Пелхэм, час двадцать три

Глава 14

Райдер включил лампочку в кабине и посмотрел на часы: три двенадцать. Через шестьдесят секунд ему придется убить заложника.

Том Берри чувствовал, как где-то в глубине его души вскипает ярость. Он воспринимал её как некий атавистический пережиток, примитивное бешенство от того, что его унижают, настоятельно требовавшее, чтобы он немедленно ответил, доказал свое мужское достоинство.

В какой-то миг он уже напрягся, чтобы вскочить, даже голосовые связки завибрировали от дикого, изо всех сил сдерживаемого крика. Но ничего не случилось. Сильнейший инстинкт выживания удержал его на месте. Дрожа от ярости, он принялся приглаживать свои длинные белокурые волосы. Инстинкт удержал его от самоубийства. Один он ничего не сможет сделать.

Может быть, сила в единстве? Вот если бы все остальные пассажиры… Он наспех разработал план совместных действий и телепатически передал его остальным, предупредив, чтобы все ждали его сигнала. Один за другим, сохраняя бесстрастные мины, они подтверждали получение его мысленной волны. Готовы?

Один взмах рукой, и план воплотится в действие. Первым атакует авангард: солидная дама падает с сидения в проход, старик симулирует сердечный приступ, распутная бабенка срывает свои панталоны. Мать и её мальчики бросаются на помощь солидной даме, которая достает из бесчисленных складок своей одежды булавку и передает её матери. Коренастая негритянка вскакивает и хватает старика за руки, её массивная фигура перекрывает обзора между террористами в передней и задней части вагона. Распутная бабенка с развевающимися волосами бросается на Латинского любовника.

В тот самый момент, когда она швыряет ему в лицо свои панталоны и обезоруживает ловким приемом дзюдо, в действие вступают атакующие силы, возглавляемые воинственным типом. Они разделились на две группы: трое нападают на бандита в головной части вагона и сбивают его с ног; потом наступает черед театрального критика, который наваливается на бандита и вышибает из него дух.

Главные силы бросаются по проходу к коренастому бандиту в конце вагона. Тот не снимает палец со спускового крючка автомата, но прежде чем он успевает на него нажать, мать мальчиков, выхватив булавку из-за уха, швыряет её через весь вагон. С потрясающей точностью булавка пришпиливает руку коренастого бандита к прикладу его автомата. Мгновение спустя он исчезает под грудой навалившихся на него тел.

Сам же Берри ждет, когда появится главарь. Когда тот выскакивает из кабины, Берри просто ловко подставляет ногу. Тот падает на пол, автомат вылетает у него из рук. Он тянется за ним, но старик оказывается быстрее. Подхватив автомат, он наводит дуло в грудь бандиту.

— Не стреляйте, — спокойно произносит Берри. — Он — мой.

Вожак вскакивает и в ярости кидается на него, размахивая кулаками. Берри меряет его холодным взглядом и наносит великолепный удар правой. Вожак с грохотом рушится на пол, пытается подняться и замирает. Обрадованные пассажиры подхватывают Берри на плечи и устраивают триумфальное шествие по вагону…

Задохнувшись от столь стремительно проведенной операции, Берри глубоко вздохнул: все-таки в фантазии есть элемент самосохранения. Мужчина всегда остается мужчиной, разве не так? И разве так уж необходимо позволять себя убить, чтобы это доказать?

— Пелхэм Час Двадцать Три. Ответьте, Пелхэм Час Двадцать Три. — Голос Прескота дрожал от возбуждения.

— Пелхэм Час Двадцать Три центру управления. Я вас слушаю. — Голос главаря, как всегда, звучал спокойно и неторопливо.

— Деньги прибыли, — сообщил Прескот. — Повторяю: деньги прибыли.

— Да-да. Очень хорошо. — Пауза. — Вы успели как раз вовремя.

Простая констатация факта. Никаких эмоций.

Прескот был в ярости, вспомнив, как дрожал голос заместителя главного инспектора, как его самого при этой новости заставило содрогнуться чувство облегчения. Но главарю чувства явно были недоступны. Не иначе вместо крови в его жилах текла ледяная вода. Или он был психопатом. Нет, наверняка он сумасшедший.

— А если бы мы запоздали хоть на мгновение, — поинтересовался Прескот, — вы бы убили невинного человека?

— Да.

— Всего лишь на мгновение? Неужели такова цена жизни?

— Сейчас я вам дам инструкции по доставке денег. Вы должны им следовать точнейшим образом. Понятно?

— Продолжайте.

— Я хочу, чтобы два полицейских спустились на пути. Один должен нести мешок с деньгами, у другого в руках должен быть зажженный фонарь. Поняли?

— Два полицейских, один с деньгами, другой с фонарем. Что за полицейские — из транспортной полиции или из полиции Нью-Йорка?

— Неважно. Тот, что с фонарем, должен все время водить им из стороны в сторону. Когда они подойдут к вагону, мы откроем заднюю дверь. Тот, что с деньгами, бросит мешок на пол вагона. Потом оба повернутся и уйдут на станцию. Понятно?

— Ясно. Это все?

— Все. Но помните, основные правила остаются в силе. Любая провокация со стороны полиции, любое неверное движение — и мы убиваем заложника.

— Да, — вздохнул Прескот. — Я так и предполагал.

— У вас есть десять минут, чтобы доставить деньги. Если их вовремя тут не будет, тогда…

— Да-да, — перебил Прескот. — Вы убьете заложника. Это уже становится скучным. Десяти минут нам не хватит. До вас так быстро не дойти.

— Десять минут.

— Дайте нам пятнадцать минут, — попросил Прескот. — Идти по путям нелегко, тем более с тяжелым мешком. На это нужно минимум минут пятнадцать.

— Десять. И вопрос не обсуждается. Когда деньги будут у нас, я свяжусь с вами и передам дальнейшие инструкции.

— Инструкции? Но для чего? Ах, да, для вашего побега. Вам не удастся скрыться.

— Проверьте часы, лейтенант. На моих три часа четырнадцать минут. Деньги нам должны доставить до трех часов двадцати четырех минут. Конец связи.

— Конец связи, — буркнул Прескот. — Конец связи, сволочь.

Патрульный Венторф, вжав педаль газа в пол, мчался за ревущим мотоциклетным эскортом. В три пятнадцать он влетел на Юнион-сквер, нырнул в узкий проезд между домом Клейна и парком и через сорок секунд вылетел на поворот к Двадцать восьмой улице. Полицейский в чине не ниже лейтенанта разрешил ему разворот в обратном направлении. Он вывернул так, что зацепил левым задним колесом разделительный бордюр, отчаянно нажав на тормоза, так что задымились скаты, и наконец оказался на автостоянке. Мотоциклетный эскорт умчался прочь.

Венторф узнал тяжело шагавшего к ним начальника округа и уголком губ шепнул:

— Мы неплохо поработали, Ал. Думаю, что за такие подвиги нас немедленно повысят сразу через две ступени.

Начальник полиции, тяжело дыша, распахнул дверь со стороны Риччи и заорал:

— Давайте сюда этот чертов мешок!

Риччи торопливо швырнул мешок к начальнику полиции и попал тому по коленям. Начальник чертыхнулся, подхватил его и перебросил двум стоявшим рядом полицейским. Один был постовым в голубом шлеме, другой явно относился к транспортной полиции.

— Тащите, — закричал начальник округа. — У вас восемь с половиной минут. Бросьте козырять и убирайтесь!

Постовой перебросил мешок через плечо и кинулся ко входу в метро, сержант транспортной полиции последовал за ним. Начальник округа следил, как небесно-голубой шлем и фуражка сержанта исчезли внизу, потом повернулся к Венторфу и Риччи.

— Нечего тут болтаться. Тут и так слишком много народу. Доложите своему диспетчеру и возвращайтесь на службу.

Венторф завел мотор и выбрался из толпы.

— Наш начальник — само милосердие, — заметил он, обращаясь к Риччи. — И знает самый трогательный способ сказать «спасибо».

— Повысили сразу через две ступени, — осклабился Риччи. — Просто удивительно, что нас не разжаловали в стажеры.

Венторф свернул на Южную Парк-авеню.

— Ну и как, тебе сейчас не хочется, чтобы я тогда свернул и ищи-свищи нас со всеми этими деньгами?

— Хочется, — мрачно буркнул Риччи и потянулся к микрофону.

— Поцелуй себя в задницу, потому что больше ничего не остается. Уезжать с деньгами — глупость, но кто бы узнал, стяни мы по паре тысчонок?

— Террористы заявили бы, что денег не хватает, — возразил Риччи, — и мы вляпались бы в дерьмо.

Ричи связался с диспетчером, и Венторф подождал, пока он не выключил передатчик.

— Мне очень жаль, что мы не стянули пару пачек, честно говорю. Но террористы обвинили бы полицию в воровстве. А как ты думаешь, кто-нибудь поверил бы нашим словам, а не словам этих подонков? Да ни за что! Вот как они доверяют самой замечательной полиции Нью-Йорка. Честное слово, лучше бы мне быть преступником, тогда можно ожидать хоть какого уважения.

Последний раз сержант транспортной полиции Мисковский спускался на пути одиннадцать лет назад. Тогда ему, ещё патрульному, пришлось отправиться в погоню за двумя пьяницами, которым взбрело в голову спрыгнуть с платформы и неверной походкой отправиться в прогулку по туннелю. Он вспомнил, как боялся споткнуться и упасть на рельс под напряжением, пока бежал за весело перекликавшимися оборванцами. В конце концов он их догнал на следующей платформе, где они угодили прямо в руки другого патрульного.

Сейчас он испытывал такой же страх, и волосы у него на затылке шевелились. В туннеле было темно, если не считать сигнальных огней, ярко-зеленых, как изумруды. Здесь должно было быть очень тихо, но на деле оказалось не так: шумел ветер, доносились ещё какие-то странные шорохи, происхождение которых он определить не мог. Когда они миновали девять пустых вагонов поезда Пелхэм Час Двадцать Три, сержант сообразил, что туннель кишит полицейскими. Время от времени кого-то можно было различить в темноте; пару раз он мог поклясться, что слышал одновременное дыхание нескольких человек. Они чертовски смахивали на привидения. Но, казалось, на его спутника это не производило никакого впечатления. Он так легко мчался вперед, словно мешок у него за плечами ничего не весил.

Мисковский крепко сжимал в руке фонарь. Они бы оказались в чертовски затруднительном положении, если бы он его выронил. Медленно водя им из стороны в сторону, он освещая рельсы, грязное, пыльное полотно дороги, неровные стены. Похоже, они успевали во время, хотя он уже начал задыхаться. А постовой, несмотря на свою ношу, продолжал дышать ровно, как ребенок.

— Вот оно, — сказал постовой.

Мисковский увидел бледный свет в конце туннеля и сразу покрылся потом.

— Ты понимаешь, что мы бежим прямо на дула четырех автоматов?

— Да, черт возьми, — фыркнул патрульный. — Мне хочется отлить. — Он весело подмигнул.

— Ведь нам ничто не угрожает. Мы просто посыльные.

— Я тоже так думаю, — кивнул постовой и перебросил брезентовый мешок на другое плечо. — Знаешь, здесь примерно фунтов двадцать пять; не так уж много для миллиона долларов.

Мисковский нервно хмыкнул.

— Я просто подумал, что это прорва денег. Представь, что нас ограбили. Предположим, парочка бандитов… — Но мысль показалась ему слишком пустой, чтобы продолжать, кроме того, она выставляла его в дурном свете.

— Это не смешно, — буркнул постовой. — Моего знакомого коллегу ограбили на прошлой неделе, когда он шел со службы. Кто-то подскочил сзади и хладнокровно огрел по голове стальным прутом, завернутым в газету. Забрал бумажник, кредитные карточки и оружие. А оружие — это уже серьезно.

— Ну, мы же в форме. Еще не дошло до того, чтобы грабили полицейских в форме.

— Еще не дошло. Но этот день наступит.

— Кто-то стоит у задней двери вагона, — заметил патрульный. — Видишь его?

— Господи, — вздохнул Мисковский. — Надеюсь, он понимает, что это мы. И не ошибется и не начнет стрелять.

— Пока не начнет, — согласился патрульный.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «пока»?

— Пока не разглядит белки наших глаз.

Постовой покосился на Мисковского и расхохотался.

Артис Джеймс окоченел. Казалось, он проторчал в туннеле целую вечность и останется здесь навсегда. Туннель стал его стихией, как стихией рыбы является вода; его стихией стал туннель — подземный океан, темный, сырой, полный звуков и шепотов.

Он не осмеливался оглянуться из боязни увидеть то, что пряталось в темноте. Даже вагон перед ним вселял больше уверенности — все-таки что-то знакомое. Он повернул фуражку козырьком назад и прижался глазом к краю колонны, словно к вертикальной замочной скважине. Теперь он видел часть человеческой фигуры, половину головы и правое плечо. Человек был виден секунд десять, потом исчез. Через минуту он появился вновь, и Артис понял, что это наблюдатель из задней части вагона осматривает пути; ствол его автомата торчал вперед, как антенна.

Когда фигура появилась во второй раз, Артису пришло в голову, что на фоне освещенного вагона тот представляет прекрасную мишень. Разумеется, пистолет на таком расстоянии не годился, если не иметь в виду исключительно хорошего стрелка. Ну, такого, например, как он сам. Будь у него время тщательно прицелиться, прижав пистолет и запястье к колонне, он уверен был, что попадет.

Артис попытался вспомнить, какой именно приказ дал ему сержант из оперативного отдела. Оставаться на месте? Что-то вроде того: оставаться на месте и ничего не предпринимать. Если в качестве оправдания он сможет предъявить убитого преступника, станут ли его наказывать за то, что не выполнил приказ буквально? Когда плотная фигура в очередной раз показалась в дверях вагона, пистолет Артиса сам оказался у него в руке, а ствол оперся на запястье. Он навел пистолет, посмотрел, как человек уходит, и вернул пистолет в кобуру. Но тотчас снова его достал его и изготовился к стрельбе. Когда фигура появилась в очередной раз, он нажал курок.

Будь пистолет снят с предохранителя, на его счету оказался бы убитый преступник.

Когда фигура исчезла, Артис несколько раз щелкнул предохранителем, не очень понимая, зачем это делает, и вернул пистолет в кобуру. Правда, он не был уверен, что последний щелчок оставил пистолет на предохранителе, потому вновь вытащил его и проверил. Оказалось, зря: он был слишком осторожен в обращении с оружием, чтобы совершить такую ошибку. Артис сунул пистолет обратно, и когда фигура появилась вновь, оставил его в покое. Но когда она исчезла, вновь прицелился, и на этот раз, просто на всякий случай, снял пистолет с предохранителя.

Когда фигура появилась вновь, он поймал её на мушку, словно так было решено заранее. Потом глубоко вздохнул и нажал курок.

Выстрел эхом разлетелся по туннелю, словно взрыв. Он услышал — или ему показалось, что услышал — звон разбитого стекла, когда пуля попала в окно. Человек резко метнулся назад, и Артис понял, что попал. Когда вокруг него засвистели пули, он вжался в колонну, прекрасно сознавая, что если его не убьют бандиты, то уж обязательно достанут полицейские, если откроют ответный огонь.