Перекресток Теней (СИ)

ГЛАВА 4

— Будет излишним напоминать, — с легким нажимом сказал де Брие, — что все наши планы, разговоры и действия станут носить отныне тайный характер. К той великой миссии, которую мне поручено исполнить, я вынужден привлечь вас, поскольку невозможно представить, как это сделать без помощников. Без надежных и преданных помощников.

Он сидел за столом, положив тяжелые кулаки перед собой и по очереди глядя на собеседников. Тибо и Эстель слушали рыцаря, не перебивая. Каждый понимал, что хозяину нужно выговориться, нужно раз и навсегда обозначить перед ними задачу и заручиться согласием и поддержкой верных друзей.

— Прошу не обижаться на меня, — продолжал де Брие более мягко, — но в целях абсолютной безопасности я не стану посвящать вас во все подробности. Каждому будет известен только следующий шаг, а главная цель откроется в самом конце миссии. И я очень надеюсь, что когда-нибудь мы доберемся до этого конца.

— Я не против, мессир, — сказал Тибо, искоса поглядывая на девушку. — Мне вообще все равно, чем мы там будем заниматься. Я целиком доверяю вам, и уверен, что честь и справедливость по-прежнему останутся нашим девизом.

— Я согласна с Тибо. — Эстель выразительно посмотрела на де Брие. — Мы не подведем вас, мессир. Я не подведу…

— Хорошо, — согласился рыцарь. — Только меня беспокоит вот что: для успешной работы нужен еще один человек. Вскоре нам предстоит разделиться. Я с Эстель останусь в Париже, а ты, Тибо, отправишься в Ренн-ле-Шато. Я напишу письмо, которое ты передашь лично в руки тому, кого я назову тебе позже. И мне хочется, чтобы с тобой поехал надежный товарищ.

— Мессир! — воскликнул оруженосец, заерзав на стуле. — Я и сам прекрасно справлюсь с задачей. Зачем еще кого-то привлекать к этому? Это ведь лишние глаза и лишний язык…

— Ты прав, Тибо. Но на дорогах беспокойно. Разбойников и всяких негодяев хватает с избытком. Будет гораздо спокойнее, если ты поедешь не один. Подумай, может быть, у тебя найдется кто-нибудь, кому ты сам бы мог полностью доверять?

— Уж не знаю, мессир. До сих пор я доверял только двум людям: вам и себе…

— А мне?

— Эстель, ты не в счет. За тебя отвечает сеньор де Брие. Доверять тебе — это его выбор.

Девушка усмехнулась.

— Я сама за себя отвечаю!

— И все-таки подумай, Тибо, — настаивал рыцарь.

Оруженосец сжал губы, нахмурился. Глаза его сдвинулись к переносице, и выражение лица стало каким-то детским.

— Хорошо, мессир, — сказал он после размышлений, — я попробую. Мне только нужно будет кое-куда сходить и кое с кем встретиться.

— Отправляйся. Нам дорого время, на счету каждый день.

Через минуту Тибо уже не было в комнате. Венсан де Брие с нежностью посмотрел на девушку. Она притихла, сжалась в комок, забравшись с ногами на кровать, и, не зная, что делать с руками, все время теребила свои черные локоны, спадавшие с плеч.

— А тебе, Эстель, я уже сейчас дам поручение. Отправляйся на левый берег. Пройдешь по набережной Турнель к воротам Сен-Бернар. Это не так далеко. Надеюсь, ты бывала в той части города? — Девушка кивнула. — Хорошо. Спросишь дом графа Гишара де Боже и передашь ему записку, которую я сейчас напишу.

— А если графа не окажется дома?

— Узнаешь, когда он вернется, и будешь ждать столько, сколько понадобится. Но записку отдашь только ему лично.

— Что ж, дядя Венсан, если так — я готова! — с воодушевлением заявила Эстель, соскакивая с кровати. — Пишите…

— Нет, ты не готова, — оборвал ее рыцарь.

— Почему? — В глазах девушки застыло удивление. — Что вы имеете в виду?

— Милая Эстель, в таком наряде тебе нечего слоняться по улицам. Пойми, ты уже не будешь заниматься своим прежним ремеслом, а это значит, что и одеваться нужно так, чтобы на тебя не косились все проходящие мужчины. Ты должна стать обыкновенной горожанкой, неприметной и похожей на других. У тебя есть, во что переодеться?

— Кое-что найдется, — с пониманием ответила девушка. — Мои вещи остались на улице Вуарри, где я снимаю комнатенку у одного лавочника.

— Тогда отправишься туда, чтобы переодеться, а потом вернешься и возьмешь записку для графа. Заодно я посмотрю, как ты выглядишь.

— Хорошо, дядя Венсан.

— И еще одно, — озабоченно добавил рыцарь. — Постарайся не попадаться на глаза полицейским и людям прево. Постарайся не вляпаться в какую-нибудь историю. Ты очень нужна мне, Эстель.

Лицо девушки просияло.

Тем временем Тибо, насвистывая какую-то веселую песенку, слонялся по Соборной площади и вокруг нее. Здесь, на самом оживленном рынке Парижа, как всегда, было тесно и шумно. Между Большим мостом, давно облюбованным менялами, лавками и мастерскими ремесленников, и улицей Глатиньи, широко известной как район публичных домов, нищих и воров, он рассчитывал встретить своего старого приятеля Луи.

Тибо и Луи были ровесниками, выросли на одной улице в Лане, маленьком городке на северо-востоке Франции, когда-то бывшем столицей династии Каролингов, в то время как весь Париж тогда умещался на острове Сите. На высоком холме горделиво стоял свой — ланский — собор Нотр-Дам, на четырех башнях которого располагались, пугая искаженными мордами, пучеглазые скульптуры быков. Этот собор был значительно меньше парижского, но зато он был на добрую сотню лет старше. Прихожане любили его и гордились такой достопримечательностью. Жизнь в провинции была тихая, мирная и голодная.

И однажды парней потянуло в большой город с большими возможностями. Они бросили сельскую глушь и приехали в Париж в поисках лучшей судьбы. Сняв угол на окраине, возле ворот Сен-Дени, они поначалу перебивались случайным заработком: то удавалось наняться на стройку или разгрузку в порту, то стать временным подмастерьем, а то и торговцем вразнос. Так продолжалось до тех пор, пока Луи однажды не украл у своего хозяина-лавочника отрез дорогого сукна. Его поймали и взяли под стражу. Через несколько дней королевские судьи приговорили Луи к публичному наказанию, и несчастный воришка получил свои сорок плетей у позорного столба в Сен-Жермен-де-Пре.

С тех пор дороги приятелей разошлись. Луи, озлобившись на весь белый свет, примкнул к шайке воров, где в короткий срок прошел полный курс обучения весьма непростому ремеслу. Тибо же подался к тамплиерам, принял их жесткую дисциплину, через некоторое время дослужился до звания «сержанта» и впоследствии стал оруженосцем рыцаря Венсана де Брие.

За десять лет, прошедших после тех событий, с приятелем детства Тибо виделся всего несколько раз, да и то случайно. Они перебрасывались парой фраз и снова расходились на долгое время. Не будучи ни в чем уверенным, Тибо очень надеялся, что Луи по-прежнему обретается в Париже, и встретить его можно не иначе как на Соборной площади.

Так и случилось. Проходя в очередной раз по Большому мосту в сторону Сите, Тибо заметил быстро идущего прямо на него земляка. Тот стремился вперед, пряча одну руку под камизой, не глазея по сторонам, не заглядывая в лица прохожих, и явно хотел от кого-то улизнуть. Ему помешал Тибо.

— Эй, приятель! — окликнул он, задерживая Луи за локоть. — Давно не виделись!

— Тибо! Друг! — Луи замялся на мгновение. — Рад встрече, но я тороплюсь. Если хочешь, пошли со мной.

Луи был такого же роста, как Тибо, только худее и Уже в плечах. Его лохматая рыжая голова сидела на тонкой подвижной шее, светлые, будто выцветшие глаза постоянно бегали из стороны в сторону. Он был из тех, кто не любит ветра в лицо, кто не способен преодолевать сопротивление жизни. Он плыл по течению, однако не бездумно и вольно, а еще и стараясь извлечь из этого максимальную выгоду для себя.

— А ты, я вижу, на работе? — усмехнулся оруженосец. — Срезал?

— Что ж ты так кричишь? — Луи забеспокоился, оглядываясь. — Или ты теперь служишь в полиции?

— Я не служу в полиции, — ответил Тибо, — и я не кричу. Просто рад встретить тебя, вот и все.

— Пошли. — Теперь уже Луи взял приятеля за локоть и повлек за собой. — Здесь неподалеку, на Английской улице, есть замечательное местечко. Посидим там.

— На твои или на мои?

— Сегодня на мои, — ответил Луи с улыбкой, потом добавил приглушенно: — Ты угадал, я теперь сборщиком промышляю.

— Значит, я правильно предположил, что ты только что срезал кошелек с пояса какого-нибудь зеваки?

— Ну да! И если мы не поторопимся, меня могут увидеть и опознать.

— Тогда вперед! — Тибо и сам оглянулся, бегло осмотрел прохожих, пытаясь определить, нет ли за Луи погони. — Как называется твое местечко?

Через несколько минут они уже сидели в небольшой, но уютной таверне под названием «Джон-три пальца» и потягивали вино из кружек.

— Действительно хорошее заведение, — сказал Тибо. — Мне как-то раньше не доводилось тут бывать. Почему только оно так называется?

— Это очень просто, — ответил Луи. — Хозяин когда-то был кукольником, бродил со своей ширмой по свету, показывая представления детишкам и взрослым. А тряпичную куклу держат ведь тремя пальцами, вот его так и прозвали.

— Забавно, — усмехнулся Тибо. — Но меня больше интересуешь ты, друг детства Луи Ландо. Сколько мы не виделись, года два?

— Да, примерно так.

— И где ты теперь живешь?

— Знаешь, постоянного места у меня нет, — вздохнул Луи. — То у кого-то из приятелей переночую, то на постоялом дворе.

— Выходит, семьей не обзавелся еще?

— Нет угла — нет и семьи. — Луи вздохнул и сжал губы. — Такая вот жизнь…

— А дома бываешь? Как там твоя мать? Все работает на мельнице?

— Умерла в прошлом году, — произнес Луи, — мне передали…

— Жаль, хорошая она была женщина. Меня всегда чем-то угощала.

— Ну, а ты? — переключился Луи. — Сам-то как? По-прежнему с тамплиерами? Орден ведь запретили… Сам король и папа занимались этим.

— Да, и три дня назад казнили Великого магистра.

— Я был там, — сказал Луи. — Знаешь, в большой толпе бывает особенная удача.

— Ты и во время казни занимался своим ремеслом!

— А что такого? Каждому своё, как говорится.

— Нет, бог тебя непременно накажет, Луи. Ты подумай об этом.

— Ну, это еще когда будет! — воскликнул тот, потом оживился, переводя разговор на другую тему. — Ну, а ты? Великого магистра сожгли, и что теперь? Как собираешься жить дальше? Ты ведь у кого-то из рыцарей служил?

— Да, служил, — осторожно сказал Тибо, вглядываясь в лицо приятеля. — Оруженосцем.

— И в походах участвовал? — оживился тот.

— Приходилось.

— И убивал?

— И это приходилось.

— А теперь? Твоего тоже арестовали?

— Нет.

— Убежал?

— А почему ты спрашиваешь?

— Из чистого любопытства, Тибо! Да не бери в голову! Выпьем!

Они дружно отпили из кружек, немного помолчали, приглядываясь друг к другу.

— Вот мы с тобой выросли вместе, во многом были одинаковыми, согласись, — сказал, наконец, Луи.

— И что?

— А то, что я, например, если кошелек срезать или с прилавка что-то потянуть, так у меня рука не дрогнет, а вот чтобы убить кого-то, даже врага… Не смог бы я, наверное…

— Поэтому сержантом в Ордене тамплиеров был я, а не ты, — сказал Тибо. — У каждого свой путь.

— Эх! — воскликнул Луи. — Если бы можно было жизнь как-то прожить заново!

— Ты бы не стал воровать, что ли?

— Может быть… А что ты усмехаешься, Тибо? Может, я бы и с тобой подался. У вас хоть идея какая-то была, а у меня что… Да и деньги водились немалые, я что, не слышал об этом? Все только о сокровищах тамплиеров и говорят! А я больше двух ливров никогда в руках не держал…

— А ты бы хотел больше?

— А кто бы не хотел?

— И ты серьезно считаешь, что у меня тоже водятся деньги?

— Про тебя не знаю. Сам расскажешь, если захочешь.

— А жизнь прожить другую — это ты сейчас придумал?

— Не другую, а эту заново… Ты что, не понял?

— Да все я понял, дружище, — сказал Тибо. — Но я ведь не Господь, и предложить тебе то, что ты хочешь, не могу. А вот кое-что другое…

— А что другое, Тибо? — Луи оживился. Его светлые глаза прищурились и будто потемнели. — Говори, не тяни.

Тибо неторопливо допил вино, показал приятелю, что его кружка пуста.

— Давай еще по полштофа, — сказал он.

Луи подал знак хозяину, и через минуту им в кружки налили новую порцию откровений.

— Есть дело, дружище, — тихо сказал Тибо после паузы. — Есть хорошее дело. И я очень рад, что тебя встретил, потому что в этом деле мне нужен помощник. И не просто случайный человек, а тот, кому я смогу доверять.

— Вот как! — Луи отхлебнул вина, встряхнул рыжей головой. — Говори, Тибо. Со мной ты можешь быть откровенным.

— Может, выйдем на улицу? Душновато здесь всё же, — предложил Тибо. — Да и ушей лишних полно…

— Я вижу, у тебя серьезное дело!

— Серьезней не бывает.

— И ты не боишься довериться мне, вору?

— Боюсь, — прямо ответил оруженосец. — Но мне просто не к кому обратиться, а ты… ты же не предашь друга детства… Ведь так? Есть же вещи, которые сильнее денег и амбиций — это общая память о тех далеких светлых временах, когда житейских забот гораздо меньше, чем ожиданий. Я так понимаю…

— Можешь не переживать, Тибо, — поспешил заверить Луи. — Во мне ты найдешь надежного друга или партнера в любом деле, каким бы опасным оно не оказалось, какие бы непредвиденные обстоятельства не вставали у тебя на пути.

— У нас на пути, — поправил Тибо.

— Да, у нас. — Луи поднялся, уже стоя допил содержимое своей кружки и хлопнул Тибо по плечу. — Что ж, пошли на набережную.

Пусть говорят, что бескорыстие отжило свой век, но нет чувства благороднее любви, ничего не требующей взамен. А она возникла, она родилась, она вспыхнула, она уже была! Она не могла не возникнуть, не родиться, не вспыхнуть, не быть! Она просто жила в каком-то потаённом уголке души и терпеливо ждала своего времени — того самого, которое неумолимо… А что до взаимности… Как можно чего-то требовать — на неощутимом, необозримом расстоянии, до умопомрачения плотно заполненном единичками и нулями? Этими странными, по сути, примитивными значками, из которых, наверное, состоит Космос, из которых теперь вырастает всё…

И потом, есть мораль, есть ведь какие-то жизненные принципы, есть однажды установленная граница дозволенного — как же без неё… Это на других сайтах, в других чатах присутствует, но не здесь, и не сейчас, и не с нами…

Здесь — другое. Здесь — прикосновение эфемерных материй, кармических, нет, даже интуитивных тел, здесь — непорочное зачатие подаренных Богом отношений…

«Я перечитала стихи, вернее — прочитала вновь. Кусочек жизни, который притягивает и не отпускает, завораживает, как блеск родника среди травы, как бормочущий неразборчиво его исток, и чтобы услышать, чтобы разглядеть, надо очень низко склониться над ним, ощутить его на вкус, от которого ломит зубы, но хочется пить и пить, по капле согревая на языке, ибо, не поняв вкуса, не расслышишь его голоса. Не знаю, может, слишком мудрёно написала, но я ТАК чувствую тебя.

За окном — темно, потому что пасмурно. Город экономит на фонарях. Машины проносятся мимо… редкие. Надо идти спать, говорю я себе… надо идти. Что тут ждать ещё? И почему ожидание повергает в отчаяние? И куда уходит радость? Радость, которой я была так полна весь день? О, раньше, в молодости, я решала эти вопросы гораздо легче… просто в омут с головой… только вечер, только раз… как поёт Пугачёва в какой-то старой песне. Пойти куда-нибудь с кем-нибудь…(еще было — с кем…) посидеть за бокалом вина сладкого, поплакать, посмеяться, развеяться, разменять обиду на монетки слов и рассыпать щедро из горсти… Только не хочется сейчас ничего этого. Хочется всё сберечь в себе… Потому что всё, что происходит — это что-то особенное, неправильное, и от того еще больше к себе манящее…

А по-правильному — это когда люди встречаются, потом возникает симпатия, потом — в разлуке — переписка, потом уже… далеко потом — любовь… Всё солидно, основательно — традиционно. А здесь, у нас, с самого начала всё было не по-правильному… и кто устанавливает правила?.. все правила устанавливаем только — он и я… и всё… и даже только — он… Просит писать — пишу… скажет замолчать — перестану… а пока нужна — хотя бы так — словами, буквами, сообщением о новом письме… Значит — жива, значит, бьётся и трепещет сердце, значит — где-то там, далеко в Космосе, стоит на учёте у Господа маленькая искорка — душа…

Скажи мне, объясни, почему это происходит?.. ведь, когда я познакомилась с тобой… стихотворения прочитала… я не знала, что так будет… Сия тайна велика есть… и имя ей — Любовь…

А знаешь, я вдруг, в один момент, испугалась всего того, что происходит между нами. Страшно испугалась… И поняла, что мы не имеем права ломать сложившуюся жизнь… Нет, я не имею права ломать — твою…

…сейчас кое-что вспомнила, хочу рассказать тебе о любви. Понятно, что не мне тебе рассказывать, и всё же это другое… Знаешь, когда после универа я устроилась на работу, меня приняли там по-разному. Сам понимаешь, на девяносто процентов женский коллектив, все разных возрастов, отсюда и отношения. Одна женщина лет пятидесяти, черноглазая, черноволосая, в общем-то, симпатичная, яркая такая, откровенно меня невзлюбила. Она химию преподавала, настолько далёкий для меня предмет, я сама еще в школе ее ненавидела. Так получилось, что столы наши в учительской стояли рядом. Ну, и как-то незаметно вышло так, что я быстро въехала в тему, как говорит молодежь, нашла общий язык с другими учителями, да еще и ученики приняли меня. К тому же хорошо владела компьютером, а она никак не могла даже азы постичь. А невзлюбила она меня в том числе и за то, что я практически не красилась, предпочитая естественную внешность искусственной. У меня, конечно, был набор необходимой каждой женщине косметики, однако применяла я ее крайне редко, да и то — лишь обозначая штрихи, так сказать. Короче, я оскорбляла её эстетический вкус. Это я потом уже поняла. А в то время — всё вроде было нормально, и работа, и зарплата, меня всё устраивало. Но как-то мне однажды стало плохеть, силы убывали с каждым днём, я еле таскала ноги, усталость наваливалась на плечи, всё время хотелось посидеть, а если садилась, то полежать. И это в мои-то двадцать четыре! Постепенно моё состояние стали замечать и окружающие. И вот одна знакомая посоветовала мне пойти к знахарке, звали её Таня. В народе про таких говорят «бабка», но никакая она была не бабка, а молодая, но со способностями, полученными по наследству. Я пошла, рассказывала тебе уже о ней, только называла экстрасенсом. После её манипуляций я заплакала, просто зарыдала. А когда успокоилась, Таня мне сказала, чтобы я смотрела завтра, на кого всё зло, мне напророченное, вернётся. И вот я настороженно сижу на большой перемене, учебник там пролистываю, тетради, короче, никому не мешаю, «починяю свой примус». И вдруг соседке моей стало худо. Её стало скручивать прямо в бараний рог, никогда такого не видала, пена изо рта и всё такое. Очень мне стало жутко. Вызвали «Скорую помощь», те определить ничего не смогли, сказали, что отравилась, и в инфекционное отделение везти хотели. А я в это время в панике лихорадочно думала: «Господи! Не надо ничего, спаси её и сохрани!» Понемногу она отошла. Может, это и совпадение было. В следующий раз Таня мне сказала, чтобы я закрывалась от неё, ставила защиту. Я делала всё, как она сказала, представляла себя за экраном, за золотым крестом, но и на это уходило много сил тоже. И от этого я уставала, не так, правда, как раньше, больше физически, но всё равно. И вот я бросила это дело и подумала, что я должна растворить её неприязнь в своей любви. А может, мне это кто сверху подсказал? Не знаю. И я стала её любить со страшной силой. Я оправдывала всё, что она делала, помогала осваивать комп, обращалась к ней за помощью, если мне надо было что-то купить, подправить в своей внешности, да и просто сочинить поздравление коллеге — я просила помочь, рассказать о ней, она ведь лучше меня всех знала. И неприязнь действительно растворилась, мы постепенно стали понимать друг друга с полуслова… Но вот тогда, когда ей было плохо, я дала себе обещание, что никогда не попрошу себе даже жизни, если за неё надо будет забрать другую жизнь. И с тех пор я поняла, что любовь — это великая сила. А до тех пор вообще не понимала, думала, что любовь — это просто чувство между женщиной и мужчиной, ну, и ещё там к Родине любовь, к животным, семье, детям — всё разные виды. Ну, и про другое. Я потом к Тане ещё сходила, но она меня не приняла. Сказала: ты же не идёшь к хирургу, если у тебя насморк. А помочь себе ты и сама вполне можешь. Я спросила — как, но она не объяснила, сказала, сама, мол, знаешь. А я до сих пор ничего такого не знаю и не умею. Вот и всё про любовь.

Ты давно молчишь, Андрей. А я скучаю по твоим словам. Как странно — вот эти печатные буквы, которые на сотнях тысяч клавиатур — отождествились с тобой, и стали такими родными, что перехватывает дух, когда я открываю очередное письмо, или любой файл, отправленный тобой. Хотя чем они отличаются от миллионов других? Ни почерком, ни наклоном, ни особым нажимом… (это ведь не письмо рукописное, как встарь!) Наверное, отпечатком твоей души.

Спасибо за предыдущее письмо, особенно за варенье… Не избалована я этим, и вниманием… колючая бываю ни с того, ни с сего… спасибо… можно, пуговку на рубашке расстегну? Ну, очень хочется… поцеловать тебя в эту ямку… и ниже… там душа живёт, я знаю… прости, смущаюсь… спрячусь на твоей груди, зароюсь лицом в рубашку и вдохну… тебя… как жаль, что запахи по Интернету нельзя…

И опять прости…»

«Да, знаешь, наверное, ты права в том, что нам не стоит горячиться и ломать… Не смотря на то, что твои слова, обращенные ко мне, творят чудеса — они проникают в меня, преображают душу, наполняют ее новым звучанием. Если бы я был моложе, не придавал бы этому особого значения — так, поигрался бы в Интернете и вышел из игры. Может быть, поступил бы жестоко — не знаю. Но сегодня, когда за спиной уже накоплен немалый жизненный опыт, когда любовь к женщине (моей жене, естественно) постепенно трансформировалась в иное, не менее высокое качество — преданность, я просто не могу себе позволить игры, не могу одним нажатием клавиши Enter зачеркнуть своё прошлое и настоящее ради какого-то виртуального будущего… Прости, Инна, но это так…

Мои чувства к тебе — это нечто новое, малоизученное современными психологами, поскольку выходят за рамки общепринятых опытов. Они не в строках, они — между строк… Но я не знаю иного слова, кроме слова «Любовь», его просто не придумали, как синоним. И пусть это называется так…

…Какой у тебя замечательный слог, Инна! И вовсе я не преувеличиваю. Твои описания событий в жизни — они настолько поэтичны, настолько выпуклы, что кажется, будто смотришь какой-то фильм, а за кадром идет твой текст, и всё вместе так хорошо ложится на душу, что создается полное ощущение счастья, востребованности, праздника души. И еще слова любви, обращенные ко мне. И нежность, и словесная шалость, никогда не переходящая границу, от чего пропитанная пошлостью современность — отодвигается на второй план, уступая место утраченной большинством людей романтике прошлого. Романтике, рождавшей возвышенные чувства и наполнявшей жизнь красотой. Спасибо Господу, что придумал нашу встречу! Спасибо тебе за то, что ты даришь мне часть себя. Говорю это — не громко, без восклицательного знака, определяющего высоту. Скорее с многоточием, в котором — глубина. Пусть кто-то докажет, что многоточие — слабее…

Но не будем горячиться, хорошо? Возможно, у нас впереди еще немало того, что не приснится никому на планете Земля…»