женщиной; им же самим ежедневные волнующие переживания воспринимались приятной отдушиной, помогавшей смириться с тем, что женщина проводит ежедневные многочасовые тренировки его бойцов, объясняя им тактику ведения охоты на сквирла в условиях наличия неограниченного количества мини-маячков, которыми можно было обложить космическую саранчу не хуже, чем волка красными флажками. Всю неделю отряд Зубцова избегал прямых столкновений со сквирлами, маяк же Бадмаева работал исправно, и потому зубастые твари тоже не могли навязать бойцам открытого противостояния.

Загрузка...