Перевал

1

Генерал Севидов, полковой комиссар Кореновский и лейтенант Осокин лесом пробирались на командный пункт майора Ратникова, который разместился на склоне горы Шексы. Туда уже были вызваны майоры Каргин и Терещенко.

В лесу было необычайно тихо. С дерева на дерево перелетали жуланы — кавказские дубоносы. От земли поднимался пар, настоянный на запахе прелых листьев и хвои. Кое-где виднелись белые и голубые лепестки осенних фиалок, с могучих дубов бесшумно падали медные листья. Подниматься по травянистому склону было трудно, подошвы сапог скользили. Кореновский то и дело падал; страдая одышкой, ругался:

— Забрался Ратников к черту на кулички! Конечно, тут его немец не достанет. Придется канатную дорогу построить, в люльках будем ездить на горные позиции к Ратникову.

— Да, Евдоким, фронт у нас необычный. Можно сказать, единственный в мире фронт — высокогорный!

— Хальт, гады! — неожиданно раздалось откуда-то сверху.

— Ложись! — выкрикнул Севидов. Все плюхнулись на землю. И вовремя. Грохнула автоматная очередь. На головы посыпались ветки, срезанные пулями.

— Что будем делать? — лежа, спрашивал Кореновский. — Ведь свои, черти, укокошат.

— Эй, слушайте, кто там? — чуть приподнявшись, закричал Осокин. — Я лейтенант Осокин! Пароль — «Казбек». Мы свои, слышите?

— Вчера тут вже булы таки «свои» — шакалов кормят. А ну, Суворов, дай прикурить этому «Казбеку»!

— Это какой же Суворов? — громко спросил генерал Севидов. — Не Захар случайно?

Наверху за камнями притихли, очевидно, советовались, как быть.

— А ты кто такой? Покажись!

Генерал поднялся с земли, огляделся.

— Ну где вы там?

Из-за скалы выглянул боец с сержантскими петлицами. Узнав генерала, он обернулся, что-то возбужденно крикнул и, поднявшись во весь рост, пошел навстречу комдиву. Следом за ним поднялись еще трое бойцов. В одном из них Севидов узнал ефрейтора Кошеварова.

— Что же это ты, Яков Ермолаич, старых знакомых не узнаешь? Или забыл, как в одном окопе сидели?

— Никак нет, — смутился Кошеваров. — Виноват, товарищ генерал, оплошка вышла. Не знаем мы никакого пароля. Когда на нас фрицы перли, тоже по-русски кричали нам всякое. Ну вот мы и засомневались…

— А что это ты, Яков Ермолаич, в пулеметчики переквалифицировался? — спросил Севидов. — Насколько я помню, ты на Кубани сапером был.

— Так ведь дело наше такое солдатское: что прикажут, то и должен выполнять на совесть. А в пулеметчики мы с Каюмом сами напросились. За пулеметом у меня душа радуется. Вон, — кивнул он в сторону ущелья, где лежали трупы егерей, — сразу видишь, что твоя работа.

— Это который же Каюм? — переспросил Кореновский. — Тот, который танка испугался на реке Белой?

— Он, товарищ полковой комиссар. Боялся поначалу Каюм, молочный был.

— Ну а как теперь, оправдал твое доверие?

— Потом уж не боялся, хорошим бойцом стал, — угрюмо ответил Кошеваров. — Да вот… — И кивнул в сторону окопа. Там под скалой высился холмик, сложенный из камней. Сверху лежала пилотка. — Не уберегли Каюма. Даже похоронить по-человечески не смогли — одни скалы.

Стоя над каменной могилой красноармейца Тагирова, все обнажили головы. Кошеваров достал из кармана лоскут гимнастерки и подал его Кореновскому.

— Мы тут, товарищ полковой комиссар, Мустафара Залиханова в партию приняли… И протокол вот. Не знаю, верно ли. Нас, коммунистов, только двое было. Какой-никакой, а документ.

Кореновский недоуменно взял лоскут, развернул и стал читать.

— Это… это же… Да понимаете вы, какой это документ?! — Кореновский еще раз прочитал корявые фиолетовые буквы. — Верно, дорогой Яков Ермолаевич, все вы сделали верно. А от чьей же это гимнастерки?

— Да от моей, — ответил Кошеваров и откинул плащ-палатку, показывая свою гимнастерку. Тут все увидели на его груди медаль «За отвагу», когда-то на реке Белой приколотую на грудь Кошеварова лично генералом. Но медаль была необычной формы.

— А что это медаль у тебя какая-то странная? — поинтересовался генерал. — Вроде не такой награждал.

— Да был случай, товарищ генерал, осколок прямо в медаль угодил. Если бы не медаль… Ну вот спаял я ее кое-как… — И, вытягиваясь по стойке «смирно», заговорил официально: — Товарищ генерал, прикажите, чтобы заменили медаль. Житья нету. Кто не увидит, пытает: «Откуда такая награда?» Надоело каждому объяснять.

Генерал улыбнулся.

— Заменить? Да такой второй награды не сыщешь! Носи, Яков Ермолаич, и гордись. А гимнастерку старшина выдаст новую, я распоряжусь.

— И давно вы тут сидите? — спросил Кореновский.

— Та хиба мы знаемо, товарищ полковой комиссар, скильки сидим, — ответил Кучеренко. Он потер ладонью впавший живот и добавил: — Дюже исты охота, аж пупок до позвоночнику прилип.

— Еду вам пришлем сейчас же, и смену пришлем. Отдохнете, — пообещал Севидов. — А позицию надо держать: выгодная. Не исключено, что егеря снова полезут на этом участке.

— Товарищ генерал, извините, чуть не забыл, — обратился Захар Суворов, — вот тут письмо. Старший лейтенант Рокотов велел передать. Только не выполнил я его приказание.

— О судьбе отряда вы так ничего и не знаете? — забирая конверт, спросил генерал.

— Никак нет, товарищ генерал, — ответил Кучеренко, — чулы, шо бой иде рядом. Нам было приказано не пустить немцев мимо Бычьего Лба. Мы не пустили.

— Да, конечно, — угрюмо проговорил генерал, — вы свой долг выполнили честно. Все будете представлены к награде. И красноармеец Тагиров — тоже.

…У входа в штабной блиндаж стояли командиры полков майоры Ратников, Каргин и Терещенко. Чуть поодаль у коновязи толпились бойцы. Они окружили кого-то и так были увлечены разговором, что даже не заметили генерала.

Севидова удивило, что командиры полков встретили его едва скрываемыми улыбками.

— Что тут у вас за радость? — глядя исподлобья на Ратникова, спросил он. — Хофера, что ли, разбили в Лесной Щели?

— Пока нет, — ответил майор Ратников, как показалось Севидову, с лукавинкой. — Но есть новость…

И тут Севидов услышал громкий возглас лейтенанта Осокина:

— Шалва! Дьявол кучерявый! Товарищ генерал, вы посмотрите!

От группы бойцов отделился ефрейтор Шавлухашвили и с криком: «Вятский джигит!» — бросился навстречу Осокину. Опомнившись, Шавлухашвили расправил под ремнем складки новенькой шинели и строевым шагом направился к генералу. Тот оторопело смотрел на своего шофера и не слышал его доклада.

— Ты жив? — наконец изумленно выдавил Севидов. — Значит, и женщины, и Ванюшка… — Севидов вопросительно посмотрел на лейтенанта Осокина: — Как же ваше сообщение? Не понимаю…

— Там, на переправе, погибла Дарья Михайловна, — опустив голову, проговорил Шалва. — А Ванюшка и та девушка, Тоня, остались живы.

— Где мой внук?

— Ванюшка у Тони. Не беспокойтесь, товарищ генерал.

— Откуда ты все знаешь? Как попал сюда? Расскажи все по порядку.

Ефрейтор Шавлухашвили, волнуясь и вовсе не по порядку, рассказывал генералу все, что произошло с ним.

Генерал взволнованно слушал. Он мысленно уже в который раз был на берегу Дона, у Мелиховской переправы. И хотя он уже знал о гибели Дарьи Михайловны, рассказ Шалвы звучал для него с новой, еще большей трагичностью, потому что не оставлял теперь никаких надежд.

— Нам с Борисом было приказано выкрасть предателя Кутипова, — говорил между тем Шавлухашвили. — Через Баксанское ущелье дед-балкарец вывел нас к партизанам.

— Погоди, Шалва, — остановил ефрейтора Севидов. — Какой дед? Какой предатель? Какой Борис?

— Борис Севидов. Виноват, старший лейтенант Севидов, — поправился Шалва и тише добавил: — Ваш брат.

— Ничего не понимаю, я же просил по порядку.

Шалва теперь говорил спокойнее, стараясь подчеркнуть самое важное, но рассказ его все же был сумбурным.

— Партизаны нас сразу переправили в Тбилиси, в штаб фронта. Кутипов там был очень нужен. Нас с Борисом наградили. Вот! — Шалва расстегнул шинель, отвернул борт, и все увидели на его гимнастерке орден Красной Звезды. — Потом мне разрешили вернуться к вам, а Бориса оставили в штабе фронта.

Из блиндажа выскочил связист. Он кинулся было к майору Ратникову, но, увидев генерала, осекся.

— Что там случилось? — спросил Ратников.

Красноармеец, вытянувшись в струнку, докладывал:

— Товарищ генерал, майора Ратникова просят к телефону. Третий на проводе.

— Разрешите, товарищ генерал? — обратился Ратников к Севидову. — Что-то стряслось у капитана Сироты.

— Идите, конечно. — Севидов снова повернулся к Шавлухашвили: — Ну, продолжай, Шалва. Так почему Бориса оставили в штабе фронта?

— Борис тоже просился к вам, но ему не разрешили. Там собирают альпинистов, специальный отряд формируют: приказано снять фашистские флаги с Эльбруса, Бориса назначили командиром отряда.

Из блиндажа вышел майор Ратников. Он был озабочен и хмур.

— Что случилось? — спросил Севидов.

— Товарищ генерал, там, в медсанбате, — не глядя в глаза Севидову, тихо говорил Ратников, — это…

— Да не тяни, что это ты как в воду опущенный? — чувствуя неладное, заволновался Севидов. — Что в медсанбате?

— Там… старший лейтенант Рокотов.

— Степан?! Он жив? Ранен?

— Солдаты капитана Сироты привели обер-лейтенанта. Он принес… — Ратников замолчал, опустив голову.

— А! — махнул рукой Севидов и быстро зашагал в сторону медсанбата. За ним, еле успевая, засеменил Кореновский.

Степана в медсанбате Севидов и Кореновский уже не застали.

Командира дивизии и комиссара встретила военврач третьего ранга Глухих.

— Мы сделали, что было в наших силах, — сказала она. — Пули извлекли. Но ранение крайне тяжелое.

— Так он жив? Степанида Захаровна, Степан жив?

— Жив. Но, повторяю, ранение крайне тяжелое. Необходима серьезная хирургическая операция. В наших условиях мы ее сделать не в состоянии. Рокотова отправили в Сухуми. Его сопровождает Ольга.

— Степан приходил в сознание?

— Нет.

— Но надежда есть?

— Товарищ генерал, — нахмурилась Степанида Захаровна, — врач всегда надеется. Иначе зачем тогда он врач?

— Да, конечно, — рассеянно согласился Севидов. — Жаль, что не застал. Жив их сынишка. Внук мой нашелся, Степанида Захаровна, и брат нашелся. А жена погибла. Видите, все разом — и радость, и горе…

— А что перебежчик, тоже серьезно ранен? — спросил Кореновский.

— Нет, — ответила Глухих. — Ему оказана помощь.

— Где же он?

— Его забрал капитан Стечкус. Я разрешила. Немец не нуждается в госпитализации.

— У вас связь с госпиталем есть. Держите меня, Степанида Захаровна, в курсе, — попросил Севидов.

Когда они вышли из медсанбата, Кореновский предложил навестить капитана Стечкуса. Генерал согласился. Они спустились по крутым ступенькам в землянку, где размещался особый отдел дивизии.

— Товарищ генерал, — поднялся навстречу Севидову капитан Стечкус, — провожу предварительный допрос обер-лейтенанта Клауса Берка.

При виде вошедших Клаус тоже встал. Лицо его было бледным, шея перевязана свежим бинтом, сквозь который под ухом чуть просачивалась кровь. Он спокойно выдержал пристальный взгляд Севидова. Генерал прошел к грубо сколоченному деревянному столу, сел на скамью, пригласил сесть остальных.

Коптящий язычок пламени бросал на дощатую стенку землянки большую изломанную тень Клауса.

— И вы можете сесть, — сказал Севидов. — Расскажите подробно о себе.

— Я адъютант генерала Хофера. Прежде воевал на Крите. За Крит награжден Железным крестом. Мой отец, доктор Берк, — представитель министерства Розенберга при группе армий «А».

— Что же вас заставило перейти на нашу сторону да еще вынести советского командира?

— Причины моего поступка сложны, и я, господин генерал, вероятно, не смогу подробно объяснить вам их теперь. Это решение я принял по собственному убеждению. Моя единственная просьба — верить мне.

Севидов испытующе смотрел в глаза перебежчика, словно пытаясь отгадать в них какую-то непонятную для себя тайну. Клаус не отводил взгляда. В его голубых глазах не было ни страха, ни уныния, только скрытое смятение и готовность подчиниться судьбе.

— При каких обстоятельствах вы перешли к нам? — спросил генерал Севидов.

— Я знал проходы через минное поле. Но у ручья нас обнаружили, а потом была сильная стрельба. Меня лишь слегка ранило, потому что я был прикрыт телом старшего лейтенанта.

Генерал с комиссаром переглянулись. Перед ними сидел не совсем обычный перебежчик — адъютант генерала, сын важного сотрудника министерства Розенберга…

— А возможно, пленный старший лейтенант понадобился вам как пропуск? — спросил Кореновский.

Клаус вздрогнул, угрюмо посмотрел на Кореновского и, стараясь быть спокойным, проговорил:

— Я ожидал этого вопроса. Господин капитан, — кивнул он в сторону Стечкуса, — мне его уже задавал. Я очень хочу, чтобы старший лейтенант выжил. Иначе… Иначе я не смогу ничем доказать.

— Допустим, — проговорил генерал Севидов. — Но что же все-таки заставило вас выкрасть из плена советского командира и нести его к нам?

— Я знал Степана Рокотова давно, мы были знакомы еще до войны.

— Вот как?! — удивился Севидов.

— Да, мы вместе поднимались в горы. Тогда мы дружили.

— И взамен дружбы теперь принесли смерть в эти горы? — спросил Кореновский.

Клаус не ответил. Он покосился на пачку папирос, выложенную на стол комиссаром.

— Курите, — пододвинул пачку Кореновский.

Клаус торопливо достал папиросу, прикурил от коптящего пламени «катюши», глубоко затянулся дымом.

В блиндаже застыла молчаливая настороженность.

Что мог ответить Клаус на вопрос комиссара? Ему не верили, и это понятно. Убеждать в искренности своего решения у Клауса не было сил. Это и не было сейчас для него главным. На что́ решился Клаус — вот главное. Ведь там, за линией фронта, — отец; в родном Берлине — маленький Отто. Что будет теперь с ними?.. С отцом и сыном перебежчика?.. Да и здесь как поймут его поступок? Ведь даже неизвестно, сохранят ли русские ему жизнь…

Клаус перешел Варваринский перевал как во сне. Да и теперь не может понять — сон это или явь: он сидит в блиндаже у русских и курит русскую папиросу «Казбек», предложенную русским комиссаром. Что теперь будет? Назад за перевал пути нет. Можно было соглашаться или не соглашаться со взглядами майора Ланге или Ганса Штауфендорфа, наконец, со взглядами отца. Но это внутреннее дело его, Клауса Берка. А перебежать к противнику… Для чего? Чтобы убежать от кошмаров войны? Но ведь и здесь, за перевалом, — война. Во всяком случае, русские, если и сохранят ему жизнь, заставят работать на войну. Против кого? Против немцев? Против родины?.. А Герман Цорн? Против кого он борется? Против родины или против фашистов? Ведь у него в Берлине мать… Выходит, поступками Германа, всей его жизнью руководит нечто такое, что сильнее страха…

— Что же вы молчите? — вывел Клауса из раздумья комиссар. — Вас до войны принимали здесь как друзей, а вы…

— Это было так, — вдыхая дым, заговорил Клаус снова. — Я дружил с теми ребятами. Это были настоящие друзья. Я не мог расстрелять Степана Рокотова, а это было бы неизбежно, потому что Рокотов не хотел указать егерям обходные пути к морю.

— Скажите, — обратился генерал к Клаусу, — что теперь ждет ваших родных в Германии?

— Не знаю.

— Ну хорошо, — вставая, проговорил Севидов. — Надеюсь, мы еще продолжим разговор. Вас накормили?

— Да, благодарю.

Севидов и Кореновский вышли из землянки особого отдела. Следом за ними вышел и капитан Стечкус.

— Вы извините, товарищ генерал, о перебежчике я доложил в штаб фронта. Извините, — еще раз повторил Стечкус, — но в таких случаях мне приказано докладывать.

— Ну зачем вы оправдываетесь, Ян Вильгельмович? — перебил Севидов и, улыбнувшись, добавил: — У вас служба такая — особая.

— Этим немцем сильно заинтересовался штаб фронта? — спросил Кореновский.

— Да, обер-лейтенанта Берка срочно затребовали в седьмой отдел штаба. Один из сотрудников отдела, антифашист Герман Цорн, лично знает этого офицера.

— Любопытно, — проговорил Севидов. — В таком случае птица действительно важная.

— Товарищ генерал, я вынужден сопровождать перебежчика в штаб фронта.

— Да-да, конечно.

2

Подходя к командному пункту майора Ратникова, Севидов еще издали увидел знакомую фигуру в длинном кожаном пальто и узнал командующего армией генерал-лейтенанта Леселидзе. С Константином Николаевичем Леселидзе Севидов был знаком давно. Еще в двадцать девятом году они вместе учились на академических курсах усовершенствования комсостава. Потом, перед войной, они встретились на маневрах в Белорусском Особом военном округе. Войну Леселидзе начал на Западном фронте, затем оборонял Москву. И вот теперь военная судьба забросила его в родные места — на Кавказ.

Севидов прибавил шагу, готовясь рапортовать по форме. Но командарм опередил его. Он шагнул навстречу Севидову, протянул руку.

— Знаю, Андрей Антонович, — сочувственно проговорил он. — Уже все знаю. Теряем родных, друзей. Прими мое соболезнование.

Командарм смотрел снизу вверх на Севидова.

— Зайдем в блиндаж, — предложил командарм. — Что же делать, время не ждет.

Потолок блиндажа был явно не по росту командарму и тем более Севидову. Леселидзе, сняв папаху и расстегнув реглан, достал из планшета газету, протянул ее Кореновскому.

— Читайте, комиссар. Вслух читайте. А вы, товарищи, послушайте, что пишет «Правда». Это имеет прямое к нам отношение.

Негромко, глуховатым басом Кореновский стал читать:

— «Сейчас внимание нашего народа, народов всего мира обращено к Северному Кавказу. Грозовые тучи нависли над его снеговыми горами и предгорьями, над ущельями и долинами… Дым пожарищ вздымается над станицами и аулами. Гитлеровские разбойники ворвались на просторы Северного Кавказа. Они рвутся к горам…

Жители северокавказских равнин и горцы! Великими и героическими традициями овеяны горы Северного Кавказа. Отважные и бесстрашные предки смотрят теперь на своих сынов и внуков. Не щадили своей жизни отцы, деды и прадеды, чтобы отстоять свободу и независимость родной земли, своих гор. Потомству своему передавали завет мужества и боевой чести. Пусть содрогнется враг перед ненавистью и местью воинов народов Северного Кавказа. Пусть перед их братской дружбой рассыплется фашистская разбойничья свора, живущая только грабежом и убийствами беззащитных.

Братья! Враг должен быть остановлен и разгромлен! Пусть исполнится сердце каждого железной решимостью: не сдавать врагу ни пяди священной земли! Не отступать! Бить врага и истощать его силы! Упорным сопротивлением подготовить почву для его разгрома! Выгнать врага с равнин Северного Кавказа, из его предгорий!»

Командарм взял из рук комиссара газету. Лицо его побледнело. Это было видно даже при слабом желтоватом свете коптилки.

— Об этом письме должен знать каждый боец, каждый командир. К нам обращается весь наш народ, непосредственно к нам! — Командарм порывисто придвинулся к столу, на котором уже была расстелена карта, и обратился к Севидову: — Прошу вас, Андрей Антонович, доложить обстановку. Сейчас все решается на вашем участке — в Лесной Щели. Прошу.

Севидов подошел к карте, на которой начальник штаба Батюнин заблаговременно нанес обстановку, и, с трудом скрывая волнение, рассказал о трагедии, происшедшей с отрядом старшего лейтенанта Рокотова у Бычьего Лба.

— И все же проходы у горы Шексы и со стороны Варваринского перевала нам удалось закупорить надежно. Использовали свой последний резерв, но закрыли их.

— Молодцы! — похвалил командарм. — Иначе егеря уже загорали бы на черноморских пляжах.

— Думаю, больше в обход егеря не сунутся, — продолжал Севидов. — Но по всему видно, что Хофер не успокоится, снова будет рваться через Лесную Щель. Он почти непрерывно обрабатывает теснину артиллерией и авиацией. Это неспроста.

— Неспроста, — согласился командарм. — Из донесений штаба партизанского движения нам известно, что гитлеровцы подтягивали в район нашей обороны так называемые тюркские легионы. Правда, сегодня штаб партизанского движения сообщил нам, что эти легионы неожиданно возвращены в тыл и разоружены немцами. Но, по данным наземной и воздушной разведки, к генералу Хоферу подтягиваются свежие румынские части.

— Румыны? — переспросил Севидов. — Что-то я их не встречал на Дону и Кубани.

— Прежде было указание гитлеровского генерального штаба о том, что район между Ростовом и Майкопом должен по возможности заниматься не румынами, а немецкими соединениями, так как район богат в сельскохозяйственном отношении и поэтому должен оставаться в руках у немцев.

— Вот как! Гитлер не желает делиться награбленным даже со своими союзниками? — усмехнулся Кореновский.

— Значит, Хофер будет прорываться к морю, — продолжал Леселидзе. — А путь у него один — Лесная Щель. Пропустить его не имеем права, иначе… Сами понимаете, товарищи, что произойдет в случае их прорыва. Вы должны намертво закупорить не только обходные пути, но и саму Лесную Щель, чтобы даже мышь через нее не проскочила.

— Товарищ командующий, — вставая, проговорил генерал Севидов, — мы все сделаем, чтобы не пропустить немцев, но сил в дивизии осталось совсем мало.

— Да ты садись, Андрей Антонович, нечего затылком потолок подпирать. Ну и блиндажи вы строите, — глядя на командиров, добродушно проворчал командарм. — Хотя бы своего комдива пожалели. — И, обращаясь к Севидову, продолжал: — А вы что же, решили, что я с пустыми руками приехал боевой дух поднимать? Знаю, что дивизия крайне истощена. Поэтому и придаю вам артиллерийский полк, отряд морской пехоты. Поддержит и авиация. Так что, думаю, вам удастся закупорить теснину.

— За помощь спасибо, товарищ командующий. Только… зачем же ее закупоривать?

— Как так? — удивился Леселидзе. — Что-то я тебя не понимаю, Андрей Антонович.

— Конечно, Константин Николаевич, мы не пропустим Хофера в Лесную Щель. Бросим все силы, ваши резервы и не пропустим. Будем драться насмерть, до последнего человека. Каждый понимает, что через Лесную Щель немцев к морю пропускать никак нельзя. Но согласитесь, товарищи, слишком дорогой ценой может нам обойтись закупорка теснины. Не-ет, пора проучить Хофера.

— Что ты предлагаешь, Андрей Антонович?

— Предлагаю устроить хваленым егерям Хофера гроб с крышкой.

— Это каким же образом? — щурясь от папиросного дыма, спросил Леселидзе.

— А вот смотрите.

— Прошу, товарищи, ближе, — снова пригласил к карте командиров Леселидзе. — Смотрим.

— Как вы сказали, товарищ командующий, Хофер усилился крупными резервами. Значит, смело попрет через теснину. И пусть прет. Теперь смотрите. Здесь, — указал Севидов толстым карандашом точку на карте, — единственный вход в Лесную Щель. Мы откроем Хоферу этот вход. Откроет его полк майора Ратникова. Но откроет с боем, чтобы Хофер не догадался, в чем дело. Так же с боем полк будет отступать до селения Нагорного, вот сюда.

— Как Александр Суворов, — ухмыльнулся командарм. — «Заманивай, братцы, заманивай». Так, что ли?

— Именно так, — согласился Севидов. — Ратников на своих плечах потащит егерей. Когда же егеря втянутся как можно глубже в теснину, они найдут в ней собственный гроб, мы захлопнем крышку: закупорим им выход назад и ударим со всех сторон.

— Лихо! — проговорил командарм. — Ну а если егеря попрут дальше через Нагорное к морю? Ты сам-то, Андрей Антонович, твердо уверен в успехе? Ведь риск слишком большой.

— Разрешите, товарищ командующий? — вступил в разговор Кореновский и обратился к Севидову: — Я понимаю твой замысел, Андрей Антонович, так, что, по существу, еще до наступления Хофера ты оголишь другие участки обороны…

— Это, Евдоким Егорович, старый военный принцип — создавать перевес на решающих участках сражения. Все дело в том, чтобы этот принцип уметь применить каждый раз по-своему, учитывая обстановку. Сейчас обстановка такая, что, я надеюсь, наш замысел удастся. Ночью Хофер не решится на штурм, а за это время мы перегруппируем части дивизии и утром встретим дорогих гостей по всем правилам военной науки.

— Что ж, идея заманчивая, — оживленно проговорил Леселидзе. — Только учти, комиссар прав — риск слишком велик. Держи со мной постоянную связь. Так и быть, отыщу для тебя еще кое-что из резерва. Буду держать у выхода из Лесной Щели к морю. А сейчас, — командарм посмотрел на часы, — времени у вас совсем мало. Уточняйте детали.

Когда Севидов и Кореновский подходили к своему штабу, тихие сумерки уже окутали лес и горы.

— Чуешь, Евдоким, какой воздух! — говорил Севидов. — Какая здесь красота, боже мой!

— Да, в этих местах не блиндажи надо строить, а курорты.

— Строили, Евдоким, — вздохнул Севидов. — Много строили и еще построим. И отдыхать еще приедем с тобой в эти места. Вот тогда уж я покажу тебе всю красоту кавказскую.

— Не хочется что-то в блиндаж идти, — проговорил Кореновский. — Присядем вот на бревнышке. Люблю осеннюю прохладу. Помнишь у Некрасова: «Воздух усталые силы бодрит…»

Севидов присел на бревно, закурил.

— Да, Евдоким, так и не побывал я с Дашей в этих местах. В Баксанском ущелье были, на Годерском перевале были, а здесь не успели. Все обещал, обещал ей… — Севидов тяжело вздохнул. — Вот думаю иногда, почему такая несправедливость! Я ведь всю жизнь в армии, через сколько войн прошел, и всегда на самой линий огня, и лишь один раз, в Испании, был ранен. А тут… женщина… Ну где справедливость, скажи? Вот и Степан… Поверишь, Евдоким, всегда, даже глядя на его командирские петлицы, видел в нем мальчишку. Худого, костлявого мальчишку, который так любил ловить руками раков в Дону. И вот теперь… Выживет ли?..

Кореновский молча дымил папиросой. Сейчас он испытывал какую-то странную неловкость оттого, что его семья заблаговременно эвакуировалась еще в сорок первом году и живет в безопасности в Самарканде… «Сколько же сил надо Андрею, чтобы выдержать такое горе, не потерять самообладания и сохранить ясность мышления!» — думал он о Севидове.

— Ты бы хоть Ольгу-то в тыл отправил. Что же это получается, вся семья в огне!

— Будто ты ее не знаешь. Слыхал же, что Степанида Захаровна сказала: «Упрямая!»

— А ты прикажи.

— Прикажи! Кому другому бы приказал, а дочери не могу приказать отправиться в тыл… Теперь наверняка будет проситься в отряд Бориса. Ведь она альпинистка.

— Может, это и к лучшему. Надеюсь, в отряде будет безопаснее.

— Кто знает, возможно, с боями придется сбрасывать фашистские тряпки с Эльбруса. Посмотрим, Евдоким, посмотрим. Ты мне вот что скажи, — перевел разговор Севидов, — ведь связь с ростовским подпольем была, значит, в штабе знали о Борисе. Почему же мне не сообщили?

— Ну, во-первых, Андреи, связь со штабом партизанского движения была налажена совсем недавно. А во-вторых… знаешь, у партизан на этот счет свои соображения.

— У всех свои соображения! — вспылил Севидов. — У партизан соображения, у Стечкуса тоже…

— Да не кипятись ты. Просто у каждого своя работа. А насчет немца… У меня и у самого тоже не выходит из головы этот перебежчик. Адъютант самого генерала Хофера бежит к нам. Да еще в такое время, когда почти каждый немец — от солдата до фюрера — уверен в победе. Паулюс у Волги, Клейст у Кавказского хребта, а этот обер-лейтенант бежит к нам.

— Да еще прихватывает с собой раненого советского командира, хочешь сказать.

— Вот именно. Уж очень как-то все туманно.

Со стороны моря в ширину всего горизонта на горы быстро надвигались тучи, словно чья-то торопливая рука задергивала полог на бледном небе, пряча едва мерцающие звезды. Сверху облака еще освещались далеким солнцем и были похожи на чистейший снег, но нижний их слой постепенно темнел, превращаясь из бурого в темно-фиолетовый. Эти фиолетовые тучи грозили вот-вот разразиться дождем. А пока тугой ветер, как разведчик, расчищал путь приближающейся грозовой лавине. Он сначала робко, порывами, хлестал по лесу и горам, а потом всей силой обрушился на встревоженные деревья. Молний еще не было видно, но издалека уже доносились прерывистые раскаты грома.

— Ну, сейчас гроза начнется, — проговорил Севидов, поднимаясь с бревна. — Давай-ка, Евдоким, в укрытие.

— Интересно, нам или Хоферу спешит на помощь Илья Пророк на своей колеснице?

— Кому-кому, а нашим артиллеристам помощи от него будет мало. Сейчас развезет все дорожки, все тропы. Уму непостижимо, как Бобров свои пушки потащит на склоны? Да и резервный артполк, успеет ли подойти?

— Меня беспокоит батальон Сироты, от него завтра может зависеть все, — озабоченно проговорил комиссар. — Полки Терещенко и Каргина, думаю, успеют закрепиться на склонах.

— Главный удар на себя примет Ратников. От начала до конца его люди будут в бою.

— И все же Сироте предстоит захлопнуть ловушку. Знаешь, Андрей, пойду-ка я к нему наведаюсь.

— Ну что ж, комиссар, давай. Я пойду к Батюнину, проверим резервы.

Дождь обрушился сразу. Но не ливневый. Гроза с молниями и громом шла стороной, а над Лесной Щелью монотонно сыпалась вода, словно просеиваемая сквозь мельчайшее сито.

Часовой провел полкового комиссара в шалаш, устроенный под густой, размашистой елью. Из шалаша уже расходились ротные и взводные командиры. Завидя Кореновского, капитан Сирота вернул командиров в шалаш. Он догадался, что комиссар пришел в его батальон неспроста.

— Лекций сегодня не будет, — улыбнулся Кореновский. — А инструктаж, я думаю, капитан уже провел. Хочу лишь напомнить, что от действий вашего батальона будет зависеть успех всей операции. Об этом должен знать каждый боец. Успех батальона будет зависеть от выдержки каждого красноармейца, командира. Именно выдержки. Мимо вас завтра пойдут немцы. Будет искушение ударить. Но вы должны затаиться, замереть до сигнала. Нарушение этого приказа может сорвать всю операцию.

…Когда командиры вышли из шалаша, Кореновский спросил капитана:

— Как настроение людей, Марат Иванович?

— Настроение боевое, товарищ полковой комиссар, — ответил Сирота. — Все рвутся в бой, словно предчувствуют завтрашнюю победу. Убедитесь сами.

— Да, я пройду на позиции. Где мои старые знакомые?

— Кошеваров и Суворов?

— И Мустафар Залиханов.

— Засели у самого выхода из теснины. Левее их уже никого нет. Можно сказать, пулеметный расчет на самой левой оконечности советско-германского фронта. Отсюда метров сто пятьдесят вверх по тропке. Вас проводить?

— Спасибо. Занимайтесь своими делами.

Скользя в кромешной тьме, Кореновский все же разыскал пулеметный расчет Кошеварова. Вторым номером теперь, после гибели Каюма Тагирова, был Мустафар Залиханов. За бой у Бычьего Лба пулеметчики были представлены к ордену Красного Знамени. Здесь же рядом выбрал позицию и красноармеец Суворов со своим ручным пулеметом.

Комиссар услышал их голоса, еще не доходя до позиции.

— Если хочешь, Мустафар, — говорил приглушенным басом Захар Суворов, — я тебе свою сестренку Клавдию отдам в жены, а ты мне свою Лейлу.

— Ты не знаешь, Захар, какая у меня сестра. Красивее ее нет на Кавказе. Царица Тамара!

— Тогда я боюсь, Мустафар. Царица Тамара своих любовников в пропасть бросала. Кстати, а ты видел царицу Тамару?

— Нет, но Лейла еще красивее. Она сейчас в партизанах. Лейла в нашей семье одна сестра.

— И у меня в семье Клавдия одна сестра. Все мои трое братьев на фронте. Отец в сорок первом под Яхромой погиб. А где мать с Клавдией, не знаю. Калуга наша под немцами была. А уж какая Клавдия красавица! Куда твоей царице Тамаре! Но уж за тебя, Мустафар, так и быть, отдам Клавдию. Вот только какой ты за нее выкуп дашь?

— Не знаю, Захар.

— Что, бедно жили?

— Зачем бедно? Колхоз у нас богатый. У нас на Кавказе никто бедно не жил, зачем так говорить.

— Хорошо, Мустафар, согласен. Отдаю Клавдию без выкупа. Вот только согласится ли твой отец? Ведь коран запрещает браки с иноверцами. Хоть я и не верующий, но и не мусульманин.

— Э, Захар, какой сейчас коран! Даже когда-то очень давно князь Темрюк отдал в жены Ивану Грозному свою дочь-мусульманку.

— Значит, по рукам?

— Не-ет, Захар, у Лейлы уже есть жених. Тоже русский.

— Тише вы, разгалделись! — прикрикнул Кошеваров. — Тише! Не иначе кого-то несет к нам на позицию.

— Что это тут за торг идет? — улыбаясь, спросил Кореновский. — Кричите так, что фрицы могут пожаловать к вам.

— Да вот, черти, — смущенно проговорил ефрейтор Кошеваров, — друг к другу в родственники набиваются.

— В родственники — это хорошо. Прикройте-ка, хлопцы, закурим. Так хочу курить, аж уши опухли. А дождь льет и льет.

— Ничего, это хорошо, — прикрывая плащ-палаткой комиссара, проговорил Кошеваров. — Завтра германец по-глубже в ущелье завязнет.

— Германец, Яков Ермолаич, и так уже завяз на Кавказе по самые уши, — раскуривая отсыревший табак, сказал Кореновский. — Кавказский хребет встал костью поперек горла Гитлеру. Им он и подавится. Но силен еще германец. И завтра рваться будет через Лесную Щель изо всех сил. Не хотят фашисты в горах зимовать, к теплому морю рвутся.

— Неужто до зимы не прогоним германца с Кавказа? — спросил Кошеваров.

— Должны прогнать, — задумчиво проговорил Кореновский. — А пока, Яков Ермолаич, наша задача — не пустить врага через эту Лесную Щель. И не только остановить здесь фашистов, а разбить. Позиция-то у вас вроде подходящая. Сектор обзора и обстрела хороший?

— Удобное место, товарищ комиссар, — ответил Мустафар Залиханов. — Немцы будут как на ладони, а нас не видно. Наша позиция на самом краю батальона. От нее ущелье начинается.

— Выходит, верно сказал капитан Сирота, вы на самом левом фланге советско-германского фронта засели.

— На всем фронте? — удивился Суворов. — Как это?

— Представь себе, Захар, нашу огромную Родину. Далеко в Баренцевом море, на полуострове Рыбачьем, сражаются наши бойцы. Там держит оборону какой-нибудь парень, возможно твой сверстник, а может быть, и фамилия у него такая же знаменитая, как у тебя. Так вот, он сражается на самом северном, самом правом фланге советско-германского фронта. Дальше линия фронта идет через леса и озера Карелии, проходит у Ленинграда, через Ржев, Ливны, поворачивает на восток до самой Волги. От Сталинграда идет на юг, мимо Грозного и Владикавказа, по Главному Кавказскому хребту сюда, под Туапсе, к нам, к этой вашей позиции. Вот, друзья мои, видите, как обстоит дело. Ни одна война за всю историю человечества не имела таких масштабов. Что такое Лесная Щель в сравнении с огромной линией советско-германского фронта?

— Ее, наверное, и на картах нет, — проговорил Захар Суворов. — По-пластунски можно переползти.

— Верно, Суворов. Лесная Щель — крохотная теснина. А что получится, если немцы прорвутся через эту теснину к морю? Они отрежут армии, обороняющие Новороссийск и Туапсе, прорвутся в Закавказье. В этом случае немцев могут поддержать турки, которые держат на границе крупные силы. Может пасть весь Кавказ. Тогда войска группы армий «А» соединятся с войсками генерала Роммеля, действующими сейчас в Северной Африке, и пойдут дальше — через Иран, Пакистан в Индию.

— Это что же получается, товарищ комиссар? — удивленно проговорил Кошеваров. — От этой Лесной Щели столько всего зависит… Даже представить трудно.

— А надо представить, Яков Ермолаич, что зависит от Лесной Щели, а значит, и от вашей позиции, от вас.

— Да мы… товарищ полковой комиссар… Да мы… Будьте уверены.

— Я в вас уверен, Яков Ермолаич.

…Лишь перед рассветом Кореновский и генерал Севидов вернулись на командный пункт. Согревшись чаем, они попытались хотя бы немного поспать. Но из их затеи ничего не получилось. Нервы у обоих были напряжены до такой степени, что расслабиться они уже не могли. Севидов курил папиросу за папиросой и широко раскрытыми глазами смотрел в бревенчатый потолок блиндажа. Кряхтел и сипло кашлял на соседнем топчане Кореновский. За перегородкой легонько позвякивал разобранными деталями пистолета лейтенант Осокин.

Первым не выдержал Кореновский. Он сел на топчан, не торопясь намотал портянки, обулся.

— Ты прав, Евдоким, — рывком-поднявшись, сказал Севидов. — Все равно не уснуть, только намучаешься. Геннадий! Сооруди-ка чайку, да покрепче.

— Слушаюсь! — бодро отозвался Осокин.

— Давай, Евдоким, на телефоны.

Они связались с командирами полков, с приданным отрядом морской пехоты. Убедившись, что все готовы к бою, Севидов доложил об этом командарму.

— А ты говоришь, вздремнуть, — передавая трубку телефонисту, проговорил Севидов. — Никто не спит.

…За ночь тучи высыпали на землю всю воду и растаяли. Рассвет в горах подбирался медленно. Безоблачное небо наполнялось густой синевой. Розовел снег на отдаленных вершинах. Лес на склонах теснины притих. Все ожидало солнца. Оно наконец медленно поднялось из-за гор, высветив в теснине неподвижные ветви деревьев и поляны, усыпанные серебристой росой. Было странно ощущать эту безмятежную тишину, заранее зная, что ее совсем скоро разорвет первый же орудийный залп.

И залп грянул. Заговорила немецкая артиллерия. Снаряды с воющим свистом пролетали над головами бойцов. Гром разрывов подхватывало эхо и несло вдоль Лесной Щели, от склона к склону.

Артиллерийская подготовка длилась около часа. Перенеся огонь артиллерии дальше, к селению Нагорному, Хофер двинул в Лесную Щель полк Рейнхардта.

Генерал Севидов подал майору Ратникову команду к отступлению. Полк, ведя сдерживающий бой, начал отходить. Преследуя наших бойцов, егеря все глубже и глубже втягивались в теснину.

— Кажется, пока все идет по твоему плану, Андрей Антонович? — отрывая от глаз бинокль, проговорил Кореновский.

— Не совсем, Евдоким, не совсем, — озабоченно ответил Севидов. — Уж очень быстро отходит Ратников. Хофер может разгадать нашу затею. — И крикнул телефонисту: — Соедините с первым! Первый! Первый, черт бы тебя побрал! В Нагорное не впускать! Остановить у Нагорного!

На подступах к селению егеря залегли под ураганным огнем наших бойцов. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как немцы стали окапываться.

— А ты, Евдоким, говоришь, все идет по плану, — недовольным голосом проговорил Севидов. — Надолго ли решили они здесь залечь? Для успеха операции мне одного полка Рейнхардта мало.

— Товарищ генерал, вас просит второй.

Севидов взял трубку, выслушал прерывистый доклад Каргина и, багровея, закричал:

— Ждите установленный сигнал! И не вздумайте самовольничать, голову сниму! — И, передавая трубку телефонисту, проговорил: — Не терпится Каргину. Стоило из-за одного полка такую кашу заваривать.

— Смотри, Андрей, — указал Кореновский на дорогу.

Севидов приложил к глазам бинокль.

— Вот это другое дело, — обрадовался он. — Кажется, Хоферу не понравилось наше упорство под Нагорным. Бросил румын. Что ж, посмотрим, на что способны эти вояки.

Генерал неотрывно следил в бинокль за дорогой. Там, минуя узкий проход, по Лесной Щели двигался непрерывный поток машин. У излома реки машины сворачивали в редколесье. Из них выпрыгивали румынские стрелки и, обгоняемые мотоциклистами, устремлялись к Нагорному. Дождавшись подкрепления, егеря Рейнхардта вновь бросились в атаку.

— Первый! Первый! — кричал в трубку Севидов. — Во что бы то ни стало удержите Нагорное!

Бой за Нагорное разгорался все сильнее. Егеря короткими бросками продвигались вперед. Они захватили несколько домиков, стоявших на отшибе селения. Но бойцы Ратникова перешли в контратаку. Даже без бинокля были отчетливо видны фигуры падающих людей.

— Не пора ли, Андрей? — проговорил Кореновский. — Гибнут люди.

Генерал не отвечал. Он смотрел, как в теснину втягивается все больше вражеских войск, как у Нагорного отчаянно дерутся бойцы майора Ратникова. Дерутся за каждый дом, за каждый двор, за каждое дерево в садах этого горного селения, название которого никто из них наверняка прежде и не слыхал. У каждого из этих бойцов есть где-нибудь на Украине или в Башкирии свое родное село, своя родная улица в Умани или Новосибирске, а они сражаются и погибают за это Нагорное, что затерялось в Лесной Щели, в нескольких десятках километров от Туапсе. Многие из них даже и не знают, какую роль играет это селение в замысле всей операции. У них, как вон у того бойца, засевшего с автоматом за невысоким каменным забором, нет прямой связи с командиром дивизии. Он выполняет приказ командира своего отделения, строчит из автомата по наседающим фашистам.

Генерал Севидов отчетливо видел в бинокль, как все ближе подходили к бойцу гитлеровцы. Вот солдат взмахнул руками и упал. К заборчику подбежали его товарищи и открыли огонь. Им все же удалось удержать эту позицию — заборчик, сложенный из серого камня…

— А ведь пора, Андрей, — глядя, как по дороге безнаказанно движутся румынские части, сказал Кореновский. — Как бы румыны не обошли Нагорное.

— Рано, Евдоким, рано!

— Тебе видней: ты командир. Но гибнут люди…

— А ты комиссар! — повысил голос Севидов. — И должен понять, что все наши жертвы будут бессмысленны, если мы не осуществим замысел до конца. Иначе я не смогу отчитаться перед своей совестью за эти жертвы. — И, смягчившись, попросил: — Сходи лучше к Сироте. Проследи, как бы ребята не начали до поры.

Бойцы батальона капитана Сироты, укрывшиеся в засаде, не знали обстановки у селения Нагорного. Они только слышали яростную стрельбу в глубине теснины, разрывы снарядов и мин. А здесь мимо пулеметного гнезда ефрейтора Кошеварова все шло и шло подкрепление полковнику Рейнхардту. Они не знали того, что знал комиссар Кореновский: там, в Нагорном, бойцы майора Ратникова истекают кровью.

Капитан Сирота в который раз спрашивает, не пора ли начинать. Кореновский и сам еле сдерживал себя. Но надо ждать сигнала. Пусть больше вражеских войск втянется в Лесную Щель. Хотя комиссар понимал: чем больше втянется вражеских войск в ущелье, тем труднее придется бойцам капитана Сироты. Ведь закрыв выход из теснины, они примут главный удар на себя, и чем больше вражеских войск попадет в ловушку, тем сильнее будет этот удар.

А в Нагорном бой перемещался на самую окраину селения. Ратников держался уже из последних сил. И в этот момент над ущельем в стороне командного пункта генерала Севидова взвилась красная ракета. Содрогнулась земля. Все орудия, все минометы дивизии и приданного артиллерийского полка одновременно ударили со склонов Лесной Щели по колонне румын и егерям Рейнхардта. Враг в панике заметался по теснине.

От Нагорного в атаку перешел весь полк Ратникова. Полки Каргина и Терещенко ударили по ущелью. Стреляя на ходу, бойцы спускались вниз по склонам и сжимали гитлеровцев огненными клещами. Немцы и румыны смешались. Беспорядочно отстреливаясь, они бросились к выходу из теснины, но там батальон капитана Сироты уже закупорил выход и встретил врага плотным огнем. Обезумевшие немецкие и румынские горные стрелки отчаянно пытались вырваться из ловушки.

Разгоряченные боем бойцы выскакивали из окопов и бросались в атаку, подхваченные общим порывом.

Скоро в Лесной Щели уже не рвались снаряды и мины, над ней не появлялись ни наши, ни немецкие самолеты. Артиллерия и авиация не могли бить по теснине, потому что там все смешалось в одном разъяренном гигантском клубке… Стрельба велась лишь с коротких дистанций. Пытаясь вырваться из теснины, гитлеровцы все сильнее нажимали на батальон капитана Сироты. Но бойцы стойко держали оборону.

Захар Суворов со своим ручным пулеметом то и дело менял позицию и, находя выгодное место, продолжал строчить. Внезапно в его пулемете заклинило затвор. Он лихорадочно старался устранить неисправность. Но в спешке у него ничего не получалось. Тогда Суворов схватил пулемет за ствол и ринулся навстречу гитлеровцам, орудуя пулеметом, как дубинкой. За Суворовым бросились врукопашную другие бойцы.

Азарт боя охватил Кореновского. Он вскочил на ноги, выхватил пистолет и, забыв про одышку, с криком «ура» побежал за Суворовым.

— Куда? — крикнул Мустафар Залиханов ему вслед. Но и самого Мустафара подхватила неведомая сила и понесла за комиссаром…

…Ефрейтор Шавлухашвили горделиво восседал за рулем новенького «виллиса». Эти быстроходные, юркие и устойчивые американские машины только начали поступать в войска по ленд-лизу.

Шалва вел «виллис» по узкой каменистой дороге, петляющей по дну Лесной Щели вдоль безымянной речушки. Он то и дело прибавлял газ, желая продемонстрировать сидящим в машине генералу, полковому комиссару Кореновскому и «вятскому джигиту» возможности «виллиса» и свои способности. Но генерал сдерживал его: Севидову хотелось осмотреть место недавнего сражения.

Вечерело. Солнце, устав глядеть на огненный ад в теснине, спряталось за горами. В безветренном воздухе еще не совсем рассеялся дым. Он смешивался с вновь надвигавшимися тучами. Посыпал мелкий дождь. Он безуспешно пытался смыть кровь и пороховую копоть с земли.

Зрелище было угнетающим. Сраженные снарядами, рухнули могучие кроны сосен и грабов. Они прикрыли огромными лапами землю. Всюду торчали обломанные стволы с обнаженной, рваной, еще свежей сердцевиной. Лишь кое-где чудом сохранились нетронутые деревья. Они одиноко возвышались над этим лесным кладбищем. Вся теснина и ее склоны были изрыты воронками от бомб и снарядов. Тут и там валялись трупы. Словно бревна, они плыли по реке; иных прибивало к берегу, и казалось, они цепляются за него руками, будто пытаются выкарабкаться на сушу; других быстрое течение относило вниз, образовывая в узком месте реки запруду. Вода вокруг была розовой от крови.

— Ты посмотри, Евдоким, какая мясорубка, — угрюмо сказал Севидов. — Как я ненавижу войну!

— Не мы первыми вынули клинок. Но уж теперь опустим его в ножны последними.

Из-за скалы, близко придвинувшейся к дороге, показалась большая группа пленных.

— А конвоиров что-то не видно, — сказал Кореновский.

Завидя машину, колонна остановилась. Вперед вышел офицер. В руках он нес фанерный щит, на котором химическим карандашом были выведены корявые буквы:

И подпись:

Офицер, державший щит, слегка покачивался и глуповато улыбался.

— Да он пьян, — удивился Севидов.

— Пьян, пьян, конечно, господин генерал, — неожиданно ответил офицер по-русски. — Нас всех перед боем напоили. — Лицо его продолжало улыбаться, но в глазах стоял страх. Офицер вдруг истерично выкрикнул: — Гитлер дурак! Антонеску дурак! — И, неожиданно пропел:

— Давай проходи, — махнул рукой генерал и, когда офицер отошел к своим солдатам, громко рассмеялся. — Ну, Захар Суворов! Ишь, фельдмаршал, не испугался, что драпанут.

— Куда им драпать, — тоже смеясь, проговорил Кореновский. — Во-первых, некуда, во-вторых… Мне думается, они довольны, что для них война кончилась.

— Сдай, Шалва, назад, пропусти их. Раз сам фельдмаршал Суворов приказывает не задерживать пленных, надо подчиняться, — сказал Севидов.

Шавлухашвили отвел «виллис» на небольшую площадку, освободив дорогу. Пленные шагали бодро, торопясь проскочить узкое место дороги. На их лицах не было уныния. Некоторые, глядя на генерала, заискивающе улыбались, как бы извинялись за вынужденную задержку штабной машины.

— Хлипкое войско, — глядя на вереницу пленных, сказал Кореновский. — Какие общие интересы могут быть у этих одураченных, запуганных солдат и у Гитлера?

— Ты прав, Евдоким, начинает трещать фашистский блок, — швыряя докуренную папиросу в реку, согласился Севидов. — Ну, поехали, Шалва.

Машина двинулась дальше. Некоторое время Севидов и Кореновский молчали.

Глядя на мрачные следы боя, Севидов проговорил:

— Хватит, господин Хофер, пора и честь знать…

— Да, — согласился комиссар. — Надолго Хофер запомнит Лесную Щель. Ведь половину дивизии оставил в теснине. — И внезапно спросил: — А все же признайся, Андрей, неспокойно было на душе перед боем?

— Риск все-таки был огромный. Мы выиграли бой в Лесной Щели потому, что для генерала Хофера наш замысел оказался неожиданным. А если бы он разгадал?

— Если бы да кабы! Что стоит замысел, который разгадывает противник? Хофер никак не мог предположить, что мы бросим все силы в теснину, ослабив при этом фланги. А главное, Евдоким, я надеялся на людей. Бойцы четко выполнили наш замысел. Я верил в людей, как и они верили в меня. И дай нам бог, Евдоким, такой взаимной веры. С нашими людьми любые испытания выдюжим.

— Смотри, — указал Кореновский в небо.

Из-за близкой вершины выплыл орел. Он парил над притихшими горами, величаво распластав крылья.