Папу арест Киры выбивает из работы, мама совершенно больна, и нервы у всех напряжены до крайности.
23 мая 1933 года Кирилл Николаевич Лукницкий был освобожден из тюрьмы и сослан в Ташкент на три года.
До ареста в 1930 году в издательстве "Прибой" вышла книга К.Н. Лукницкого "Экономический кризис СШСА " (Соединенные Штаты Северной Америки). Младший брат Павла Николаевича был экономистом по образованию. Специализировался по каучуку. Он был одарен, трудолюбив и в будущем несомненно вырос бы в крупнейшего ученого. Но будущего у него не было.
В 1934 году, во время ссылки, в Ташкенте в САОГИЗе вышла его вторая документальная книга под названием "Дикий каучук", с подзаголовком "Колониальная повесть", которую он заканчивает фразой: "Человек рубит цепкие лозы джунглей капитализма, опутавшие мир" - и строчкой из песни Уолта Уитмена: "Человечество стало - единое тело, сплотилось в единый народ, тираны дрожат, их короны, как призраки, тают..." Эту книгу он надписал Павлу Николаевичу 28 апреля 1935 года, когда приехал в Ленинград: "Талантливому и удачливому в жизни брату автор дарит свое недозрелое, но исполненное благих намерений и некоторых надежд произведение".
Но "благие намерения и некоторые надежды" Кириллу не помогли. Вскоре в Ленинграде он был вновь арестован, и уже до конца... до посмертной реабилитации.
Сведения о брате Лукницкого, так же как сведения о родителях в начале книги, я ввела для того, чтобы читатель мог лучше понять мысли и поступки моего героя. Но как выбрать самое необходимое из нескольких тысяч страниц дневника?
Ко времени выхода заметки в "Красной газете" Павел Лукницкий был "ветераном" Союза поэтов и его активистом. Он - секретарь Л/о Союза поэтов и член правления; член ударных бригад ФОСПа1 и коопбюро ФОСПа; постоянный участник выступлений писателей в фабрично-заводских и красноармейских аудиториях, в клубах и библиотеках; один из организаторов подготовки и проведения различных встреч.
Стремление Лукницкого осмыслить идеи революции, колебания творческой интеллигенции, ощущение себя самого будто бы избавившегося от тех же самых колебаний - все это было естественным для него, честного труженика в новом обществе. Человеческая природа так устроена: "меня обманывать нетрудно, я сам обманываться рад". Человек стремился верить. Человек верил. Точкой отсчета был всего один путь, обязательный, непреложный. Человек искренне старался найти ему обоснование. А у Лукницкого вдобавок было еще и ощущение если не "вины", то "клейма", потому что он родился не в "той семье". И ползла, наверное, змейка страха в подсознании, и парализовывала любое его рассуждение.
И как старательно он искал разные оправдания этому, обходя главную причину. Потому он и страдал, умирая в семьдесят третьем. Он так и не смог писать о том, о чем хотел.
Некоторые писали в стол. Он не умел. Он был чрезвычайно активным, живым, общественным человеком. Он хотел давать людям Знание. Не позволяя себе сомневаться (значит, сомневался!)? в том, что такая, как есть, - это единственная форма жизни, он - из-за дворянского происхождения, Пажеского корпуса, из-за арестованного брата, архива по Гумилеву, из-за близкой дружбы с "врагом народа" академиком Н. П. Горбуновым, с опальной Ахматовой -словом, из-за всех вместе "криминальных" причин ушел в путешествиябродяжничество, с глаз долой. Это - его Памир, его Сибирь, его Заполярье, его Отечественная война. К счастью, он нашел себя и путешествиях, и в исследованиях, и в выполнении военно-патриотического долга; он не шел на сделку с совестью, он приносил людям реальную пользу, знание и добро, насколько мог..
Отечественная, освободительная война для каждого, кто человек, нравственна. Для Лукницкого это было как дыхание. Его природный патриотизм и воспитанные им самим в себе храбрость, усердие, полная отдача соединились здесь как бы с искуплением тех "грехов", за которые, в отличие от других, таких же людей он не пострадал (не сел в тюрьму ) по причине постоянного отсутствия дома.
Но может быть это лишь мои неверные предположения ?
В 1948-1949годах, помню, несколько дней подряд сжигал он подробные записи о партизанском движении в Югославии, в котором сам участвовал. Он "ошибся", описывая войну в Югославии и фотографируя освободителей. И сотни страниц дневников, тщательно собранные по стране документы о Тито и его людях - партизанах, сотни фотографий - почти все было брошено в огонь.
Верил ли он, теперь в 1949-ом, что он тогда, в 1944 и 1945годах ошибался, фиксируя осввободительные действия югославского народа
Вот он пишет 13 января 1942 года, когда еще не знает, останется ли жив или погибнет от снарядов, от бомб или от голода (его вес был тридцать восемь килограммов, и ел он в собственной квартире даже бульон от сваренных обоев, которые в 1934-м сам обклеивал, смазывая мучным клейстером, когда приходил с фронта для того, чтобы срочно обработать и передать материал в ТАСС. " Я думал еще о том, что и сейчас, и в будущем, воспитывая людей, партия должна прежде всего искоренять в них четыре качества, лежащие в основе всех наблюдаемых мною недостатков, бытующих еще в нашем обществе... Эти четыре кита, на которых старый мир еще держится в душах людей, следующие: трусость, корысть, равнодушие и невежество. Все, что есть плохого в человеке, вырастает из этих качеств, взятых порознь или вместе, в любых сочетаниях. И тот, кто хочет стать настоящим коммунистом, должен вытравить в себе именно эти четыре качества, в какой бы малой доле они в его существе ни присутствовали. А тот член партии, который с этими качествами мирится или не сознает необходимости искоренения их в себе, - тот не подлинный коммунист, тому не место в рядах партии, возглавляющей ныне святое дело освобождения нашей Родины от фашистских захватчиков..."
Но незабывчивому читателю может показаться странным, что такой энтузиаст, активист, общественник, такой сознательный, идейный человек сам не вступил в партию. Отвечу: а кто бы его принял тогда, скажем, до войны? Он - из дворян, из "пажей". Во время войны, в самый страшный период блокады, решил, и рекомендации были достойные, и собрание уже было назначено на определенный день. Да не состоялось. Секретарь упал в обморок от голода, и кворума не набралось по той же причине. Когда об этом узнали на фронте предложили принять безоговорочно, в первой же воинской части. Но тут он отказался, объяснив, что он ведь не боец какой-то определенной части, идущий в атаку, а мотающийся по разным частям фронта и задерживающийся в каждой на два-три дня или максимум одну-две недели военный корреспондент. Счел неэтичным, нескромным. Ждал лучших времен. Ну а после войны... сохранилась запись, жуткая, тяжкая, о том, почему он этого не сделал. Но поскольку в этом небольшом томе я рассказываю о том, что Лукницкий сделал и оставил людям, то, с извинениями, возвращаю читателя к продолжению истории его жизни- в 1929 год.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
14.11.1929
У Н. Тихонова на Зверинской. Читал ему свой очерк о Туркмении, оконченный вчера... Вечером у меня заседание бюро секции.
23.11.1929
Весь день в канцелярской работе Союза поэтов и кооп. Бюро, а вечером у меня заседание ревиз. комиссии
... Итак, еще месяц прошел... Для меня это месяц усиленной работы. Давно не было такой уверенности в своих силах. "Молодая гвардия" напечатала мое стихотворение. Первый очерк мой весьма одобрен Н. Тихоновым и принят в "Звезду". "Балладу о топоре" взяла в литературную страницу газета "Смена", в 12-м номере "Звезды" идет "Первая женщина в Куули". Начал новый очерк.
2.12.1929
Вчера был у Тихонова, вместе сочиняли слова марша школы милиции... Кто-то из соседней квартиры украл мои калоши. Долго искали их с Тихоновым...
Прием моей книги стихов к изданию в значительной мере зависит от В. Эрлиха. В. Эрлих, однако, держится "моя хата с краю"...
Сегодня у меня был Н. Тихонов. Долго говорили обо всех занимающих меня мыслях. Надумал создать в секции поэтов ядро из наиболее соответствующих мне по образу мыслей. Цель ядра-совместная творческая работа; обсуждение всего написанного участниками; воздействие друг на друга; борьба с литературной пошлостью, рутинным бытовизмом стиля, преодоление его; приведение в систему мышления в направлении левого попутничества. Кто бы мог быть в таком ядре из секции поэтов? В. Эрлих, В. Ричиотти, Л. Борисов, М. Комиссарова, Н. Заболоцкий? Хорошо было бы - лапповцы: Б. Лихарев, А. Гитович, Б. Корнилов.
18.12.1929
Звонил А. Крайский, просил назначить кого-нибудь из секции поэтов для руководства литературным кружком в Художественно-промышленном техникуме. Я сказал, что могу взять кружок на себя, хоть это и бесплатная работа. Крайский обрадовался - видимо, никто не хотел брать его бесплатно.
19.12.1929
Закончил очерки: "Уфра" и "Обиды героя". Пишу рассказ "Тетрадь капитана".
Ходил на вневойсковое обучение. Первый раз - меня учили. Второй раз назначили командовать половиной отделения. Завтра иду опять - хожу каждый четвертый день.
Приехал из Москвы Б. Лавренев, сказал, что "Мойра" моя издается. Послал письмо в ЗИФ (изд-во "Земля и фабрика". - В. Л.) с просьбой прислать корректуру романа. В "Смене" напечатана "Баллада о топоре" и печатается очерк "На Суриндже". Послал в "Землю Советскую" очерк "Обида героя" и в "Октябрь", М. Светлову, - стихотворение "Телефон". В альманах "Красной газеты" взяли стихотворение "Пятилетка чувств". Между прочим, я читал его АА.
Последнюю неделю обдумывал новую книгу и читал всяческую литературу о Каспийском море, об истории торгового мореплавания, о рыбных промыслах и пр. Сюжет в грубых чертах разработан, но надо получше завязать узелки. Вечерами работаю и читаю.
23.12.1929
Начал 3-й очерк о Туркмении, потом был у Тихонова.
Очерки Лукницкого о Туркмении вызвали живейший интерес Тихонова. На следующий год бригада писателей под его руководством отправилась в Туркменистан.
И может быть, кто знает, творческая "туркменская" дорога Тихонова включила в себя "туркменскую" тропу одиночки Лукницкого? И отсюда надпись на книге: "Старому памирцу дружески седой туркмен"?
Впрочем, надписи их на книгах друг другу - это настоящий "роман в надписях", начавшийся в 1922-м и завершившийся надписью после смерти Лукницкого, уже мне, на книге, которую я сама выбрала по желанию Тихонова -"Вамбери": "Вере Константиновне Лукницкой, хозяйке фантастического города документальных поэтических воспоминаний, владелице поэтических тайн прошлого русской поэзии - с удивлением к исполненной ею работе в области поэтических открытий - сердечно Николай Тихонов. 1977 г.".
Николай Семенович написал эти слова после того, как я показала ему "его" архив Лукницкого. Он воскликнул: "Собрать столько моего и обо мне? А сколько же у него тогда Ахматовой и Гумилева?"
В архиве Лукницкого - в основном или дареные подлинники, или копии, сделанные точно и аккуратно самим собирателем. На тетради стихов Тихонова: "Эта рукопись подарена мне Н. Тихоновым в 1922 году. Настолько мне известно - не опубликована, так Н. Тихонов говорил мне, даря. П. Лукницкий
На страничке с автографами К. Вагинова приписка: "Получил от Тихонова в конце марта 1926 года, а Тихонов подобрал на столе в какой-то редакции кажется, "Звезды". П. Лукницкий".
Когда Павел Николаевич пришел работать в Союз Поэтов, Вс. Рождественский, очищая ящик письменного стола, отдал ему несколько, тогда казалось, уже ненужных бумаг, а на корректуре собственной поэмы написал вполне серьезно: "В Музейный фонд П. Н. Лукницкого".
Архив собирался с помощью друзей, и почти все документы с пометками от кого они получены и когда.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
24.12.1929
Опять и Н. Тихонова. К нему всегда иду со удовольствием. У них по случаю сочельника человек 15 народу. Ирина1 привезла в чемодане маленькую елку. Все дарили друг другу шуточные подарки. Из литературных людей были только я, Н. Браун и В. Эрлих.
Написал за неделю рассказ о капитане Голубеве.
26.12.1929
Был у Тихонова и читал рассказ ему. Тихонов много говорил о литературе, разбирал современное положение поэзии. Суть: есть две группы поэтов "конструктивисты" и "опрощенцы". Первые называют себя так условно, ибо название это решительно ничего не определяет. Они - все те, кто действительно работает над словом, чтит культуру слова, стремится к ней и борется с неорганизованным материалом. В их среде могут быть самые разнохарактерные поэты.Прочие - "опрощенцы" и, подразумевается, вообще не поэты: они кричат о себе и живут только своей "идеологической ценностью", ни в какой мере не являясь ценностью художественной.
Именно эту мысль Тихонов развил в своем докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году:
"... Лирическая поэзия в практике ленинградских поэтов представляет иногда ту купель, в которой вода бывает возмущена, но чуда не происходит. Ритмическая бедность, словесные штампы, прямое эпигонство, как путь, избранный под знаком опрощения, неотчетливость мысли, проза, переданная короткими строками, конечно, не могут обогатить молодую поэзию. Но есть и другая беда, значительнее, - это беда не только ленинградских поэтов.
Глаз поэта еще не устремлен на жизнь. Комнатные переживания, мир только литературных ассоциаций, споры о книгах, заседания, редакции, изучение маленьких тайн ремесла вместо изучения нового человека и нового общества, вместо изучения большого героя нашей эпохи, - все это сводит поэзию на степень упражнения, где обыгрывается слово ради слова, метафора влечет метафору, - увлекательная игра, в которой разгоряченное самолюбие автора играет немалую роль".
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
26.12.1929
Приезжал сюда Маяковский. В Москве он уже почти не выступает, там его загрызли конструктивисты. Сюда он приехал с "Клопом" и "Баней". 20 октября выступал в университете, в Доме печати, потом еще где-то. Из рассказов знаю, что публика приняла его, что называется, "мордой об стол", а в университете его чуть было не избил какой-то университетский "поэт" - детина громадных размеров. Вступились в дело милиционер и военные моряки, присутствовавшие в зале, и восстановили порядок... С вечера в Доме печати вернулся в "Европейскую" гостиницу в ярости и бешенстве, свидетелями чего стали Лиля Брик и Пунин2, который был в то время у нее.
В Русском музее обнаружены плакаты Маяковского. Их хотят выставлять в числе прочего плакатного материала. Пунин хочет.
Позавчера был на военной службе, но все это было так плохо организовано и так глупо, что не выдержал и удрал. Не знаю, посадят ли за это на гауптвахту?..
Предпринимал попытки устроиться в какую-нибудь научную экспедицию. Был в Институте ихтиологии, у И. Ник. Арнольда. По его совету был у профессора Самойловича в Институте Севера. Тот сказал: "Наше судно уходит в Северный Ледовитый океан на месяц. Надо выезжать завтра". Но... у меня не было ни копейки денег (надо 150 руб.), ни теплой одежды, ни возможности достать то и другое. Даже валенок, как и калош, в продаже нет, и Институт Севера для этой экспедиции искал 10 пар валенок две недели. Пришлось отказаться от этого предприятия, взяв с Самойловича обещание, что он устроит меня летом на судно, уходящее в плавание по Ледовитому океану. Если не удастся, буду устраиваться в какие-либо южные или восточные экспедиции.
Сегодня из Москвы приехал папа, он был в ЗИФе, видел Свистунова, редактора, тот говорит, что сдает "Мойру" в печать и сам сделает какие-то изменения. Какие такие изменения? Почему он, а не я? Не позволю, конечно, "свистуновить" мою рукопись, но надо все выяснить.
Напечатал 8 стихотворений: "Звезда" - 2, "Резец" - 3, "30 дней" - 1, Молодая гвардия" - 1, "Смена" - 1.
31.12.1929
Вчера начал занятия литературного кружка в Художественно-промышленном техникуме в здании Академии художеств. Вел его всю зиму и весну.
За это время был у АА несколько раз. На днях она приходила ко мне. Шереметьевский дом передают в какую-то другую организацию, музей упраздняется, вероятно, всех жильцов будут выселять весной. Куда же переедут Пунин с семьей и АА?
У них мало кто бывает... Вчера опять зашел к ней. Читает "Красное дерево" Пильняка по рукописи, текст исправленный, подготовленный для Госиздата. К ночи гуляли и много говорили о литературе и о том, как можно писать в современных условиях. Взгляд ее категорический: "настоящей литературы сейчас быть не может"...
АА рассказала мне, что слышала от Замятина об организующейся литературной группе "Современника", куда войдут Б. Лавренев, О. Форш, Н. Баршев, М. Фроман, Вс. Рождественский и, в качестве присяжного критика, З. Штейнман. Мотив создания объединения - "пишущие об интеллигенции". По мнению АА, из этой группы ничего не выйдет - не разрешат. Странно, что впервые слышу об этой группе не от Б. Лавренева, М. Фромана или других, а через "третьи руки". Виделся я с ними со всеми за эти дни...
АА живет по-прежнему тихо и печально. Холод в квартире, беспросветность и уныние. Встречи Нового года не будет - нет ни денег, ни настроения...
Бываю там редко и ненадолго. Выходит так. Хотел бы видеть АА и чаще, но уже не так тянет, как прежде. А если по совести, то почти не тянет...
Ну а "те", от которых уходишь?..
Их любил когда-то, их считал драгоценными. Если разбираться тонко, то их любишь и уважаешь и сейчас. Но сознаешь, что они - драгоценности прошлого. Высокие, культурные ценности. Они - единственное, что жалеешь в прошлой эпохе... В этом трагедия всякого рубежа, трагедия всякого прогресса, трагедия, без которой не может существовать мир и которую - значит - надо оправдывать...
17.10.1930
...Полгода - с 18 апреля по 10 октября - я провел в путешествии по Восточному и Западному Памиру с экспедицией Геолкома. Был в плену у басмачей, после освобождения из плена участвовал в ликвидации банды, пережил многое, ежедневно подвергаясь опасностям. Уезжая на Памир, сказал себе: вот случай проверить себя, вот испытание подлинное и трудное. Если выдержу, значит, достоин жизни, а не выдержу, значит, был слаб и к чертовой матери тогда, не заслуживаю и сожаленья.
С винтовкой в руках, с крепкою волей в сознанье испытание выдержал. Увидел многое, и на многое еще раскрылись глаза. То время, когда я еще продумывал свое отношение к современности, к жизни, когда я колебался, шатался внутренне, то время теперь кажется мне необычайно давним, далеким. Сложным был внутренний путь для меня. Но я преодолел его так же, как преодолел горные цепи Памира. Ни тени сомнений, колебаний. Теперь я уверен: со всеми окружающими меня в великой переделке страны - я связан тесно и навсегда. Теперь я научился защищать наши завоевания не только словом...
29.11.1930
Заключил договор с ГИЗом на книгу о Памире (10 печ. листов), рукопись должен сдать к 1 апреля 1931 г.
Заключаю договор на книгу очерков "Второй переход".
Трудно начать книгу о Памире, надо осмыслить весь громадный материал, дать ему отстояться, надо перечитать кучу литературы.
О Памире Павлом Лукницким написаны десятки книг: "Ниссо" и "Путешествия по Памиру", "Таджикистан" и "Всадники и пешеходы", "Застава - Двуречье" и "В горах и сердцах людей", "За синим камнем" и "У подножия смерти" - романы, повести, очерки, рассказы... Книги переведены на несколько десятков языков.
Памир-30
Идущий впереди - остальным мост
Академик Ферсман, как и должно было быть, ответил на письмо, и ответ его был дельным. Весною тридцатого года он рекомендовал Павла Николаевича для участия в геолого-разведывательной экспедиции на Памир "за синим камнем". И когда осенью Павел Николаевич вернулся в Ленинград с лазуритом в рюкзаке, Ферсман попросил его сделать доклад в Академии наук, который потом был опубликован в "Трудах Памирской экспедиции 30 года".
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
Март 1930 г.
Телефонный звонок.
- С вами говорит начальник Памирской геолого-разведочной партии Юдин. Вы поехали бы на Памир?
Конечно, - ответил я с волнением.
Юдин подробно расспросил меня, бывал ли я в экспедициях раньше, здоров ли я, в порядке ли мое сердце. Предупредил, что люди с нездоровым сердцем не переносят разреженного воздуха памирских высот. Ответы мои вполне удовлетворили Юдина.
В Геолкоме меня встретил человек громадного объема, с узкими, прищуренными глазами, с мягким заботливым голосом. Мне показалось, что этому человеку лет тридцать. Ему было двадцать четыре.
Судьба моя была решена. Мы вышли из Геолкома вместе, прошлись по линиям Васильевского острова. Юдин пригласил меня зайти к нему, угощал меня виноградным соком, показывал памирские фотографии, дал мне толстый том Мушкетова.
На изучение литературы о Памире у меня оставался месяц...
В то время Памир называли "Подножием смерти". Тогда о нем точно ничего не было известно. А до середины XVIII века сведений о нем вообще почти не было. Лишь несколько строчек в дневниках Суэнь Цзяня, китайского путешественника VII века: "...царствуют здесь страшная стужа и дуют порывистые ветры. Снег идет и зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня без следа человеческого жилища..." И несколько строчек у Марко Поло в XIII веке: "...поднимаешься на самое высокое, говорят, место на свете... Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Памиром; и во все время нет ни жилья, ни травы, еду нужно нести с собой. Птиц тут нет оттого, что высоко и холодно. От великого холода и огонь не так светел и не того цвета, как в других местах..."
Русские исследователи с семидесятых годов прошлого века начали проникать в страну, клином вдвинувшуюся в Индию, Афганистан, Китай, но к вершинам они подниматься не решались. Горы оставались недоступными, неведомыми.
Первым русским ученым, пришедшим в 1878 году на Памир, был Н. А. Северцов. Правда, за два года до этого состоялась военная экспедиция Скобелева. Первым русским геологом, совершившим в 1883 году маршрут по Восточному Памиру, был горный инженер Г. Л. Иванов. Известны и другие, и русские, и иностранные исследователи - ботаники, зоологи, военные разведчики. Но систематическое, всестороннее изучение Памира началось в 1928 году, когда туда отправилась комплексная экспедиция Академии наук СССР.
Фантастические предположения об обитавшем там "племени карликов" и о разных других чудесах рухнули. Их сменили точные сведения - географические, климатологические, этнографические... Необходимы были и точные геологические сведения. А они были самыми недоступными. Поэтому даже после комплексной экспедиции 1928 года оставались еще белые пятна.
Отправляясь на Памир, Павел Николаевич понимал, что трудный путь продлится не один месяц, потому что только пешком можно пробраться по узким оврингам и скалистым ущельям. Но, конечно, он себе не представлял тогда, что спустя всего лишь год Памир пересечет первый автомобильный тракт, а в кишлаках возникнут десятки кооперативов, амбулатории, школы, клубы. Что в центре - в Хороге - будет своя газета, откроют кинотеатр, построят гидроэлектростанцию. Читая описания путешествий первых исследователей Северцова, Грум-Гржимайло, Ошанина и других и представляя, как они были трудны и опасны, он не думал, что самому ему предстоят происшествия, столь же неожиданные и необычайные.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ - ЛУКНИЦКОМУ
13.05.1930
Дорогой Павел!
Получил две твоих открытки, пахнущие дорогой и предчувствием великих странствий. Я расстался с тобой, когда из вагона уже были видны горы, и ты собирался ехать в автомобиле по дикому пути. В эту минуту, когда я пишу тебе, ты уже оставил позади и вагон, и авто, из пассажира стал всадником и путешественником.
"Счастливый друг, завидую тебе!"
В самом деле: никогда еще не был я склонен испытывать это не очень похвальное чувство, как в настоящую минуту.
Охотно следую воображением за тобой по всем горным тропинкам, по всем ущельям. И какое счастье, что в своем пути ты общаешься с совершенно свежими людьми, не имеешь дела с "литорганизациями"...
Кручусь все с теми же лицами, которые достаточно успели надоесть зимой...
Слушай, серьезно, если экспедиции понадобится носильщик или караульщик, можешь выписать меня, как безработного интеллигента: ездить верхом умею, стрелять тоже, достаточно вынослив и дикие дороги люблю.
Не знаю, когда ты получишь это письмо, но желаю, чтобы оно лишний раз убедило тебя, что дружески помню о тебе и бесконечно жалею, что прервалась наша давняя традиция встречаться с тобою под южным небом.
Обнимаю тебя крепко. Живи и люби жизнь по-прежнему. Твой Вс. Рождественский.
18 мая 1930 года три человека - начальник партии, громадина со скуластым насмешливым лицом, двадцатичетырехлетний Г.Л.Юдин, топографвосемнадцатилетний длинновязый словоохотливый паренек Юра Бойе и увешанный сумками, биноклем, фотоаппаратом романтик и писатель Павел Николаевич Лукницкий с десятком записных книжек, торчащих изо всех карманов, радостные, возбужденные, мечтающие, выехали из Ташкента в Ош. А оттуда все трое, экипировавшись и взяв с собой еще повара-узбека Османа, 22 мая двинулись по дороге Ош - Хорог...Через несколько дней пути, перед перевалом Талдык, напавшие бандиты разграбили караван. Убили Юру. Остальные трое были взяты в плен и провели в ожидании кровавой расправы несколько мучительных дней. Главарь банды рассчитывал, что "русские инженеры" ищут в горах золото, потому не убил пленников сразу. Геологам удалось бежать и добраться до единственного существовавшего там красноармейского поста - Суфи-Курган. Потом они вместе с красноармейцами участвовали в поимке и разоружении групп басмачей.
Павел Николаевич близко увидел дикую жизнь киргизских кочевок, забитых, обманутых бедняков, коварных курбашей, купленных иностранной разведкой.
Событие, казалось бы, должно было отвратить его от дальнейших странствий по этому опасному краю. Но, исповедуя свой принцип: "Чтобы стать настоящим писателем, надо своим трудом участвовать в труде тех, о ком хочешь писать", - он не отступил. Возвратившись в Ош, экспедиция вновь экипировалась, объединилась с другой такой же маленькой экспедицией, которая отправлялась изучать ландшафты Восточного Памира, и направилась в Хорог. По пути остановились в знакомом уже Суфи-Кургане. Там выяснилось, что красноармейцы разоружили всю банду: она оказалась огромной - две тысячи человек. Бывшие басмачи, группами и в одиночку, презрев приказы и угрозы своих главарей, возвратились к мирной жизни.
Участники экспедиции прервали на время свой поход и добровольно взяли на себя функции учителей, советчиков, врачей, хозяйственников, строителей. Это была огромная своевременная результативная помощь кочующему, мечущемуся населению. Люди стали объединяться в коллективные хозяйства. Создавались районы, начали строиться школы, больницы, детские сады. И немалая доля в благородной просветительной миссии принадлежала Павлу Николаевичу Лукницкому. К тому времени у него уже был достаточный опыт общения с людьми разных национальностей. И конечно, все, что происходило, записано писателем в его дневнике. Кое-что он использовал для своих книг.
Кроме того, из этой поездки он привез много ценного. Например, рукописные поэтические и религиозные книги XI и XIII веков, полторы сотни документов Поста Памирского конца XIX и XX веков, предметы этнографии и быта памирцев, которые составили домашний музей.
Ляджуар... Этим звучным словом в Шугнане называли синий камень. Вот он лежит в руках, ощутимый, но фантастический, как синее солнце... И опять легенды, и опять слухи, и горцы перекидывают камень из рук в руки, завороженные его синью, но никогда не бывавшие там, где он есть, и не знающие, были ли там их отцы или деды...
Отыскать на Памире замечательный синий непрозрачный минерал - лазурит мечтал одержимый знаток камней академик А. Е. Ферсман. Он знал легенды о синем камне. Но кроме легенд, он знал о камне еще многое другое. Он знал, что лазурит известен на земле много тысяч лет, что история этого камня проходит через всю человеческую культуру. Он был уверен, что лазурит на Памире есть, хотя его там никто из геологов не видел.
В 1920 году Ферсман писал, что с давних времен синий камень "приходил из Бухары, Туркестана, Афганистана, Персии, Тибета и под этими разнообразными и неясными обозначениями скрывался какой-то неведомый источник среднеазиатского камня. Только экспедиции начала XIX века пролили свет на эти месторождения... дали их описание и указали на точное их положение... в Бадахшане. По-видимому, это единственное месторождение, из которого Восток черпал свои лазоревые богатства, и все указания на Персию, Бухару, Памир и Индию, вероятно, должны быть отнесены к нему". И разные названия камня - лазурит, лазурь, лазоревый камень, лазули - идут от афганского и персидского названий: ляджевард, лазвурд, ляджвурд. Есть и другое предположение. Арабское слово "азул" - "синее небо" - породило русское слово "лазурь".
Впервые о местонахождении ляпис-лазури в Бадахшане пишет Марко Поло в своей книге "Путешествия": "В этой стране, знайте, еще есть и другие горы, где есть камни, из которых добывается лазурь... Природная, лучистая синева... Лазурь прекрасная, самая лучшая на свете, а камни, из которых она добывается, водятся в копях, так же, как и другие камни".
В стране памирских гор временной отсчет иной. Там время двигалось иначе. На той шкале, где отмечал Памир свои миллионы лет, там век, и год, и день не различимы были... Как будто все застыло в мироздании.
Тому минуло семь веков, когда вдоль реки по ущелью со своей экспедицией шел итальянец Марко Поло.
В тридцатом году нашего столетия по тому же ущелью шел русский человек, шел запутанными маршрутами по малоисследованным или вообще не нанесенным на карту местам. Чем отличались путевые впечатления его, двадцативосьмилетнего, от впечатлений странствовавшего семьсот лет назад двадцатилетнего венецианца, когда их маршруты в точности совпадали?
Горы - те же. Узкие, вьющиеся по кромке скал тропы, чаще звериные, реже людские, скользкие жуткие овринги, они не стали безопаснее. Чудовищные каменные осыпи, снежные обвалы, бушующие сели поджидали на каждом шагу. Непроходимые пенные реки сворачивали с тем же грохотом громадные валуны в глубоких гранитных ущельях. Таинственно мерцали недоступные ледяные хребты, искромсанные в причудливые формы. Небо не побледнело и в XX веке, все так же, как и в тринадцатом, казалось с глубины ущелья узкой полоской фиолетовой реки, непонятно как очутившейся далеко-далеко вверху...
И все-таки впечатления были различными. Потому что все то, что было заложено веками в талантливом памирском народе, - воля, целеустремленность, мечты о созидательном труде - все это раскрылось при Советской власти. Произошло чудо. Время изменило ход. Оно сдвинулось и, минуя дни, годы, столетия, полетело стремительно. Феодально-байский Памир сразу оказался в социализме.
Но вернемся к синему камню. Есть ли он? Или это сказка о красоте, в которой нуждаются все люди на земле?
В лунную ночь на привале под шум многоводной горной реки хорошо погружаться в раздумья... Итак, лазуритовые копи находятся в Бадахшане афганском. Но геологами установлено, что по строению афганский Бадахшан и наш, памирский, аналогичны. Значит, на Памире лазурит возможен. Можно представить себе, что в период горнообразовательных процессов скалы растрескивались и по трещинам впоследствии поднимались глубинные породы, которые со временем превращались в граниты, минералы... От афганского месторождения до нашего ущелья по прямой километров сто. Для геологических масштабов это величина ничтожная... Так, может быть, правы легенды?
Испокон веков охраняла неприступная скала подступы к синему камню. Но пришли кафиры "сиахпуши"1 - "черная одежда". Пришли, чтобы добыть синий камень. Нелегко было им достать его - скала отвесная, а каменная жила синела посередине. Ни веревок, ни канатов не было. А если бы и были? Их бы все равно не хватило. Пришельцы поймали детишек из высокогорного кишлака, девочку и мальчика, разложили жертвенный костер, молились своему богу и под бешеные вопли и пляски, сжигая детей, начали резать скот и прикладывать одного барана за другим к скале, примораживать, а когда животных не хватило, стали добираться и до людей, чтобы соорудить лестницу. Так они якобы почти достигли синей жилы, но дехкане не выдержали, собрались вместе и уничтожили разбойников. С тех пор никто не пытался добывать синий камень. А о месте этом гиблом люди старались забыть. Много поколений горцев сменилось, и уже давно никто не знал, где оно в точности находится. А кто узнавал, говорят, погибал. И не надо его искать, считали... Только безумец может искать свою смерть.
Шугнанцы называют синий камень звучным словом "ляджуар". Но даже немногие старики, которые прячут синие обломки, переданные им их предками, не знают местонахождение камня. Ни один горец, излазивший вдоль и поперек свой край, не видел, а только слышал, что ляджуар где-то есть... Скорей всего, на маленькой речке - Ляджуардаре, в недоступном ущелье... На картах ее нет. А может быть, кое-кто из старых бадахшанцев и знает заветное место в горах, да боится указать? Ведь властелин лазоревых копей афганского Бадахшана - эмир. Это по его повелению рабы, прикованные цепями прямо к горе, веками добывали драгоценный ляджуар. Это по его приказу была смертная казнь каждому, кто приближался к копям... А вдруг придут прислужники эмира, закуют в цепи...
И хотя поблескивает в глазах стариков горцев неверие, но уже есть энтузиасты. И они идут в экспедицию рабочими, проводниками, носильщиками. Им нравятся эти упрямые, смелые, веселые люди - первооткрыватели. Охотнику Караширу отец когда-то рассказал перед смертью о ляджуаре, и вот уже шестнадцать лет он собирается за камнем в те легендарные края. Зикрак председатель сельсовета, он хочет идти, он готов на любые трудности, потому что должен рассказать своему народу о богатствах родной земли, которая принадлежит теперь им, людям Памира. С отрядом идет и опытный сорокалетний Егор Маслов. Это его двенадцатый поход, никто лучше его не проведет вьючных лошадей над пропастями, вброд через горные реки, ему не страшны непроходимые места - на него можно положиться.
Их палило колючее дневное солнце, их студил нещадный ночной мороз, их заносили снежные бураны, на них срывались ледяные глыбы, их поливали каменные дожди. Но сильные и упорные люди не сдавались.
И вот они в ущелье Пянджа. На развилке двух многопенных рек свернули в ущелье Гунта, поднялись к ущелью Шахдары, прошли его, и наконец направо открылось ущелье, совсем узкое, реки Ляджуардары.
Они поддерживали друг друга, помогали друг другу преодолевать все - и гранитные глыбы высотой до небес, и каменные осыпи, и крутые скаты, и перехваты дыхания в разреженном воздухе, и пульс 130 - 140 ударов в минуту, и болезнь высоты, и страх.
Они острили, подшучивали друг над другом. Много рассказывали шугнанцам о русских полях и равнинах, о березовых рощах и сибирской тайге, о морских плаваниях и приключениях. Шугнанцы воспринимали это как сказки, потому что они никогда не видели ни колосящихся полей, ни березовых рощ, ни безбрежного моря, ни тем паче кораблей. Зато шугнанцы рассказывали о диковинном камне, потому что хорошо понимали, что каждый рассказ хоть чуть-чуть да приоткроет тайну.
Так шли геологи, шли проводники, шли рабочие. И вместе с ними ленинградский писатель Лукницкий.
Два последних дня они карабкались почти по отвесной скале и, когда преодолели ее, увидели над собой еще скалу и в ней полосы синего-синего неба, а дальше еще полосы... Завороженные, смотрели они на появившееся посреди камней небо. Потом увидели синие глыбы вокруг - синие камни. Тогда они поняли: эта густая плотная синева в скале - не небо, это тоже камень. Ляджуар! Лазурит! Ляджуар! Они прыгали по камням, перелезали с глыбы на глыбу, они гладили синие куски потрескавшимися, заскорузлыми руками, еще не веря своим глазам. Куда усталость девалась, холод! Они нашли лазурит!
Легенда оказалась правдой. Наполнив свои рюкзаки россыпью, застывшей синим огнем, с высоты 4570 метров, с драгоценным и очень тяжелым грузом, двинулись путешественники в обратный, не менее трудный, путь. Счастливые, хотя и заболевшие тутеком - болезнью высоты.
Лазурит в Ленинграде! И ниили - густо-синий, и асмани - светло-голубой, и суфси - зеленоватый. Много там, в нашем Бадахшане, разных, известных теперь гнезд. И прожилок, и в россыпях, иных не сдвинешь - такие огромные. А мелочи - не углядеть!
Теперь возникнут вопросы: откуда лазуритовая столешница на свадебном столе у Марии Медичи и Генриха IV?Откуда лазуритовый кубок у Франциска I? Откуда лазуритовые вещи у Людовика XIV? Откуда лазуритовый поднос в коллекции Буало? Считанные предметы в Европе. Считалось, что все точки отсчета сошлись на афганском Бадахшане. Теперь, может быть, это месторождение выявит факты, например, что и с Памира вывозился синий камень? И украшенные лазуритом головные уборы китайских мандаринов, и кресло Тутанхамона, и статуя Тутмеса III могли быть из памирского лазурита?..
Тогда эта часть Памира еще не называлась Рошткалинским районом, а сам нынешний районный центр - Рошткала был глухим, маленьким кишлаком, над которым на отвесной скале нависали руины старинной крепости. Никто не поверил бы тогда, что в Рошткале появится средняя школа и школьники по вечерам будут играть в футбол. Никому и в голову не приходило, что над устьем реки Шахдары, на высокой террасе, где жил ишан и которая поэтому называлась Ишандатом, вырастет знаменитый высокогорный Памирский ботанический сад - надежда всех колхозов Памира, получающих от него саженцы новых, неведомых на Памире плодовых культур. Никто не поверил бы тогда, что на шахдаринских каменистых землях зашумит листва новых плодовых садов, вырастут рощи деревьев - питомцев будущего лесхоза. Никто не ведал, что вдоль Шахдары, где вились головоломные тропинки, запросто будут бегать автомобили, завозя книги в библиотеки, товары в магазины и увозя с Шахдары зерно, коконы, урожаи фруктов...
Все это уже было тогда, в пятидесятых. Всего этого не было в тридцатых.
А памирский лазурит, как и другие камни-самоцветы, занял свое достойное место в "малахитовой шкатулке" нашей страны. Он радует глаз и красивыми разнообразными юверлирными изделиями, предметами для письменных и туалетных столов, оправами для зеркал и другими многочисленными украшениями и поделками, выполненными на многих ювелирных и гранильных фабриках страны и доступными сейчас всем желающим. Но лазурит радует и масштабными произведениями искусства. Им облицовывают стены, инкрустируют плафоны, употребляют в мозаичных сочетаниях для украшений станций метро в Москве, Ленинграде и других городах Советского Союза. Он служит также украшением театральных залов и фойе, дворцов культуры, выставочных залов. И на гигантской географической карте, находящейся в Эрмитаже, созданной из камней-самоцветов, все, что очень синее, - реки, озера, моря, океаны - это наш, разных оттенков и тонов, памирский лазурит.
ИЗ ГАЗЕТЫ "КОММУНИСТ ТАДЖИКИСТАНА"(25 ноября 1964)
С отвесной скалы пика Маяковского с грохотом несутся снежные лавины. Пронзительный ветер льдистой крупкой сечет лицо и руки. Копыта вьючных лошадей, изнуренных долгим подъемом по леднику, мерно стучат на крутых каменных тропах. Животные дышат тяжело: высота 5000 метров над уровнем моря. Вокруг только скалы, лед да синее небо...
...Высота и исключительная труднодоступность долгое время оставляли открытым вопрос об эксплуатации месторождения. Но богатства дикого ущелья не давали покоя таджикским геологам. Отряд за отрядом, экспедиция за экспедицией уходили к ледникам пика Маяковского.
Оказалось, что лазурит - это лишь одна из жемчужин уникальной горной кладовой.
Здесь же неподалеку обнаружен тальк, который по качеству превосходит всемирно известный тальк Южного Урала. Мягкий, "жирный" на ощупь, камень используется в самых различных производствах - от парфюмерии до стального литья. Широчайшее применение находит он в химической промышленности.
В плотных породах ущелья щедро рассеяны сверкающие кристаллы знаменитых "лалов Бадахшана", благородной шпинели, ближайшей родственницы рубина. Особенно ценны ее редкие фиолетовые разновидности, достигающие в поперечнике полутора сантиметров.
Богатства исполинской "шкатулки самоцветов" дополняет прозрачный, как слеза, горный хрусталь, заполнивший пустоты в камне ежистыми друзами великолепных кристаллов...
Нелегко добраться в "ущелье сокровищ". Еще труднее жить здесь и работать. На пятикилометровой высоте каждое резкое движение заставляет бешено колотиться сердце, а приступы горной болезни вызывают тошноту и головокружение, валя с ног самых, казалось бы, крепких.
И все скалы Ляджуардары уже прорезали первые разведочные штольни, шурфы и канавы. Они помогут подсчитать запасы ископаемых, составить план разработки месторождения.
Недалек день, когда заоблачная кладовая - гордость недр Памира - станет служить людям.
В статье дважды упомянут пик Маяковского как ориентир месторождения ляпис-лазури. Два эти понятия - пик Маяковского и лазурит - связывает имя Лукницкого.
Он рассказывал, как, наполнив рюкзаки россыпью синих камней, немного отдышавшись, геологи начали спуск. Дошли до летовки, где оставили рабочего Маслова с лошадьми. Заболел Юдин. Заболел Маслов. Еще по дороге к ляджуару болезнью высоты заболел Хабаков. А Лукницкий, когда остальные начали сбор камней, приглядел себе по душе еще одну "прогулку". Ему очень понравились горы, разрезанные ущельем Ляджуардары, - все смотрел и смотрел на них. Горы возвышались над месторождением еще метров на семьсот, и, когда двенадцать часов подряд без остановки спускались, он все оборачивался. "Здесь ведь никто никогда не был! Почему бы мне не прогуляться к истокам Ляджуардары, не взглянуть, а что там дальше?" Проводники-шугнанцы обстоятельно разъясняли, что человеку пути там нет, и тем более разжигали его желание посмотреть "третью сторону треугольника". Первая - путь в Хорог, которым они пришли сюда. Вторая сторона - из Хорога вверх по Пянджу. А третья, неизвестная, соединяет его, стоящего тут, по прямой с верхним Пянджем. Но чем соединяет? Что находится на этой линии? И на следующий день он вышел из летовки раненько, один, в парусиновых, порядком уже изодранных башмаках и даже без ледоруба... Он поднялся к истокам Ляджуардары, пролез по отвесным берегам еще - и увидел там сверху гряду неведомых гор... Перехватило дыхание, неизвестно от чего больше - от нехватки воздуха или от радости предвкушаемого открытия? Но дальше так легкомысленно двигаться не рискнул, благополучно вернулся в летовку, потом все вместе - в Хорог...
Спутник убитый. Басмаческий плен.
Полгода со смертью братанья...
Но даже отвес километровых стен,
Но даже высот разреженных молчанье
Ничто в неразгаданном этом краю
Не бросило тени на память мою.
Памир-31
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
1931г.
Есть особенно торжественные минуты, в какие человек почти физически ощутимо сознает себя на грани двух совершенно различных существований. Когда караван по пыльной дороге медленно взобрался на первый в пути перевал, тяжело завьюченные лошади сами остановились, словно и в них проникло то же ощущение.
Сзади, в склон горы, в крупы лошадей уперлись красные, низко лежащие над равниной воздушные столбы заката. Я повернулся боком в седле, уперся рукою в заднюю его луку. Туда, на закат, сбегала к травянистым холмам лессовая дорога. Она терялась вдали, в купах засиненных предвечернею дымкой садов. За ним, под невысокой, но острой, истаивающей в красном тумане горой, распростерся покинутый экспедицией город. Он казался плоским темным пятном, в котором пробивались белые полосы и точки. Некоторые из них поблескивали, как осколки красного зеркала. Отдельные купы деревьев, будто оторвавшись от темного большого пятна, синели ближе, то здесь, то там. Это были маленькие селения - предместья города. Тона плодородной долины казались такими нежными и мягкими, словно вся природа была одета в чехлы, скинуть бы их в парадный день - и равнина засверкала бы ярким играющим блеском.
Сзади - нежнейших тонов равнина, заполненная закатом, город, как последний форпост привычного культурного быта, оставляемого, кажется, навсегда: улицы, дома, фабрики, конторы, столовые, кинотеатры, автомобили, извозчики, электричество, телефонные провода, магазины, киоски, библиотеки весь сложный порядок шумного и деятельного человеческого сообщества.
Впереди - только горы: вершины, ущелья, вспененные бурные реки, горные хребты, врезавшиеся в голубое небо острыми снежными пиками. И дорога уходит туда перевитой, небрежно брошенной желтою лентой. Впереди - неизвестность, долгие месяцы верхового и пешего пути, никаких населенных пунктов на Восточном Памире, кроме Поста Памирского да редких киргизский кочевий. И только далеко-далеко за ними, в глубочайших ущельях, кишлаки Горного Бадахшана. И главное впереди - особенные ясность и простота форм жизни, которые обозначат дни и месяцы каждого двинувшегося туда человека.
Еще вчера - кипучая организационная деятельность, заботы, хлопоты, а сейчас - бездонная тишина, в которой только мягкий топот копыт, гортанные понукания караванщиков, свист бичей да медлительный перезвон бубенчика под гривой первой вьючной лошади каравана. Теперь каждый из путников предоставлен себе самому. Все черты характера, все физические способности каждого приобретают огромное, непосредственное, заметное всем значение. Никаких условностей и прикрас: все как есть! Если ты мужествен, неутомим, спокоен, энергичен, честен и смел, ты будешь уважаем, ценим, любим. Если нет - лучше вернись обратно, пока не поздно. Здесь, в долгом пути, время тебя обнажит перед всеми, ты никого не одурачишь и не обманешь, все твои свойства всплывут наружу. Ни красноречие, ни объем твоих знаний, ни степень культурности - ничто не возвысит тебя над твоими товарищами, не послужит тебе в оправдание, если ты нарушишь точный, простой, неумолимый закон путешественника.
Как и должно было быть, весной 1931 года Лукницкий отправился вновь, теперь уже в довольно большую экспедицию на Памир, организованную ЦНИГРИ и САГРУ1. Получил должность старшего коллектора и одновременно был назначен заместителем начальника экспедиции. Вся организационная работа была поручена ему. Напряжение было огромное.
Вот один из документов:
С.С.С.Р. УДОСТОВЕРЕНИЕ
В.С.Н..Х. - Г.Г.Р.У. Дано сие сотруднику Па
ИНСТИТУТ мирской комплексной геолого
ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ КАРТЫ поисковой партии Главного гео
СРЕДНЕ-АЗИАТСКАЯ лого-разведочного управления
СЕКЦИЯ тов. ЛУКНИЦКОМУ Павлу Ни
Колаевичу в том, что он в каче
Начальник стве заместителя начальника
Памирской партии командируется в гг. Мо
Геологической партии скву, Ташкент, Андижан и Ош
3 мая 1931 г. для организации экспедиции на
No 36/а Центральный Памир.
Памирская комплексная геолого-поисковая партия ГГРУ, в составе начальника, двух прорабов, двух старших коллекторов, одного младшего коллектора, двух съемщиков-топографов, четырех рабочих, пятнадцати рабочих на местах и шести человек охраны, в мае с. г. выезжает в полугодовую экспедицию на Центральный Памир, с имеющими оборонное и государственное значение заданиями от
1) Спецсектора ГГРУ
2) Института геолкарты,
3) Института подземных вод - гидрогеологии и инженерной
геологии
4) Института цветных металлов.
Настоящим тов. Лукницкому П. Н. поручается и доверяется:
1) Ведение соответствующих переговоров с советскими учреждениями, партийными, общественными и профессиональными организациями и должностными лицами.
2) Получение в САГРУ и других учреждениях материалов, снаряжения, продовольствия, необходимых для снабжения партии, оружия для ее охраны по представляемым им заявкам.
3) Организация транспорта - покупка и наем перевозочных средств.
4) Наем личного состава для обслуживания экспедиции - рабочих, караванщиков и т. д.
5) Составление штата охраны.
6) Отправка и получение на железнодорожных и автотранспортных станциях имущества партии.
7) Выдача авансов, получение, хранение и расходование денежных сумм партии.
8) Подписывание удостоверений, отношений и прочих бумаг со штампом и печатью партии в пределах предоставленных ему полномочий.
9) Разрешение всех вопросов, могущих возникнуть в период организации экспедиции.
Имея в виду все вышеизложенное, просьба ко всем советским учреждениям, партийным, общественным и профессиональным организациям и должностным лицам об оказании тов. Лукницкому П. Н. полного и всемерного содействия в срочном вы полнении возложенных на него поручений.
Круглая Начальник Памирской комплексной
печать геолого-поисковой партии Г. Л. Юдин
В Ташкенте выяснилось, что отправляется первый в истории Памира отряд пограничников ставить на границе СССР пограничные заставы. Отряд под командованием комбрига Морозова должен был сменить малолюдные и маломощные красноармейские посты на Памире, которые, будучи не в силах оберегать границу, несли лишь гарнизонную службу от лета до лета в тяжелых условиях изоляции от внешнего мира. На протяжении всей границы три-четыре кавалерийских поста общей численностью не более ста человек, или, как говорили, "ста сабель", стояли по тылам, потому что в ту пору Памир был еще мало исследован, многие хребты, реки и перевалы обозначались на картах "по расспросным сведениям". Пограничники-красноармейцы жили в сложенных из камней лачугах, в юртах, в глинобитных "рабатах" в неописуемо трудных условиях: пятнадцать - двадцать бойцов и два-три командира в одной юрте. У них не было хлеба, топлива, света, не хватало коней, винтовок, патронов. Подолгу отсутствовали медикаменты, керосин. Зимой Памир полностью изолирован от мира глубочайшими снегами Алая.
Таким образом, условия для проникновения на территорию Восточного Памира иностранных агентов были удобными. Агенты организовывали банды через главарей, которых подкупали иностранным золотом, снабжали оружием. Банды разбойничали, грабили богатые долины и города Средней Азии, нанося ущерб молодым советским республикам. Прорываясь сквозь линии наших редких застав, банды нападали внезапно, силами, превосходящими порой в десять, а иногда и в сто раз! Но надо сказать, что не было случая в истории красноармейских постов, чтобы маленькая, ни от кого не ждущая помощи застава не приняла боя или отступила. Израсходовав патроны, обнажив клинки, красноармейцы врубались в гущу басмачей, дрались до конца. Либо они обращали в бегство банду, либо погибали все до единого.
Первый пограничный отряд в огромном караване верблюдов вез все необходимое пограничникам на целый год, но он вез еще и товары, посевное зерно, медикаменты, сельхозинвентарь, книги, кинопередвижку и многое другое и местному населению, чтобы на первых порах хоть немного обеспечить его и приобщить к культуре и цивилизации.
Командование отряда пограничников пригласило Юдина и Лукницкого, как знатоков Памира, в качестве консультантов сопровождать отряд по бездорожью и перевалам в неведомом краю. Впрочем, на период участия в походе Лукницкий, в частности, получил форму, ромб в петлицы и наган в придачу.
Консультанты высказали идею захватить на Памир две автомашины. Это было фантастично. Никто не верил. И все же нашлись добровольцы среди шоферов. Им сказали примерно так: "Попробуем, ребята? А? В крайнем случае разберем по частям - и на верблюдах". Те усмехнулись, наладили машины и сели каждый за свой руль. Две полуторки отправились в первый свой исторический путь. Караван выглядел гигантской змеей, растянувшейся на километры, а машины как ее голова с горящими глазами. Мелкие горные реки грузовики брали с разгона. На узких тропах повисали колесами в воздухе. Торчком сползали с почти отвесных террас. Во время дождей по скользкой глине, там, где даже верблюды и лошади падали, машины преодолели перевал высотою 3651 метр над уровнем моря.
На остановках возникали сомнения и споры о том, что дальше дорога невозможна, что машины не смогут пройти, надо их разобрать. Но шоферы не сдавались. Рисковали и проходили еще один переход. В Алайской долине за грузовиками устремился табун лошадей. Еле оттянули. Подъем к следующему перевалу, покрытому в тот год снегом, пересекла громадная промоина. Пришлось строить тропу. Руками разворачивали камни, руками месили красную глину. И когда наконец караван протащили, то стало ясно: автомобили здесь не пройдут. Тогда шоферы посовещались, сняли с автомобилей кузовы, уложили их на бревна, переброшенные через промоину, и тихо, буквально шаг за шагом, провели машины по собственным кузовам. Так через Кызыларт - перевал (в 4444 метра над уровнем моря!) - шоферы пробрались на Восточный Памир. У озера Каракуль, одного из высочайших в мире, пасущиеся неподалеку лохматые яки двинулись к машинам и окружили невиданные существа. А что делалось с людьми, когда шоферы катали их на автомобилях вдоль озера!
14 июля 1931 года автомобили пришли на Пост Памирский. Одна машина отправилась дальше, и через несколько дней жители Хорога встретили ее красными знаменами и ликованием.
Это событие было первым шагом к автомобилизации Памира. Вскоре началось строительство Большого Памирского тракта.
...Как и в прошлом году, Лукницкий вновь отделился от всех, теперь уже на длительное время. Он хотел исследовать облюбованное им "белое пятно". Начальник отряда "прикомандировал" ему в помощь пограничника. Несколько дней подряд ходил Лукницкий "на разведку", к верховьям Ляджуардары. Ходил сначала один...Наконец, взяв с собой пограничника Поликарпа Мешкова и двух носильщиков из горцев, он углубился в горы и сделал несколько географических открытий - нанес на карту неизвестные ледники, реки, вершины, ущелья и перевалы. Первый открытый им перевал Лукницкий назвал именем Мешкова.
Дело в том, что Лукницкий поставил условием начальнику геологической партии возможность личных исследований и получил согласие еще в Ленинграде в Геолкоме. А начальник погранотряда предложил сопровождающего добровольно, потому что Лукницкий с порученным ему делом справился блестяще и не только был консультантом по бездорожью, но участвовал в становлении всех погранзастав вдоль пограничной территории Памира. За время похода он крепко сдружился с пограничниками, и эта дружба продолжалась до его смерти. Естественно, он стал первым писателем пограничной темы, во всяком случае этого высокогорного края.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
Август 1931 г.
Пришло в голову лезть к месторождению прямо вверх, по руслу ручья. Чертовски крутой и тяжелый подъем по склону. Подъем с отдыхом каждые 30 - 40 шагов. У меня заболел живот, но лезу, не обращая внимания на боль. С середины подъема надо сворачивать налево, чтобы выйти к месторождению, но я решил лезть прямо вверх, потом на отвесную скалу, ту, что над месторождением, сзади и поглядеть, нет ли выходов ляпис-лазури там. Юдин и прочие пошли низом. Холодно, ветер, я спускаюсь, огибаю скалу, вновь поднимаюсь к месторождению, брожу, выискивая хорошие образцы, нашел мешочек для образцов с надписью химическим карандашом, потерянный в прошлом году Хабаковым. Тень от горы и холод. Спускаюсь, долго ищу своих, наконец нахожу - в яме. Поставили палатку поперек сухого русла ручья, ибо больше негде на таком хаосе скал ставить. Что, если ночью пойдет вода? Но нет, кругом лед и снег. Чая не будет сегодня - нет дров. Холод, тьма. Отчаянный холод.
9.08.1931
Все на месторождении. Моя попытка найти перевал в Гармчашму. Ходил вчера на ледники и снега. Перевала нет.
Утром таджики, изломав две палки, с которым шли вчера, вскипятили ими воду. Кокчай. Вышло по кружке.
9. 30. Все пошли по месторождению.
11.00. Я вышел один. Пройдя вверх по ручью до обнажившего стену льда ледника, взобрался на ледник и сплошным снегом по крутому подъему стал забираться вверх, чтобы обогнуть громаду горы и дойти до снежного ущелья. Снег слепит глаза. Туфли, конечно, мокры насквозь, ногам холодно. В снегу ступень за ступенью - бугры, на которые лез. Поднимался, пока ущелье не превратилось в цирк и не стало ясно, что перевала здесь нет. Кругом на 300 400 метров встали горы со склонами почти отвесными и обвешанными висячими ледниками. Обратный путь до нижнего ледника - стремителен и головокружителен. Так добежал, докатился до озерка, голубого озерка в белом снегу. Дальше пришлось переправляться через речку. Она здесь глубока - в оледенении. Здесь пил изумительную, как алмаз, прозрачную воду. Снег причудлив, сосульки из оледенелых брызг соорудили такое великолепное зрелище, что увез бы его с собой. Переправа была очень трудна и опасна. Если бы поскользнулся, если бы подломился береговой лед, вода, искромсав, унесла бы под снег. В узкой трещине льда речка кипела холодом. Переправиться помогла палка. Был один. И была тишина. Спустился с ледника, и сейчас же место, где прошел, поползло вниз обвалом, - отбежал в сторону.
Решил осмотреть гору, противоположную месторождению, лез по ней, огибая ее, пересекая осыпи, скаты, снега, оползневую, мокрую, набухшую землю склонов, скалы и дороги "снежных обвалов". Потом вернулся, спустился вниз, перебрался опять через речку, а она бурная в этом году, и вброд, там, где она не разливается на рукава, ее не перейдешь, поднялся к месторождению и пришел в палатку в 4.30, к моменту, когда все пили чай и ели холодное мясо, заменившее обед. У палатки - синяя груда ляпис-лазури - то, что было собрано сегодня.
Лукницкий подробно описывает, с каким нетерпением дождался он утра, как наспех выпил кружку чая и, взяв с собой полевую сумку, свитер и наган, отправился в верховья Ляджуардары. Спустился к речке, переправился и, не желая терять высоты, поднялся по противоположному склону. Он оказался в таком месте, откуда был путь только вверх. Лез туда с риском сорваться, с сознанием, что иного способа выбраться из проклятого места нет. По отчаянно-крутой осыпи вылез наверх. Там оказались глыбы камней. По вершинам, скалистым и диким, прошел вперед, пока не появился отвес ущелья. Спустился по осыпям и склонам на верхушку скалы и оказался над ледниками реки Ляджуардары. Оттуда по снегу стал пробираться к истоку. Он был уверен, что водораздел здесь. Он, конечно, спешил, потому что надо было добраться до водораздела и еще вернуться... Тут и там рушились снежные лавины. Обвалы походили на застывшие гребни волн. Можно представить, как свистели камни, скача по снегу и оставляя фантастические следы. Слепили солнце и снег. А он все шел, все выше, с холма на холм, как по гигантским ступеням. Хребет, который он увидел в прошлом году по правобережью Ляджуардары и который высился над месторождением почти на километр, сейчас был вровень с ним. Зато за ним шли новые громады скал и льда...
Палка и острые носки туфель помогали врубаться в снег. Останавливался передохнуть, снова врубался и наконец долез. Действительно, как он и предполагал, это был водораздел. Ему открылась великолепная картина: внизу, в четырехстах метрах от него, - снежный холмистый цирк, еще ниже, направо, начало долины и верховье какой-то реки. Цирк пересекался поперек острым и скалистым гребнем. Это еще один водораздел, на запад. Он увидел, что западная сторона гребня отвесна и вряд ли там можно спуститься.
Налево и направо по горизонту - цепи снежных хребтов, один за другим, покуда хватает глаз, покуда пространство, ясное и прозрачное, не становится миражным, дымчатым и расплывчатым от громадного расстояния. Он увидел водоразделы Шахдары, Гунта, Пянджа и дальние афганские хребты. За нижним гребнем, пересекающим снежный цирк пополам, - долина реки. Река рядом рукой подать, если бы спуститься туда... по воздуху. Это должна быть Гармчашма, но как угадать? Прямо впереди, на север, - сплетение снежных хребтов, вершин, пиков, отвесов, ледников, скал - все зубчатое, резкое, обрывистое... Если бы спуститься на эти четыреста метров! Но снежный склон дьявольской крутизны. Он перерезан широкими зигзагами трещин, он иссечен полосами - следами обвалов и мчавшихся вниз камней.
Надо было возвращаться. С северной стороны - совсем близко - снег, как волнистая подушка, по ней шагов двадцать до скольжения вниз. И он пошел по этой подушке, провалился по пояс. Едва выбрался, его спасла палка. Пробовал в другом направлении - и провалился вновь. Снег скрипел...
Выбираясь очень осторожно, он не стал рисковать, чтоб не устроить обвал, и вернулся на зубья водораздела. Вот куда завели его прошлогодние мечты! Вот они, его знакомцы, снившиеся ему по ночам, манившие, зовущие его всю долгую зиму! Один. Один наедине с ними. Один...Наверное, это особенное чувство: один там, где никогда не бывал человек! Ни птица, ни зверь. Лишь ветер и звуки грохота обвалов... Он умел радоваться, и он радовался, что он один и что именно такое "одиночество" доставалось ему в подарок от жизни. Устремиться бы вниз по этому снегу, и скользить, и лететь вниз по этой белой крутизне с неизведанной быстротой! Если бы он остался живым, то там, внизу, конечно, можно найти перевал.
Сделал наброски местности и пика, который маячил перед ним на западе, и пошел назад старым путем, с высоты примерно 5600 метров...
Спускался быстро, катился на отполированных подошвах, как на лыжах, управляя одной палкой. А лыжником он был отличным. Потом просто бежал по крутым склонам снегов. Бегуном он был тоже неплохим, но от двухчасового бега устал, сел у ручья. Отдыхал. Поел снега. Попил воды. Съел плитку шоколада. Лег на камни. То здесь, то там срывались и рушились снега.
Вечером был в палатке. Камней перед палаткой - синих, дальше зеленых, голубых - было уже несколько горок. А люди все таскали их, будто собирались забрать с собой все... Пограничник тоже работал, но с понятным нетерпением ожидал возвращения "командира" и друга и его распоряжений о совместном походе. Назавтра Лукницкий действительно решил идти уже с Мешковым вниз, правда к другой реке, попытаться найти перевал в ее верховьях, а если его нет и там, то двигаться к третьей... но непременно найти перевал!
Перевал все же был найден. И назван. Перевал Мешкова...
В тот год было пройдено в общей сложности три с половиной тысячи километров в седлах и пешком, с винтовками и палатками, под ветром, солнцем и дождями, с караваном экспедиции и в одиночку. Часто Лукницкий отделялся от своего отряда и, оставив лошадей и вещи, иногда с носильщиком, а иногда один, взяв с собой только скромное питание, шел, прокладывая пути, исследуя, делая съемки, зарисовывая местность, составляя карты, открывая месторождения. Потом присоединялся к экспедиции...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
1931, Бартанг
... И еще один овринг запомнился мне хорошо. Этот овринг назывался "Овчак", по-видимому, правильней было бы назвать его "Об-чак" - "Капающая вода". Об этом овринге сами бартангцы говорили еще за несколько дней до того, как мы к нему приблизились, говорили, цокая языком, с недоверием поглядывая на нас. Я понял, что это особенно страшный овринг.
...Мы подступили к оврингу по таким же, как уже описанные мною, бревнышкам, наложенным на деревянные клинья, вбитые в трещины скалы.
- Овчак! - многозначительно сказал, оглянувшись на меня, Палавон-Назар, неизменно шедший впереди, и я подумал: "Что же может грозить нам на этом овринге?"
Но когда Палавон-Назар остановился (за ним остановились все мы) и я разглядел наклонную скалу, которую предстояло нам пересечь по горизонтали, я просто решил, что пройти здесь немыслимо. Скала была гладкой, словно отполированная. Всю ее покрывал микроскопический зеленый мох, сквозь который сочилась, скатываясь к реке, вода - тоненькая водяная пленка. Вся эта наклонная скала, уходившая высоко вверх и врезавшаяся под нами в бурлящую реку, была шириной в каких-нибудь три метра. За нею тропа продолжалась надежная, идущая по естественному карнизу тропа.
Но как преодолеть эти три метра? Ведь если поставить на наклонную скалу ногу, нога не удержится, скользнет вниз, руками держаться тоже решительно не за что.
Палавон-Назар, присев на тропе, развязал шерстяные тесемки, стягивающие у щиколоток его пехи - местные сыромятные сапоги. Сняв их, стянул с ног джурабы (узорчатые шерстяные носки), повел пальцами босых ног, словно проверяя пружинистость своих пальцев. Потом показал нам впереди, на замокшей скале, крошечную выбоинку, в которой, как в чайной ложке, держалась вода, и объяснил, что ежели поставить туда большой палец правой ноги, а ладонями мгновенно опереться о плоскость скалы, то на этой точке опоры можно продержаться, пока будешь переносить левую ногу к следующей, такой же крошечной выбоинке. А там будет еще одна!
И предупредил, что все нужно проделать мгновенно, как бы одним скачком, иначе ничего не получится. Слова "не получится" означают, что человек скользнет вниз по скале, через мгновение окажется в бурной воде Бартанга, и уже никто никогда его не увидит, потому что бурун втянет его под воду, а там грохочут непрерывно перекатываемые по дну камни.
- Ты смотри, хорошо смотри! - сказал Палавон-Назар мне. - Я пойду, смотри, как я пойду, потом ты пойдешь!
Я смотрел с предельным вниманием, но увидел только легкий, как балетное па, скачок Палавон-Назара. Я едва заметил, как босые ноги его мгновенно прикоснулись в трех точках к скале и он оказался за ней, на хорошей площадке, откуда продолжалась тропа. Палавон-Назар как бы перелетел по воздуху.
Он стоял на той стороне, спокойный, одобрительно улыбающийся: вот, мол, видал? Ничего трудного!
Но я понял, что мне такого прыжка не сделать. Я рассчитывал: даже если палец правой ноги не соскользнет вниз, то как я, обращенный к скале лицом, перенесу левую ногу к следующей выемке? Ведь мне придется ступить на нее мизинцем и на нем одном удержать вес тела? Да и как же тогда мне вывернуться?
Конечно же, не получится!
И я стоял, не решаясь прыгнуть, в позорном страхе, не зная, что делать дальше.
И Палавон-Назар нашел выход из положения. Быстро размотав свою чалму, он накрутил один ее конец себе на руку, в другой конец заложил увесистый камень и кинул мне. Я поймал его.
Все дальнейшее было просто: привязав конец к поясному ремню, я кинулся в прыжок очертя голову и, конечно, сорвался, но, повиснув на чалме, описал, как маятник, дугу и оказался у площадки, на которой стоял Палавон-Назар. Мне осталось только крепко ухватиться за выступ скалы и выбраться на нее.
"Теперь этих оврингов нет, - писал Лукницкий в 1952 году. - Аммонал и динамит поработали здесь...По всей бартангской тропе, когда нет камнепадов и лавин, можно проехать верхом, хотя во многих местах и приходится спешиваться, проводить коней в поводу.
Со времени первого путешествия по Бартангу прошло двадцать три года. Но я до сих пор хорошо помню все ощущения, испытанные мною на Бартанге тогда. Очень хорошо помню!"
....Окончив все намеченные работы, экспедиция отправилась в обратный путь. Прошла вдоль реки Пяндж по тропе, с трудом преодолевая новые овринги, поднимаясь на перевалы. Наконец, после Сагирдаша прошла последний перевал Памира и вернулась в Душанбе.
Дождливой осенью, уставший и счастливый, Павел Николаевич приехал из Душанбе и, не задерживаясь в Москве, с огромным желанием работать, писать, скорее вернуться к горам и людям на бумаге, сразу же выехал в Ленинград.
Памир-32, в который
вклинивается... Мончетундра
13 ноября 1931 года начался Памир-32.
- Будете говорить с Москвой. Не вешайте трубочку. - И сразу: - Павел Николаевич?
- Слушаю вас.
Незнакомый мягкий голос:
- Говорит Николай Петрович Горбунов. Здравствуйте.
Неужели тот самый Николай Петрович Горбунов, бывший управделами СНК РСФСР, знаменитый исследователь Памира, академик? И сразу волнение, предчувствие события.
- Здравствуйте, Николай Петрович, чем обязан?
- Мы приглашаем вас участвовать в Таджикской комплексной экспедиции на Памир и взять на свою ответственность организационно-хозяйственный отдел экспедиции.
- Спасибо за доверие, Николай Петрович! - Эти бодрые слова произнесены растерянно, дрогнувшим голосом: ведь если не принять эту должность - значит отказаться от такой экспедиции вообще. Но разве можно отказаться от поездки на Памир?
Не уловив растерянности, Горбунов продолжал:
- Если вы принимаете предложение, то сегодня же свяжитесь с Юдиным и выезжайте в Москву для переговоров. Мы разыскивали вас целую неделю.
- Завтра буду, Николай Петрович.
В 12 часов следующего дня встреча с Горбуновым в Москве. Высокий человек в очках с грустными глазами пригласил в кабинет и тихо сказал, улыбаясь:
- Здравствуйте, Павел Николаевич, я вас узнал, проходите, пожалуйста, располагайтесь удобно, работать придется очень много.
В кабинете, увешанном фотографиями и картами Памира, Горбунов, без всяких предисловий, как будто прервал разговор полчаса назад, предложил тут же начать составление плана организации экспедиции. Он говорил так спокойно, так располагал к себе, был так уверен в успехе работы, в правоте задуманного, что, кажется, мог превратить в оптимиста любого скептика.
Позже пришел геолог Д. И. Щербаков, и обсуждение пошло совсем споро. Наметил группы экспедиции: гляциологическую, геологическую, топографическую и другие. Начальник Таджикской комплексной экспедиции (ТКЭ) - Н. П. Горбунов. Цель экспедиции - выявление и изучение всех основных ресурсов производительных сил Таджикистана для составления плана второй пятилетки.
- Ваша ближайшая задача, Павел Николаевич, - организовать снабжение групп экспедиции всем необходимым.
В тот день в квартиру Горбунова приходило с десяток человек, он всем представлял своего нового помощника и добавлял, что по всем организационным и хозяйственным вопросам теперь обращаться к нему. Заседание продолжалось до семи вечера. А на следующий день были уже более конкретно намечены секторы и отряды и соответственно запланированы в их состав лучшие научные работники. Б льшая часть дел, связанных с подготовкой, оказалась сконцентрированной в Ленинграде.
Поэтому Павел Николаевич пробыл в Москве всего несколько дней, однако успел сдать очерк "Памир" в "Правду". Договорился с издательством ЛОКАФ, что будет собирать материал по истории гражданской войны на Памире. Горбунов считал это дело нужным.
Как делаются чудеса
Вернувшись в Ленинград, Павел Николаевич вплотную занялся экспедицией, в первую очередь привлечением ученых - будущих участников. С каждым отдельным разговор, выяснение потребностей, возможностей у Щербакова, у Наливкина, в Горном институте, уточнение планов по секторам, в Гидрологическом институте, в Тресте русских самоцветов и т. д. Он так хорошо - слаженно, оперативно, точно - работал, что уже 26 ноября состоялось зачисление его в штат экспедиции на должность ученого секретаря. А всего несколько дней спустя в Ленинграде, по случаю организации ТКЭ, собрались на встречу академики и доктора наук, Специалисты и члены правительства.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
1.12.1931
В "Европейской" гостинице, в большом 11-м номере - Н.П. Горбунов, Н. И. Вавилов, А. Е. Ферсман, Н. М. Губкин, Д. И. Щербаков и многие другие...
Меня, как именинника, посадили между Щербаковым и Ферсманом.
И вот в разговоре Ферсман предложил мне вскорости ехать с ним за Полярный круг - в Мончетундру.
- Я знаю, Павел Николаевич, что вы заняты большим и нужным делом организацией Таджикской комплексной экспедиции. Я поддерживаю выбор Николая Петровича Горбунова и желаю вам успешно справиться с этой главной задачей, поставленной всем нам правительством и Академией наук. Но я предлагаю вам, сделав небольшой перерыв, съездить со мной за Полярный круг. Экспедиция у меня на этот раз комплектуется маленькая, но дело будет большое... Будем выходить за пределы Хибин. Поедем в Мончу... Полярная природа вас поразит она необычна, своеобразна и рельефом, и растительным и животным миром. Вам будет что описывать.
Он помолчал секунду, улыбнулся и добавил:
- Выезжать надо через неделю. Как? Согласны? Под нашим знаменем, помните? "Вперед за камнем!" А?
- Я рад, но можно ли оторваться от работы - той, организационной, по Памирской экспедиции?
Ферсман, как волшебник, все знал наперед. Потому он у Горбунова заранее исхлопотал Лукницкого на короткий срок.
И все-таки Павел Николаевич не верил. В дневнике у него записано: "Я не думал, что Александр Евгеньевич всерьез приглашает меня, но вскоре о моей поездке стали напоминать мне Щербаков и Соседко. Выезд назначили на 13 14-е, Ферсман уехал на горную станцию Академии наук в Хибины 7-го и ждет там".
Началась беготня с Соседко и без него по городу в поисках валенок, тулупов, свитеров, рукавиц, теплых шапок и шарфов. Несмотря на все бумажки, поиски безуспешны - Ленснаб не желал давать, ибо у Академии наук "нет фондов". После многих нажимов и многой беготни с кучей формальностей они добыли 4 пары валенок, 2 свитера, 3 шарфа и 3 теплые шапки.
Телеграмма от Ферсмана, чтоб 15-го они были в Хибинах. Билеты не удалось достать в один поезд для всех. Пришлось Павлу Николаевичу ехать одному, скорым.
Продуктов и прочего не взял - надеялся на горную станцию в Хибинах. Не было также рукавиц и тулупа. Ехал в жидколягой шубе. Но зато с книгой Ферсмана и материалами о ней.
Государственное издательство
юношеской и детской литературы
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
Ленинградское отделение
13 декабря 1931 г.
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Дано сие члену ВССП и ЛОКАФ тов. ЛУКНИЦКОМУ Павлу Николаевичу в том, что он направляется через Хибиногорск за Полярный круг для собирания литературного материала и прикрепления к Полярной экспедиции академика А. Е. Ферсмана.
Просьба оказывать т. Лукницкому всемерное содействие в выполнении возложенного на него поручения.
Зав. изд-вом Гисин
Отв. секретарь Телешов
Круглая
Печать
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
14.12.1931, Поезд Ленинград - Апатиты
...Читаю Ферсмана "Промышленный центр за Полярным кругом".
В эту ночь много интересного предстояло узнать Павлу Николаевичу. Например, подробности того, как в 1920 году научная комиссия во главе с президентом Российской Академии наук А. П. Карпинским, А. Е. Ферсманом, только что ставшим академиком, и представителем Геологического комитета И. П. Герасимовым специальным поездом добралась до станции Имандра. Дальше поезд не двинулся - то ли потому, что сломался паровоз, то ли шпалы прогнили. В общем, чинили часа полтора...
Из всех трех вагончиков этого "научного" поезда вышли люди поразмяться. И они увидели в сумраке чернеющий гребень горы Манетпахи. Геологи, находившиеся в составе комиссии, поднялись на склон и отбили несколько кусков породы. И были поражены. И не только геологи. Никто никогда еще не видел такого минерала. Даже сам Ферсман, великий знаток камня, не смог определить тогда, что это за порода.
Находка, однако, многое определила в будущем хозяйстве страны. С этого момента горные хребты Расвумчорр, Куккисвумчорр, Юкспор, Тахтарвумчорр, Айкуайвенчорр, Поачвумчорр уже не могли скрывать свои богатства от людей.
Неизвестный минерал оказался апатитом; в геологическом словаре он значится как "обманщик". До революции в России не было и десятой доли тех удобрений, какие нужны для хороших урожаев. А здесь, в Хибинах, в этой самой апатитовой руде - неиссякаемое количество фосфорных удобрений, которые могут повысить урожаи от Кубани и Поволжья до Сибири и Дальнего Востока. И когда это произойдет, апатит получит название "камень плодородия"...
Хибинское месторождение апатитов - самое большое в СССР и самое качественное. Это открытие оказалось мощнейшим фактором для пересмотра всех планов организации хозяйства в стране. В 1929 году было решено построить в Хибинах город, начать добычу руды, переработку и вывоз апатитовых удобрений. А пока первую тысячу тонн вывезли на санях трактором, дорогу которому расчищало местное население. А населения в этой тундре было тогда около двухсот человек...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
15.12.1931
Дорога тряская, валкая, частые остановки, снег с леском, серая туманная жижа за окном. В ней тонут дали и всякое воодушевленье. Читаю. На станциях маленьких, деревянных, без газет и буфетов и без всякого оживления - выхожу. Кемь. Сияющий огнями в жухлом окне Нивстрой. В соседнем купе - звон разбитых бутылок...
В вагоне-ресторане - разный люд, от грузчиков до военных. Ресторан на станциях превращается в лавочку - со станции, дыша морозом, воняя валенками, вваливаются мгновенно все углы забивающие очередью местные жители. Расхватывают сухари, пряники - все, что есть.
В Апатиты поезд приходит в три с минутами ночи. Поэтому спать не ложусь, там - пересадка на Хибиногорскую ветку, до ст. Вудъявр, где меня будет ждать лошадь со станции Академии наук.
Поезд - без опоздания. Тащу барахлишко на станцию, бегу к кассе, но... унылый говор расходящейся по тесному "залу" станции толпы: поезд на Вудъявр отменен... с 15 декабря. Почтовый ленинградский будет ходить до Вудъявра пойдет 16-го в 7 вечера, то есть не хотите ли дожидаться с 3 ночи до 7 вечера (плюс час обычного опоздания) в смрадном духе станции, да еще на своем барахле, ибо камеры хранения нет? Впрочем, можно и на морозе.
...Но мне везет: в одном вагоне со мной ехал инспектор движения. Я взмаливаюсь ему, кажу ему свои документы, и он устраивает меня на товарный поезд, выходящий на Вудъявр в 6.30 утра.
...Светает - чуть розовеет над горизонтом небо, но горизонт внезапно срезан надвинувшейся снежной, дикой, великолепной горой. Подножье ее - в ельнике, выше - обрывисто и скалисто.
Подъезжаем. Хибиногорск. Выскакиваю на мороз. Белесый сумрак, горы, столпотворенье вагонов и - то горе - деревянных, стандартных домов. Среди них несколько трехэтажных, каменных. Все новенькое, свежее. Какой-то бородач - вместо носильщика. Барак, прикинувшийся станцией. Камеры хранения и толку нет. Ищу обещанную мне со станции Академии наук лошадь. Ее тоже нет. Пять минут мотанья. Спешу с бородачом к кооперативу: тут, говорят, автобусы. "Автобус" - грузовик со скамейками, открытыми небесам и морозным ветрам, подходит. Стремительно взбираюсь и тогда только спрашиваю, куда он идет. На 25-й километр. Но этой цифири я еще не знаю. Добиваюсь, впрочем, что Горная станция - где-то не в ту сторону и надо слезть у конной базы. Раз "конная", значит, достану там лошадей, и в плечо острая стрела ветра - сквозь шубу и свитер. На глазах - лед.
Конная база - в барачном и палаточном городке, палатки заметены снегом, в них будут жить всю зиму. В базе тепло и бухгалтерно. "Лошадь? В Академию наук? Можно, только за наличный расчет". Звонки по телефону. "Будет". Звоню в Академию. "Через два часа поедет наша лошадь, захватит вас". - "Спасибо, я уже устроился. Когда выезжает Ферсман в тундру?" - "Двадцатого". Та-ак! Значит, четыре дня я сижу на станции Академии наук! Переодеваюсь в валенки. Старик-возчик, отличный конь, финские санки. Едем. Отсюда - 8 верст. Назад по дороге, на боковую - через озеро - все между горами - по глубокому снегу, ныряя в сугробы. Возчик рассказал, что у озера живет один-единственный саам с семьей... С озера - на морену, обросшую лесом, узкой дорожкой, с увала на увал, иногда круто. На морене свалены части стандартного дома - будет строиться еще одна база. Спуск лесом, колдобинами, в каменную тундру. За ней и за озером Малый Вудъявр видны домики. Там горная станция.
"Тиетта" - так назвали домик люди Ферсмана, чтобы саам, живущий у озера, и такие, как он, живущие еще дальше в тундре, правильно поняли людей, приехавших преобразить их край.
"Тиетта" - слово саамское, и вбирает оно в себя сразу три русских слова: "знание", "наука", "школа".
"Тиетта" - дом Ферсмана, который по частям перевозили двести оленей. В 1930 году этот дом поставили как базу горной научной станции Академии наук СССР.
19. 12.1931
Путь на оленях от озера Малый Вудъявр в Хибиногорск и в Апатиты - 35 км. Ночь у рыбаков.
Не спится. Полная тьма. Какая сегодня погода? За окном - ясь. Значит, оттепель. Встаю с Пораделовым (подрывником. - В. Л.). Сборы в дорогу. Все необходимое из кладовой - чайники, кружки, спальные мешки, хлеб и пр. В валенках сегодня ехать нельзя - промокнут, мне дают сапоги... Около 11.30 подъезжают олени. Выезжаем...
Туман, полусумрак, тяжелый снег. Распластываются ноги оленей. Олень правый, боясь отвеса, жмется к среднему. Быстрый бег. У "Могилы туриста" сворачиваем с дороги на целину - едем тундрой, медленней. Густой туман рога передних оленей ветвисты и странны в тумане. Ногам в сапогах холодно... Река, лед и скользь саней по льду. В тумане только кустарник тайги - голые ветки. Вода на льду. Держусь крепко. Слева выплывает гора. По подножью горы - бледные фонари автомобиля без лучей. Выезжаем на дорогу мимо палаток и домов Хибиногорска, остановка у кооператива No 4. Сразу толпа любопытных. Просто осада. Сгрудились - никогда не видали оленей. Вопросы - что едят, много ли мяса, сколько весят, почему такие откормленные, издалека ли мы, что мы продаем и пр. Ждем Пораделова, который должен получить продовольствие по наряду. Ждем около часа. Приходит. Надо получать в кооперативе No 8. Едем толпа бежит сзади, галдя, пугая оленей, олени путаются в упряжке. Один зацепился ногами за телеграфную проволоку, сам - на пень, выволокли, ругаем толпу, олени выскакивают полным ходом, и толпа остается сзади. Вверх по улице. Чуть где остановка - сразу толпа. Встречные водовозы, опять толпа, порваны тяжи, скрепляем их - дальше. Уже темно. На снегу у кооператива останавливаемся. Подъезжает лопарка Анна на своей упряжке. Вместе поедем в Апатиты. Кооператив. Потухшее электричество. Агент, проверяющий списки пайщиков. Получение продовольствия. Толпа меня принимает за лопаря В 4.30 выезжаем в Апатиты. Темная дорога, туман, снег, фонари встречного автомобиля - мы съезжаем с дороги, пропускаем его, - опять толпа, галдящая и бегущая сзади. Анна бежит сбоку и вскакивает на ходу. Быстрый бег...
Если рога луны кверху - будет мороз. В тучах прорвалась луна. Рога кверху. Гоним оленей. Холодно. Разговоры о ягеле. Мерзнут руки и ноги. Ночь синеет, вдали огни - это Апатиты. Горы кончились, едем леском по ровной дороге - очень быстро. Переезжаем жел. дорогу, вдоль нее. Навстречу легковой автомобиль. Туман развеялся - слепят фары. Съехали с дороги. Но автомобиль слепит оленей, они заметались перед ним, он сбил их, стучат рогами, кучей тормошатся. Я держал белого за рога, меня сбило в круг оленей, сдавило, Зацепив сани, автомобиль поволок их. И сразу - отцепились, автомобиль остановился. Осматриваемся - все целы. Кричу: "Давай вперед" - и автомобиль уходит, а мы мчимся дальше. Проезжаем станцию, поселок, опять лес - едем ночевать к местным. Леском. Засияла глубоким светом луна, красиво очень, выезжаем к берегу Имандры, здесь на берегу парусно-моторные боты. Несколько барачных домов, заезжаем за один из них. Приехали. Нас окружают, здороваются, ведут в барак. Длинный коридор барака, справа и слева - клети. Именно - клети: два шага в ширину, пять в длину. Все остальное пространство занято "двухэтажными" нарами. Семья: 8 человек. Один из них на верхней наре лежит в крупозном воспалении легких. Ребятишки, один грудной. У окна - стол. Громадная балка поперек дощатого потолка, словно давит всех. Под потолком два весла. Весла, стойки нар, нары, стены, всюду набитые полки, обвешаны барахлом - одеждой, кожами, кусками шкур, бельем, веревками; к потолку привешены гармонь, в углу лыжи, тулупы. Под нижними нарами мешки, корзинки барахло. Эта клеть ничем, кроме холстинной занавески, не отгорожена от других - таких же. Весь барак - в голосах, в плаче детей, как теплушка 1918 года.
Максимальные стремления хозяев сохранить чистоту. Паразитов нет. Стол вымыт, одеяла. Подушки чистые. Но обстановка ужасающая...
20.12.1931
...Часов в 12 пришли олени, мы позавтракали ухой, соленой ужасно, и такой же соленой рыбой, выпили чай. Старик подстругал, докончил новые сани. Мы выехали - 6 саней, 14 оленей, нас трое: на передних санях - Сергей, на вторых - я, третьи - под грузом, на 4-х - Пораделов, а на 5-х навалены шестые сани, запасные.
...Легкий морозец, снег хорош, олени бегут легко. Но дышат они, как паровозы, высунув на бок языки...
Дальше - по озеру. Тьма, розовое - небесное, оранжевое, нездешнее озеро - трудно поверить, что это полоса зари на западе неба. Над ней облако острое, как горный хребет, над ним - зеленое, но не от луны небо. Это расходится и начинается справа луна. Снега на озере почти нет, розовое пространство, быстрый бег оленей, справа великолепные горные хребты, снежные, с цирками, залитые луной, то ныряющей в облака, то парящей над миром. Я полон радости, мы все поем, я горланю стихи, я стою на санях, я счастлив и весел - давно не было так. Я смотрю на оленей, на их ветвистые рога, на лунный снег, на чудесные горы...
Виден берег озера, а вдалеке - снеговые горы, Там Мончетундра. Огни Имандры - мы правильно ехали...
...Зимой 1931года, полярной ночью за полярным кругом, четверо исследователей, составлявших полярную геохимическую экспедицию, мчались по ледяным озерам, по снежным горам - "варакам", по глухой, не ведающей людей тундре на оленьих нартах. Это были Александр Евгеньевич Ферсман, геохимик Александр Федорович Соседко, Коля Пораделов и Павел Николаевич Лукницкий.
Мончетундра была тогда еще не исследована, и пользовались они составленной Ферсманом картой на кальке. Исследователи направились в Мончетундру, где не было ни единой избушки и вообще никаких признаков жизни, нашли горный хребет Нюдуайвенч, заложили в скалу динамит, и Коля взорвал его. Ферсман мял в руках, нюхал, пытал кислотой зеленоватую породу и вдруг весело и лукаво воскликнул:
- Здесь будет город!
Всем стало смешно: какой город, даже птиц нет. В этой замерзшей пустыне - город? Прямо в оледенелых озерах - город? Или в этих снежных горах?..
- Да, да, - повторил уверенно Александр Евгеньевич и тоже засмеялся. Только он смеялся особым смехом - хитрым и мудрым. - Будет город! В теннис будут играть! Яхт-клуб будет!
Павел Николаевич рассказывал, что Ферсман обладал талантом заражать своими блистательными идеями всех, кто находился вокруг него, и был он при этом так легок, так прост в общении, что ему можно было простить все, даже утопические фантазии. Так они в тот раз, слушая, и воспринимали его, улыбаясь, даже чуть снисходительно, быть может, тщательно пряча эту снисходительность в работу. Академик прекрасно заметил и иронию, и "усердную работу", - он всегда все замечал, но, не подав и вида, продолжал "рисовать" картину воображаемого города. А работа их в тот момент заключалась в строительстве пока первого в Мончетундре жилья - шалаша из корья. В шалаш они поставили печку-"буржуйку", которую привезли с собой, раскалили ее докрасна. Горячий дух потянулся вверх.
Бывают же чудеса! Вот ведь сверкает город в глазах кудесника. Поводит он рукой в сторону промерзших чернеющих гор - и нет полярной ночи, и аллеи цветущие, и парки раскинулись... Поводит другой рукой - и вместо мертвых озер яркие фонари горят, автомобили катятся по асфальту, люди нарядные спешат в магазины, в кино, на свидания...
Четыре одержимых человека сидят в шалаше, греются у печки-"буржуйки", мечтают о свершении чуда, которое они своим присутствием в этой полярной ночи породили...
Экспедиция возвращалась с победой. На нартах лежало несколько пудов породы для первых лабораторных исследований...
А через несколько лет, в 1937-м, Павел Николаевич снова оказался в Заполярье. Он рассказывал, как однажды на автодрезине он подъехал к подножию Нюдуайвенча и увидел молодой Мончегорск, город-парк. Широкие ровные улицы, проложенные среди чудесного таежного леса. Одни дома были уже построены, на других участках стояли столбики с табличками или просто с номерами будущих домов. Повсюду слышался стук топоров, сбивавших стены, перила, лестницы, киоски для книг; типография выпускала газету "В бой за никель". Прямо на улице - спасибо полярной тьме - демонстрировался кинофильм...
В 1955 году Кольский филиал Академии наук СССР устраивал торжества по случаю своего 25-летия. Павел Николаевич, как пионер исследований, был почетным гостем и в Кировске, и в Оленегорске, и в Апатитах. Пользуясь случаем, он взял меня с собою. Было прекрасно, но почему-то везде Павлу Николаевичу задавали один и тот же вопрос: видел ли он Мончегорск? Может быть потому, что он был одним из основателей этого города?.
- Да, - отвечал он, - видел... Мончетундру, где не было и живой души, видел. И как начал строиться город - видел.
- А посмотрите его сейчас, Павел Николаевич!
Он мог представить себе город, ведь он видел, как его строили. Ну, наверное, город осовременился, и комбинат, должно быть, расширился. Но гадать не стал - поехал.
"Победа" вкатила нас на проспект-бульвар с двумя рядами боковых аллей, тротуарами, с громадами великолепных архитектурных ансамблей, освещенных в три ряда двойными электрическими "лунами". Гостиницы и кинотеатры, больничный городок и металлургический техникум, музыкальная школа и массивы огромного комбината, рестораны, яхт-клуб, теннисная площадка... Все выстроено гармонично, с учетом природных особенностей красивого края Мончи. А в черном небе - зеленохвостое и розоватое северное сияние, как замерзший над городом праздничный фейерверк...
Если вот так вся история города укладывается в пределы одной человеческой жизни, если человек в красивой и удобной гостинице, лежа в ванне, наполненной горячей водой из того озера, по которому всего два десятилетия назад он двигался на оленях, будто по снежной бескрайней пустыне, сейчас не фантазирует, а только вспоминает болотистые лесные чащи, склоны диких снеговых гор, безлюдную суровую тайгу, которая вот так вдруг превратилась в мощный промышленный центр, в прекрасный реальный город, - то это действительно чудо...
И еще один временной скачок. Еще на двадцать лет. В центре городской площади - высокий изящный обелиск. С девятого этажа гостиницы туристического комплекса "Лапландия", где я остановилась, будучи в командировке, хорошо видны освещенные прорвавшимся сквозь полугодовую тьму и потому особенно ярким солнцем Дом техники и Дом Советов, санаторий и Дворец спорта, универсамы и Дворец культуры. А вдали, справа, - та самая гора Нюдуайвенч, к которой подъехали в 1931 году полярной ночью четыре человека... Низкое солнце окатывает гору и круглые снежные сопки вокруг, как будто перебирает в своих лучах-пальцах гигантское перламутровое ожерелье.
А по улицам, по площади к гостинице движутся люди - группами и поодиночке, в ярких костюмах, разноцветных шапочках, с лыжами, рюкзаками. Это туристы, приезжающие сюда со всех концов страны поглядеть на "Жемчужину Заполярья", как называют теперь Мончегорск.
Ту "современную" гостиницу, которая так гостеприимно приютила одного из основателей города в 1955 году, найти не удается - она затерялась среди многоэтажных комплексных строений на трехкилометровой магистрали центрального проспекта.
Быстро темнеет - еще не наступил полярный день, и весь город уже светится тысячами огней, но сегодня зажжен главный "Голубой огонек" во Дворце культуры. Зажжен в честь сорокалетия основания города. На "Огоньке" ветераны-строители, ветераны-защитники, ветераны-металлурги, ветераны-воспитатели и, конечно, новое, молодое поколение горожан-мончегорцев. Они делятся воспоминаниями, радуются успехам и свершениям, поют, танцуют, смеются... а в огромные окна виден взлетающий в небо изящный обелиск. И генеральный директор по науке, ветеран комбината "Североникель", ветеран города Мончегорска В. Я. Поздняков, показывая в окно на обелиск, говорит: "На вершине этого гранитного столба будет стоять каменный человек с молотком. В честь первых геологов в Монче..."
"Монча" в переводе с саамского значит "красивый". Только саамы, живя среди этой красоты, не могли представить, что могут прийти люди и так умножить ее...
Правильно был назван первый домик Ферсмана "Тиеттой". Только Тиетта это теперь все тундры: и Монча, и Ловозерская, и Хибинская. И не только тундры - весь Кольский полуостров люди превратили в счастливый край.
Полярная экспедиция дала богатый материал Лукницкому для работы. Кроме того, он здесь собрал еще одну уникальную коллекцию - саамских сказок и легенд.
Нет, никогда
не оторвусь я от той тропы
Возвратившись из Заполярья и не отдохнув ни дня, Павел Николаевич отправился в Москву и занялся подготовкой ТКЭ.
Он поселился в квартире у начальника экспедиции Горбунова в Леонтьевском переулке. Квартира превратилась в штаб. В ней с утра до ночи толпились ученые, хозяйственники, альпинисты, финансисты, топографы. Горячие споры возникали по множеству поводов. На московских заводах и фабриках по специальным заказам экспедиции впервые производились разные виды снаряжения для высокогорных зон и особого климата, метеорологические и геофизические приборы, автоматическая станция, инструменты для энергетиков, гидрологов, альпинистов, геофизиков, гравиметристов, гляциологов, сейсмологов, паразитологов, этнографов, геохимиков, автомобилистов... Подлежала всестороннему и основательному изучению территория в десятки тысяч квадратных километров, в том числе и та ее часть, на которую никогда еще не ступала нога человека.
Карта экспедиции была разделена на квадраты, как перед предстоящей битвой. Заранее было определено расположение баз фуража, горючего, продовольствия; медпункты.
На Тянь-Шане закупили тысячу лошадей.
Восемь месяцев длилась подготовка, ибо успех всякой экспедиции обеспечивается прежде всего хорошей организацией и правильным подбором кадров. Было создано семьдесят два отряда по научным специальностям.
"Только в 1932 году, - напишет позже Лукницкий, - за шесть месяцев полевых работ, от открытия до закрытия перевалов, - экспедиция, если вытянуть в ниточку все маршруты, прошла сто тысяч километров и исследовала на территории Таджикистана площадь в сто тысяч квадратных километров".
Исключая период, когда Павел Николаевич находился в Заполярье, все остальное время он, живя в штаб-квартире Горбунова и обсуждая с учеными планы создаваемых отрядов, погружался в суть научных идей, приобретал множество знаний и был преисполнен вдохновения. Комаров, Губкин, Ольденбург, Павловский, Прянишников, Никифоров, Ферсман, Наливкин, Щербаков, Марков, Колесник, Караулов, Федченко, Овчинников, Андреев и многие, многие другие академики, профессора, выдающиеся специалисты - раскрывались как люди интереснейшие, своеобразные, с необычными характерами. Встречи с ними обогатили Павла Николаевича на всю жизнь.
Участник семи памирских экспедиций, известный топограф, сделавший в 1928 году, через пятьдесят лет после первого открытия В. Ф. Ошаниным, "второе открытие ледника Федченко", И. Г. Дорофеев вспоминает, как ранней весной 1932 года в Москве произошло его знакомство с Лукницким в той же штаб-квартире Таджикской комплексной экспедиции.
"До этого я не был с ним знаком, - рассказывал Дорофеев, - и потому я сначала отнесся к нему скептически, думая, что где ему до этой должности, ведь он новичок в экспедиционных делах. Но в первый же день моего знакомства я должен был изменить свое мнение в корне... Во всех вопросах организации экспедиции Лукницкий оказался эрудированным. Я был удивлен. В тот же день я познакомился с ним поближе. При знакомстве Лукницкий с крепким рукопожатием радостно сообщил мне : "А я Вас знаю; правда, пока заочно - из газет и отчетов экспедиции Академии наук ". Наблюдая, в подготовительном периоде, почти ежедневно Павла Николаевича, я удивлялся его работоспособности, рассудительности, умелому подходу к людям ".
Ох, как трудно было ему быть выдержанным с некоторыми строптивыми руководителями отрядов и групп, пытавшимися с наскоку решать большие вопросы!
В экспедиции только научных сотрудников было двести девяносто семь, а вместе с обслуживающим персоналом в ней принимало участие более семисот человек. Работы очень много, притом ответственной. Она по плечу только сведущему человеку, знающему экспедиционные условия работы, характер климата и гор. Таким именно и оказался ученый секретарь. Он уже провел две сложные экспедиции на Памир в 1930 - 1931 годах, побывал в лапах басмачей и только чудом уцелел. Да, Лукницкий был полезным для экспедиции человеком. Да иначе и не могло быть - ведь подбирал его на эту работу сам начальник экспедиции, знаменитый Николай Петрович Горбунов".
ИЗ ПИСЕМ РОДИТЕЛЯМ
13.02.1932
...Все дни по-прежнему в яростной, но увлекательной работе... Живу у Горбунова отлично - один в прекрасной небольшой комнате. К моим услугам газовая плита, пишущая машинка (а с завтрашнего дня и машинистка), телефоны и все прочее, вплоть до электрического пылесоса. Но девиз - ни одного часа не на дело, иначе не успеть, поэтому не был в Москве решительно ни у кого. Участвую во всех совещаниях, во всех переговорах Горбунова - вплотную связан с ним по работе. Чувствую себя с ним отлично. У него изумительные книги по Памиру, вчера просматривал их.
...На днях, а может быть, и через неделю - все-таки приедем. В Ленинграде пробуду с неделю или дней десять. Решено, что я еду на Памир с группой самого Горбунова, и из Оша выезжаем в июне.
Дела экспедиции идут хорошо, у нас во Фрунзе есть уже 300 лошадей, а в разных городах для нас готовы чудеснейшие консервы (шпинаты и прочие деликатесы), полушубки, ботинки, седла и т. д. Я выписываю Егора Маслова, он будет у нас поваром. Вообще я распоряжаюсь вовсю, но не важничаю. Важничать - некогда...
21.03.1932
...Думаю быть в Ленинграде 24 марта, во всяком случае - не позднее 25-го. Приезжаем для участия в пленуме экспедиции. Пробудем дня 2 - 3. Возможно, Горбунов остановится у меня...
17.04.1932
...Страшно завален работой и поэтому не успеваю писать писем. В "Новом мире" " напечатан мой очерк о ляпис-лазури...
Заключаю договор с "Молодой гвардией" на книгу об экспедиции...
ИЗВЕСТИЯ Москва, 15 апреля 1932 г.
РЕДАКЦИЯ
телефон No 2-52-53
No 370
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Выдано тов. ЛУКНИЦКОМУ Павлу Николаевичу в том, что он является специальным корреспондентом "Известий ЦИК Союза ССР и ВЦИК" по Таджикской ССР.
Просьба ко всем организациям и учреждениям оказывать тов. ЛУКНИЦКОМУ П. Н. свое содействие.
ОТВ. СЕКРЕТАРЬ СЕЛИХ
ЗАВ. ОРГ. МАС. ОТДЕЛОМ ПОЛИКАШИН
Круглая печать
В мае Лукницкий вылетел в Ташкент, а затем в Душанбе, чтобы доложить правительству Таджикистана о том, что уже сделано, что делается и что должно быть сделано и какого содействия они ждут от таджикского народа, от партийных организаций республики и от ее правительства. Кроме всех выполняемых в экспедиции обязанностей Лукницкий, как географ-исследователь, получил еще одно важное задание - определить в совершаемых им маршрутах возможность укрепления пограничных районов Памира.
ИЗ ПИСЬМА РОДИТЕЛЯМ
2. 06. 1932
...Вчера вечером приехал Горбунов. А завтра, на рассвете, улетаю с ним в Сталинабад - на девятиместном трехмоторном самолете.
В Сталинабаде пробуду, самое большее, два дня, потом прилечу в Ташкент и уеду в Ош. Из Оша собираемся выходить 15 июня...
ИЗ СТАТЬИ В РЕСПУБЛИКАНСКОЙ ГАЗЕТЕ (5.06.1932, Сталинабад)
...Начальник ТКЭ т. Горбунов и ученый секретарь т. Лукницкий, вылетев 3-го из Ташкента, спустились в Сталинабаде, перелетев снеговые вершины Гиссарского хребта.
На аэродроме они были встречены представителями правительства и научных организаций. Вместе с председателем Совнаркома Таджикистана т. Ходжибаевым, поехав на машине по течению реки Варзоб (30 км от Сталинабада), в кишлаках Варзоб-Кале, Регар получили достоверные сведения и ценные образцы ряда месторождений сурьмы и свинца. На основании полученных данных будет пущен специальный геохимический отряд по реке Варзоб и по южным склонам Гиссарского хребта; отряд будет вести инструктивную работу среди населения.
Между ТКЭ и Киргизской комплексной экспедицией заключен договор о социалистическом соревновании на успешное выполнение работ. Между отрядами заключаются локальные договоры.
7-го тт. Горбунов и Лукницкий вылетели в Ташкент, откуда отправятся в Ош.
"Этот чудесный город Ош, - как написал Павел Николаевич, - находится у подножия Алайского хребта. Незабываем великолепный вид на горную цепь с высоченными, увенчанными снежными шапками пиками, с извивающимися, анакондоподобными, сверкающими под яркими солнечными лучами ледниками, с изумрудной прозрачной зеленью предгорной части. Город расположен на высоте более девятисот метров над уровнем моря - чудесный, бодрящий, благоуханный воздух. И в городе, и рядом с ним скалистые вершины с захватывающими дух обрывами, с бездонными пещерами. Город-сад, город-цветник. На базарах черешня, урюк, инжир, виноград, гранаты, арбузы, сахарные дыни и еще, и еще. И все это не в граммах и килограммах, а огромными навалами и все отборнейшего качества. Летом и до поздней осени, даже зимы - зимы в нашем понятии в городе вообще нет - город окаймлен, буквально как невеста, нежно-белой фатой зреющего хлопчатника. Гостеприимные, радушные люди: киргизы, узбеки, таджики, казахи, русские. Отсюда начнется "Большой поход"".
АКАДЕМИЯ НАУК СОЮЗА ССР
НАЧАЛЬНИК ТАДЖИКСКОЙ КОМПЛЕКСНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ Н. П. ГОРБУНОВ
Москва, Леонтьевский переулок, No 9, кв. 7. Телефоны: дом. 4-79-03, служ. 3-18-49.
27 июня 1932 г.
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Настоящим удостоверяется, что предъявитель сего тов. ЛУКНИЦКИЙ Павел Николаевич является начальником Объединенной колонны Центральной группы, Фототеодолитной группы и Лазуритового отряда ТКЭ.
Начальник ТКЭ АН СССР и особоуполномоченный ОГПУ
Н. П. ГОРБУНОВ
Круглая печать
СССР
АКАДЕМИЯ НАУК
СОВЕТ ПО ИЗУЧЕНИЮ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
ТАДЖИКСКАЯ КОМПЛЕКСНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
16/V 1932 г.
No 703
Место отправления: Москва,
Леонтьевский пер., 9, кв. 7
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Выдано тов. ЛУКНИЦКОМУ П. Н.- Ученому секретарю Таджикской комплексной экспедиции Академии наук СССР - в том, что ему предоставляется право иметь при себе огнестрельное оружие, именно револьвер системы "НАГАН" за No 27125.
ОСНОВАНИЕ: Распоряжение ОГПУ о предоставлении нач. экспедиции права выдачи разрешения на ношение оружия.
Начальник
таджикской комплексной экспедиции Академии наук СССР
Н. П. ГОРБУНОВ
...Наконец все семьдесят два отряда экспедиции двинулись по своим маршрутам: Душанбе, Ходжент, Ош. Лукницкий возглавил выходящую из Оша Центральную объединенную колонну, в ее составе было несколько отрядов, караван грузов и подразделение пограничников под командованием И. Н. Мутерко.
И. Г. Дорофеев вспоминает: "Большинство отрядов экспедиции собрались на исходной базе экспедиции в г. Оше. Тут было настоящее столпотворение: прибывали по железной дороге тонны различного груза, началось формирование каравана, а это значит покупка вьючных и верховых животных, седел вьючных кавалерийских, наем опытных караванщиков и рабочих, покупка продовольствия. И по всем этим делам люди шли за разрешением спорных с хозяйственниками вопросов к Лукницкому. И он их решал, прямо сказать, довольно оперативно и умно ".
В редкие свободные минуты Павел Николаевич кропотливо работал со своей походной записной книжкой - вел подробный дневник, фотографировал, проводил беседы об условиях работы на Памире.
Из города Ош П. Н. Лукницкий возглавил автоколонну экспедиции и повел ее по только что построенной автомагистрали. Ош - озеро Каракуль. Это была нелегкая поездка: тут и труднопроходимые места, опасные переезды по ненадежным мостам через горные и бурные реки и форсирование их вброд.
От начальника автоколонны, прокладывающей первый след на Памир, требовалось знание дела, смелость, находчивость и умение ладить с шоферами.
Кончился автотракт. Груз надо было везти караванами за сотни километров по дороге, изобилующей очень опасными участками; провести караван по немыслимо трудным оврингам возможно только человеку, знающему характер такой дороги и обладающему незаурядной смелостью и умением. И Павел Николаевич Лукницкий провел караван без потерь".
ИЗ ПИСЕМ РОДИТЕЛЯМ
9.07.1932
Пишу подробное письмо - копию моего дневника - пошлю вам на днях...
Вчера привел колонну в Бордобу. Здесь большой лагерь экспедиции, и здесь Горбунов. Завтра выходим из Бордобы на Пост Памирский.
17.07.1932
Завтра начинаем подъем на Пост Памирский. Навстречу должна попасться наша автоколонна, и вот пишу краткое письмо, пока вьючится мой караван, передам с автоколонной...
Командование мое колонной пока успешно; караван, лошади, люди - все в порядке. Трудно бывает только с несколькими - бузотерами и не подчиняющимися дисциплине. У них отобрал оружие в наказание и дам им дисциплинарные взыскания, хоть и очень не хочу этого делать...
21.07.1932
...Приехали на Пост Памирский, расположились на другой стороне реки Мургаб, живем здесь в ожидании проезда из Маркансу Горбунова, который остался сделать маршрут на Корумды...
Сегодня из моей колонны выделился отряд по лазуриту, ушедший только что в Хорог...
Работы для себя, чисто литературной, никакой вести не могу - некогда.
Сейчас, надеюсь, это изменится: Горбунов обещал дать мне возможность поработать по моей специальности - после Поста Памирского. Надеюсь, приедет - выполнит обещание.
Сегодня ночью была большая учебная тревога на Посту Памирском, и мой взвод получил благодарность, потому что через 11 минут после тревоги (три выстрела) связные - всадники из моего лагеря через глубокую реку вброд и через рукав с плохим мостом домчались два километра до крепости. Вскочив со сна, заседлать пасущихся коней и в полной боевой готовности через 11 минут быть в двух километрах - это очень неплохо!
В конце письма Павел Николаевич сообщает, что Памир в 1932 году совершенно спокоен. Сообщает с удовлетворением. Что ж! Прошлогодний его вклад в сегодняшний день Памира, а значит, в общее дело был, таким образом, безусловно нужным, полезным.
ИЗ ПИСЬМА РОДИТЕЛЯМ
28.07.1932
...24-го июля с Горбуновым и другими выехал с Поста Памирского в Рангкуль. Ехали ночью и при переезде вброд реки застряли в воде - так крепко, что не могли вытащить автомобиля 1,5 суток. Вода утром спала, но машину засосало в грунт. По этому поводу сделана масса снимков и рисунков. Наконец машину вытащили вызванные с Поста Памирского красноармейцы, и мы двинулись дальше в Рангкуль...
Завтра-послезавтра с Горбуновым еду в Хорог, пробуду там с неделю, вернусь в Сасыккуль, отсюда верхом - к Зоркулю, потом по реке Памир и по Пянджу - в Лянгар, Ишкашим и снова в Хорог...
5 августа, проделав путь Сасыккуль - озеро Харгуш, в час дня центральная группа - Горбунов, Лукницкий, доктор Розенцвейг, Майский, Староносов, Покровский, Дейкин, Лебедев, Лукашин - с несколькими караванщиками выехали по направлению Лянгар - Ишкашим - Хорог.
Другому бы хватило на этот раз и трудностей и результатов. Но Павел Николаевич оставался одержимым, неугомонным, точным и не признающим компромиссов даже с самим собой. И, оказавшись наконец в верховьях реки Пянджа, на реке Памир, он осуществил свой заветный план: оторвался от всех и пошел по открытым им в прежних экспедициях маршрутам. Через перевалы, ледники, по истокам рек Лукницкий проник в самое сердце неведомых гор и завершил личное исследование "белого пятна" на Южном Памире открытием узлового пика.
ИЗ ПИСЕМ РОДИТЕЛЯМ
24.08.1932
...Дождавшись каравана, мы с Горбуновым верхом двинулись через Харгуш к реке Памир и вниз по этой реке на Лянгар, дошли до кишлака Шитхарв и здесь разделились: караван с частью сотрудников центральной группы двинулись дальше на Ишкашим и Хорог, а Горбунов, Майский, доктор и я, вчетвером, взяв шесть носильщиков, отправились через перевал Шитхарв, пешком к реке Шахдаре. Шли через перевал 4 дня, перевал оказался высотою 5500 метров, т. е. почти равным высоте Эльбруса, ночевали на ледниках, любовались ими и вечными снегами, и все чувствовали себя отлично. Горбунов делал топографическую съемку пути. А я занимался геологией. Десятиверстная карта оказалась совершенно не соответствующей действительности.
Не доходя до Шахдары, на Бадомдаре, мы еще раз разделились: Горбунов, Майский и доктор полезли к месторождению ляпис-лазури, а я, не захотев в третий раз лезть на месторождение, отпросился у Горбунова в отдельный маршрут и, дойдя до кишлака Барвоз на Шахдаре, нанял двух охотников-шугнанцев в качестве носильщиков и отправился искать неизвестный перевал с Шахдары на Гармчашму, от кишлака Вяз, по руслу Вяздары, где не ходил ни один европеец. Подниматься пришлось до ледников и на ледники, и мне повезло: достигнув водораздельного гребня хребта на высоте 5440 метров, я нашел перевал в Гармчашму. Я пробыл на перевале 3 часа, сделал зарисовки и съемку, а потом благополучнейшим образом спустился с перевала в верховье реки Гармчашма, в уже знакомые мне по прошлому места. Оттуда спустился вниз, купался в горячих источниках Гармчашмы и, выйдя на Пяндж, нанял лошадь и в один день доехал до Хорога. Все мое одинокое путешествие заняло пять дней, и результат его - топографическая съемка и описание мест, до сих пор не нанесенных на карту и никому не известных. Я дал премии моим носильщикам, а все сотрудники экспедиции, бывшие в Хороге, приветствовали мое удачное предприятие.
В Хороге я снова появился 22-го августа, а сегодня 24-е, и дальнейшие планы у нас таковы: послезавтра Горбунов и с ним 4 сотрудника уезжают из Хорога в сторону Сасыккуля, оттуда через Лошадиный перевал едут на реку Кутару и дальше - пешком - выходят на ледник Федченко (выше верховьев рек Бартанг, Язгулем и Ванч). Там обследуют работу по перестройке метеорологической станции и к концу сентября выходят к верховьям реки Ванч. Я с караваном дожидаюсь в Хороге группы зоологов и ботаников, которая придет сюда, вероятно, к 10 сентября, и опять в качестве начальника колонны двигаюсь вниз по Пянджу до Ванча, поднимаюсь в Верховья Ванча и встречаюсь здесь с Горбуновым (в конце сентября). Дальше двигаемся вместе на Калай-Хумб, затем проделаем несколько маршрутов по Таджикистану. В Хороге занимаюсь собиранием экономического и бытового материала и вообще действую до конца октября по моему усмотрению.
Другие группы и отряды экспедиции разбросаны по всему Памиру и Таджикистану, мы постоянно встречаемся то с одним, то с другим отрядом...
...О работе всей экспедиции еще нельзя ничего сказать, еще не известно положение с работой большинства отрядов и групп. Знаю, что Жерденко на реке Кударе нашел бериллий. Другими отрядами тоже проделана большая работа. Найдено золото, большие пространства покрыты фототеодолитной съемкой и т. д., но обо всем этом сейчас говорить рано.
8.09.1932
... Отсюда, из Хорога, еду вниз по Пянджу уже знакомой мне дорогой до реки Ванч. Затем поднимусь к ее верховьям, чтобы встретиться с Горбуновым, который сейчас на леднике Федченко. Затем вместе поедем в Центральный Таджикистан (Бальджуан, Ховалинг), с тем чтобы к концу октября приехать в Сталинабад, где будет конференция...
К своей группе Павел Николаевич, как и намечал, присоединился в Хороге и отправился с ней вниз по Пянджу, в третий раз преодолевая зыбкие и опасные овринги - висячие карнизы, вышел на реку Ванч, поднялся к ее истокам и по леднику Географического общества, а затем по ледопаду Кашалаяк совершил восхождение к леднику Федченко. Встретился там с Горбуновым, чтобы определить место строительства высочайшей в мире гидрогляциометеорологической обсерватории (обсерватория в следующем году была построена), а функционирует и поныне, принимая каждую осень новую смену зимовщиков). Вместе с Горбуновым спустился к Калай-Хумбу и далее к кишлаку Роноу, оттуда через два перевала они вышли в Муминабад, потом в Куляб и оттуда прямо в Сталинабад.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги