Паутина

36

Проснувшись, даже не сразу поняла где нахожусь. В комнате стояла почти звенящая тишина, прерываемая только тихими трелями птиц за окном. Из-за зашторенных темными занавесками окон на пол падали тонкие косые лучи яркого солнца, которые дали понять, что пришло утро, а может и день. Открыв глаза, я несколько мгновений судорожно пыталась понять, где я, что со мной, а после навалились тяжелые, ужасающие воспоминания о минувшем вечере и ночи. Грубый голос. Удар по лицу, обжигающий кожу. Связанное тело. Тёплая, уютная одежда, ставшая символом ужаса и унижения.

Я судорожно втянула воздух, сердце дёрнулось, забилось в груди неровно, рвано.

Словно отталкивая всё это, сжалась в тугой, дрожащий комок под одеялом, пряча лицо, натягивая ткань до самого подбородка, будто она могла защитить, укрыть, сделать невидимой.

А потом, не выдержав, тихо завыла.

От ужаса. От безнадёги. От осознания, что всё это не сон.

Минута текла за минутой, но ничего не происходило. Я лежала на широкой, удобной кровати, окружённая звенящей тишиной, и, казалось, мир замер, будто мои похитители просто забыли обо мне. Не было ни голосов, ни шагов за дверью, ни намёка на движение в доме.

Когда поток слёз наконец иссяк, оставив после себя только воспалённые глаза, горький привкус в горле и тупую головную боль, я всё-таки заставила себя сесть и оглянуться.

Как и вечером, комната показалась на удивление уютной — слишком уютной для тюрьмы. Обстановка была минималистичной: только кровать, на которой я лежала, широкая, с дорогим анатомическим матрасом, кресло в углу у окна и низкий плетеный столик у кровати. На нем стояла жестяная кружка с водой, рядом — вторая, наполненная едва теплым кофе, который, судя по всему, принесли давно. На деревянной подставке лежал упакованный круассан. Ни большого стола, ни тумбочки, ни даже шкафа здесь не было. Всё выглядело так, словно эту комнату подготовили специально для меня — но не как для пленницы, а как для… гостьи?

Я сглотнула, обхватив себя за плечи, пытаясь отогнать нарастающую панику.

Постельное бельё оказалось новым, чистым, дорогим, пахло лёгким лавандовым ароматом, словно его только что достали из упаковки. Поверх одеяла меня кто-то укрыл ещё и пледом.

От этого осознания внутри будто что-то резко оборвалось.

Пока я спала, кто-то заходил сюда, принес кофе и плед.

Замерла, чувствуя, как холодок пробежался по позвоночнику.

Сердце заколотилось быстрее, в голове вспыхнула страшная догадка, от которой меня тут же кинуло в озноб. Паника с новой силой захлестнула грудь, дыхание стало рваным, прерывистым.

Но я заставила себя остановиться. Заставила не поддаваться панике, а сосредоточиться на ощущениях. Прислушалась к своему телу, к каждой клеточке, к каждому сигналу, которое оно могло мне дать.

Кроме боли в лице — там, где вчера ударил Василий — и жжения на запястьях от натёртых верёвкой ссадин, не было ничего. Ни ломоты в мышцах, ни странных следов, ни ощущения, что со мной сделали что-то… ещё.

Я сглотнула, кутаясь в одеяло, стараясь успокоится.

Осторожно опустив босые ноги на теплый, приятный деревянный пол, ощутила легкий сквозняк. Взгляд скользнул по комнате, и я заметила, как на одном из окон занавески едва заметно трепетали от ветра. Именно через это окно доносились приглушенные звуки с улицы.

Старясь ступать почти бесшумно, подошла к окну и чуть приоткрыла занавески, сердце на секунду дернулось от радости — если окно открыто, то можно и сбежать. Но радость угасла так же быстро, как и появилась — на окнах стояли серьезные металлические решетки. Я могла открыть окно нараспашку, но вот пролезь через него точно не смогла бы.

Закрыла глаза, прислонившись спиной к деревянной стене.

Внезапно с улицы до меня долетел потрясающий аромат жарящегося на углях мяса, настолько яркий, настолько аппетитный, что я едва не застонала от неожиданного голода. В животе громко заурчало, рот мгновенно наполнился слюной. Машинально провела языком по губам, поняв, что последний раз ела больше двенадцати часов назад.

Но дело было не только в голоде.

Этот запах был… неправильным. Не то чтобы он не принадлежал этому месту — он не принадлежалмоему миру.

Голова закружилась от воспоминаний.

Август. Тёплый, душный, золотистый.

Папа и мама, бабушка, с охапками свежей зелени, накрывающая на стол. Весёлый смех, звонкие крики. Дашка и Лена, визжащие от восторга, брызгающие друг на друга водой из садового шланга. Запах мяса, дымок, поднимающийся над мангалом.

Да, тогда я ела шашлыки в последний раз — в тот счастливый, беззаботный август, когда всё ещё было просто, когда я жила в мире, где не существовало ни похищений, ни боли, ни страха. Где были только семья, друзья, тёплые вечера и запах дыма от костра.

В Центре питание было строгим, сбалансированным, рационально выверенным. Особенно Ирина тщательно следила за моим рационом, когда я неожиданно начала стремительно набирать вес. Никаких жареных блюд, ничего вредного, никакого лишнего сахара или соли — только полезные, проверенные продукты, которые должны были поддерживать организм в идеальном состоянии.

Осторожно коснулась занавески, на этот раз не только из-за сквозняка, а с намерением разглядеть больше. Приподняла ткань чуть выше и замерла, наблюдая за видом за окном.

Передо мной открылся довольно большой сад, но его состояние сразу бросалось в глаза. Он не был аккуратным, ухоженным, выверенным, как те, что я видела в журналах или фильмах. Напротив — сад выглядел почти диким, запущенным, будто здесь никто не занимался растениями уже долгие годы. Деревья росли хаотично, разбрасывая свои ветви в разных направлениях, кусты разрастались свободно, не ограниченные ни бордюрами, ни чьей-либо заботой. Среди всего этого буйства кое-где проглядывались цветущие клумбы — словно кто-то когда-то пытался привести сад в порядок, но потом просто оставил его на волю природы.

За садом угадывалась небольшая еловая роща, густая и тёмная, её кроны смыкались воедино, создавая впечатление естественного барьера. Однако заборов или каких-либо иных преград я не увидела. На секунду внутри вспыхнула слабая искра надежды — если нет ограждений, значит, в теории, можно выбраться. Если бы только я могла…

Но самым неожиданным оказалось другое. Немного подальше от меня, в добротной, но нуждающейся в легком ремонте беседке стоял мужчина в легкой футболке и серых спортивных штанах и жарил то самое мясо от одного запаха от которого у меня снова закружилась голова. Он стоял ко мне в пол оборота, и я отлично разглядела точенный профиль лица Роменского. Он двигался размеренно, спокойно, переворачивая шампуры, не спеша, как будто находился у себя дома, наслаждаясь обычным субботним вечером.

Я резко отпрянула от окна, испугавшись, что он почувствует мой взгляд. Сердце бешено застучало о ребра. Через минуты три, восстановив дыхание, я снова осторожно выглянула в окно.

Теперь он стоял спиной ко мне, навалившись на перила. Лица я разглядеть не могла, но вся его поза была спокойной, почти расслабленной. Этот человек, растоптавший мою жизнь, сейчас просто отдыхал!

Меня снова охватил озноб. Задернув занавеску, я прошлепала к кровати и снова забралась под одеяло, дрожа всем телом, как осиновый лист. Обыденность картины за окном показалась мне какой-то сюрреалистичной, ненормальной, как и все в моей жизни.

Однако на этот раз долго лежать мне не дали.

Послышался легкий скрип ключа в замке, и двери комнаты распахнулись. На пороге стоял Василий, быстро оббежавший комнату глазами.

Я инстинктивно сжалась в комочек и постаралась почти отползти от него в дальний угол кровати. От страха потемнело в глазах.

Он же молча прикрыл за собой дверь, пододвинул кресло ближе и сел, глядя на меня своими острыми, цепкими глазами.

— Проснулась? Это хорошо, голубка. Надеюсь, наконец-то выспалась….сон, в твоем случае — одно из самых важных составляющих.

От его голоса, спокойного, доброжелательного, но при этом ледяного, у меня внутри всё сжалось в паническом комке. Он говорил ровно, без лишних эмоций, но именно эта контролируемая, хладнокровная манера заставляла дрожь пробегать по телу сильнее, чем если бы он кричал или угрожал.

— Итак, — его голос был таким же ровным, почти ленивым, как будто он не беседовал с пленницей, а раздавал какие-то бытовые указания. — Судя по всему, сейчас ты меня услышишь лучше, чем вчера, поэтому поясняю правила. Дважды повторять не стану — запоминай с первого раза.

Я вцепилась пальцами в покрывало, стараясь сосредоточиться на дыхании, на чём-то конкретном, чтобы не поддаться нахлынувшему страху.

— Никто здесь тебя и пальцем не тронет… если будешь слушаться. Поняла?

Я начала мысленно повторять медитативную технику, которой нас обучали в Центре, медленно считая вдохи и выдохи. Это было моё единственное оружие, моя единственная возможность удержаться на грани, не сорваться в хаос паники.

— Не поняла… — его голос изменился, стал раздражённо-тяжёлым, а в следующий момент меня резко схватили за шкирку, словно котёнка, дёрнув вверх, приподнимая с кровати.

Я вскрикнула, инстинктивно вцепившись пальцами в его запястье, но его хватка была железной, не оставляя мне даже шанса вырваться. Сердце заколотилось в бешеном ритме, дыхание сбилось. Я ощутила, как под его пальцами напряглась кожа на шее, холодный страх пронзил позвоночник.

А затем, также резко, он отпустил меня, и я тяжело осела обратно на кровать.

— Повторяю ещё раз: правил ты нарушать не будешь, ясно?

Я всё ещё ощущала на себе его хватку, словно от неё остались невидимые ожоги. Горло перехватило, дрожь пробежала по телу, но я быстро кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Вот и умница, — его голос снова стал спокойным, почти учтивым, как будто ничего не произошло.

Я тяжело сглотнула, ощущая, как страх впивается в рёбра, сжимая лёгкие, как холодная змея.

— Значит так, — продолжил он, по-прежнему невозмутимо, будто всё происходящее было частью какого-то чётко выверенного плана. — Если я с тобой разговариваю, ты мне отвечаешь. Поняла?

Я снова закивала.

— Хорошо. Попытаешься сбежать — пожалеешь. Попытаешься что-то с собой сделать — пожалеешь, попытаешься причинить вред мне…. Ну ты поняла. Да?

— Д… да, — губы плохо меня слушались, но спорить с этим человеком было равносильно самоубийству.

— Вот и ладненько. Основные правила ты усвоила. Теперь поднимайся, пойдем обедать.

— К… куда? — тупо спросила я, продолжая трястись.

— На веранде поедим, — спокойно, безо всякой агрессии ответил он. — День хороший, теплый. Тебе нужен свежий воздух, а то вся синяя — краше в гроб кладут. Идешь?

Он поднялся с кресла и выжидательно посмотрел на меня, заставляя подняться на ноги.

— М… мне надо…. — я никак не могла совладать с ознобом и дрожью.

— Знаю, — кивнул он, — сейчас провожу. В уборной розовое полотенце — для тебя, там же есть и зубная щетка. Двери на защелку не закрываешь. Увижу, что заперлась — дверь взломаю, а умываться и гадить будешь в комнате в горшок, поняла?

Он открыл дверь комнаты, небрежным жестом указывая мне выход, и терпеливо ждал, пока я поднимусь. Я медлила, но понимала, что сопротивляться бессмысленно, и, с трудом взяв себя в руки, вышла в узкий коридор. Он был простым, без излишеств, отделанный деревом, с тёмными дверями по обе стороны.

С одной стороны коридор выводил в просторную кухню, откуда уже доносился слабый аромат кофе и чего-то хлебного, с другой — в небольшую, но чистую уборную. Я замешкалась, ожидая, что он пойдёт следом, но Василий остался снаружи, наблюдая за мной с безмятежным выражением лица.

Двери я не закрыла, понимая, что это бесполезно, просто прикрыла, стараясь хоть как-то прийти в себя. Быстро умылась, стирая с лица остатки слез, глянула в зеркало и поразилась своей бледности — почти прозрачности. На стене действительно висели полотенца, как и сказал Василий. Но одно из них, большое, пушистое, розового цвета, было совершенно новым.

Я машинально потянулась к нему, провела пальцами по мягкой ткани. Оно пахло свежестью, ни разу не было использовано, и, что самое странное, выглядело так, будто было куплено специальнодля меня. На стеллаже около зеркала стояли дорогие средства ухода. Пенка для умывания, женский крем для лица, даже специальная расчёска с натуральной щетиной. Всё идеально новое, всё известных брендов, дорогое и качественное, ни один из этих предметов не выглядел случайным.

Закрыла глаза, выравнивая дыхание, как учил Макс, а после поняла — ни к одному из этих средств не прикоснусь.

В двери легонько постучали, показывая, что пора выходить. Не испытывая терпение моего проводника, я поспешно вышла из ванной и последовала за ним на залитую теплым солнечным светом веранду, где уже ожидал накрытый стол, с тем самым мясом, аромат которого я почуяла из своей комнаты.

Роменский ждал нас на веранде, молча глядя в сторону дальнего леса. Он опирался локтями на высокие перила, слегка склонив голову, и выглядел так, будто был погружён в собственные мысли. Солнечный свет выхватывал отдельные пряди из его тёмных волос, но даже в этой тёплой обстановке он казался отстранённым, чужим.

При виде него внутри меня снова всё сжалось, ступор накрыл с новой силой. Но Василий мягким, но уверенным движением подтолкнул меня к столу, заставляя сесть. Я села механически, не осознавая даже, как двигаюсь.

Передо мной тут же появилась тарелка.

Запах еды резко ударил в нос, напоминая, насколько я голодна. На тарелке лежали куски сочного, свежеприготовленного мяса, аккуратно нарезанные на небольшие дольки, свежая зелень и ломтики овощей. Всё выглядело так, будто кто-то позаботился не только о вкусе, но и о том, чтобы еда выглядела аппетитно.

Роменский сел напротив, не говоря ни слова.

Я украдкой взглянула на него и снова удивилась. В его лице читалась усталость, даже лёгкая бледность. Он выглядел замкнутым, хмурым, но не было в нём ни триумфа, ни злорадства. Молча кивнул мне, здороваясь, и положил себе мяса.

Василий сел между нами, как бы огораживая нас друг от друга, положил еды и быстро приступил к обеду, раньше остальных.

Я опустила глаза на стол и обнаружила, что вместо столовых приборов передо мной лежит только ложка. Ни ножа, ни вилки мне не дали. Глаза заволокло жгучими слезами унижения.