Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон

Вместо эпилога

«Я никогда прежде не видел такого столпотворения, — говорил Дэниель Уэбстер.[22] — Люди приезжали за пятьсот миль, чтобы посмотреть на генерала Джэксона, и, казалось, они и впрямь верили, будто страна была спасена от страшной опасности».

Тысячи людей приехали в Вашингтон, чтобы присутствовать при инаугурации «народного президента». В течение нескольких дней они заполнили все постоялые дворы, в одну постель укладывались несколько человек, а другие спали порой на бильярдных столах или просто на полу. Наконец пришел торжественный день — 4 марта 1829 года. Утро было хмурым, но, когда собралась огромная толпа, солнце пробилось сквозь облака и согрело людей, заполнивших улицы, веранды, портики и балконы в домах на Пенсильвания-авеню.

Около девяти часов утра высокий генерал — ему исполнился шестьдесят один год — выехал из таверны «Гэдсби», где он остановился. Мальчишки, наблюдавшие из окна по соседству, закричали; раздался залп пушек, и столпившиеся вдоль авеню загудели. По пути в Капитолий еще не оправившийся от болезни герой то и дело останавливался по воле приветствовавших его, но он, казалось, был не в обиде и пожимал каждую протянутую руку.

Как отмечала журналистка Энн Руаяль, из всех присутствовавших на церемонии инаугурации Эндрю Джэксон был в самой простой одежде. В знак скорби о своей жене, умершей за три месяца до этого, президент был в черном, траурном костюме. Он выглядел «худым, бледным и грустным, а его волосы… были почти белыми». Произнося речь, президент говорил мягко, но без модуляций, и было заметно, как дрожат его руки, когда он переворачивает листы. Столь же скованным выглядел верховный судья, убежденный федералист Джон Маршалл, который принимал присягу Эндрю Джэксона, не скрывая своего недовольства.

За новым президентом, ехавшим в Белый дом верхом, следовал народ: люди прошли вдоль авеню, прорвались мимо стражников внутрь Белого дома; прорвавшиеся толкались, ругались, пускали в ход кулаки. В Восточном зале Белого дома, где были накрыты столы, толпа набросилась на закуски; началось буйство: на пол полетела хрустальная и фарфоровая посуда, женщины падали в обморок, вспыхивали рукопашные схватки, у некоторых были расквашены носы, запачкались кровью одежда и мебель. Буйное сборище — «подлинная Сатурналия», как назвал ее один из свидетелей, — не понравилось президенту. Сквозь цепочку взявшихся за руки мужчин он выскользнул через заднюю дверь и вернулся в таверну «Гэдсби». «Король-Толпа, — заметил верховный судья Джозеф Стори, — оказался триумфатором».

Такой взрыв не был неожиданностью для противников Джэксона. В десятилетие, предшествовавшее выборам 1828 года, по мере того как штат за штатом отменял имущественный ценз для участия в голосовании, растущее подобно снежному кому влияние простого человека породило страх в сердцах американского высшего класса. Нью-йоркский юрист Джеймс Кент обращал внимание на «тенденцию среди бедных урвать свою долю путем грабежа богатых… предприимчивых и добропорядочных, а также тенденцию среди честолюбивых и злокозненных людей поджигать этот горючий материал». С точки зрения Кента, Джэксон и его сторонники были такими честолюбивыми и злокозненными людьми. Кампанию перетягивания масс на свою сторону они начали в 1824 году, и, изображая президента Джона Куинси Адамса и его администрацию тиранами-угнетателями, они довольно легко захватили пост президента в 1828 году. Отвергнутый политический истэблишмент впал в оцепенение: государственный секретарь Генри Клей провел большую часть зимы дома, лежа на своей кушетке под черным покрывалом, словно в трауре; другие члены кабинета жаловались на различные недуги; президент Адамс, выжидая в Белом доме истечения своего срока, не встретился со своим преемником и не сказал ему ни слова, он ускользнул из Вашингтона ночью перед церемонией инаугурации. Если кто-либо из противников Джэксона полагал, что народ представляет нечто большее, чем безжалостную толпу, то бесчинство ворвавшихся в Белый дом рассеяло их сомнения. «Страна, — заявил Джон Рэндолф, — безнадежно разрушена».

Разумеется, она не была разрушена, но изменилась. Под руководством первых четырех президентов — виргинских аристократов и двух Адамсов — американские фермеры, ремесленники, мастеровые и торговцы успешно процветали и превратились в большой, постоянно усиливающийся средний класс. К 1828 году государство принадлежало им, и они официально провозгласили свое право на власть, избрав президентом Эндрю Джэксона. Джэксон изменил управление в духе новой Америки, расширил полномочия исполнительной власти, дал новое толкование ее обязанностям.

Эндрю Джэксон завоевал поддержку народа по ряду причин, и, вероятно, главным было то, что он воплощал в то время и надолго в дальнейшем так называемую американскую мечту. — Родившийся в бедной семье почти в глуши, он добился успеха благодаря своим усилиям, железной воле и убеждениям. Признательный народ поставил его на одну доску с Джорджем Вашингтоном, но с одним различием: Вашингтон был джентльменом-героем, высокочтимым за преданность высокому делу, Джэксон же был из их среды, человеком из глубинки.

Джэксон родился в местечке Уоксхауз, в лесном районе на границе Северной и Южной Каролины, 15 марта 1767 года. Он не знал своего отца: за две недели до рождения третьего сына иммигрант-ирландец, поднимая тяжелое бревно, надорвался и умер. Братья Эндрю — Хью и Роберт, а также дядюшка из Южной Каролины составили его общество и в некоторой мере были его наставниками. Он не посещал школу, но к пяти годам, достаточно ответственно подходя к своему беспорядочному образованию, научился читать, а к восьми годам — писать.

Джэксон вымахал высоким, ловким, голубоглазым, веснушчатым парнем с непослушными волосами и столь же неспокойным характером, готовым ввязаться в драку по любому поводу. «Джэксон никогда не уступит», — вспоминал его приятель, утверждавший, что у него хватало сил «повалить его три раза из четырех», и он тут же жаловался, «что Джэксон никогда не останется лежать на земле».

Когда в 1780 году революция дошла до Уоксхауза, к ней примкнули братья Джэксон. По возрасту лишь Хью годился в солдаты, и он был убит в сражении. Тринадцатилетний Эндрю стал конным ординарцем, рассыльным, но участвовал и в случайных схватках. После одной стычки он и шестнадцатилетний Роберт были взяты в плен. Когда Эндрю отказался подчиниться британскому офицеру, приказавшему почистить его сапоги, офицер ударил Джэксона саблей, до костей поранив его левую руку и порезав голову; для порядка офицер нанес удар и Роберту. Во время последовавшего за этим инцидентом сорокамильного перехода никто не ухаживал за ранеными братьями Джэксон, и в результате парни захворали оспой. К месту заточения пробилась их мать, Элизабет Джэксон, и убедила британского командующего отпустить больных сыновей на ее попечение. Во время долгого перехода домой оба парня, вымоченные дождем, впадали в бред. Роберт умер, а Эндрю уцелел благодаря своей невероятной (а позднее и легендарной) выносливости.

Имея на руках единственного оставшегося в живых сына, миссис Джэксон отправилась в гавань Чарлстона, где на борту британского корабля-тюрьмы лежали в лихорадке два кузена Джэксонов, нуждавшиеся в уходе. И позже Эндрю получил узелок с одеждой матери и записку, извещавшую его, что она похоронена вместе с другими жертвами чумы в безымянной могиле. «Я почувствовал себя совсем одиноким», — вспоминал позже Джэксон.

Для тех, кто помнил его в те годы, Эндрю Джэксон, вырвавшись из тисков одиночества, стал «буйным, подвижным, боевитым, игравшим на скачках, в карты, озорным парнем… вожаком хулиганов…». Но озорство Джэксона не было бесцельным, ибо он был крайне честолюбив. Вскоре после смерти матери он оказался в Солсбери, Северная Каролина, где стал изучать право. В 1788 году после завершения обучения вместе со своим другом Джоном Макнейри он отправился в Западный район Северной Каролины (ныне Теннесси). Макнейри был избран судьей верховного суда района, а Джэксон занял пост прокурора.

В Западный район можно было попасть, лишь проехав по индейской территории. На Кумберлендской дороге в ста восьмидесяти милях от освоенных районов находилось поселение Нашвилл, где поселенцы жили в блокгаузах, защищавших их от враждебно настроенных индейцев. Это был развивающийся район — идеальная арена для молодого, неопытного, но старательного прокурора.

Эндрю Джэксон поселился в блокгаузе вдовы Донельсон, дочь которой, Рейчэл Робардс, разошлась со своим мужем. Чувственная красота Рейчэл привлекала внимание многих мужчин, но слишком ревнивый Льюис Робардс не терпел, когда восхищались его женой. Спустя несколько месяцев после того, как Рейчэл ушла от него, он приехал в дом Донельсонов, пытаясь добиться примирения, хотя и питал подозрения в отношении Эндрю Джэксона. Когда Джэксон узнал об этом, он вызвал Робардса на дуэль; тот отказался, и Джэксон покинул блокгауз. После этого Робардс и Рейчэл вернулись в Кентукки. Однако в 1790 году миссис Донельсон сообщила Джэксону, что ее дочь вновь хочет оставить мужа. Джэксон поехал в Кентукки, чтобы забрать Рейчэл и сопроводить ее обратно в Кумберленд. Под предлогом неверности жены Робардс просил законодательное собрание Виргинии принять билль о разводе. Законодательное собрание выдало ему лишь разрешение обратиться в суд. Тем не менее Робардс распустил слух, будто ему дан развод, и в августе 1791 года Джэксон и Рейчэл поженились.

Однако на самом деле развод был дан двумя годами позже. Джэксон, не зная об этом, вернулся в Нашвилл, где возобновил свою юридическую деятельность. Он действовал решительно как прокурор — за тринадцать дней он провел в жизнь семьдесят исполнительных актов, — проявлял консерватизм, становясь, как правило, на сторону заимодателей против должников. Джэксон спекулировал землей, рабами, лошадьми и в глухой общине считался состоятельным человеком. Он удовлетворил свой интерес к военному делу, заняв пост прокурора районной милиции, — весьма скромное начало для будущего героя сражения при Новом Орлеане. Хорошо владеющий ружьем, непримиримый противник англичан и индейцев, завидующий восточной аристократии, Джэксон был в этом смысле типичным представителем пограничных джентльменов.

В декабре 1793 года Джэксон узнал, что Рейчэл разведена с мужем всего три месяца назад. Поначалу он отказался совершить повторно брачную церемонию: гордость не позволяла ему признать недействительность первой брачной церемонии, но его убедили изменить свою точку зрения. Вторая церемония состоялась в январе 1794 года.

В июне 1796 года территория Кумберленда стала штатом Теннесси, — по общему мнению, такое название предложил Джэксон, — и молодой многообещающий юрист был избран от нового штата в палату представителей Соединенных Штатов. Альберт Галлатин обратил на него внимание в палате представителей как на «высокого, долговязого, неуклюжего типа… в сюртуке с фалдами, связанными кожей угря… с манерами… неотесанного лесника». За один срок пребывания в палате представителей Джэксону удалось выколотить для своего штата почти двадцать три тысячи долларов для платы милиционерам, принимавшим участие в рейде против индейцев, осуществленном вопреки приказам федерального правительства. Он также проявил упорство, отказываясь проголосовать за прощальные почести, какие конгресс хотел оказать Джорджу Вашингтону. (Джэксон был против договора Джея[23] и упрекал Вашингтон в мягком отношении к индейцам.) После окончания срока службы в палате представителей и года пребывания в сенате он ушел в отставку и возвратился в Теннесси, где был назначен в верховный суд штата. Несмотря на слухи о его радикализме, Эндрю был склонен занимать консервативные позиции, выступая в пользу землевладельцев.

Добившись положения и влияния, Джэксон не отрешился, однако, от «буйных, задирчивых» замашек и, вернувшись в Теннесси, где стал объектом пересудов, касавшихся его жены и свадьбы, дал волю своим эмоциям. Однажды, в октябре 1803 года, в субботу утром, на ступенях здания суда губернатор Джон Севьер начал распространяться о своих услугах штату. Вперед вышел Джэксон и сказал о том, что сделал он. Севьер усмехнулся: «Не знаю о ваших больших услугах стране, кроме поездки… с чужой женой». Джэксон тут же набросился на Севьера с яростным воплем и ударил старого солдата своей тростью. После этого он вызвал Севьера на дуэль, но когда они встретились на поле чести, то принялись кричать друг на друга. Джэксон подбежал к сопернику, угрожая избить его палкой, а Севьер вытащил из ножен саблю. Это напугало лошадь Севьера, и она ускакала с его пистолетами. Обмен выстрелами не состоялся.

Более серьезной была дуэль Джэксона, состоявшаяся тремя годами позже, с Чарлзом Дикинсоном, денди, дважды сделавшим намек на супружеские достоинства Рейчэл. Джэксон был ранен в грудь, но он нашел в себе силы выпрямиться и прицелиться. Дикинсон, уверенный в том, что поранил цель, отшатнулся в испуге, поняв, что промахнулся, но, согласно правилам (Джэксон еще не выстрелил), был обязан вернуться на линию. Стоя со скрещенными руками, Дикинсон получил от Джэксона пулю 0.70 калибра в пах и умер медленной, мучительной смертью. Пуля Дикинсона застряла так близко около сердца Джэксона, что ее невозможно было извлечь, и Джэксон носил ее в груди до конца своей жизни, испытывая острую боль.

Возможно, наиболее известной ссорой Джэксона была его ссора с братьями Бентон — Джессом и Томасом Гартом (последний стал затем его политическим союзником). Том Бентон критиковал роль Джэксона как секунданта на дуэли. Однажды в 1813 году Джэксон приехал в Нашвилл, увидел своего противника и, вооруженный кнутом, погнался за Бентоном к гостинице, чтобы его проучить. В последовавшей стычке в него выстрелили дважды. Его плечо было раздроблено пулей, но он отказался от ампутации руки, и она была спасена.

Конфликт Джэксона с Бентонами произошел во время войны 1812 года, в которой Эндрю, несмотря на свой боевой дух и полномочия (он был в то время генерал-майором добровольцев Соединенных Штатов), участвовал лишь косвенно. В 1812 году Джэксон организовал дивизию и привел ее в Натчез, чтобы сражаться против британцев, но едва он успел привести свою дивизию, как из Вашингтона поступил приказ распустить войска, когда они находились на расстоянии восьмисот миль от дома, и при этом без снабжения и запасов. Джэксон наотрез отказался, не скрывая своего отвращения к «злым махинациям» политиков и решив довести две тысячи своих солдат домой, обеспечив им питание за собственный счет. Во время такого трудного перехода, как заметил один солдат, Джэксон был «крепок, как гикори». Вскоре солдаты стали называть его Старым Гикори.

В 1813 году Старый Гикори поднялся с постели со все еще кровоточащими ранами, нанесенными братьями Бентон, чтобы сражаться с индейцами племени крик. Кампания продолжалась в 1814 году и показала вашингтонским политикам, что Джэксон — искусный тактик и это нельзя игнорировать. (Однако после победы Джэксон навязал племени крик такой суровый договор, что впоследствии федеральное правительство отменило многие его статьи.) Его непримиримая враждебность к индейцам была, возможно, его самой непривлекательной чертой. В 1814 году, когда основной театр военных действий переместился на Юг, на его плечи легла оборона Нового Орлеана.

Сначала Джэксон без официального разрешения повел своих солдат в Испанскую Флориду, вытеснил британцев из Пенсаколы, «освободил» ее, считая американской (таковой она вскоре и стала). Потом он направился к Новому Орлеану, где пытался блокировать шесть основных водных подступов к городу. Узнав, что британцы уже захватили озеро Борнь и находятся в восьми милях от города, Джэксон, согласно свидетельствам, вскочил, стукнул кулаком по столу и закричал: «Боже Всевышний, они не будут спать на нашей земле!» Его контратака в эту ночь, по мнению многих военных историков, спасла город. Две тысячи четыреста британских солдат встали лагерем на плантации Вильере, ожидая подхода подкреплений такой же численности. Пока они ожидали, Джэксон направил шхуну «Каролина» для артиллерийского обстрела британских солдат и после этого произвел атаку. На следующее утро, когда войска противника еще не пришли в себя после неожиданного нападения, Джэксон отвел своих солдат на оборонительные позиции у Родригез-канал. Готовясь к ожидавшемуся нападению, на подготовленных позициях он разместил своих солдат и увеличил их численность. К пограничникам из Кентукки и Теннесси он добавил регулярные и иррегулярные войска — креолов, свободных негров, горстку храбрецов племени чоктау, а также пиратов Жана Лаффита.

6 января 1815 года «победители победителей Европы» пошли в атаку и оказались под шквалом перекрестного огня. Англичане не смогли захватить артиллерийские батареи, которые они собирались использовать против американцев, и обнаружили, что из их стройных рядов солдаты падают пачками. Поле битвы, ровное, со срезанным сахарным тростником, не имело укрытий; можно было уцелеть, лишь отходя назад. По мере того как передовые линии скашивались прицельным американским огнем, последующие дрогнули, а затем бросились врассыпную. «Никогда прежде британские ветераны не трусили, — мрачно заметил один из младших офицеров, — но этот свинцовый шквал не выдержал бы никто на земле». После сражения более пятисот солдат поднялись из-под груды убитых товарищей и сдались в плен. «Я никогда не видел столь огромной и чудовищной сцены воскрешения из мертвых», — сказал генерал Джэксон. Потери американцев составляли 8 убитых, 13 раненых, около 19 пропавших без вести; потери британцев — 2036 человек.

Победа привела нацию в возбуждение. По иронии судьбы, война уже закончилась (сообщение о мире не успело дойти до Джэксона), но победа в сражении дала молодой стране важный для нее психологический подъем. Эндрю Джэксон приобрел славу освободителя Америки, ее второго величайшего героя после Джорджа Вашингтона. В Новом Орлеане на Оружейной площади маленькая девочка пела хвалу генералу, в то время как дюжины других девочек сыпали ему под ноги цветы.

После англо-американской войны Эндрю Джэксон закрепил свой авторитет выдающейся личности. Он обратил свое внимание на Флориду, куда устремился экспансионизм США. Испанцам было трудно контролировать Восточную Флориду, где окопалось множество мятежников, стремившихся установить свою собственную власть. Племена семинолов и крик, пользовавшиеся услугами британских военных солдат, совершали набеги на пограничные районы Джорджии; американские войска прогоняли индейцев в глубь Флориды, но в обозе войск следовали американские поселенцы, захватившие земли. Поскольку индейцы давали отпор пришельцам, президент Монро поставил Джэксона во главе военной экспедиции, но обязал его не нападать на укрывавшихся в испанских фортах. Однако Джэксон, вознамерившийся захватить «всю Восточную Флориду», в 1818 году взял город Сент-Марк под тем предлогом, будто он подвергся нападению индейцев. Вслед за этим он сжег деревню семинолов; обвинив двух британских подданных в оказании помощи индейцам, он казнил их. В мае Джэксон двинулся на Пенсаколу и низложил тамошнего испанского губернатора, поставив на его место одного из своих офицеров, и по сему появилась угроза международного скандала. Президент Монро отрицал, что он разрешил Джэксону вторгнуться в испанскую колонию, но существует письмо военного министра Кэлхуна к губернатору Алабамы, в котором говорится, что Джэксон получил «полномочия вести войну так, как считает нужным». Во всяком случае, несмотря на сомнения некоторых политических кругов в столице, сельская Америка широко поддерживала деятельность Джэксона. В 1821 году Монро назначил его губернатором Флориды, которая была официально уступлена Испанией Соединенным Штатам в 1819 году. Прослужив всего четыре месяца, Джэксон возвратился в Нашвилл, где его навещали политические и общественные деятели, желавшие видеть его президентом Соединенных Штатов.

Джэксон не сразу склонился к такой идее. «Полагают ли они, — спрашивал он, — что я такой беспросветный дурак и готов считать себя подходящим для поста президента Соединенных Штатов? Нет, сэр; я знаю, на что годен. Я могу командовать группой людей в жесткой манере, но я не подхожу для президента». Однако постепенно эта идея овладевала им. Не было ничего необычного в том, что в 1822 году в газетах появились статьи вроде той, что была опубликована 17 июля в нашвиллской «Виг»: «Великая гонка!.. Приз, из-за которого идет гонка, — кресло президента… Четыре штата уже посылали своих кляч. Почему бы Теннесси не выставить своего жеребца? И если так, пусть он зовется Старым Гикори…»

Были по меньшей мере две причины, которые удерживали его от борьбы за пост президента. Во-первых, Рейчэл была против. Каждый раз, когда он занимал какой-либо пост, она оставалась одинокой, тревожилась за него, не могла дождаться его возвращения. И во-вторых, здоровье Джэксона серьезно пошатнулось. «Он плохо себя чувствует и никогда не поправится, если ему не дадут отдохнуть, — писала Рейчэл своей племяннице. — За тридцать лет нашей супружеской жизни… он не провел и четверти своих дней под родной крышей…» Но способность Джэксона преодолевать слабости своего тела и различные недуги была поистине невероятной: во время кампании против племени крик он заболел дизентерией, от которой никогда полностью не излечился. В 1821 году он писал другу, что в дополнение к хроническому кашлю и другим последствиям воспаления легких «я удостоился своей старой неприятности с желудком, которая меня здорово ослабила… короче говоря, сэр, я должен отдохнуть, иначе мое пребывание на земле будет недолгим…». Однако к 1822 году генерал явно примирился с ролью еще не объявленного кандидата в президенты. Следуя совету сенатора Джона Генри Итона от Теннесси, он отказывался от предложения Монро занять министерский пост, но вопреки своему желанию был избран сенатором и поехал в Вашингтон.

1824 год был переходным для Соединенных Штатов. Имущественный ценз для участия в выборах был ликвидирован в одних, но сохранен в других штатах; в одних штатах выборщики избирались членами законодательного собрания, в других — территориями, в третьих — партийными блоками. Все кандидаты, противостоявшие Джэксону, были республиканцами джефферсоновского толка. [24] Предполагалось, что Джон Куинси Адамс получит голоса горожан Северо-Востока и поделит голоса федералистов с Уильямом Крауфордом, позиции которого были сильны на Юге. Голоса граждан, впервые получивших возможность участвовать в выборах, и голоса Запада оспаривали Генри Клей и Эндрю Джэксон. Окончательный подсчет в день выборов президента дал Джэксону 99 голосов выборщиков, Адамсу — 84, Крауфорду — 41 и Клею — 37. Поскольку никто не получил требуемого большинства, выборы были перенесены в палату представителей, где в итоге закулисных интриг Клей поддержал Адамса, и Адамс выиграл. Джэксон подал в отставку с поста сенатора и тут же развернул кампанию, чтобы победить на выборах в 1828 году. Саботируя программы Адамса повсюду, где можно, сторонники Джэксона держали под прицелом президента все четыре года.

По мере приближения даты выборов кампания вышла за рамки приличия. Редактор цинциннатской «Газетт» полковник Чарлз Хэммонд, давний друг Генри Клея, ставил в написанном им памфлете вопрос: «Должны ли осужденная прелюбодейка и ее муж-любовник занять высший пост в этой свободной христианской стране?» Став кандидатом в президенты, Джэксон лишился возможности вызвать противника на дуэль, но он горячо клялся, что «день возмездия… (для) министра Клея и его марионетки — полковника Хэммонда должен наступить…». Широко распространялась «Гробовая листовка», в которой словами и рисунками описывалась смерть Джона Вудса (бунтовщика, которого Джэксон казнил во время войны против племени крик) и шести милиционеров, казненных им в Алабаме. Распространялась также листовка, изображавшая Джэксона с мечом, пронзающим шею кого-то, поднимающего что-то на улице. Недоговоренность не была случайной, она позволяла воздействовать на более широкий круг избирателей. Тем не менее сторонники Адамса — Клея так и не смогли выйти из состояния обороняющейся стороны; отныне командовал не элитарный, а простой избиратель, и он стоял за Джэксона, который выиграл выборы со счетом 178 против 83.

Вероятно, наиболее трагической жертвой кампании оказалась Рейчэл Джэксон. Один из видевших ее в то время нашел, что «прежде округлая и румяная красавица… ныне стала флегматичной и располневшей… Она говорит тихо, но быстро, с коротким, сопровождающимся одышкой дыханием». 17 декабря 1828 года у нее был сердечный приступ, через несколько дней осложнившийся плевритом. Вечером 22 декабря она сказала своей служанке, что предпочла бы быть «привратником в доме Господа Бога, чем жить в этом особняке (Белом доме)». Через двадцать минут генерал Джэксон, находившийся в соседней комнате, услышал, как она сказала: «Я падаю в обморок». Он бросился к ней, уложил в постель и почувствовал, как конвульсивно дрожали ее мускулы, предвещая смерть. На похоронах Джэксон горько плакал. Он говорил о «злых негодяях», убивших его «дорогую святую». Он громко крикнул: «Пусть Всевышний простит ее убийц, как простила она, я же никогда не прощу!»

В следующем месяце избранный президент отправился в Вашингтон. Дороги по пути следования были полны людей, вышедших, чтобы увидеть его, но, уважая горе, толпа была спокойной. На судне от Цинциннати до Вашингтона, согласно свидетельству того времени, «сальный парень» сказал ему: «Генерал Джэксон, не так ли?» Генерал кивнул. «Да, а мне сказали, что вы умерли». — «Нет! Провидение до сего времени сохранило мою жизнь». — «И ваша жена еще жива?» Генерал, явно задетый этим вопросом, сделал отрицательный знак, после чего парень прекратил разговор, сказав: «Эй, а я думал, что это кто-то один из вас».

Итак, Эндрю Джэксон прибыл в Вашингтон, и Американская Республика стала джэксоновской демократией, в которой честолюбивые молодые, энергичные люди полностью доверились стареющему больному человеку в траурной одежде, которого они чтили как собственный символ. По отношению к побежденным фракциям Старый Гикори выступил как радикал, но в душе он был скорее консерватором. По правде говоря, никто не знал, каким президентом будет Эндрю Джэксон. «По моему мнению, — писал Дэниель Уэбстер, — когда он придет, то принесет с собой свежую струю. Не могу сказать, в какую сторону она подует…» Сенатор Уильям Мэрси из Нью-Йорка как-то заметил, что политические деятели его штата «не видят ничего плохого в правиле, что победителю принадлежат трофеи, доставшиеся от врага». Ротация на постах не является чем-то новым: Томас Джефферсон, придя к власти, сменил 10 процентов служащих в администрации Джона Адамса, но термин «система трофеев»[25] имеет нечистоплотный привкус. Когда в течение первых восемнадцати месяцев пребывания у власти Джэксон сменил примерно те же 10 процентов служащих, его противники утверждали, будто он «привнес коррупцию в центральное правительство…». Президент никогда не отрицал, что использовал эту систему, но отрицал, что она коррумпирована. Ротация на службе, объяснял он, взламывает окопавшуюся бюрократию и предотвращает такое положение, когда правительство превращается в постоянный «механизм поддержки немногих за счет многих».

Первый крупный кризис, пережитый Джэксоном после прихода в Белый дом, не носил политического характера, хотя его политические последствия были большими. Маргарет О’Нил, дочь хозяина таверны — друга Джэксона, а также сенатора Джона Итона, была темноволосой, круглолицей авантюристкой, избалованной, эгоистичной и веселой. Ей не было еще и шестнадцати лет, а на ее счету уже были одно самоубийство, одна дуэль, одна почти разрушенная и серьезно пострадавшая военная карьера и один неудачный побег с возлюбленным. Затем в восемнадцать лет она вышла замуж за военно-морского казначея Джона Тимберлейка. Итон, которому Пегги, так фамильярно звали Маргарет, вскружила голову, отправил Тимберлейка в море и держал его там, а сам тем временем принялся обхаживать молодую женщину, дабы утешить ее. План явно удался, и вашингтонское общество с большой тревогой следило за скандальным развитием дела. Первая леди, миссис Джеймс Монро, подвергла остракизму пару, за ней последовали другие столичные леди. В 1828 году Тимберлейк умер, находясь в море, то ли от болезни, то ли от запоя, хотя в Вашингтоне предпочитали верить, будто Тимберлейк перерезал себе глотку по причине неверности жены. Избранный президентом Джэксон — он был либо страшно наивным, либо циником, либо просто сочувствовал своему другу, но, бесспорно, близко принимал к сердцу вопрос женской репутации — предложил Итону, которого собирался назначить военным министром, жениться на Пегги Тимберлейк, чтобы «заткнуть рты». Пара сочеталась браком 1 января 1829 года.

В связи с этим делом кабинет Джэксона раскололся. Вице-президент Джон Кэлхун, блестящий, самонадеянный джентльмен, желавший быть назначенным наследником президента, не смог (и, очевидно, не пытался) призвать к порядку свою жену и жен других членов кабинета. Они продолжали подвергать миссис Итон остракизму. С другой стороны, государственный секретарь Мартин Ван Бюрен, вдовец, также претендовавший на пост президента, поддерживал корректные отношения с четой Итон. Кэлхун надеялся, что, поставив в затруднительное положение Итона, он вынудит его подать в отставку и тем самым ослабит влияние Ван Бюрена. Но Итон в отставку не подал, а президент не толкал его к такому шагу. До апреля 1831 года «дело Итона» продолжало разделять администрацию и мешать правительственным делам. Затем Ван Бюрен, «маленький чудодей», неожиданно и просто нашел магическое решение: он вышел в отставку. Когда Итон понял намек и также подал в отставку, Джэксон получил возможность просить остальных членов кабинета — сторонников Кэлхуна подать в отставку. Огромное бремя свалилось с плеч генерала.

Кабинет Джэксона был реформирован, и Ван Бюрен отбыл в Лондон в роли посланника при дворе Сент Джеймса,[26] чтобы там выжидать вознаграждение, полученное уже в 1832 году. Кэлхун и президент еще более разошлись во взглядах, процесс ускорился, когда Джэксон обнаружил, что вице-президент вопреки его утверждениям осуждал авантюру генерала во Флориде в 1818 году, и когда Кэлхуну удалось в сенате отклонить подтверждение назначения Ван Бюрена в Лондон. Амос Кэндалл, редактор из пограничного района, входивший одно время в число сторонников Клея, стал четвертым контролером казначейства и главным советником так называемого кухонного кабинета Джэксона. Теперь, когда вокруг Джэксона сплотились верные ему люди и внутриадминистративные проблемы остались позади, он был готов провести в жизнь свою программу.

Джэксон считал, что президент ответствен за защиту «свобод и прав народа и целостности Конституции от сената или палаты представителей или обоих, вместе взятых». И чтобы быть уверенным, что немногие не богатеют за счет многих, — такую мерку обычно использовал Джэксон, прежде чем занять позицию по тому или иному вопросу, — он был готов привести в действие все рычаги, находящиеся в распоряжении власти президента. Он дал понять, что будет без колебаний использовать президентское вето. В 1830 году Джэксон наложил вето на законопроект о дороге Мейсвилл, согласно которому правительственные фонды отводились на строительство дороги, полностью находившейся в границах штата Кентукки. Он мотивировал свой шаг тем, что эта дорога принесет выгоды лишь небольшой части тех, кто оплачивает ее строительство. По таким же мотивам Джэксон выступил против программы Генри Клея «Американская система», предусматривавшей экономическое развитие страны. Он использовал вето чаще, чем любой из его предшественников, и Клей публично сожалел о «концентрации власти в руках одного человека».

Джэксон взял под прицел еще один столп американской системы — Банк Соединенных Штатов. В своем первом ежегодном послании конгрессу президент выразил сомнения относительно конституционности Банка и целесообразности его существования. В тот момент не было необходимости действовать, потому что полномочия Банка истекали лишь в 1836 году. Но уже в 1831 году Джэксон заявил Чарлзу Кэроллу, последнему из оставшихся в живых участнику подписания Декларации независимости, что намерен добиваться своего переизбрания «на принципе заставить Банк замолчать… Никакого Банка, и Джэксон или же Банк, и никакого Джэксона». Его враждебность отражала его убеждение, что Банк сколотил союз между бизнесом и администрацией и в результате немногие выигрывают за счет многих. Президент Банка Николас Биддл пытался в 1830–1831 годах ублажить Джэксона, но его усилия оказались тщетными, и ему пришлось согласиться с тем, чтобы Клей и Уэбстер сделали вопрос о Банке основным на выборах 1832 года.

В июне 1832 года возобновление полномочий Банка прошло через сенат, в июле — через палату представителей. В тот день, когда в доме Биддла шумно праздновали всю ночь победу, Джэксон изучал законопроект вместе с Ван Бюреном, только что вернувшимся из Англии, чтобы в паре с ним баллотироваться на пост вице-президента. «Банк, мистер Ван Бюрен, — сказал президент, — пытается убить меня». Переждав, он уверенно добавил: «Но я убью его».

Через неделю, 10 июля, Джэксон направил свое послание о вето в конгресс: «Приходится сожалеть, что богатые и обладающие властью зачастую используют действия правительства в своих корыстных целях… При любом справедливом правительстве различия в обществе будут существовать, но когда принимаются законы с целью добавить к этим естественным и справедливым преимуществам искусственные, чтобы сделать богатых еще более богатыми, а могущественных наделить еще большей властью, то фермеры, мастеровые и трудящиеся, у которых нет ни времени, ни средств для получения подобных преимуществ, вправе жаловаться на несправедливость своего правительства». Вето президента прошло, несмотря на яростные вопли Биддла и его сторонников. Полномочия Банка не были утверждены, и Банк еще не умер, но прежде чем окончательно разделаться с ним, Джэксону предстояло решить другие вопросы. С момента прихода Джэксона в Белый дом Южная Каролина приносила ему неприятности. Тариф 1828 года, известный как тариф абсурдов, вызвал негодование Юга по той причине, что защита промышленности Севера неизбежно вела к сокращению заморской торговли Юга. Джон Кэлхун написал «Мнение Южной Каролины», включавшее «Протест против тарифа 1828 года и принципы его отмены». Когда другой, столь же ограничительный тариф был принят в 1832 году, законодательное собрание Южной Каролины приняло ордонанс об отмене, объявлявший тариф недействующим, «не связывающим штат, его должностных лиц и граждан».

У Джэксона еще до этого была стычка с Кэлхуном по данному вопросу на обеде в честь Томаса Джефферсона 13 апреля 1830 года. После двадцати четырех заранее подготовленных тостов, главным образом в поддержку Южной Каролины, президент поднялся и стоял молча, ожидая приветствий. Ван Бюрен был настолько возбужден, что вскочил на стул, чтобы лучше видеть.

Джэксон уставился на Кэлхуна и затянул паузу, усиливая драматизм момента. Наконец он поднял бокал: «За наш Союз! Он должен быть сохранен». В напряженной обстановке все поднялись, чтобы выпить, включая и явно потрясенного Кэлхуна. Рука вице-президента тряслась, вино стекало по стенке бокала. Когда был восстановлен порядок и Кэлхуну предложили произнести тост, он остался верен себе: «За Союз, после самой дорогой нам свободы».

Ордонанс Южной Каролины об отмене федерального тарифа и угроза выхода этого штата из Союза представляли очевидный вызов федеральным властям. Джэксон действовал без колебаний. «Ни один штат или штаты не имеют права отколоться… — заявил он, — Поэтому отмена тарифа означает восстание и войну, и другие штаты вправе их подавить». Но в ежегодном послании, 4 декабря 1832 года, он занял более примирительную позицию, предложив в качестве компромисса более низкий таможенный тариф. Джон Куинси Адамс, возвратившийся в Вашингтон в качестве конгрессмена, полагал, что шаг Джэксона — «полная сдача на милость отменивших тариф». Но не прошло и недели, как Джэксон обратился к народу Южной Каролины с прокламацией, прозвучавшей достаточно сильно для Адамса, Уэбстера и других твердых сторонников Союза: «Раскол с помощью вооруженных сил — предательство. Готовы ли вы принять на себя вину?» После этого Джэксон внес в сенат законопроект, дававший президенту полномочия использовать вооруженную силу в поддержку федеральной власти. Он был готов направить армию в Южную Каролину, но его твердость пересилила гордость тех, кто отменял федеральный тариф. Они приняли символический компромиссный тариф, что позволило штату Южная Каролина аннулировать свой ордонанс.

Союз был сохранен, и популярность Джэксона упрочилась. Он как президент и Ван Бюрен в качестве вице-президента выиграли с огромным перевесом выборы 1832 года, и следующей весной Джэксон совершил триумфальную поездку. В Балтиморе, Филадельфии, Нью-Йорке и даже в Новой Англии, где он завоевал престиж благодаря энергичной защите Союза и своим новым, сердечным отношениям с Дэниелем Уэбстером, генерала принимали с теплыми чувствами.

Из-за слабого здоровья и событий вокруг Банка Соединенных Штатов Джэксон прервал свою поездку и вернулся в столицу. Полномочия Банка истекали, а вето президента на возобновление этих полномочий оставалось действенным. Его более консервативные советники, включая Ван Бюрена, считали, что Джэксон сделал достаточно, но более радикально настроенные деятели во главе с Кэндаллом полагали, что правительство должно изъять свои фонды из Банка, поскольку в противном случае Банк сохранит свою платежеспособность. Такая постановка вопроса могла напугать конгресс за судьбу его собственных вкладов, а это могло подтолкнуть голосовать за подтверждение полномочий Банка. Сместив министра финансов Уильяма Дуэйна и заменив его Роджером Таном, который выступал за отзыв государственных вкладов, Джэксон подтвердил, что после 1 октября 1833 года не будет никаких федеральных вкладов в Банк, и издал первое распоряжение об изъятии из Банка правительственных фондов.

Директор Банка Биддл отчаянно сопротивлялся. «Все другие банки и все торговцы могут быть сломлены, — писал он другу, — но Банк Соединенных Штатов не дрогнет». Биддл считал, что он дал нации крепкую валюту, и не хотел, чтобы сделанное им развалилось. Он вознамерился показать силу Банка и вызвать панику на бирже посредством ужесточения кредита, размещения займов, сокращения ставки учета векселей. В какой-то мере он преуспел. Среди разорившихся были самые рьяные сторонники Банка. Наконец в 1834 году Биддл уступил Белому дому и свернул свою ограничительную политику, невольно показав, что принятые им меры были вовсе не нужны. По иронии судьбы, именно в период, когда в 1836 году истекали его полномочия, Банк имел большие возможности для своего расширения.

Победа президента имела неоднозначные последствия. Общественные вклады в Государственные банки, — «банки — любимчики» Джэксона, как называла их оппозиция, — и облегчение условий получения кредита привели к усиленному выпуску бумажных денег. За этим последовала инфляция, и 11 июля 1836 года Джэксон издал циркуляр о звонкой монете, согласно которому в оплату за покупку земли будет приниматься лишь звонкая монета — золото или серебро. В результате инфляция была остановлена, и, как следствие, в 1837 году наступила экономическая депрессия.

В последние дни своего пребывания в Белом доме Джэксону пришлось заниматься сложными международными делами: с 1821 года американские рабовладельцы стали селиться в Техасе. Когда Мексика завоевала независимость, ее правительство объявило Техас штатом, но оставило его открытым для колонизации. Однако 8 апреля 1830 года мексиканцы приняли закон, запретивший рабство на территории Техаса и его дальнейшую колонизацию американцами. Последующие пять лет американские поселенцы прилагали усилия к отделению Техаса от Мексики, и в 1835 году генерал Санта Анна перечеркнул все местные права в штате Техас и переправил через Рио-Гранде шеститысячную армию для борьбы против мятежников. В то время как диктатор-солдат разгромил повстанцев у Аламо, созванный поселенцами конвент объявил 2 марта 1836 года независимость Техаса. Через семь недель Сэм Хьюстон добился изменения военной обстановки и разбил мексиканцев у Сан-Джасинто.

Конгресс принял резолюции, призвавшие к признанию независимости Техаса еще в начале июля 1836 года, но президент колебался. Соединенные Штаты признали Мексиканскую Республику, и Джэксон считал, что он обязан уважать суверенитет мексиканского правительства в том, что формально было внутренней борьбой в Мексике. Кроме того, виги выступили против признания независимости Техаса на том основании, что за этим скрывалась уловка южан расширить границы рабовладения. Джэксон сам владел рабами и не видел ничего плохого в этом институте, но 1836 год был годом выборов: выдвинутый им на роль преемника Мартин Ван Бюрен вступил в борьбу за пост президента, и он, не желая подрывать шансы своего протеже на Севере, допустил, чтобы вопрос о рабстве стал предметом борьбы в ходе кампании. 3 марта 1837 года, после того как Ван Бюрен был избран, президент назначил американского представителя при техасском правительстве Хьюстона, признав тем самым новую республику.

На следующий день истек президентский срок Эндрю Джэксона. За восемь лет он основательно изменил курс американского правительства. У него было множество ошибок, легион предрассудков, его действия определялись в большей степени его личным мнением и инстинктами, чем законами, и тем не менее его воздействие на систему власти в США было таково, что с ним могут сравниться лишь немногие из высших американских политических деятелей.

Джэксон продемонстрировал полный разрыв со своими опытными предшественниками-интеллектуалами. В то время как их протекционистский подход к простому человеку мог казаться устаревшим, их забота о среднем человеке была во многих отношениях большей, чем проявленная Джэксоном. Томас Джефферсон и Джон Куинси Адамс хотели, чтобы все американцы получили образование, а уже затем право участвовать в голосовании; Джэксон довольствовался использованием тех преимуществ, которые давало ему широкое участие в голосовании, и не торопился с образованием народа. Первые шесть президентов желали отмены рабства; большинство из них предпринимали по меньшей мере символические попытки справедливого отношения к индейцам. Джэксон выступал за равенство прежде всего белых.

В оправдание своих действий Джэксон часто ссылался на право, но его позиции строились на его собственных представлениях о праве. Его публичные выступления против Банка Соединенных Штатов пестрели ссылками на конституционность, но, между прочим, в 1819 году Верховный суд подтвердил своим решением полную конституционность Банка. Почти священная концепция Союза была достаточной для оправдания его твердости в отношении требования к Южной Каролине об отмене ее ордонанса,[27] но из-за неприязни к индейцам Джэксон не пошевельнул пальцем, когда Джорджия отменила федеральный договор с ними. На землях Джорджии, гарантированных Соединенными Штатами, индейцы племени чироки старались построить цивилизованное общество, основанное на их народных обычаях, но подтянутое до уровня, сравнимого с американским обществом. Они отказались от войны, сотрудничали с белыми и уже были близки к установлению системы народного самоуправления, когда Джорджия, претендуя на право отменять федеральные законы, приказала чироки уйти с ее территории. Индейцы остались верны власти закона. Вместо того чтобы взяться за оружие, они обратились в верховный суд и выиграли дело. Вновь настаивая на своем праве отменять решения федеральной власти, Джорджия приступила к сгону чироки. И это было в 1832 году, в то самое время, когда Джэксон говорил Южной Каролине, что отмена федерального закона о тарифах — это «предательство».

И тем не менее американцы считают Джэксона великим президентом. Первый глава исполнительной власти, избранный широким голосованием, он настроил против себя конгрессменов и сенаторов, которые служили избранным, тогда как он действовал на благо всех. То, что волновало Джэксона, не было непременно сутью вопроса, а скорее отражало то, как понимает народ данный вопрос. Таким образом, его мудрость совпадала с ощущением масс, его свершения воспринимались как достижения широкой публики. Клинтон Росситер писал: «Столетию трудно вместить более одного такого президента. Он был гигантом с точки зрения влияния на нашу систему… и вторым после Вашингтона по силе воздействия на роль президента».

Джэксону было семьдесят лет, когда он удалился в Эрмитаж — в свой дом в штате Теннесси. К несчастью, расточительность его приемного сына Эндрю-младшего сделала его жизнь в отставке менее спокойной, чем хотелось бы генералу, и ему пришлось тратить много времени, занимаясь проверкой бухгалтерских отчетов в попытке наскрести деньги. Он сохранил интерес к своей партии и влияние на нее, достаточное, чтобы продиктовать выдвижение своего протеже — темной лошадки — Полка на президентских выборах в 1844 году.

Его письмо Полку от 6 июня 1845 года свидетельствует, что его рассудок оставался светлым, но, по наблюдению историка Дж. У. Варда, его плоть от талии вниз настолько ослабела, что он не мог двигаться. 8 июня Джэксон потерял сознание, и ему влили в рот ложку бренди в надежде восстановить его силы. Во второй половине дня Эндрю-младший спросил генерала, узнает ли он его. Джэксон ответил положительно и попросил дать ему очки. Вскоре после этого он угас.

Но джэксоновская эра не оборвалась на этом. В годы между пребыванием на посту президента Старого Гикори и избранием Линкольна оппозиция сумела несколько ослабить авторитет президентской власти, но не смогла воссоздать прежнее положение.[28] С джэксоновской эрой покончил Линкольн. Но даже он был вынужден прибегнуть к идеям Джэксона о роли президента для укрепления собственного авторитета и сохранения целостности Соединенных Штатов.[29]