Передышка

Понедельник, 1 апреля

Сегодня меня отправили разговаривать с «евреем, который ходит просить работу». Является он каждые два или три месяца. Управляющий не знает, как от него отделаться. Это высокий человек лет пятидесяти с веснушчатым лицом. По-испански он говорит ужасно, пишет, наверное, еще хуже. И всегда твердит одно и то же: специальность — ведение корреспонденции на трех или четырех языках, умеет печатать на машинке по-немецки, знает основы таксировки. Он вытягивает из кармана старое, истрепанное письмо, в котором руководитель отдела кадров бог весть какого учреждения в городе Ла-Пас, Боливия, удостоверяет, что сеньор Франц Генрих Вольф работал удовлетворительно во всех отношениях и уволен по собственному желанию. По собственному ли или не по собственному, а только сразу видно, что толку от него не будет. Его ужимки, его доводы, его покорность — все это мы давно уже наизусть знаем. Но каждый раз он упорно просит дать ему пробную работу, садится за машинку, печатает письмо — очень скверно; потом ему задают вопрос по специальности — молчит. Не могу даже представить себе, на какие средства он существует. Одет аккуратно, хоть и до ужаса бедно. Судя по всему, он заранее твердо уверен, что провалится, знает, что не имеет ни малейших оснований надеяться на успех, и все-таки считает своим долгом ходить и ходить, несмотря на то что ему всякий раз отказывают. Затрудняюсь сказать, была ли разыгравшаяся между нами сцена трогательной, отвратительной или возвышенной, только никогда не забыть мне лицо этого человека (спокойное? оскорбленное?), не забыть, как, выслушав очередной отказ, он, прежде чем уйти, слегка кланяется. Несколько раз я встречал его на улице, он шагал не спеша, иногда же просто стоял и глядел задумчиво на текущий мимо людской поток. Мне кажется, этот человек навсегда разучился улыбаться. Взгляд у него не то безумный, не то мудрый, может быть, взгляд попрошайки, а может — мученика. Знаю лишь одно: всякий раз, как я его вижу, мне становится не по себе. Будто и я тоже виноват в том, что он дошел до такого состояния, до такой нищеты, и хуже всего, что и он знает о моей вине. Чепуха, конечно, я понимаю. Разве в моих силах устроить его на работу в нашу контору? И вдобавок он ни на что не годен.

Ну а в чем тогда дело? Кажется, всем известно, что можно ведь помочь ближнему и по-другому. Чем же? Добрыми советами, не так ли? Мне даже и представить себе страшно, с каким видом он стал бы их слушать. Сегодня, когда я в десятый раз повторил, что он нам не подойдет, у меня просто горло перехватило от жалости, я решился и протянул ему бумажку в десять песо. Да так и остался стоять с протянутой рукой. Он пристально поглядел мне в лицо (взгляд его выражал многое, но, кажется, больше всего в нем было жалости ко мне) и сказал, неприятно картавя: «Вы не г'азобрались в ситуации», что, конечно, святая правда. Я не разобрался. Ну и пусть, не желаю больше думать обо всем этом.