Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон

Книга третья

Жалостливое блеяние перешло в стон.

Они ускорили шаги, наклоняя тело вперед навстречу ветру, бросавшему на землю большие хлопья снега.

— Как она выскочила из хлева? — Рейчэл повернулась лицом к Эндрю, чтобы ветер не относил в сторону ее слова.

— Не знаю. Джордж и я закрыли все надежно, когда вчера начался снегопад.

Над головой маячили голые ветки тополя. Под деревом на примятом снегу они нашли одну из своих овец, облизывавшую только что родившегося ягненка. Когда Рейчэл и Эндрю подошли к овце, она была совсем слабой и начала коченеть. Эндрю опустился на колени и осмотрел животных.

— Малыш еще жив? — Она опустилась на землю около него, сдвинув назад шерстяной капюшон, чтобы лучше видеть.

— Едва-едва.

— Отнесем поскорее в дом.

Эндрю снял длинное кожаное пальто, надетое поверх куртки из оленьей кожи, расстелил его на снегу и положил ягненка в тепло. Он посмотрел на овцу.

— Мне жалко терять ее, она — упрямая ренегатка — вырвалась с пастбища для случки, а потом сбежала из хлева, чтобы объягниться.

— Не такова ли участь всех ренегатов?

Эндрю встал, держа ягненка в руках:

— Только тех, кто не планирует свой бунт на подходящее время.

Рейчэл побежала впереди, оставляя за собой на снегу след кожаных сапожек. Она крикнула Молл, чтобы та принесла теплого молока и расстелила шерстяное одеяло перед пылающим камином. Молл быстро пришла с кувшином молока.

— Может быть, капнуть немного виски? — спросил Эндрю. Он стряхнул снег со своей охотничьей куртки, наследив на полу.

— Да, в тебя. Будь добра, Молл, налей мистеру Джэксону горячего пунша.

Они сидели молча: Эндрю — в своем большом кресле, подставив подошвы своих сапог к огню, отхлебывая свой напиток, она — у края очага, ее капюшон был откинут в сторону, а широкая юбка смялась под ней. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы влить теплое молоко в рот ягненка. Она поймала пытливый взгляд Эндрю и мягко сказала:

— Всякая жизнь ценна, даже этого случайного ягненка, который не существовал для нас всего несколько минут назад.

Эндрю раскуривал свою трубку, а Рейчэл гладила курчавую белую шерсть ягненка. Когда трубка Эндрю наполовину выгорела, он спокойно сказал:

— Рейчэл, я собираюсь открыть лавку.

Она с удивлением посмотрела на него:

— Лавку? Ты имеешь в виду такую же, как у Ларднера Кларка?..

— Да, только здесь, на нашем участке. Даже в скверную погоду в последние недели почти целая сотня семей проехала через Кумберленд в своих фургонах, и многие из них осели на пути. Они нуждаются в продуктах питания.

Она даже не пыталась скрыть свое удивление:

— Почему же так, Эндрю? Ты — прокурор территории, самый преуспевающий молодой адвокат…

— Потому, что мне нужны наличные деньги! — Его голос звучал громче обычного, поскольку он редко прерывал кого-либо. — Как адвокат я все еще получаю оплату участками земли и скотом. А люди, покупающие в лавке товары, платят наличными, причем в три раза дороже, чем я могу их купить в Филадельфии.

Ягненок зашевелился, Рейчэл осторожно подвинула его так, чтобы он мог положить свою голову между ее грудями.

— Эндрю, когда мы узнаем, что он выживет?

— Он будет жить, если к полуночи встанет на ноги. Итак, что я хочу сделать — это собрать документы на все наши земельные участки — Джон поедет с нами в Филадельфию, — продать их за наличные, а на вырученные средства закупить запасы для лавки. Затем, когда получим реальный доход от лавки, сможем купить еще большие участки земли…

— …Чтобы продать в Филадельфии?

— Да, земельные компании купят все приобретенное нами.

— И так пойдет по кругу?

— Как солнце. Посмотри на своего брата Стокли — он скупил сотни тысяч акров. Рейчэл, здесь будет крупнейший торговый центр Запада, место скопления товаров, поступающих из Филадельфии и из верховьев Миссисипи к Новому Орлеану. Человек, основавший здесь торговый пункт, станет самым богатым на границе.

— Мне трудно представить тебя торговцем, Эндрю. Есть ли у тебя та особая проницательность, которая помогла Ларднеру Кларку стать удачливым торговцем?

Она заметила, что у ягненка при рождении видны лишь нижние зубы, а его глаза — голубоватого цвета под почти закрытыми веками.

— Рано или поздно ты будешь получать столько же денег за свою юридическую практику.

Он нетерпеливо заерзал в кресле, поменяв положение ног, обутых в сапоги:

— Дело не в том, что мне надоело заниматься правом, но мне кажется, что все судебные дела на один манер: спорные права на землю, споры относительно продажи товаров, кто начал ссору, а кто кончил ее. Я никогда не скрывал от тебя, что для меня право было лишь средством…

Из кухни торопливо вышла Молл в сером хлопчатобумажном платье и черном фартуке; ей хотелось узнать, как чувствует себя ягненок. Эндрю подошел к окну, любуясь падающим снегом. Его рыжие волосы блестели, отражая свет камина. Было около четырех часов дня, а за окном уже сгустилась мгла.

— Я все подсчитал. Джон и я имеем вместе около пятидесяти тысяч акров, на мое имя записано около тридцати тысяч. Их цена — десять центов за акр. В Филадельфии я смогу получить за акр примерно доллар. Поездка займет до двух месяцев. На полпути есть дешевая хижина, я могу купить ее за полцены. Две-три поездки в Филадельфию, и потом мы сможем открыть лавки в долине Кумберленда и торговые отделения в Натчезе и Новом Орлеане.

Он шагал по главной комнате взад и вперед, из трубки вылетали россыпи искр, способных пробудить ягненка к жизни.

— Но как же быть с делами, которые ты ведешь, и с работой прокурора?

— Джон завершит дела во время объезда, Сэм в состоянии вести всю переписку в конторе. Что же касается прокурорства, то, ты знаешь, суд не платил мне пять лет, еще с тех пор, как мы стали территорией. Полагаю, что я могу стать должником на одну четверть сессии…

«Странный человек, — подумала она, — у него жажда к приобретению земли, и вместе с тем он может работать пять долгих лет, не получая за это ни цента и храня при этом молчание».

— Это дело нескольких лет, Рейчэл, после этого мы можем стать владельцами большой плантации, о которой я всегда мечтал. Я хочу иметь для тебя самое лучшее в Кумберленде… самое лучшее во всем мире. Тогда мы окажемся на самой вершине. Никто не сможет взобраться выше и напасть на нас.

Она наклонила голову, и ее подбородок коснулся мягкой шерсти на голове ягненка. В течение года с того момента, как они повторно сочетались браком, Рейчэл понимала, что он загорелся решимостью обладать… богатством, властью. «Чем выше он взбирается, — думала она, — тем прочнее ему кажется его положение». Для нее же самой требовалось уединение, ибо ей было важно жить, не попадая в фокус чужих глаз, не становясь объектом подслушивания и притчей во языцех. Она хотела не то чтобы замкнуться, а чтобы никто не врывался в ее мир без ее согласия. Это желание было намного сильнее, чем тяга к пище, воде, сну и даже смеху.

Они были счастливы в Поплар-Гроув, пока… не пришли те известия из Харродсбурга. В течение первых двух лет Эндрю был доволен: земля хорошо плодоносила, они жили в достатке за счет того, что она давала, во всяком случае не лучше и не хуже, чем двадцать соседей в округе. Люди все еще называли их участок поместьем Джона Донельсона, и это давало дополнительную защиту от сплетен… а тем временем люди забудут, она и Эндрю упрочат свое положение. Однако то, что создавало ей уют и защиту, раздражало Эндрю и становилось все более неприемлемым для него. «Странно, — думала она, — но необходимость пройти вторую церемонию не повлияла ни на кого, кроме Эндрю и меня. Мысль об этом будет все время возбуждать его. Если я буду стараться поступать так, чтобы он казался неприметным, какой хотела бы быть я, это убьет его».

Она подняла голову. Ее голос звучал звонко.

— Уверена, дело с лавкой пойдет успешно, Эндрю; я буду тебе всячески помогать.

Она почувствовала слабое движение у себя на груди. Ягненок поднял голову, задергал тонкими ножками.

— Посмотри, дорогой, у него открылись глаза.

Ягненок проблеял, и его тельце затряслось.

— Теперь, дорогая, ты можешь поставить его на ноги, — сказал Эндрю. — Он хочет бегать.

Она осторожно опустила ягненка на пол около своей юбки. Некоторое время он стоял неуверенно, покачиваясь на слабых ножках, огляделся вокруг и отпрянул в испуге от огня. Потом побежал в другой конец хижины и снова к ногам Рейчэл.

Рейчэл редко покидала Поплар-Гроув, и то лишь для коротких поездок в Нашвилл. У нее развилось шестое чувство, и с первого взгляда она могла сказать, занимает ли мысли людей ее история настолько сильно, что это видно по их глазам. Ее страшили косые взгляды, глухие пересуды, пересказы случившегося и всякое иное вмешательство в ее личную жизнь. Она избегала встреч с незнакомыми, даже если это происходило дома у ее сестер и она знала, что эти люди были друзьями семьи. Она утеряла способность уверенно смотреть в глаза другим, даже при малейшем намеке на любопытство или сомнение она отводила взор со смущением и болью. Чувство полной безопасности появлялось у нее лишь дома, на своем участке. Она с радостью принимала гостей у себя, ибо понимала: тот, кто способен отважиться на длительную поездку, не может не быть другом без камня за пазухой, радушным и искренним. Ведь только доброжелательные люди готовы сесть за ваш стол, верно?

Ей нужно было сохранять спокойствие, несмотря на то что от Эндрю приходили огорчительные известия. Из-за депрессии, охватившей Восток, договоренности, согласованные перепиской, сорвались ко времени приезда Эндрю в Филадельфию. Он был вынужден снизить цену за акр земли с одного доллара до двадцати центов, и тем не менее покупателей не было. К концу третьей недели разочарований он писал:

Сэмюэл и Джон Овертон часто наведывались в Поплар-Гроув к ней на ужин. Недавно Джон переехал в собственную хижину, которую он назвал Травелерс-Рест (Отдых путешественника), находившуюся в пяти милях к югу от Нашвилла. Он прочитал письмо Эндрю без очков, потом надел очки, чтобы лучше увидеть то, над чем следует подумать.

— Я говорил ему, что мы должны придерживать нашу землю и продавать ее участок за участком новым поселенцам, — сказал Джон. — Но он так торопился поехать в Филадельфию…

В отсутствие мужа она жила в подвешенном состоянии, стараясь заполнить каждый час бесконечными заботами: занималась шитьем детского белья для нового потомства, которого ждали Джонни и Мэри, вязанием зимних носков из грубой шерсти, шитьем одежды для себя на случай выездов на лошади и тонкой льняной рубашки для Эндрю, отделанной плиссировкой на груди… она берегла свои чувства до его возвращения. Экспедиция Никаджака отогнала враждебные индейские племена, и впервые после приезда в Кумберленд она могла обходить поля, не опасаясь нападения, могла сажать розы и овощи за домом. Ее любимец — ягненок всегда был около нее. В первый солнечный день апреля она приказала рабам вспахать и засеять поле. Перешагивая через борозды в своих высоких сапожках и тяжелой юбке из грубой хлопчатобумажной ткани, она следила за их работой. Широкая шляпа защищала ее лицо от жгучих лучей жаркого солнца. К середине мая в бороздах проклюнулись молодые поросли, а овцы, коровы и лошади дали новый приплод. Урожай обещал быть хорошим, живности было вполне достаточно, чтобы сделать запасы мяса, сала, шерсти и кожи. Она чувствовала себя помолодевшей, полной жизненных сил и готовой стать матерью: по ночам ее лоно жаждало мужа и ребенка, которого она хотела бы выносить.

Она ожидала, что Эндрю приедет недовольный и расстроенный. Но то, каким она его увидела, выходя из хлева в жаркий, обжигающий июньский день, превзошло все самые неприятные предположения. Он сидел понурый в седле на лошади, остановившейся перед хижиной. Это был совсем другой человек, а не тот, что уехал три с половиной месяца назад, полный надежд. Его глаза ввалились в глазницы, щеки впали и посерели, измятая коричневая одежда висела на исхудавшем теле, как на огородном чучеле.

Рейчэл отвела его в дом, позаботилась, чтобы он как следует вымылся горячей водой с мылом, затем натянула на него чистую белую льняную ночную рубаху и уложила в постель. Эндрю немного поел, пожал ей руку, а затем провалился от усталости в сон. Она закрыла ставни медвежьей шкурой, надежно защищавшей от солнечного света, и тихо затворила дверь.

Когда он проснулся, он тотчас же позвал ее.

— Сейчас я сильнее тебя, — решительно ответила она. Рейчэл стояла, уперев руки в бока, на ней был запачканный соком ягод фартук, ее карие глаза светились счастьем, что он наконец дома. — Тебе придется побыть в постели несколько дней.

Когда они совершили вдвоем первую прогулку по полям к реке, Эндрю был доволен увиденным:

— Ты великолепная хозяйка, дорогая, ты сделала работу лучше меня.

Они спустились к воде. Рейчэл сняла мокасины и побродила вдоль берега, подняв юбку выше колен. Эндрю поймал пескаря и рассказал, что произошло в Филадельфии. Он собирался уже покинуть город, не продав ни клочка земли, и, следовательно, без товаров для лавки, которую хотел открыть. И тут накануне поражения ему удалось продать участки бывшему нашвиллскому адвокату Дэвиду Аллисону, приехавшему на Восток и разбогатевшему на перепродаже западных земель.

— Единственное осложнение заключалось в том, что я должен был получить личную расписку у Аллисона. Мы пошли в компанию Микера и Кохрана, где я приобрел товаров на четыре тысячи восемьсот долларов, потом Аллисон повел меня в фирму Эванса и компании, где мне продали товаров на тысячу шестьсот долларов в счет того, что был должен мне Аллисон.

Самое большое его возбуждение, как оказалось, было связано с тем, что на пути из Филадельфии он набрал пачку книг — произведения графа Мориса де Сакса[5] «Мемуары о военном искусстве», Фредерика Уильяма фон Штейбена «Правила порядка и дисциплины войск Соединенных Штатов» и книгу Вергетиуса «О короле войны», считавшуюся своего рода военной библией.

— Между прочим, любимая, я не говорил тебе, — сказал он вполголоса, — что намерен стать генерал-майором нашей милиции.

Она откинула назад голову, рассмеялась от всей души, вытащила заколки из своих темных волос, рассыпавшихся по ее плечам. Она обняла его за шею и, притянув к себе, поцеловала.

— Что? Твой смех — неверие?

— Нет, генерал Джэксон, это выражение радости. Теперь я знаю, что тебе вновь хорошо.

4 июля до наступления жары они проехали верхом до старой бревенчатой хижины, которую Эндрю купил как помещение для лавки. Внутри было сумрачно, крохотные оконца едва пропускали свет, стены были закопчены, повсюду висела паутина, все было покрыто пылью и пеплом. Стены были забрызганы салом, стекавшим со свечей.

Рейчэл скорчила гримасу:

— Я приглашу сегодня в полдень Джорджа с ведром щелока, а также попрошу прорезать более широкие окна. Кстати, кто будет продавать твои товары? Разумеется, ты не собираешься стоять за этим прилавком?

— Для меня нет проблемы. Мне нравится, когда товар и деньги меняют владельцев. Но я должен в сентябре поехать на окружную сессию суда, и, если, по подсчетам губернатора Блаунта, население превысит шестьдесят тысяч, мы проведем конституционный конвент[6] и преобразуемся в штат.

Она услышала нотку желания в его голосе.

— Видимо, мы думаем получить голоса шестидесяти тысяч человек? И даже, очевидно, больше, если есть желание участвовать в съезде. Я не знала, что у тебя появился интерес к политике.

— Отвечая на ваши вопросы, мадам, в обратной последовательности, скажу: утверждение независимого статуса этой территории — вовсе не политика, мы должны стать штатом, чтобы получить представительство в конгрессе. Если бы вы видели набобов в Филадельфии в шелковых зеленых бриджах и напудренных париках… для меня трудно понять, почему эти аристократы порвали с Англией, когда всю свою жизнь они подражают во всем британцам.

— Но, Эндрю…

Он улыбнулся:

— Хорошо. Сегодня я не стану сражаться с ними. Отвечая на твои другие вопросы, скажу, что надеюсь быть выбранным в конвент. Губернатор Блаунт сказал мне в Ноксвилле, что включит мое имя в список. У меня много идей относительно того, как устроить новый штат… Что касается населения… — он усмехнулся, — то на этой территории нет такого гражданина-злоумышленника, который не был бы готов проголосовать по меньшей мере три раза.

1 августа Сэмюэл, доставивший товары Эндрю на плоскодонке из Лаймстауна, Кентукки, прибыл в Нашвилл. Потребовалось несколько дней, чтобы разложить товары по полкам: гвозди, топоры, кухонную утварь, рулоны нанки, полосатого ситца, несколько рулонов сатина и кружев, туфли, шляпы, писчебумажные товары, перец, табак. Через три недели они нанесли визит в поместье Джона Овертона Травелерс-Рест и осмотрели посаженный им молодой яблоневый и абрикосовый сад. Затем прибыл Сэмюэл с письмом для Эндрю, которое было доставлено с попутчиком из Филадельфии. Оно было с пометкой: «Важное».

Послание было коротким, но по тому, как отливала кровь от лица Эндрю, Рейчэл поняла, что письмо может иметь большие последствия.

Он поднял глаза и на мгновение непроизвольно открыл рот:

— Это от Микера и Кохрана из Филадельфии. Дэвид Аллисон попал в беду. Его расписки… «срок которых истекает, оплачиваются нерегулярно или вообще не оплачиваются. Пользуемся представившейся возможностью известить вас, что у нас мало или вообще нет надежд на выплату с его стороны, и мы должны получить деньги от вас по истечении срока векселя».

Она стояла на тропинке сада, вслушиваясь одновременно в тихую беседу трех мужчин и в то, что звучало внутри ее головы. Эндрю задолжал Микеру и Кохрану четыре тысячи восемьсот долларов, половину которых он должен выплатить 1 декабря. Смогут ли они продать достаточно скота, чтобы получить наличные?

— Я так или иначе найду покупателей, — заявил мрачно Эндрю.

— Ты не сможешь, во всей Кумберлендской долине нет такой наличности, — сказал Джон.

— Я виноват во всем, Джон. Обещаю, что ты не потерпишь убытка.

Рейчэл видела, что Джон Овертон тщательно обдумывает обещание.

— То, что нам удастся получить от Аллисона, мы разделим пополам. Деньги могут задушить дружбу быстрее, чем медведь гризли.

Рейчэл была огорчена не потерей денег, которые можно вновь набрать, а переживаниями Эндрю. Это было ударом для его гордости: его обвели вокруг пальца, его мнение оказалось ошибочным, его оборотный капитал испарился. Он был не из тех людей, кто сожалеет о содеянном, но куда он направит свои усилия, чтобы достигнуть того уровня богатства, который, казалось, был его первейшей целью?

По извилистой тропе они приехали к вершине холма Хантерз-Хилл, самого высокого в окрестностях, возвышающегося над реками Кумберленд и Стоун. Примерно в полдень они добрались до вершины. Эндрю разложил одеяло с подветренной стороны. Они слышали, как шуршали над ними сдуваемые ветром последние осенние листья.

— Надо было бы взять ягненка с собой, — сказала Рейчэл. — Он попрыгал бы здесь с удовольствием.

— Ты готова прыгать каждый раз, когда выводишь его из дома. Видимо, забываешь, что ягненок стал уже овцой. Однажды он перепрыгнет забор и присоединится к своему брату.

— Ты мог бы составить шутку, заменив несколько букв, чтобы получился баран.

После завтрака они растянулись на одеяле, ее голова удобно лежала на его плече. Он запахнул концы одеяла для тепла и заговорил в легком, шутливом тоне:

— Я привез тебя сюда под ложным предлогом. Я не рвался на пикник, которым увлек тебя.

— Ох!

— У меня есть что рассказать тебе, и, надеюсь, ты почувствуешь себя на вершине мира, услышав мое сообщение.

— Если ты на вершине мира…

— Спасибо. — Он смолк, а затем сказал: — Я продал лавку.

— За достаточно большую сумму, чтобы покрыть счет от Микера и Кохрана?

— Нет. Здесь ни у кого нет такой наличности, чтобы купить. Элия Робертсон платит мне тридцатью тремя тысячами акров земли, по четверти доллара за акр. Филадельфийцы предоставляют мне время для продажи. Мы неплохо выйдем из положения, когда я продам землю. Мне не нравится провал, как любому другому. Но я многому научился и не повторю сделанных ошибок…

Он лежал спокойно, посмотрел на нее, откинул волосы с ее лба и провел пальцем по дуге ее бровей. Затем сказал:

— Вчера губернатор Блаунт прислал мне сообщение, что подсчет населения закончен. Он хочет, чтобы я помог составить новую конституцию…

Она подумала: «Ради этого он привез меня сюда».

— Хорошо. Ты поможешь основать штат, о котором мечтал отец, когда перевез нас в Кумберленд. Мне хотелось бы видеть тебя на съезде выступающим перед всеми…

— Тогда заметано. Ты поедешь со мной.

Она поднялась с одеяла, прошлась немного, вглядываясь вниз, — на дым, поднимавшийся от горевшего хвороста, на заборы и рощи, на ручьи и деревья, освещенные солнцем.

— О, я не имела в виду лицезреть тебя в натуре. Я понимала так, что прочитаю отчет в газете «Интеллидженсер» и представлю себе, как ты стоишь на трибуне.

Она не слышала, как он подошел к ней сзади.

— Превосходный вид, не правда ли? — спросил он.

— Самый красивый из тех, что мне доводилось видеть.

— Ты можешь чувствовать себя счастливой здесь?

— Жить выше всей той… борьбы… что идет там, внизу.

— Этими своими словами ты сняла камень с моей груди.

Она быстро повернулась:

— Эндрю, что это значит?

— Моя дорогая, ты провела пикник на собственном участке. Я купил Хантерз-Хилл.

— Но как ты сумел? Нас ведь обобрали…

— Я намерен построить тебе самый лучший дом во всем новом штате, Рейчэл. Это будет первый в долине Кумберленда дом из бруса. В Филадельфии я купил гвозди и стекло и запрятал их. Подождем, пока ты не увидишь мебель: прекрасные диваны, столы из орехового дерева, французские обои…

— На какие средства, дорогой? Мы только что потерпели крах со своим первым предприятием. Ты говоришь, что новая земля стоит двадцать пять центов за акр, но ты можешь получить всего лишь десять или пять центов.

Взволнованный, он возвышался над ней, как стройный кипарис:

— Ну, дорогая, настало время осмелиться поднять себя наверх, и именно в момент неудачи, когда люди думают, что ты скатываешься вниз. В таких условиях мы сами и только сами можем изменить тенденцию! Нужно найти самую высокую вершину на местности, взобраться на нее и объявить ее своей. Тогда люди будут смотреть на тебя на вершине Хантерз-Хилл в превосходном доме снизу вверх. Рейчэл, весь мир придет к твоим дверям…

Она взяла его руку:

— Что бы ты ни захотел, Эндрю, я знаю, ты можешь сделать.

За день до отъезда на конституционный конвент в Ноксвилл Эндрю сказал, что публикует извещение, объявляющее о продаже поместья Поплар-Гроув.

— Ой, Эндрю, разве мы должны продавать поместье?

Эти слова вырвались у нее невольно. Они прожили в Поплар-Гроув почти четыре года, и женщина не расстается так легко, как мужчина, с домом и счастливыми воспоминаниями. Она тихо добавила:

— Не могли бы мы просто отдать дом в аренду, например, Сэмюэлю? Он вот-вот сделает предложение Полли Смит.

— Нам нужны наличные средства, чтобы нарезать брусья на лесопилке, оплатить труд, а там не принимают расписок.

Эндрю наставлял ее, как получше представить поместье. Первые одна-две семьи возможных покупателей не вызвали каких-либо осложнений, их привели друзья, и встречу можно было воспринять, как светский визит. Но к середине января к дому стали подъезжать совершенно незнакомые люди в фургонах, с большеглазыми детьми, пытливо выглядывавшими из-за брезента, а их отцы спрашивали, восседая на передней скамье фургона:

— Вы миз Джэксон, мэм? Говорят, что этот дом продается. Мы ищем сейчас такого рода место.

После таких разговоров Рейчэл сложила свои вещи и перебралась в дом матери.

— Разве вы хотите, чтобы поместье плохо выглядело, миз Рейчэл? — спросила Молл. — Джордж и я, мы можем свалить всю мебель в кучу…

— Но как мы сможем сделать эту плодородную землю и тучных животных плохими? — ядовито спросил Джордж.

К своему удивлению, Рейчэл рассмеялась впервые за много дней. Когда она переехала в поместье Донельсонов, то почувствовала себя лучше, поскольку там всегда бурлила жизнь. Медлительный в разговоре, осторожный Уильям влюбился в молодую Чэрити Дикинсон и ухаживал за ней, неожиданно усвоив порывистые движения и скороговорку семнадцатилетнего парня. Еще не действовала регулярная почтовая служба, которая связывала бы с Ноксвиллем, но постоянный поток путешественников приносил каждый день известия. Эндрю и судья Макнейри были выбраны делегатами, призванными помочь в разработке управления, и Эндрю работал по четырнадцать часов в сутки, составляя то, что он называл джефферсоновской конституцией:[7] две палаты в законодательном собрании вместо одной; право всех мужчин принимать участие в голосовании после проживания на территории штата в течение шести месяцев; право быть выбранным в законодательное собрание дает владение двумя сотнями акров земли. Рейчэл прочитала газетный отчет о речи Эндрю, когда было внесено предложение назвать новый штат именем Джорджа Вашингтона или Бенджамина Франклина:

Она возвратилась в Поплар-Гроув за день до приезда Эндрю.

— Я вижу, что ты измотала себя, стараясь продать Поплар-Гроув до моего приезда, — заметил он.

— Надеюсь, что это поместье ненавистно всем.

— Тщетная надежда. Я нашел покупателя, это твой брат Александр. Я встретился с ним в Ноксвилле. Он платит пятьсот тридцать фунтов… наличными; этого достаточно, чтобы заказать брусья и купить другие предметы, за которые требуют деньги на бочку, и начать строительство в Хантерз-Хилл.

Провести с ними вечер приехал Джон Овертон.

— Должен ли я называть тебя теперь конгрессменом? — спросил он.

— Конгрессменом! У меня нет интереса к политике.

— Тогда ты должен отложить военные книги в сторону, генерал, потому что, очевидно, не интересуешься также и милицией. Эта вооруженная сила испарится, если конгресс не оплатит тысячу долларов, потраченных на экспедицию Никаджака.

Эндрю покачал в отчаянии головой:

— Ну, вот отменное поручение! Военный департамент запретил нам принимать участие в этой экспедиции против индейцев. Генерал Робертсон был вынужден подать в отставку из-за своего спора с военным министром Пикерингом по поводу проведенных нами сражений. Федеральное правительство объявило всю экспедицию незаконной, пустой, ничтожной… а теперь все хотят, чтобы я выбил от конгресса оплату этой экспедиции!

Рейчэл убедилась, что предсказания Эндрю относительно Хантерз-Хилл оказались здравыми. Едва Эндрю начал строительство дома, как оно привлекло визитеров со всего Кумберленда, и люди заговорили о его выдающихся достижениях. Он ответил на такую похвалу скупкой земельных участков в масштабах, превосходивших все прежнее. Каждый день он приносил домой документ, подтверждавший право на землю: 11 марта — на тысячу акров за двести пятьдесят долларов; 18 апреля — еще пять тысяч акров за четыреста долларов; 19 апреля — участок за двадцать центов за акр; 9 мая — три отдельные покупки — две тысячи пятьсот акров за две тысячи долларов, три тысячи акров за три тысячи долларов, тысяча акров за одну тысячу долларов; 14 мая — пять тысяч акров…

Подсчитав по записям, она обнаружила, что он купил около двадцати шести тысяч акров и израсходовал шестнадцать тысяч долларов… а все оплачивалось личными расписками. Иногда он продавал землю; в своем сейфе Рейчэл хранила расписки примерно дюжины жителей Кумберленда. Кредит каждого человека хорош в той мере, в какой хороша его репутация, но стоит человеку или репутации упасть, и вся структура развалится. Рейчэл была убеждена, что все это — азартная игра скорее ради забавы и удовольствия, чем ради выгоды.

Но мысль о забаве и удовольствии исчезла, когда она узнала, что Эндрю обдумывает вопрос о приобретении участка, на котором она жила с Льюисом Робардсом. Этот участок, бывший частью Кловер-Боттом, Льюис продал мистеру Шэннону, а тот теперь предложил его Эндрю. Она была поражена, насколько ей хочется владеть вновь этой землей.

— Поля ни при чем… и они плодородны, — сказал Джон Овертон (в последний момент Эндрю, чувствуя, что он не в состоянии произнести имя Робардса, попросил Джона обсудить вопрос о покупке с Рейчэл). — Участок примыкает к Хантерз-Хилл. Он ничем не будет выделяться среди других.

— Ты считаешь, что я должна одобрить покупку? — спросила она, с таким напряжением проглотив комок, застрявший в горле, что звук нарушил установившуюся на момент тишину.

— Нет… Но вопрос можно поставить, не так ли?

— Понимаю. — Она моргнула несколько раз, словно на ресницы попала паутина. — Хорошо, я поборю это чувство. Мы пропашем борозды от Хантерз-Хилл до реки.

Как только распространился слух, что семья Джэксон купила бывший участок Робардса, добавив его к своим владениям, в долине Кумберленда начались споры. Рейчэл не ожидала, что покупка может вызвать такую реакцию: люди занимали противоположные позиции и своими разговорами сделали достоянием новых поселенцев сплетни о деле Робардса — Джэксона. Она уверила себя, что ей удалось замкнуться, держаться в стороне, ныне же вновь она оказалась в центре дискуссии, ее прошлое было вновь извлечено на божий свет, и к тому же в искаженном виде. Насколько она могла выяснить, половина людей осуждала Джэксона за неудачное решение: участок может принести лишь неприятности; другая половина осуждала их за дурной вкус, за желание показать миру, что они взяли верх над Льюисом Робардсом и тем самым символически унизили его.

Но она не представляла, сколь остры споры, пока не узнала, что Джон Овертон, ненавидевший любую форму физического насилия, оказался вовлеченным в драку в Нашвилле и ему подбили глаз. Когда он пришел к Джэксонам по срочной просьбе Рейчэл, веко правого глаза все еще носило на себе следы удара, а переносица побаливала даже от очков.

— Впервые в своей жизни я пытался сбить с ног человека, — скромно признался он. — Разумеется, я допустил огромный промах.

— Не знаю, должна ли я испытывать стыд или гордиться тобой. — Затем, потеряв чувство юмора, она крикнула: — Ой, Джон, как долго будет все это продолжаться? Прошло пять лет со времени нашей первой свадьбы с Эндрю и три года со времени… этого развода.

— Не знаю, — мрачно ответил он. — Я думал, что уже прошло столько времени и Эндрю стал таким важным лицом в штате, что дело должно быть давно забыто.

— Но его никогда не забудут, разве не так?

Они переехали в Хантерз-Хилл к концу мая во вторник. Именно в этот день недели Эндрю любил начинать новые предприятия. Рейчэл дом показался огромным. Гостиная и столовая располагались по обе стороны прихожей, а кухня Молл — налево от въездных ворот во дворик. Гостиная была обставлена мебелью, отобранной Эндрю в Филадельфии, — диван и обитые камчатным полотном с цветным орнаментом стулья, на полу лежал персидский ковер XVI века. Эндрю купил его на аукционе при распродаже одного поместья.

За двумя комнатами по фасаду находились совершенно пустая музыкальная комната и кабинет Эндрю, в который он поставил, священнодействуя, широкий письменный стол из орехового дерева, а потом навесил книжные полки на стену с камином. Он отвел четыре больших выдвижных ящика для своих бумаг, а Рейчэл выделил восемь ящичков с бронзовыми ручками для семейных счетов и бухгалтерского учета. На втором этаже располагались четыре спальни как раз над четырьмя комнатами. Но только их спальня была обставлена мебелью, включая кровать с четырьмя колонками, привезенной из Поплар-Гроув. Наполовину обставленные комнаты создавали чувство пустоты. Если небольшие хижины в Поплар-Гроув казались ей родными, защищали ее, то огромные просторы Хантерз-Хилл, напротив, открывали ее со всех сторон. Ее муж считал, что высокое расположение Хантерз-Хилл обеспечивает господство и силу, она же чувствовала, что это делает их более уязвимыми.

Это лето Эндрю провел в поле, выращивая первый скромный урожай. 30 июля законодательное собрание Теннесси проголосовало за выплату ему задолженности — пятилетней заработной платы прокурора. Эти деньги он потратил на постройку дороги вверх на холм к входной двери, в то время как Рейчэл наблюдала за строительством молочной хижины, коптильни, склада, конюшни и бревенчатых хижин для негритянских семейств.

— Наши неприятности кончаются, — заявил он удовлетворенно. — Кажется, могу вернуться в Филадельфию.

Рейчэл была ненавистна сама мысль о новой разлуке, но она не выдала своих чувств:

— Ты на самом деле хочешь стать нашим первым конгрессменом, не так ли?

— Я могу сделать много, — парировал он. — Джон был прав относительно денег на экспедицию Никаджака. Если мне удастся добиться от конгресса выделения соответствующего фонда… и если я смогу получить от Аллисона мои собственные деньги, их хватит, чтобы купить товары для новой лавки…

Она посмотрела на него со страхом в глазах:

— Эндрю, ты станешь самым занятым представителем в Филадельфии.

«Чем могла бы заполнить бездетная женщина комнаты такого большого дома?» — спрашивала Рейчэл самое себя. Это был первый год со времени их брака, когда в Рождественские праздники она и Эндрю оказались порознь, поскольку он был избран в конгресс и уехал в ноябре в Филадельфию. Желая оживить дом голосами, смехом, приятными воспоминаниями, она устроила предрождественский семейный обед, пригласив Мэри и Джона Кэффрей с их выводком — дюжиной детишек; Катерину и Томаса Хатчингс с девятью отпрысками; Джейн и Роберта Хейс с четырьмя детьми; Джона и Мэри с их восьмеркой, причем последнему исполнился всего месяц; Стокли, Левена и Александра, а также Северна, все еще ходивших в холостяках; только что сочетавшихся браком Уильяма и Чэрити; Сэмюэля и Полли Смит; Джона Овертона и его мать.

По сути дела это была вечеринка главным образом для детей, и поэтому Рейчэл не пожалела кристаллического сахара. Два огромных стола были заставлены тарелками с засахаренными и маринованными фруктами, солеными орешками, мармеладом, медом и желе, яблочным муссом и различными пирогами с грушевой и айвовой начинкой. Для каждой племянницы и племянника были приготовлены подарки: ленты, конфеты, перчатки, тряпичные куклы, инструменты для вышивки — для девочек, ножи, охотничьи подсумки, мокасины, охотничьи рубашки — для мальчиков. Каждый ребенок подбегал к тетушке Рейчэл, чтобы поцеловать ее. При виде детей, которых она тоже хотела подарить миру, она прослезилась от обиды. Когда семьи укутали своих малышей, посадили в коляски и подвязали к седлам иногда так, что за седлом отца висела целая четверка, она вновь осталась одна.

Она лежала с открытыми глазами на кровати с пологами, опущенными со всех четырех сторон и создававшими ей теплое, уютное гнездышко. Погода была промозглой, а ветер пронизывающим, он дул во все щели дома, даже через закрытую дверь ее спальни и, казалось, через одеяло. Уставшая после большого приема гостей, в подавленном настроении она прислушивалась, как под ударами ветра потрескивает дом, и раздумывала о том, что ее ждет в предстоящем месяце. Все законы логики и необходимость вынуждали ее согласиться с тем, что Эндрю должен поехать на Восток, на заседания конгресса, но в ледяной до дрожи одинокой ночи она понимала, что, чем больше из старых дел ему удастся уладить, тем свободнее он станет для новых начинаний. Все его сбережения, накопленные за восемь лет, развеялись как дым, когда обесценились бумаги Дэвида Аллисона; все его усилия и доходы от лавки были сведены к нулю, когда он оказался вынужденным поспешно продать ее; и только сегодня она узнала, что документ Блаунта, в обмен на который он выторговал тридцать три тысячи акров земли, практически потерял свою цену по той причине, что Банк Англии приостановил выплаты и вверг тем самым Восток в панику. Из письма Эндрю она не могла понять, что больше обозлило его — потеря денег или же тот факт, что Америка все еще под контролем Банка Англии. В канун Рождества она думала: «Вот он находится на чужом постоялом дворе или в пансионате, их разделяют тысячи миль и недели трудного путешествия… и ради чего?»

Заря еще не занялась, через окна проникал лишь сероватый свет. Она выбралась из постели, подошла к шкафу и взяла голубой шелковый халат, купленный для нее Эндрю в Натчезе. На ощупь шелк был ледяным. Она прошла по коридору к боковой двери и остановилась около нее. На востоке заалела заря, и она увидела, что внизу река покрылась льдом, впервые с того времени, когда Донельсоны отправились на Запад на «Адвенчере». Она прошла в кухню, где Джордж оставил в очаге горящие угли. Рейчэл вскипятила воду в чугунке для кофе и выпила горячий напиток. Тепло сняло напряжение. Она вернулась в спальню, нырнула в постель и сразу же заснула.

Ее разбудил шум около дома. Через заиндевевшее окно она увидела, что все население Хантерз-Хилл собралось вокруг лакированной черной кареты с красными колесами, запряженной парой серых лошадей.

Рейчэл быстро оделась и спустилась к парадной двери. Идя к карете, она увидела, что в ней никого нет, а потом ей бросилась в глаза блестящая красная монограмма «Р. Дж.» на дверце экипажа. Джордж открыл дверцу и с поклоном пригласил Рейчэл подняться внутрь. Она поставила ногу на небольшую железную опору, и Джордж захлопнул за ней дверцу. Только теперь Рейчэл догадалась, что Эндрю заказал карету для нее и сделал так, чтобы карету пригнали в день Рождества. Она вспомнила, как он нуждался в наличных средствах накануне отъезда в Филадельфию, как он манипулировал земельными участками и ценными бумагами, и все же в рождественский день он думал только о ней.

На глаза набежали слезы. Она сидела, ощущая тепло и уверенность, словно он сидел рядом с ней, крепко обнимая ее за плечи. Как могла она допустить слабость — пока она любит своего мужа, а он любит ее, они неразлучны. Любовь — это прочный мост, пересекающий скованную льдом реку и остановившееся время. Она позволяет мужчине и женщине шагать рука об руку и по залитому солнцем полю, если даже их разделяют тысячи миль, и по заснеженному полю под свинцовым небом.

В своем очередном письме Эндрю рассказал, что, едва прибыв в Филадельфию, он заказал у портного сюртук с фалдами и бриджи:

Она представила себе, какое раздражение вызвало это у него, ибо его манеры были неподдельно вежливыми. Вспоминая друзей отца из виргинского Бургесса, она была убеждена, что манеры Эндрю были столь же джентльменские, как и у тех друзей.

К тому же его первый шаг в конгрессе вызвал антагонизм не только у значительной части законодателей, но и у жителей Теннесси. Об этом она узнала, когда в воскресенье поехала к матери на обед: входя в большую комнату, она успела услышать несколько фраз, повисших в воздухе, подобно шерстинкам неоконченного вязания. Она сказала безразличным тоном:

— Очень хорошо, мой муж сделал что-то не по вашему вкусу? Оставим это в стороне и не станем портить воскресный обед мамы.

— Не оставим, — возразила Джейн. — Ведь ты не отвечаешь за политические взгляды своего мужа.

— Дорогая Джейн, я получу газеты завтра.

Сэмюэл поднял голову:

— Ты помнишь прощальную речь президента Вашингтона[8] в конгрессе? Палата подготовила в ответ пространный панегирик. Эндрю проголосовал против него, заявив, что предлагается бездумное одобрение, а между тем некоторые акты Вашингтона подлежат критике…

Она окинула взором комнату:

— Есть ли у кого-нибудь письмо?

Роберт Хейс вытащил из кармана бумагу и прочитал:

— Полагаю, что он вправе так сильно ненавидеть Англию, когда он здесь, дома, — прокомментировал Уильям, — но он не имеет права представлять дело так, будто все в Теннесси думают подобным же образом. Если он не проявит осторожность, то впутает нас в войну с англичанами.

Джейн взяла письмо из рук мужа и протянула его Рейчэл, сказав:

— Последний абзац — для тебя.

Глаза Рейчэл быстро пробежали по заключительным строчкам письма:

Она улыбнулась и вернула письмо.

Во второй половине января морозы усилились, и однажды утром, выйдя на улицу, она увидела, что почва замерзла и ее цветы и молодые саженцы вымерзли. Молл не появилась к завтраку. Рейчэл понимала, что Молл чувствует себя очень плохо и поэтому осталась в своей хижине. Джордж был также болен. Рейчэл положила руку на лоб Молл:

— У тебя жар.

Молл приподнялась в постели, ее зубы стучали:

— Сэмпсон и Сильви также лежат в постели, и Винни, и Джеймс, и их Орейндж. Наверное, это инфлюэнца.

Рейчэл обошла быстро хижины. Свирепствовала эпидемия гриппа. Среди взрослых болезни избежала всего одна семья и племянница Молл — Митти. Рейчэл послала их в главный дом за одеялами, заставила наносить дров в хижины и сложить их около очагов, а затем направила одного молодого парня в Нашвилл за доктором. Сама же пошла в кухню, приготовила отвар из трав и корня просвирника, который ее мать использовала как лекарство против гриппа. Она и Митти обошли хижины с теплым напитком, заставляя больных выпить его.

Следующую неделю она день и ночь ухаживала за больными. Она всегда уважала Эндрю за его отношение к «черной семье». Она ни разу не видела, чтобы он не разрешил негру навестить друзей, он не ограничивал их в продовольствии и топливе, отказывался разделять семьи, предоставил им собственные кухни.

— Я не могу быть столь же беспечной, как ты, Эндрю, — заявила она однажды мужу. — Ты ответствен только перед собой, но, когда ты уезжаешь и даешь мне задание, я отвечаю перед тобой.

— Я думаю, что они понимают это, — ответил Эндрю, — во всяком случае они делают больше для тебя, чем для меня.

Едва она успела освободиться от ночных обходов своих больных, как ночью ее разбудило фырканье лошади, натуженно поднимавшейся по дороге, и стук в дверь. Рейчэл открыла окно и спросила:

— Кто там?

— Миссис Джэксон, мэм, прошу прощения, что разбудил вас в столь поздний час, это Тим Бентли, ваш сосед из Уиллоу-Спринг.

— Что я могу сделать для вас, мистер Бентли? Что случилось?

Мужчина кричал в окно, от волнения путая слова:

— Эго жена, Сара, и ребенок… Я имею в виду ребенка, он никак не вылезает. Боюсь, Сара помрет, мэм, ребенок и она, оба…

— Обойдите дом кругом и разбудите Джорджа, попросите оседлать для меня коня.

Через несколько минут она сбежала вниз. В тусклом свете фонаря на веранде она увидела лицо Тима Бентли. Ему было всего двадцать лет, но цвет его лица был болезненным, он щурился, а от нижней губы его подбородок резко сходил на нет. Она приказала Джорджу оседлать вторую лошадь и привезти в дом Бентли мыло, одеяла, простыни, полотенца, свечи и еду.

Даже в тусклом свете можно было распознать жалкое состояние хижины Бентли. Бревна были уложены настолько неровно, что один край крыши начал провисать, в щелях пола была видна сырая земля, одно из окон было заклеено коричневой бумагой, пропитанной медвежьим жиром. Над огнем висели всего два котелка, около очага стоял небольшой стол… и в углу деревянная кровать, на которой лежала молодая женщина, закрытая рваным одеялом. Единственное, что было приготовлено для новорожденного, — это грубая люлька, в которой лежала льняная крестильная рубашонка, явно привезенная с Востока.

Рейчэл произнесла:

— Здравствуйте, миссис Бентли. Я ваша соседка, миссис Джэксон, мой дом на верху холма. Я останусь с вами, пока не родится ребенок. Почему вы не позвали кого-нибудь раньше?

— Мы надеялись, что сами справимся. Но это длится так долго… и так больно… Когда я услышала ваших лошадей, мне стало легче. — Она поколебалась некоторое время. — Вы та самая миссис Джэксон, мэм?

— Какая та самая?

— Та, о которой так много говорят. Но вы вовсе не выглядите такой. Та миссис Джэксон не пришла бы помочь.

Рейчэл провела рукой по волосам женщины, как бы успокаивая ее:

— Я очень хочу помочь вам. Я сама не имела счастья родить ребенка, но мои сестры рожали, и много, и я им помогала. Успокойтесь, все будет в порядке…

Во время разговора Рейчэл слегка приподняла одеяло. Потом посмотрела вниз и увидела, что показалась нога ребенка. Она поняла, что плод идет неправильно — не головой вперед, как при нормальных родах. Неправильное положение плода было и у ее сестры Мэри при рождении первого ребенка. Мэри помогала опытная повитуха-француженка, обслуживавшая беременных в их округе, ведь врачи-мужчины никогда не принимали роды у женщин. Рейчэл живо вспомнила те роды и объяснения повитухи, сказавшей, что такие случаи редки и что многие дети при таких родах умирают. Она разговаривала с роженицей, стараясь казаться спокойнее, чем чувствовала себя на самом деле:

— Ребенок показался, Сара. Не пройдет и часа, и он будет у тебя на руках.

Она вытерла лицо женщины влажной тканью. Она то и дело приподнимала одеяло, видела, что вышла вторая нога, немного позже — ягодицы и ноги полностью. Она вспомнила слова повитухи: в такой момент лучше не помогать ребенку. Она приказала Тиму Бентли разжечь посильнее огонь, и в хижине стало теплее. Когда приехал Джордж с припасами, она вымыла горячей водой с мылом руки, поставила таз с водой рядом с постелью. Она вытащила старое одеяло из-под миссис Бентли и заменила его чистой простыней, положила в люльку стеганое одеяло, привезенное Джорджем. Когда она еще раз подняла покрывало, наружу уже вышли бедра ребенка.

— Ты хорошо работаешь.

После глубокого вздоха миссис Бентли ответила:

— Да, действительно так.

После следующей схватки появилась пуповина ребенка. Рейчэл напряглась. Миссис Бентли ухватилась руками за перекладины кровати, прилагая большие усилия, и ребенок вышел по плечи. Вспоминая, как действовала повитуха, Рейчэл освободила руки, взяла ребенка за ноги и держала так, что тельце было перпендикулярно постели и под прямым углом по отношению к матери. Затем свободной рукой она надавила на нижнюю часть живота матери.

Прошла минута, потом две. Ничего не происходило. Скоро давление на пуповину прекратит доступ крови к ребенку. Рейчэл сжала руку в кулак и всем своим весом надавила на живот миссис Бентли. В этот момент мать закричала… и ребенок родился. Это была девочка.

Рейчэл перевязала пуповину в двух местах и перерезала ее между завязками. Затем она сильно шлепнула по ягодицам ребенка, он заплакал. Рейчэл обмыла ребенка, туго перебинтовала его живот, чтобы уберечь пупок, надела на девочку крестильную рубашонку и положила в люльку около огня. Прошло около двадцати минут. Она обмыла миссис Бентли теплой водой, надела на нее одну из своих белых новых рубашек, прикрыла одеялом, привезенным из Хантерз-Хилл, дала ей чашку кофе и яблочный пирог, испеченный Молл.

Она вернулась к себе домой лишь через сорок часов, после того, как устроила Митти в хижине Бентли. Рейчэл прошла в гостиную, села в кресло перед потухшим камином. Она чувствовала, что ей холодно, она окоченела и устала, но не хотела поддаваться такому чувству. Она не смогла сама родить ребенка, но без ее помощи тот ребенок умер бы. Это ведь также способ сотворить жизнь. Она как бы вновь ощущала ребенка в своих руках, его кровь, текущую по жилам вместе с ее кровью, согревавшей ребенка, отгонявшую тупую боль, возникшую внутри нее, когда она услышала:

— Вы та самая миссис Джэксон?

Затяжная и суровая зима быстро сменилась теплой погодой. Над головой сверкало солнце, и склоны холмов зазеленели. На орешнике появились нежные листочки, раскрылись бутоны жимолости и других кустарников, пеликаны пролетали длинными вереницами и садились на реку в низу холма. Эндрю как-то сказал:

— Моя мечта — стать джентльменом-плантатором.

У Хантерз-Хилл были все данные для того, чтобы стать богатым хозяйством: чернозем покоился на известняке, и при разумном его возделывании не потребуется много времени для прокладки беговой дорожки и начала выездки чистопородных лошадей. Тогда Эндрю не пришлось бы уезжать за пятьдесят, а то и за сто миль каждый раз, когда приходило известие, что где-то там состоятся соревнования породистых лошадей.

Именно в этот момент у нее возник первый интерес к Хантерз-Хилл. Рабы прилежно работали, расчищая новые поля, урожай в этом году обещал быть отменным. Даже ее страхи относительно земли, ранее принадлежавшей Робардсу, исчезли. Участок оказался хорошим и прекрасно вписывался в закладку большой плантации, возможно самой крупной и многообещающей в Кумберленде. Если это — все, что требуется, чтобы успешно удерживать Эндрю дома, тогда она должна позаботиться об энергичной распашке и посадках.

Рейчэл работала в поле в хлопчатобумажном платье с короткими рукавами и широкой юбкой, а ее волосы были защищены соломенной шляпой с широкими полями, когда Джон Овертон принес ей новость: Эндрю убедил конгресс пересмотреть решение военного департамента, узаконить экспедицию Никаджака и выплатить каждый доллар, вложенный в эту экспедицию Севьером и остальными милиционерами.

— Наконец-то, — воскликнула она, вогнав глубоко в мягкую землю каблуки своих туфель, — появилось нечто доброе в Филадельфии!

Во время одного из посещений хижины Бентли Рейчэл принесла для Сары зеленый чай, сахар и имбирь, а для ребенка — легкую ткань. В ходе беседы она узнала, что Сара училась три года в Балтиморе как помощница швеи. Поскольку было очевидно, что Тиму трудно прокормить свою семью, Сара стала приходить раз в неделю в Хантерз-Хилл вместе с ребенком и заниматься шитьем занавесок для спален из материала, сотканного Рейчэл. Рейчэл познакомила Сару с Джейн, которая время от времени заказывала ей сшить что-либо, а также рекомендовала в свою очередь подруге в Нашвилле, и та была довольна тем, как Сара справляется с новыми модными заказами.

Все земли Хантерз-Хилл были уже засеяны, когда 1 апреля Эндрю вернулся домой. Ему не доставило удовольствие участие в сессии конгресса, но, насколько могла заметить Рейчэл, он был скорее озадачен, чем расстроен.

— Я не чувствую себя на своем месте в Филадельфии, Рейчэл. Федералистские набобы, на мой взгляд, никогда не перестанут сожалеть, что допустили нас в союз в качестве штата. Палата буквально набита ими, и там столько болтунов. Она подходит для людей, которые любят работать среди больших сборищ, уговаривать, спорить и идти на сговор. Я не гожусь для этого. Я люблю работать в одиночку. Между нами говоря, мне хотелось бы освоить одно дело…

— Скажем, милицию штата?

Он усмехнулся:

— Да, милицию. В Филадельфии я собрал библиотечку книг по военным вопросам. Теперь, дорогая, я сниму с твоих плеч заботу о плантации. По тому, как она выглядит, мы разбогатеем к ноябрю.

— Ну, не разбогатеем, — сказала она улыбаясь, — но, думаю, будем добротно питаться.

Он обнял ее за талию, которая была такой же тонкой, как в день их первой встречи, посмотрел ей в лицо. Несмотря на широкие поля шляпы, ее кожа так сильно загорела, что почти сравнялась с цветом ее карих глаз.

— Мне нравится, когда ты шутишь, — сказал он. — И твой муж останется дома с тобой навсегда. Я освободился от всех обязательств. Никакой политики, никаких выездных сессий, никаких лавок, никаких долгов. Отныне я становлюсь домоседом.

Дом, такой безлюдный в прошедшие месяцы, теперь был полон посетителей, съезжавшихся со всего штата. Сюда приходили не только пехотинцы, которым давно должны были выплатить их содержание, но и молодые офицеры, получившие компенсацию за деньги, потраченные ими на боеприпасы и снаряжение. Они выражали свою признательность и оставались для серьезной дискуссии о том, что нужно сделать, чтобы воссоздать войска штата. Рейчэл никогда не ездила с Эндрю на выездные сессии и ничего не знала о взаимоотношениях между этими людьми и ее мужем. Ныне же она поняла, что они видят в его лице руководителя. Многие приезжали с женами — как друзья, энтузиасты, сторонники, лояльные в каждом слове и каждом жесте. Рейчэл принимала их всех; всегда были в достатке еда, напитки и внимание. Когда спальни в основном доме были переполнены, то можно было воспользоваться гостевой хижиной, а для одиноких мужчин ставились раскладушки в кабинете Эндрю. Незнакомцы, приходившие всего на час, неуверенные в себе, по сердечному приему догадывались, что могут оставаться столько, сколько требуется. Они не знали одного — что ею двигало чувство благодарности: ведь наконец-то появился круг друзей, в которых она могла не сомневаться, друзей, которые будут ее стойкими защитниками. Для них она была просто миссис Джэксон, мэм, а не «та миссис Джэксон».

Эндрю привез домой «Записки» Цезаря[9] в своей седельной сумке. Он читал книгу по вечерам при свете свечи. Теперь прибыли ящики с его книгами: по военному строительству, военной дисциплине, фортификации. Но исследования, доставлявшие ему наибольшее удовольствие, относились к Революционной войне: «История американской революции» Дэвида Рамсея, «Краткая история войны в Америке» Джозефа Галлоуэя. Эти книги он читал с таким проникновением и жадностью, что это озадачивало ее. Ее муж был человеком с мягкой душой. Почему же в таком случае он так заинтересовался искусством организованного разрушения? Ведь война — это взаимное убийство, она ненавидела каждый ее аспект. Сбиваясь от волнения, она пыталась излить ему свои чувства.

— Но, моя дорогая, ты знаешь, что я не драчун по природе. — В его голосе звучала нотка обиды. — Я не стану делать первого шага и подстрекать к войне против Англии и Испании. Но если бы ты побывала некоторое время в конгрессе, то увидела бы, насколько близки мы к ней…

Он мерил шагами комнату и, сделав широкий жест рукой, словно обхватывавший книги по военному делу, расставленные в ней, сказал:

— Хороший генерал не теряет в бою людей. Он так тщательно планирует и готовит свои операции, что разбивает армию противника несколькими стремительными ударами. Но если командующий не имеет опыта, глуп, без пользы бросает людей в бой, то тогда он истребляет не только собственные войска, но и войска противника. Только сильный, добротно оснащенный и подготовленный может сдерживать войну, а если окажется втянутым в нее, покончит с ней быстро и без больших потерь. Слабого пинает и на слабого нападает любой проходящий задира.

— Звучит очень разумно и человечно. Но ты не против, если я буду просто молиться за мир… наряду с другими моими молитвами?.. — Она расплакалась. — Ой, милый, как бы я хотела иметь ребенка!

Он обнял ее:

— Дорогая, Бог знает, что дать, в чем отказать.

— Где-то в глубине моего сознания я назначила себе срок до моего тридцатилетия…

— …А это завтра, тринадцатое июня! — Он освободил ее из своих объятий, подошел к двери и позвал Джорджа. — Ты подожди здесь и не выходи, даже если услышишь шум в зале.

Рейчэл сидела в рабочем кресле Эндрю, положив руки на колени, она слышала его приказы вполголоса, скрип пола под ногами. После довольно затянувшегося постукивания молотков он вернулся в комнату без пиджака, с грязной полосой на лбу; его рубашка была порвана у локтя.

— Эндрю, ради Бога, что с тобой произошло?

— Идем, но закрой глаза. — Он провел ее через зал, затем выпустил ее руку. — Теперь ты можешь открыть глаза.

Посреди ранее пустой музыкальной комнаты стояло на резных ножках блестящее черное фортепиано, меньшее по размерам и более угловатое, чем те, что она видела ранее. Она подошла к инструменту, пробежала пальцами по клавишам.

— О, Эндрю, оно прекрасно! Мы не смогли забрать наше из Виргинии — оно заняло бы всю каюту «Адвенчера».

Она сыграла несколько мелодий. За спиной послышались странные звуки. Она повернулась в изумлении:

— Да это же флейта! Ты никогда не говорил, что умеешь играть на флейте.

Он опустил руки, восхищенно глядя на флейту из эбена.

— Я не мог сказать. В пансионате миссис Харди жил мужчина, который каждый вечер практиковался в гостиной. Он предложил научить меня, я подумал о том, как будет приятно, если мы сможем играть дуэтом.

Она соскочила с маленького стула и стремительно бросилась ему на шею:

— Эндрю Джэксон, ты самое удивительное и невероятное создание Бога! А я самая счастливая из жен.

Она никогда раньше не замечала, с какой радостью он находился дома и работал на своей собственной земле, и к тому же так эффективно. Наблюдая за тем, как он управлял большой плантацией, она утвердилась во мнении, что он — первоклассный фермер, она же — консерватор, не желающий экспериментировать. Вновь и вновь ее поражала открытость ума Эндрю. Прочитав о каком-то новом инструменте, об улучшенных семенах, он немедленно выписывал их. Если он узнавал о скотоводе, вырастившем элитный скот, то начинал ставить опыты, чтобы улучшить собственное стадо. Он говорил, что большинство фермеров работают, полагаясь на интуицию, и это хорошо, если интуиция верная; но земледелие может стать наукой, если человек постарается стать специалистом в этом деле.

Ранними вечерами после ужина Рейчэл медленно играла для него гаммы, а он повторял их на флейте, после этого они пытались исполнять выученные вместе пьесы — «В пределах мили» и «Как заря в бессолнечном убежище». После этого они уединялись в его кабинете, где он читал книги по военным вопросам, составлял собственные карты сражений по книге «Искусство войны» Шевалье де ла Вальера. Она тихо сидела рядом, читала Новый завет или один из томиков Вергилия, подаренный Сэмюэлем в день ее рождения… Они поздно ложились спать, однако часто она, просыпаясь с первыми лучами солнца, обнаруживала, что Эндрю уже давно на ногах и при свете свечи читает за маленьким мозаичным столиком около окна.

— Эндрю, почему встаешь среди ночи? Ты должен спать до утра.

— Спать? Это пустая потеря времени, когда человек счастлив, как я, и заинтересован во многом. — Он шагал между окном и кроватью. — Неудача с той, первой лавкой вызвана тем, что она была слишком мала для самофинансирования, она не достигла бы такого состояния, даже если бы бумаги Аллисона не обесценились.

В его голосе зазвучало волнение, когда он встал и посмотрел на нее:

— …Этой осенью я хочу основать торговый центр на Стоун-Ривер. Я построю пристани, и лодки смогут привозить все нужное. Мы можем иметь собственный паром. Нам нет нужды иметь дело с отдельными потребителями, мы сделаем подлинный торговый центр между Филадельфией и Новым Орлеаном. Мы доставим наше зерно тем, кто предложит самую высокую цену на Севере и на Юге, и взамен получим от них то, что требуется нам здесь, в Кумберленде. Мы построим здесь завод по курению виски и свою лесопилку…

Она молчала. Чем больше он построит, чем больше будет занят… тем прочнее удержится дома.

Из окна своей спальни она видела поднимающуюся по дороге карету с двумя женщинами. Когда карета остановилась у парадной двери, Рейчэл узнала женщин. Это были миссис Сомерсет Фарисс, председатель только что учрежденного Культурного клуба Нашвилла, и мисс Дейзи Дэзон, секретарь клуба. Клуб состоял исключительно из жительниц Нашвилла. Рейчэл узнала об этой организации от Джейн, которая прокомментировала:

— Они забаллотировали Гильду Хинстон потому, что она не принадлежит к старым семьям. Почему они начинают с демонстрации своего снобизма? Почему бы им не развиваться культурно с течением времени?

Рейчэл мельком взглянула на себя в зеркало, поправила сбившиеся волосы, пригладила воротничок платья и спустилась по лестнице.

Миссис Фарисс, состоящая в браке с богатым третьим сыном английского пэра, претендовала на роль культурного вожака Нашвилла. Она окончила одну из лучших женских академий в Бостоне и все еще говорила с безупречно сохранившимся акцентом, свойственным жителям Новой Англии, при изложении своего мнения относительно всего неотесанного и провинциального в пограничном районе. Это была крупная женщина с огромным бюстом, одевавшаяся, однако, весьма скромно. Ее компаньонка Дейзи Дэзон, привлекательная гибкая женщина тридцати пяти лет, принадлежала к одному из наиболее уважаемых семейств Кумберленда. Не лишенная очарования и таланта, обычно приятная и обходительная, она могла в разговоре выпалить фразу с такой откровенной грубостью, что все присутствовавшие бывали буквально сражены. Вот уже в течение двадцати лет по этой причине она теряла вероятных мужей.

Женщины приняли с сердечной признательностью предложение Рейчэл выпить холодный напиток. Вслед за этим миссис Фарисс занялась осмотром дома.

— Какое интересное пианино. Это новое пианино Зумпа, изготовленное в Лондоне? А это двойной дамаст из Белфаста, судя по тому, как выпуклы рисунки цветов? Но может быть, вы хотели бы знать, зачем мы приехали?

— Считаю, что это очень любезно с вашей стороны, — сказала Рейчэл, тщательно выговаривая слова.

Действительно, чего хотят от нее эти леди?

— Миссис Джэксон, — сказала миссис Фарисс, — я полагаю, что городское общество должно объединить свои силы с сельским обществом. Работая вместе, мы сможем преодолеть примитивизм нашей лесной глуши и сделать так, что общественная и культурная жизнь нашей общины сравняется с лучшими образцами восточных городов. Мы хотим, чтобы вы присоединились к нашему Культурному клубу и каждый вторник приходили на наши собрания. Каждую неделю будет новое мероприятие: литературное чтение, музыкальная встреча, вдохновляющая беседа… Среди наших членов — их уже тридцать — собрались сливки общества, заверяю вас.

Рейчэл побледнела при мысли, что ей надо войти в комнату с тридцатью незнакомыми женщинами.

— Но я не выхожу из дома… я вовсе не светская женщина.

— Приходите, миссис Джэксон, вы слишком скромничаете, — сказала мисс Дэзон, окидывая взором большую, тщательно обставленную гостиную. — Мы слышали об обедах, которые вы устраивали здесь, в Хантерз-Хилл, для молодых офицеров милиции и политических друзей мистера Джэксона из Филадельфии…

— Нет, нет, — прервала ее Рейчэл, — люди просто приходят, вот и все. Мы принимаем каждого приходящего.

— Ну, я знаю, что вы хотите присоединиться к Культурному клубу, — твердо заявила миссис Фарисс, вставая с дивана. — Жена нашего конгрессмена имеет обязательства перед обществом.

После того как женщины попрощались, сказав ей, что ждут ее на чай в доме миссис Питер Хюджен в следующий вторник, Рейчэл прошла по коридору в кабинет Эндрю. Сидя за письменным столом, заваленным книгами и бумагами Эндрю, она представила себе своего отца за таким же столом в виргинском доме пишущим письма, рисующим карты. Она почувствовала придающее уверенность присутствие обоих мужчин, и у нее потеплело на душе. Было любезно со стороны миссис Фарисс и мисс Дэзон предложить ей присоединиться к Культурному клубу, и, хотя приглашение прозвучало как приказ, все же оно было актом ее принятия в общество.

Во вторник утром она встала рано и занялась новым костюмом, который хотела надеть на встречу, — своей городской одеждой, как она назвала ее накануне вечером, когда показала Эндрю мягкую саржевую юбку коричневого цвета и меховую накидку. Цвет соответствовал ее глазам и загару, а покрой придавал ей особую солидность. Юбку следовало несколько укоротить, но Сара справится с этим. Рейчэл задумалась над вопросом, так ли требовательны прочие женщины, готовясь к встрече с другими, и не могла вспомнить, чтобы раньше была когда-либо столь придирчивой к своему виду.

Сара появилась, когда Рейчэл завтракала, и тут же скрылась в швейной комнате. Когда Рейчэл пришла туда, то заметила, что глаза молодой женщины были покрасневшими, а веки — влажными и припухшими. Новая юбка лежала на ее коленях, но она даже не делала вид, будто шьет. Рейчэл посмотрела на нее, потом положила руку на плечо Сары:

— Что случилось, Сара? Ты заболела?

— Нет, я не больна, миссис Джэксон, мэм, если не считать моего сердца. Я не могу подшить вашу юбку сегодня потому, что не хочу, чтобы вы пошли на эту встречу. Вы им просто не нужны. Вчера весь день я шила в доме миссис Фарисс. Там было около десяти леди, и они ужасно ссорились из-за вас.

Рейчэл взяла юбку у Сары и дала молодой женщине свой льняной носовой платок.

— О, миссис Джэксон, вы были так добры, пришли помочь мне, даже не зная меня, вы спасли моего ребенка и нашли мне работу. Вы позаботились о миссис Круднер и ее детях, когда они болели, а она всего лишь бедная вдова. Мы любим вас здесь, в нашей округе, вы не принадлежите им… горожанам. Они говорят, что вы плохая женщина.

Кровь отлила от лица Рейчэл, кончики пальцев стали холодными как лед.

— Продолжай, Сара.

— Марта Динсмор говорила, что знала вас, когда ваш муж выгнал вас за плохое поведение из Кентукки к вашей матери. Миссис Куинси сказала, что слышала все о вас в Харродсбурге и о суде, обвинившем вас в плохом… о вашем разводе… и что она выйдет из клуба, позволившего вам стать его членом.

Рейчэл оцепенела и не могла сесть в кресло, стоявшее рядом, хотя чувствовала слабость в ногах. На момент голос Сары словно ушел вдаль, ей пришлось напряженно прислушиваться к каждому слову.

— Две леди сказали, что если случай именно такой, то они не хотят иметь ничего общего с вами, и что ни одна разведенная леди не может считаться порядочной, и они поражены тем, что миссис Фарисс предложила вам прийти. Миссис Фарисс сказала, что, по мнению ее мужа, мистер Джэксон станет однажды очень важным человеком в Теннесси, может быть, даже губернатором, и что на Востоке, откуда она приехала, считается важным для клуба иметь в своих рядах жен политиков, и что вся ваша мебель доставлена из Филадельфии, и ваш большой дом подходит для больших балов… Когда в четыре часа я уходила от миссис Фарисс, они все еще спорили и ссорились… О, миссис Джэксон, мэм, вы не можете пойти на эту встречу с леди, которые считают вас грешницей.

Она посмотрела на Рейчэл с мольбой в глазах. Рейчэл хотелось успокоить ее, но какой смысл объяснять этому ребенку, что она была уже замужем за мистером Джэксоном, когда путешествовала по Тропе Натчез вместе с Хью Макгари? Какой смысл объяснять, что она и мистер Джэксон были женаты два полных года, прежде чем узнали, что Льюис Робардс на самом деле не разводился с ней, и что она не могла явиться в суд Харродсбурга, чтобы защитить себя?

Из окна спальни Рейчэл увидела, что Джордж выводит коляску к подъезду. Он несколько часов протирал и полировал ее. Она подняла Сару со стула:

— Ступай домой, Сара. Сегодня шить не будем. Когда спустишься, скажи Джорджу, что мне карета не нужна.

Она взяла недошитую юбку, сложила ее и убрала в большой кедровый шкаф. Потом пошла в спальню и дернула за шнур, чтобы вызвать Молл. Быть может, горячий кофе согреет ее, снимет озноб.

Всегда существовала вероятность того, что в любой момент Эндрю может изменить свое мнение и вернуться в конгресс. Однако единственное в политике, что интересовало его в то лето, были осложнения у его друга и спонсора сенатора Блаунта, которого изгнали из сената за то, что он плел с англичанами заговор с целью выдворить испанцев из Луизианы и Флориды. Эндрю отклонил просьбы друзей и политических сторонников Блаунта, прибывших из Ноксвилла с сообщением, что он единодушно избран в качестве кандидата, призванного завершить оставшийся срок пребывания сенатора Блаунта в должности.

Урожай был почти убран; семьдесят шесть бушелей кукурузы, собранных с акра, были самым высоким достижением в долине. Конъюнктура на рынке была благоприятной, и зерно удалось продать по высокой цене. Эндрю стал проявлять беспокойство. Она разгадала симптомы. Есть свое время возделывать поля, выращивать и снимать урожай; есть время для дома и очага, но приходит также время выйти в мир людей, бороться за то, во что веришь. Это было заложено в его характере с самого начала. Когда делегация Блаунта просила его пересмотреть вопрос о должности сенатора, она заметила, что он держит это предложение в своем кармане, то и дело вынимает документ, чтобы еще раз обдумать его характер и направленность.

— На деле, это не такая уж плохая идея, как показалось поначалу, — заметил он зондирующе. — Думаю, что сенат может мне больше понравиться, чем палата представителей. Я мог бы организовать новую конференцию по делам индейцев и вернуть земли, которые мы потеряли по договору Хольстона. Кроме того, если мы поедем в Филадельфию, в сенат, то сможем купить товары для нашей новой лавки…

Опасение, что ей придется оставаться одной в Хантерз-Хилл надолго, переросло почти в панику при мысли о встрече с филадельфийским обществом.

— …Нет, я не могу… я должна остаться здесь и управлять…

— Теперь, после такого хорошего сезона, Рейчэл, мы можем позволить себе нанять управляющего. Почему ты не хочешь поехать и посмотреть на мир? — В его голосе прозвучала нотка беспокойства. — Ты счастлива, когда к тебе приходят люди?

Она плакала молча: «Все приходящие сюда к нам — на нашей стороне, они приняли обязательства, они верят мне. Но когда я должна встречаться с незнакомыми, меня это пугает, я замыкаюсь в себе. Нет, Эндрю, я не поеду с тобой».

Эндрю отправился в сенат в пятницу под проливным дождем, сетуя, что это плохой день для начала путешествия, но, поскольку он должен быть в Филадельфии 13 ноября, он не мог дальше откладывать.

Дождь лил еще несколько дней, а когда прекратился, небо по-прежнему было свинцовым, а виды на будущее — гнетущими. Она думала, что неудача поджидает в самое неприятное время года. Может быть, неприятность в том, что она одна? Разумеется, она не забудет чудесные весенние и летние дни с Эндрю, когда они объезжали поля под ярким солнцем или же теплыми вечерами сидели на террасе, любуясь в свете полнолуния видами окрестности.

Нет, она не станет изменять прошлому. Но срок службы в сенате, вероятно, продлится до начала следующего лета, это означает, что Эндрю не будет семь-восемь месяцев. Ей хотелось бы уснуть и не пробуждаться до следующей весны подобно медведю гризли. Потом она вспомнила, что ее отец не одобрил бы такие мысли, ибо полковник Донельсон считал грехом тратить зря дни короткой жизни, дарованной Богом.

Через несколько дней ее посетила Джейн и прочитала Рейчэл отрывок из письма Эндрю Роберту Хейсу:

— Я не меланхолик, — протестовала Рейчэл. — Мне просто плохо.

После ухода Джейн она легла в постель, долго и глубоко спала. Проснувшись, Рейчэл почувствовала, что во рту сухо, губы пересохли, жар не мог быть теплом комнаты в такой промозглый осенний день.

— Вы здоровы, миз Рейчэл? — спросила взволнованно Молл. — Я принесу кофе.

Всегда, когда она оставалась одна, к ней возвращалось отчаяние, вызванное бездетностью. Женщины рожают детей и после тридцати лет, но эти дети, как правило, продолжение длинной цепочки. Ее цепочка, казалось, оборвалась не начавшись. Почему? Все ее сестры и жены ее братьев имели детей. Даже Льюис Робардс и его жена Ханна имели сына. Одна она не выносила ребенка, не познала его любви и дружбы.

Она опустила пологи кровати. Ее рассудок вернулся к первым дням жизни с Эндрю в поместье Донельсонов. Он тогда сказал:

— Самое величайшее, что может иметь человек, — это, по моему мнению, семья.

Как многого лишает она своего мужа, оставаясь бездетной! Прошлым летом он сказал ей:

— Дорогая, Бог знает, что дать и в чем отказать.

Но ведь она знает, что он вовсе не религиозен, не преклоняется перед помыслами Бога. Он сказал эту фразу, чтобы утешить ее. Лавки, которые он открывал, политика, которой, по его утверждению, он не интересуется, различные дела в Филадельфии, не являются ли они подменой, подлинного желания? Если бы в Хантерз-Хилл была дюжина малышей, то уезжал ли бы он отсюда? Это она виновата, что он не может обеспечить продолжение своего рода.

Существовала ли другая, более серьезная неудача? Стала ли она иной женщиной, чем та, в которую влюбился Эндрю? С того момента, когда она услышала известие о разводе Льюиса Робардса в Харродсбурге и узнала, что попала в безвыходную ловушку, ее веселый, теплый, открытый характер изменился, был подменен образом женщины, едущей в одиночку ночью на лошади через поля, чтобы посетить больного. Неотвратимая озабоченность побудила ее замкнуться в себе, приглушить огонь ее открытой, радостной непосредственности и искать глаза людей, чтобы понять, считают ли они ее виноватой или невинной. Полюбил бы ее Эндрю, если бы в момент их встречи она была такой?

Она похудела и побледнела, потеряла желание отличать серую мглу ночи от серой темноты дня. Лишь Джейн знала, что она больна, и помогала ей, подыскивая доводы, чтобы объяснить Донельсонам, почему Рейчэл не приходит на воскресные обеды. Рейчэл не помнила, как долго она пролежала в постели, мучая себя упреками, считая себя жертвой искаженных и злокозненных слухов, но всему приходит конец. Однажды утром она проснулась и увидела, что теплое ноябрьское солнце заливает светом ее спальню. Она пошарила у изголовья, желая найти шнур, и ее поразила худоба ее руки. Когда вбежала Молл, ей удалось изобразить на лице улыбку. Молл резко остановилась, всплеснула руками, прижала их к своей могучей груди и воскликнула:

— Слава Богу, миз Рейчэл ожила!

— Молл, я очень хочу есть… впервые с того момента, как узнала, что мистер Джэксон уезжает в сенат.

Джейн вошла в тот самый миг, когда она сидела в большом тазу и обливала себя теплой водой.

— Как говорит Молл, слава Богу. Некоторое время я думала, что ты отрешилась от всех удовольствий плоти.

Рейчэл посмотрела на себя и огорченно покачала головой:

— Такое впечатление, что у меня почти не осталось плоти.

— Молл нарастит мясо на твои кости. Меня беспокоит то, что ты ослабела духом.

— Он почти исчез, моя дорогая. Но думаю, что теперь со мной будет все в порядке. Я сделала большое открытие.

— Хорошо, оставлю тебя с твоим открытием. Подставь свое отощавшее личико под солнце.

— О, Джейн, я не стала уродливой?

— Нет, дорогая, ты не можешь стать уродливой. У тебя есть внутренний свет, он излучает тепло и блеск и будет хранить тебя красивой всю жизнь.

Молл помогла одеться, накинула на нее теплый шерстяной плащ и красное вязаное покрывало. Рейчэл уселась на веранде, подставила свое лицо лучам солнца, думая о том, что не шутила с Джейн, когда сказала сестре об открытии. Она полагала, что ее любовь к Эндрю была такой большой и полной, какая только может выпасть на долю женщины. Теперь же она осознала, что обманывала его и себя, придерживая, припрятывая любовь и привязанность, сохраняя их для детей.

Теперь будет иначе. Не будет надуманных ограничений, никаких тайников. Ее любовь станет еще сильнее. Она никогда не будет вновь одинокой или несчастной. Важно познать всю полноту припасенной любви и довериться ей. Она сможет спокойно взирать на бег времени, понять свою ответственность и выполнить свой долг. Она не только уцелеет, но и будет счастлива. Ее отец был прав: дни, дарованные каждому, ценны, и их немного.

Она не заботилась о своем внешнем виде с тех пор, как они переехали в Хантерз-Хилл. Ей приходилось работать в поле при сильном ветре, под дождем, под жгучим солнцем. По ночам ее будили соседи, и она выходила из дома и в снег, и в слякоть, высиживала до утра в тесных хижинах, возвращалась домой уже после восхода солнца и приступала, не отдохнув, к дневной работе. Эндрю говорил ей о ее красоте, о бархатистости глаз, мягкости кожи, богатстве длинных темных волос, гибкости фигуры. Не постарела ли она к тридцати годам? Не растеряла ли былую привлекательность?

В этот полдень она надела свой самый красивый зимний костюм, а поверх него — стеганый капот, и Джордж отвез ее в Нашвилл. Как на главной улице, так и вдоль реки появились новые дома. На городской площади она увидела методистскую церковь — первую настоящую церковь в Нашвилле. Снаружи здание суда выглядело точно так же, как в то время, когда она, ее мать и Сэмюэл посетили суд, чтобы послушать, как Эндрю и Джон ведут свои дела.

Рейчэл направилась в лавку Ларднера Кларка и купила там новые щетки для волос, крем для кожи, французский одеколон и нежно пахнущую пудру для лица. Затем с некоторым чувством стеснения она выбрала небольшую баночку румян, задаваясь вопросом, осмелится ли она когда-либо ими воспользоваться. Она вспомнила рассказ Эндрю о законе, принятом в Пенсильвании, согласно которому брак может быть аннулирован, если доказано, что во время ухаживаний жена «обманула и сбила с толку» своего будущего мужа с помощью косметики. Но в законе не было ничего такого, что запрещало бы замужней женщине удерживать мужа с помощью небольшой уловки!

Рейчэл приказала Джорджу отнести покупки в карету, а затем галопом возвратилась в Хантерз-Хилл. Она уселась перед зеркалом на туалетном столике и увидела в нем свое отражение. «Мои волосы надо расчесывать утром и вечером, — подумала она, — мыть жидким мылом, как это делает Джейн». Она разглядела морщинки, появившиеся около глаз. Но ее кожа была упругой, губы — пухлыми и ярко-красными. Ее лицо похудело, слегка выпирали скулы, подтянулся подбородок.

Рейчэл чувствовала себя помолодевшей, совсем девушкой, ожидающей возвращения возлюбленного.

В ту зиму 1797 года, когда Эндрю был в отъезде, лишь немногие визитеры посещали Хантерз-Хилл. Для соседей, убедившихся, что она готова прийти на помощь независимо от характера болезни или беды, она стала Тетушкой Джэксон. Соседи брали у нее взаймы лошадь для вспашки, топор, семена для посева, мясо и другой провиант. В районе нескольких миль не осталось хижины, в которой бы она не ухаживала за больными, не утешала пострадавших, не помогала хоронить умерших. Ее часто видели на фоне полей и лесов на лошади верхом, когда она, узнав, что кто-то заболел в Кумберленде, развозила лекарства. Она ехала туда, куда ее звали, не спрашивая, о ком идет речь или в чем дело, не осуждая никого и не требуя возмещения.

Согласно письмам Эндрю, сенаторы мало что делали, помимо того что, сидя в своих больших красных креслах, наблюдали через свои подзорные трубы за войной между Англией и Францией. Он заказал себе красивый коричневый костюм с бархатным воротником и жилетом, подстриг волосы, снял номер в удобном постоялом дворе, где присутствовал на обеде, организованном бывшим сенатором Аароном Берром. Помимо ходатайства повысить оклад Джону Овертону, назначенному инспектором государственного дохода, а также усилий по продвижению Роберта Хейса на пост судебного исполнителя, его единственным важным занятием было убедить сенат, что конференция по договору с индейцами должна быть проведена в Теннесси.

К концу января, когда обе палаты и президент Адамс[10] согласились на договор с индейцами, признаки его возросшей активности начали умножаться. Он прислал домой размеры и план лавки, которую он хотел, чтобы она построила, и приобрел на шесть тысяч долларов товаров для будущего торгового центра. Ей пришлось выяснить, кто из ее молодых племянников готов принять участие в бизнесе. Сын ее сестры Катерины Джон Хатчингс, вежливый парень двадцати двух лет, с удовольствием ухватился за предложение.

В одну из мягких весенних ночей она сладко спала и вдруг, раскрыв глаза, увидела стоящего у постели Эндрю. Он выехал из Филадельфии 12 апреля и сопровождал приобретенный им товар до водопада на Огайо, проехав последние сто восемьдесят миль за три дня и три ночи. Он валился с ног от усталости.

— Дождь и мокрый снег преследовали меня целую неделю. Моя первая лошадь захромала, а вторая заболела и пала. Некоторые хижины, где я останавливался на ночь, были самыми бедными из виденных мною. В одной из них щели в бревенчатом полу были такими широкими, что, проснувшись, я обнаружил в постели змею.

— Поделом тебе. Оставайся дома, с женой.

В награду она получила его улыбку. Рейчэл надела халат и подошла к зеркалу, чтобы расчесать волосы. Посмотрев в зеркало повыше, она увидела, что Эндрю встал на колени сзади нее и рассматривает свое отображение.

— Ты отправила меня чистым, толстым, ухоженным, но посмотри, каким я вернулся к тебе. В свои тридцать лет я выгляжу вдвое старше. На скулы можно навесить по ружью, глаза так ушли в глазницы, словно готовы вывалиться наружу с другой стороны. Хорошо, что ты вышла замуж за меня не ради моей красоты.

Рейчэл повернулась, взяла в свои руки его обросшее щетиной лицо и ответила ласковым голосом:

— Ой, именно поэтому и вышла. И ты никогда не казался мне таким хорошим, как в этот самый момент.

Эндрю обнял ее и поцеловал.

— О, Эндрю, — прошептала она, прижимаясь к его щеке, — сохранить любовь среди жизненных невзгод…

— …Все равно что сохранить жизнь в ходе войны.

У Рейчэл сложилось впечатление, что Эндрю уехал из Филадельфии потому, что был объявлен перерыв в сессии сената. Но через несколько дней она узнала, что сессия сената продолжается. Она пришла к нему в кабинет в тот момент, когда он писал на имя губернатора Севьера прошение о своей отставке.

— Я просто должен был убежать оттуда. Когда станут известны результаты индейской конференции и люди узнают, какие земли возвращены Теннесси, они не станут обижаться на мою отставку. Именно для этого я ездил туда и вернулся, когда работа была завершена.

Он развернул небывалую активность. Новая лавка процветала. Получив наличными первые прибыли, он построил причал и плоскодонку, служившую паромом. Он работал с управляющим на полях от зари до полудня, купил хлопкоочистительную машину, которую приметил в Филадельфии, и ездил по округе, объясняя плантаторам, как эффективно работает эта машина, предлагая очищать их хлопок за определенный процент. Он не приобрел еще, как хотел, первую чистокровную лошадь, но каждый раз, когда посещал округ Самнер, добирался до ипподрома Хартсвилла и присутствовал на скачках. В Филадельфии Эндрю приобрел большую юридическую библиотеку и вновь стал выезжать в Нашвилл, чтобы вести несколько дел, которые просили взять его прежние клиенты.

— Я рада, что ты снова увлекся правом, Эндрю, — заметила она. — Я никогда не могла понять, почему ты хотел его бросить.

— Юрист никогда не расстается с правом.

Часы с ним стали еще более приятными для Рейчэл, чем когда-либо. Нужно, чтобы так было и дальше. Иногда, наблюдая, как Эндрю выполняет работу нескольких человек, она понимала, что он больше чем ее ребенок — целый выводок детей и что требуется вся ее сила и преданность, чтобы сохранять его счастье и работоспособность.

Однажды осенним вечером из конторы в Нашвилле вместе с Эндрю приехал Джон Овертон. Входя в дом, мужчины были увлечены беседой.

— В чем дело, Эндрю?

— Да открывается вакансия в верховный суд штата. Законодательное собрание должно выбрать нового судью в декабре. Мистер Блаунт, генерал Робертсон, губернатор Севьер думают, что следует выставить мою кандидатуру.

— Я с ними согласна! — от души воскликнула Рейчэл. — Расскажи мне подробнее.

— Назначение на срок в шесть лет, оплата — шестьсот долларов в год… наличными. Это независимое учреждение, стоящее вне политических фракций и споров. Я должен буду совершать объезды, как делал, будучи прокурором, но смогу вместе с тем управлять плантацией и лавкой…

Рейчэл откинула волосы со лба назад и широко улыбнулась. «Это хорошо, — подумала она. — Это надежно. Судьи выше… сплетен, никто не осмелится перечить судье… или его жене…»

Рейчэл не стала ждать, пока законодательное собрание выберет Эндрю, а принялась прясть, красить и ткать льняное полотно. Перспектива шести лет жизни без перемен и с постоянной должностью мужа побуждала ее шутить с легким сердцем, когда она набросила черную ткань на плечи Эндрю.

— Судя по количеству ткани, необходимой, чтобы облачить тебя, — поддразнила она, — ты станешь очень крупным судьей. Без шуток.

— По карману ли нам эта драпировка, — спросил он, в то время как она накидывала на него ткань, — при окладе всего шестьсот долларов в год?

— Ты знаешь, что мне нравится больше всего в этой работе? То, что я буду знать, что ждет меня завтра. Не кажется ли тебе это скучным?

— Я составлю тебе график на каждый день в году. Раздрапируйте теперь меня, леди, у меня куча дел.

У него всегда была куча дел. Он не любил праздности: построил винокуренный завод, купил недвижимость в Галлатине и Лебаноне и строил там хижины под отделения лавки. Из Филадельфии прибыла хлопкоочистительная машина, хлопок стал поступать по реке на плоскодонках к их причалу, а также по суше в длинных фургонах. После того как плантаторы доставили свой хлопок и закупили припасы, Эндрю пригласил их в Хантерз-Хилл выпить и закусить. Она обнаружила, что если она накроет стол на двадцать человек — на такое число всегда готовили стол ее родители, — она допустит лишь небольшую ошибку в ту или другую сторону. Эндрю нравился этим людям, и они верили ему. Подобно тому как его успех в конгрессе относительно экспедиции Никаджака превратил Эндрю в кумира молодых милиционеров, установка хлопкоочистительной машины и успешная торговля хлопком сделали его лидером в бизнесе.

Эндрю был официально избран в верховный суд 20 декабря 1798 года. Джон Овертон заглядывал часто, чтобы обсудить предстоящие дела и порассуждать относительно законов.

— Ну, Джон, ты знаешь, что у меня нет способностей к абстрактному мышлению. Предоставь мне набор фактов, разделяющих спорщиков, и я найду справедливое решение.

— Но такое решение должно вытекать из универсальных принципов права.

— Так и будет, Джон, когда ты сидишь на судейском месте. Что касается меня, то я все еще пытаюсь найти справедливость между двумя сторонами. В этом для меня суть права.

Джон ходил по кабинету, лениво рассматривая стопку книг, сложенную на боковом столике.

— Почему открыты книги по военным вопросам? — спросил он. — Я думал, что ты читаешь Блэкстона.

Рейчэл также заметила, что Эндрю вновь принялся изучать военную науку. У него было глубоко укоренившееся уважение к праву и к положению судьи, но, когда она видела его сверкающие глаза при чтении книг по военным вопросам, его напрягшееся над письменным столом тело, каждая частица которого вибрировала жизнью, она не могла не осознать, что это и есть та область, которая его более всего привлекает.

— Эндрю, убеждена, что ты хотел бы стать профессиональным солдатом. Я имею в виду — кадровым офицером федеральной армии.

— Какой армии? — фыркнул он. — У нас нет такой! Конгресс, президент да избиратели боятся постоянной армии… потому что в Европе армии всегда использовались против народа.

— Этого приходится бояться, Эндрю. Даже мистер Джефферсон против.

— Да, там, где правительства подчиняются монархам. Мы же могли бы использовать нашу армию для собственной обороны. Ведь в действительности Англия вовсе не оставила в покое нашу страну. Однажды она вернется с войсками… это так же верно, как то, что мы сидим здесь вместе.

При взгляде на карты с нарисованными им пехотинцами, пушками и конницей казалось, будто он занимается игрой. Но выражение каждой линии его подтянутой фигуры отражало такую страсть, что в конце концов и она прониклась его убежденностью.

Доктор Хеннинг прислал записку с сообщением, что ее мать слегла с воспалением легких. Рейчэл немедля отправилась ухаживать за ней, и, как только миссис Донельсон достаточно поправилась, чтобы отправиться в путь, Эндрю перевез ее в Хантерз-Хилл. Рейчэл считала, что в свои семьдесят шесть лет ее мать остается красивой, морщины у глаз стали глубже, но в волосах не было и следа седины. Эндрю суетился около нее, повторяя:

— Теперь вы останетесь у нас навсегда.

— Ты очень добрый, Эндрю. Но полковник Донельсон и я вместе построили наше поместье, и, когда подойдет моя очередь, я хочу умереть дома и там же быть похороненной.

Миссис Донельсон с одобрением наблюдала за тем, как ведет хозяйство Рейчэл.

— Ты похожа на меня, Рейчэл…

— …А Эндрю напоминает тебе отца?

— Да, деятельность здесь уже не удовлетворяет его, подобно тому как наша плантация в Виргинии не была достаточно большой, чтобы удержать отца. Но именно такое упрямство идти вперед побудило меня влюбиться в него… и всегда поддерживало мою любовь.

Рейчэл наклонилась вперед, локти ее рук, касавшихся лица, упирались в колени.

— Одно время я молилась: «Боже милостивый, сделай моего мужа счастливым дома, с тем чтобы ему хотелось оставаться со мной».

— А сейчас?

— Теперь я молюсь: «Боже милостивый, дай ему задачу и миссию, которые были бы достаточно большими и достойными его способностей и энергии».

Вопреки ее ожиданиям, что выборы Эндрю на пост судьи оградят их личную жизнь от низменных слухов, она обнаружила, что именно эти выборы сделали и его объектом унизительных пересудов. Итак, следующие десять лет им придется жить в отравленной атмосфере слухов: они будут влиять и воздействовать на оценку каждого их шага, каждой мысли. Как легко распространяются слухи, как легко они воспринимаются и становятся полуправдой! Даже счастливые дни коротких передышек, когда не было нападок, оказывались периодами накопления и отыскания сплетен для очередной осады. Как безошибочно пущенный кем-то слушок, основанный на сомнительном факте, удаляет из него всякую суть, извращает и искажает, готовя смертельный удар. Несмотря на то что Эндрю заслужил похвалу всего штата, избавив его от слабых и коррумпированных шерифов, упрочив авторитет местных служащих суда и утвердив неколебимое уважение к судейству, в Нашвилле нашлись такие — прежде всего многие женщины из Культурного клуба, — которые лезли из кожи вон и старались доказать, будто миссис Джэксон — женщина из глухомани, способная иметь дело лишь с бедными и неграмотными переселенцами, а мистер Джэксон не обладает достоинством и манерами настоящего судьи. Они напоминали критические замечания Эндрю в адрес Джорджа Вашингтона, и в частности избрали Эндрю мальчиком для битья в своих панегириках по усопшему Вашингтону. Эндрю обвиняли в том, что он представлял в палате скорее милицию, чем штат Теннесси, что, оставив пост сенатора, он не завершил свою работу. Повторялись рассказы о его ссорах: о ссоре с судьей Макнейри, вызванной тем, что брат Макнейри распространял необоснованные утверждения, ссора эта была улажена Эндрю и его старым другом; о ссоре с сенатором Коком, утверждавшим, будто Эндрю был нелегально назначен губернатором Севьером на его, Кока, место в сенате, эта ссора почти привела к дуэли; о ссоре трехлетней давности с губернатором Севьером, когда выбирался первый генерал-майор милиции Теннесси, и Эндрю удалось сорвать маневры губернатора, стремившегося присвоить себе право назначать людей по своему выбору. Ссорившиеся обзывали друг друга, но затем оба извинились и восстановили прежнюю дружбу.

Рейчэл казалось, что Джон Овертон и Сэмюэл посмотрели на нее несколько странно, когда она попросила их не обсуждать россказни с Эндрю. Несколькими неделями позже она узнала, что ее муж также старается развеять кампанию сплетен, направленную против нее. Услышав разговор такого толка вблизи своей лавки, Эндрю попросил одного приятеля установить источник и выяснить, не кухня ли Бетси Харбин — центр такой активности? Приятель был вынужден сообщить запиской:

После этого Эндрю поинтересовался, не является ли носителем сплетен миссис Болл. Проводивший расследование ответил:

Рейчэл потрясла мысль, что Эндрю тратит время и энергию на борьбу против кухонных сплетен. Вопрос о неутихающих пересудах об их прошлом никогда ими не обсуждался: слишком болезненным он был для них. Каждый нес свой крест и делал вид, что ничего не знает о происходящем. Она подкараулила мужа в его кабинете:

— Эндрю, я не могу позволить тебе тратить время и энергию на пресечение слухов. Это многоголовая гидра. Соединенные армии мира не смогут остановить болтливых женщин.

— Но почему они хотят навредить нам?

— Это моя вина. Я не подчинилась требованию миссис Фарисс о присоединении к ее группе. Я намерена стать членом Культурного клуба, посещать их встречи и устраивать им приемы здесь…

Это заявление стоило ей огромных сил. Она искала утешения в его объятиях. Он сел на угол письменного стола и крепко прижал ее к себе:

— Рейчэл, не делай ошибки. Если они смогут победить тебя такими методами, то ты не только станешь их рабом, но и окажешься жертвой любой ничтожной личности, прибегающей к клевете ради своих выгод. Мы не совершили преступления, мы не нарушили ни одной заповеди, мы не оскорбили ни одного мужчину и ни одну женщину и помогли многим. Мы должны быть стойкими внутри себя.

Ее удивил суровый тон его голоса.

— Я хочу одного, Эндрю: чтобы люди прекратили пересуды о нас.

— У нас есть верные и любящие друзья по всему Теннесси. В Ноксвилле и Джонсборо меня неоднократно спрашивали: «Почему бы вам не взять с собой миссис Джэксон при следующем приезде?» Клянусь Всевышним, Рейчэл, ты поедешь со мной!

Это была ее первая поездка с Эндрю с тех пор, как они прошли по Тропе Натчез. Для такого выхода в свет ей потребовались дорожные платья, длинные платья для встречи за чаем с дамами Ноксвилла и для посещения судов; плащи и шали, туфли и перчатки, шляпы и гребни из слоновой кости. Она сама сшила себе платья, отделку пришлось купить в Нашвилле в лавках Татума и Кларка. Она осмотрела рулоны хлопчатобумажной ткани и более плотной льняной ткани, хранившиеся в швейной комнате на полках, затем прикинула, сколько кружев, бархата и тонкого батиста потребуется ей для трехмесячной поездки. Рано утром приходила Сара Бентли и принималась за шитье. Рейчэл посматривала через ее плечо на размеры: вне всякого сомнения, объезжая культивируемые поля, она прибавила пару дюймов к окружности своих бедер.

Она наполнила свои шляпные коробки и два видавших виды сундука Эндрю, а потом послала к Джейн еще за одним. Ее надушенный носовой платок превратился в мятый комочек к тому моменту, когда их карета спустилась к подножию холма Хантерз-Хилл.

В Ноксвилле губернатор Севьер устроил для них официальный банкет, на который были приглашены члены правительства штата. Семья Блаунт устроила превосходный бал. Уильям Блаунт, бывший сенатор, умер несколько месяцев назад, но Уилли, его единокровный брат, был так же предан. Эндрю. В Хартсвилле они были почетными гостями на открытии сезона скачек. Рейчэл не вела подсчета, сколько семейств приняла она в Хантерз-Хилл, но в каждом пункте по маршруту объезда их ожидал праздничный прием. Ее страхи утихли, к ней возвратились жизнерадостность и веселость в окружении старых друзей. И так было с раннего утра и до позднего вечера, когда ей и Эндрю удавалось сбежать к себе. Лежа рядом с мужем, она закрывала глаза и думала о том, какую радующую глаз картину она увезет в Хантерз-Хилл: Эндрю — председатель суда в Ноксвилле, красивый в своей черной мантии, его высокая тонкая фигура возвышается в зале суда, его лицо серьезно, глаза — суровы, служащие, адвокаты, клиенты смотрят на него с уважением. Она знала, что он всегда держал на маленьком столе, скрытом от публики, но в пределах его досягаемости, пару пистолетов, поскольку в судах, особенно в поселках, близких к границе с индейцами, случались перебранки и драки.

Ее поражало, как растет штат Теннесси. Когда полковник Донельсон завершил путешествие на «Адвенчере» и семья разбила палатки на Кловер-Боттом, его группа вместе с группой полковника Робертсона насчитывала около двухсот человек. Ныне же в штате проживало более ста тысяч человек, а переселенцы все прибывали и прибывали так стремительно, что временами карета Джэксонов не могла двигаться по главной дороге, загроможденной фургонами иммигрантов. Глухие места, через которые она и Эндрю пробирались, завершая поездку по Тропе Натчез, были усеяны процветающими поселениями. Тропа превратилась в сносную дорогу, и по обе ее стороны Рейчэл видела хижины, сараи, поля, засеянные кукурузой, хлопком и табаком. Там, где она и Эндрю спали на земле, готовили пищу на костре, теперь стояли удобные постоялые дворы, окружные управления, здания суда, церкви.

Действовала почтовая служба, и Рейчэл могла посылать письма своей матери и Джейн. От Джейн она узнала, что сообщения о балах и банкетах в ее честь заставили ее недругов приумолкнуть.

Хантерз-Хилл и лавки продолжали приносить прибыль.

— Это хорошо, — ворчал Эндрю. — Я работаю на округу, на территорию, на штат и государство вот уже двенадцать лет и тем не менее должен сам зарабатывать деньги на расходы. Когда работаешь на правительство, то не разбогатеешь.

— Ты вроде бы и не должен, Эндрю. Генералы также не становятся богачами. Но ведь твоим именем назван новый район — округ Джэксон.

Их спокойствие часто нарушали внешние события. У Джона Овертона соперник увел девушку, за которой Джон ухаживал. Стокли, который сорвал около двухсот тысяч долларов в гигантской земельной спекуляции, был осужден вместе со своим тестем штатом Северная Каролина за мошенничество с земельными участками, хотя губернатор Севьер отказался удовлетворить требование о выдаче Стокли. В июне сгорел винокуренный завод Джэксона и погибло триста галлонов виски, а также вышли из строя перегонные кубы, крышки и запорные устройства которых расплавились. К концу лета умерла миссис Донельсон, и ее похоронили, как она и просила, на ее собственной плантации. Северн, самый болезненный член семьи, вскоре женился на Элизабет Рукер, которая была моложе его на девятнадцать лет.

На рубеже столетий почти каждый в Теннесси голосовал за республиканцев — за Томаса Джефферсона и Аарона Берра, они оба нравились западным штатам. Когда по техническим причинам Берр получил такое же число голосов выборщиков, как Джефферсон, выборы были перенесены в палату представителей, где потерпевшие поражение и недовольные федералисты, ненавидевшие Джефферсона за его революционность, делали все, чтобы сорвать выборы и посадить Берра в кресло президента. Аарон Берр пользовался любовью жителей Теннесси, будучи одним из лидеров борьбы за допуск штата в Союз, но даже они удивлялись, почему Берр не поднялся на трибуну в палате и не сделал заявление, что он баллотировался на пост вице-президента; это было бы честным поступком, и сразу кончились бы парализовавшие страну споры.

Они приобрели нового друга — Джона Коффи, капитана милиции и единственного человека, который, по оценкам Рейчэл, был значительно крупнее Эндрю в физическом смысле. Эндрю обладал решительностью волевого и смелого человека, а Коффи был добродушно силен. Крепко скроенный, он был мягким, как барашек, которого она выкормила в Поплар-Гроув, и одновременно такой большой, что заполнял любую комнату, в которую входил. Эндрю спрашивал:

— Джакс, я стараюсь говорить по большей части правду, но мне кажется, что иногда делаю промашку. Как тебе удается все время попадать в яблочко?

Лицо Коффи было полным и круглым, а кожа загорелой. Он жил на открытом воздухе, работая землемером, и плавал на собственной плоскодонке, развозя по соседним поселкам бочонки с солью.

— Я недостаточно умен, чтобы разбираться в различных видах правды, — ответил он. — Они все выглядят для меня одинаково.

Эндрю вновь погрузился в политическую борьбу, разыгравшуюся в штате. Губернатор Джон Севьер отслужил в своей должности три срока подряд и должен был в соответствии с конституцией выйти в отставку хотя бы на один срок. До этого момента политику в Теннесси контролировали на дружеской основе семейство Блаунт и Севьер. Теперь же фракция Блаунта, к которой принадлежал Эндрю, решила образовать собственную партию и выбрать собственного губернатора. В начале года на собрании в доме Блаунтов был выбран друг и коллега Эндрю — судья Арчибальд Роан. Эндрю сопротивлялся значительному давлению, оказывавшемуся на него, вновь выставить свою кандидатуру в конгресс.

— Я не хочу уезжать из штата, — признался он Рейчэл. — Генерал-майор Конуэй болен, я думаю, что через год милиции потребуется новый командующий…

Генерал-майор Конуэй скончался. Были объявлены выборы нового командующего. Джон Севьер тут же выдвинул свою кандидатуру; столь же быстро группа милиционеров предложила кандидатуру Эндрю. Зная, как страстно Эндрю желал получить эту должность, Рейчэл полагала, что он выйдет в отставку с поста судьи и начнет кампанию. Вместо этого он сказал ей:

— Я всегда считал, что пост ищет человека, а не наоборот. Я не говорю, что человек не вправе стремиться занять пост, подготовить себя к нему и даже оповестить людей, что он овладел мастерством…

— Тогда ты действительно веришь, что у тебя есть шанс?

— Да, и хороший шанс.

Семнадцать офицеров милиции отдали свои голоса Севьеру, семнадцать — Эндрю Джэксону. Согласно конституции штата, решающий голос был за вновь избранным губернатором Роаном. Бывший губернатор Севьер, огорошенный ровным счетом, направил Эндрю записку с просьбой снять свою кандидатуру. Эндрю ответил, что он не станет подводить поддерживающих его и, по его мнению, надлежащим образом установленная власть должна принять решение. Глубоко обозленный Севьер заявил:

— Что такого сделал этот рыжий выскочка, что давало бы ему право стать главнокомандующим Теннесси? Весь его военный опыт и служба сводятся к тому, что во главе пятнадцати или двадцати человек он действовал против дюжины индейцев. Его друзья утверждают, что он имеет репутацию бойца. Бойца против кого?

Губернатор Роан отдал решающий голос за Эндрю. Эндрю ликовал. Рейчэл заметила:

— А я думала, что ты всего лишь мальчик, гоняющийся за солнечным зайчиком.

Эндрю рассмеялся:

— Я не позволю никому называть меня генералом, пока не выиграю сражения. Однако во время болезни Конуэя дисциплина милиции ослабла, и моя первая задача — восстановить ее боевой дух. Штат Теннесси должен знать, что он получил нового командующего. Я не успокоюсь до тех пор, пока милиция не станет первоклассной боевой силой.

Рейчэл чувствовала, что он воодушевлен. И все же, может ли человек заседать в верховном суде и одновременно быть генерал-майором милиции?

Для своего первого общего смотра в мае в Нашвилле Эндрю сшил форму, первую в своей жизни: высокий воротник, почти до ушей, длинный двубортный сюртук с двумя рядами пуговиц, шитые золотой тесьмой эполеты, перекинутая через плечо яркая лента.

Он пытался уговорить Рейчэл поехать с ним на смотр — крупное событие года для Нашвилла. Все офицеры облачились в красочную амуницию, солдаты надели охотничьи рубахи с бахромой; лучшие стрелки штата должны были принять участие в стрелковых соревнованиях. Во многих отношениях смотр был фактически окружной ярмаркой, на которую приезжали торговцы-разносчики, фермеры с лошадьми, коровами и свиньями на продажу, хозяйки, рассчитывавшие заработать на фруктовых консервах, пирожники, расхваливавшие свои имбирные пирожки, горшечники и кузнецы, выставлявшие свой товар. Эндрю должен был обеспечить осмотр пехотинцев, чтобы удостовериться, что каждый офицер вооружен саблей, а у каждого солдата имеется либо мушкет с патронташем на девять зарядов, либо ружье, рожок с порохом, подсумок, запасной кремень, шомпол и щетка. Что касается конных, то следовало проверить посадку солдата в седле, само седло, упряжь, пистолет, палаш и ножны, ботинки, шпоры, патронташ и заряды. Милиционеры не получали довольствия и должны были сами обеспечить себе лошадей, форму, ружья и боеприпасы. Эндрю был полон решимости выколотить фонды у законодательного собрания и улучшить положение милиционеров.

Он выбрал для смотра самую резвую лошадь, но плохое известие дошло до Хантерз-Хилл быстрее, чем возвратился генерал. Его привез капитан Джон Коффи; его обычно приветливое лицо было мрачным, когда он рассказывал:

— Причина, почему я здесь, в том, что боюсь, как бы мистер Джэксон не наделал чего-либо впопыхах. Вы должны успокоить его. На смотре был молодой парень, Чарлз Дикинсон, друг Севьера. Утверждают, что он самый блестящий молодой адвокат в Нашвилле. Его подготовил Джон Маршалл. Дикинсон стоял с приятелями, когда генерал приехал на плац. Кто-то спросил:

— Какой великий военный подвиг совершил мистер Джэксон, который давал бы ему право на такой высокий ранг и такую шикарную форму?

Под влиянием выпитого виски Дикинсон ответил достаточно громко, чтобы вокруг услышали:

— Ну, джентльмены, он совершил самый смелый подвиг. Он отобрал жену у другого мужчины!

Рейчэл тяжело оперлась на камин, она дрожала.

— Дикинсон имеет репутацию самого меткого стрелка в долине Кумберленда, мэм, — продолжал Коффи. — Эндрю — превосходный командующий, но я могу обойти его в точности стрельбы в десять раз. Не допускайте, чтобы он вызвал Дикинсона на дуэль. Если будет стрельба, я предпочел бы быть по другую сторону.

Рейчэл поблагодарила Джакса за его готовность сражаться за нее, затем поднялась в свою комнату и бросилась ниц на кровать. Она хотела выиграть время, чтобы успокоилось учащенно бившееся сердце до того, как она встретится с мужем.

Она не могла поверить, что джентльмен способен отпустить такую грубую шутку лишь потому, что Эндрю побил его приятеля на выборах. Коффи признался, что Дикинсон выпил, и это несколько умаляло его вину. Но как же засела в его уме их история, если она могла столь спонтанно сорваться с его языка!

Она подумала: «Эндрю и я женаты уже полных десять лет. Неужели они никогда не забудут? Замечание Чарлза Дикинсона будет повторяться по всему Теннесси, в каждом доме, лавке и таверне…» Ее имя — зацепка для праздных разговоров.

Вдруг она присела на кровать: ведь Эндрю скачет сюда, в Хантерз-Хилл. Ее голова просветлела: каким бы гнусным ни было замечание Дикинсона, его суть состояла в том, что Эндрю отвоевал ее у мужа. Она убедит Эндрю, чтобы он признал свою победу и не раздувал дело. Он не должен забывать сказанное, но и не должен предоставлять сплетникам дополнительные поводы для раздувания скандала.

Эндрю нехотя согласился с ней.

Рейчэл сидела за столом из орехового дерева перед раскрытой бухгалтерской книгой. Эндрю тихо подошел к ней, наклонился и поцеловал ее в макушку.

— Нам повезло, что твой отец научил тебя вести расчеты в этой математической книге. Теперь Хантерз-Хилл финансирует все остальные виды нашей деятельности.

Она повернулась, почувствовав серьезную нотку в его голосе, плохо замаскированную поддразниванием.

— У меня возникли проблемы в лавке, — признался он. — Джон Хатчингс — хороший клерк, но у меня столько дел, и управление легло на его плечи… а он еще слишком зелен.

У него возникли также значительные неурядицы с Томасом Уотсоном, которого он нанял вести крупные операции с хлопком и от которого он не смог добиться отчетности.

Неприятный инцидент на смотре стал началом ряда осложнений. То, что казалось дружеским расхождением с бывшим губернатором Севьером, приобретало характер политической борьбы до победного конца. После нескольких лет, в течение которых мнение Эндрю как судьи принималось с доверием, два новых вердикта вызвали поток проклятий на его голову. Первым было дело, рассматривавшееся им вместе с двумя другими судьями на выездной сессии апелляционного суда. Это дело вел он сам при судье Макнейри в качестве прокурора. Ныне же как член апелляционного суда он пересмотрел свое решение, и его обвинили в непоследовательности, изменчивости, ненадежности.

— Я не вижу, чтобы у меня был большой выбор, — увещевал он Рейчэл, когда они сидели за ужином, пробегая критические статьи ноксвиллских газет. — Я мог бы согласиться с моим решением десятилетней давности, и меня назвали бы последовательным. Но я должен был принять решение в соответствии с тем, что считаю законным и отвечающим сегодняшнему дню.

Вскоре последовал новый взрыв. Обнаружив, что петиционер был одним из тех, с кем он находился в натянутых отношениях, Эндрю пригласил адвоката петиционера и просил его потребовать отложить дело, с тем чтобы его рассматривал другой судья. Эндрю немедленно объявили не способным решить вопрос на законных основаниях. То, что эти нападки носили политический характер, мало успокаивало ее.

Джон Севьер, ныне имевший право вновь выставить свою кандидатуру на пост губернатора, так и сделал. Губернатор Роан поступил таким же образом. Севьер и его политические последователи выпустили залп, обвиняя Роана, Джэксона и их сторонников в лицемерии. Эндрю утверждал, что Севьер больше не подходит для губернатора:

— Я могу доказать, что он глубоко замешан в мошенничестве с земельными участками в Глазго. Я намерен разоблачить его, показав, как менялись цены и фальсифицировались даты. Ну, они украли почти шестую часть земель штата Теннесси.

Рейчэл была шокирована: разве это не то же самое дело, в которое был вовлечен несколько лет назад Стокли?

— Эндрю, не обвинят ли тебя люди, что ты делаешь это ради политических целей, чтобы побить Севьера на выборах? Не может ли губернатор Роан быть переизбран без такого разоблачения?

— Нет, Севьер слишком хороший актер. Он подавит штат, шагая с саблей на боку, и вновь переживет тридцать сражений, что он выиграл во время Войны за независимость.

«И он выиграет, — подумала Рейчэл. — Его группа вновь вернется к власти, а группа Эндрю будет изгнана. Если Эндрю хочет удержаться в суде, то и это ему не удастся».

Но она была не готова к шуму, возникшему в связи с обвинительным письмом Эндрю, которое опубликовала теннессийская «Газетт» 27 июля 1803 года. Каждый в штате либо сам читал это письмо, либо ему прочитали, и все жадно обсуждали обвинения, выдвинутые Эндрю, и оправдания Севьера, опубликованные в той же «Газетт» 8 августа. Эндрю уехал из Хантерз-Хилл на сессию суда в Джонсборо, по дороге заболел, и понос так его измотал, что он с трудом мог держаться в седле. Едва он добрался до постоялого двора, как появилась толпа сторонников Севьера, угрожавших вымазать его дегтем и вывалять в перьях. Эндрю вышел навстречу с двумя пистолетами наизготове. Толпа поняла, что он выстрелит, и разбежалась.

Спор уже шел не между двумя губернаторами. Люди спрашивали:

— Вы за кого, за Севьера или за Джэксона?

Через несколько недель они выбрали Севьера большинством в одну треть голосов.

— Кому было хуже, по-твоему, — спросила Джейн Рейчэл, — христианам, которых в Колизее пожирали львы, или их сторонникам на трибунах, видевшим это?

— Сторонникам, — ответила Джейн, — они просыпались на следующее утро и вспоминали увиденное накануне.

«Я в еще худшем положении, — думала Рейчэл, — у меня такое, словно я нахожусь в катакомбах в ожидании своей очереди…»

1 октября 1803 года, после того как прекратилось заседание суда, Эндрю вышел через парадную дверь здания суда в Ноксвилле. На верхней ступеньке портика стоял Джон Севьер и ниже его — группа людей. Прежде чем Эндрю успел удалиться, он услышал слова Севьера:

— Судья Джэксон — оставленный всеми негодяй, человек, которого народ сделал судьей и тем самым придал ему незаслуженный статус джентльмена. — Он потряс саблей в ножнах и продолжал: — Я завоевал независимость для этого штата, я прогнал индейцев, я образовал ваше первое правительство…

Эндрю подошел к нему и встал лицом к лицу с пятидесятивосьмилетним Севьером:

— Я не оспариваю ваши прошлые заслуги перед штатом Теннесси, губернатор. Но на том же самом основании я считаю, что также выполнил свои обязанности перед обществом и во многом получил одобрение моих сограждан.

— Выполнил? — закричал Севьер громовым голосом, который был слышен на другом конце площади. — Я не знаю иной большой услуги, оказанной вами округе, кроме поездки в Натчез с женой другого мужчины!

В глазах Эндрю вспыхнула ярость:

— Боже мой! Ты осмелился упомянуть ее неприкосновенное имя?

Севьер вытащил из ножен саблю. Эндрю замахнулся своей тяжелой тростью. В толпе раздались выстрелы, и один зевака был ранен. Вмешались друзья, растащив Эндрю и Севьера в разные стороны.

Эндрю тут же вызвал Севьера на дуэль.

Замечание, брошенное Чарлзом Дикинсоном, было сказано безответственным молодым человеком, к тому же выпившим, а позднее отрицавшим свои слова. Но оскорбление, сделанное губернатором Севьером на публике, не может быть опровергнуто или отозвано. Ни бег времени, ни длительность службы Эндрю, ни годы напряженной работы Рейчэл, скромной жизни и доброты к соседям не имели значения: проступок, совершенный в молодые годы, теперь невозможно смыть.

Ведь губернатор Севьер обвинил их в распутстве, в предумышленном прелюбодеянии… Джон Севьер был хорошо известен в Теннесси, имел большое влияние, как губернатор он являлся первым гражданином штата. Если уж он счел возможным обрушить на нее клевету, то какой смысл кому-либо хранить молчание о Рейчэл и Эндрю Джэксон? Ее личная жизнь превратилась в политическое оружие.

Когда острая боль притупилась и лишь пульсировала, ее мысли вернулись к Ноксвиллу и к Эндрю. Запрещение дуэли в Теннесси не остановит его: противники могут встретиться по ту сторону границы, на индейской территории. Губернатор штата и член верховного суда дерутся на дуэли за границей, — какой же будет скандал!

Путешественники и друзья, приезжавшие из Ноксвилла, привозили известия. Севьер игнорировал первый вызов Эндрю, сообщив своим друзьям, что его возраст и наличие большой семьи лишают его необходимости удовлетворить требование Эндрю. Когда друзья Эндрю посоветовали ему отказаться от дуэли из-за уважения к мантии судьи, он заявил, что готов немедленно подать в отставку. Когда Севьер не ответил на его вызов, Эндрю поместил заявление в «Газетт»:

Эндрю вместе с секундантом выехал в Саутвест-Пойнт, на границе с племенем чироки. Пять дней он ждал приезда Севьера… и пять дней Рейчэл выполняла обычную ежедневную работу; опасаясь известий и в то же время не веря, что двое мужчин серьезно навредят друг другу. Ведь они слишком долго дружили, чтобы стрелять на поражение. Было много дуэлей, но лишь немногие имели серьезные последствия, в худшем случае дело кончалось раной в ноге. Противники стреляли в воздух, и их гнев улетал вслед за пулей.

Наконец пришло известие. В тот самый момент, когда Эндрю уезжал из Саутвест-Пойнта, приехал Севьер со своей группой. Во время сутолоки Эндрю вытащил свой пистолет, то же сделал Севьер, и они поливали друг друга обвинениями. Члены обеих групп тоже ругались, затем вожаки обеих групп еще раз обругали друг друга и вложили в кобуру свое оружие.

Это было завершением дуэли, но не соперничества.

5 ноября губернатор Севьер провел через законодательное собрание два законопроекта, первый из которых разделял милицию Теннесси на два района, в новом районе назначался второй генерал-майор, имеющий равный статус с генералом Джэксоном. На следующее утро губернатор Севьер назначил бывшего сенатора Уильяма Кока главой восточного отделения милиции и послал его в Натчез с пятьюстами милиционерами, чтобы гарантировать, что Испания не вмешается в передачу Луизианы Соединенным Штатам. После напряженной подготовки своих войск и приведения их в боевую готовность генерал-майор Джэксон был оставлен дома, а люди его, западного отделения лишены возможности проявить себя в выполнении задачи, к которой они готовились.

Когда Рейчэл вошла в кабинет Эндрю, она застала его в кресле; его тело обмякло, руки висели безжизненно чуть ли не до пола, лицо было серым, а обычно ясные решительные глаза подернулись каким-то странным туманом. Она видела его при всех невзгодах, неприятностях и бедах, но никогда он не был столь поверженным. Ее расстраивало то, что у него не нашлось слов, а главное, что он не мог их высказать. Севьер добился полной победы, Эндрю потерпел полное поражение… а с ним и она.

В день нового, 1804 года они сидели в одиночестве перед камином с тлевшими под золой углями. Не требовалось сложной двойной бухгалтерии, чтобы ясно представить, чем завершился их год в Хантерз-Хилл. Они пошли на предоставление значительных кредитов в своих лавках, но попытки получить с клиентов долги оказались тщетными. Шкуры и меха, соль и пшеница, табак и другие товары поставлялись вслепую, и Эндрю не знал заранее их цены, а когда товары достигали Нового Орлеана или Филадельфии, то продавались за ту цену, какую можно было получить. Хлопок в долине Кумберленда не уродился; в долине уже работало двадцать хлопкоочистительных машин, и Эндрю получал лишь небольшие заказы на очистку хлопка и на продажу. Кроме того, ему пришлось предъявить иск к своему бывшему партнеру Томасу Уотсону. Его личные счета скапливались в Новом Орлеане и Филадельфии, и задержка с их оплатой вела к росту процентов. Он должен был также выплатить наличными тысячу долларов, ссуженную ему в Ритсбурге.

— Ничего не поделаешь, Рейчэл, я просто должен отказаться от судейства и посвятить все свое время упорядочению наших финансовых дел. Деньги, деньги, деньги! Чем глубже мы влезаем в бизнес, чем больше наши запасы, сделки и продажа, тем хуже наше положение.

— Ох, эти муки обогащения, — шутя ответила она, но это не рассеяло дурного настроения Эндрю.

Хотя он все еще сохранял титул генерал-майора, его команда по сути дела исчезла. Многие офицеры обвиняли его в том, что их отстранили от экспедиции. Было также очевидно, что он растерял свой престиж в результате ссор, касавшихся только его. Тот факт, что он ввязался в ссору лишь после того, как его жену публично оклеветали, отступал на задний план в последующей неразберихе.

Когда началось расследование его обвинений против Севьера, их права на значительную часть собственных земельных участков, особенно тех, которые находились на индейской территории, также были поставлены под сомнение. Все их земельные участки вокруг Нашвилла стоили теперь больше, чем во время их приобретения, и он получил бы существенный доход и успокоил бы своих наиболее настойчивых кредиторов; но ни у кого не было достаточных наличных сумм, и он смог получить лишь личные векселя.

— Кажется, положение безнадежно, — уныло признался он. — Нам придется начинать сначала.

Она была убита, узнав через несколько недель, что «начинать сначала» означало отъезд из Теннесси.

— Думаю, что мы достаточно долго жили в долине Кумберленда, Рейчэл.

— Но куда мы поедем?

— Теперь, когда Луизиана[11] передана нам, президент Джефферсон должен назначить губернатора. Наши конгрессмены в Вашингтоне на моей стороне, они считают, что я обладаю нужной квалификацией: у меня есть юридическая подготовка, чтобы помочь в составлении и введении законов, военный опыт для организации милиции. Это исключительная возможность. Испания раздражена передачей Луизианы и ввяжется в драку, если сможет. Англия все еще охотится за нашими судами и захватывает моряков. Если будет война, то Англия постарается ввести свои войска через Луизиану, а также через район Северных озер…

«Какое странное решение наших проблем, — думала Рейчэл. — Томас Грин еще давно предлагал нам остаться в Натчезе. Скольких волнений мы избежали бы, какой приятной могла бы быть там жизнь».

— …Губернатору обеспечивается все: дом, прислуга, кареты, военный аппарат и заработная плата наличными. — Он подошел к ней и обнял, его голос был тихим, ласковым. — Я помню, как тебе нравились красивые дома Натчеза. Мы встретимся с новыми людьми, завяжем новую дружбу. Для военного там уйма возможностей, мы заставим Севьера взять назад свои слова.

До этого момента она не понимала отчетливо, почему он хочет уехать из штата. Он хотел навсегда избавиться от бесконечных пересудов, оскорблений, наносившихся их любви и браку. И не потому, что он потерпел поражение или у него не было стойкости противостоять; все это осталось, и в избытке. Он просто выводил свою жену из-под огня.

Она стиснула его лицо своими руками, прижала свои губы к его губам и почувствовала крепость костей его головы.

— Ты будешь первой леди территории, — прошептал он. — Помнишь, что я сказал тебе в Поплар-Гроув? Мы доберемся до вершины, и тогда никто не будет выше нас и не сможет напасть.

В течение февраля из Вашингтона не приходило известий о назначении. Груз железа, заказанного в Питсбурге, который составлял, по расчетам, половину груза, был отправлен отдельно, что, естественно, означало вздорожание доставки вдвое. Когда этот груз прибыл в Нашвилл, Эндрю пытался собрать нужную сумму — триста семьдесят пять долларов, но не преуспел в этом. Джон Коффи высыпал на обеденный стол небольшую кучку английских, испанских и американских монет — явно свои сбережения. К этому добавились несколько долларов, которые предложил Джон Овертон.

— Подумай, Рейчэл, мы владеем плантацией, стоящей десять тысяч долларов. У нас на складах товаров на несколько тысяч долларов, а другие товары, на тысячи долларов, уже отправлены на север и юг. Общая сумма земельных участков, записанных на наше имя, должна достигать сотни тысяч долларов… и все же после недели попыток найти триста семьдесят пять долларов наличными я не могу собрать такую ничтожную сумму.

— Разве ты не можешь продать железо и использовать часть оплаты для покрытия расходов по перевозке?

— Уже пытался. Все, что удалось, — это двести долларов, которые мне задолжали как судье.

К концу февраля, пытаясь возместить потери одним смелым шагом, он послал Джона Коффи на север Иллинойса, где были открыты залежи каменной соли, и поручил ему предложить пятнадцать тысяч долларов, в крайнем случае тридцать тысяч, за залежи… личными обязательствами.

Рейчэл была удручена шагом Эндрю, хотя Джакс принял поручение без тени сомнения. Как мог Эндрю брать обязательства на пятнадцать — тридцать тысяч долларов, не будучи в состоянии собрать триста семьдесят пять долларов, чтобы покрыть расходы по доставке?

В течение следующих недель ее изумление возросло. К этому времени Эндрю уехал в Вашингтон, направляясь в Филадельфию. Военный министр по-приятельски принял его, доверительно сообщив, что военному департаменту потребуется в ближайшие шесть недель два судна для перевозки войск по Миссисипи. Министру нужны были также цепи для паромов на реке Теннесси. Может ли Эндрю поставить такие цепи?

Джон Коффи привез письмо в Хантерз-Хилл, и Рейчэл прочитала его много, много раз, качая головой в изумлении.

— Фантастический мужчина мой муж. Военному министерству нужны суда? Он их построит. Министерству нужны цепи? Он их сделает. Я уверена, у него в карманах нет и десяти долларов, да и в наших сейфах нет десяти долларов. Что это — чудовищное безумие или восхитительная мудрость? Что ты думаешь, Джакс?

— Видимо, мудрость, миссис Джэксон, — ответил Коффи, расплывшись в улыбке. — Потому что, когда мистер Джэксон приказал мне починить лодку, наскочившую на камни у Спринг-Бенч, и вторую подготовить к плаванию через шесть недель, он, видимо, предвидел, что я смогу это сделать. Когда время поджимает, деньги не помогают, а даже мешают.

— Разумеется, если Эндрю предоставит лодки, то военный министр погрузит войска на них и обяжет его командовать экспедицией.

— Не могу сказать, миссис Джэксон, может быть, и так.

Она не знала, в какой день Эндрю получил известие, но из филадельфийских газет ей стало известно, что президент Джефферсон назначил Уильяма С. Клэрборна губернатором Луизианы. Планы Эндрю сбежать, построить для них новую жизнь, воссоздать свой престиж рухнули в очередной политической комбинации. Джэксоны были вынуждены остаться дома и бороться со своими трудностями как могли.

Эндрю добрался до Хантерз-Хилл 19 июня. Они оба знали, что должны продать все, чем владели, за любую цену, какую им предложат. Эндрю посмотрел с любовью на пианино и ореховый письменный стол.

— Мы сохраним их для нашего нового дома, — сказала она.

— Для какого нового дома?

— Куда мы поедем. А куда мы поедем?

— Не знаю. Из двух путей, открытых нам, есть, к примеру, Эрмитаж. Прямо через реку.

— На что он похож?

— Ну, это прекрасный участок, холмистый, со многими родниками. Там прекрасные деревья, одно расчищенное поле. Я купил этот участок у брата Роберта Хейса. Сделка еще не оформлена.

— А дом? Есть ли там дом, Эндрю?

— Нет, есть старый блокгауз, превращенный в лавку. Его не использовали долгие годы. И рядом пара хижин.

— Можем ли мы посмотреть на него?

Он провел пятерней по своим волосам, затем по лицу и закрыл руками лицо.

— Я не могу перевезти тебя туда. Это… унижает мою гордость. Грубая, полуразвалившаяся хижина на полудиком участке земли, словно мы… нищие поселенцы. Как низко я уронил тебя!

Она стояла перед ним, ее ноги твердо уперлись в пол, а в глазах сверкала решимость. Низким певучим тоном она объявила:

— Эндрю, прикажи Джорджу оседлать лошадей.

После того как они пересекли Стоун-Ривер и проехали две мили, а затем вышли на тропу, огибавшую выжженный солнцем луг, Эндрю сказал, что они — на участке Эрмитаж. Они провели своих коней через тенистые заросли американского орешника и скоро вышли к журчавшему роднику, из которого вытекал ручей в соседний лес. Неподалеку в тени деревьев стояли четыре бревенчатые хижины. Здесь они сошли с лошадей.

Рейчэл задержалась на некоторое время у бывшего торгового форта. Он стоял на этом месте уже несколько лет, но построившие его были мастерами своего дела: бревна были подогнаны друг к другу, а связки ровно вырублены. Почти двухэтажное квадратное здание выглядело прочным, гордым и независимым.

— Можно войти внутрь, дорогой?

Эндрю приподнял тяжелую кожаную петлю, служившую замком, и открыл дверь для Рейчэл. Она вошла внутрь, через открытую дверь и ее плечо в здание заглянуло и солнце. Деревянный пол размером семь метров на восемь был чистым, словно кто-то подмел его накануне. Брусья были уложены с искусством мастера, время отполировало их до блеска, и отбрасываемые ими солнечные лучи освещали массивные балки над головой. Известь, которой были заделаны щели между бревнами, приобрела цвет теплого серебра. Рейчэл подошла к камину, сложенному из булыжников. Камни камина были подобраны с большим вкусом, и их цвет гармонировал со всей комнатой. Камин был огромным — в холодные дни в него вместилась бы целая вязанка хвороста. Рейчэл стояла перед камином, покоренная его красотой.

— Эндрю, здесь великолепно.

— Это всего лишь бревенчатая хижина, как все другие…

— О нет, мой дорогой, этот дом не похож на другие. А название Эрмитаж означает… убежище?