Пелхэм, час двадцать три

Глава 11

При обычных обстоятельствах Его честь, мэр, предпочел бы насладиться положением третейского судьи, стоящего над схваткой, пока подчиненные обсуждали бы все стороны предмета, причем каждый в плену своих привязанностей и интересов оседлал бы любимого конька. Но сейчас, когда его захлестывал мощный поток событий, а голова кружилась от лихорадки, мэр боялся, что его суждения окажутся не совсем верны, и он может принять неверное решение — скажем так, политически невыгодное. Нельзя сказать, что он был до такой степени беспринципным, как можно предположить. Просто он вне всякого сомнения как всегда пытался сочетать выгоду с благопристойностью. От столь фатальной человеческой слабости он был просто не в силах избавиться.

Сейчас возле его постели помимо комиссара полиции, казначея, председателя транспортной компании, председателя муниципалитета и Мюррея Лассаля собрались ещё жена и врач.

Опираясь на подушки, сморкаясь и кашляя, он изо всех сил старался удержать открытыми воспаленные глаза и показать, что тема обсуждения от него не ускользает. Его честь, мэр позволял Мюррею Лассалю председательствовать на совещании и проявлять его обычную смесь интеллигентности, нетерпения и жесткости.

— Дело в том, — говорил Лассаль, — что мы не можем терять времени. Вопрос состоит в том, платить выкуп или не платить. Все остальное — есть у нас деньги или нет, имеем ли мы юридическое право предлагать деньги или нет, где мы собираемся получить наличные, сможем мы захватить террористов и вернуть деньги — все это вторично. И мы не можем обсуждать этот вопрос до бесконечности, иначе у нас на руках окажется семнадцать трупов. Я намерен предложить всем по кругу высказать свои соображения, причем сделать это быстро, отведем на все пять минут. Потом нужно будет принять решение. Все готовы?

Мэр пока слушал вполуха. Он понимал, что Лассаль уже принял решение и надеется, что он его поддержит. Его интуиция и политические выгоды за редкими исключениями совпадали. Баланс между одобрением и осуждением был в его пользу. «Таймс» твердо его поддерживала, исходя из гуманитарных соображений. «Ньюс» поддерживала неохотно, но умудрялась при этом осудить его за то, что он вообще позволил произойти подобному инциденту. В соответствии с традицией Манхеттен был за него. А Куинз — против. Состоятельные граждане говорили — да, таксисты — нет, чернокожая община отнеслась к происшествию безразлично. Вообще ничего существенного не произошло. Он воспринимал как факт то обстоятельство, что город уже разделился пополам по вопросу, уместно ли он подхватил в такой момент простуду или нет.

Мэр шумно высморкался в кусок марли и бросил его на пол. Врач посмотрел на него профессионально, жена — с отвращением.

— Постарайтесь высказываться короче, — торопил Мюррей Лассаль. — Минута на человека, потом дадим слово Его чести, чтобы он принял решение.

— Нельзя ограничивать обсуждение такого важного вопроса и все сводить к вопросу о том, кто сколько секунд потратил, — возразил казначей.

— Не подгоняйте нас, — поддержал его председатель муниципалитета. Как и казначей, он не относился к друзьям мэра, что в процессе обсуждения стало явным.

— Послушайте, — сказал Лассаль, — пока мы здесь препираемся, эти убийцы в грязной вонючей дыре отсчитывают минуты до того момента, как начнут расстреливать заложников.

— Грязная вонючая дыра? — возмутился председатель транспортной компании. — Вы говорите о самом большом и безопасном метро в мире.

Транспортная компания была сложным предприятием с совместным участием властей штата и города. Было совершенно ясно, что её глава — человек губернатора. Он был не слишком популярен в городе, и мэр понимал, что если что-то пойдет не так, на него можно свалить часть своей вины.

— Давайте начинать, — сказал Лассаль и кивнул комиссару полиции.

— Значит, так: мы мобилизовали все возможные силы, — сообщил тот. — Я могу спустить вниз достаточно оружия и газов, чтобы стереть террористов в порошок. Но не смогу гарантировать безопасность заложников.

— Другими словами, — заметил Лассаль, — вы за то, чтобы заплатить.

— Меня просто бесит, когда приходится подобным образом уступать преступникам, — признался комиссар, — но когда вместе с виновными могут погибнуть невинные, я просто не знаю, что делать.

— Ваше решение? — настаивал Лассаль.

— Я воздерживаюсь.

— Черт возьми! — Лассаль повернулся к председателю транспортной компании. — Ваша очередь.

— Единственное, что меня беспокоит, — сказал председатель, — это безопасность пассажиров.

— Ваше решение?

— Отказ заплатить выкуп будет стоить нам доверия пассажиров. Хотя в любом случае мы так или иначе потеряем часть дохода. Нужно платить.

— А из каких средств? — спросил казначей. — Из вашего бюджета?

Председатель горько усмехнулся.

— Я совершенно пуст. У меня нет ни пенни.

— У меня тоже, — кивнул казначей. — Я посоветовал мэру не давать никаких финансовых обязательств, пока мы не будем знать, откуда поступят деньги.

— Я так понимаю, что вы высказываетесь отрицательно, — заметил Лассаль.

— Я ещё не высказал свою точку зрения, — обиделся казначей.

— Сейчас нет времени излагать точки зрения.

— Но я не сомневаюсь, что для её точки зрения время найдется, верно?

Казначей холодно кивнул в сторону жены мэра, которая однажды назвала его «неисправимым скрягой».

Скривив губы, жена мэра ответила на жаргоне, который освоила ещё студенткой в Уэлсли, и которым, в отличие от мужа, владела вполне квалифицированно.

— Чего ещё ждать от такого засранца!

— Благодарю вас, мадам, — Лассаль повернулся к председателю муниципалитета. — Ваша очередь.

— Я голосую против по следующим причинам…

— Хорошо, — перебил Лассаль. — Один воздержавшийся, один — за, и двое против. Я голосую за и счет становится два-два. Ваше мнение, Сэм?

— Подождите минутку, — возразил председатель муниципалитета. — Я хотел бы объяснить свое решение.

— У нас нет на это времени, — возразил Лассаль. — На карту поставлены жизни людей.

— Я намерен объяснить причины, побудившие меня принять такое решение, — настаивал председатель. — Прежде всего, и это самое главное, я сторонник закона и порядка. Я за то, чтобы вести войну с преступниками, а не баловать их чемоданами денег.

— Благодарю вас, мистер председатель, — кивнул Лассаль.

— Я должен сказать ещё одно.

— Черт побери, — не вытерпел Лассаль, — неужели вы не понимаете, что речь идет о жизни и смерти?

— Второе, что я хотел бы сказать, — продолжал председатель муниципалитета, — если мы заплатим выкуп, сложится такая же ситуация, как в авиации. Уступите этим гангстерам, и захватывать поезда метро начнет каждый. Сколько миллионов долларов вы можете позволить себе истратить?

— Которых у нас нет, — добавил казначей.

— Итак, мистер мэр, — продолжил председатель муниципалитета, — я настоятельно прошу вас проголосовать против выплаты выкупа.

— Как я уже говорил, — вмешался Лассаль, — двое за, двое против и один воздержался. Решающее слово за Его честью.

— И что будет, если счет окажется три к одному? — спросил казначей.

— Решающее слово останется за Его честью, — решительно повторил Лассаль. — Сэм, пожалуйста, не мог бы ты подвести итог?

Мэр неожиданно громогласно чихнул, так что брызги разлетелись по всей комнате. Он с удовольствием отметил, как все вздрогнули и отшатнулись.

— Мюррей, я надеялся, что итог подведете вы.

— Хватит играть в эти игры, — зло сощурился Лассаль. — Если вас хоть немного беспокоит судьба захваченных людей…

— Смешно это слышать от вас, — хмыкнула жена мэра. — Вы говорите так, словно эти люди голосуют.

Мэра неожиданно охватил приступ удушливого кашля. Врач с сомнением посмотрел на него и сказал:

— Этот человек в таком состоянии, когда на него нельзя давить. Я этого не позволю.

— Господи! — вскричал Лассаль. — Жены и раздатчики пилюль! Сэм, неужели ты не понимаешь, что у нас нет выбора? Мы должны вызволить заложников живыми и невредимыми. Неужели я должен напоминать тебе, что…

— Я знаю все, что ты хочешь сказать по поводу выборов, — вздохнул мэр. — Мне только не нравится, как ты всем грубишь. Мне бы хотелось, чтобы все происходило гораздо демократичнее.

— Будь же благоразумен, — настаивал Лассаль. — Мы пытаемся управлять городом, а не играть в чертову демократию. — Он многозначительно посмотрел на часы. — Сэм, тебе следует наконец принять решение.

Мэр повернулся к жене.

— Дорогая?

— Человечность, Сэм, прежде всего человечность.

— Действуйте, Мюррей, — сказал мэр. — Организуйте выплату.

— Я это говорил десять минут назад. — Лассаль ткнул пальцем в комиссара полиции. — Сообщите этим подонкам, что мы намерены заплатить. — Потом повернулся к казначею: — С каким банком мы теснее всего связаны?

— Банк «Готем Нейшнл Траст». Мне страшно не хочется этого делать, но я позвоню…

— Я сам позвоню. Все, кто нам нужен, ждут внизу. Начинайте действовать.

— Человечность, — повернулась жена мэра к мужу. — Дорогой, ты ведь просто переполнен ею.

— Да, правильно, он весь ей переполнен, — кивнул Лассаль.

Райдер понимал, что даже при выключенном свете он в кабине представляет из себя прекрасную мишень. Он не сомневался, что в туннеле полно полиции, что те спрятались и внимательно наблюдают за происходящим, и что некоторые расположились прямо перед широким окном, держа его на мушке. Но пока полиция не приняла решения идти на штурм — в этом случае он станет просто первой из многих жертв — или пока у одного из снайперов не дернется рука, он подвергается не большему риску, чем остальные. Его защитой были обстоятельства, и они обеспечивали известную безопасность.

Он не испытывал большого уважения к романтическим или идеалистическим представлениям о войне. Такие формулы, как «сражаться до последнего солдата», «пренебрегать собственной безопасностью» или «отражать превосходящие силы противника» представлялись ему всего лишь воплями проигравших. Он знал массу классических примеров, начиная с античных времен, и большая их часть служила напоминанием о неверном планировании, идиотской гордости или неправильном расчете: атака легкой кавалерии, Аламо, атака Пикетта, Фермопилы. Одни военные ошибки. Держаться до последнего солдата означало, что сражение уже проиграно; пренебрежение собственной безопасностью просто без всякой нужды умножало потери; отражать превосходящие силы противника означало невозможность маневрировать (израильтяне, правда, выиграли шестидневную войну, но они свели к нулю численное превосходство противника, оказавшись более подготовленными). Для своей маленькой команды он вовсе не отвергал мысль о том, чтобы принести кого-то в жертву, но только ради достижения тактического преимущества, а отнюдь не ради славы.

Его «команда» — причудливое и весьма иронично звучавшее название для банды неудачников, которых он набрал совсем случайно. Если не считать Лонгмена, он их почти не знал. Это были всего лишь тела, которым надлежало занять соответствующие места. Вопрос же о том, он выбрал Лонгмена или Лонгмен его, оставался открытым. Видимо в какой-то степени имело место и то и другое, разница состояла только в том, что он охотно шел на дело, а Лонгмен упирался. Страх Лонгмена порой оказывался сильнее интереса, но уступал сумме интереса и жадности. Это привело его в команду и удерживало в её рядах.

Уэлкама и Стивера Райдер включил в команду в какой-то мере для того, чтобы уравновесить Лонгмена — интеллигентного труса с богатым воображением. Он нашел их при посредстве человека, который продал ему оружие. Тот, как и он, был наемником, которому пришлось оставить службу после тяжелого ранения. Теперь он торговал оружием, держал склад в нижней части Ньюарка и похожую на дыру в стене контору на Пирл-стрит. Прикрытием его бизнесу служила торговля шкурами и кожами, и его контора вдобавок к допотопному письменному столу с телефоном и канцелярскими принадлежностями была от пола до потолка заставлена коробками со шкурами, с которых он ради пристойного внешнего вида раз в месяц стирал пыль.

Достать автоматы для него не составило труда. Если это действительно было нужно, он мог достать танки, бронемашины, гаубицы, мины и даже двухместную подводную лодку, оснащенную торпедами. После того, как был заключен договор на четыре автомата Томсона и кое-каких принадлежностей к ним, торговец выудил бутылку виски и они вместе вспомнили старые битвы (включая и те, в которых сражались по разные стороны фронта). В какой-то момент раздался телефонный звонок, хозяин поднял трубку, после короткого, но напряженного разговора бросил её и раздраженно буркнул:

— Один из моих парней. Глуп как пробка.

Райдер кивнул, не проявив никакого интереса, но продавец с мрачным юмором продолжал:

— Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь его забрал и избавил меня от необходимости его убивать. — Потом, задумчиво взглянув на Райдера, добавил: — Может, займетесь?

— Чем именно?

— Я сам не знаю. Просто мне пришло в голову — вы берете четыре «томсона». А команда у вас уже подобрана?

Райдер сознался, что ещё нет, и что он готов выслушать предложения. Типично для него, — подумал он сейчас, — что первое место он ставил оружие, а уже потом людей.

— Так, может быть, вас заинтересует этот идиот?

— То, как вы его рекомендуете, едва ли…

— Я — человек искренний, — продавец сделал паузу, но Райдер не ответил, тогда он пожал плечами и продолжил: — Этот парень похож на квадратную пробку к круглой дырке. Я нанял его сторожить мой склад в Джерси, но ему стало скучно. Он — человек действия. Собирайся я кого-нибудь ограбить и подыскивай бойца, непременно нанял бы его. Будь у меня, скажем, автомат, и нуждайся я в стрелке, колебаться бы не стал. Он для такого просто создан.

— Но ведь вы сказали, что он идиот.

— Есть немного. Только я не имел в виду, что он — клинический случай. Он необуздан. Скажем так, несдержан. Но парень смелый, надежный и… — торговец замолчал, подыскивая подходящий эпитет, а потом несколько удивленно добавил: — И честный. Честный.

Райдер улыбнулся.

— Вы полагаете, я с этими четырьмя автоматами собираюсь заняться честной работой?

— Что вы собираетесь с ними делать, меня не интересует. Но если вы подыскиваете стрелка, этот парень вам вполне годится. Честно говоря, я имел в виду, что он не предатель, что он никого не продаст. В наши дни такого найти непросто. В этом смысле он вам подойдет?

— Имеет смысл подумать, если честность ему не слишком мешает.

— Честность никому не мешает, — буркнул торговец. — Послушайте, хотите на него взглянуть?

Райдер собрался это сделать на следующей неделе. Парень оказался нахальным, грубым и несколько напряженным, но Райдер не считал эти качества серьезными недостатками. Главный вопрос состоял в том, способен ли тот подчиняться приказам, но с этой точки зрения Райдер никогда не бывал совершенно доволен.

В конце он заговорил об Организации.

— Я слышал, вы ушли оттуда, чтобы заняться собственным бизнесом. Но сейчас вы работаете на другого…

— Шеф вам про это сказал? — Парень высокомерно вздернул подбородок. — Это просто компания болтунов. Я ушел от них, потому что это шайка старых пердунов с допотопными методами. Надеюсь, вы не будете столь старомодным.

— Я бы не сказал. Порой я даже думаю, что такого до сих пор ещё не было.

— Как говорят, это нечто беспрецедентное.

— Это опасно, — предупредил Райдер, внимательно наблюдая за парнем. — Вас могут убить.

Уэлкам пожал плечами.

— Я и не думал, что вы сулите сотню тысяч за дело, где никто не пострадает. — Он пронзил Райдера пылающим взглядом и решительно заявил: — Я не боюсь. Даже Организация меня не запугала.

Райдер кивнул.

— Верю. А вы способны исполнять приказы?

— Зависит от того, кто их отдает.

Райдер ткнул себя указательным пальцем в грудь.

— Буду с вами честен, — сказал Уэлкам. — Сейчас обещать не могу. Я вас не знаю, вы же понимаете?

— Неплохо сказано, — заметил Райдер. — Давайте вновь вернемся к этому вопросу через несколько дней.

— Вы молчаливы, — вздохнул Уэлкам. — А я люблю поболтать. Но молчаливый не значит плохой. Шеф кое-что мне про вас рассказал. Вы сделали неплохую карьеру, и я вас уважаю.

На следующей неделе после второго разговора Райдер, не избавившись от опасений до конца, все же сговорился с Уэлкамом. За это время он успел встретиться и сторговаться со Стивером, которого также рекомендовал торговец оружием и относительно которого у него тоже были некоторые сомнения.

— Парень ищет работу. Бизнес идет вяло, и использовать его я не могу. Поговорите с ним. Похоже, он неплох.

В кастовой системе криминального мира Стивера можно было отнести к тугодумам — в отличие от людей, подобных Лонгмену, которого можно было числить интеллигентом. Райдер тщательно изучил его прошлое. Он был родом со Среднего Запада, прошел довольно богатую школу от мелких краж до вооруженного ограбления. После этого его шесть или семь раз арестовывали, и два раза он предстал перед судом, но вину его доказать не смогли. В отношении Стивера Райдер не сомневался, что тот выполнит любой приказ.

— Если все сработает, — пообещал Райдер, — вы получите сто тысяч долларов.

— Приличный кусок.

— Вы его заработаете. Дело связано с большим риском.

— Пойдет, — кивнул Стивер, имея в виду, что это неплохо, — я и не думал, что что-то можно получить за просто так.

Итак, хорошо или плохо, но он набрал свою армию.

Мюррей Лассаль поручил секретарше подобрать ему ряд банков, но предупредил, что вести переговоры будет сам. Времени на протокольные формальности не оставалось, хотя в нормальных обстоятельствах он знал им цену и широко этим пользовался. Секретарша, ветеран ещё старой гражданской службы, обиделась на такое ограничение своих прав и надулась ещё больше, когда Лассаль, присев на край стола в исторической комнате первого этажа, служившей салоном ещё Арчибальду Грейси, попросил её «подвинуть задницу». С тех пор, как она начала работать на Мюррея Лассаля, антисемитизм, воспитанный с девичества ирландским окружением в Бруклине, но умеренный годами работы с широким кругом людей «всякого сорта», как она их определяла, претерпел опасное возрождение.

Поспешно набрав телефонный номер, Лассаль сказал телефонистке на коммутаторе, что звонят из мэрии, дело не терпит отлагательства и что его следует немедленно соединить с председателем совета банка. Его соединили с секретарем председателя.

— Председатель разговаривает по другому телефону, — сообщила секретарь. — Он будет счастлив побеседовать с вами, как только…

— Меня не волнует, будет он счастлив или нет. Я хочу говорить с ним немедленно.

Секретарша отреагировала невозмутимо.

— Сэр, его вызвали по международному телефону. Я уверена, вы понимаете.

— Сестричка, не дерзите. Речь идет о жизни и смерти как минимум семнадцати человек. Так что вам лучше прервать его и больше не возражать.

— Сэр, я не имею права…

— Слушайте, если вы немедленно не оторвете зад от кресла и не соедините меня с председателем, вас посадят по всей строгости за преступное противодействие закону.

— Подождите, сэр. — Впервые голос секретарши дрогнул. — Я посмотрю, что можно сделать.

Он ждал, барабаня пальцами по столу, пока в трубке не раздался сочный баритон:

— Мюррей! Как поживаете, старина. Говорит Рич Томпкинс. Что за паника, Мюррей?

— Какого черта вы суетесь? Я просил шефа, черт побери, а не его паршивого пресс-агента.

— Мюррей!

В этих двух слогах прозвучали протест, ужас и мольба о милосердии, и Лассаль понимал, что так и должно было быть: он ударил прямо под ложечку. Рич Томпкинс был вице-президентом банка «Готем Нейшнл Траст», ответственным за связь с прессой. Это была важная и солидная работа, главная задача которой — предупредить появление всяческих порочащих слухов, способных испортить безупречный образ банка. Этот добропорядочный и консервативный столп банковского сообщества прятал в шкафу порочащий его скелет — пять месяцев после окончания Принстона, не успев найти настоящую работу, он проработал пресс-агентом одной кинокомпании. В его мире это было равносильно тому, чтобы оказаться евреем или священником, и он жил в постоянном страхе, что ужасный секрет выйдет наружу и погубит все: зарплату в сто тысяч долларов, поместье в Гринвиче, сорокафутовую яхту, обеды с управляющим биржей… В Принстоне он обучался на стипендию и не имел за спиной ни семейной, ни финансовой поддержки. Лишившись положения и привилегий, он потерял бы все.

Мюррей Лассаль холодно спросил:

— Что вы делаете на этом телефоне?

— О, это легко объяснить, — с готовностью заверил Томпкинс.

— Так объясните.

— Видите ли, я был в кабинете председателя, когда вошла мисс Сельвин и сказала… Не могу ли я чем-то помочь, Мюррей? В любом случае, если я могу помочь…

Лассаль в двух словах объяснил Томпкинсу ситуацию.

— А теперь, если вы лично не вправе перевести миллион долларов, я хотел бы, чтобы вы прервали вашего старого болтуна. Немедленно. Вы меня поняли?

— Мюррей… — Томпкинс почти стонал. — Я не могу. Он разговаривает с Бурунди.

— Бурунди? Это что ещё такое, черт возьми?

— Это страна. В Африке. Одна из вновь образовавшихся развивающихся африканских республик.

— Меня это не впечатляет. Прервите разговор и приведите его к телефону.

— Мюррей, вы не понимаете. Бурунди… Мы их финансируем.

— Кого это — их?

— Я вам уже сказал. Бурунди. Всю страну. Так что видите, почему я не могу…

— Я вижу только бывшего киношника, который мешает работе городских властей. Рич, я раскрою ваш секрет, не сомневайтесь. Дайте мне его через тридцать секунд, или я разнесу вашу тайну по всем городам и весям.

— Мюррей!

— Отсчет времени пошел.

— И что ему скажу?

— Скажите, чтобы он сообщил в Бурунди, что его ждет более важный местный звонок, и что он им перезвонит.

— Господи, Мюррей, понадобилось четыре дня, чтобы организовать этот разговор, у них очень плохая телефонная сеть.

— Осталось пятнадцать секунд, потом я начинаю связываться с прессой. Рипаблик Пикчерс, Вера Ральстон, — насчет парней, сводничавших для актрис, оказавшихся в Нью-Йорке в затруднительных обстоятельствах…

— Я приведу его. Не знаю как, но приведу. Подождите!

Ожидание оказалось столь непродолжительным, что Лассаль почти воочию увидел, как Томпкинс пересек кабинет и прервал разговор с Бурунди буквально на полуслове.

— Добрый день, мистер Лассаль. — Голос председателя правления звучал мрачно и сдержанно. — Насколько я понимаю, в городе возникла чрезвычайная ситуация?

— Террористы захватили поезд метро. Семнадцать человек оказались в заложниках — шестнадцать пассажиров и машинист. Если мы меньше чем через полчаса не доставим им миллион долларов, всех семнадцать перебьют.

— Поезд метро, — протянул банкир. — Это что-то новенькое.

— Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему такая спешка. Есть какие-то проблемы получить такую крупную сумму наличными?

— Через федеральный резервный банк — никаких. Конечно же, мы с ним сотрудничаем.

— Хорошо. Не могли бы вы распорядиться поскорее их нам выдать?

— Выдать? Как я могу их выдать, Лассаль?

— Одолжить, — Лассаль повысил голос. — Мы хотим занять миллион. Независимый город Нью-Йорк.

— Одолжить… Видите ли, мистер Лассаль, существуют определенные технические правила. Такие, как разрешение, подписи, сроки, продолжительность займа и, может быть, ещё некоторые детали.

— При всем моем уважении к вам, мистер председатель, у нас нет на все это времени.

— Но «все это», как вы говорите, имеет значение. Вы же понимаете, у меня тоже есть люди, которые меня выбирают. Директора, ответственные служащие, держатели акций банка, и они меня спросят…

— Послушайте, чертов ублюдок, — закричал Мюррей и замолчал, напуганный собственной наглостью.

Но отступать или извиняться было уже поздно, и в любом случае это не в его стиле. Он двинулся дальше, и в его голосе прозвучала открытая угроза.

— Вы хотите впредь вести наши дела? Вы же понимаете, я могу завернуть за угол и обратиться в другой банк. И это будет только начало. Я смогу найти нарушения практически по любому из наших счетов!

— Еще никто и никогда, — медленно и удивленно протянул банкир, — не награждал меня подобными эпитетами.

Еще была возможность принести искренние извинения, но Лассаль решительно её отбросил.

— Ну, мистер председатель, я скажу вам кое-что еще. Если вы немедленно не начнете заниматься деньгами, эти эпитеты станут повторять все вокруг.

Решение, принятое в особняке Грейси, поступило от комиссара полиции начальнику полиции округа, от начальника округа — заместителю главного инспектора Даниельсу, находившемуся в кабине поезда Пелхэм Час Двадцать Восемь, стоявшего у платформы на Двадцать восьмой улице, а от него Прескоту в центре управления. Прескот вызвал поезд Пелхэм Час Двадцать Три.

— Мы согласны заплатить выкуп, — сказал он. — Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?

— Я вас понял. Теперь я передам дальнейшие инструкции. Вы должны их выполнить абсолютно точно. Поняли?

— Понял, — вздохнул Прескот.

— Три пункта. Первое: деньги должны быть выплачены пятидесяти и стодолларовыми банкнотами следующим образом: пятьсот тысяч долларов стодолларовыми банкнотами, и пятьсот тысяч долларов пятидесятидолларовыми. Повторите.

Прескот медленно и внятно повторил слова Райдера, причем сделал это скорее для заместителя главного инспектора, который следил за разговором и мог слышать только то, что говорил Прескот.

— Таким образом, это составит пять тысяч стодолларовых банкнот и десять тысяч пятидесятидолларовых. Пункт второй: банкноты должны быть сложены пачками по двести штук в каждой, перевязаны толстой резиновой лентой вдоль и другой лентой — поперек пачки. Как поняли?

— Пять тысяч сотенных, десять тысяч полусотенных, в пачках по две сотни штук, перевязанных вдоль и поперек резиновой лентой.

— Пункт третий: все банкноты должны быть старыми, номера серий случайными. Как поняли?

— Все банкноты старые, — сказал Прескот, — и номера серий не должны идти подряд.

— Вот и все. Когда деньги доставят, вы снова свяжетесь со мной для получения дальнейших инструкций.

Прескот связался с поездом Пелхэм Час Двадцать Восемь.

— Я все понял из ваших повторений, — сказал заместитель главного инспектора, — и сообщение уже пошло наверх.

Но Прескот повторил все снова — на тот случай, если главарь бандитов прослушивает разговор. Скорее всего, у тех не было особых возражений, что полиция их слушала, но не следовало давать им лишний шанс для претензий.

Заместитель главного инспектора приказал:

— Свяжитесь с ними снова и постарайтесь выиграть для нас дополнительное время.

Прескот вызвал Пелхэм Час Двадцать Три, и когда главарь ответил, сказал:

— Я передал ваши инструкции, но нам нужно больше времени.

— Сейчас два часа сорок девять минут. У вас двадцать четыре минуты.

— Будьте же благоразумны, — взмолился Прескот. — Деньги нужно пересчитать, сложить в пачки, доставить… Это просто физически невозможно.

— Нет.

Жесткий неуступчивый голос на мгновение обескуражил Прескота, заставив ощутить собственную беспомощность. В другом конце комнаты Коррел яростно что-то кричал, пытаясь разогнать образовавшуюся пробку. Такой же подонок, как и террористы, — подумал Прескот, — его интересует только то, чем он сам занимается, а на пассажиров ему плевать. Он успокоился и вернулся к пульту управления.

— Послушайте, дайте нам ещё пятнадцать минут. Какой смысл убивать невинных людей, если в этом нет никакой необходимости?

— Невинных людей не бывает.

О, Господи, — подумал Прескот, — он просто ненормальный.

— Пятнадцать минут, — повторил он. — Стоит ли убивать всех этих людей ради пятнадцати минут?

— Всех? — В голосе главаря звучало удивление. — Если бы вы нас не заставили, мы вообще никого не стали бы убивать.

— Конечно, не стали бы, — согласился Прескот и подумал: это первая человеческая или почти человеческая эмоция, прозвучавшая в ледяном голосе. — Так что дайте нам ещё немного времени.

— Потому что если мы убьем их всех, — холодно продолжил голос, — то лишим себя средства давления. Но если мы убьем одного, двоих или даже пятерых, в наших руках их останется ещё достаточно. По истечении назначенного срока вы станете терять по одному пассажиру в минуту. Больше я ничего обсуждать не намерен.

Оказавшись на грани отчаяния, Прескот готов был пойти на любое унижение, но понимал, что лишь столкнется с неумолимой волей. Поэтому, изо всех сил стараясь справиться с голосом, он переменил тему:

— Вы позволите нам забрать начальника дистанции?

— Кого?

— Человека, в которого вы стреляли. Мы хотим послать санитаров с носилками и забрать его.

— Нет. Этого позволить мы не можем.

— Может быть, он ещё жив. Возможно, он страдает.

— Он мертв.

— Почему вы так уверены?

— Он мертв. Но если вы настаиваете, можем всадить в него полдюжины пуль, чтобы избавить от страданий. Если он действительно страдает.

Прескот оперся обеими руками на пульт управления и медленно склонил голову. Когда он снова её поднял, глаза его были полны слез, и он не мог сказать, чем они вызваны: яростью, жалостью или какой-то жалящей душу комбинацией обоих этих чувств. Потом достал носовой платок, по очереди по очереди промокнул глаза, позвонил заместителю главного инспектора и безразличным тоном доложил:

— Никакого продления. Категорический отказ. Он будет убивать по одному пассажиру за каждую минуту задержки. Так было сказано.

Заместитель главного инспектора тем же безразличным тоном заметил:

— Полагаю, это просто физически невозможно.

— Три тринадцать, — напомнил Прескот. — Потом каждую минуту мы начнем терять по пассажиру,

Торопливо мотаясь от пульта к пульту, Френк Коррел ломал голову в поисках способа спасти линию от полного паралича.

Поезда, которые должны были следовать по линии Лексингтон-авеню от пересечения Дайр-авеню и Восточной сто восьмидесятой улицы в Бронкс он направил по линии Вест-сайда в сторону пересечения Сто сорок девятой улицы и Гранд-конкур.

Поезда, которые уже прошли к югу от Сто сорок девятой улицы на центральной станции переключили на линию Вест-сайда.

Некоторые поезда, оказавшиеся к югу от Четырнадцатой улицы, отправили в Бруклин; другие направили по кольцу вокруг Сити-холла или южного парома, а оттуда к северу в сторону станции Боулинг-грин, где они и начали накапливаться.

Автобусы фирмы «Мабстоа» мобилизовали для перевозки пассажиров на другие линии в средней части города.

Переброска поездов в сторону Вест-сайда потребовала чрезвычайных предосторожностей, чтобы не парализовать и эту линию.

Эта судорожная импровизация в конце концов позволила избежать катастрофической остановки движения.

— Как почта должна всегда работать, — прокричал Френк Коррел, — как снег всегда должен идти, так и железная дорога должна всегда действовать.

Перепрыгивая сразу через две ступеньки шикарной лестницы, Мюррей Лассаль вбежал в спальню мэра. Тот лежал ничком, пижамные штаны были спущены, голый крестец торчал кверху, и врач примеривался, чтобы сделать укол. Зад был приятно округлый, практически без волос, и Лассаль подумал, что если бы мэров выбирали по красоте их задниц, Его Честь правил бы вечно. Доктор всадил иглу, мэр застонал, перевернулся и подтянул спущенные штаны.

— Сэм, вылезайте из постели и одевайтесь, нужно ехать в центр.

— Вы не в своем уме, — возмутился мэр.

— Это не подлежит обсуждению, — присоединился врач. — Просто смешно.

— Вас никто не спрашивает, — осадил его Лассаль. — Политические решения здесь принимаю я.

— Его Честь — мой пациент, и я не разрешу ему вставать с постели.

— Ну, ладно, я найду врача, который это разрешит. Вы уволены. Сэм, как зовут того студента-медика в больнице Флауэр? Того, которому вы помогли поступить на медицинский?

— Мэр очень болен, — вновь вмешался врач. — Его жизнь может оказаться под угрозой…

— Разве я не сказал, чтобы вы убирались? — Лассаль взглянул на доктора. — Сэм… тот врач, кажется его зовут Ревийон… я собираюсь ему позвонить.

— Пусть он, черт возьми, держится отсюда подальше. Хватит с меня докторов.

— А ему и не нужно приезжать. Он поставит вам диагноз по телефону.

— Мюррей, ради всего святого, — взмолился мэр. — Я чертовски болен. Какой во всем этом смысл?

— Какой в этом смысл? Жизнь семнадцати жителей города в опасности, а мэру все настолько безразлично, что он даже не потрудился появиться на месте происшествия?

— Ну и что толку от моего появления? Меня просто освищут.

Врач обошел постель и взял мэра за запястье.

— Оставьте его, — резко прикрикнул Лассаль, — вас заменит доктор Ревийон.

— А он ещё и не доктор, — сказал мэр. — Кажется, он на четвертом курсе.

— Послушайте, Сэм, все, что вам нужно сделать — приехать туда, сказать террористам несколько слов через громкоговоритель, а потом можете вернуться и снова лечь в постель.

— А они станут меня слушать?

— Сомневаюсь. Но это нужно сделать. Другая Сторона обязательно там будет. Вы хотите, чтобы они завладели громкоговорителем и умоляли о спасении жизней горожан?

— Но ведь они не больны, — мэр прокашлялся.

— Вспомните Аттику, — сказал Лассаль. — Вас будут сравнивать с губернатором.

Мэр резко сел в постели, спустил ноги с кровати и рухнул вперед. Лассаль подхватил его, врач после первого инстинктивного порыва остался стоять как вкопанный.

Мэр с усилием приподнял голову.

— Мюррей, это просто безумие. Я не могу даже стоять. Если я поеду в центр, то заболею ещё сильнее. И могу даже умереть.

— С политиком могут случиться вещи похуже смерти, — обрадовал его Лассаль. — Я помогу вам надеть штаны.