Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон

Книга шестая

Рейчэл сидела в вымощенном голубыми плитами дворике, утренний воздух был напоен ароматом южноафриканского жасмина и мирта. Столик для завтрака стоял рядом с живописными клумбами и журчащим фонтаном. Подняв голову, она осмотрела изящные витые лестницы, берущие начало во дворике и доходящие до крыши, и балконы с оградой из кованого железа на втором и третьем этажах здания. Во дворик вошли две служанки в ситцевых платьях, их головы были повязаны яркими мадрасскими платками и заколоты высокими гребнями. Они несли свежие рогалики и кофе. Снаружи из-за металлической ограды с заостренными верхними концами доносились крики уличных торговцев:

— Прекрасная смоква! А вот маленькие тыквы! Совсем горячие!

Для Рейчэл это был первый большой город и по сути дела иностранный. «Филадельфия или Нью-Йорк, — думала она, — показались бы менее чужими». Вся культура, начиная с крошечных кексов к кофе в одиннадцать часов и кончая представлением в Орлеанском театре, была французской. Ее поражала не только экзотика Нового Орлеана, но и богатая тропическая растительность, столь необычная по сравнению со скудной холмистой природой Кумберленда.

Доктор Керр служил у Эндрю военным хирургом. Он любезно предоставил свой дом и персонал в распоряжение четы Джэксон. За столиком напротив Рейчэл сидел тридцатилетний майор Джон Рейд — секретарь Эндрю с начала войны против племени крик. Рейд был красивым парнем с копной черных кудрей, ниспадавших на лоб, с густыми бакенбардами и темными бровями, одна бровь резко задиралась вверх подобно восклицательному знаку. Он выглядел немного более худым, чем тогда, когда Рейчэл видела его в последний раз в Эрмитаже.

— Нечему удивляться, — ответил он слабым голосом. — Генерал не давал мне спать по ночам и заставлял каждую ночь писать сотни депеш.

Эндрю быстро спустился по наружной лестнице.

— Доброе утро, моя дорогая, — сказал он, положив руку на ее плечо. — Впервые я не проснулся в пять часов утра, с тех пор как уехал из дома.

— Ты должен был бы держать меня около себя все это время, — ответила она с улыбкой, передающей ее любовь и внутреннюю теплоту. — В таком случае и майор Рейд мог бы немного поспать, вместо того чтобы писать ночи напролет твои письма.

Эндрю рассмеялся. Он опустился в кресло около нее, когда майор Рейд извинился и ушел. Рейчэл налила Эндрю чашку кофе. Солнце светило им в лицо, и они держались за руки под столом. Рейчэл прошептала:

— Новый Орлеан может быть плохим местом для ведения войны, но несомненно хорошее место для любви.

— Я помню, как ты говорила, что любое место годится для любви.

— Эта страна возвращает меня к нашему медовому месяцу в Байю-Пьер. Помнишь, как Том Грин предлагал нам остаться?

Он наклонился над столиком и прикоснулся своей щекой к ее щеке.

— Хотела бы ты жить здесь? Эндрю-младший без ума от того, что видит. Вчера он провел весь день на дамбе, наблюдая за кораблями. Я мог бы иметь постоянную штаб-квартиру в Новом Орлеане, и мы могли бы купить прекрасный дом вроде этого, продав Эрмитаж.

— Не станем продавать.

— Да ну?

— Я приостановила продажу, когда до меня дошли новости. Я подумала, что твоя победа поставит все на свои места. Эти толпы на улицах Нового Орлеана вчера, выкрикивавшие твое имя, когда мы ехали в карете…

— Это было вчера, — мрачно прервал он Рейчэл, — было объявлено временное перемирие в честь приезда. Сейчас же у меня на руках две войны: одна — с англичанами, а другая — с торговцами и законодателями Нового Орлеана, которые хотят заняться обычным бизнесом. Сейчас ко мне в штаб-квартиру приедет губернатор Клейборн.

— Это не тот, что получил пост губернатора территории Луизиана, который ты так хотел иметь, когда мы жили в Хантерз-Хилл? Теперь ты его командующий.

— Губернатор Клейборн так не думает. Цель его сегодняшнего визита — заставить меня отменить военное положение и позволить судам выйти из гавани с хлопком и табаком, которые вот уже два года лежат на складах. Он также намерен потребовать от меня роспуска милиции и добровольцев Луизианы, а также отвода моих войск с территории, находящейся под его юрисдикцией. Согласно утверждению Клейборна, война закончилась.

— А разве не так? — спросила Рейчэл с тревогой. — Твой друг Эдвард Ливингстон вернулся с британского флагманского корабля вчера с известием, что в Генте[16] подписан мирный договор с Англией.

— Он также привез известие, что англичане захватили форт Байер! — Эндрю выпалил это почти сердито, затем извинился с самоосуждающей улыбкой: — Прости меня, но здесь нам все еще угрожает опасность, и лишь немногие понимают это. Англичане располагают совершенной шпионской сетью: им известно, сколько у нас войск, где они размещены, где расположены наши тяжелые орудия, каково моральное состояние наших солдат. Они могут нанести удар в любой момент.

— Но почему они захотят нанести удар, дорогой, если знают, что подписан мирный договор? Чего они могут добиться этим?

— Они никогда не признавали право Наполеона продать нам Луизиану. Если они смогут выдворить меня и моих солдат отсюда, то могут объявить эту страну своей собственностью, невзирая на мирный договор с остальной частью Соединенных Штатов.

Эндрю вскочил, так ничего и не съев. Рейчэл прижалась к нему:

— Перемирие не было очень длительным, не так ли, дорогой? Всего лишь один день и одна ночь. Но я страшно благодарна даже за это.

Часы внутри здания мелодично пробили восемь часов.

— Не завезешь ли меня к мадам Ливингстон по пути в штаб-квартиру? Сестра Джейн была права: у меня нет надлежащих платьев, таких, как у элегантных француженок. Сегодня утром миссис Ливингстон собрала лучших портных Нового Орлеана в своем доме, чтобы я могла заказать платье для бала в среду в честь Джорджа Вашингтона.

Два дня спустя Эндрю помог ей подняться в карету. Накануне ночью шел дождь, и на улицах стояли грязные лужи. Эндрю держал в руках ее изящные туфли для бала, а она подобрала пышную бархатную юбку, чтобы не запачкать ее грязью. Миссис Эдвард Ливингстон, признанная светской предводительницей французской и американской колоний Нового Орлеана, превратила в примерочную салон на втором этаже. Большую часть двух дней Рейчэл провела, стоя на платформе в центре примерочной, в то время как лучшие французские портнихи драпировали ее во многие метры ткани, а стайка разговорчивых швей шила и примеряла, порола и вновь шила, пока платье не стало таким, каким его хотела видеть мадам Ливингстон.

— Это должно быть самое красивое платье на балу, — требовала она у модельерши. — Генерал Джэксон и его леди — наши почетные гости, и никто не должен превзойти их.

Так и было сделано. Луиза Ливингстон не давала покоя своим портнихам, и они сообща придумали роскошное темно-фиолетовое платье из самого нежного бархата, с кружевным лифом и короткими рукавами. На темные волосы Рейчэл была накинута мантия из тех же кружев, а ее сумочка была такого же темно-фиолетового цвета, как юбка. Ее шею украшало жемчужное ожерелье, а вокруг замка сумочки были вкраплены мелкие опалы.

Рейчэл не знала, как будет выглядеть сама Луиза Ливингстон или та или иная из ослепительных креолок, но, увидев восторг на лице Эндрю, пожиравшего ее глазами, она поняла, что миссис Ливингстон преуспела, во всяком случае в том, что касалось ее, Рейчэл, интересов. Как было приятно смотреть в большое зеркало и видеть себя столь элегантно одетой! Она казалась сама себе на десять лет помолодевшей и сбросившей двадцать фунтов веса. Какой гордостью светились бы глаза Джейн, если бы она могла видеть ее! Рейчэл была вдвойне рада и довольна собой: она продала привезенные ею бекон, говядину, овес и кукурузу, получив достаточную прибыль, чтобы оплатить новый костюм.

В то время как карета медленно тащилась по грязным улицам, она думала о женщине, которая отказалась от роли королевы бала, с тем чтобы она, Рейчэл, находилась в центре внимания. Луизе Ливингстон было всего тридцать лет, однако она уже завоевала в новоорлеанском обществе положение, к какому стремилась миссис Фарисс в Нашвилле. Но у миссис Фарисс не было природного очарования, широты натуры и врожденной любви к людям, присущих Луизе. В тринадцать лет она вышла замуж в Санто-Доминго, потеряла троих детей еще до того, как овдовела в шестнадцать лет, на ее глазах отец и два брата были убиты в восстании, спасаясь от которого она, ее мать, бабушка и малолетние брат и сестра бежали в Луизиану. Самая красивая из новоорлеанских матрон, она обладала блестящим интеллектом, оказывала Эдварду Ливингстону большую помощь в написании юридических заключений. Рейчэл думала: «Какая товарищеская атмосфера должна существовать между нею и мужем, чтобы сотрудничать с ним в таком качестве!» И ей захотелось родиться с более острым умом и быть лучшим помощником Эндрю.

Члены французской биржи много поработали, чтобы превратить свое здание в близкое подобие парижского бального зала. Нижний этаж, где стояли длинные обеденные столы, был великолепно украшен цветами, разноцветными лампами, прозрачными лентами и искрящимися хрустальными канделябрами, каких она не видела со времени пребывания у Тома Грина в Спрингфилде. Эдвард Ливингстон, высокий, стройный, хотя и слегка сутулый мужчина, умевший органически сочетать любезность и достоинство, проводил ее до отведенного ей места.

Она обнаружила, что сидит напротив лозунга: «Джэксон и победа едины». На столе, украшенном орнаментами, были расставлены золотистые окорока. В середине стола стояла пирамида, на вершине которой виднелись слова: «Да здравствует Джэксон!» Было поднято столько тостов за Эндрю, за «героя страны» и «спасителя Нового Орлеана», что ко времени, когда гости пошли наверх танцевать, Рейчэл почувствовала, что у нее слегка закружилась голова. Ее окружали дружелюбно настроенные люди, она оживленно беседовала с красивыми, безупречно одетыми мужчинами и ухоженными женщинами, танцевала не переставая менуэты и вальсы. К концу одного танца Эндрю, взяв ее под руку и улыбаясь с высоты своего роста, сказал:

— Ты прекрасна, моя дорогая.

— Ты увлечен этим бархатным платьем, оно чудесно подчеркивает мои глаза.

— Нет, я любуюсь тобой, твоим лицом, ты светишься от счастья. Здесь ты самая очаровательная женщина.

— Скажи мне, генерал Джэксон, который един с победой, — поддразнила она, — теперь, когда ты отшлепал англичан, сможешь ли остаться дома на некоторое время?

— Навсегда.

— Можем ли мы вскоре поехать туда?

— Как скоро?

— Завтра.

— Ты говоришь, как луизианские милиционеры. Разве тебе не нравится такой образ жизни, Рейчэл? Обеды и приемы, балы и новые платья, танцы, смех и музыка? Ты можешь иметь здесь все, что пожелаешь.

— Я уже и так видела больше, чем за всю прожитую жизнь. И я буду хранить воспоминание об этом вечере, пока жива. Но теперь, когда прошел такой вечер, я довольна. Я готова вернуться в Эрмитаж. Ты тоже этого хочешь, не так ли?

Эндрю не ответил.

Последующие недели вылились в фантасмагорию концертов, спектаклей в Орлеанском театре, балетов и пантомим в театре Сент-Филипп, обедов в роскошных домах видных креольских семейств, поездок с молодым Рейдом и Джаксом на поля сражений, где ей показывали расположение рот и объясняли, как они сражались. Она бродила по широкой, осененной тенью деревьев дамбе, осматривала старые испанские форты, ездила по озерам и протокам, отыскивала виллы в итальянском стиле, окруженные садами и прекрасными дикими апельсиновыми рощами.

Ее сын Эндрю проводил все дни с отцом в штаб-квартире, где он стал всеобщим баловнем. Штаб-квартира находилась в элегантной резиденции Даниэля Кларка на Руайяль-стрит, 106, в одном из немногих кирпичных зданий Нового Орлеана.

— Я также собираюсь проводить время в штаб-квартире, — дразнила Рейчэл своего мужа, стоя в большой передней комнате, которую он использовал как свой кабинет. — Дорогой, разве ты не знаешь, что в течение последних недель ты работал с восьми утра до одиннадцати вечера? Твое лицо отощало и вытянулось.

— Если бы я мог получить весточку из Вашингтон-Сити, что война в самом деле закончилась… Город готов взбунтоваться. Сегодня в газете «Курьер» помещена статья, советующая мне убираться из Нового Орлеана и дать возможность солдатам Луизианы вернуться на фермы для сева. Я посадил автора этой статьи в тюрьму как провокатора. И если федеральный судья Доминик А. Хэлл будет настаивать на его освобождении, я также заточу Хэлла под замок. Я скорее брошу в тюрьму весь этот сбитый с толку город, но не допущу распада армии до официального уведомления о подписании мирного договора.

— А в качестве начала поедем домой, запремся у себя и до утра забудем о твоих невзгодах.

Рано утром их разбудил шум толпы, двигавшейся по улице с криком: «Мир! Мир!» Эндрю вскочил с постели, накинул на себя халат и спустился вниз. Через щели жалюзи Рейчэл увидела, как он взял депешу из рук забрызганного грязью курьера, а затем услышала стон разочарования, вырвавшийся у толпы. Эндрю вернулся в спальню и бросил депешу на стол. Она ждала, что он скажет.

— Просто невероятно. В этом пакете нет ничего, кроме выданного мне секретарем Монро разрешения набрать войска, которые уже несколько месяцев сражаются под моим началом.

Дождь лил как из ведра, превратив город и прилегающие районы в болото. Торговцы Нового Орлеана не спешили с продажей продуктов питания, и сотни солдат свалились, заболев инфлюэнцей, малярией и дизентерией. Обозленная толпа порвала в клочья портрет Эндрю в кафе биржи. Рейчэл узнала от своего племянника, что герой Нового Орлеана стал злодеем Нового Орлеана, диктатором, который ради собственного удовольствия удерживает военный контроль над городом. 15 марта был день рождения Эндрю, ему исполнялось сорок восемь лет. Рейчэл хотела устроить в его честь прием, но в воздухе носилось так много вражды и болезненных настроений, что она засомневалась, будут ли правильно поняты празднества.

Наконец 13 марта 1815 года в Новый Орлеан пришли известия о ратификации мирного договора. Британский флот отправился домой, в Англию. Эндрю отменил военное положение, распустил войска Луизианы и отпустил войска Теннесси, Миссисипи и Кентукки домой. Взошло солнце, и толпы на улицах вновь кричали: «Джэксон и мир», а Рейчэл рассылала приглашения по всему городу — родственникам, адъютантам, французам, проявившим к ней доброту, на прием по случаю дня рождения генерала.

После обеда, когда ее гости собрались в гостиной на втором этаже выпить кофе с ликером, Эндрю сел в удобное кресло, вытянув ноги перед собой, в окружении своих офицеров и племянников — Джона Коффи, Эдварда Ливингстона и доктора Керра. Через комнату Рейчэл слышала, как он рассказывал о своей матери и ее попытках спасти его и его брата от британской тюрьмы в Кэмпдене тридцать четыре года назад. Видя, что все крепко выпили и не заметят ее отсутствия, она ускользнула в свою комнату, чтобы поправить прическу. Когда она стояла перед зеркалом, висевшим над красивым комодом в стиле Людовика XIV, она заметила письмо, положенное Эндрю на комод. Она узнала подпись кузена по материнской линии Джона Стокли, занимавшего важное положение в правительстве Вашингтон-Сити. Вдруг, словно рельефно выступившие из бумаги, перед ее глазами возникли строчки:

Рейчэл стояла, прислонившись к комоду, одна рука ее была прижата к груди; она была слишком ошеломлена, чтобы трезво думать. Через мгновение ее рассудок вернулся в Эрмитаж, она увидела перед собой Джона Овертона с его очками в серебряной оправе на переносице, который говорил:

Рейчэл села на краешек позолоченного французского стула, она чувствовала высоко в горле стук собственного сердца. Ведь они оказывались в водовороте разгоряченных эмоций и вражды, когда Эндрю сражался за сравнительно скромные посты; их самих, их любовь и супружескую жизнь вовлекли в скандалы, обрушивали на них обвинения, горечь, вражду, дуэли и убийства, что же, во имя Бога, случится с ними, если встанет вопрос о борьбе за пост президента Соединенных Штатов? И как было сказано на семейном совете в доме ее матери, когда они впервые узнали о предстоящем разводе с Льюисом Робардсом в Харродсбурге, «след сохранится навсегда, и любой сможет им воспользоваться в своих корыстных целях».

Если Эндрю выставит свою кандидатуру ка пост президента, то враги и оппоненты, стремясь нанести ему поражение, не станут ли ворошить его прошлое? Политика — смертельно опасный бизнес. То, что она пережила до этого в виде злокозненных слухов, вмешательства в личную жизнь и гнусных пересудов, ограничивалось территорией Теннесси. Не станут ли осложнения ее первого брака с Льюисом Робардсом и незаконность ее брака в Натчезе с Эндрю предметом обсуждения по всей стране, объектом публичного интереса?

Ее страх прошел, уступив место ясности, почти предвидению: бури, скандалы, обвинения и опровержения, обсуждение на людях ее интимной жизни — все эти вещи, казавшиеся столь болезненными и назойливыми, окажутся легким ветерком по сравнению с тем, через что ей предстоит еще пройти. И все же, если встанет вопрос о том, чтобы пройти, отшатнется ли она? Ведь речь пойдет о выдающемся достижении для Эндрю Джэксона, нищего сироты, сумевшего пробиться из низов на пост высшего исполнителя, который занимали такие высокорожденные джентльмены, как Джордж Вашингтон, Джон Адамс и Джеймс Медисон.

Новый Орлеан осыпал чету Джэксон подарками: роскошной мебелью для их спальни в доме Керра, набором топазов для Рейчэл, бриллиантовой булавкой для Эндрю. Они вновь прошли цикл: из героя в злодеи и вновь из злодея в герои.

Лишь судья Доминик Хэлл не входил в число обожателей. Взамен он издал приказ об аресте Эндрю по обвинению в неуважении к суду.

— Эндрю, ты не должен подчиниться этому вызову, не так ли?

— Ну, миссис Джэксон, жена бывшего судьи не должна так говорить. Я заточил Хэлла в тюрьму, чтобы защитить наши военные позиции, он же имеет право бросить меня в тюрьму, чтобы защитить позиции суда.

Она поехала в суд с Эндрю и Эдвардом Ливингстоном. Зал был так набит, что служащие суда должны были проложить для них проход к скамьям защиты. Судья Хэлл отказался выслушать защитительную речь Ливингстона и оштрафовал Эндрю на тысячу долларов за неуважение к суду. На какой-то момент Рейчэл испугалась, что Эндрю учинит скандал по поводу решения о штрафе, но он благочинно принял решение. Когда наконец они пробились через приветствовавшую их толпу к карете и сели в нее, жители Нового Орлеана выпрягли лошадей и сами протащили карету по улицам на площадь перед биржей. Слушая прощальное выступление Эндрю перед тысячью поклонников, заполнивших площадь, Рейчэл подумала:

Рейчэл и Эндрю выехали из Нового Орлеана в конце первой недели апреля 1815 года. Вдоль городских улиц и сельских дорог выстроились на целые мили жители Луизианы, выражавшие им свою благодарность и признательность. До Натчеза они плыли по реке, дальше пришлось передвигаться в карете и верхом по Тропе, повторив путь, проделанный ими домой после медового месяца в Байю-Пьер, — тот самый судьбоносный путь, на котором Эндрю поссорился с Хью Макгари по поводу ожидаемого нападения индейцев, и эта ссора так обозлила Макгари, что спустя два года он предстал перед Харродсбургским судом и дал показания, что видел Рейчэл Робардс и Эндрю Джэксона спящими под одним одеялом.

Тропа Натчез все еще находилась в плохом состоянии, и порой Рейчэл опасалась, что ее позвоночник вот-вот войдет в череп. Когда ей становилась невмоготу каретная тряска, она присоединялась к мужу и сыну, ехавшим верхом. Поездка длилась на несколько недель больше, чем их первая, поскольку в каждом поселке на пути их встречали возбужденные толпы. Наилучший для Рейчэл прием устроила семья Грин в зале с хрустальной люстрой, под которой некогда состоялась церемония ее бракосочетания с Эндрю.

Рейчэл удивило безумство толпы, встречавшей их на границе Теннесси. Ей было не ясно, почему съехались со всех сторон семьи, чтобы прокричать здравицу Джэксонам, почему такое огромное скопление людей сопровождало их в Нашвилл, словно это была триумфальная процессия, почему на площади перед зданием суда сгрудилось так много людей, что казалось, будто каждая живая душа в Теннесси сочла необходимым засвидетельствовать им свое почтение. И лишь когда они удалились в Эрмитаж, где у въезда в поместье их приветствовали соседи и Рейчэл прочитала первые газеты с Востока, какие попались ей в руки со времени отъезда из Нового Орлеана, и познакомилась с текстом Гентского договора, она начала понимать, что означал ее муж для народа страны. Даже ее неопытный ум смог осознать, что договор был унизительным документом, подписанным американскими дипломатами после трех лет непрерывных поражений. Англичане не соглашались даже отказаться от практики захвата американских судов и американских моряков! Эндрю одержал свой триумф у Нового Орлеана уже после подписания мира в Генте, и с юридической точки зрения ничего не менялось, однако он все же свершил великое дело — превратил три года поражений в победу, восстановил уверенность американцев в себе и, как добавляли редакторы восточных газет, преподнес англичанам незабываемый урок.

Сидя в постели, удобно обложившись подушками, и поглощая с аппетитом завтрак, принесенный Митти, Рейчэл отложила в сторону газеты и невидящими глазами уставилась в окно, выходившее на поля Эрмитажа. Если то, что пишут эти редакторы, соответствует истине, не станет ли неизбежным давление на Эндрю, чтобы он выставил свою кандидатуру на пост президента в следующем году? Она вспомнила, как буквально за несколько часов до их отъезда из Нового Орлеана Эдвард Ливингстон сказал:

— Знаете, генерал, дорога на север от Нового Орлеана может привести прямо в Вашингтон-Сити.

Она промолчала и, как надеялась, не выдала своих чувств. Эндрю добродушно рассмеялся, поблагодарил Ливингстона за комплимент, а затем тоном, не допускавшим возражений, сказал, что такая мысль абсурдна.

Но была ли она абсурдна? Посещавшие Эрмитаж так не думали. В воздухе витали разговоры о президенте. Партия федералистов, поддержавшая конвент в Хартфорде и предложения о капитуляции в войне, исчезла с политической сцены. Становилось очевидным, что будет избран тот, кого выдвинут республиканцы. Фаворитом считался Джеймс Монро. Однако многие полагали, что двадцатичетырехлетняя Виргинская династия, основателем которой был Джордж Вашингтон, а продолжателями — Томас Джефферсон и Джеймс Медисон, подошла к собственному логическому концу. Нужен был человек иного склада, человек из иных сред, с сильной волей и новыми идеями. Кто лучше всех отвечал таким требованиям, как не герой Нового Орлеана?

Эндрю знал о таких разговорах, но не показывал вида. Лишь раз в беседе с Рейчэл он упомянул об уже начавшейся кампании по выдвижению его кандидатуры.

— Не беспокойся, дорогая, потребуется предписание Хабеас корпус акт,[17] чтобы вернуть меня в политику.

За двадцать четыре часа до ее отъезда для встречи с мужем в Новом Орлеане Эрмитаж был выставлен на продажу. Ныне же земли Эрмитажа, остававшиеся весь прошлый год заброшенными, усиленно обрабатывались, они были вновь расчищены и засеяны хлопком новым надсмотрщиком, нанятым Робертом Хейсом. Насколько хватал глаз, простирались ровные ряды молодого, еще зеленого хлопчатника под ласковым майским солнцем. В месяцы, предшествовавшие победе Эндрю у Нового Орлеана, его соседи приходили в Эрмитаж, желая сделать что-нибудь для генерала и тем самым выразить свое уважение. Неутомимый Роберт Хейс не пренебрегал такими предложениями, и благодаря помощи соседей сараи были починены, хижины обмазаны глиной, яблони и персиковые деревья подрезаны, разбиты новые сады из саженцев, предоставленных Джоном Овертоном. Миловидная Джейн Коффи, одна из дочерей Мэри, переехала в Эрмитаж, чтобы следить за домом. К приезду Рейчэл и Эндрю в доме все сверкало.

Рейчэл чувствовала себя слегка пристыженной, когда бродила по полям, посещала своих рабочих и соседей, наслаждалась особой красотой долины Кумберленда и вспоминала, что когда-то хотела продать этот дом. Как странны повороты судьбы, способной буквально за несколько часов уничтожить или спасти человеческую жизнь! После дуэли с Чарлзом Дикинсоном Эндрю потерял почти всех своих друзей в Кумберленде. Он стал подавленным, задиристым, много пил и устраивал публичные сцены. Его не радовали ни эта прекрасная плантация, ни его чистокровные лошади, и Рейчэл задумывалась: не кончилась ли жизнь для нее, не соскользнут ли они по грязному склону в небытие? И она, видя его беспокойство, разочарование, неспособность обрести место в мире, также хотела уехать из Эрмитажа, поискать более плодородную землю, на которой мог бы вновь расцвести Эндрю.

Какой ошибкой стало бы это для Эндрю, который в этот самый час присутствует на обеде в его честь в таверне «Белл» в Нашвилле, где собрались самые важные представители штата, чтобы вручить ему церемониальную саблю, присланную в дар из Миссисипи, и где даже мистер Фарисс и мистер Дэзон будут вынуждены пожать ему руку! Какой ошибкой было бы это для нее, не желавшей ничего более, как быть первой леди в глазах мужа и жить мирно и счастливо на своей плантации в окружении друзей, родственников и соседей!

Эрмитаж вновь стал перекрестком Запада; сюда приезжали буквально сотни людей: не только бесчисленные родственники и жители долины Кумберленда, желавшие лично поздравить генерала, но и политические фигуры с Востока, оказывавшиеся по делам на расстоянии нескольких дней езды, армейские офицеры, чиновники и бизнесмены Юга, проезжавшие по Тропе в направлении столицы или Нью-Йорка. Они приходили не с пустыми руками, ежедневно поступало много различных подарков: для Рейчэл — швейная шкатулка, украшенная перламутром, флакон духов с запахом китайских мандаринов, расшитый бисером кошелек, редкие кружева, гитара, шкатулка для драгоценностей, изготовленная из морских раковин, прекрасный английский фарфор и изделия из стекла; для Эндрю — трости, сабли, книги, редкие вина и фрукты.

Для самой себя Рейчэл взяла за образец поведения нормы, установленные ею еще в Хантерз-Хилл: она приветствовала всех, кто хотел ее видеть, все приходившие были ее друзьями. Она любезно принимала их, свободно вела беседу. Но сама редко покидала территорию Эрмитажа. Она ездила в Нашвилл только тогда, когда возникала необходимость, и ограничивала свои визиты многочисленным кругом Донельсонов и их потомков, а также давнишними соседями, с которыми она сблизилась.

Молл и Джордж слишком постарели, чтобы справляться с работой по дому, поэтому крупная Ханна взяла на себя приготовление пищи, в чем ей помогали Митти и Орейндж. Молодая Джейн оказалась способной экономкой и была так очарована потоком знаменитостей, посещавших Эрмитаж, что попросила:

— Тетушка Рейчэл, не могла бы я остаться с вами навсегда? Я освободила бы вас от работы, и вы могли бы уделять все ваше внимание дядюшке Эндрю.

Здоровье Эндрю пошатнулось. Шесть месяцев он мучился от дизентерии, от которой страдала вся армия, и целыми неделями питался лишь рисом. Они оба предполагали, что для поправки ему нужна размеренная жизнь и добротная пища, но теперь, осев прочно дома, он оказался еще более подверженным болезням. Не помогала даже специальная пища, которую готовила ему Молл, утверждавшая, что только она в состоянии сделать для него действительно нужное. Многие месяцы он поддерживал себя усилием воли, теперь, когда стимул военной необходимости исчез, он неожиданно расслабился и слег в постель.

Потоку посетителей был поставлен заслон. Рейчэл сидела около его кровати и кормила его куриным бульоном, сопровождая каждую ложку мольбой к Всевышнему помочь ей.

— За прошедшие шесть месяцев ты израсходовал, Эндрю, энергию, отведенную на шесть лет. Тебе нужно хорошо отдохнуть. Мы начнем сначала и будем поднимать тебя на ноги, как ребенка.

— Звучит приятно, — тихо сказал он с подушки.

— Нам не о чем беспокоиться, — заверила она его. — Цены на хлопок растут, а урожай обещает быть хорошим.

— Я хотел бы поехать в Вашингтон, сделать доклад… объясниться по делу судьи Хэлла, принять участие в реорганизации армии… но все это может подождать.

— Разумеется, может. Когда станет теплее, ты должен взять сына на рыбную ловлю. И Энди огорчен: я настояла, чтобы он оставался в школе, а не ездил со мной в Новый Орлеан. Поэтому тебе следует провести время и с ним в конных прогулках и на охоте. Майор Рейд приедет сюда. Он хочет начать писать книгу об истории твоих войн. А я должна вновь сделать тебя красивым, крепким, ведь предстоит написать твой портрет для той медали, которой конгресс наградит тебя.

Он вытянул из-под рубашки миниатюру на слоновой кости, все еще висевшую на серебряной цепочке на его шее:

— Быть может, послать эту вместо моего портрета?

После беспечного лета к октябрю Эндрю потерял покой. Он решил, что должен поехать в Вашингтон-Сити добиться назначения офицеров для глухих районов, объяснить, почему не следует обращать внимание на возражения племени крик против договора о земле, получить разрешение на вытеснение всех индейских племен на правый берег Миссисипи, дабы предотвратить их вооружение и использование враждебной европейской нацией, и на изгнание испанцев из Флориды, находившихся в положении, когда они могли открыть вражеским войскам доступ в Соединенные Штаты.

Рейчэл знала, что небольшая группа, желавшая выдвинуть Эндрю в президенты, — Джон Овертон, Джон Рейд, Джон Итон, богатый адвокат и плантатор во Франклине, Уильям Льюис и Уильям Кэррол — хотела, чтобы Эндрю появился на публике, повышая тем самым шансы на выдвижение. Она спрашивала себя: хочет ли он стать президентом? По этой ли причине он намерен предпринять поездку? Поддался ли он той самой страсти, которая в прежние годы побуждала его стать конгрессменом и сенатором?

И если Эндрю попросит сопровождать его, следует ли ей ехать? Причины, побудившие ее в прошлом отказаться от поездок, страх перед незнакомыми, смотревшими на нее как на «ту самую миссис Джэксон», отпали после успехов Эндрю и ее собственного пребывания в Новом Орлеане. Ее проблема заключалась не в том, желает ли она поехать в Вашингтон-Сити, где ее ожидают обеды, балы и приемы, а в том, что своим присутствием она выдает желание помочь мужу получить назначение на пост главного исполнительного лица. Однако если муж предложит ей сопровождать его, она поедет; разлук было более чем достаточно…

Постоялые дворы, в которых они останавливались на ночь, были удобными. Но она радовалась, когда они добрались до Линчбурга, где должны были отдохнуть несколько дней в доме родителей майора Рейда. Родители Рейда, воспитанные люди, были рады и считали за честь принять чету Джэксон. Когда Рейчэл и Эндрю готовились спуститься к ужину, наверх вбежал молодой Рейд:

— Генерал, внизу находится делегация от Линчбурга. Завтра город дает официальный банкет в вашу честь. Из Монтичелло приезжает Томас Джефферсон, чтобы председательствовать на банкете!

Рейчэл увидела, что лицо Эндрю вспыхнуло от радости. Она протянула ему свою руку. Он крепко схватил ее. Со сверкающими глазами он пробормотал:

— У мистера Джефферсона есть основания ненавидеть меня. Я был осой, жалившей его все эти годы, и тем не менее он такой утонченный джентльмен, что готов проехать почти сто миль, чтобы присутствовать на обеде в мою честь.

«Да, — подумала Рейчэл, — вы можете теперь простить друг другу, ведь война с Британией кончилась, и она выиграна».

Картина, представшая ее глазам, когда она входила в бальный зал гостиницы в три часа дня и ее рука легко лежала на руке мистера Джефферсона, была куда более впечатляющей, чем бал в здании биржи в Новом Орлеане. Триста гостей стояли навытяжку, когда Рейчэл и Эндрю и между ними Джефферсон прошествовали по центральному проходу зала. Она плохо понимала, какие блюда и как менялись, однако под покровом спокойной беседы она чувствовала скрытую напряженность, словно все ждали чего-то крайне важного, но никто не знал, в чем оно заключается. Наконец, когда столы были убраны, встал председатель, сделал жест, просящий внимания, и повернулся к Томасу Джефферсону. Джефферсон медленно поднялся со своего стула с бокалом в руке. Седые волосы прикрывали его уши, глаза, выдававшие проницательность, блестели, и в свои семьдесят два года он все еще выглядел по-своему красивым патрицием. Протянув бокал к Эндрю, он произнес своим низким, приковывающим внимание голосом:

— Честь и хвала тем, кто возвысил достоинство страны.

Триста человек встали со стульев, протянули бокалы в сторону Эндрю и выпили в его честь. Голова Рейчэл начала кружиться: она понимала значение жеста мистера Джефферсона. В ближайшие дни его заявление появится во всех газетах Америки и станет главной темой разговоров в Вашингтон-Сити.

Что это означает? Лишь то, что мистер Джефферсон отлил в слова признательность нации за непоколебимую волю Эндрю к победе? Или же, как можно было прочитать на лицах многих стоявших, то, что Томас Джефферсон публично одобрил выдвижение Эндрю Джэксона как кандидата на пост президента Соединенных Штатов?

Но разве может это быть? Джеймс Монро[18] — один из самых старых и дорогих друзей мистера Джефферсона, он служил мистеру Джефферсону и мистеру Медисону на самых важных правительственных постах. Невозможно представить себе, чтобы мистер Джефферсон отбросил своего старого товарища, которого готовил на пост президента, ради человека, который долгие годы был его противником.

Ее мысли заняли несколько мимолетных секунд. В зале наступила тишина, насыщенная ожиданием глубочайшей драмы. Все глаза обратились к Эндрю: как он ответит на этот тост? Использует ли он этот банкетный зал как политическую платформу, оповестив всех о своем намерении бороться за пост президента? Или же упустит момент, ответит обычной вежливостью, скрыв свои чувства и желания?

Эндрю поднялся по левую руку от мистера Джефферсона. Его глаза не говорили ни о чем. После нестерпимо долгой, как ей казалось, паузы, в течение которой в зале сгущалась тишина, Эндрю поднял бокал и, улыбаясь мистеру Джефферсону, сказал:

— За Джеймса Монро, военного министра.

В зале началось столпотворение, гости размахивали руками, шумели и кричали друг другу через стол: ведь этими пятью короткими словами Эндрю Джэксон отвел свою кандидатуру на президентских выборах 1816 года, официально выдвинув Джеймса Монро из Виргинии. Все, что произойдет между настоящим моментом и выборами, приведет к умиротворению, ибо в Америке не будет никого, кто стал бы оспаривать кандидатуру мистера Монро.

Эта сцена навсегда запечатлелась в памяти Рейчэл: Эндрю, стоящий над шумной толпой с улыбкой, отчетливо видимой в левом уголке его рта, полугрустной и в то же время счастливой оттого, что он наконец-то принял решение и все сомнения и вопросы остались позади, хотя не без некоторого сожаления, ведь он добровольно отказался от шанса стать первым в своей стране. Рейчэл уловила странное выражение и на лице мистера Джефферсона. «Не выдал ли он, — спрашивала она себя, — не очень-то прикрытое чувство облегчения? Не повел ли мистер Джефферсон далеко идущую игру? Не сделал ли он, поняв характер Эндрю, красивый жест, проехал сотню миль, чтобы взять на себя роль председателя банкета и вознести хвалу генералу Джэксону в надежде, что тот в ответ сделает красивый жест в пользу Джеймса Монро?» Но что бы ни думал мистер Джефферсон, в ее уме не было сомнения относительно его безмерного удовлетворения: он не хотел, чтобы мистер Джэксон стал президентом, он страстно желал, чтобы этот пост занял его друг, сосед и протеже.

Вашингтон-Сити столько раз становился источником неприятностей для Эндрю, что город в ее представлении выглядел исчадием ада. Поэтому она подъезжала к городу с трудом подавлявшимися волнением и тревогой. Город крайне разочаровал Рейчэл: разбитые грязные улицы, уродливые кирпичные дома без зелени около них, стоящие вразброс на полях и болотах. Впечатление неухоженности, почти заброшенности усугублялось разрушениями, причиненными британцами, которые сожгли Капитолий, дом президента, казначейство, государственный и военный департаменты, и они были восстановлены лишь частично.

В первое утро их пребывания в Вашингтон-Сити Эндрю поднялся с первыми лучами солнца. Рейчэл, проснувшись, увидела, что он ходит по комнате гостиницы в нервном, возбужденном состоянии.

— Эндрю, какие неприятности?

— Именно то, что я намечал для сегодняшнего поединка с военным департаментом. Департамент и президент получили из Нового Орлеана письма, опротестовывающие арест мною судьи Хэлла и Лаллье за их провокационные публикации в «Курьере».

— Но ведь здесь знали, что ты ведешь войну!

— Как всегда, люди вдали от поля боя хотят, чтобы вы сражались по правилам джентльменов.

В это утро майор Рейд взял ее и Эндрю-младшего в поездку по городу, но Рейчэл настояла вернуться пораньше, до возвращения Эндрю из военного департамента. Эндрю вернулся воодушевленный, восклицая:

— Я тревожился из-за пустяков! Едва я начал объяснять, почему ввел военное положение, как секретарь Дэллас сказал, что объяснений не нужно, что в Новом Орлеане я действовал правильно, что президент, а также главы департаментов довольны моими действиями. Я пытался убедить президента одобрить содержание постоянной пятнадцатитысячной армии, но самое большее, чего я добился, — это армии в десять тысяч.

Почувствовав облегчение, Рейчэл сказала:

— Я рада, что ты вернулся в таком хорошем настроении: мы приглашены на обед к Монро в три часа, и, откровенно, я немного нервничаю.

— Нервничаешь из-за Монро? Он самый лояльный и дружественно настроенный человек из всех, кого я когда-либо знал.

— Меня беспокоит не мистер Монро, а его жена. Я слышала, что ее считают аристократкой, говорят, что она происходит из высших кругов нью-йоркского общества и весьма высокомерна в своем поведении.

— Ты будешь принята так, как ни одна женщина не была когда-либо принята другой.

— Почему?

— Потому, что мы помогаем осуществить честолюбивый замысел всей ее жизни — стать первой леди.

Уродство города сглаживалось для Рейчэл радушием его жителей. Казалось, каждая семья хотела видеть их у себя. В отеле «Маккеовин» был дан в их честь блестящий бал, на котором присутствовали все важные правительственные чины. Президент Медисон устроил для них официальный прием в «Октагон Хауз», сопровождавшийся роскошным обедом, на котором присутствовали все члены дипломатического корпуса, включая сотрудников британского посольства. К глубокому изумлению Рейчэл, Эндрю и британский посол долго и сердечно беседовали.

На следующее утро известная вашингтонская художница Анна Пил обратилась к Рейчэл с просьбой разрешить написать ее портрет. Эндрю был польщен предложением и советовал Рейчэл согласиться. Рейчэл позировала в темно-синем бархатном платье с мягким кружевным воротником и кружевной накидкой.

В субботу вечером, когда они возвращались домой, Эндрю сказал:

— На завтра я намечал поездку в Маунт-Вернон.[19] Я никогда там не был и думаю, что это будет прекрасной загородной поездкой.

Она вопросительно подняла брови, но он постарался опередить ее вопрос:

— Ты помнишь мой отказ присоединиться к панегирику после прощального послания мистера Вашингтона? Даже великие президенты нуждаются в критике.

Рейчэл взглянула на него смеясь:

— Это тот самый принцип, в который ты внес значительный вклад.

— Да, — робко сказал он, — для некоторых из них я сделал жизнь весьма тяжелой, не так ли?

В середине декабря погода стояла теплая, визит в Вашингтон-Сити оказался более чем успешным, и они чувствовали себя воодушевленными и помолодевшими, когда вышли из кареты у вершины, с которой открывался вид на реку Потомак и превосходную панораму Виргинии. Семья Кюстис приняла их с редким гостеприимством, показала свой простой и вместе с тем прекрасный дом. Рейчэл и Эндрю гуляли по утопавшему в цветах саду, разбитому с удивительной точностью и ухоженному, потом спустились по склону холма к небольшому склепу под развесистым кедром, где похоронен президент Вашингтон.

Позже, выпив прохладительные напитки, предложенные семьей приемного сына Вашингтона, Эндрю и Рейчэл сидели на передней веранде, глядя на Потомак, по которому скользили лодки.

— После Байю-Пьер, — прошептал Эндрю, — это вторая по красоте панорама в мире.

— Да, вместе с видом нашего поместья с вершины холма в Эрмитаже.

Эндрю повернулся в ее сторону, стараясь понять, что она имела в виду.

— Дорогая, мы могли бы построить в Теннесси нечто равное Маунт-Вернон — удобный дом и сад вроде этого с видом на поля и леса, с реками Кумберленд и Стоун на заднем плане.

— Эндрю, у меня нет такого и в мыслях, и ты это знаешь! Я счастлива в нашей хижине. Мне никогда не хотелось уезжать оттуда.

— Ты заговоришь по-иному, когда в январе мы вернемся и северный ветер станет дуть в щели между бревнами.

— Я терпела этот ветер одиннадцать лет, я слышала также, как ты просил Роберта Батлера обмазать хижину.

Эндрю промолчал. По его внутреннему возбуждению она поняла, что не разубедила его.

Эндрю и Рейчэл продали хлопок по самой высокой цене, какую они когда-либо получали, — по тридцать пять центов за фунт. Впервые за многие годы у них не было долгов, а на их счету в банке Нашвилла лежало двадцать две тысячи долларов. Внезапная смерть молодого Рейда, с которым они виделись всего две недели назад, явилась тяжелым ударом. Эндрю передал Джону Итону материалы, которые собирал Рейд для написания его биографии, с условием, что все доходы от книги будут переданы вдове и детям Рейда.

Они провели дома всего три недели, и Эндрю объявил, что должен поехать на индейскую территорию. Племя крик жаловалось на тяжелые условия договора, навязанного им Эндрю, и не только отказывалось уйти с некоторых участков земли, уступленных Соединенным Штатам, но и подстрекало к таким же действиям своих соседей — племена чироки и чикасо, угрожая возобновить военные действия. Рейчэл полагала, что дело вовсе не срочное.

— Быть может, я рассуждаю по-женски, — настаивала Рейчэл, — но есть ли действительная необходимость в поездке? Джакс проводит там обследование, и он, несомненно, поставил бы тебя в известность о назревающих осложнениях.

— Пока я состою на содержании правительства, — твердил Эндрю, — я намерен продолжать работать так, как привык. Я не могу допустить, чтобы меня заклеймили непригодным к службе, в то время как я живу за счет налогоплательщиков.

Эндрю едва успел отправиться к западным границам Теннесси, как вспыхнула опасная эпидемия, которую врачи назвали «холодной чумой», уносившая целые семьи. Вновь Рейчэл стала заметной фигурой в округе: по ночам она в темном плаще с капюшоном разъезжала с провизией, лекарствами и словами ободрения. Несмотря на предупреждение врачей о заразности болезни, ей приходилось изо дня в день закрывать глаза друзьям и соседям, умиравшим в тот момент, когда она находилась у их изголовья.

К весне, когда эпидемия прекратилась, почти треть населения Кумберленда вымерла. Рейчэл слегла в постель, ее собственные силы были истощены. Как ни тосковала она по Эндрю, Рейчэл была рада, что у нее есть несколько недель для поправки.

Эндрю отсутствовал целых пять месяцев и вернулся, когда племянник Энди заканчивал Кумберлендскую академию. Во время демонстрации физических упражнений директор сказал родителям, что школа крайне нуждается в новом общежитии для школьников. Рейчэл потянула Эндрю за рукав:

— Помнишь, в Поплар-Гроув, когда тебя выбрали в совет попечителей, ты сказал, что намерен помочь сделать эту школу великой? Сделал ли ты что-нибудь для школы?

— Дал несколько бесплатных юридических советов.

— Не кажется ли тебе, что наступило время выполнить обещание?

— Ты имеешь в виду… целое здание?

— Директор школы сказал, что новое здание будет стоить тысячу долларов. Наш Эндрю-младший должен поступить в школу осенью…

Эндрю встал и, когда ему предоставили слово, сказал:

— Господин директор, хочу объявить: у вас будет новое общежитие.

На следующий день во время приема в честь сокашников Энди на сцене появился бродячий портретист — приметный молодой человек со слащавой улыбкой и ласковыми манерами. Он представился Ральфом Эрлом, сыном коннектикутского художника, и спросил, не мог бы он получить удовольствие написать портрет генерала Джэксона. Рейчэл заметила, что ее племянница Джейн влюбилась в парня с первого взгляда, а поскольку Эндрю он также понравился своим внутренним спокойствием и уверенностью, отвела ему гостевую хижину. Он немедленно приступил к написанию портрета Эндрю в парадной форме.

Однако позирование Эрлу было вскоре прервано: генерал Джэксон получил официальное уведомление от нового военного министра Уильяма Крауфорда, что его договор с племенем крик аннулирован и обширные участки земли возвращены племени чироки. Эндрю был разъярен, он утверждал, что это известие хуже, чем сообщение о сожжении Вашингтон-Сити. У него начался приступ диареи. Когда Эндрю вновь обрел способность сидеть, Рейчэл принесла ему бумагу и чернила, и он написал министру Кpaуфорду разгромное письмо. Рейчэл опасалась, что большое напряжение и озлобление могут вызвать новый приступ, однако к следующему утру он снова был на ногах, мрачный и согбенный из-за болей в желудке, но готовый возглавить массовый митинг протеста, призыв к которому раздавался по всему Теннесси.

Президент Медисон назначил его уполномоченным, поручив ему выехать на индейскую территорию и выкупить у племени чироки земли, которые он в свое время отобрал у них, а министр Крауфорд возвратил.

Вновь они оказались в разлуке. Вновь она была одинока. Но свойственное ей ощущение пустоты в жизни, когда ее муж в отъезде, сменилось полной растерянностью, когда он возвратился в Эрмитаж через несколько месяцев и ввязался в ссоры и конфликты, портившие нервы. Рейчэл не пыталась разобраться в частностях взаимосвязанных проявлений вражды; письменные и устные обвинения шли таким потоком, что в любом случае невозможно было бы разложить их по полочкам.

Эндрю яростно спорил с военным министром Крауфордом, который отказывался выставить на открытую продажу недавно приобретенные у племени чироки земли, с тем чтобы они были приобретены американскими переселенцами. Ссорился он с газетами Кентукки, защищавшими кентуккские войска, дрогнувшие под огнем англичан у Нового Орлеана и разоблаченные им в докладе военному департаменту, и, наконец, с самим военным департаментом, который отозвал с топографической службы одного из офицеров Эндрю и направил в Нью-Йорк, не информируя об этом генерала Джэксона. Разъяренный Эндрю издал приказ своему подразделению не считаться с указаниями военного департамента, если они им, Джэксоном, не просмотрены.

Во время этой бури Джон Овертон привез ей известие, что при вновь избранном президенте Монро Уильям Крауфорд должен занять пост министра финансов и для Эндрю открылся пост военного министра. Это означало бы отъезд из Эрмитажа и переезд в Вашингтон-Сити, возможно на несколько лет, и возвращение в политику в качестве члена кабинета. Но в таком случае не будут ли похоронены в политической мешанине все достижения Эндрю, включая победу в войне? Как военный министр он сможет издать приказы, которые позволят осуществить его мечту — заселить территорию между Теннесси и Мексиканским заливом американскими семьями.

Однажды они устроились после обеда около камина, потягивая свои трубки. Рейчэл осторожно изложила ему свои соображения.

Эндрю удивленно посмотрел на нее:

— Ты, видимо, серьезно обеспокоена моими трудностями, дорогая, если способна давать такие рекомендации. Я не хочу сидеть за письменным столом, я хочу отправиться на Юг и выдворить испанских донов из Флориды в Испанию.

И именно это он сделал, оставив ее одну в четвертый раз в течение всего двух лет.

Эрмитаж находился в руках способного надзирателя, и ей не нужно было ходить по полям под жгучим солнцем, заниматься изнурительным трудом. Но казалось, каждый день приносил свои невзгоды: Северн, которого мучил сухой кашель, слег и умер. Джон Овертон настолько ослабел, что ушел в отставку с поста судьи и удалился в Травелерс-Рест. Ее племянник Джон Хатчингс, бывший много лет деловым партнером Эндрю, умер в своем доме в Хантсвилле. Рейчэл забрала к себе его четырехлетнего сына, теперь сироту, Эндрю Джэксона Хатчингса. Произошло всего два приятных события: ее племянница Джейн и портретист Ральф Эрл влюбились друг в друга и попросили разрешения вступить в брак. Рейчэл устроила для них большой свадебный прием в Эрмитаже, и они переехали в дом, ставший со временем студией Эрла. Весной 1817 года была опубликована биография Эндрю, вызвавшая большой энтузиазм.

После полугодового отсутствия Эндрю возвратился с войны против племени семинол во Флориде, хотя Рейчэл не могла сказать точно, как долго длилась эта война. Освободившись от сельскохозяйственных работ, она перестала читать календари. Руки Эндрю дрожали, словно его поразил паралич, и его мучил кашель, похожий на тот, от которого умер Северн. Его беспокоила необъяснимая боль в боку, мешавшая спать, а его левое плечо, пять лет назад перебитое пулей Бентона, онемело, и он не мог пользоваться этой рукой. Рейчэл вызвала из Нашвилла доктора Броунау. Больной Джон Овертон поднялся с постели, чтобы в верхней комнате провести час взаперти с Эндрю. Он спустился вниз, озабоченно качая головой:

— Ты действительно вышла замуж за мужчину. Он не думает, что переживет эту болезнь, и в то же время пишет президенту Монро, что для нас важно немедленно занять Сент-Августин и Кубу и ему нужен лишь приказ президента, чтобы возглавить экспедицию на Юг.

— Но разумеется, такого приказа ему никто не даст!

Джон вглядывался в ее лицо, его очки в серебряной оправе сползли вниз, а глаза были откровенно удивленными.

— В таком случае ты не знаешь, что происходит? — в упор спросил он.

Не прошло и недели, и она узнала, что захват ее мужем Флориды вызвал международный скандал. Испания потребовала немедленного возвращения Пенсаколы, возмещения ущерба и сурового наказания генерала Джэксона. Англия грозила войной из-за военно-полевого суда и казни лейтенанта Эмбристера из отряда королевских колониальных морских пехотинцев, который во время войны встал во главе индейцев племени семинол, и Александра Арбатнота, шотландца, обвиненного в шпионаже и в оказании помощи врагу. Медленно продвигавшиеся переговоры о покупке Флориды были сорваны. Печать Америки, Англии и других стран Европы требовала скальпа генерала Джэксона. Рейчэл не могла не допустить газеты в Эрмитаж, не могла она и закрыть вход лояльным офицерам, выступавшим против попыток в конгрессе организовать импичмент Эндрю и снять его с поста командующего. Лишь два человека в стране защищали курс, проводившийся мужем Рейчэл: государственный секретарь Джон Куинси Адамс и некто, публиковавший в теннессийских газетах под псевдонимом Аристид блестящую серию статей в пользу Джэксона. Благодаря случайности она узнала, что Аристидом был Джон Овертон.

Рейчэл настаивала, чтобы каждый день по нескольку часов Эндрю сидел в кресле на свежем воздухе, но очередной кризис снова загнал его в постель. Он пролежал целых два месяца, его настроению и здоровью не содействовало возвращение Испании президентом Монро с извинениями Пенсаколы и Сент-Марка. Ведь оно перечеркивало вторичное завоевание Флориды Эндрю.

Однако именно в этот период Эндрю сказал Рейчэл, что готов начать строительство прекрасного дома, обещанного им ей в Маунт-Вернон. Видимо, он обдумывал в деталях во время своего шестимесячного отсутствия, каким должен быть дом. Однажды в знойный августовский день они шли по полю; Эндрю двигался медленно и неуверенно, опираясь на палку. Он остановился на вершине небольшого холма, возвышавшегося над их хижиной, родником и лесом.

— Это всегда было твоим любимым местом.

Подняв свою палку и указывая ею, Эндрю сказал:

— Здесь повыше, обзор лучше. Не хочешь ли построить дом на этом месте?

Она внутренне улыбнулась, поняв, что, ставя так вопрос, он выводит его за рамки спора. Хижина Эрмитажа, ее полностью удовлетворявшая, стала слишком скромной для его самолюбия. На ее стороне не было логических доводов, одни сантименты: денег в банке было достаточно, а их небольшая хижина не вмещала всех гостей, которых им следовало принимать. Поскольку Эндрю хотел иметь большой дом, ей надлежало поддержать с радостью его планы. Но лично она предпочла бы для дома холмик пониже.

— У нас такая приятная память связана с этим местом, — просила Рейчэл. — Тот, другой холм слишком… возвышается… для меня. Ты знаешь… у меня кружится голова.

Он мягко улыбнулся, а затем палкой принялся чертить план задуманного дома: это должен быть двухэтажный кирпичный дом с большой прихожей и двумя просторными комнатами по обе стороны, а наверху четыре комнаты над теми двумя, что внизу. Он был архитектором дома, он будет и его строителем.

Урожай снова был превосходным, но, когда они обнаружили залежи известняка на собственной земле, Рейчэл согласилась высвободить наиболее опытных рабочих и начать кладку фундамента. Рейчэл и Эндрю проводили дни, прогуливаясь по своим земельным участкам, пока не нашли пласт хорошей глины. Верхний покров был снят, пласт обнажен, и на него был насыпан известняк, после чего они разрешили сыну ездить на муле по участку, чтобы известь была втоптана в глину, что придаст ей надлежащую твердость. Они построили собственную печь для обжига кирпича, экспериментировали с огнем, желая получить нужный им кирпич, объехали лес, помечая лучшие деревья для балок и других несущих конструкций. А потом Эндрю получил приказ из Вашингтон-Сити выехать на индейскую территорию и договориться о соглашении с племенем чикасо.

На плечи Рейчэл легла задача возведения дома. Поскольку теперь за дом отвечала она и ей приходилось принимать решения, где разместить камин, а где винный погреб, Рейчэл обнаружила, что у нее появляется интерес и теплое чувство к дому. В конце концов здание не будет чрезмерно большим — всего лишь кирпичный квадратный дом, окруженный оградой. Сохранится и уединение, ибо дом отстоит от дороги на сотню ярдов и его прикрывает плотная завеса деревьев.

Когда в середине ноября возвратился Эндрю, задержавшийся из-за поездки в Алабаму, где он приобрел хлопковую плантацию по соседству с той, на которой теперь жил Джон Коффи, то одобрил план дома. Спустя шесть недель Эндрю выехал в Вашингтон-Сити, чтобы быть на месте, когда его противники в конгрессе начнут против него процесс импичмента. Он поехал верхом в проливной дождь, отвергнув ее предложение взять карету. Через неделю Рейчэл получила письмо из Ноксвилла, подтверждавшее, что она была права: он не мог долго сидеть в седле и был вынужден арендовать для путешествия экипаж.

Дни Рейчэл были заполнены достройкой большого дома. Она поставила отдельную кухню напротив входа в столовую, вырыла глубокий колодец, из которого с помощью ведра и лебедки черпалась холодная вода, разбила первый сад за невысокой белой оградой. И, как всегда в отсутствие Эндрю, ей пришлось пережить глубокие трагедии: молодая Джейн Эрл умерла при родах ровно через десять месяцев после свадьбы и была похоронена на семейном участке рядом с миссис Донельсон, Сэмюэлем, Стокли и Северном. Через несколько дней заболел Роберт Хейс и скоропостижно скончался. Рейчэл потеряла самого дорогого и верного друга.

Ее сестра Джейн уехала к одному из своих сыновей в Западное Теннесси, Энди учился в Вест-Пойнте, Эндрю-младший — в школе в Нашвилле, а Эрл, удрученный потерей жены, уехал. Однако Рейчэл не могла сказать, что была одинока, ибо все время приходили известия об Эндрю: комитет по военным делам осуждал его за казнь Эмбристера и Арбатнота; спикер палаты представителей Генри Клей из Кентукки критиковал за нападки на договор с племенем крик и захват Пенсаколы, утверждая, будто Эндрю Джэксон — военный диктатор, который однажды уничтожит свободы американского народа.

Рейчэл оседлала любимого коня Эндрю — Дьюка, превосходного жеребца, который возил своего хозяина в сражении при Новом Орлеане и во флоридских войнах, постаревшего, но оставшегося любимцем семьи. Она поехала в Травелерс-Рест, где нашла Овертона, устанавливающего теплицу среди молодых деревьев.

— Мне непонятна ярость этих нападок, Джон.

— Мистер Клей хочет стать следующим президентом, — ответил Джон. — Он убил бы собственную бабушку, если бы счел, что она стоит на его пути. Это же справедливо в отношении мистера Крауфорда. Каждый из этих джентльменов думает, что Эндрю Джэксон ему мешает.

— Но Эндрю сказал, что он не гонится за постом президента.

Овертон застегнул воротник — в теплице было еще прохладно.

— Господа Клей и Крауфорд не убеждены в этом. Никто из них не будет спать спокойно до тех пор, пока Эндрю не снят с поста и не наказан за захват Флориды. Но наша сторона получит свое. Позволь мне дать тебе эти пурпурные ирисы для дома, они прекрасно прорастут в твоем новом саду.

В течение следующих двух недель газеты Нашвилла были заполнены статьями друзей, отчаянно защищавших Эндрю и описывавших его действия как часть общей стратегии, направленной на обеспечение безопасности американского народа. Когда состоялось окончательное голосование, Эндрю был оправдан. Филадельфия устроила в его честь четырехдневные празднества, Нью-Йорк — пятидневный прием, когда он находился на пути в Вест-Пойнт, чтобы встретиться с Энди. В своих письмах Эндрю уверял Рейчэл, что даже в самые бурные часы дебатов он оставался спокойным в своей гостинице и лично в спор не вмешивался. Разве в таком случае не естественно для человека, только что одержавшего победу над своими самыми яростными противниками, покрасоваться на публике? Рейчэл была убеждена, что, если бы не было нападок на военную карьеру Эндрю, он остался бы генералом и плантатором. Но удовольствуется ли он теперь этим, когда в его ушах звучат приветствия Филадельфии и Нью-Йорка?

Ко времени возвращения Эндрю из Вашингтона, в середине апреля, Рейчэл завершила постройку дома, расстелила ковры в спальнях, повесила занавески на окнах, а в столовой поставила стол из черешневого дерева. Диван и стулья поизносились, пианино требовало полировки, но ее радовало чувство преемственности: все старые вещи были перенесены в дом и все еще слегка пахли краской. Несмотря на то что у нее было восемь комнат вместо трех, в которых они прожили пятнадцать лет, дом выглядел компактным, поскольку Эндрю спроектировал помещения меньшего размера, чем в Хантерз-Хилл. Прихожая и лестницы были облицованы темным полированным деревом. Слева от прихожей находились гостиная и столовая с прекрасным видом на пологие холмы, спускавшиеся к старому зданию Эрмитажа. Комнаты были почти квадратными — примерно двадцать на двадцать ярдов. Направо от прихожей находился кабинет Эндрю, в котором Рейчэл поставила письменный стол отца и книжные полки. За кабинетом Эндрю был проход к боковой двери наружу и сразу же за проходом спальня Эндрю-младшего, который мог вставать так рано, как ему захочется, и выйти на воздух, не беспокоя остальных членов семьи.

Эндрю расхаживал целый день по дому, решая вопрос, какие комнаты он должен оклеить красивыми обоями, привезенными им с Востока, и какая мебель нужна, чтобы полностью обставить комнаты. В этот вечер они ужинали при свете многих свечей в хрустальной люстре. Приготовила ужин Ханна, но Молл и Джордж настояли, что на стол будут подавать они. После ужина Эндрю и Рейчэл вышли наружу, чтобы посмотреть, как выглядит дом на фоне ночного неба. Здание выглядело гармонично и просто, и это наполняло гордостью их сердца. Эндрю извлек из кармана сюртука шкатулку, наклонился к Рейчэл и поцеловал ее:

— Кажется, я каждый раз заставляю тебя доделывать начатое мною.

Рейчэл открыла шкатулку, в ней лежал набор украшений — ожерелье, серьги и пряжка для пояса. Эндрю стоял сзади нее и помог застегнуть ожерелье, потом заключил ее в объятия. Он так часто уезжал и так долго находился вдали и все же каждый раз возвращался к ней, полностью принося самого себя, свою душу, любовь и желание. Рейчэл повернулась и прижалась к нему всем своим телом. Он был одержимым и делал то, чего требовала эта одержимость. Он обладал сильным характером, видением, отвагой, способностью вести людей; она знала, что половину жизни он был скорее физически мертв, чем жив, но внутри него никогда не затухал огонь, который поддерживал сам себя, создавая свою собственную энергию, даже когда ее потреблял.

В начале июня они получили от президента Монро, объезжавшего Джорджию, записку, сообщавшую о согласии принять приглашение Эндрю посетить на несколько дней Эрмитаж. Рейчэл восприняла это известие спокойно. Ей казалось само собой разумеющимся, что она должна проявить гостеприимство в отношении президента Соединенных Штатов. Ведь ее отец принимал Джорджа Вашингтона, Патрика Генри и других лидеров дома Бургесс. Блокгауз Донельсонов был промежуточным пунктом для многих посетителей с Востока, и теперь ей представлялось вполне естественным, что мистер Монро заедет в Эрмитаж.

Рейчэл решила, что президенту следует отвести большую переднюю спальню над гостиной, и в этот же день она отправилась в Нашвилл купить солидную кровать из красного дерева с балдахином, столик с мраморной доской, удобное кресло и туалет из красного дерева, который хорошо вписался в угол позади камина. Последние белые занавески и шторы из дамаста были повешены вечером накануне его приезда.

— Мы закончили дом своевременно, — сказал Эндрю, наблюдая с одобрением за ее приготовлениями. — Здесь более подходит принять президента.

— Ой, уверена, что смогла бы обеспечить мистеру Монро надлежащий комфорт и в хижине.

Джеймс Монро оказался нетребовательным гостем. Глубокая взаимная привязанность между президентом и Эндрю была очевидна в каждом слове, когда они втроем в уютном уединении столовой беседовали после позднего ужина. В распоряжении Монро было всего два-три дня до отъезда в Нашвилл на прием, устраиваемый Женской академией, и большой бал. Рейчэл сделала все, чтобы президент мог полностью расслабиться.

Но после того как Эндрю поехал сопроводить президента, она обнаружила, что единственным центром спокойствия во время пребывания президента оставался кирпичный дом Эрмитажа. Редакторы газет и политические деятели по всей стране задавались вопросом: каковы политические последствия визита Монро к Джэксонам? В одной из газет Вашингтон-Сити Рейчэл прочитала, что этот визит планировался президентом, чтобы придать официальное одобрение всем действиям генерала Джэксона — от договоров с племенем крик до захвата Флориды. Другие утверждали, что визит связан с внутренней политикой: мистер Монро полагал, что, если Джэксоны примут его в качестве гостя, они не станут после этого пытаться отобрать у него пост президента, что, оказывая гостеприимство мистеру Монро, генерал Джэксон давал понять стране, что поддерживает переизбрание Монро в 1820 году. Их друзья в Теннесси утверждали, что, направившись прямо в Эрмитаж до визита в Нашвилл, мистер Монро публично прокламировал, что настроен в пользу въезда генерала и миссис Эндрю Джэксон в особняк президента в Вашингтон-Сити в 1824 году.

Это явилось полной неожиданностью для миссис Джэксон.

Прошло всего несколько дней после отъезда Эндрю, когда на Западе началась устрашающей силы паника. Она была вызвана не только тем, что не было рынка для хлопка и всего остального, что можно было вырастить на землях Эрмитажа, но и тем, что процветание, отметившее три года после сражения у Нового Орлеана и сопровождавшееся введением в строй множества фабрик и культивацией больших земельных площадей, вдруг оборвалось с внезапностью пушечного выстрела. Появлявшиеся дюжинами местные банки, предоставлявшие деньги под залог целинных земель и невыращенный урожай, оказались на мели, когда Банк Соединенных Штатов в Филадельфии изъял из обращения массу их бумажных денег. К счастью для Рейчэл, Эндрю не брал займа и был слишком занят, чтобы заниматься приобретением или закладкой ферм. Сам он был настроен против других банков как финансово нездоровых. К сожалению, многие их друзья и соседи влезли в большие долги, надеясь заработать на спекулятивных сделках.

Из окна своей спальни Рейчэл видела, как эти соседи устало поднимались по дороге к Эрмитажу. Не может ли миссис Джэксон ссудить пятьсот долларов… тысячу? Если бы у них было столько наличными, они могли бы не обращаться к банкам… Рейчэл пережила несколько подобных кризисов ранее и была глубоко убеждена, что помогать — значит вслед за плохими губить хорошие деньги. Но она жила с Эндрю достаточно долго и знала о его стремлении помогать друзьям в меру сил.

Рейчэл предоставила значительные субсидии двадцати семьям, и в ряде случаев ее деньги спасли их от банкротства. Но к моменту, когда она раздала половину имевшихся у нее наличных средств, она почувствовала, что они сами могут оказаться в бедственном положении, и перестала давать взаймы до возвращения Эндрю. Он одобрил ее действия, но сам продолжал ссужать мелкими суммами имевшийся у них капитал, пока не осталось ни доллара. После того как они очистили свой хлопок и продали его за мизерную цену, Эндрю сказал Рейчэл:

— Мы выдали ссуды ста двадцати девяти просителям и полностью исчерпали наши резервы. Виновата группировка Биддла в Филадельфии, контролирующая Банк Соединенных Штатов. Если бы она не заставила местные банки выкупать их ценные бумаги, мы выкарабкались бы из кризиса. Я должен вернуться в Вашингтон-Сити — Клей и Крауфорд делают все возможное, чтобы сорвать договор с Испанией о покупке Флориды. Мне потребуется несколько сотен долларов на дорожные расходы…

— Не было бы счастья, как говорят, да несчастье помогло, — сказала Рейчэл со смехом. — Это тот случай, когда ты не можешь взять взаймы у Джона Овертона. Думаю, он собирается сделать предложение вдове доктора Мея. Если она примет его предложение, ему придется пристроить к своему дому дополнительное крыло для ее пяти детей. Мы надеемся, что она согласится. В конце концов Джону уже пятьдесят четыре года, и он жил одиноким достаточно долго. Вдова доктора Мея приняла предложение, и почти все жители долины Кумберленда присутствовали на свадьбе в Травелерс-Рест.

Наконец-то Испания подписала договор.[20] Рейчэл была счастлива: Эндрю не отправится больше воевать. Взамен пришло письмо от президента Монро, в котором Эндрю предлагался пост губернатора Флориды.

— Не запоздало ли предложение о губернаторстве на много лет? — спросила Рейчэл.

— Откровенно, назначение не к месту. Однако президент Монро, видимо, думает, что я то самое лицо, которое способно организовать там американское правление, поскольку я понимаю толк в этом деле.

— Ты можешь оказаться совсем неподходящей персоной, ведь испанские губернаторы ненавидят тебя, и не без причины.

Эндрю некоторое время обдумывал эту мысль, затем глубоко вздохнул:

— Ты абсолютно права. У меня нет ни силы, ни вкуса к этой работе. Я тотчас же сяду и напишу президенту Монро, что отказываюсь от назначения.

— Все же у тебя есть некоторое желание принять назначение, не так ли?

— Мое проклятье — я всегда немного хочу. Разве не твой отец сказал: «Каждый человек — сам себе тюремщик, и в каждом человеке таится своя тюрьма»?

Они спали допоздна, и, когда они неторопливо завтракали, из Нашвилла приехала группа всадников. В дом вошли Джон Овертон, доктор Броно и Феликс Грунди.

— Мы прибыли поздравить тебя как первого американского губернатора Флориды.

— В таком случае, Джон, тебе придется снять очки, ибо в них ты не увидишь губернатора. Вчера вечером я послал письмо, в котором отказался занять этот пост.

— Ты не мог сделать этого! — воскликнул доктор Броно, военный хирург Эндрю.

— Мы думали, что тебе следует поработать на подобных постах в правительстве, готовясь к должности президента.

— И мы убеждены, что именно в этом смысл назначения, сделанного президентом Монро, — добавил Феликс Грунди.

Рейчэл наблюдала, как по щекам Эндрю разливался багровый цвет.

— Вы думаете, что я такой неисправимый дурак, чтобы считать себя подходящим для роли президента Соединенных Штатов? Нет, господа. Я знаю, для чего годен: могу в жесткой манере командовать отрядом людей, но в президенты не гожусь.

Гости некоторое время молчали, затем Джон спокойно сказал:

— Это еще раз доказывает, что ты человек здравого смысла, Эндрю. Может быть, пройдем в библиотеку?

Рейчэл поднялась в свою спальню и принялась шить покрывало для кровати, стоявшей в гостевой комнате. Совещание в библиотеке закончилось к полудню. Один из мужчин выбежал из парадного входа и поскакал в город. Эндрю поднялся по лестнице к Рейчэл.

— Я сказал им, что если мое письмо с отказом еще не отправлено, то я отзову его и взамен пошлю согласие занять пост. — Он сделал гримасу. — Но ты знаешь, что почта уходит из почтового отделения Нашвилла в полдень, а время уже позднее. Мы в полной безопасности.

Ей хотелось крикнуть: Эндрю, на тебя не похоже отдавать важное решение на волю случая — успеет ли посыльный добраться до почтового отделения Нашвилла до того, как уйдет почта! «Он должен желать поехать туда, — думала Рейчэл, — чтобы при его участии и на его глазах произошла передача Флориды».

Она нисколько не удивилась, когда вернулся посыльный, торжественно размахивая письмом. Она тихо сидела, пока Эндрю писал письмо с согласием принять пост губернатора.

Они спустились вниз по Миссисипи на пароходе к Новому Орлеану за восемь дней. Их свежепокрашенная карета с сафьяновыми сиденьями была прочно закреплена в трюме. Рейчэл и Эндрю взяли с собой сына, а также лейтенанта Энди, только что окончившего Вест-Пойнт, и специально для Рейчэл Нарцисс Хейс, двенадцатилетнюю дочь Джейн. На борту находилось двести пассажиров, но только у пятидесяти был полный комфорт.

— Боюсь, что я старомодна, — сказала однажды вечером Рейчэл, когда она, кутаясь в пальто, стояла рядом с Эндрю на носу парохода. — Я предпочла бы плоскодонку полковника Старка.

Она повернулась к Эндрю и взяла его под руку:

— …Особенно когда ты стоял у руля.

Ей показалось, что приветствовать их на пирсе собрался чуть ли не весь Новый Орлеан с оркестром военных музыкантов. В день приезда почетный караул сопровождал их в Большой театр. Когда они вошли в отведенную им ложу, зрители стоя скандировали на английском и испанском: «Да здравствует Джэксон!» Позже в ложу пришла делегация возложить на голову Эндрю лавровый венок. Рейчэл испугал этот жест боготворения; она сидела, настороженно взирая на блестящие зеленые листья, которые в силу какого-то оптического эффекта показались ей шипами. Когда огни погасли и занавес поднялся, она поняла, что не в состоянии следить за развитием пьесы.

Рейчэл встала рано на следующий день и отправилась покупать мебель — кровати, буфет и обеденный стол, которые были нужны, чтобы обставить Эрмитаж. Луиза Ливингстон знала в городе лучшие лавки, где можно было с гарантией купить материалы. Оклад Эндрю как губернатора составлял пять тысяч долларов, и Рейчэл сочла разумным вложить деньги в мебель, которой они будут пользоваться всю оставшуюся жизнь. Не забыла она и новые чудесные французские матрацы. За неделю пребывания в Новом Орлеане Рейчэл накупила такое количество мебели, что для ее упаковки потребовалось семь ящиков, которые Эдвард Ливингстон обещал отправить на Север.

Эндрю, Рейчэл и сопровождавшие их Эндрю-младший, Энди и Нарцисс сели на корабль на озере Поншартрен, пересекли залив и высадились в бухте Мобайл. Когда они достигли пункта в пятнадцати милях от Пенсаколы, где Эндрю надлежало разместить свою штаб-квартиру и взять в свои руки управление, он решил, что дальше не поедет, а остановится в доме друга-испанца сеньора Мануэля, куда он был приглашен.

— Ты с детьми поезжай в Пенсаколу, — объяснил Эндрю Рейчэл. — На Мейн-стрит нас ждет удобный дом. Мне негоже въезжать в город, пока губернатор Каллава не готов передать мне официально провинцию.

Получив заверения, что речь идет об одном-двух днях, Рейчэл взяла сына, племянника и племянницу, и они проехали пятнадцать миль до Пенсаколы. Город располагался на берегу, и с балкона открывался превосходный вид на водную гладь, а с моря весь день дул приятный бриз.

До того как солнце раскалило воздух, Рейчэл в сопровождении Нарцисс и двух мальчиков отправилась обозревать город. Пенсакола располагался в живописной равнине, и, хотя земля казалась белой, как мука, она была плодородной: в изобилии произрастали персики, апельсины, виноград, винные ягоды и гранат. Испанские жители, ожидая смены правительства, не ухаживали за садами, цветы бурно разрослись, и многие площади в городе были заняты одичавшими кустарниками, плакучими ивами и гибискусами. Улицы были заполнены многоязычными толпами, слышалась испанская, французская речь, речь негров с соседних островов, попадались индейцы в национальных костюмах, а американцев было мало — она не уловила ни одного английского слова на улицах.

От Эндрю ежедневно приходили записки, рассказывавшие о бесчисленных трудностях, возникавших на его пути. Он считал, что ему не следует первым наносить визит губернатору Каллаве, пока тот не посетит его. В бухте не было кораблей под американским флагом, с американскими войсками. Испанский губернатор требовал снять пушки с крепостей. Он, Эндрю, приедет к ней через несколько дней.

Рассвет в Пенсаколе был самым приятным временем дня. Она вставала, когда было еще темно, выпивала чашечку кофе, а затем садилась на балконе, наблюдая за входящими в гавань судами. Они были в основном заполнены американцами, искавшими политических назначений или деловых возможностей. Прошло всего две недели после ее приезда, а город был так набит, что совершить дневную прогулку по Мейн-стрит или по площади было крайне трудно. В воскресное утро она решила провести церковную службу в лоне семьи в собственной жилой комнате. Город был еще взбудоражен после субботних волнений. Вместо того чтобы прочесть утреннюю молитву, Рейчэл села за письменный столик и написала письмо друзьям в Теннесси с просьбой, не знают ли они священника, которого привлекала бы эта благословенная земля.

Потребовалось еще две недели выматывающих душу переговоров, прежде чем Эндрю смог официально вступить в Пенсаколу в шесть часов утра, до завтрака, на который был приглашен губернатор-испанец Каллава, но от которого тот отказался. В десять часов Рейчэл стояла на балконе, наблюдая за испанскими войсками, выстроившимися на площади под поднятым флагом, и подошедшими в марше американскими войсками, которые выстроились напротив испанских солдат. Испанский флаг пополз вниз, затем Рейчэл услышала, как Эндрю отдал команду, и на флагштоке поднялся американский флаг. Наконец-то Эндрю Джэксон добился бескровного и окончательного завоевания Флориды! Стоявшие внизу, под балконом, испанцы плакали и медленно расходились с площади. Ее чувство восторга было притуплено симпатией к ним.

Уже через несколько дней ей пришлось сочувствовать собственному мужу. В то время как наплыв американцев принес старым жителям-испанцам процветание в торговле, Эндрю наталкивался лишь на осложнения и противодействия: те, кого он пригласил из Нашвилла для участия в управлении, оказались не у дел, потому что президент Монро прислал во Флориду свой административный персонал. За исключением таких малопочетных задач, как очистка улиц по воскресным утрам от загулявших пьяниц, у Эндрю почти не было дел. Тем временем дождь полил как из ведра, и ее сын подцепил лихорадку, Эндрю затеял ссору по поводу архивов бывшего губернатора Каллавы, настаивая на их передаче новым американским властям. Каллава отказался, и тогда Эндрю арестовал его, захватив записи, хранившиеся в доме испанца. Эндрю признался:

— Ты была права, мне не следовало соглашаться на этот пост. Он напоминает охоту на диких гусей.

— Не совсем, — утешала Рейчэл. — Если бы ты не приехал сюда, у тебя навсегда сохранилось бы чувство, что ты не осуществил сполна свои планы в отношении Флориды. Но если теперь твои замыслы осуществились, почему бы нам не упаковать наши сундуки и не отправиться домой?

На первой неделе ноября они вернулись в Эрмитаж после восьмимесячного отсутствия и узнали, что большая часть урожая была уничтожена паводком, градом и проливными дождями. Газета «Нэшнл интеллидженсер» поместила и другую неприятную новость; в ней они прочитали требования о расследовании конгрессом поведения губернатора Флориды Джэксона, в частности его решения заточить в тюрьму бывшего испанского губернатора Каллаву и забрать испанские архивы.

— Это вновь происки Крауфорда и Клея, — расценил Эндрю. — Они все еще пытаются устранить меня из круга вероятных кандидатов на пост президента. Я намерен написать письмо, что восхищаюсь талантами государственного секретаря Джона Куинси Адамса и поддержу его кандидатуру на пост президента после отставки Монро. Это положит конец их гнусным махинациям. Тебе понятен смысл?

— Да. Но ты в состоянии написать письмо?

— Пожалуйста, ты можешь заглядывать через плечо.

Эндрю был прав: расследование конгресса так и не состоялось.

В начале февраля 1822 года приехал Энди посоветоваться с дядюшкой и тетушкой. Ему надоела армейская жизнь, и его увлекает юриспруденция. Дядюшка был действительно убежден, что отныне Соединенные Штаты защищены от любого вторжения, и он дал согласие на увольнение Энди из армии и поступление в Трансильванский колледж права в Кентукки. К этому времени появился Ральф Эрл. Он бродяжничал несколько лет, будучи не в состоянии смириться с потерей преждевременно умершей жены. Он попросил разрешения остаться в Эрмитаже, поскольку это единственный знакомый ему дом, и он не может больше отгораживаться от печальных воспоминаний. Не мог бы он написать портрет миссис Джэксон и несколько портретов мистера Джэксона? Рейчэл и Эндрю заверили его, что он может оставаться у них до конца своей жизни на правах члена семьи, если это отвечает его желаниям.

С наступлением весны Эндрю обходил плантацию, наблюдая за тем, как идет сев. Рейчэл видела, что впервые за последние десять лет он физически окреп, а его настроение заметно улучшилось. За истекшие месяцы приходило все больше писем из различных штатов, подтверждавших, сколь популярен он среди избирателей. В газетах появилось множество статей, в которых задавался вопрос, когда же хитрый Джэксон раскроет наконец-то свои планы. Эндрю не ответил ни на одно письмо, которое заставило бы его занять политическую позицию или же взять на себя обязательства, а газетные статьи он считал просто забавными. Каждую неделю в Эрмитаже собиралась группа друзей, взволнованно оценивавших популярность тех или иных кандидатов: они показывали письма, подтверждавшие, что Пенсильвания проголосует за Джэксона, а ее примеру последует штат Нью-Йорк, что стоит ему показаться в Бостоне, и штат Массачусетс будет на его стороне. Если этим предсказателям хода гонки за президентский пост и удавалось произвести какое-то впечатление на Эндрю, то Рейчэл не замечала признаков этого. Дочери Джонни Мэри, вышедшей замуж за Джакса и жившей в Алабаме, Рейчэл писала:

Ее, однако, серьезно обеспокоило письмо сестры Джейн:

Если трезвомыслящая Джейн убеждена, что Эндрю станет следующим президентом, тогда кого же они могут убедить в этом мире, что намерены оставаться до конца своей жизни у собственного очага?

Ей было бы трудно сказать, в какой именно момент Эндрю начал проявлять беспокойство. Решение законодательного собрания Теннесси в июле 1822 года официально выдвинуть своего любимого сына кандидатом на пост президента могло, разумеется, взволновать любого человека, заинтересованного занять такой пост. Однако Эндрю не принял это решение близко к сердцу. Он лишь заметил, что старый метод назначения президента, когда собираются конгрессмены и навязывают партии своего кандидата, ныне устарел. Независимо от того, что делал или не делал Эндрю, газеты все находили важным. Когда он отказался поехать посланником в Мексику, это было истолковано как доказательство его заинтересованности баллотироваться на пост президента. Когда же он отказался объехать территории Северо-Запада, это было представлено как отсутствие интереса к креслу президента.

Она спрашивала себя: что на самом деле побудило его сделать первый шаг? Сообщение, что президент Монро поддерживает кандидатуру секретаря Уильяма Крауфорда? Или тот факт, что второй из его личных соперников — Генри Клей из Кентукки — быстро набирает сторонников в таких штатах, как Огайо, Индиана и Иллинойс? Или обескураживающие новости, что человек, которого он поддерживает на пост президента, Джон Куинси Адамс, теряет почву под ногами? Или же, как она сама подозревала, то обстоятельство, что заинтересованность Эндрю лежала под спудом, пока выборы были отдаленным делом?

Активность вокруг Эрмитажа росла: газетчики, политические деятели, офицеры, недовольные сокращением армии, старые друзья и небольшая группа сторонников Джэксона — Овертон, Льюис и Итон постоянно запирались с Эндрю, анализируя последние события и строя свои расчеты на одном надежном основании: Адамс теряет поддержку, и следующим президентом будет либо Уильям Крауфорд, либо Генри Клей, и сможет ли Эндрю мирно и счастливо жить в Эрмитаже, когда тот или другой окажется в должности главного исполнителя?

— Я знаю, что не обладаю нужной подготовкой и характером, чтобы быть президентом, — признался ей Эндрю в один из вечеров в субботу, когда она легла в постель, устав от приема почти сотни гостей, — но, несомненно, у меня больше честности и чистоты, чем у каждого из этих двух авантюристов.

— Может быть, тебе стоит во время избирательной кампании предпринять объезд в поддержку мистера Адамса?..

— Тогда я вновь погрязну в политике по самые уши. Либо я в… полностью… либо полностью вне.

Неизбежный инцидент случился осенью, когда они убрали урожай и обнаружили, что для хлопка нет сбыта. Возможно, если бы Эндрю не был столь огорчен нехваткой денег, он не реагировал бы столь раздраженно на нападки сторонника Крауфорда сенатора Уильямса от Теннесси, считавшего, что настал момент, чтобы устранить навсегда Джэксона с арены борьбы за президентский пост. Сенатор Уильямс превратил критику в адрес Эндрю в основной пункт своей избирательной платформы. Эндрю поддержал своего старого друга конгрессмена Реа на пост сенатора, а Джон Овертон, Джон Итон и Уильям Льюис отчаянно боролись в Нашвилле в пользу Реа как кандидата в законодательное собрание, выборы в которое могли иметь решающее значение.

Вечером накануне выборов сенатора Джон Овертон приехал в Эрмитаж уставший и расстроенный, его сопровождал один из бывших генералов Эндрю. Рейчэл поняла по бледному лицу Джона, по неловкости его движений, что он на грани срыва. Она принесла двум мужчинам напитки и села на стул с прямой спинкой, внимая каждому слову.

— Эндрю, мы потерпели поражение. Реа не может победить. Ты должен занять его место и выставить свою кандидатуру в сенат — это единственный способ сокрушить Уильямса и его антиджэксоновскую платформу. Если мы нанесем поражение Уильямсу и ты попадешь в сенат, тогда наше положение в предстоящей президентской кампании в следующем году будет прекрасным.

Серые глаза Джона выглядели еще более темными.

— Собери одежду и поедем с нами. Схватка будет трудной, и твое присутствие необходимо.

Рейчэл почувствовала, что ей трудно дышать. Эндрю повернулся и внимательно посмотрел на нее. Через минуту он прошептал:

— Извините меня, я хочу поговорить со своей женой.

Он подошел к ней, обнял ее за талию и поднял с кресла. Гости покинули кабинет Эндрю, прошли через прихожую в гостиную. Он закрыл за ними дверь.

Эндрю и Рейчэл стояли в центре комнаты почти вплотную, и, не касаясь друг друга, не говоря ни слова, они напряженно старались проникнуть в душу стоящего напротив. В этот момент ее единственное желание сводилось к необходимости определить, каковы истинные намерения Эндрю, скрытые наслоением лет, ран, амбиций, успехов и неудач. Он застенчиво улыбнулся:

— Все будет просто, дорогая, если я осознаю, чего хочу. Я никогда не был так счастлив, как последние два года, живя спокойно здесь, в Эрмитаже, занимаясь плантацией, наслаждаясь общением с тобой.

Рейчэл старалась не выдавать голосом своих чувств:

— Есть время для бесплодия, есть время для плодоношения. Если ты хочешь, Эндрю, стать президентом, я понимаю, насколько это почетно…

— Нет, нет, я не ищу почета. Мне был оказан такой почет, который можно только пожелать смертному. Меня влечет возможность служить. Я буду бороться за эту страну каждую минуту с той же решимостью, с какой я сражался в Новом Орлеане.

— И с таким же успехом. Если ты хочешь именно этого, тогда, Эндрю, ради этой цели ты должен сделать все, что в твоих силах. Ты должен поехать с Джоном и генералом Колманом.

Он раскрыл ей свои объятия, и они прижались друг к другу, одинокие и немного несчастные.

— А как с тобой, Рейчэл? Какие могут быть последствия?

Она отошла от него, сделала несколько шагов к большому окну по фасаду дома, понурив голову и погрузившись в таинственное пространство, отделяющее размышления от грез. Что точно имел в виду Эндрю? То, что ей придется покинуть Эрмитаж, который она так любила, и переехать в Вашингтон-Сити? Что ей также придется стать слугой общества, войти в мир протокола и светской жизни? Хватит ли у нее сил для связанных с этим обязанностей после многолетних поисков уединения?

Мысли Рейчэл вернулись к прошлому, к Новому Орлеану и к приему, который она устроила по случаю дня рождения Эндрю после ратификации мирного договора с Великобританией, к письму ее кузена Джона Стокли, который сказал: «Мы имеем право на президента от Запада»; к вопросу, который тогда она задала себе: если все это преходяще, то стоит ли сопротивляться? Тогда она примирилась с положением, и ничего не изменилось. Если теперь перед ней самое важное решение в ее жизни, то как поступить, ведь сторонники Крауфорда и Клея не постесняются использовать ее личные дела, чтобы разрушить, если можно навсегда, надежды Эндрю Джэксона. Президентская кампания будет кроваво-жестокой и предельно горькой.

Не это ли имел в виду Эндрю, когда говорил о последствиях? Не хотел ли он получить ее согласие вновь стать жертвой политической бури?

Они оказались совсем без средств и были вынуждены занять денег у Джона Овертона, чтобы оплатить расходы Эндрю. Рейчэл не могла покинуть Эрмитаж: нужно было очистить хлопок, запасти на зиму продовольствие, обмазать хижины, перенести на новое место мельницу и построить новый хлопкоочистительный завод. Ему нужно было выехать… на… шесть месяцев, год? Она вновь остается одна в большом доме.

«Моя жизнь с Эндрю завершила полный цикл, — думала Рейчэл. — Как трудно для любого человека разорвать круг, предписанный судьбой! Мы прошли через все эти годы и через страдания только для того, чтобы к концу жизни оказаться во власти тех же самых трудностей, которые осаждали нас вначале».

Она отошла от окна, приблизилась к мужу, который переступал с ноги на ногу в середине комнаты, явно желая, чтобы она сама приняла решение. Она подставила свое лицо для поцелуя и затем тихо сказала:

— Я готова к любым последствиям.