Пастырь Вселенной

Глава 7 КОРОЛЕВА СКВИРЛОВ

Сегодня же Лайна с многозначительным видом сообщила, что пришла пора нанести белгородской популяции сквирлов решающий удар; она вместе с Зубцовым отобрала для операции троих лучших ребят отряда; Владимир же немало удивился, когда узнал, что он тоже включен в команду по настоянию полковника. Юрий Васильевич объяснил свое решение так, подмигнув Владимиру:

— Этот парень хоть и ученый, да в душе солдат. Когда все сражались со сквирлами в неравном ночном бою, врукопашную почти, он весь лагерь спас со мною вместе. Мне этого хлопца очень желательно и сейчас рядом с собой иметь — вдруг еще чего сообразит дельного?

Володе была очень лестна такая высокая оценка его способностей, и он, разумеется, не стал отпираться. В данном контексте это сочли бы трусостью. В планы Лайны был посвящен только Зубцов, и лишь когда команда из семи человек, включая Лайну, одетую последние дни в камуфляж со многими свитерами внизу, и самого полковника, подошла к переоборудованному в пулеметное гнездо на колесах «газику», Юрий Васильевич приступил к разъяснениям.

— Итак, — начал он, — инструктор Лайна рассказала мне об устройстве семьи сквирлов, которые тут у нас заправляют всем. Их семейство более всего напоминает муравейник, даже царица в наличии имеется. И вот ее-то, суку эту, нам следует убить. Тогда эти твари окажутся дезорганизованы, лишившись единого командования, и не смогут вести сколь-нибудь согласованные действия. Я ставлю перед нашим отрядом следующую задачу — захват царицы сквирлов живой или мертвой. В случае, если нам удастся захватить эту тварь в живом состоянии, это дает нам уникальную возможность выманить преследователей, то есть чуть ли не всю их семью, к нашему лагерю. А это значит, — сказал полковник, обводя взглядом остающихся в лагере, — что вы все, под руководством академика, подготовитесь достойно встретить сквирлов из гранатометов и тяжелых орудий. Все, что нужно для засады, у нас имеется, и, думаю, для вас не составит проблем отстреливать сквирлов из укрытий. В самом же крайнем случае, — добавил полковник, — всегда можно будет включить маяк, что удержит существ на расстоянии от лагеря, и позволит нам — а мы надеемся в полном составе вернуться в лагерь с царицей сквирлов — производить их отстрел. Всем все понятно?

Остающиеся в лагере ребята, приунывшие было, что их не взяли «на дело», несколько воспряли духом, и на их лицах заиграли довольные улыбки. Еще бы — это уж было не так обидно, если они оставались как бы в засаде. Оказывается, этой ночью Лайна получила с силлурского флагмана, остающегося на орбите, точное расположение входа в пещеру белгородской семьи сквирлов, что позволяло приступить к началу операции по решительной ликвидации этой разбойничьей семейки. В «газике» размещались кучно, Лайна же, на стрельбах демонстрировавшая неизбывно лучшие результаты, расположилась около бронебойного, последней модели, пулемета, узкое, точеное дуло которого смотрело из машины назад — предполагалось, что, быть может, экспедиции придется отстреливаться от преследователей. Зубцов курил на дорожку, тихонько переговариваясь с Бадмаевым по поводу засады, Владимир молча молился. Все, конечно, напускали на себя храбрость и делали вид, будто по уговору, что не замечают страха соседей. Ринат Бобров, который, разумеется, сидел в «газике», достал из кармана свой талисман — кастет своего дедушки, бывшего, по утверждению Рината, настоящим бандитом с большой дороги. Внучек, кажется, вовсе не давал моральной оценки ни своему деду, ни орудию убийства, которое, по его убеждению, должно было принести ему счастье. Ведь дедушка же его дожил до глубокой старости и не разу даже не сидел, опять-таки по рассказам Рината. Автомобиль был укомплектован выписанным специально для этой цели беззвучным двигателем, чтобы по возможности не привлекать внимания сквирла, охраняющего вход в нору. За рулем автомобиля сидел сам полковник, и вот уже машина, выехав из расположения лагеря, запетляла проселочными дорогами, а потом и вовсе поехала по полю. Лайна повернулась к Зубцову и, сверившись с распечаткой карты, сказала полковнику, чтобы тот держался чуть правее. А затем, минуты через две, дала знак остановиться. В машине Зубцов оставил Ивана Самойлова и Шамиля Тарзоева, Лайна же, полковник, Ринат и Владимир вылезли из машины и направились в сверкающую золотом умирающих листьев березовую рощу неподалеку.

За последнюю неделю осень уже полновластно вступила в свои права. Потеплевший климат перенес листопад Черноземья аж на начало ноября — воздух был свеж и прозрачен, деревья же, приберегавшие напоследок самые яркие краски, теперь радовали глаз изысканной нарядностью. Сколько уже написано было о красоте невзрачной средней полосы, вдруг оборачивающейся такими царскими, роскошными красками в самый, казалось бы, печальный час своей ежегодной участи! Для деревьев настало время почти умереть, чтобы в далеком «потом», почти из ничего, из голых черных столбов в белом поле возродиться вновь через долгие полгода подпольного, подснежного, невероятного существования среди убивающего душу ноября и трескучих зимних морозов. И вот, почти умирая, они слали свой прощальный привет тем, кто должен был прожить ночной сектор года, не впадая в спячку, как медведи, деревья и ежики, а наблюдая все фазы, участвуя в них на трезвую, ну или почти трезвую голову. В руках у Владимира и Рината были автоматы, укомплектованные недавно завезенными патронами, способными, по утверждению Зубцова, прошить броню даже у исполинского сквирла. У самого полковника на плече висел гранатомет, тот самый, из которого он виртуозно взял лошадиное чудище, намеревавшееся расправиться с Володей возле сломанного маяка; Лайна же была вооружена длинной узкой штуковиной, явно инопланетного происхождения. Почва под ногами была сухой и черной — чернозем вырастил все, что ему полагалось, вот только достался в этом году урожай, увы, космической саранче, а нелюдям. Небольшой отряд беззвучно ступал по засохшим стеблям, двигаясь скорее осторожно, чем быстро, и потому картина безмятежной философской осени действовала умиротворяюще не только на Владимира.

— «Унылая пора, очей очарованье», — услышал Володя у себя над ухом задумчивый женский голос. Владимир ошалело обернулся и, разумеется, увидел Лайну. — Мне нравится Пушкин, — негромко пояснила она. Думаю, такой великий поэт, как он, мог родиться лишь в стране с таким чудовищным, не пригодным для жизни, климатом, как ваша. И в то же время русская осень — фантастическое зрелище, думаю, вы тут все в душе поэты, если не переехали отсюда куда-нибудь в Африку или, какое-либо иное, более пригодное для жизни место!

Володя задумался, как тут ответить. Отряд тем временем вошел в рощу, где статные березы соседствовали с такими нарядными сейчас осинами, и золотые монеты листьев зашуршали под подошвами десантных башмаков.

— В чем-то вы правы, — сказал наконец Володя. — Но боюсь, на нашей планете все места малопригодны для жизни, каждое по-своему, а потому, на мой взгляд, у нас тут почти везде могут рождаться настоящие поэты.

— Занятно, — задумчиво отозвалась Лайна, восторженно проводив глазами лист, сорвавшийся с ветки. — Вы интересный собеседник.

Впрочем, она тут же уткнулась в распечатку карты и, видимо, придя к какому-то выводу, ускорив шаг, нагнала Зубцова и тронула его за плечо. Полковник махнул рукой Владимиру и замыкавшему шествие Ринату, чтобы все остановились. Дальше Лайна пошла одна, держа на изготовку свое странное короткое ружье. Володя так и думал уже, что она сейчас — еще шаг или два — растворится в березах, оплакивающих листопадом умирающее лето, и потеряется из виду. Но нет. Внезапно девушка замерла, будто увидев диковинную бабочку, и, легко взмахнув ружьем, приставила его к глазу. А дальше Володя увидел тонкий голубой лучик, словно пламя зажигалки, только длинное-длинное и тонкое, как луч солнца, и Лайна махнула рукой, подзывая остальных. Лишь поравнявшись с Лайной, да и то не сразу, увидел Владимир мишень, мастерски пораженную силлурианкой. Возле неприметной дыры, косо уходящей в землю, лежал исполинский сквирл, противоестественно чужеродный в такой пушкинской осени, и из разрубленного наискось черепа вытекала малиновая гадость, словно разбили банку с вареньем. Этот экземпляр действительно был лошадиным — размером с доброго коня, лежал он на боку доисторическим реликтом, и не верилось даже, что еще пару минут назад он был жив и способен откусить голову любому, даже вот Ринату.

— Это был охранник, — пояснила Лайна. — Из гнезда сквирлов всегда есть тайный подземный ход, на крайний случай. Это делает сквирлов почти неуязвимыми, пока лаз не найден. В случае нападения на гнездо они всегда успевают вынести через него свою царицу, и все начинается сначала. Но когда пещера найдена, она часто служит сквирлам дурную службу. Через нее можно добраться прямиком до их матки. Если бы они были разумными, — сказала Лайна, трогая носком ботинка когтистую лапу, — то меняли бы тактику в зависимости от обстоятельств. Но они не могут, — добавила она, и Владимиру показалось даже, что в голосе ее он слышит нотки сочувствия к поверженному врагу, — они подчиняются инстинкту. Итак, проход открыт, — подытожила Лайна, — если все будет в порядке, минут через пять состоится аудиенция у ее величеством королевой.

Лайна обвела команду пристальным взглядом своих небесно-голубых глаз.

— Предупреждаю сразу, — сказала она, — королева очень опасна. Это мягкий белый червяк. Но она обладает разумом. Который подчиняется инстинкту. Понимаете? И к тому же способна к телепатии. Так что следите за собой. Итак, вперед…

Пещера была сухой и темной. Она полого уходила под землю и вскоре свернула так, что, даже обернувшись назад, нельзя было увидеть ни капли света в конце туннеля. Двигались на ощупь. Владимир знал, что у Лайны и Зубцова были фонари, но скорее всего сейчас их пускать в дело было нельзя. Ход был в меру широким. Если расставить руки, можно было коснуться противоположных стенок, да голова порой зацеплялась за какой-нибудь торчащий сверху корень. В пещере отвратительно пахло, и запах, казалось, сгущался с каждым шагом. Через минуту Володе стало казаться, что, судя по смердящему духу, разлитому вокруг, он мог в любую минуту наткнуться на труп какого-нибудь животного, а то и человека. Внезапно Владимир почувствовал, что его худшие подозрения, похоже, подтвердились — он споткнулся обо что-то мягкое, податливое и, казалось, расползшееся с нестерпимой вонью под его башмаком.

Смрад от неудачного шага Владимира стал концентрированнее раз в десять. Володя попробовал было дышать ртом, но тут же оставил попытку от почти зрительного образа, как ему в открытый рот наползают черви. Владимир почувствовал, что еще минута такого путешествия, и его стошнит. Собственно, будь он один и в безопасности, его бы уже вырвало, и не раз. Сейчас же он сдерживался исключительно из осторожности, и, удивительное дело, инстинкт самосохранения оказался сильнее рвотного рефлекса. Внезапно впереди появился свет — это Лайна с Зубцовым одновременно зажгли фонари. Володя сперва увидел лишь белое пятно, но зрение стремительно подстраивалось под новое, точнее, появившееся освещение, и Володя рассмотрел нечто фантастическое и незабываемое. Подземный ход вывел возглавляемый полковником отряд в небольшой зал почти правильной сферической формы метров четырех в диаметре. В центре возвышался пригорок из сваленных в кучу коровьих и лошадиных голов, среди которых Владимир с ужасом разглядел две или три — понять было сложно, на осмысление увиденного оставалось не более секунды — человеческие обкушенные головы, в запекшейся крови и ошметьях волос. Куча ощерилась зубами, словно это был последний ярус обороны царицы — а она, как выяснил позже Володя, питалась почти исключительно мозгами, отчего и была самой умной в своем племени. Из всего же этого насколько омерзительного, настолько же и страшного нагромождения вскрытых и опустошенных черепных коробок разного вида и давности произрастало нечто живое, белое и пульсирующее, будто гигантский опарыш. Владимир испытал столь отчетливый приступ омерзения, что с трудом сдержал свою правую руку, страстно желавшую всадить очередь в эту леденящую душу гадину. Существо же, в отличие от прочих сквирлов, вовсе лишенное не только брони, но и вообще сколь-нибудь плотных покровов, напоминало исполинского глиста или личинку сумасшедшего размера мухи. Оно было размером с человека и явно являлось самкой. Прежде всего это ощущалось обонянием — среди запаха тления, буквально пропитавшего все вокруг, Владимир невольно различил зовущий, пронзительный аромат распаленной страстью женской плоти, издаваемый царицей. А потом, приглядевшись — да и глаза привыкли к освещению, — рассмотрел, что обращенная вверх часть существа обрамляется несколькими массивными выростами, более всего напоминающими налитые молочной нежностью женские груди с кроваво-красными, будто ободранными, сосками на концах.

Подняв взгляд выше, на верхнее утолщение, Владимир обалдело обнаружил, что смотрит в упор во вполне разумные, совсем женские томные глаза, обрамленные тяжелыми ресницами и словно густо подведенными фиолетовыми мазками косметики. Вот только мазки эти были живые — это сосуды пульсировали и перекатывались под кожей у царицы, напоминавшей — как ни чудовищно это звучит — патологическую помесь между женщиной и каким-то особенно омерзительным гельминтом, из тех, что бывают увенчаны всякими там крючками или присосками. Но не женскими же грудями, как здесь! Страшнее всего было то, что существо обладало чарующим, парализующе-томным взором — когда оно смотрело, Владимиру казалось, будто самая искусная гейша делает ему самый изысканный массаж лица и затылка — такими сладострастными иголочками покрывалась волосистая часть головы. Эта дрянь, в общем-то, представляла собой какую-то пугающую пародию на женственность, доведенную до своей запредельной, извращенной крайности. Володя, так же как и Ринит, оказались не готовыми к этому зрелищу и изумленно замерли, переступив порог зала. Зубцов же светил на царицу фонарем и тоже бездействовал. То ли и его загипнотизировало омерзительное существо, то ли так было условлено у него с Лайной, — Володя так никогда и не узнал этого достоверно; Лайна же резким движением набросила на верхушку существа мешок, который, стало быть, принесла в подземелье с собой, и затянула петлю смывавшей его веревки на теле царицы там, где, будь она женщиной, у нее была бы шея. Дьявольские чары искрящегося сладострастными иголочками взгляда развеялись, и Владимир опять увидел королеву сквирлов как она есть. Существо принялось извиваться, словно от удушья, что смотрелось весьма захватывающе: в равной мере отталкивающе и притягательно, как, к примеру, мог бы смотреться обнаженный женский труп, грациозно исполняющий танец живота. Она страдает, внезапно подумал Володя. Ей нужна помощь! Царица застонала, и Володя мурашками по телу ощутил проникающую гипнотичность этого стона. Вообще все происходящее было более чем чудовищно.

— Она страдает, — вдруг услышал Володя. Это сказал стоявший рядом и зачарованно глядящий на пленение царицы Ринат. «Только еще не хватало, чтобы он съехал», — подумалось Володе.

Тем временем Зубцов ухватил царицу за эротично извивающийся гибкий стан и резким движением выдернул ее тело из кучи черепов.

— Чего стоишь как истукан, — злобно прошипел он в адрес Рината. — Помогай тащить эту суку, включайся!

Амбал, словно пробудившись ото сна, потряс головой, отгоняя наваждение, и схватил червеобразную царицу за массивное грушевидное основание; Лайна же все это время зажимала сквозь мешок королеве сквирлов отверстие чуть ниже глаз, рот, можно сказать, через который та пыталась издавать звуки. Владимир ошалело шел позади процессии, и полковник, обернувшись на секунду, сунул ему в руки фонарь, которым сам не мог воспользоваться, с трудом удерживая массивное, пружинистое, выкручивающееся из рук тело царицы. Владимир видел, что оно все студенисто перекатывается в руках Зубцова и Рината, будто оно все — сплошная молочная железа. Теперь у Володи было дело — освещать дорогу. Тем более что фонарь Лайны нервно дергался из стороны в сторону — инструктор с трудом удерживала в зажатом состоянии рот царицы. И Володя светил. И от света его всем четверым становилось так жутко, что, несмотря на все минусы темноты, в ней, пожалуй, выбираться из пещеры было бы все-таки проще. Справа и слева по ходу пещеры сквирлами были выкопаны ниши, в которых сидели и лежали, разлагаясь, обезглавленные трупы животных, большей частью собак и коз. Из одного узкого отверстия торчали волосатые мужские, стало быть, синеватые человеческие ноги в ужасающем состоянии. Владимир с омерзением осознал, что об одну из них он и споткнулся по пути вниз. Наконец заветный поворот и свет в конце тоннеля. Стены пещеры тем временем стали гладкими, без тошнотворных ниш, да и запах сделался чуть разреженнее. Наконец-то всем удалось выбраться на воздух, который показался сперва просто-таки неправдоподобно свежим, будто зимним, после гнойного духа подземелья царицы. Тут все четверо перешли на бег, и Володя почувствовал, что ему не хватает дыхания — ну что тут сделаешь, не военная у него была выправка, да и две недели в клинике, конечно, даром не прошли… Опавшие листья хрустели под ногами, золотые березы будто в изумлении глядели на чудовищного грудастого червя, стремительно влекомого двумя мужчинами и женщиной. Володя с трудом поспевал за ними сзади и, конечно, не мог им ничем помочь. Куда там — обузой бы не стать. Наконец впереди показался автомобиль. Самойлов — за рулем, Шамиль — у пулемета. В изумлении глядели бывалые солдаты на чудовищное белесое образование, разбухшей осетриной бившееся в руках у Рината и полковника. Сейчас запах королевы сквирлов отчетливо ощущался сам по себе, это было нечто очень пряное и головокружительно-одуряющее, как ночной цветок пальмы. Аромат не был неприятным, он был волнующим и призывным до истомы в теле.

— Пора! — скомандовала Лайна. — Пора дать царице возможность призвать на помощь свое семейство.

— Я развязываю? — спросила она на всякий случай у Зубцова — ведь как-никак командиром был все-таки он.

— Давай! — азартно отозвался Зубцов, махнув рукой.

Лайна сдернула мешок с верхнего выроста червеобразного тела, и существо обвело всех присутствующих изумительным взглядом своих золотистых, совсем и даже более чем человеческих глаз. С мольбою. С тоскою. С немою просьбой. Глаз тоже было четыре, и получалось, что у царицы лицо с каждой стороны. И тогда она разомкнула белесые, с прожилками пульсирующей, перетекающей синевы губы своих четырех ртов, по одному на каждом «лице», и издала удивительный звук, точнее, неописуемую комбинацию звуков; самый тонкий из них напоминал журчание горного ручейка, самый низкий — последний, утробный, вызывающий вибрацию — перелив исполинского колокола. Два же промежуточных перетекали друг в друга широким спектром голосов дельфинов и птичьих песен, изысканной смесью всего этого. И тут же вдогонку отчаянному зову плененной госпожи откуда-то издалека зловещим многоголосьем донеслась перекличка знакомых сквирловских криков:

— Сти! Сти! Сквирр, сквирр! Сти! Стч!

— Поехали, и побыстрее, — воскликнула заметно побледневшая Лайна.

Машина беззвучно — если не считать ревущую царицу — тронулась с места, стремительно набирая скорость. И вовремя — на горизонте показались многочисленные группы исполинских сквирлов. Это было нечто новенькое — раньше исполинские сквирлы все же действовали в одиночку, было страшно даже представить, что могла натворить стая, к примеру, из пятидесяти лошадиных сквирлов. Они неслись что было сил на помощь своей владычице теперь уже молча. Однако, несмотря на изрядное расстояние до машины, слуха Владимира Достигали такие знакомые звуки соударяющихся пластин брони, металлического цокота когтей и трения сочленений суставов. Этот наполнявший сердца тоской гул нарастал с каждой секундой, и полковник, сидящий теперь впереди, рядом с Самойловым, велел гнать машину на полную. Владимир тут же почувствовал на своей шкуре, что такое езда по пересеченной местности на полной скорости на такой вот машине. Все они, включая царицу, не тряслись уже, а прыгали, рискуя разбить себе головы о низенький потолок. А сзади, вздымая пыль, клином смертоносных вороных коней неслись бронированные исполинские сквирлы. Уже можно было разглядеть раззявленные острозубые пасти, и казалось, что это не живые чудовища, а то ли боевые роботы, то ли ожившие скелеты давным-давно вымерших рептилий. И от этого делалось еще страшнее. А царица, виляя всем своим дрожащим, трепетным телом, пела особенно пронзительно.

Никто не обратил внимания, что взгляд двух ее видимых сейчас, будто подведенных жилками, человеческих женских глаз был сосредоточен точно в середине лба Рината, все еще прижимавшего ее к полу, чтобы та не выскочила. Владимиру с Лайной сейчас также приходилось удерживать извивающуюся пленницу, чтобы она, упаси Бог, не выпала из машины. Шамиль же нажал на гашетку пулемета, и воздух разорвал оглушительный стрекот и вибрация проснувшейся смертоносной машинки. По фургону заскакали пустые гильзы, а два передних сквирла, будто споткнувшись, грохнулись оземь, перекувыркнулись через головы и рухнули вновь, уже окончательно. В какофонии звуков никто, конечно, не слышал, что шептали губы Рината, сжимавшего упругую, зовущую грудь царицы сквирлов:

— Она страдает. Ей нужна моя помощь… — шептал Ринат, и по его щеке бежала слеза. И из глаз королевы сквирлов также катились большие, выразительные бусины слез…

Внезапно Ринат выхватил автомат и дал очередь по Шамилю, Володе и Лайне. В этот миг автомобиль скакнул на ухабе, и пули ушли вниз, зацепив бак с горючим и безнадежно разворотив армейскую рацию, но в сторону от людей. Сперва Володе даже почудилось, что попавший под очарование королевы сквирлов Ринат случайно не задел никого, что пока все обошлось. Казалось, на секунду от собственных выстрелов он пришел в себя и ошалело смотрел теперь на содеянное. Увы, пулемет в руках Шамиля затих, и красивый молодой чеченец, всем хвалившийся еще пару дней назад фотографией своей девушки, снявшейся для него на память в одних кокетливых трусиках и согласившейся ждать его и стать его женой, опрокинулся назад, и брюхо фургона обагрилось кровью, хлеставшей из дыры в его затылке. Он уже умер, конечно, а кровь текла так, будто он был жив. А потом Ринат взвалил королеву сквирлов себе на колени и пальнул очередью из автомата по сидящему за рулем Ивану Самойлову. Этот был самым веселым парнем в части, никто так не умел развеселить товарищей заводной шуткой или невесть откуда взятым очередным мастерски рассказанным анекдотом снять напряжение осажденного сквирлами лагеря, где, отключись маяк, можно было проснуться оттого, что в твой домик прыгает сквирл, разбивая стекло. Тут уж было без вариантов, умер так умер — вся очередь вплотную, точно в цель. И все, что в голове было, — на уцелевшее (недаром что бронированное) лобовое стекло. И теперь тошнотворная смесь мозга и раздробленных костей медленно начинала движение вниз, сползая. Машина же, теряя скорость, дернулась и встала. Полковник, вытянув ногу, резко нажал на педаль газа, принимая управление автомобилем на себя. Звериным инстинктом он почуял, что не успеет дважды, попробуй он теперь разобраться с обезумевшим Ринатом. Во-первых, стая исполинских сквирлов, насчитывавшая многие десятки голов, неслась со скоростью, превышающей 60 километров в час, и, в отличие от машины, начхать им было на кочки и овраги. Во-вторых, полковник затылком ощущал направленное дуло автомата; он бывал во многих переделках и знал, как чувствует себя затылок, когда в него, не мигая, уставится дуло — то ли зудит, то ли чешется, то ли щекочется. Вот прямо как сейчас. А если он теперь исчезнет из вида, то, быть может, просто перестанет существовать для суженного сознания несчастного Рината. И Зубцов, привалившись к коленям мертвого шофера, теперь рулил, нажимая на педали так, чтобы его не было видно сзади. Полковник вспомнил про Лайну. Но ему надо было также любой ценой довезти машину с царицей сквирлов до лагеря, выманить тварей на засаду. Это важнее, сжав зубы, решил Зубцов и прибавил газу. Тем временем за его спиной Володя постарался, одной рукою придерживая царицу, другой поднять на Рината автомат. Но можно было даже не пробовать — реакция у спецназовца была отточенной до автоматизма — он вывернул Володину руку и приставил к его голове горячее от выстрелов дуло. Владимир увидел, действительно вспоминая прожитую жизнь и слушая, как кровь гулко течет в скрытых пока от случайных взглядов венах его мозга, как медленно пополз вниз палец Рината, уже нажимая на спусковой крючок. И в это же время мозга Володи, все еще хранившегося в специальной, предназначенной для этого черепной коробке, а не сползавшего по стеклу, как у Вани Самойлова, достиг уверенный, спокойный голос Лайны:

— Если ты не бросишь оружие, я застрелю царицу. Слышишь? Я. Застрелю. Царицу. Сейчас.

Инструктор знала, что в такой ситуации пытаться и убить Рината было делом весьма рискованным — пальцы умирающего скорее всего сожмутся, и он успеет таки застрелить этого симпатичного и неглупого ученого. К тому же Лайне очень не хотелось убивать человека, даже дикаря, пусть замороченного пленной царицей? Он не был врагом, тем более во время поединка она коснулась его сознания, а убить того, чья душа раскидывалась пред тобою, как сказочная страна с хрустальными городами, тяжело вдвойне. Это она знала теперь и на практике.

Ринат злобно ощерился и под молящим, слезливым взором королевы сквирлов отбросил автомат в сторону, не ослабляя болевого залома. Владимир мучился от боли в суставе, наслаждаясь тем, что при помощи Лайны все еще жив. Он бился головой о дно машины, на предельной скорости несшейся по ухабам, и хорошо видел изящные фигуры бронированных сквирлов, неотрывно скакавших за автомобилем.

Лайна чуть отвела свою лазерную винтовку в сторону от головы царицы, но этой пути было довольно для великолепного глазомера Рината. Не отпуская руки Владимира, он выбросил десантный нож из своего левого рукава, в этот же миг коснувшись им правого плеча Лайны. Лезвие беззвучно вспороло куртку и безжалостно рассекло плоть. Безумие лишь обострило восприятие Рината, и он безошибочно нанес удар так, чтобы Лайна разжала кисть, выпустив оружие. Инструктор ощутила, как нож пропарывает ей мышцу плеча, а затем тупо ударяется острием о кость. Это ощущение было принципиально новым и очень неприятным. Внезапно Лайна почувствовала, что непроизвольно переносит свое сознание через острие кинжала, которым была пронзена, в энергетические структуры души своего мучителя. Это было неудивительно — один раз состоявшийся контакт сознаний в последующем может происходить почти спонтанно. Лайна увидела картину помутневших хрустальных городов Рината, словно подернутых густым, белесым, чужеродным туманом. Она даже не видела, что в этот момент особым спецназовским приемом Ринат на мгновение отпустил Владимира, но лишь затем, чтобы потом сплести ноги вокруг его шеи в железное кольцо, не смертельное пока — Володина голова просто наполнилась тонкими колокольчиками преднаркозного звона, — Ринату нужно было всего лишь высвободить правую руку. Ему было не впервой одолевать двух и более вооруженных противников. Поймав выпавшую из руки Лайны лазерную винтовку, он начал медленно поднимать ее в направлении головы инструктора. Силлурианку непременно надо было убить, хоть она и женщина, — вот и несравненная божественная королева считала так же. Ведь это она, Лайна, была виновата во всех бедах этой несчастной, нежной, царственной, горячо им любимой владычицы сквирлов, да и не только сквирлов…

Лайна чувствовала, что теперь в сознании Рината царствует могучая, неодолимая, всесокрушающая, чужеродная сила. Лайна пыталась бороться с ней, но куда там — по руслам теперь текла белесая слизь, которой были наполнены сосуды царицы. Но живой, настоящий, знакомый ей и, по сути, беззлобный Ринат томился и взывал о помощи, осажденный во всех хрустальных строениях своих городов, и, он, так же как и Лайна, обречен теперь был на поражение. И вода в руслах, и туман — все было чужим и отвратительным, склизким и холодным… Ринат, с лицом, подернутым тенью внутренних терзаний, поднял-таки лазерную винтовку и, чтоб наверняка, двинул дуло в сторону лба Лайны.

Внезапно инструктор ощутила, что внутри Рината происходит нечто действительно ужасное. Белесый туман и липкая слизь рек потекли куда-то восвояси, а чудесные хрустальные замки просели, вдребезги разбиваясь, заиграли напоследок какими-то сказочными, неведомыми гранями и затем превратились в стеклянную пыль, в мертвый песок, в пустыню… И русла рек, высыхая и осыпаясь, обернулись теми же бесприютными, выжженными, растрескавшимися разломами, над которыми теперь гуляли лишь суховея да пыльные бури… Сквозь леса и парки прошли ураганные смерчи, вырывая с корнем все живое на своем пути. Победила не королева, не Лайна и уж тем более не Ринат — это была: победа чего-то мрачного, вечного, жестокого и неумолимого. Это была победа самой смерти. Лайна почувствовала, как в ужасе перед необъяснимым умиранием такого разного, чудесного мира человеческой души стремительно возвращается обратно. Сфокусировав взгляд, она увидела, что смотрит прямо в маленькое пулевое отверстие у Рината во лбу, как раз туда, откуда, исковерканная металлом пули, разбегалась, исчезая, жизнь.

Безвольная рука Рината еще сжимала ее лазерную винтовку, от выстрела которой ей суждено было погибнуть, если бы не… Лайна подняла взгляд и увидела улыбающееся ей вполоборота лицо Зубцова. Это он убил Ринита. Из пистолета, вытащенного им из кобуры на поясе у шофера. Лайна почувствовала, что плачет. Она оплакивала Рината, так как видела трагедию и гибель его личности с самого начала; и радовалась, что осталась жива — оттого-то в слезах этих было столько щемящей благодарности… И даже потому плакала сейчас Лайна, что поняла: она согласна, чтобы полковник не теперь, а в безоблачно-мирном «потом» стал ее мужем. Умом она понимала, что, возможно, он убил Рината не только и, возможно, не столько из-за нее, но то ли слепое сердце механически связало цепочку событий, наивно веря, что после означает вследствие, то ли видело оно нечто, скрытое от глаз. Так или иначе, Лайна почувствовала, что не одинока во Вселенной. Еще эти капельки влаги кричали о той боли, что лишь сейчас запульсировала в полную силу на дне раны, следы которой теперь навсегда останутся на плече девушки. Да и вообще о чем речь — это всего-то была пара слезинок, по одной с каждой стороны, но такие они были концентрированные, эти слезы, что, казалось, упади они вниз — могли бы пол у автомобиля проесть получше всякой кислоты.

А с машиной и без того творилось неладное — автомобиль несся на полной скорости, сквирлы даже чуть поотстали, а сил у их предводительницы, растратившей все свои психические резервы для покорения Рината, хватало лишь на крик, но бензобак у фургона был пробит. Лайна же, не теряя времени, села за пулемет, и бронебойные пули полетели прямо в лошадиных сквирлов, ломая броню и нанося им тяжелые, не смертельные, впрочем, на таком внушительном расстоянии ранения. Владимир выкарабкался из ватного, расслабленного зажима, сохранявшегося доселе ногами мертвого Рината, и с тревогой, через плечо Зубцова, посмотрел на чутко подрагивающую зеленую стрелочку.

— Нам не доехать до лагеря, — первым сказал он страшные слова, которые давно уже вертелись на окраинах полковничьего сознания, да тот не впускал их внутрь, уж такой безнадегой веяло от этой правды, что, казалось, ее лучше и не знать. Да и зачем — чем ближе они к лагерю, тем вроде бы больше шансов у них имелось на спасение. Разумеется, это было самообманом — какая разница, где сдохнуть — в 50 километрах от лагеря, где они находились теперь, или в двадцати, куда они в лучшем случае дотянут на остатках бензина… Но когда куда-то едешь, остается надежда, пусть и бессмысленная. Связи не было — рация молчала. Лайна попыталась было ее включить, но напрасно. А брать с собой мобильник в бой у спецназовцев, видите ли, считалось дурной приметой. Тем более этот глухой закуток и не обслуживался никем из операторов.

И тут Владимир понял, что настал тот момент, ради которого полковник интуитивно и пригласил его с собой. Лайна, для острастки, издалека стреляла по скачущим тварям, — патронов все равно не хватило бы на серьезную оборону автомобиля, когда бензин кончится. Зубцов мастерски, но, увы, почти бесцельно вел машину, теряющую топливо, в сторону лагеря. Володя же с третьей попытки окинул взглядом топографическую; карту местности, безжалостно скакавшую в руках, и в радиусе теоретически достижимых для них 25 километров обнаружил нечто, являвшееся, возможно, их ключом к спасению. Потом ему вспомнилась история про крысолова и волшебную дудочку. Еще Владимир подумал, что голубой цвет, овальное пятно которого на карте и привлекло его внимание, — это цвет надежды. И тогда он сказал, скомандовал почти — имел право — бездумно сжимавшему руль Зубцову:

— Поворачиваем направо!

— Это еще почему? — с раздражением снаружи и с надеждой в глубине голоса — надеждой, впрочем, не большей, чем у утопающего в адрес соломинки, отозвался полковник, перекрывая голосом грохот пулемета, такого послушного и меткого в руках Лайны.

— Там озеро. Если мы найдем катер или лодку хотя бы, мы сможем укрыться на середине. Сквирлы — неважные пловцы, а эта штука, — Володя ткнул пальцем в карту, — километра два в диаметре, не меньше.

— Он дело говорит, — оживилась Лайна. — Рискнем!

— Молодец, Володя, — по-командирски, с вернувшимся гонором подытожил полковник. — Не зря я тебя с собой взял. И ты, Лайна, молодец, — добавил он после паузы, прерываемой краткими, истерическими воплями пулемета, и начал широкий поворот, так, чтобы сквирлам, черными тенями скачущим позади, не удалось выйти наперерез автомобилю. — Такого умницу мне спасла. Ценю обоих.