Пасьянс на красной масти

2

Следующим пунктом нашей программы был осмотр сыроварни, затем предполагался обед и выезд в поля для изучения ресурсосберегающих технологий.

Сыроварня располагалась неподалеку. Сначала нас долго держали возле чана, объясняя технологический процесс изготовления сыров, затем мы приступили к пробе продукции. После того как губернатор отведал с десяток различных сортов, к нему вернулось доброжелательное настроение. Он кивком головы отозвал нас с Храповицким в сторону.

— Так почем будем брать коров-то? — хитро поинтересовался он.

— Я думаю, тысяче по две, — осторожно предположил Храповицкий. И видя, что губернатор неодобрительно молчит, торопливо добавил. — С половиной.

— По две несерьезно, — вздохнув, укоризненно заметил губернатор. — Давай уж по три.

— Может, тогда уж по четыре? — почтительно подсказал Храповицкий.

— Не надо жадничать, — снисходительно возразил Лисецкий. — Лучше всегда соблюдать меру. По три с половиной — нормально.

Я хотел напомнить, что мы собирались не увеличивать закупочные цены, но сдержался.

— А на комбайнах тогда больше пятидесяти процентов накручивать не будем, — продолжал губернатор оживляясь. — Ну, максимум семьдесят! Лады?

Я заметил, что Дергачев делает издали нам с Храповицким какие-то знаки. После полученного от губернатора нагоняя, он боялся находиться в непосредственной близости от Лисецкого. Я извинился и отошел.

— Только что звонили из отеля, — возбужденно зашептал мне Дергачев. — Там какие-то проблемы с Мышонком. По телефону ничего не говорят! Нужно срочно возвращаться.

Я вернулся к Храповицкому и, улучив момент, передал ему сообщение. Тот нахмурился.

— Езжайте вдвоем, — решил он. — Только незаметно. Как все выясните, отзвоните мне.

Пока продолжалась дегустация, мы с помощью Хенриха договорились с одним из местных фермеров, который за небольшую мзду согласился подкинуть нас на своей машине до Амстердама. Все дорогу мы гадали, что именно мог натворить Мышонок за столь короткое время. Дергачев с присущим ему цинизмом уверял меня, что Мышонок попробовал заняться нелегальной проституцией, был схвачен на месте и теперь жестокосердная голландская полиция непременно направит его на исправительно-каторжные работы в квартал Красных фонарей и заставит обслуживать чернокожих моряков, причем бесплатно.

Едва мы вошли в отель, консьерж призывно замахал нам руками.

— Прошу прощения, но вас разыскивает полиция, — заговорщицки понижая голос, сообщил он по-английски. — Оставили телефон. Попросили связаться.

— Что я говорил! — торжествуя, хлопнул меня по плечу Дергачев. — Вот малолетки озверели!

— Это по поводу каритоноф, — пояснил консьерж.

— Каких каритонов? — не сразу догадался я.

— Да это Мышонка фамилия! — нетерпеливо пододвигая к себе телефон консьержа, отозвался Дергачев. — Харитонова. Я же ей номер заказывал.

В эту минуту его соединили, и он вступил в объяснение на английском языке. Когда он положил трубку и повернулся ко мне, на его лице было написано нескрываемое ликование.

— Конец Мышонку! — радостно доложил он. — Пыталась украсть из магазина женское белье. На сумму 217 гульденов. Идиотка! Документов у нее при себе нет. Сейчас находится в полиции. Умеет ваш губернатор находить себе достойных подружек! Ничего не скажешь! А еще орет, козел, на порядочных людей орет. Ты еще настоящих воров не видел! — злорадно прибавил он, заочно обращаясь к отсутствовавшему и ничего не подозревавшему Лисецкому. — Тебе их сегодня покажут! Ну что, давай Храповицкому звонить?

— Сначала попробуем обойтись своими силами, — ответил я, не разделяя его восторга.

Дергачев страдальчески закатил глаза. Он не хотел вызволять Мышонка. Он жаждал мщения.

Для начала мы вместе с наспех коррумпированным нами консьержем поднялись в номер губернатора и, перевернув там все вверх дном, нашли паспорт Мышонка. Потом, уже вооруженные документами, мы направились в полицию.

В полицейском участке нас с полчаса помариновали на входе, пока не появился нужный нам офицер, смуглый, арабской внешности парень, встретивший нас без всякой доброжелательности. Он провел нас по коридорам в какое-то большое помещение, где сидело несколько человек, в штатском и в форме. Здесь к нему добавилась раздраженная белесая женщина лет тридцати. Они и повели с нами нелюбезную беседу, больше похожую на допрос.

Нас долго и подозрительно пытали о цели нашего визита, составе делегации и о том, в каком качестве мы привезли с собой злополучного алчного Мышонка. Первый час я старался держать себя в руках и улыбаться, но понемногу начал закипать и отвечать резко.

— Может, им денег дать? — обратился я к Дергачеву по-русски.

— Даже не вздумай! — затряс он головой, зажмурив глаза. — У них с этим, знаешь, как строго! Чума! Еще и нас загребут за дачу взятки!

В конце концов, преодолев с помощью наших отчаянных усилий интернациональную полицейскую дубиноголовость, они согласились связаться с менеджерами магазина. В результате бесконечных телефонных торгов я убедился, что замечание Плохиша о том, что барыги повсюду одинаковы, не совсем лишено почвы. За 350 гульденов в магазине были готовы считать все происшедшее досадным недоразумением.

Дергачев, правда, бессердечно считал, что Мышонок не стоит таких денег, даже если любить его всем полицейским участком вскладчину. Он стенал, шипел и проклинал все на свете: Мышонка, Лисецкого, Храповицкого и почему-то вчерашних проституток, по вине которых он, Дергачев, и без того эксплуатируемый нами, стал беднее материально, не став богаче сексуально. Из деликатности он не упоминал моего имени. Но я чувствовал, что и меня он считает ответственным за обрушившиеся на его голову несчастья.

Поскольку в Амстердаме, с его узкими улочками, легче передвигаться на ногах, чем на колесах, мы бегом помчались в магазин, заплатили требуемую сумму и получили в обмен несколько пар разноцветных женских аксессуаров, которыми так некстати прельстилась подруга губернатора. Дергачев тщательно осмотрел белье и недоуменно развел руками.

— Вот дура! — сердито пробормотал он. — Москва такой дрянью завалена! Да я бы такие и даром не надел!

— Зря. Тебе бы пошли, — съехидничал я, окидывая взглядом его расхлябанную сутулую фигуру, тощую, но с намечавшимся животом.

С чеком об оплате мы вернулись в полицейский участок, где после подписания каких-то бумаг нам выдали с рук на руки рыдающего и помятого Мышонка, взяв с нас слово не оставлять ее впредь без присмотра. Надо отметить, что, просидев несколько часов в камере, в компании проституток и наркоманов, Мышонок растерял значительную часть своей самоуверенности. Но напор остался при нем. Он поочередно бросался к нам на грудь, благодарил, обливался слезами и проклинал меркантильную подлость голландских полицейских.

— Гады продажные! — заходился Мышонок. — Нарочно все подстроили!

— У тебя что, денег не было? — поинтересовался Дергачев. — Ты ничего умнее не могла придумать, кроме как за границей трусы воровать?!

— Я не воровка! — всхлипывала она. —Я хотела просто померить и заблудилась! А эти гады меня сразу схватили и потащили куда-то. Я же не знаю по-ихнему, ничего не могла им объяснить.

— Сказки нам не рассказывай, — посоветовал Дергачев, которому было чуждо милосердие. — Они теперь в посольство сообщат! Ты представляешь, какой скандал начнется! Тебя-то посадят, это еще ладно! Не велика потеря для страны! А вот Лисецкому срок дадут — это да!

Мышонок даже задохнулся от ужаса.

— Он что, узнает?! — пролепетал он. — Вы разве там не договорились?

— Да успокойся, договорились, — вмешался я, прерывая затеянный Дергачевым воспитательный процесс. Я считал, что исправлять Мышонка не входило в поставленные перед нами задачи.

— Но вы же ему не скажете! — молил Мышонок. — Пожалуйста! Он же меня выгонит. Он и так на меня злой!

— Без нас расскажут! — отрезал Дергачев.

— Я больше не буду! — скулил Мышонок. — Ну, ребята, ну что мне сделать?!

Мы уже подходили к отелю. Мышонок метался между нами, хватая за руки то одного, то другого.

— Ну, не знаю, — в сомнении вздохнул Дергачев. — Можно, конечно, замять всю эту историю. — Он безнадежно почесал затылок. — Но будет очень трудно!

— Да я… Я что хотите сделаю! — выпалил Мышонок в отчаянии.

Дергачев искоса осмотрел ее худую мальчишескую фигуру.

— Что хотите, говоришь? — повторил он задумчиво. — Это уже интересно!

— Ты что, с ума сошел! — резко прервал я, уловив, куда он клонит.

— Да брось ты! — отмахнулся он и, повернувшись к Мышонку, добавил настойчиво:

— Ну так как?

Мышонок остановился посреди улицы как вкопанный, едва не сбив с ног какого-то туриста, налетевшего на нее сзади и рассыпавшегося в извинениях.

— Ты в каком смысле? — спросил Мышонок оторопело.

— А ты в каком? — едко, вопросом на вопрос ответил Дергачев.

— Я… вообще-то… — упавшим голосом забормотал Мышонок. —А вы что, вдвоем хотите? А где? Только не в моем номере! — Она совсем растерялась и лепетала все подряд. —А вдруг Лисецкий про это узнает? — спохватилась она, вновь впадая в состояние ужаса.

— Перестань, идиот! — бросил я Дергачеву, уже злясь всерьез. — Он шутит, — объяснил я Мышонку. — Ты не правильно его поняла.

Мышонок не сводил с меня недоверчивых глаз, боясь утратить шанс на спасение.

— Нет, если нужно, — бормотал он. — Просто у меня в номере нельзя…

— Давай, давай, — поторопил я, заталкивая ее в отель.

Консьерж, как бывалый сообщник, подавал нам знаки из-за стойки. Я решил, что он нарывается на чаевые, и полез за деньгами.

— Какая женщина! — вдруг восхищенно ахнул Дергачев, уставившись куда-то в сторону.

Я повернулся и обомлел. В нескольких шагах от нас стояла Ирина Хасанова. В том самом военном костюме с серебряными пуговицами, в котором я увидел ее впервые.

У меня перехватило дыхание. Я успел заметить светлые волосы, падавшие на плечи, сияющие темные глаза, смеющийся яркий рот, и в следующую секунду она уже висела у меня на шее, повизгивая от восторга.

Я потащил ее к лифту, чуть не забыв ее небольшую дорожную сумку, стоявшую на полу.

— Короче, насчет Мышонка на тебя сегодня не рассчитывать?! — завистливо крикнул нам вслед Дергачев. Я забыл с ним попрощаться, а она — поздороваться.

— Я до смерти боюсь самолетов! Я летела полжизни! — восклицала она в лифте. —Я когда-нибудь придушу тебя на почве ревности! Рассказывай, негодяй, сколько раз ты мне тут изменял!

Я оторвался от нее и повернул ее счастливое лицо к зеркалу.

— Посмотри на себя! Ты считаешь, что таким красивым изменяют?

Она критически осмотрела сначала свое отражение, потом мое, перемазанное помадой, и ответила:

— Такие, как ты, всем изменяют!

— Похоже, — согласился я тщеславно и был наказан подзатыльником.

В номере она наспех разложила косметику и повесила в шкаф свои вещи.

— Ты покажешь мне город! — объявила она. —Я же здесь впервые!