Павел Дыбенко. Невероятные приключения уголовника и революционера

Глава тринадцатая Падение с Олимпа

Что же произошло вслед за статьей В.И. Ленина? Согласно одной из версий, отряд Дыбенко во главе со своим бравым командиром демонстративно проигнорировал распоряжение предсовнаркома прибыть к нему, а рванул в неблизкую тыловую Самару. На самом деле Дыбенко все же выполнил приказ В.И. Ленина и явился к нему в Петроград. Там он обнаруживает целый ряд влиятельных лиц, настроенных оппозиционно к ленинским планам подписания мира с Германией. Это ободряет его, и Дыбенко решает попытаться встать в открытую оппозицию Ленину. Дыбенко в Петроград прибыл не один, а вместе со своими матросами, которые сразу же начали безобразничать, ну, а пьянствовать они и не прекращали. Несмотря на эту демонстративную вакханалию, трогать ни Дыбенко, ни дыбенковцев Ленин в тот момент не мог. Если бы он только попытался надавить на Дыбенко, тот сразу бы поднял на ноги всю питерскую и кронштадтскую «братву». Выход для Ленина был один — как можно быстрее бежать из Петрограда не только от приближающихся немцев, но и из-под матросской опеки туда, где можно было бы чувствовать себя в безопасности от «альбатросов революции», которые с каждым днем становились все более и более неуправляемыми.

Впрочем, в те дни Ленину было совсем не до позорно сдавшего Нарву Дыбенко. Дело в том, что немцы, взяв Нарву, объявили большевикам 48-часовый ультиматум — или принятие мира на германских условиях, или дальнейшее наступление на Петроград и юг России. 23 февраля 1918 года, в условиях германского ультиматума, прошло экстренное заседание ЦК РСДРП (б). Ленин требовал немедленного заключения мира на всех германских условиях, пригрозив в противном случае подать в отставку, что фактически означало раскол партии. Под влиянием этой угрозы Троцкий, несмотря на отрицательное отношение к мирному договору, выразил свою солидарность с Лениным. Несмотря на это партия оказалась на грани раскола. Лидер «левых коммунистов» Бухарин заявил, что он против мира с немцами и объявил о своём выходе из состава ЦК и сложил с себя обязанности редактора «Правды». Его поддержали члены ЦК М.С. Урицкий, Г.И. Ломов (Оппоков) и А.С. Бубнов. В ходе голосования большинством в 7 голосов против 4 при 4 воздержавшихся было все же принято историческое решение о подписании Брестского мира. За договор проголосовали В.И. Ленин, Я.М. Свердлов, И.В. Сталин, Г.Е. Зиновьев…, воздержались: Л.Д. Троцкий, Ф.Э. Дзержинский. Вместе с тем ЦК единогласно постановил «готовить немедленную революционную войну».

24 февраля Ленину с огромным трудом, 126 голосами против 85 при 26 воздержавшихся, удалось продавить свое решение через ВЦИК.

3 марта в Брест-Литовске мирный договор с Германией был подписан. Помимо огромных территориальный потер и репараций, Россия обязывалась демобилизовать свою армию и флот. Что касается Балтийского флота, то он должен был быть выведен из своих баз в Финляндии и Прибалтике, Черноморский же флот со всей инфраструктурой и вовсе передавался Германии.

6-8 марта 1918 года на VII экстренном съезде РСДРП (б) Ленину также удалось «продавить» ратификацию Брестского мира. 10 марта В.И. Ленин и другие члены правительства покидают Петроград и переезжают в Москву, которая отныне становится столицей Советской России.

Разумеется, в советское время о причине переезда правительства из Петрограда в Москву писали, что это было сделано исключительно во избежание немецкой угрозы. На самом деле реальна угроза от немцев к тому времени уже была не так уж серьезна, так как «пахабный» Брестский мир с Германией был к этому времени заключен. Но если угроза, таким образом, почти миновала, ей на смену пришла другая — матросская.

Бежать же правительству можно было только в Москву, имевшую статус второй столицы. Переезд правительства в Москву (а по существу, бегство) был осуществлен в величайшей тайне от всех и, прежде всего, от матросов. Для охраны правительства в дороге был нанят за золото небольшой отряд латышей, Однако матросы о бегстве Ленина из-под их опеки все же прознали.

Надо же такому случиться, что как раз в эти дни покровительница и заступница Дыбенко Коллонтай тоже попала в опалу, да еще в какую! Не разобравшись в ситуации, она публично выступила против Брестского мира, за что мгновенно лишилась поста наркома, была выведена из ЦК партии, лишившись своего влияния в руководстве. Вспоминая Коллонтай в эти дни, Жак Садуль (1) написал: «Весталка революции, она бы желала поддерживать пламя максималистских идеалов во всей чистоте. Она безрассудно бросилась в оппозицию, яростно критиковала жестокие меры, предпринятые товарищами против анархистов, негодовала из-за уступок умеренной и буржуазной оппозиции, ежедневно допускаемых правительством».

1).ПРИМЕЧАНИЕ Жак Садуль (1881–1856 гг.) — капитан французской армии, в 1917 году служил военным атташе при французской военной миссии в Петрограде. После октября 1917 года сблизился с большевиками, вступил в РСДРП (б). Позднее работал в Коминтерне. Поэтому в непростой для Дыбенко ситуации, Коллонтай ничем помочь своему Павлуше не могла. По странному стечению обстоятельств и Дыбенко, и Коллонтай почти одновременно лишились своих наркомовских портфелей. Еще вчера всесильная парочка сразу же потеряла все. Однако Коллонтай все еще пыталась спасти ситуацию. Дыбенко она телеграфировала: «Отвечаю тебе на вопрос о выходе из Совета Народных Комиссаров, заявление сейчас не подавай. пока не побываешь в Гельсингфорсе и не наладишь здесь свои дела. Мое впечатление, что твое присутствие многое сгладило бы и наладило бы.» Это означало, что вначале Дыбенко должен заручиться поддержкой матросов в Гельсингфорсе, и только после этого писать бумагу о выходе из состава Совнаркома, чтобы Ленин и все остальные поняли, что матросы Дыбенко не сдадут, а поняв, пошли на попятную.

Что касается, тайного бегства правительства в Москву, то оно еще больше испугало влюбленных. Было очевидно, что отныне все важные дела в государстве будут решаться исключительно в Москве. Питер низводился до ранга обычного губернского города. Теперь, чтобы влиять на ситуацию и бороться за власть, следовало находиться не в опустевшем Смольном, а в Кремле.

Ленин же, прибыв в Москву, быстро пришёл к пониманию того, что триумвират, управлявший комиссариатом военных дел, в составе Крыленко, Подвойского и Дыбенко, не сумел справиться с задачей создания регулярной армии. При этом и Крыленко, и Подвойский являлись верными сторонниками Ленина. Единственным членом триумвирата с «левыми» взглядами был Дыбенко, к фрондировавший по любому поводу, в особенности же относительно Брест-Литовского договора. Ленин объявил, что триумвират недееспособен, так как придерживается левых взглядов на военную организацию, которые он не одобряет. После этого Ленин принял решение — Троцкому поменять портфель наркома иностранных дел на место председателя высшего военного совета.

О секретном переезде правительства в Москву Дыбенко проболтался комендант Смольного матрос П. Мальков. Он же сообщил, что Ленин распорядился матросов в охрану правительственного поезда не назначать, а поручить это дело латышским стрелкам. Новость возмутила Дыбенко. Он приказал отправить для сопровождения правительственного поезда отряд матросов во главе со своим старым сослуживцем матросом В. Мясниковым. На это Мальков заявил, что Ленин будет против кандидатуры Мясникова, зная его близость к Дыбенко. Тогда Дыбенко предложил матроса Н. Антропова с минзага “Амур”. Ленин об Антропове ничего не слышал, т. к. тот только вернулся из Рыбинска, где подавил контрреволюционный мятеж. В помощь Антропову был придан близкий к Троцкому “черный гардемарин” Иван Кожин. Матросов в “секретный отряд” набрали из “Северного летучего морского отряда” и остатков “приватизированного “Дыбенко 2-го Балтийского экипажа. Среди прочих был зачислен в “секретный отряд” и будущий известный писатель-маринист матрос Всеволод Вишневский.

Между тем Бонч-Бруевич распространил слух, что правительство перебирается на Волгу. Поверив в этот слух в Самару и Ярославль двинулось несколько матросских эшелонов, чтобы успеть там занять свое “место под солнцем”.

Что касается “секретного отряда”, то когда он прибыл на Московский вокзал, оказалось, что в охрану правительственного поезда уже вступили латыши, а потому народные комиссары в матросах не нуждаются. Разразился скандал, едва не кончившейся перестрелкой. Матросы не желали отдавать латышам своих подопечных и грозились отбить комиссаров силой.

Так как, Дыбенко и Коллонтай уже практически отстранили от руководства наркоматами, на поезд Ленина они не попали. Это не помешало Павлу Ефимовичу приехать на вокзал и прямо на перроне в ультимативной форме потребовать от Ленина замены латышей на матросов. Но Ильич устоял. Он проигнорировал требование Дыбенко и молча скрылся за спинами латышских стрелков.

Едва же поезд дал ход, матросы попытались остановить его силой. Произошло вооруженное столкновение между ними и оставленным на вокзале отрядом латышей. В результате перестрелки было убито несколько матросов, среди них и давний сослуживец Дыбенко Василий Мясников.

Перестрелкой на Московском вокзале дело не ограничилось. После боя с латышами, матросы захватили один из эшелонов и бросились вдогонку за Лениным. “Комиссарский поезд” они догнали на станции Малая Вишера. В историю этот эпизод вошел под названием “инцидент на станции Малая Вишера”. Окружив поезд, полупьяные матросы стали требовать, чтобы Ленин вышел к ним и объяснил свое нехорошее поведение. Ленин благоразумно не вышел. Тогда разъяренные матросы решили взять поезд штурмом. Железнодорожникам, чтобы те не выпустили “комиссаров”, пригрозили расстрелом. Положение спас В.Д. Бонч-Бруевич. Он вышел к матросам. Вместе с Бонч-Бруевичем встали матросы-большевики П. Мальков и М. Цыганков, заблаговременно взятые Бончем в поезд. Вид матросских тельняшек несколько разрядил обстановку.

— Граждане матросы! — сказал Бонч-Бруевич. — К сожалению, Ленин сейчас очень занят, но он обязательно выйдет к вам позже. Пока же, чтобы вы не скучали, Ильич дарит им цистерну со спиртом!

Данную цистерну мудрый Бонч-Бруевич предусмотрительно прицепил к хвосту состава еще в Петрограде. На этом инцидент собственно и закончился. Матросы отцепили цистерну и быстро перепились, а правительственный поезд, тем временем, рванул на всех парах в Москву.

Из воспоминаний дочери В.Д. Бонч-Бруевича: “Организация переезда правительства была поручена моему отцу Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Приходилось соблюдать большую осторожность. Правительственный поезд отправлялся с Цветочной платформы Октябрьской железной дороги (бывшей Николаевской), ночью, в темноте. Наш состав должен был идти вторым, между двумя поездами, отправлявшимися с сотрудниками и имуществом аппарата Совнаркома с бывшего Николаевского вокзала. Отъезжали без гудков и свистков, в полной тишине. Латышские стрелки из Смольного охраняли поезд. В вагоне, в котором ехали Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Мария Ильинична, собирались их ближайшие товарищи, пили чай, вели разговоры. На рассвете мы остановились на станции Малая Вишера. Рядом стоял поезд с матросами. Некоторые были анархически настроены и пытались помешать движению нашего поезда. Михаил Дмитриевич Цыганков, сотрудник и помощник Владимира Дмитриевича, сам бывший моряк, вместе с отцом унял расходившихся матросов, убедил их вернуться в теплушки. Инцидент был улажен, мы миновали Малую Вишеру. Большинство находившихся в нашем поезде спали и не знали об этом происшествии, даже Демьян Бедный, ехавший с нами в одном купе”. Разумеется, маленькая девочка не могла понять всего драматизма ситуации, но внешнюю сторону конфликта увидела даже она.

Что касается матросов отряда Антропова, то очухавшись от попойки, и поняв, что их обманули, они бросились в погоню за сбежавшими комиссарами, но опоздали. Ленин был уже в Москве. Прибывший вслед за правительством “секретный матросский отряд” (основу которого, как мы помним, составляли главные “герои революции" — матросы 2-го Балтийского экипажа), поняв, что в Москве им диктовать свои претензии комиссарам будет намного сложнее, чем в Петрограде, потребовали от власти хотя бы признания своих революционных заслуг и привилегий. Эти требования были на руку Дыбенко, который вел, в данном случае, собственную игру. Именно поэтому, находившийся в Петрограде Дыбенко, немедленно переименовал несостоявшийся “секретный отряд” в “Береговой морской отряд при Народном комиссариате по морским делам”. По существу Дыбенко официально учредил свою личную гвардию в Москве, не подчиненную никому кроме него. Очень скоро эта гвардия ему очень пригодится.

Что касается В. И. Ленина, то он на этот раз не собирался прощать Дыбенко его прегрешений, решив навсегда покончить с ним, как с оппозиционной политической фигурой. Поэтому, почти сразу, по прибытии в Москву, Ленин провел специальное заседание Совнаркома, где официально предъявил Дыбенко обвинения в пьянстве, анархизме, дезертирстве и “в приверженности либертарианским идеям” (т. е. в левом уклоне). Отметим, что на этом заседании среди иных присутствовали: Крыленко, Троцкий, Раскольников и Сталин.

Из постановления заседания: “Принимая во внимание наличие достоверных и определённых случаев, которые следствие не могло опровергнуть, вроде наличия фактов пьянства, происходивших с позволения Дыбенко, мы — Совет народных комиссаров, приказываем:

1. Продолжить следствие.

2. Дыбенко временно (до окончания следствия) освободить от должности народного комиссара Военно-морского флота.

3. Обязанности народного комиссара Военно-морского флота передать товарищу заместителю."

Тогда же В.И. Ленин и В.Д. Бонч-Бруевич направили телеграмму Ф.Э. Дзержинскому: «В свете информации, бросающей тень на народного комиссара Военно-морского флота Дыбенко, учитывая крайне серьёзные обвинения, выдвинутые против него, в связи с военной операцией под Нарвой в борьбе с немецкими войсками, Президиум и Центральный исполнительный комитет партии приказывают Вам немедленно задержать комиссара Дыбенко и проинформировать президиум ВЦИК о его задержании. Особая комиссия по расследованию отвечает за это расследование с установлением вины народного комиссара Дыбенко и оценкой достоверности полученных нами заявлений. Мы приказываем держать всё дело в строжайшей тайне под вашу личную ответственность». Телеграммой было приказано немедленно переправить Дыбенко в Москву — за самовольное оставление его подразделением военной позиции под Нарвой. В это время в Петрограде Дыбенко, осознавая, что его могут освободить от обязанностей председателя правления народного комиссариата флота, “ушел в тину”, не отвечая ни на один призыв. Ехать в Москву и предстать перед судом, в конце концов, Дыбенко уговорили мичман Павлов и Коллонтай. Аргументы Коллонтай были следующими: «Никоим образом этот военный трибунал не признает тебя виновным в чём-либо, кроме твоей любви к свободе русского народа».

Вместе с верным матросским отрядом мичмана Павлова, в сопровождении Коллонтай, Дыбенко через пару дней прибывает в Москву. Зачем двинулись Дыбенко и Коллонтай в Москву, да еще в окружении тысячного отряда вооруженных матросов? Для того, только для того, чтобы потребовать у Ленина восстановить их в прежних должностях и наглядно продемонстрировать, что никакие переезды не спасут правительство от матросского диктата и контроля. При этом, покидая Петербург, Дыбенко подстраховался у матросов Балтики, что те его поддержат, а если будет надо, то даже открыто выступят против Ленина и его окружения.

Впрочем, Ленин тоже подстраховался, призвав в Москву отряд матросов под началом Ф.Ф. Раскольникова, который, должен был бы стать противовесом дыбенковцам. Помимо этого большевики активно продолжали переговоры с латышскими стрелками. Дело в том, что латышские полки сохранили полностью свою дореволюционную организацию и офицеров, а потому были в боевом отношении на голову выше всех полупартизанских матросских отрядов. К тому же латыши были вне политики, их интересовала только материальная сторона вопроса. А потому именно они куда лучше подходили на роль преторианской гвардии, чем обнаглевшие от своей безнаказанности матросы. Однако переговоры с латышами шли непросто, так как те запрашивали за свои услуги немалые деньги, которых у правительства тогда просто не было.

Любопытно, что, по приезде в Москву, Дыбенко с Коллонтай направились в гостиницу, где разместились члены правительства. В силу царившей неразберихи, их вначале пустили, но уже спустя два дня самозванцы были изгнаны.

Народный комиссариат по морским делам и Главный штаб военноморского флота в те дни был размещен на Воздвиженке, в особняке бывшего нефтяного магната Ш. Ассадулаева. При этом, прибыв в Москву, Дыбенко, как ни в чем не бывало, занял кабинет наркома. У подъезда он приказал повестить красный флаг с придуманной им абревиатурой “СФРР” (Свободный Флот Российской Республики). Сам Дыбенко разместился неподалеку в лучшем номере гостиницы “Лоскутная”, которую велел переименовать в “Красный флот”. В вестибюле (на всякий случай) он приказал поставить пулемет и усиленный матросский караул. Где разместился тогда свой основной отряд Дыбенко автору неизвестно, но помимо него у Дыбенко имелись и личные телохранители — 47 лично преданных ему здоровенных матросов. Телохранители квартировали рядом с Дыбенко, готовые всегда защитить своего вожака.

14 марта в Москве начал работу 4-й чрезвычайный съезд Советов. На нем предстояло утвердить положения Брестского мира. С основным докладом о ратификации мирного договора выступил В.И. Ленин, затем развернулась дискуссия. Страсти на съезде разгорелись нешуточные. Часть делегатов выступила против ратификации. Среди выступивших против заключения мира были и Коллонтай с Дыбенко. Обиженные на Ленина, они решили показать, что тоже чего-то стоят, и откровенно перейдя в лагерь левых эсеров. Однако и на этот раз влюбленные просчитались. Большинством 724 голосов против 276 и при 118 воздержавшихся съезд 15 марта утвердил написанную Лениным и предложенную большевистской фракцией резолюцию, о ратификации Брестского договора. Газета «Новая жизнь» 16 марта 1918 года писала, что на съезде особо рьяно выступал против Брестского мира Дыбенко, призывая организовывать партизанские отряды для борьбы с немцами. Впрочем, Дыбенко уже никто не слушал. Нарва напрочь уничтожила его авторитет.

А в заключительный день съезда Ленин занялся и влюбленными оппозиционерами. Он не скрывал, что разочарован в Коллонтай.

— Я нахожу сложным доверять женщине, которая путает свою политическую деятельность с личными отношениями! — якобы, сказал вождь российской революции.

Первым делом было документально оформлено снятие Коллонтай со всех ранее ею занимаемых постов. Потом взялись и за Дыбенко. Делегаты рассмотрели вопрос о его преступлениях перед революцией. В ответ на это Дыбенко заявил о сдаче поста наркома, с которого он был уже и так снят. Вел он при этом себя весьма развязано. Такое поведение возмутило делегатов. Прозвучали предложения о революционном суде над зарвавшимся анархистом и даже о его расстреле. Лев Троцкий требовал проведения показательного процесса над Дыбенко за дезертирство и преступное легкомыслие, граничившие с предательством. Отметим, что едва было заведено дело на Дыбенко, то самым горячим обличителем «матросского наркома» стал Федор Раскольников, обвинивший своего недавнего приятеля в пьянстве, моральном разложении и «спаивании» матросов-балтийцев ради «обретения дешевой популярности». Что стояло за этим поступком Раскольникова, мы не знаем. Возможно, он на самом деле горел праведным гневом на отступника. Возможно, ревновал Дыбенко к его популярности у матросов. А может, он не мог простить бородатому матросу, что тот увел у него из под носа Коллонтай.

Но призывы Расколькникова к расправе над Дыбенко повисли в воздухе. Дело в том, что на улице Дыбенко ждали полсотни вооруженных до зубов и не слишком трезвых матросов, а неподалеку в полной готовности располагался и весь «летучий» отряд мичмана Павлова. Что касается матросского отряда самого Раскольникова, тодыбенковцы там уже провели определенную работу и раскольниковцы обещали хранить нейтралитет. Поэтому трогать Дыбенко было, по-прежнему, опасно. Чтобы как-то выйти из создавшейся непростой ситуации, разбирать «дело Дыбенко» было поручено Совнаркому. Но и комиссары не знали, что им делать с дезертиром-бунтарем, а потому пять раз рассматривали вопрос о Дыбенко на своих заседаниях, не придя единому мнению.

Не сидел без дела и сам Дыбенко. Уже 17 марта он выступил перед матросами своего отряда и матросами других находившихся в Москве отрядов, призвав их к выступлению против решения съезда и к протестам против назначения Троцкого наркомом военных и морских дел. После этого о поддержке Дыбенко заявили и матросы дотоле преданного правительству отряда Раскольникова. Матросская солидарность оказалась для братишек важнее солидарности партийной. О поддержке матросов заявили и московские анархистские отряды, лояльно отнеслись к демаршу матросов, а так же левые эсеры. Обстановка сразу накалилась, так как за Дыбенко, неожиданно для большевиков, оказалась реальная боевая сила, совладать с которой в тот момент в Москве было некому.

Впрочем, большевики все же кое-что делать пытались. В тот же день 17 марта глава только что созданной Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) Ф.Э. Дзержинский приказывает арестовать Дыбенко за его прошлые «грехи» и подстрекательство к бунту матросов. Дзержинский обвинял Дыбенко и его матросов в многочисленных грабежах и даже… в попытке убить Свердлова. Дзержинский заявлял, что матросы угрожали покончить и с другими руководителями революции. Испытывая “отвращение к неумеренности матросов», Дзержинский угрожал «широко распространить информацию об аресте председателя Центробалта» и дошёл до утверждения, что «те, кто пытается освободить Дыбенко из заключения, должны считаться врагами и предателями народа». Разумеется, распоряжение «железного Феликса» так и осталось на бумаге. В реальности никто арестовывать Дыбенко не посмел.

Одновременно Совнарком обсуждал последствия «попытки» разрешения ситуации при вынесении краткой резолюции о «разоружении матросов». В разговоре с Жаком Садулем Коллонтай рассказала о своей встрече с Дзержинским, тот фактически приказал Коллонтай удержать Дыбенко и его матросов от «каких-либо возможных действий». Дзержинский закончил разговор, уверив Коллонтай, что он «желает избежать решительных шагов, допустимых для Всероссийской чрезвычайной комиссии».

Одновременно было назначено следствие, которое поручалось Николаю Крыленко, бывшему члену коллегии по военно-морским делам, члену следственной комиссии при ВЦИК Советов и недавнему сотоварищу Дыбенко. Крыленко уже сам имел печальный опыт общения с матросской «братвой» в Могилеве, а потому прекрасно понимал всю трудность своего положения.

Единственно, на что решился Крыленко, это обманом заманить Дыбенко в Кремль и там запереть его на несколько дней в подвале без пищи. Встревоженным матросам объявили, что их вожак скрылся в неизвестном направлении. Однако те не поверили. После этого матросы окончательно вышли из-под контроля правительства, и их мятеж мог начаться каждую минуту. Однако именно в это время Ленину удалось сговориться об оплате с латышами, и к Москве была подтянута полнокровная латышская дивизия. Вид мрачных и молчаливых латышей несколько охладил пыл матросов, но напряженности в ситуации не снял.

В те дни не сидела, сложа руки, и Коллонтай. Вначале она впадала в отчаяние. В своем дневнике Коллонтай откровенно писала, что думала «вместе взойти на эшафот» с любимым или поднять восстание матросов. Куда делась сразу вся ее коммунистическая идейность! Коллонтай передала в тюрьму Дыбенко записку, призывая его не падать духом: «Всей душой, всеми помыслами, всем — с тобой и за тебя, дорогой, любимый. Я желаю, чтобы ты знал, что я могу жить и буду жить только с тобой. Ты можешь высоко держать голову, никакая клевета не повредит твоей красоте, чистоте и благородству». Почти ежедневно Коллонтай посещала Ленина, Троцкого и даже Крупскую, чтобы та, как супруга, воздействовала на добрые чувства Ильича. Однако особого успеха миссия Коллонтай не имела. Циничный Троцкий прямо заявил ей, что с любовницами дезертиров ему говорить не о чем.

Ответом Коллонтай стали публикации в газетах, о том, что они с Дыбенко буквально на днях сочетались первым гражданским советским браком и она теперь его законная жена. По этому поводу сама Коллонтай впоследствии написала: «Мы соединили свои судьбы первым гражданским браком в России. Я и Павел решили так поступить на тот случай, если революция потерпит поражение, и мы вместе взойдем на эшафот. Гражданское бракосочетание стало единственно законным, а формальности были простыми. Я не намеревалась легализовать наши отношения, но аргументы Павла (если мы поженимся, то до последнего вздоха будем вместе) поколебали меня. Важен был и моральный престиж народных комиссаров. Гражданский брак положил бы конец всем перешептываниям и улыбкам за нашими спинами…»

Пикантность решению Коллонтай придавало то, что именно она больше всех ранее доказывала буржуазность и порочность института брака и была яростным адептом свободной пролетарской любви. Но едва жизнь коснулась ее лично, как она напрочь забыла обо всех своих теориях, во имя того, чтобы спасти любимого человека.

Многим позднее, когда отношения Коллонтай и Дыбенко уже изживут себя, она признается, что на самом деле никакой регистрации брака не было. Коллонтай просто обманула товарищей партийцев, опубликовав сообщение о несуществующем браке. Впрочем, обман этот был шит белыми нитками, так как все прекрасно знали, что жених в момент регистрации брака сидел в тюрьме.

Говорят, что когда новость о первом советском браке дошла до Ленина, вождь отнесся к этому достаточно иронично, якобы, сказав:

— Самым страшным наказанием для этих новобрачных будет сохранение супружеской верности — хотя бы в течение года.

При всем, при том, должный эффект публикация Коллонтай произвела. Помимо этого Коллонтай заверила всех, что Дыбенко после освобождения не сбежит из Москвы, а будет регулярно являться на все допросы, и что самое главное, дала «большевистское слово» за себя и за супруга, что никаких антиправительственных выступлений со стороны матросов больше не будет. После этого Дыбенко и был, якобы, освобожден.

Но это лишь одна из версий освобождения Дыбенко. Согласно другой версии, которой придерживается автор книги «Записки о большевистской революции» Жак Садуль, Дыбенко освободили совсем не из-за стенаний Коллонтай, а только после ультиматума матросов. Братишки заявили, что если Дыбенко не будет освобожден в течение 48 часов, они откроют огонь из орудий по Кремлю и начнут террор против всех большевистских лидеров без разбора. Одновременно, бросив Северный фронт, в Москву направилось и несколько отрядов матросов с намерением обеспечить освобождение Дыбенко. На станции Бологе их остановили и сказали, что все будет решено мирно и без них. Тем не менее, матросы заявили, что обстреляют и захватят Кремль, а потом прикончат и Ленина с Троцким, если Дыбенко не будет освобождён или же будет подло убит. Матросы потребовали освобождения Дыбенко под свою ответственность и назначения нового суда, половину состава которого составят матросы. После долгих препирательств и переговоров, получив клятвенные заверения, что Дыбенко будут непременно освобожден, матросы все же повернули обратно.

Одновременно пришла и не менее тревожная телеграмма из Кронштадта, в которой было заявлено, что балтийцы отказываются принимать Троцкого, как своего начальника и выполнять его приказы, пока эти приказы не будут заверены подписью Дыбенко. Вслед за Кронштадтом прореагировали и черноморцы. ЦК Черноморского флота заявил, что полностью поддерживает Балтийский флот, требует немедленного освобождения Дыбенко из — под ареста, а так же направления его «для работы» на Черноморский флот. Пришло сообщение и с Украины от матроса Железнякова, который заявил, что в случае ареста его друга, он двинет с Украины отряды матросов-анархистов на Москву.

Поэтому на самом деле в освобождение Дыбенко главную роль сыграла не брачная афера Коллонтай, а боязнь матросского мятежа. Коллонтай только помогла большевицкому руководству сохранить в данной ситуации лицо.

В столь дружном и быстром демарше “братвы” против советской власти, дело было не столько в самом Дыбенко. На тот момент именно Дыбенко (как первый в истории матрос ставший министром!) олицетворял степень матросского влияния на большевиков и оценку их вклада в октябрьские события в Петрограде. Арестом лидера, матросам указывали на их место у порога. Это никак не могло понравиться. Матросы уже вкусили сладость своего влияния и значимости и уступать завоеванное не собирались.

Как бы то ни было, но 25 марта Дыбенко выпустили «на поруки». Братва встретила освобождение своего лидера криками «ура», пальбой в воздух и, конечно же, грандиозной пьянкой с драками и грабежами, которая длилась двое суток.

После освобождения Дыбенко сделал заявление для прессы: «Мое революционное сознание не позволяет мне оставаться пассивным, когда со стороны и внутренних, и внешних врагов существуют угрозы всему тому, что мы завоевали такой кровью. Я обещаю явиться в суд и отвечать перед судьями и перед народом».

Впрочем, на суд Дыбенко не явился, а наоборот внезапно исчез из Москвы. Вскоре он объявляется в Орле у своего брата Федора, который был там одним из руководителей местного Совета (определенный туда по рекомендации А. Коллонтай). Быстро поняв, что в Орле близок фронт, и делать там нечего, Дыбенко развернул свой эшелон на Самару. В газетах тех дней писали о похищении Дыбенко 700 тысяч рублей казенных денег и о погромах его отряда на железнодорожных станциях.

После ареста П.Е. Дыбенко в 1938 году на допросе 15 мая дошла очередь и до событий 1918 года:

"Вопрос следователя: Вы были арестованы?

Ответ Дыбенко: Да, еще до прибытия Павлова с отрядом в Москву, я был арестован. Мичман Павлов, узнав от Коллонтай о моем аресте, предъявил требование от имени отряда моряков о моем освобождении, и отказался выступить на калединский фронта, несмотря на соответствующее распоряжение правительства. Опасаясь суда и расстрела, я, по приказу Свердлова, вынужден был написать записку Павлову, указав ему, что если отряд не выступит на фронт, я буду расстрелян. После ухода отряда, по ходатайству Коллонтай я был освобожден на поруки. За меня поручились Коллонтай и Муралов. В тот же день я, договорившись с Коллонтай, бежал из Москвы в свой отряд, находившейся в это время в Орле. Прибыв ночью в Орел, я узнал от своего брата — комиссара земледелия в Орловской губернии, активного эсера, что есть распоряжение правительства о моем вторичном аресте. Я немедленно отправился в отряд и при содействии своих друзей в отряде, в частности мичмана Павлова и других матросов эсеров и анархистов, добился того, что отряд переменил направление и выступил в Самару”.

Что касается Коллонтай, то она, боясь возможного ареста (ведь это она гарантировала партии то, что Дыбенко никуда не сбежит!), так же кинулась в бега, но уже в Петроград, под защиту местных матросов-анархистов.

Бегство Дыбенко и Коллонтай вызвало переполох в руководстве партии большевиков, т. к. беглецы могли привести в движение матросские массы, как Балтики, так и Черного моря.

Призывы Ленина к Коллонтай и Дыбенко вернуться и сдаться властям были последними проигнорированы. Когда же Крыленко связался по телеграфу с Дыбенко, тот открыто пригрозил: «… еще неизвестно, кто и кого будет арестовывать». Поэтесса Зинаида Гиппиус в своем дневнике так описала сложившуюся трагикомическую ситуацию: «Да тут же еще Крыленко пошел на Дыбенку, а Дыбенко на Крыленку, друг друга хотят арестовать, а жена Дыбенки — Коллонтай — тоже отставная и где-то тут путается».

В апреле 1918 года Дыбенко объявляется в Самаре. Почему именно там? Дело в том, что в Самаре были особенно сильны позиции левых эсеров, максималистов и анархистов. Туда эвакуировались анархисты-максималисты с захваченной немцами Украины. В городе действовало несколько анархистских группировок, как идейных, так и т. н. “черных анархистов"-беспредельщиков. Там же оказалась и часть матросов Черноморского флота после потери Севастополя и Одессы. Еще 24 марта 1918 года в Самару прибыли два железнодорожных эшелона балтийского отряда гидроавиации (400 матросов и 4 бронеавтомобиля). Затем еще эшелон со 120 моряками и четырьмя гидросамолетами. Помимо этого, Павел Ефимович еще раньше предусмотрительно стянул в Самару анархистски настроенные матросские отряды. С зимы 1918 года в Самаре пребывал 1-й матросский анархический отряд, часть знаменитого “Северный летучий морского отряда под командой матроса Смородинова, откровенно бандитский матросский отряд матроса Федора Попова, занимавшийся рэкетом и грабежами местного населения, 3-й “Матросский Северный отряд” и другие. Официально все они прибыли в Самару для борьбы с казаками атамана Дутова, но на самом деле, Дыбенко исподволь создавал собственную вооруженную группировку в центре России, которая бы гарантировала ему личную безопасность.

Силы самарской фронды объединялись вокруг неприятия мира с немцами и против власти большевиков. Самарский губернский исполком также возглавляли левые эсеры, разругавшиеся с большевиками из-за Брестского мира. По замыслу Дыбенко всю эту разношерстную оппозицию Ленину, можно было собрать под своим знаменем.

Прибыв с эшелоном матросов в Самару, Дыбенко первым делом решил легализоваться и собрал митинг с участием местных властей. На общем митинге «левых» партий, к которым присоединились и «левые» коммунисты, было вынесено решение о неподсудности Дыбенко. Было заявлено, что самарская власть не выдаст его карательным органам. Вопрос решили простым голосованием

Из воспоминаний генерал-лейтенанта С.А. Калинина. «Не помню сейчас точно, в конце марта или в начале апреля, в Самаре произошло событие, взволновавшее всю партийную организацию. В город неожиданно, без всякого предупреждения, прибыл эшелон балтийских моряков во главе с П.Е. Дыбенко. Вначале мы обрадовались новому пополнению. Но в тот же день в губком пришла телеграмма за подписью М.Д. Бонч-Бруевича. В телеграмме предлагалось немедленно задержать Дыбенко и препроводить в Москву за самовольное оставление вместе с отрядом боевой позиции под Нарвой». Телеграмма была положена под сукно.

На некоторое время Дыбенко становится неофициальным лидером «Самарской республики» и всей самарской оппозиции к власти большевиков. Ведет он себя весьма агрессивно по отношению к центральной власти. В самарской газете «Трудовая республика» он открыто призвал народ России «восстать против властей и понять, что их судьба находится в их же собственных руках».

Что касается Коллонтай, то прибыв в Петроград, она попыталась переагитировать на свою сторону местных большевиков и матросов. Но особых успехов не добилась, а поэтому также поспешила в Самару к Дыбенко.

Теперь уже два бывших члена советского правительства вместе открыто выступали против Ленина и мира с немцами. Вокруг Дыбенко и Коллонтай начала формироваться достаточно серьезная антибольшевистская группировка, обладающая, как собственной вооруженной силой, так и экономическими возможностями, для противостояния центральной власти. Дело принимало серьезный оборот. При этом Дыбенко и Коллонтай вовсе не собирались защищаться, они собирались атаковать! Что касается Павла Ефимовича, то он сразу же забыл все свои обещания Крыленко держать язык за зубами и начал открытый шантаж московской власти.

В ЦГАВМФ хранятся телеграммы, которые рассылал Дыбенко. В них он сообщал, что его арест был вызван боязнью правительства перед разоблачениями, которые должен был сделать отстраненный от дел нарком на 4-м Съезде Советов. Эти разоблачения касались истории «немецких денег» и злоупотреблений новой власти в расходовании средств, доставшихся ей от Временного правительства. Дыбенко стал первым обладателем «чемодана с компроматом» и первым разоблачителем коррупции новой власти.

Были ли на руках Дыбенко компрометирующие материалы или нет, нам неизвестно. Если да, то он становился весьма опасным разоблачителем для Ленина и его окружения, если же он блефовал, то и это должно было заставить нервничать обитателей Кремля.

В Самаре Дыбенко находился более месяца. Все это время его матросы, разумеется, и пьянствовали и дебоширили. Одновременно шла напряженная переписка между Москвой и Самарой. Дыбенко угрожал, что в случае применения санкций к нему, он двинет своих матросов, но не на Москву, а на Кронштадт под знаменем левых эсеров и тогда большевикам мало не покажется. Ситуация для Ленина на самом деле была непростая. То, что правительство успело бежать от матросов в Москву, перестав быть заложниками в их руках, являлось на тот момент его единственным козырем. Но, в тоже время, мятежные матросы могли в один день захватить в свои руки и Петроград, и Кронштадт, и тогда судьба и Ленина, и его партии была бы предрешена. Выход был один — идти на примирение с Дыбенко.