Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

458. Мекк - Чайковскому

St.-Jean,

2/14 января 1889 г.

Villa Vial.

Милый, несравненный друг мой! Получила Ваше дорогое письмо и усердно прошу Вас нисколько не беспокоиться о том, что Вы редко пишете теперь, ведь я же знаю, как у Вас много хлопот, и вполне понимаю, что при такой деятельности и массе ощущений Вам необходим бывает отдых и писать писем невозможно, и если Вы несколько раз в году напишете мне, то я и буду счастлива и довольна. Я вчера для Нового года получила очень печальное известие от Коли с Анною: их маленький Андрюша умер в последний день старого года. Мне так жаль их, они так горячо любят своих детей, и теперь опять одна Кируша осталась; бедные, бедные молодые родители.

Я встретила и провожу праздники так тихо, как никогда. Вчера, в день Нового года, чтобы несколько веселее провести день, мы поехали в Monte-Carlo, в русский концерт. Я хотела слышать Ваше сочинение, потому что было назначено оркестровое, но не сказано что, но оказалось, что они сыграли Ваш Andante из Первого квартета, и играли квартетом, а мы не могли найти места впереди и стояли совсем назади, в тамбуре входа, и я ни одной ноты не слышала. Вообще, эти концерты - безобразие; они даровые, и поэтому публики так много, что невозможно места достать и даже не пускают входить, потому что всё полно.

Дорогой друг мой, будьте так добры, не откажите сообщить мне, в каком положении дело о русских концертах на Парижской выставке, будете ли Вы ими распоряжаться или нет, и если нет, то не известно ли Вам, кто будет заведывать. У меня Данильченко жаждет играть на этих концертах, и я обещала ему просить Вас дать мне сведения о них.

У нас сегодня ясная погода, а барометр стоит совсем дурно, и меня это беспокоит, потому что так было перед землетрясением, что при ясной, чудесной погоде барометр несколько дней стоял дурно, и разразилось это землетрясение.

При всем желании писать много, много, - не могу, должна идти пить Виши. Будьте здоровы, мой милый, дорогой друг. Всею душою безгранично любящая Вас

Надежда фон-Мекк.

P. S. А насчет Пятой симфонии я еще прочла самый восторженный о ней отзыв в московской газете, и, конечно, дорогой мой, Вы совершенно напрасно сокрушаетесь, и я совершенно уверена, что через некоторое время Вы и сами согласитесь с другими, что она превосходна. Не откажите сообщить мне Ваш дальнейший адрес.

Откуда Вы взяли, милый друг мой, сюжет для нового балета?

459. Чайковский - Мекк

С. Фроловское,

8 января 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Безгранично благодарен Вам за дорогие два письма Ваших, полученных на этих днях. Жаль только читать в этих письмах, что здоровье Ваше далеко не так хорошо, как бы хотелось этого нам, любящим Вас! Признаюсь, что мне при таком состоянии здоровья Вашего чрезвычайно приятно думать, что Вы находитесь на Riviera Ponente, а не в Вашем Веlaiг. Помню, что в прошлом году мне жутко было воображать Вас зимой в Вашем замке, лишенной солнца и воздуха и слишком одинокой.

Пианиста Доманевского я немножко знаю; помню, что он был у меня давно когда-то в Москве, но игры его не знаю, хотя слышал о нем много лестного. Данильченко - большой чудак, и его пристрастие к рулетке меня не удивляет. В прошлом году в Париже он нередко удивлял меня странностью своих фантазий, речей и суждений. Но, тем не менее, в этом хохле для меня всегда было что-то очень симпатичное. По поводу русских симфонических концертов произошло следующее. В прошлом году в Париже ко мне явился какой-то украшенный ленточкой Legion d'hоnnеur [ордена Почетного легиона] господин и спросил, соглашусь ли я быть музыкальным делегатом от России на выставке. Я ответил, что хотя мне это и очень тягостно, но готов принести себя в жертву ради русской музыки, если хотят, чтобы именно я был представителем ее. При этом я сказал, что, ввиду неучастия (в официальном смысле) русского правительства в выставке, дело это будет частным концертным предприятием и что я только тогда могу дирижировать на этих концертах, если кто-нибудь, имеющий денежные средства на предварительные расходы, возьмет на себя их устройство. Словом, я согласился лишь быть дирижером предположенных концертов, а не устроителем их, ибо не имею ни времени, ни охоты, ни, наконец, таких капиталов, чтобы взять на себя административную часть предприятия. С тех пор ко мне письменно обращались с вопросом, кого я могу рекомендовать в качестве устроителя концертов. Я рекомендовал Юргенсона. Последний в ответ на сделанное ему предложение отвечал, что концерты будут возможны, если Комитет выставки гарантирует убытки, весьма возможные в таком большом предприятии. С тех пор никакого ответа и вообще никакого разъяснения дела не воспоследовало. Таким образом, я решительно не знаю еще до сих пор, состоятся ли русские концерты, и скорее склонен думать, что нет, ибо ни наше, ни французское правительство не дадут ни субсидии, ни гарантии, а без этого невозможно начинать столь сложное и рискованное дело.

Я работал в последнее время с таким упорством и старанием, что написал уже целых два действия балета. Ездил на два дня в Москву по делам Музык[ального] общества и теперь опять принимаюсь за работу. Сюжет балета, который я пишу, обработан самим директором театров Всеволожским. Он взят из знаменитой сказки Perrault “La Belle au bois dоrmant”. Сюжет чрезвычайно симпатичный и поэтический.

Уезжаю я отсюда 19 января в Петербург, а из Петербурга за границу 22-го. Прежде всего еду прямо в Кельн, где концерт с моим участием состоится 12 февраля/31 января, оттуда во Франкфурт, Дрезден, Берлин, Гамбург, Женеву, Лондон. Очень может быть, что перед поездкой в Лондон я успею съездить в Ниццу, чтобы посетить могилу бедной Веры и чтобы повидать бедную сестру мою.

Прошу Вас, дорогая моя, на случай, что Вы обрадуете меня известиями от себя, адресовать мне в течение всего моего трехмесячного путешествия - в Берлин, а именно: Berlin W. am Carlsbad, 19, Hermann W o Iff, pour remettre a P. T.

Разумеется, в свое время, в случае, если; я поеду в Ваши страны, я извещу Вас и вообще буду извещать Вас об успехах или неуспехах концертов.

Будьте здоровы, милый, бесценный друг!

Ваш П. Чайковский.

460. Чайковский - Мекк

Берлин,

11/23 февраля 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Вчера после необычайно утомительного путешествия приехал я на несколько дней в Берлин. В продолжение восьми дней я имел три концерта и девять репетиций! А именно, в воскресенье 10 февраля/29 января я выехал из Берлина в Кельн. На другой день у меня были репетиции утром и вечером, а на следующий день репетиция и концерт. На следующий день я выехал во Франкфурт, и там опять пришлось выдержать в один день две репетиции и потом репетицию и концерт, затем в Дрездене опять то же. Решительно не понимаю, откуда у меня сил хватает на все это. Что-нибудь одно: или подобное столь новое для меня напряжение сил отзовется на мне очень вредно, или же, наоборот, как противоядие против моих сочинительских трудов, сопряженных с постоянным сидением, такого рода безумно кипучая деятельность мне здорова. Середины быть [не] может, т. е., другими словами, я должен вернуться в Россию “иль со щитом, иль на щите”. Но скорее я думаю, что, несмотря на трудные минуты и на постоянную борьбу с самим собой, всё это мне здорово! Успех во всех трех городах был большой, но особенно сильный в Кельне и Франкфурте. В Дрездене я играл нашу симфонию, и, к сожалению, выбор этот был неудачный, ибо я не знал, что оркестр, с которым я буду иметь дело, очень плохой, и эта трудная симфония была ему не по силам. Тем не менее, и тут меня принимали очень хорошо.

Теперь мне предстоит концерт в Берлине в среду 27/15 февраля, а через два дня в Гамбурге. Затем я еду в Швейцарию и хочу неделю там отдохнуть перед большим женевским концертом, который назначен на 11 [марта]/27 февраля. Что дальше будет и успею ли я согласно моему желанию побывать в Ницце у сестры, не знаю. Надеюсь, что Вы простите меня, дорогой, милый друг мой, за редкое писание. Поневоле я принужден почти вовсе отказываться от корреспонденции.

Будьте, ради бога, здоровы!!

Весь Ваш П. Чайковский.

461. Чайковский - Мекк

Женева,

21 февраля/5 марта 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

После того, как я писал Вам из Дрездена, там состоялся мой концерт, в.коем я играл нашу симфонию (впрочем, кажется, я уже об этом писал Вам). Она сыграна была старательно, но, по недостаточности сил оркестра, не особенно блестяще. Однако ж, судя по статьям, посланным мне уже по отъезде в Берлин, произвела большую сенсацию. Что касается приема публики, то он был далеко не столь восторженный, как в Кельне и Франкфурте. Затем я провел неделю в Берлине. Концерт мой состоялся во вторник 26/14 числа. Я играл только две вещи: Струнную серенаду и “Франческа да-Римини”. Струнная серенада очень понравилась публике, “Франческа” вызвала громкие рукоплескания большей части публики и весьма явственные свистки меньшей. К этому обстоятельству я совершенно равнодушен. Пусть шикают, лишь бы интересовались; а что интересовались, доказывается тем, что зал был совершенно полон. Концерт этот устраивал известный концертный устроитель Герман Вольф. Когда-нибудь я расскажу Вам, как этот еврей бесцеремонно эксплуатировал меня и в прошлом и в этом году. Только еврей может так беззастенчиво злоупотреблять бесхарактерностью и наивностью людей вроде меня.

Из Берлина я проехал прямо сюда. Я приглашен дирижировать в здешнем великолепном новом театре целым концертом из моих сочинений. Он состоится в субботу 9 марта/25 февраля. Вчера состоялась уже первая репетиция. Оказалось, что оркестр в Женеве - ничтожный по составу и состоящий из третьестепенных оркестровых музыкантов. Если б я знал это, то ни за что бы не приехал, но директор театра, сделавший мне приглашение (вовсе не музыкант), вероятно, думал, что качество оркестра и количество музыкантов, его составляющих, не имеет никакого значения для приезжего композитора-дирижера. Как я справлюсь с этим провинциальным оркестриком, решительно не знаю. Впрочем, нужно сказать, что они проявили удивительную старательность и -усердие на вчерашней репетиции.

Продолжаю неописанно скучать, тосковать и с болезненным нетерпением ожидать конца моих странствований.

Отсюда должен ехать в Гамбург, потом в Лондон (но побываю и в Париже). Рад бы был, дорогая моя, узнать о Вашем здоровье. Уж очень давно не получал от Вас известий. Беспредельно преданный

П. Чайковский.

462. Мекк - Чайковскому

[St.-Jean]

27 февраля/11 марта 1889 г.

Villa Vial.

Милый, дорогой друг мой! Уж очень давно я Вам не писала, но при Ваших передвижениях это было и невозможно. Благодарю Вас от всего сердца, дорогой мой, за то, что Вы при Ваших неустанных занятиях даете мне о себе весточку время от времени, но прошу Вас усердно не принуждать себя к этому никогда. Ведь я же более, чем кто-либо, понимаю, как необходим отдых при таких нервных утомлениях, какие выносите Вы в настоящее время, а Вы так мало имеете минут для какого-нибудь отдыха. Прошу бога подкрепить Ваши силы и здоровье на триумфальном шествии, которое Вы совершаете на славу Вашей родины.

Мое здоровье плохо, головные боли доводят до отчаяния. Несмотря на то, что я нахожусь в таком божественном климате, здоровье становится всё хуже и хуже, да и не удивительно: забот и горя у меня много- Вот и теперь грызет меня и днем и ночью участь моей бедной Милочки. Замужество ее оказалось очень неудачно (конечно, я говорю это только Вам, дорогой мой), муж ее с таким неспокойным характером, что ссорится со всеми ее родными, отдалил и развел ее со всеми, ревнив, груб, эгоист и в довершение всего мот, который проматывает состояние своей жены. Этот бедный ребенок, Милочка, любит его всеми силами души, и ей, конечно, кажется, что к нему все несправедливы, ей это больно, она страдает, но не знает, что ей делать, как помочь этому. А больше всех, конечно, страдаю я; буквально ни днем, ни ночью не знаю покоя от тоски и беспокойств за участь этого несчастного ребенка.

В настоящее время Коля и Анна здесь, они живут в Ницце с Давыдовыми, но прожили полторы недели и у меня. Кируша - прелестный ребенок, необыкновенно умна и развита, и при этом ласковый, любящий детеныш; такая славная. Семейная жизнь их меня продолжает радовать, дай, господи, не сглазить.

На карнавале все много веселились. Дети Веры Львовны у Александры Ильиничны; Рину взяла на свое попечение Тася, дети и останутся у бабушки. Николай Александрович также здесь. В настоящее время здесь находится русский корвет “Рында”, и вот Коля, Ник[олай] Алекс[андрович] часто ездят туда и приглашают к себе офицеров. Коля уезжает послезавтра, а Анна остается здесь до мая или июня, т. е. здесь за границею, но не в Ницце, а поедет со мною в Belair.

Данильченко отказался от службы у меня и сделал это в очень нехорошей форме: завел сплетни у меня в доме, перессорился с доктором, который у меня в доме, и в конце концов заявил мне, что он не хочет читать для меня. Он совсем неотесанный мужик, любит только деньги, а нравственных понятий не имеет никаких. Я им очень недовольна; завтра он уезжает. Владислав Альбертович с декабря месяца находится в Париже, лечится у нервного доктора, пишет, что ему гораздо лучше. Юлина свадьба будет, вероятно, в апреле месяце здесь, в Ницце.

Как мне жаль, что Вы так много вытерпели в Женеве. Я знала, что там музыкальные средства очень плохи, но, тем не менее, они постоянно приглашают французских композиторов, и те всегда охотно приезжают. Будьте здоровы, милый, дорогой друг мой, и по возможности не забывайте всею душою безгранично любящую Вас

Н. ф.-Мекк.

463. Чайковский - Мекк

Ганновер,

5/17 марта 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Я был бесконечно обрадован письмом Вашим, полученным мной в Гамбурге. Разумеется, очень печально было прочесть, что Вы по-прежнему нехорошо себя чувствуете и что причиною Вашего расстройства неудачное замужество Милочки! Очень, очень грустно, но я теперь в таком постоянном состоянии тоски, хандры и скуки, что мне и печальные письма радостны, лишь бы был отзыв от людей, которых горячо я люблю. Уже одно то, что я вновь увидел письмо с Вашим столь знакомым и Милым мне почерком, было для меня большой радостью. Удивительно странно, что я так страшно и мучительно хандрю, когда жаловаться решительно не на что и поездка моя есть ряд полных и безусловных успехов. В Гамбурге новая симфония моя имела огромный успех, и принимали меня там все как старого и любимого друга. Но всё это мне приятно только в данную минуту; как только кончилась репетиция или прошел концерт, я снова впадаю в уныние и тоску по родине до отчаяния.

В Ганновер я приехал на несколько часов, чтобы в совершенно незнакомом городе провести в одиночестве дня два или три, собраться с мыслями, отдохнуть и привести в порядок свою корреспонденцию.

То, что Вы пишете о Данильченко, очень удивило меня. Я был о нем бесконечно лучшего мнения. Слава богу, что Коля. и Анна радуют Вас. Мне очень хотелось бы Анне рассказать разные подробности про Женеву, да не имею времени. Скажите ей, милый друг, что место, где они когда-то жили, неузнаваемо.

Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой! Из Парижа снова напишу Вам.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Адрес мой: 14, Rue Riсhepanse, Paris.

464. Мекк - Чайковскому

[St.-Jean]

9/21 марта 1889 г.

Villa Vial.

Милый, дорогой друг мой! Для меня совершенный сюрприз Ваш приезд в Париж, и я так рада, что Вы так близко от меня и в той же стране, где я. Через неделю я также предполагаю выехать из Ниццы сперва в Париж дня на два, а потом в мой милый Belair. Я так устала жить в наемной даче, где не только всё чужое, но и так многого недостает для самого обыкновенного комфорта, что я с наслаждением думаю о том, чтобы перенестись в свое, где всё так уютно и где всё есть, что мне надо, хотя еще и боюсь немного холода.

Анна приедет ко мне в Belair через несколько дней после меня, для того чтобы я могла успеть приготовить для нее комнаты. Я отпускаю также и других господ из своего штата, доктора и пианиста, и тут опять претензия за то, что отпускаю. Я такой несчастный человек, что, раз взявши в дом кого-нибудь, я уже не могу потом отделаться от таких людей: непременно претензии и обиды. Коля уехал, Анна и Кируша слава богу здоровы. Ваши хотели уехать восемнадцатого, но, быть может, уедут позже. Мне и Юле приходится ехать совсем одним, т. е. не имея никакого кавалера, который бы охранял нас в пути, и, конечно, обеим нам немножко жутко; слава богу еще, что недалекий переезд. Сегодня светит солнце - чудно хорошо.

Долго ли Вы пробудете в Париже, дорогой мой? Если Вы захотите обрадовать меня Вашим письмом, то до среды прошу адресовать на Villa Vial, а потом в Belair. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

465. Чайковский - Мекк

Париж,

13/25 марта [1889 г.]

Милый, дорогой друг мой!

Не посчастливилось мне в Париже; приехал, я сюда совсем больной, и до сих пор не могу вполне поправиться. Нездоровье мое простудного свойства и теперь приняло характер периодической лихорадки. Каждое утро просыпаюсь здоровый, но около двух часов наступает жар, зубная боль, сопливость и продолжается это состояние до вечера. Я стал теперь принимать хинин. До сих пор я, по возможности, старался избегать встреч с знакомыми, но вчера уже пришлось провести вечер в большом обществе у М-r Сolоnn'a. Это очень утомило меня. Вообще и в Париже меня мучительно преследует вес та же idee fixe, т. е. сознание, что я бесплодно трачу время, а может быть, и подтачиваю свое здоровье, делая над собой усилие свыше меры. Жить в деревенском уединении, работать, много ходить и дышать чистым воздухом - вот условия, необходимые для моего благосостояния. Не скоро, однако, попаду я в свое милое с. Фроловское. Из Лондона, где мой концерт состоится 11 апреля/30 марта, вероятно придется ехать на Кавказ, где меня ожидает с нетерпением брат Анатолий и жена его. Как ни люблю я Кавказ и брата своего, но на сей раз предпочел бы ехать прямо к себе. В Париже проведу я еще около двух недель. Мне очень хочется повидать своих в Ницце, но как это сделать, не знаю. Сейчас напишу по этому поводу письмо к Анне. Меня очень беспокоит мысль, что Вы едете из Ниццы одни с Юлией Карловной; с непривычки это будет очень тяжело Вам.

Будьте здоровы, бесценный друг мой!..

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

466. Чайковский - Мекк

Лондон,

30 марта 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Пишу Вам из мрачного, антипатичного Лондона. Представьте себе, что когда я вышел сегодня из репетиции в двенадцать с половиной часов дня, то на улице была ночь, совсем настоящая, безлунная, темная ночь. Много слышал я о лондонских туманах, но этого не мог вообразить себе! Но, впрочем, сами лондонцы поражены сегодняшним туманом, особенно потому, что в апреле здесь их никогда не бывает. В Париже я, как водится, очень утомился от обедов и вечеров, особенно в последнее время. Colonne на одном из последних концертов, по случаю моего пребывания в Париже, исполнил мои оркестровые вариации, и успех был большой. От русских концертов в Париже я отказался. Ни Комитет выставки, ни французское правительство не соглашаются гарантировать расходы, а рискнуть на свой собственный страх давать концерты я и не могу и не хочу. Впрочем, русские концерты в Париже всё-таки состоятся. Богатый купец Беляев, поклонник Глазунова, Римского-Корсакова, Бородина и т. д., устраивает еn grand [в большом масштабе] в Тrосaderо два концерта из их сочинений.

Сегодня была первая репетиция здешнего концерта, завтра утром вторая, вечером концерт, а на другой день рано утром я выезжаю отсюда прямо в Марсель и в суботу 13/1 апреля сажусь на пароход, который в четыре часа отправляется прямо в Батум. Недели через две с половиной я уже буду в Тифлисе.

Здесь со мной находится русский пианист Сапельников, который на концерте завтра будет играть мой Первый фортепианный концерт. Благодаря его присутствию я уже не так тоскую и скучаю, как в начале путешествия. Впрочем, теперь моим треволнениям наступает конец. Буду писать Вам, дорогой мой друг, уже из Тифлиса.

Будьте, ради бога, здоровы!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Всем Вашим, т. с. Юлии Карловне и Влад[иславу] Альбертовичу, кланяюсь.

467. Чайковский - Мекк

Г. Тифлис,

20 апреля 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Пишу Вам это письмо в Веlair, предполагая, что Вы всё еще там, и в надежде, что, в случае Вашего отсутствия, Вам перешлют его. Надеюсь, что Вы получили письмо мое, посланное из Константинополя. Дальнейшее мое плавание совершилось вполне благополучно, и вот уже неделя, что я в Тифлисе. Здесь нашел я весну вполне установившейся. Что за чудная страна этот Кавказ! Нельзя описать, например, до чего роскошна, красива, богата растительностью Рионская долина, по которой идет железная дорога сюда из Батума. Представьте себе, дорогая моя, широкую долину, окаймленную с двух сторон причудливой формы горами и скалами, на которых растут рододендроны и другие весенние цветы, а в самой долине деревья с яркой, свежей зеленью листьев, и, наконец, многоводный, шумный, извилистый Рион. Уверяю Вас, что ради одного этого стоит посетить Кавказ. В Тифлисе теперь тоже чудесно: все фруктовые деревья в цвету; благодаря ясной погоде виднеются дальние снежные вершины, и в воздухе что-то весеннее, живительное и благоуханное. После лондонских туманов, оставивших во мне воспоминание какого-то тяжелого кошмара, всё это до того прекрасно, что нет слов выразить.

Тем не менее, я не могу сказать, чтобы особенно хорошо себя чувствовал. Какая-то усталость, апатия, неопределенная тоска часто нападают на меня. Работать нет ни малейшей охоты, даже читать как-то мало хочется. Думаю, что это результат трехмесячного напряжения всех сил, и надеюсь, что, когда возвращусь домой и начну жить тихой, правильной деревенской жизнью, всё это бесследно пройдет.

Своих я нашел совершенно здоровыми. Брат мой Анатолий (перешедший из судебного ведомства в администрацию) очень доволен своим новым положением. Племянница выросла и очень развилась в умственном отношении. Я останусь здесь до второго мая. В этот день собираюсь выехать в Москву и Клин. Прошу Вас, дорогая моя, отныне адресовать мне, в случае, если захотите обрадовать письмецом, в г. Клин.

Будьте здоровы и вполне благополучны!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

468. Мекк - Чайковскому

Chateau Belair,

5/17 мая 1889 г.

Милый, несравненный друг мой! На днях я получила дорогое Ваше письмо и с большим горем увидела из него, что одно из Ваших писем не дошло до меня, а именно то, которое, как Вы говорите, Вы послали из Константинополя. Это мне ужасно досадно, и из этого видно, что почты в Турции не очень исправны. Расскажите мне, дорогой мой, что-нибудь про Константинополь. Это очень интересный город, по он вообще мне всегда представляется каким-то мифом, так мне очень интересно услышать об нем действительное описание: каковы там гостиницы, на каком языке говорит прислуга, как можно объясняться в магазинах, каковы мостовые? Простите, дорогой мой, что надоедаю Вам этими вопросами, но мне так интересно знать всё это.

Из Вашего письма, милый друг мой, я вижу, что мы с Вами страдаем одними и теми же недугами. Я также постоянно чувствую какую-то безнадежную тоску, апатию, неудовольствие, и мне тем более ужасно жаль Вас, что и Вы страдаете тем же. Дай бог, чтобы это оказалось только следствием утомления и слишком продолжительного напряжения нервов и чтобы, отдохнувши в Вашем уголке, Вы опять оживились бы и почувствовали все Ваши обычные симпатии.

В позапрошлое воскресенье, 16 апреля, была свадьба Юли в Париже. К этому дню приезжали Коля, Сашок, граф Беннигсен с братом и брат Владислава Альбертовича. Молодые, как водится, блаженствуют; здоровье Владислава Альбертовича совсем поправилось. Анна еще гостит у меня и, вероятно, со мною же и доедет в Россию, так как Коля хочет окончить дом и тогда перевезти семью в Копылово. Кира по-прежнему прелестна и удивляет всех своим развитием.

Погода у нас теплая, по редко бывает солнце, а мне от этого жутко; я ведь всю жизнь ищу света и теплоты и в нравственном и в физическом мирах. Мой любимец Воличка еще у меня, по на днях я ожидаю приезда Володи, который возьмет его с собою. Около пятнадцатого я перееду в Париж, где для меня уже нанята дача и где я пробуду приблизительно месяц, чтобы осмотреть выставку. А русские концерты все-таки будут на выставке; кажется, Римский-Корсаков распорядитель.

Не пишу Вам много, дорогой мой: боюсь, чтобы голова -не разболелась, она у меня ужасно часто стала болеть. Будьте здоровы, мой милый, дорогой друг, и не забывайте всею душою безмерно Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

469. Чайковский - Мекк

С. Фроловское,

19 мая 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Сегодня я наконец возвратился домой после четырехмесячного отсутствия. В Москве я провел неделю и занят был исключительно консерваторскими делами, а также делами Музыкального общества. В консерватории произошла крупная перемена: Танеев отказался от директорства и место его занял Сафонов. Отказ Танеева объясняется его крайним утомлением и желанием заниматься сочинением и игрой. Он уже давно тяготился своей должностью, а в нынешнем году, вследствие смерти матери, к которой он питал глубокую привязанность, состояние духа его крайне подавленное, и я очень хорошо понимаю, что он нуждается в отдыхе. Можно предполагать, что Сафонов будет дельный и хороший директор. Как человек он бесконечно менее симпатичен, чем Танеев, но зато по положению в обществе, светскости, практичности более отвечает требованиям консерваторского директорства. Инспектор Альбрехт вышел в отставку. Между нами сказать, эта отставка вынужденная, ибо Сафонов согласился принять на себя директорство под условием, чтобы Альбрехт был удален. Я был посредником между дирекциею и Альбрехтом, и всё устроилось хорошо и мирно. Не могу и никогда не мог понять, почему Альбрехт, которого я считаю человеком хорошим, возбуждает против себя всеобщую враждебность! Это какая-то загадка.

Вы спрашиваете, милый друг мой, про Константинополь. Нужно в этом городе различать европейскую часть, называемую Пера, от турецкой - Стамбула. Последний грязен, отвратительно мощен, переполнен стаями одичалых, отвратительных собак; Пера же есть во всех отношениях прекрасный европейский город с отличными гостиницами, магазинами, театрами, конными железными дорогами и всякими удобствами. В общем, Константинополь очень интересен, а Босфор с его дворцами, виллами, садами изумительно хорош и живописен. Французский язык понимается в Пеpe везде. Из древних памятников наиболее грандиозное впечатление производит Св. София, но и кроме нее очень много интересного в Константинополе. Очень сожалею, что константинопольское письмо мое пропало.

После Москвы я ездил на несколько дней в Петербург. Погода все время и в Москве и в Петербурге стояла небывало жаркая. Здесь тоже превосходно, и мне очень жаль, что в этом году Вы так поздно приедете в Россию. Кто знает, может быть, лето опять будет такое же холодное, как в прошлом году.

Позвольте поздравить Вас с совершившимся бракосочетанием Юлии Карловны с Вл[адиславом] Альбертовичем. Я питаю надежду, что эта коренная перемена в Вашей семейной обстановке не нарушит Вашего благополучия.

Не зная Вашего теперешнего адреса, посылаю это письмо на Mясницкую, в надежде, что Вам перешлют его.

Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

470. Мекк - Чайковскому

Chateau Belair, 29 мая/10 июня 1889 г.

Милый, несравненный друг мой! Перед самым отъездом из Belair хочу написать Вам несколько слов, чтобы сообщить о перемене адреса. Уезжаю я теперь в Париж смотреть выставку; пробуду там дней десять и тогда - в Россию, в Москву, где надеюсь быть около 20 июня, и прошу Вас, дорогой мой, Ваши письма адресовать теперь a Mоскву, Сокольники, на Ширяево поле, в собственную дачу. Я буду жить нынешнее лето в Сокольниках, потому что мне удобнее для моих дел.

На днях я получила Ваше дорогое письмо, пересланное мне из Москвы, и премного благодарю Вас за него. Как я завидую Вам, что Вы побывали в Константинополе; если бы я имела еще прежние силы и прежнее здоровье, я бы сейчас поехала туда, - так интересно видеть этот город.

У меня не всё в порядке. Анна немножко нездорова и лежит в кровати несколько дней, вследствие маленькой неурядицы при предполагаемой беременности, но теперь ей, слава богу, лучше. Сегодня приезжает Коля, и мы все вместе двинемся в Париж, а затем и в Россию, но на полдороге разъединимся: они направятся в Киев, а я в Москву. Кися такой прелестный ребенок, что я ужасно жалею, что Вы не можете ее видеть, милый друг мой.

Теперь в Москве меня ожидает много тяжелого и много неприятного по отношению к Милочкиному мужу и се делам; этому бедному ребенку так не повезло в жизни. Будьте здоровы, мой милый, бесценный друг. Крепко жму Вашу руку и прошу не забывать всею душою безгранично Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

471. Чайковский - Мекк

С. Фроловское.

26 нюня 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Теперь уже Вы, вероятно, отдохнули от Вашего путешествия, освоились с новой обстановкой, и письмо мое не будет несвоевременно. Если я не ошибаюсь. Вы уже очень давно не жили на своей сокольницкой даче и должны испытывать удовольствие некоторой новизны, водворившись в ней. От всей души желаю, чтобы Вам хорошо жилось этим летом, и главнейшим образом, чтобы столь беспокоящее Вас положение бедненькой Людмилы Карловны изменилось к лучшему.

Я все это время безвыездно жил в деревне и только третьего [дня] ездил в Москву по делу. Работал я, по обыкновению, очень напряженно и усиленно, ибо я связан сроком, и нужно употребить все усилия, чтобы представить партитуру вовремя. (Пишу я, как уже, кажется, прежде сообщал Вам, балет “Спящая красавица”). Благодаря прохладной погоде, стоявшей во всё продолжение июня, полному спокойствию и симпатичности сюжета работа не особенно утомляла меня, и вообще всё это последнее время .я чувствовал себя очень хорошо.

Я уже писал Вам, вероятно, милый друг мой, что у нас в консерватории совершился coup d'etat [государственный переворот]. С. И. Танеев, давно уже просивший отпустить его, теперь решительно отказался быть директором, и мы просили Сафонова принять на себя его наследие. Есть полнейшее основание надеяться, что Сафонов будет хорошим директором. Это очень деятельный, энергический человек, если не ошибаюсь, немножко честолюбивый (следовательно, находящий удовольствие не только в исполнении своего дела, но и в относительной высоте своего положения) и при всём этом прекрасный музыкант. Танеев остался в консерватории в качестве преподавателя в контрапунктном классе. Инспектором назначена и уже утверждена в должности вдова покойного Губерта. Что касается Альбрехта, то он покидает свою должность, и дирекция назначила ему очень большую пенсию. Словом, всё было бы благополучно, если бы только финансы нашего Муз[ыкального] общ[ества] были хороши. К сожалению, они в самом критическом положении, и величайших трудов стоит сводить концы с концами.

Я решился, милый друг мой, на зиму искать квартиры в Москве. Во-первых, потому что мне очень много будет там дела по устройству наших концертов, а во-вторых, потому что, живя в деревне зимой, я в последние годы стал сильно страдать головными болями. Проработав целый день, вечером необходимо какое-нибудь рассеяние, например небольшая партия в винт или хотя прогулка, чего в деревне сделать невозможно. И вот я решил попробовать основаться в Москве. Ищу небольшой отдельный дом или флигель в окраинах города и, вероятно, в конце сентября перееду. В Фролове к ом же всё равно я остаться не могу, ибо моя хозяйка вырубила все леса, и вся прелесть моей здешней обстановки исчезла.

Будьте здоровы, дорогой друг мой!

Ваш П. Чайковский.

Убедительно прошу Вас не стесняться ответами на мои письма и писать лишь, когда полнейший досуг.

472. Мекк - Чайковскому

Сокольники,

1/13 июля 1889 г.

Милый, несравненный друг мой! Получила Ваше дорогое письмо, за которое бесконечно благодарю Вас, но сама с трудом нашла одну минуту, чтобы написать Вам несколько слов, потому что я так завалена делами и, в особенности, так удручена горем и неприятностями, что мне трудно собрать мысли, чтобы говорить о чем-нибудь кроме того, о чем ноет сердце, чем занята голова с утра до вечера.

Ваше доброе желание по поводу моей Милочки не сбывается, напротив: ее супруг довел меня до того, что я заявила ему, что больше видеть его у себя не желаю. А это вызвалось тем, что он на другой день моего приезда в Москву объявил мне, что он сейчас подает прошение в опеку, чтобы его назначили попечителем Милочки, так как ей исполнилось семнадцать лет. На это я ответила ему, что он может делать, что хочет, но что при этом я считаю наши отношения поконченными и видеть его больше никогда не желаю. Он так обрадовался (потому что ведь он этого и добивался, чтобы Милочку совершенно отдалить от меня), что подхватил бедную Милочку в двенадцать часов ночи, в ее положении - на последнем месяце беременности, и повез ее за двадцать верст от Сокольников на дачу, где они живут. Печальнее всего то, что все эти подлости делаются ведь из-за денег; ему хочется захватить Милочкино состояние в руки и распоряжаться им бесконтрольно. Для этого и надо было отдалить Милочку от меня и всего ее семейства и сделать себя ее попечителем. Теперь он и достиг этого, потому что закон не дает мне никакой возможности отстранить это злоупотребление, и вот теперь я сдаю опеку и имею ещё удовольствие получать от этого князя грубые требования. Он ведь груб как животное, лжет на каждом слове невообразимо, нахален, как самый неотесанный лакей, - словом, у этого человека нет никаких нравственных понятий, а природные инстинкты отвратительные. Теперь он увозит Милочку в деревню к своей матери, и я лишаюсь, возможности даже знать что-нибудь об ней. Вы спросите, быть может, как же Милочка сама относится ко всему этому, - то она такой ребенок, который сама ничего не может разобрать. Он совершенно завладел ею, и она верит всему, что он говорит. Хочу при этом случае, дорогой мой, сообщить Вам, какое состояние получила моя дочь, которое он захватил теперь в руки, и прошу Вас делать это как можно более известным, потому что я уверена, что этот лжец будет рассказывать, что он получил пятьдесят тысяч за моею дочерью, - то вот Вам истина: он получил за Милочкою полмиллиона рублей. Как видите, было из-за чего так добиваться попечительства над этим состоянием, тем более, что у него уже готовы расходы для этого капитала: он покупает имение, строит каменный дом, устраивает охоту в имении и т. д., и при всех своих мотовствах он имеет похвальную привычку уверять всех, что это Милочка требует всего этого; конечно, это ложь, как всё, что он говорит. Но тяжело невыносимо и говорить об этом.

Будьте здоровы, мой добрый, дорогой мой друг. Я предполагаю пробыть в России до 1 сентября и в это время съезжу к дочери Саше в Гурьево. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

473. Чайковский - Мекк

С. Фроловское,

12 июля 1889 г.

Дорогой, милый друг мой!

Последнее письмо Ваше я уже давно получил и не отвечал сейчас же, ибо очень боюсь, что своими частыми письмами вызываю Вас как бы на ответ, а ведь я знаю, что теперь Вам вовсе не до переписки со мной. Очень возмутительно и печально то, что Вы пишете о кн. Шир[инском-Шихматове]! Я живо сочувствую Вам и понимаю, как Вы должны страдать от столь наглого и оскорбительного поведения человека, связанного с Вами столь близкими узами. Рассчитываю, что только время загладит понемногу Ваши раны. Дай бог, чтобы это время пришло скорее.

Я продолжаю жить тихой, трудовой, деревенской жизнью. Балет понемногу подвигается, но именно понемногу: теперь я уже не могу с такой быстротой работать, как в прежнее время. Хорошо то, что я доволен своим новым трудом и сознаю, что в отношении упадка изобретательной способности, который в более или менее близком будущем мне угрожает, я еще пока могу быть спокойным. Чувствую, что период упадка еще не наступил, и это сознание, что я еще не инвалид, радует меня. Знаю, что годы мои вовсе не такие, когда способности тупеют, но я в молодости слишком много работал, слишком часто переутомлял себя, и можно бояться, что упадок наступит ранее, чем бы следовало.

Я ездил в Москву, чтобы посмотреть квартиру, которую мне приискали, и уже нанял ее. Она находится в очень тихом переулке, в конце Остоженки, и очень мне нравится, главное тем, что это крошечный дом-особняк, где ни сверху, ни снизу меня не будут отравлять игрой на фортепиано и где вообще мне будет покойно, насколько в городе может быть покойно. Я Вам писал, кажется, что решился, против желания, попытаться жить в городе, потому что в последнее время у меня по вечерам, если нет возможности развлечь себя от усталости после работы, являются несноснейшие головные боли, а живя зимой в деревне, кроме чтения, я не нахожу способов развлечь себя. Чтение же, в конце концов, есть тоже головная работа и причиняет эти ужасные нервные головные боли. Теперь здесь гостят у меня брат Модест и Ларош, и вечера я провожу очень приятно.

Если вел. князь Конст[антин] Никол[аевич] скончается, а это очень вероятно, мне придется в качестве директора Муз[ыкального] общества ехать в Петербург. Едва ли можно ожидать, что он выздоровеет.

Будьте здоровы, бесценный, милый друг! Дай Вам бог всякого благополучия.

Ваш П. Чайковский.

Если Юлия Карл[овна] и Влад[ислав] Альберт[ович] с Вами, потрудитесь передать им мои приветствия.

474. Мекк - Чайковскому

[Москва]

24 июля 1889 г.

Сокольники.

Милый, дорогой друг мой! На днях я вернулась из Гурьева от дочери Саши и нашла в Сокольниках Ваше письмо, за которое премного благодарю Вас. В Гурьеве я бы вполне отдохнула душой, если бы и туда не доходили до меня тяжелые, тревожные известия о моей бедной Милочке. Она родила дочь, и вообразите, дорогой мой, что на третий или на четвертый день по ее разрешении на даче у них делается пожар, правда в службах, не на самой даче, но такой сильный, что у них сгорели две лошади и все экипажи, словом, все надворные строения. Милочку ночью перенесли на чужую дачу, но, к счастью, она нисколько не испугалась, но зато я за нее измучилась, пока убедилась, что этот случай не принес ей вреда. Неизвестно, от чего произошел пожар, но, конечно, от неосторожности прислуги, потому что Шихматов набрал такой штат, при котором только пожары и воровства и возможны.

Теперь Милочка встала, но я ее, конечно, не вижу, потому что не поеду туда, где могу встретить ее супруга. Уеду я из Москвы около 15 августа, потому что пребывание здесь только окончательно расстраивает мне здоровье, к тому же холодно, неприветно. Поехать я хочу сперва на Рейн, потом в Belair, а на зиму в Ниццу. Сашок с женою вернулись из Лондона и вчера были у меня с своим мальчиком; он такой молодец, Христос с ним, - я ужасно боюсь хвалить, тем более, что у меня глаз очень дурной, должно быть потому, что черный. Коля и Анна приехали в Копылов в новый дом, оба довольны и Кисечка тоже; такой прелестный ребенок эта девочка.

Теперь в Гурьеве я немножко слушала музыку: играли в четыре руки Саша и Владислав Альбертович, и я наслаждалась звуками нашей симфонии, Второго и Третьего квартета, Славянского марша и других Ваших сочинений, которые меня приводят в такой восторг, что я перестаю сознавать всё окружающее и уношусь в какой-то другой мир, который мне создают эти чудные звуки. Слушая их, я каждый раз благословляю Вас за то благо, которое Вы доставляете человечеству, за то облегчение, какое Вы доставляете в жизни - в моей, например, так бедной радостями и счастьем. Я только и нахожу счастье и восторги в музыке, только при ней я становлюсь полным человеком, становлюсь сама собою. Очень мне хотелось бы узнать Ваш новый балет, милый друг мой; быть может, он выйдет для фортепиано?

Милый, дорогой друг мой, я хочу просить Вас, не позволите ли Вы мне послать Вам теперь чек на бюджетную сумму от 1 октября 1889 г. до 1 июля 1890 г., т. е. четыре тысячи пятьсот рублей, потому что мне было бы удобнее перейти к сроку посылки Вам на 1 июля, так как в это время я обыкновенно бываю в России. Если Вы мне это разрешите, дорогой мой, то нельзя ли Вам, будучи в. Москве, зайти ко мне в дом и получить от Ивана Васильева пакет с чеком, который я бы ему и дала для передачи Вам? Если так можно, то не откажите сообщить мне, милый друг мой.

Будьте здоровы, несравненный, дорогой мой. Всегда и везде всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Юля и Владислав Альбертович у меня; от души благодарят Вас за память об них и сами свидетельствуют Вам свое глубочайшее уважение.

475. Чайковский - Мекк

С. Фроловское,

25 июля 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Предложение Ваше выдать мне теперь чек на бюджетную сумму до 1 июля 1890 г. принимаю с глубочайшей благодарностью. Это тем более для меня приятно, что именно в самом непродолжительном времени я должен приняться за устройство своей московской квартиры, и в деньгах буду, сильно нуждаться. Да и вообще, я бываю в некотором финансовом кризисе именно всегда в конце лета, и потому Ваше предложение является для меня удивительно кстати! Благодарю Вас, милый, добрый, дорогой друг мой! Итак, если позволите, около 7 или [8?] августа я поеду в Москву и тогда зайду в Ваш дом к Ивану Васильеву. Еще, еще и еще благодарю Вас!

Балет мой появится в печати в ноябре или декабре. Переложение для фортепиано делает Зилоти. Мне кажется, милый друг мой, что музыка этого балета будет одним из лучших моих произведений. Сюжет так поэтичен, так благодарен для музыки, что я сочинением его был очень увлечен и писал с той теплотой и охотой, которые всегда обусловливают достоинства произведения. Инструментовка дается мне, как я, кажется, уже писал Вам, значительно туже, чем в былое время, и работа идет гораздо медленнее, но, быть может, это и хорошо. Многие прежние мои вещи отзываются поспешностью и недостаточною обдуманностью.

Удивительное счастье, что пожарный случай с Людмилой Карловной не отозвался на ее здоровье. Радуюсь за нее и за Вас, милый друг мой!

Думаю, что Вы прекрасно делаете, уезжая из России ранее, чем предполагали. Путешествие, наверное, рассеет и успокоит Вас. Мне очень хочется по окончании моей утомительной работы в конце августа на несколько дней съездить в Каменку, и тогда я, вероятно, заеду и к Коле в Копылово.

Будьте здоровы, милый, дорогой друг мой! Еще раз приношу Вам бесконечную мою благодарность.

Беспредельно преданный Вам

П. Чайковский.

476. Чайковский - Мекк

Москва,

7 августа 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Сегодня, приехавши в Москву, я зашел в дом Ваш к Ивану Васильеву и получил от него пакет с четырьмя тысячами пятьсот рублями серебром и с фотографическими снимками Гурьева. Поспешаю уведомить Вас о том и выразить бесконечную мою благодарность. Мне удалось пожать руку Юлии Карловны, и это доставило мне большое удовольствие. Я рад был также увидеть Макса, которого нахожу весьма симпатичным.

Если поспею устроить все дела свои, то завтра утром уеду в деревню доканчивать работу свою. Потрудитесь, дорогой друг, уведомить меня перед Вашим отъездом, куда адресовать Вам письма мои.

Будьте здоровы! Желаю Вам всяческого благополучия и еще раз от глубины души благодарю Вас.

Беспредельно преданный Вам

П. Чайковский.

477. Мекк - Чайковскому

[Москва,]

9 августа 1889 г.

Сокольники.

Милый, дорогой друг мой! Простите мне, ради бога, что я не написала Вам седьмого числа, когда Вы были в моем доме, но меня накануне схватил такой сильный желудочный припадок, что я едва только теперь в состоянии взять перо в руки. Простите также, милый друг мой, что я послала Вам не чек, как говорила раньше, а прямо деньгами, но я подумала, что для Вас это удобнее. Я послала Вам также фотографии, работы моей дочери Саши; не правда ли, что для любительской фотографии это очень хорошая работа; она, т. е. Саша, занимается этим делом со страстью, с увлечением. Я просила ее прислать мне несколько снимков, чтобы послать Вам; она отвечала мне, что для нее очень лестно, чтобы ее работа была у Вас. Обратите внимание, дорогой мой, на имение и дом Макса; не правда ли, очень красиво? Имение это лежит в полутора верстах от Саши, и в прошлом году я его подарила Максу, а дом построен уже на его доходы. Вот и этот последний в январе месяце сделается совершеннолетним (двадцать один год) и получает всё свое состояние в свои руки. Относительно себя я очень рада, что все мои опеки кончились, но их благосостояние становится шатким; всем им более или менее хочется распоряжаться своими капиталами и распоряжаются не совсем удачно. Вот и за Колю у меня сердце болит. Нажил себе очень много долгов, потому что пришлось делать все постройки, а на это всегда приходится тратить целые капиталы, и его состояние очень запуталось от покупки этого имения. Моему сердцу никогда нет покоя.

Какое ужасное лето, какой несвоевременный холод! Я очень боюсь, если и на Рейне будет такая же погода, то всякое удовольствие для меня пропадет. У меня теперь есть три маленькие детеныша от моей любимой собачки Blenette, и они мне доставляют огромное удовольствие.

Теперь до семнадцатого прошу Вас, дорогой мой, адресовать мне is Москву, а позже я уведомлю Вас, куда адресовать. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг. Всею душою неизменно и неограниченно любящая Вас

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Юля также очень обрадована тем, что познакомилась с Вами, дорогой друг мой, а Владислав Альбертович два раза был у Вас, но ни разу не застал Вас дома. А великий князь Константин Николаевич, должно быть, выздоровеет.

478. Чайковский - Мекк

[Фроловское]

13 августа 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Радуюсь, что нездоровье Ваше прошло, и от души благодарю за дорогое письмо Ваше. Восхищаясь фотографиями Гурьева, я никак не воображал, что это работа самой графини. Потрудитесь, дорогая моя, выразить ей мою живейшую благодарность! Я догадался, что Хрустлово и недостроенный дом суть принадлежность Макса. Удивительно красиво! Дай бог, чтобы Ваши опасения не оправдались и чтобы и Коля и Макс устроили свои дела вполне благополучно.

Мне очень хочется побывать у Коли, и весьма может случиться, что, окончивши свой труд, я отправлюсь в Каменку и Копылово. А труд этот приходит к концу; через несколько дней я вздохну свободно и буду ощущать необыкновенно сладостное чувство человека, доведшего до конца сложную работу. Когда выйдет переложение для фортепиано, я тотчас же пришлю Вам его, милый друг! Но мне жалко, что Вы не будете зимой в Петербурге и не услышите моего нового произведения. Я с особенною тщательностью и любовью занимался инструментовкой его и изобрел несколько совершенно новых оркестровых комбинаций, которые, надеюсь, будут очень красивы и интересны.

Весьма жаль, что не удалось повидаться с Вл. Альб. Пахульским. Я его ужасно давно не видал! Брата его в Москве я встречаю, и иногда он посещает меня. Мне нравится его любовь к труду, и я нахожу его весьма не лишенным сочинительского дарования. Он сделал, между прочим, отличное переложение квартета Аренского. Если Вы незнакомы с этим симпатичным сочинением, то не сыграют ли Вам его автор переложения с кем-нибудь из Ваших? Квартет этот очень нравится мне; особенно Andante и, финал.

Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой! Желаю Вам от глубины души всяческого благополучия. Всем Вашим потрудитесь передать мои приветствия.

Беспредельно преданный и благодарный Вам

П. Чайковский.

Вел. кн. Константин Николаевич, как пишут мне, может выздороветь физически, но не умственно.

479. Чайковский - Мекк

Москва,

2 октября 1889 г.

Пречистенка, Троицкий переулок, № 6.

Милый, дорогой друг мой!

Вчера я наконец приехал в свою московскую резиденцию после шестинедельного странствования. Позвольте вкратце рассказать Вам всё, что со мной в это время произошло. 20 августа я выехал из деревни в Каменку, перед тем окончив полную партитуру балета. В Каменке нашел всех здоровыми, и особенно приятно было видеть, как поправилась сестра. Увы, не надолго! Теперь, как Вы уже, вероятно, знаете, милый друг, у нее новое горе: болезнь Мити, столь ужасная, что даже страшно выговорить!

Провел я в Каменке более недели и оттуда через Киев отправился на один день к Коле и Анне. Копылово мне ужасно понравилось! Новый дом в высшей степени симпатичен; из верхнего этажа, где Коля показал мне комнату, предназначаемую, между прочим, и для меня, открывается прелестный вид совершенно деревенского характера. Молочное хозяйство и всё, что ради него устроено, очень заинтересовало меня. О своих хозяйственных неудачах Коля мне ничего не говорил, имел вид весьма веселый, из чего я заключил, что, может быть, кризис, через который он прошел, уже миновал. По крайней мере, так хотелось мне думать, и дай бог, чтобы я не ошибался. К и с я вполне заслуживает тех восторженных отзывов, которыми изобиловали все рассказы про домашний быт Коли-Анны, а также Ваши письма. Главное, мне было приятно, что она не только не дичилась меня, как прежде, а, напротив, была чрезвычайно ласкова и общительна. Я провел у Коли всего одни сутки. Возвратившись от них в Киев, я попал в театр, где шла моя опера, и неожиданно публика сделала мне очень лестную овацию. На другой день я уехал в Москву. Здесь мне предстояли очень сложные дела по Музыкальному обществу, а также репетиции “Евгения Онегина”, который был дан 18 сентября в новой, весьма роскошной обстановке. Я дирижировал на этом представлении. Успех был большой, и исполнением я остался весьма доволен. На следующий день уехал в Петербург, где прожил десять дней и чрезвычайно утомился. Мне пришлось присутствовать на нескольких репетициях моего балета, на нескольких заседаниях Комитета, устраивающего юбилейные празднества в честь Рубинштейна, и, кроме всего этого, написать для этих же юбилейных торжеств два сочинения.

Пока я ездил в Петербург, Алексей мой перебрался со всеми моими пожитками в мою московскую квартиру, которая теперь уже вполне устроена. Квартира очень маленькая, даже слишком маленькая в сравнении с моим последним деревенским домом, но очень милая и уютная. Теперь, милый друг мой, мне предстоит готовиться к дирижированию двумя московскими и тремя петербургскими концертами. В особенности меня пугают два юбилейных концерта из Pубинштейновской музыки. Программа будет очень сложная и трудная, и, ввиду исключительности этого торжественного случая, я уже теперь начинаю мучительно волноваться. Примите во внимание, что я начал дирижировать своими сочинениями два с половиной года тому назад; чужими же сочинениями никогда не дирижировал! Поэтому моя задача будет особенно трудная! Вообще, предстоящая зима очень пугает меня, и нужно в самом деле огромный запас здоровья, чтобы выйти целым и невредимым из предстоящих мне испытаний.

Я имел о Вас косвенные сведения, что Вы, слава богу, здоровы. Дай бог Вам, дорогой, милый друг мой, всяческого благополучия!!!

Весь октябрь я проведу в Москве, весь ноябрь - в Петербурге.

Всем Вашим усердно кланяюсь.

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

480. Мекк - Чайковскому

Chateau Belair,

2/14 октября 1889 г.

Дорогой, несравненный друг мой! Я решительно не помню, писала ли я Вам уже из Belair или нет еще, а это потому, что по случаю моих именин мне пришлось так много написать писем в ответ на поздравления, что я и перепуталась.

С величайшим удовольствием слушаю я из газет сообщения о Ваших триумфах, милый друг мой. Я радуюсь вдвойне: и тому, что Вы оценены, и тому, что русская публика умеет, наконец, ценить свое. А я здесь, в своем доме, в своем отчуждении от мира наслаждаюсь столько, сколько вся московская публика в совокупности, Вашими произведениями, дорогой мой. Теперь у меня гостит Соня, и вот мне играют в четыре руки Ваши сочинения, и она поет Ваши романсы, а обе они - дуэт из “Евгения Онегина”. У Сони чудный голос, только надо бы поучиться, а они теперь живут в деревне и не у кого брать уроки.

Я с удовольствием нахожусь в своем милом Belair, впрочем, милом потому только, что он свой, а то жизнь здесь очень скучна, не то что в Германии, в моем любимом Wiesbaden. Я с большим сожалением оставила его, но ко мне должна была приехать Соня из Парижа, а это подогнало мой отъезд из Висбаден. Погода у нас очень дождливая, хотя и теплая, а из Ниццы мне пишут, что там отличная погода, поэтому я, вероятно, через месяц уеду в Ниццу. У меня теперь несколько больше жизни, а в Wiesbaden мы жили только втроем, так даже страшно. Я не привыкла к такому малому персоналу, а в нынешнем году я не взяла ни доктора, ни музыкантов, потому что прошлогодние истории меня уж очень напугали.

Сейчас, писавши, я вспомнила, что Вы, быть может, уже переехали в Москву, а так как мне неизвестен Ваш московский адрес, то я и посылаю это письмо на имя Юргенсона; надеюсь, что Вы его получите, но всё-таки прошу, дорогой мой, сообщить мне Ваш московский адрес. Мне прошу адресовать теперь в Belair, а о перемене я сообщу в свое время. Вы никогда не беспокоитесь, дорогой мой, о Ваших письмах ко мне; у меня это так организовано, что я всегда получаю письма из всех мест, куда они адресованы. Будьте здоровы, несравненный мой. Крепко жму Вам руку. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

481. Чайковский - Мекк

Москва,

12 октября 1889 г.

Пречистенка, Троицкий переулок, № 6.

Милый, дорогой друг мой!

Вскоре после отправки к Вам моего последнего письма я получил Ваше, и премного был им обрадован. Хоть Вы ничего не пишете о том, как себя чувствуете, но я по почерку писем Ваших всегда угадываю (по крайней мере, мне так кажется), в каком Вы были состоянии здоровья, когда их писали. Судя по почерку последнего письма, Вы отлично себя чувствуете, и дай бог, чтобы я ни на волос не ошибался. Радуюсь, что Вы у себя дома, и завидую Вам. По натуре своей я очень, очень, очень склонен к тому образу жизни, который Вы ведете, т. е., подобно Вам, я пламенно желал бы жить в постоянном отчуждении от людской толпы, но обстоятельства жизни моей в последние годы складываются так, что я живу поневоле совершенно не так, как бы хотелось. Дело в том, что я считаю долгом, пока есть силы, бороться с своей судьбой, не удаляться от людей, а действовать у них на виду, пока им этого хочется. Так например, по отношению к Московскому музыкальному обществу я не могу не сознавать, что приношу ему большую пользу, продолжая быть директором и принимая в делах его деятельное участие. И бог знает, когда еще настанет время, что без вреда для столь близкого мне учреждения можно будет удалиться!

Теперь у нас идет деятельное приготовление к концертам Муз[ыкального] общ[ества]. Мы переживаем очень интересный кризис. Московская публика охладела к Муз[ыкальному] общ[еству], число членов с каждым годом уменьшается, и нужно было обставить наши нынешние концерты так, чтобы публика снова хлынула к нам. Этого мы надеемся добиться, и если предстоящий сезон будет удачный, то я буду очень гордиться, ибо я выдумал и посредством личных и письменных сношений устроил, что в каждом концерте появится авторитетный капельмейстер. Это придаст этим концертам исключительный, небывалый интерес.

Но, боже мой, сколько мне придется работать и действовать в течение этой зимы!!! Прихожу в ужас при одной мысли о всем, что мне предстоит и здесь и в Петербурге. Зато, тотчас по окончании сезона, отправлюсь для отдыха в Италию, которую не видел с 1882 г.

Дай бог Вам здоровья и всяческого благополучия, дорогой друг мой!!!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Юлии Карловне и Владиславу] Альбертовичу усердно кланяюсь.

482. Мекк - Чайковскому

Chateau Belair,

14/26 ноября 1889 г.

Милый, дорогой друг мой! Давно я не писала Вам, по мое здоровье сделалось так дурно, головные боли почти совсем не оставляют меня, так что я часто по целым неделям собираюсь написать несколько слов о каком-нибудь деле, и всё-таки кончается тем, что продиктую Юле то, что надо написать, а сама не в состоянии. Теперь, к тому же, я нахожусь в самом тяжелом, удрученном нравственном состоянии; на этот раз дело идет о моем материальном состоянии. Вы знаете, дорогой мой, что мои средства и все состояния моих детей заключаются в акциях Рязанской железной дороги, и в настоящее время министр так притесняет все частные и, в особенности, хорошие железные дороги, что нам предстоит лишиться своих доходов, т. е., иными словами, лишиться своего состояния. Для меня это тем более ужасно, что мои дети лишаются средств к жизни, и я не могу придти им на помощь, потому что сама их теряю, а в мои лета и с моим разбитым здоровьем слишком тяжело терпеть лишения. И вот это ожидание, это положение удручает меня до изнеможения, до отчаяния. Я пробыла три недели в Ницце и купила там дачу, потому что еще не знала всей безнадежности своего положения, и теперь эта покупка, хотя она и была для меня предметом желаний нескольких лет, теперь не радует меня, напротив, пугает при предстоящей перемене моего материального положения.

Погода здесь отвратительная; я простудилась, не выхожу из комнаты, а мне очень трудно жить без воздуха. На днях у меня был сын Володя, но на этот раз даже и его приезд не доставил мне того утешения и успокоения, какое доставляет всегда, потому что от него я узнала в точности всё то, что с нами творят. В Ницце вместе со мною была и Соня; она очень часто пела для меня, и это было для меня большое наслаждение. Теперь она уехала в Рим.

Простите, дорогой мой, что больше не пишу, голова совсем готова разболеться и на душе невыносимо тяжело. Простите еще раз за эти стоны и жалобы; я понимаю, что их очень скучно слушать, но, знаете, по поговорке: у кого что болит, тот о том и говорит. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг, и простите мне, что так редко пишу. Всею душою безгранично любящая Вас

H. ф.-Мекк.

483. Чайковский - Мекк

Москва,

22 ноября 1889 г.

Пречистенка, Троицкий переулок, № 6.

Милый, дорогой друг мой!

Сегодня приехал из Петербурга и нашел здесь письмо Ваше. Очень печально, что Вас беспокоит теперь страх за будущее Ваше ц детей Ваших, и ужасно жаль Вас, милый друг мой! Но я всё еще надеюсь, что дела Ваши устроятся и что Вы слишком напуганы известиями о враждебности министра к Вашей железной дороге. Дай бог, чтобы Вы вскоре получили успокоительные известия! Я понимаю, как Вам будет тяжело, если средства Ваши уменьшатся; Вам нужно богатство, и Вы едва ли не единственный из всех мне известных богачей, которые заслуживают его, которым оно необходимо, для которых судьба была бы слишком несправедлива, если бы она отняла его от Вас. Буду ласкать себя надеждой, что дела Ваши не так безнадежны, как Вам в эту минуту кажется.

Вернулся я сегодня совершенно измученный трудами, которые пришлось нести по поводу юбилейных концертов Рубинштейна. Были минуты, когда у меня появлялся такой упадок сил, что я боялся за жизнь свою. Особенно трудно было разучить “Вавилонское столпотворение” с хором в семьсот человек. На концерте, бывшем третьего дня, после первой части концерта, перед тем, как надо было начинать эту ораторию, у меня сделался сильный нервный припадок, и несколько минут опасались, что я не в состоянии буду выйти на эстраду, но, может быть, благодаря именно этому кризису я мог сделать над собой усилие, и всё кончилось вполне благополучно. Не буду Вам описывать подробности празднеств, ибо Вы, вероятно, уже знаете их из газет. Скажу только, что с 1 ноября по 19-е я был настоящим мучеником и теперь удивляюсь, что мог все это перенести. Нередко мучился я мыслью, что давно не писал Вам, но писать при двух ежедневных репетициях было невозможно. Как Вы добры, что не только не упрекаете меня за долгое молчание, но еще как бы извиняетесь, что сами давно не писали! Но, дорогая моя, несмотря на всё мое утомление, я всё-таки здоров, тогда как Вы дурно себя чувствуете, К я не знаю, как и благодарить Вас за дорогие письма Ваши!!!

Завтра начинаются репетиции концерта, коим я дирижирую 25-го числа (Девятая симфония), потом опять еду в Петербург на репетиции балета. Бог знает, когда удастся наконец настоящим образом отдохнуть.

Ради бога, не падайте духом, милый, добрый, дорогой друг!

Ваш П. Чайковский.

Всем Вашим шлю сердечные приветствия.

484. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

1889 г. декабря 17 - 26. Петербург - Москва.

17/29 декабря 1889 г.

Милый, дорогой, бесценный друг мой!

Где Вы теперь? Я слышал, что Belair Вы продали; по уехали ли Вы оттуда и куда именно, - не знаю, а между тем ощущаю такую неодолимую потребность хоть немножко побеседовать с Вами, что начинаю писать, имея в виду отослать письмо, когда в Москве узнаю Ваш адрес от Алекс[андра] Карловича.

Вот уже почти три недели, что я,бездельничаю в Петербурге. Говорю: бездельничаю, ибо своим настоящим делом я считаю сочинение, а все мои труды по части дирижирования в концертах, присутствования на репетициях балета и т. п. - чем-то случайным, бесцельным и только сокращающим мой век, ибо нужно страшное усилие воли, чтобы переносить тот образ жизни, который я должен вести в Петербурге. Самое ужасное то, что я никогда [не] бываю один и вечно нахожусь в каком-то ненормально возбужденном состоянии. Это, несомненно, должно отозваться рано или поздно на моем здоровье. В эти три недели я постоянно должен был посещать репетиции моего балета, да, кроме того, пришлось дирижировать на русском симфоническом концерте. Балет, ради которого я так долго остаюсь здесь, со дня на день откладывается вследствие неготовых декораций, и теперь он назначен на 3 января. Между тем, у меня в Москве много всякого дела, и я решился завтра, восемнадцатого, туда уехать; к первому же представлению балета снова вернусь сюда. 6 января я должен опять быть в Москве, чтобы дирижировать в концерте Муз[ыкального] общ[ества], где А. Г. Рубинштейн будет играть свое новое сочинение, а четырнадцатого снова в Петербурге дирижирую в общедоступном концерте. Но затем!.. больше сил нет, я решил отказаться от всех заграничных и здешних приглашений и уехать месяца на четыре куда-нибудь в Италию отдыхать и работать над будущей моей оперой. Я выбрал сюжет для этой оперы “Пиковую Даму” Пушкина. Случилось это таким образом. Брат мой Модест три года тому назад приступил к сочинению либретто на сюжет “Пиковой Дамы” по просьбе некоего Кленовского и в течение этих трех лет понемногу сделал очень удачное либретто.

Москва, 26 декабря.

Продолжаю письмо уже более чем через неделю, в Москве. Итак, либретто для “Пиковой Дамы” сделано братом Модестом для г. Кленовского, но сей последний от сочинения музыки в Конце концов отказался, почему-то не сладив с своей задачей. Между тем, директор театров Всеволожский увлекся мыслью, чтобы я написал на этот самый сюжет оперу, и притом непременно к будущему сезону. Он высказал мне это желание, и так как это совпало с моим решением бежать из России в январе и заняться сочинением, то я согласился. Было назначено заседание целой импровизированной комиссии, на которой брат мой прочел свое либретто, причем были обстоятельно обсужены сценические достоинства и недостатки его произведения, проектированы декорации, даже распределены роли и т. д. Таким образом, уже теперь в дирекции театров идут толки о постановке оперы, ни одной ноты из которой еще не написано. Мне очень хочется работать, и, если удастся хорошо устроиться где-нибудь в уютном уголке за границей, мне кажется, что я свою задачу осилю и к маю представлю в дирекцию клавираусцуг, а летом буду инструментовать его.

Здесь я провел неделю в очень скверном состоянии духа. У меня была большая неприятность, и виновница этой неприятности - госпожа, которую в переписке с Вами я называл когда-то известной особой. Не буду об этом распространяться, ибо слишком отвратительно всё это. Уезжать, поскорее уезжать куда-нибудь! Никого не видеть, ничего не знать, работать, работать и работать... вот чего теперь жаждет душа моя. Между тем, до отъезда еще много предстоит хлопот и утомлений! Послезавтра еду в Петербург, где, наконец, балет мой пойдет 3 января; 5-го буду опять здесь, 7-го опять еду в Петербург и 15-го уезжаю за границу.

Был я на днях на концерте Г. Пахульского. Он играл очень мило, музыкально и безупречно в техническом отношении. Но ему недостает силы и огня.

Посылал Алексея к Ивану Васильеву, чтобы узнать Ваш адрес. Слышал я, что Вы Веlair продали, но не знал, где теперь находитесь.

Желаю Вам, дорогой, милый друг, всякого благополучия и спокойствия на наступающий год. Будьте, главное, здоровы!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Юлии Карловне и Влад[иславу] Альберт[овичу] шлю приветствия и пожелания.