Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон

Книга первая

Они выехали из тенистого леса и неожиданно оказались под жарким сентябрьским солнцем. У подножия холма лошади остановились попить воды из мелкой протоки.

— Не хотела бы ты немного отдохнуть, Рейчэл, и освежиться? До заката мы будем дома.

— Я предпочла бы поторопиться, Сэмюэл, если и ты этого желаешь.

Казалось, он почувствовал облегчение. Почему ее родной брат так холоден с ней? Какими бы серьезными ни были обвинения, она надеялась на поддержку семьи.

Они пересекли низину и по тропе поднялись на заросший деревьями холм. Она на минуту остановилась, подставляя лицо освежающему прохладному ветерку, овевавшему ее густые темные волосы. Впервые за четыре дня после того, как они выехали из Харродсбурга, она почувствовала, что способна ясно мыслить.

«Странно, — думала она, — в ту долгую неделю, в течение которой послание мужа достигло Кумберленда и брат приехал за мной, я чувствовала себя слишком несчастной и тревожилась только о себе. Но как только мы отправились домой, я стала думать о Сэмюэле и о том, как тяжело воспринял он мое несчастье. Если я предстану перед матерью, братьями и сестрами с таким же печальным видом, с каким встретила Сэмюэля, то все станут чувствовать себя несчастными.

Я должна обдумать это, прийти к некоему взаимопониманию сама с собой, прежде чем мы доберемся до дома. Действительно ли я повинна в плохом поведении? Если виновата, то каким образом? Если же не виновата, то почему со мной случилось такое? Я должна докопаться до корня, как бы горько это ни было».

Она искоса взглянула на брата, перемена ее настроения передалась ему. В ее седельной сумке лежало зеркало, но сейчас оно не требовалось: она и Сэмюэл, на год моложе ее, походили друг на друга словно близнецы. Она видела его теплые карие глаза, восприимчивые к боли и обиде, его робкую осторожную улыбку, тонкие дугообразные брови, мелкие, безупречной белизны зубы, спускающиеся на уши густые темные волосы, туго стянутые на затылке ремешком; вся его фигура, склонная к полноте, казалась беззащитной перед миром. Он не осуждал ее; его смущение и обеспокоенность просто отражали ее собственные чувства.

Она не видела семью уже три года, но у нее не возникло вопроса, кто из ее семерых братьев предпримет опасную поездку, чтобы сопроводить ее домой. Рейчэл и Сэмюэл были самыми молодыми и веселыми в семье Донельсон. Когда отец находился дома, он учил ее читать и писать, когда же уезжал в объезд или для заключения договора с индейцами, то она и Сэмюэл учились вместе по рукописной, переплетенной в кожу книге по арифметике, из которой узнали о десятичных дробях и правиле деления на три. Сэмюэл хорошо разбирался в книгах, и их отец, человек глубоко религиозный, надеялся, что наконец-то у него появился сын, который пойдет по стопам прадеда — священника, основавшего первую в Америку пресвитерианскую церковь.

— Почему он так поступил с тобой, Рейчэл? — спросил Сэмюэл, осмелившийся наконец заговорить о невзгодах, обрушившихся на них. — В чем состояла его провокация?

— Провокация? Ну, письмо, посланное из Виргинии в Крэб-Орчард для тайной передачи мне. Льюис перехватил его.

— А что было в этом письме?

— Я никогда не видела его. По утверждению Льюиса, в нем предлагалось, чтобы я сбежала с Пейтоном Шортом на испанскую территорию, а также лежала кредитная расписка на покупку необходимого мне для поездки в Новый Орлеан.

Сэмюэл изумленно посмотрел на нее:

— Когда началась вся эта глупость?

На ее глаза набежали слезы. Она сказала сама себе: «Сэмюэл прав, быть может, если я смогу докопаться до истоков наших бед… когда они возникли?»

Вероятно, на встрече в Бардстауне по случаю закладки дома, куда взял ее с собой Льюис, где он вдруг разъярился из-за того, что она смеялась от всей души, слушая рассказ одного из друзей, забавного парня, старавшегося говорить прямо в ухо слушателю. Льюис подошел к ней, бесцеремонно схватил за руку и увел с вечеринки.

До свадьбы муж говорил ей, что ему нравится ее искрометное доброе настроение, то, как она входит в комнату, где много скучных, несчастных людей, как ее теплота и благосклонность оживляют их. Почему же тогда он ополчился на нее?

Она сердито покачала головой, недовольная собой за то, что не может сделать взвешенного вывода. Но кто мог в двадцать один год требовать от нее быть логичной и строго мыслить?

Прошло не так уж много времени после того, как она поспешно ушла с вечеринки в Бардстауне, и Льюис Робардс принялся обвинять ее в том, что она слишком дружна с молодыми парнями-соседями и с теми, кто часто посещает дом Робардсов. Не слишком ли тепло улыбалась она, приветствуя того-то? Ее муж недвусмысленно заявлял об этом позже, вечером. Не излишне ли танцевала она на вечеринке по случаю первой годовщины своей свадьбы? Лицо Льюиса покраснело от ярости, когда он запер дверь спальни и обрушился на нее с обвинениями. Не слишком ли сочувственно слушала она рассказ нового знакомого о трудностях, с которыми он столкнулся, приспосабливаясь к тяжелой пограничной жизни в Кентукки? Ей был интересен этот парень, ведь он прибыл из мест, находившихся в нескольких милях от старого дома Донельсонов в Виргинии.

После каждой ссоры она не могла заснуть и убеждала себя: «Если Льюису не нравится мое дружественное расположение к людям, я должна быть более сдержанной. Если он не хочет, чтобы я танцевала или пела, я буду вести себя тихо».

Несколько дней она помнила о своем решении, затем забывалась и становилась сама собой: веселилась со старыми друзьями, рассказывала истории и смеялась… и Льюису нравились шутки, и он ласково обнимал ее. Спустя день или неделю он прицеплялся к какому-нибудь невинному инциденту и устраивал ей на публике унизительную сцену.

Но настоящие трудности, как ей помнилось, начались после набегов индейцев вокруг Харродсбурга с полудюжиной убийств. Мать Льюиса, управлявшая плантацией после смерти мужа, решила, что лучше нанять несколько молодых парней, набивших руку на обороне блокгауза.

Первым пансионером был полный юрист из Виргинии, с цветущим лицом и звучным голосом. Пейтон Шорт любил поговорить с кем угодно, и он выбрал Рейчэл объектом своих монологов. Он не казался ей умным, но она понимала, что даже случайные разговоры сглаживали его одиночество. Теплыми летними вечерами семейство Робардс, отныне включавшее брата Льюиса, Джорджа, и его жену, усаживалось на террасе. Пейтон Шорт обычно умудрялся подвинуть свой стул поближе к стулу Рейчэл и рассказывал ей о событиях дня. Льюис насторожился:

— Рейчэл, не могла бы ты избегать его? Он так назойливо… навязывается.

— Да, я постараюсь.

Однако она обнаружила, что Шорт не тот человек, от которого можно легко отделаться. Однажды вечером Льюис вернулся из поселка рабов и нашел их сидящими наедине на темной террасе. Ее свекровь пошла в дом, и Рейчэл искала возможность прервать беседу. Обвинив Рейчэл в том, что она вела интимный разговор, Льюис направился к своей матери и потребовал выгнать Пейтона Шорта. Миссис Робардс отказалась слушать сына, назвав это «явной глупостью». Льюис не обладал скромностью, и поэтому все в округе знали, что он ревнует свою жену к Пейтону Шорту.

В доме было напряженно до прихода Джона Овертона, дальнего родственника семейства Робардс, обаятельного, невысокого ростом, со светлыми волосами и бледной кожей, склонного к суховатому юмору. Некоторое время он был своего рода болеутоляющим средством во взбудораженной семье.

Затем в ревности Льюиса появился для Рейчэл новый элемент. Теперь его вспышки не были связаны с происходящим. Самые сильные его нападки случались, когда она в течение многих дней не обменялась и десятью словами с Пейтоном Шортом. Однажды Шорт остановил ее и, увидев покрасневшие от слез глаза, сказал:

— Вы никогда не будете счастливы с человеком вроде Льюиса Робардса. Он не любит вас, и у него нет гордости, чтобы защитить вас. Но не все мужчины такие дураки, миссис Робардс.

Она не поняла смысла сказанного им да и, откровенно говоря, не прислушивалась. Но через несколько недель Пейтон Шорт уехал домой в Виргинию, а после его отъезда Льюис обрушился на нее, тыча скомканным письмом Пейтона Шорта ей в лицо.

Она натянула поводья лошади, чувствуя тошноту, будто она оказалась в своей комнате в доме семейства Робардс, когда ждала одно из двух вероятных известий: сообщения из Виргинии, что ее муж убит на дуэли с Шортом, или уведомления, что ее семья получила письмо мужа с требованием прислать кого-либо, кто заберет ее. Рейчэл решила не вмешиваться; она останется нежеланной в доме, где от нее отвернулся муж, или же приедет один из братьев и заберет ее, увезет… навстречу чему?

Сэмюэл помог ей соскочить с лошади.

Она села у большого дерева, прислонив свою голову к стволу. Присев перед ней на корточки, брат вытер пот с ее лба своим неотбеленным хлопчатобумажным платком.

— Тебе плохо, Рейчэл?

— Дай мне несколько минут отдохнуть, Сэмюэл.

— Чем я могу тебе помочь? Может быть, глоток воды?

— Все будет в порядке.

Они находились всего в нескольких милях от блокгауза Донельсонов. Она поняла, почему Сэмюэл не смог задать ей вопрос или высказать сочувствие. В их районе никогда не было известно о разводах мужа и жены. На границе, где отношения основывались на доверии, где мужчины месяцами были по необходимости в отлучке и где семейное гостеприимство зачастую помогало выжить переселенцам, двигавшимся на Запад по тропам, Рейчэл была бы сочтена недостойной подобного доверия.

Каждый в Кумберленде будет знать, что ее отвергли. Насколько она навредила своей семье? Каким будет ее положение среди друзей и соседей? Не станет ли она изгоем?

Рейчэл не могла видеть отражение такого рода мыслей в глазах Сэмюэля, когда он наклонился к ней и откинул ее волосы со лба. Она просто не могла приехать домой в таком состоянии. Между тем оставалось всего несколько миль до спуска в долину Кумберленда.

Часто за прошедшие четыре дня в своем воображении она мысленно прослеживала путь к существу проблемы, но каждый раз это существо ускользало от нее. Сколь бы сурово она ни осуждала себя за смех по поводу пустых шуток Пейтона Шорта, она все же не находила в своем поведении ничего, что логически вело бы к ее нынешнему трудному положению. Казалось, случившееся с ней пришло как бы извне, и она сама не имела отношения к этому.

Хорошо, если первопричина не в ней самой, то в чем же? Разумеется, в Пейтоне Шорте, в том, что он написал такое глупое письмо. Но разве до приезда к ним Шорта не возникали время от времени ссоры?

Мучительно напрягая свой рассудок, она вспомнила вспышки ревности у мужа, когда в семье не было посторонних, а Льюис цеплялся за старые обвинения. Она удивлялась, почему он возвращается к уже давно забытым инцидентам. Однажды она специально спросила его об этом. Он не ответил.

По крупицам стало складываться целое, отдельные действия и объяснения, скрытые в них недомолвки. Одной из особенностей поведения мужа были ночные отлучки под разными предлогами. Однако все время у нее были слабые подозрения в отношении молодой красивой мулатки — служанки, появившейся в доме за год до их свадьбы. Временами Рейчэл замечала мимолетную улыбку на лице девушки, улавливая что-то странное, когда Льюис приказывал, а девушка безропотно повиновалась. Рейчэл вдруг поняла еще не очевидную для нее правду. Не здесь ли скрывались причины поведения Льюиса? В ее памяти ожила сцена в спальне, когда Льюис кричал:

— Я написал письмо твоей матери, чтобы кто-нибудь забрал тебя отсюда! А я уезжаю сегодня в Виргинию, чтобы убить Пейтона Шорта!

Миссис Робардс обняла Рейчэл и, злобно посмотрев на сына, сказала, что он совсем рехнулся. Старшая сестра Льюиса подтвердила, что Рейчэл относилась к Пейтону Шорту не более чем с вежливым гостеприимством. Ее муж Джек Джуитт пытался успокоить Льюиса, внушая ему, что во всем штате Кентукки он единственный простак, способный поверить, будто Рейчэл Донельсон-Робардс повинна в какой-то тайной связи. Джон Овертон робко сказал:

— Льюис, я мог бы написать тебе сегодня письмо с приглашением участвовать вместе со мной в краже лошадей и убийстве, но оно вряд ли сделает тебя конокрадом и убийцей.

Но не кто иной, как миссис Джордж Робардс, заявила ледяным тоном Льюису:

— Все это из-за твоего неприличного поведения.

Рейчэл встала, неверным шагом подошла к лошадям, утолявшим жажду, и остановилась, положив руку на седло. Кулак другой руки крепко сжался в момент, когда ее пронзила мысль, ранее не связывавшаяся с прошлым, — ведь муж покидал ее, иногда даже ночью, уходя в поселок рабов. Когда же возвращался оттуда, то обвинял ее в прегрешении против любви и брака… перенося на жену свое собственное предательство.

Отпустив седло, Рейчэл стояла, склонив голову. Через некоторое время наступило чувство облегчения. Если она не может жить с мужем, то по меньшей мере может жить сама по себе, смотреть в лицо членам семьи, соседям, друзьям. Ее муж жестоко обидел ее, но она не станет бередить свою боль, она не потеряла своего достоинства.

Она расстегнула седельную сумку, достала из нее свой несессер и вытряхнула его содержимое на траву — овальное зеркальце, гребень и щетку в серебряной окантовке, кусок душистого мыла из Ричмонда, чистое жесткое полотенце. Посмотрев на свое коричневое платье из смеси льна и шерсти, она заметила, что оно запачкалось во время поездки. Рейчэл извлекла из седельной сумки чистое голубое льняное платье, сняла с себя помятую одежду и встала на колени у ручья в белой нижней юбке. Она была небольшого роста, узкокостная, с покатыми плечами и твердыми грушевидными грудками, ее бедра были изящно очерчены, а талия — тонка и сжата, словно оставляла пространство для необычно длинных красивых ног.

Рейчэл умыла лицо, шею и руки, не жалея воды, ополоснула плечи, затем вытащила небольшие гребешки, скреплявшие ее длинные темные кудрявые волосы, и промыла их холодной водой. Стянув волосы на затылке и завязав их белой лентой, она уселась на берегу ручья под теплым полуденным солнцем, рассматривая себя в зеркале. Ее огромные карие глаза, широко расставленные и обрамленные тонкими темными изогнутыми бровями, отдохнули от печальных дней, стали мягкими и ясными. Некогда сурово стянутые в нитку губы вновь приобрели пухлость и яркую краску. На щеках цвета слоновой кости появился легкий румянец. Ее обычно круглое лицо теперь слегка осунулось.

«Я становлюсь собой, — подумала она. — Мне всего двадцать один год. Для меня, разумеется, жизнь не кончилась?»

Она надела льняное платье с просторной юбкой и широким белым воротником, похожим на шарф. После этого она позвала брата, он взял у нее мыло и тоже умылся возле ручья.

— Можно ехать, Сэмюэл. Я чувствую себя намного лучше. Я действительно хочу увидеть маму и всю семью. Ты не рассказал мне о Френч-Лике. Много ли там новых поселенцев?

Он помог ей сесть в седло, взобрался сам на своего коня, и они поскакали вниз по тропе. Лошади чувствовали их изменившееся настроение и желание приехать скорее домой. Она повернулась, посмотрела на брата и увидела улыбку на его лице.

— Ты не узнаешь старых мест, Рейчэл. Изменилось даже название. Теперь это Нашвилл. Там около сорока новых домов, две таверны, лавка и здание суда. Ты возвращаешься в довольно большой город.

Рейчэл была поражена, узнав, что в Кумберленде ее мать знали как вдову Донельсон. Радость их встречи была омрачена тем, что полковник Донельсон погиб в экспедиции после их последней встречи, а теперь младшая дочь вдовы Донельсон, носящая то же самое имя — Рейчэл, попала в беду. Спустя три года со времени их последней встречи Рейчэл нашла, что облик матери мало изменился: такого же роста, как Рейчэл, может быть, более склонная к полноте, жгучая брюнетка, ее кожа, за исключением тонких морщин, расходящихся от больших карих глаз, такая же мягкая на ощупь, памятная ей по годам детства. Исчез лишь теплый яркий свет, ранее излучавшийся глазами матери.

Семья Рейчэл Стокли поселилась в Виргинии еще до 1609 года в числе первоначальных членов Виргинской компании. Семья принадлежала к крупным земле- и рабовладельцам, и, когда семнадцатилетняя Рейчэл Стокли вышла замуж за девятнадцатилетнего Джона Донельсона и уехала с ним на западную границу Виргинии, она взяла с собой солидное приданое, приличное образование и семейную традицию. Все эти качества пригодились ей при расчистке целины, воспитании одиннадцати детей, основании процветающей плантации и управлении ею, тогда как ее муж прослужил три срока в Виргинском законодательном собрании.

— Рейчэл, может быть, ты все еще не хочешь говорить об этом?

Они сидели в большой комнате с овальными окнами, и солнце озаряло их лица, так похожие по цвету и рисунку костей, к тому же они были обе одинаково несчастны. В другом углу комнаты зашумели колесики высоких напольных часов, а затем зазвучали металлические удары.

— Мне все это кажется таким странным. Я помню Льюиса веселым, беспечным молодым человеком.

— Да, мы все так думали. — Рейчэл говорила неторопливо мягким, грудным голосом, словно исходившим из глубины тела. Она и ее мать сохранили тональность музыкального виргинского говора.

Послышались знакомые шаги. Рейчэл часто слышала, что она самая красивая девушка в семействе Донельсон, но, взглянув на сестру Джейн, она поняла, что та настоящая красотка: с гибкой фигурой и внушительным ростом, где-то между высокой тощей Катериной и приземистой, коренастой Мэри, с пушистыми светлыми волосами, которые светились в затемненной комнате, со светло-зелеными глазами, холодными и оценивающими, с быстрым на ответ языком, трезвомыслящая, но и не зловредная. Джейн не выходила замуж до двадцати шести лет. На границе такой возраст считался средним, но она настаивала, что ее мужем должен быть видный человек… или вообще никакого. Она безжалостно отвергла всех молодых поклонников и выжидала, пока не нашла полковника Роберта Хейса в Нашвилле, и сразу же решила, что именно он и есть тот мужчина, который ей нужен.

Миссис Донельсон смотрела, как Рейчэл и Джейн тепло приветствовали друг друга, ведь эти ее две младшие дочери выросли, как близкие подруги. Рейчэл знала, что Джейн не замедлит встретиться с ней. Когда их мать кто-то позвал и она вышла из комнаты, Джейн спросила:

— Рейчэл, в чем дело?

Рейчэл на минуту заколебалась: чувство гордости мешало ей открыться, хотя она и Джейн поверяли друг другу все. Затем она откровенно рассказала Джейн о сцене ревности, учиненной Льюисом, о том, как это изумило и огорчило ее. Она описала унизительные сцены, устраивавшиеся Льюисом на вечеринках и танцах, и наконец пересказала обвинение, которое бросил ей в лицо Льюис в спальне в последний раз, когда она его видела.

Джейн слушала внимательно, не спуская с сестры глаз.

— Его мать сказала, что он рехнулся. Его сестра и ее муж, Джек Джуитт, считают, что я не сделала ничего плохого, и они ему так прямо и сказали. Но он никого не слушал. Его невестка даже обвинила его… Ой, Джейн, речь идет о рабыне…

Самообладание покинуло ее, и она прижалась к плечу Джейн, пытаясь найти утешение в ее объятиях.

— Сэмюэл говорит мне, что Уильям против меня?

— О да. Осторожный Уильям был разъярен и выступал против поездки Сэмюэля за тобой. — Рассудительный тон Джейн действовал освежающе, ее голос был на целую октаву выше голоса Рейчэл. — Он сказал соседям, что ты приехала погостить и вернешься в Харродсбург в следующем месяце. Джонни также возмущен оскорблением семьи.

— Это больше чем унижение, Джейн, или даже то, что Уильям называет оскорблением, ведь меня выставили из дома мужа. Хуже не бывает, если учесть, что такое не случалось ни с кем из знакомых. Но что сулит будущее? Даже вдова в лучшем положении, ведь ее положение ясно. Должна ли я оставаться на всю жизнь миссис Льюис Робардс и не увидеть вновь своего мужа? Джейн, я намерена быть сильной… но мой муж не хочет меня видеть в своем доме, мой брат не хочет видеть меня здесь…

— Рейчэл, зачем ты вообще вышла замуж за Льюиса?

Она освободилась из объятий сестры, ее мягкие карие глаза смотрели в упор в бесстрастные зеленые глаза сестры.

— Он тебе никогда… не нравился?

— О, капитан Робардс, он был лучше всех выглядевшим молодым человеком, сопровождавшим тебя на вечеринки и танцы. Он одевался лучше всех в округе и, казалось, был самым интересным. Солдаты, которыми он командовал во время войны, разумеется, боготворили его…

— …но на тебя он не произвел впечатления?

— Нет, потому что я всегда замечала в нем внутреннюю… тревогу. Он взял меня, ты помнишь, на несколько вечеринок, когда ты была еще подростком. Быть может, у него и был твердый характер, но я его не обнаружила. Я так и не поняла, что он хочет и во что верит…

— Все еще… трудно определить, — тихо признала Рейчэл.

— Льюис — слабак, — вынесла приговор Джейн, — а ты — сильная, потому что уверена в себе. Ты умная, а рассудок Льюиса менее глубокий. Короче говоря, Рейчэл, ты могла бы выйти замуж за более солидного мужчину.

— Я люблю его, Джейн.

Джейн тщательно подбирала слова, прежде чем задать самый важный вопрос:

— И как быть дальше, Рейчэл? Ты все еще любишь Льюиса? Или же ты предпочитаешь скрывать свои чувства?

Продолжает ли она любить Льюиса? Он — причина ее невзгод и утраты многих романтических иллюзий. Ныне же, после трех лет замужества, она увидела своего мужа в том свете, в каком Джейн распознала его с самого начала. Его несобранность, нежелание освободить мать от управления процветающей плантацией Робардсов, заняться делом, требующим постоянного внимания, его неспособность верить в себя… или в нее.

— Если бы у нас были дети… — решительно ответила она. — Быть может, нам нужны дети, чтобы он осел на одном месте и у него возникло чувство постоянства.

Поместье вдовы Донельсон находилось в десяти милях к северу от Нашвилла, около пересечения дорог Кентукки и Кумберленда. На следующее утро, желая развлечь Рейчэл, Сэмюэл предложил ей поехать в город Нашвилл. Когда семейство Донельсон выехало из Кумберленда в страшное лето 1780 года, на месте города на утесе над рекой стояло единственное укрепление — огороженный блокгауз.

Первую остановку они сделали у лавки Ларднера Кларка. Это была двойная бревенчатая хижина, обмазанная глиной, освещавшаяся светом, проникавшим через открытую дверь, и сальной лампой, висевшей на задней стене. По обеим сторонам стояли грубо сколоченные прилавки: на левом лежали одежда и домашняя утварь — сковородки, миски, свечи, на правом — сахар, соль, пряности, виски, копченое мясо, а на полках задней стены — топоры, ботала для скота, сельскохозяйственные орудия, ружья, порох, дробь.

В лавке находились три семьи, когда в нее вошли Рейчэл и Сэмюэл. Первым их заметил Джон Рейнсис, поселившийся в Кумберленде в одно время с Донельсонами. Он и его жена тепло приветствовали Рейчэл, выразили свое удовольствие вновь встретиться с ней и пожелали счастливого пребывания дома. Второй парой были недавние знакомые Сэмюэля. Когда он представил им свою сестру, молодая жена сказала:

— Вы вскоре посетите нас, когда устроитесь? Сэм, приведи ее к нам поскорее, ведь там, где мы живем, так мало молодежи.

Рейчэл пожала руку молодой женщине. Затем она заметила, что из глубины лавки на нее уставилась пара глаз. «Ну конечно, это Марта Динсмор из Харродсбурга».

Рейчэл хотела подойти к миссис Динсмор, но даже в полумраке она разглядела неприязненное лицо женщины. Рейчэл остановилась. Миссис Динсмор поспешно удалилась, сделав вид, будто не узнает ее, и взмахнув своей широкой юбкой так, словно хотела отогнать от себя грех.

Кровь прилила к лицу Рейчэл. Ей почудилось, что миссис Динсмор сказала:

— Нет дыма без огня.

«Я на самом деле слышала такие слова, — спрашивала себя Рейчэл, — или же мне так показалось?» Каким образом могли дойти так быстро слухи? Ее отец обычно говорил: «Плохие вести распространяются быстро, у них много помощников».

Если Марта Динсмор знает и может вести себя таким образом, то найдутся ее последователи. Она почувствовала, что Сэмюэл схватил ее за руку:

— Рейчэл, ты позеленела! Не обращай внимания на таких пройдох. Всегда найдутся люди, для которых удовольствие видеть плохое в других.

— Больше не подставлю себя. Не выйду из дома, пока все не кончится… все не пройдет.

Рейчэл вышла на утоптанный двор, окруженный высокой сплошной оградой, защищавшей просторный двухэтажный главный дом, большой сарай и шесть построек поменьше, которые служили кухней, молочной, кладовкой, коптильней, помещением для гостей, кузней и скорняцкой. Было 1 марта — с момента ее возвращения в семью Донельсон прошло уже пять месяцев. Небо было пронзительно-синим, ярко светило солнце, но в воздухе чувствовалась прохлада. Она пошла на кухню, где на вертеле жарились оленина, медвежатина и мясо бизона, а также подвешенные над жаровней дикие индейки, гуси; пироги, начиненные мясом голубей, стояли в противнях на углях вместе с кукурузными лепешками. Предстояло два дня рождения — старшего брата, Александра, которому стукнуло сорок лет, и младшего, Сэмюэля, которому исполнилось двадцать. Этот день был всегда самым веселым в семье Донельсон: в Виргинии на празднества приглашалась вся округа.

Рейчэл — единственная из четырех дочерей — осталась жить в доме. Вдова Донельсон передала ей все управление домашним хозяйством под предлогом, что зимой хочет отдохнуть. Рейчэл была благодарна тому, что время было заполнено работой: она следила за варкой мыла и изготовлением свечей, за расчесыванием шерсти и ее прядением, за набивкой новых подушек и матрацев.

Она стояла в проеме двери кухни, наблюдая за Молл, полногрудой седоватой негритянкой в платье из парусины, которая помогла вырастить ее и была завещана ей отцом вместе с мужем Молл — Джорджем. В доме Рейчэл заметила своего брата Уильяма, управлявшего плантацией. Он пил пунш вместе с преподобным Крайгхэдом, обедавшим в Рождество у Донельсонов и объезжавшим округу с таким расчетом, чтобы 1 марта вновь оказаться в Нашвилле. Ширококостный медлительный Уильям так и не примирился с тем, что Рейчэл живет отдельно от мужа. В противоположном углу, настраивая струны, сидел Джеймс Гэмбл, переезжавший с места на место — от Бледсоу к Итонам, от них к Фриленду, а затем к Донельсонам. Он любовно носил свою скрипку в мягком замшевом чехле и говорил всем:

— Я люблю ее, но никогда не сжимаю слишком крепко, чтобы не переломить ее талию или не испортить звучание.

Он не брал деньги за игру на скрипке. Он и его жена, как он называл скрипку, развлекали на свадьбах, крестинах, праздниках, днях рождения, спуске бревен на воду, закладке дома, его приглашали даже облегчить страдания больных и раненых.

Рейчэл вошла в кухню, где Молл собирала ложкой соус и поливала им индюшек.

— Достаточно ли мяса, Молл? Похоже, что я пригласила всех жителей долины Кумберленд.

— И самое время, миз Рейчэл. — Молл говорила тихо, чтобы не слышали Уильям и преподобный Крайгхэд. — Вам не к чему прятаться дома всю зиму, как вы сделали… ни разу не потанцевали и не были на вечеринках…

Рейчэл окинула взглядом кухню, в которой можно было приготовить еду на целую сотню людей. Восточную стену почти полностью занимал огромный каменный очаг, вверху во всю длину протянулись жерди с подвешенными к ним сушеными яблоками, перцем, нарезанными тыквами. На отдельной, главной жерди висели любимая чугунная сковорода матери весом чуть ли не сорок фунтов, приспособление для вращения вертелов, медные сковородки поменьше размером и надраенные до блеска медные котлы. У очага стоял котел для варки картофеля, таз для крашения тканей и голландская печушка.

— Я не была одинока, — прошептала она, — имея десять братьев и сестер. И мне в самом деле не хотелось видеть… чужих.

Молл тщательно отмерила порцию дорогого кофе для котелка воды, висевшего на крюке над огнем, затем повернулась к Рейчэл, посмотрев на нее проницательным взглядом. Они были друзьями и доверяли друг другу.

— Вы не сделали ничего, миз Рейчэл. Если вы уже не замужем, тогда я увижу уйму молодых парней, которые придут сюда на сборы милиции и для уплаты налогов, и среди них будет много, кого вы смогли бы выбрать в мужья. Как долго вы будете прятаться, скрывать свое красивое лицо в доме, даже отказываться от приглашения на ужин у миз Джейн? Как долго вы будете вести себя как узница?

Рейчэл подошла к открытой двери кухни и встала в ее проеме, рассматривая большое и процветающее поместье Донельсонов, защищенное высоким забором.

Она окинула взглядом молодые посадки яблонь и груш, сделанные ее братьями, посмотрела на вспаханные поля, которые будут засеяны кукурузой, хлопком, пшеницей, индиго и табаком. За полями виднелись пастбища, где мирно паслись стадо в тридцать молочных коров и более двадцати лошадей. За исключением высокого, заостренного кверху частокола, окружавшего жилую площадку, их новый дом во всем остальном выглядел как виргинская плантация, которую они были вынуждены продать в 1779 году, когда ей было двенадцать лет и ее отец понес убытки из-за неудачи с железоделательным заводом, первым в этой части страны. Вот тогда вся семья отправилась на плоскодонной барке «Адвенчер» вниз по Хольстону и Теннесси, затем вверх по рекам Огайо и Кумберленд в путешествие протяженностью две тысячи миль через дикую местность и по неизведанным водам.

Перед ее мысленным взором проплыли картины того, как они жили в палатках на южном берегу реки Стоун, валили лес, распахивали луга, сеяли хлопок, производили топографическую съемку земельных участков для каждого сына и объединялись с немногочисленными соседями в отражении налетов индейцев. Она помнила болезненные переживания ее отца, когда их посадки вымокли и им пришлось искать убежища у Манскеров, проводя время не столько в работе на полях, сколько в отражении набегов индейцев. Осенью, когда Джон Донельсон понял, что не сможет обосновать свое право на землю, Донельсоны предпочли перебраться через Кентуккскую дорогу в Харродсбург и осели на пять лет, до брака Рейчэл с Льюисом Робардсом, а затем вернулись во Френч-Лик полные решимости, что на сей раз их не выставят.

И теперь, всего за три года, они основали самую процветающую плантацию в долине Кумберленд. Какая жалость, что ее отец не дожил и не смог увидеть это, ибо поселение в Кумберленде было его последней самой большой мечтой в жизни. Люди говорили, что неудача с железоделательным заводом послужила всего лишь предлогом для старого полковника Донельсона, подверженного страсти переезда на новые земли. Полковник был убит на Кентуккской дороге при возвращении из деловой поездки в Виргинию через несколько дней после посещения Рейчэл в Харродсбурге. Он всегда говорил:

— Нет такого индейца, который мог бы убить меня.

Более сорока лет он вроде бы оправдывал такое утверждение, проезжая целинные места, проводя обследования и ведя переговоры с индейцами от имени правительства Виргинии. Он был убит недалеко от Нашвилла, и при этом был прострелен его чемоданчик. Семья Донельсон считала, что отца убили его спутники, чуждые люди в пограничном районе.

Рейчэл покачала головой, словно желая отогнать эти воспоминания, а потом направилась к главному дому. Вдруг она остановилась, увидев фигуру в проеме двери гостевой хижины. Человек, стоявший спиной к ней, повернулся, и она удивленно воскликнула:

— Так это же Джон Овертон!

В ее голове мелькнула мысль: «Он приехал от семьи Робардс. У него есть новости для меня… возможно, письмо».

Она стремительно пересекла двор и поздоровалась с ним.

Джон Овертон был невысоким, угловатым, нервозным мужчиной, и, хотя ему было всего двадцать три года, почти бесцветные волосы едва прикрывали его череп. Его худой подбородок выступал вперед, нос был тонким и обращенным вниз, бескровные губы слились в одну ленточку, его глаза были такого водянистого цвета, что порой казались просто несуществующими, и вглядывавшийся в него как будто бы видел тыльную часть его черепа. Но, поговорив с ним пять минут, Рейчэл забывала о его уродстве, в конце десятой минуты она не считала его посредственностью, а через час верила в то, что он — прекрасное человеческое существо. За внешне прозрачными глазами Овертона скрывался отличный ум — быстрый, глубокий, дисциплинированный, логичный, склонный к юмору и в то же время к суровой честности его шотландских предков. В своем внутреннем мире, где он жил, дышал и боролся, он был большим человеком, и только на первый взгляд можно было обмануться его малоприятной оболочкой.

— Рад видеть тебя вновь, Рейчэл. Как хорошо ты выглядишь!

— И ты, Джон. — Она на момент заколебалась. — Ты приехал в наши места по делам?

— Нет. Я решил поселиться в Нашвилле и открыть здесь юридическую контору. Поэтому я отправился прямо к Донельсонам и спросил твою маму, может ли она приютить меня.

Кровь прилила к лицу Рейчэл. Приезд Овертона к Донельсонам был с его стороны публичной демонстрацией доверия к ней. Он был свидетелем эпизода, связанного с Пейтоном Шортом, рисковал нарваться на гнев Льюиса, когда возражал ему.

Человек строгих моральных правил, Джон Овертон никогда не появился бы здесь, если бы считал, что задета честь его родственников, и постарался бы иметь как можно меньше общего с кланом Донельсон. Разумеется, даже если бы он подозревал, что Рейчэл допустила проступок, то не проявил бы нескромность и не стал бы способствовать распространению слухов. Она была глубоко благодарна ему.

— Я счастлива, что ты станешь членом нашей семьи, Джон. И я знаю, что ты будешь прекрасным юристом. У тебя есть и темперамент для этого.

Он сжал губы, взвешивая в уме, будет ли он прекрасным юристом. Овертон был книголюбом, его страстью было право, история его формирования, философия права, логика и структура.

— Все, что я знаю, Рейчэл, это мой большой интерес к вопросам права, но достаточно ли одной любви…

— Любви достаточно почти для всего, Джон…

Она смолкла. Они молча смотрели друг на друга, вспомнив о Льюисе Робардсе. За пять месяцев, истекших с момента ее возвращения в Нашвилл, она не получила ни строчки от мужа, не поступило известий и о результате его дуэли с Пейтоном Шортом. Сдержанность Овертона навела ее на мысль, что она права, предположив, что он привез новости из Харродсбурга. Однако она чувствовала, что он никогда не упомянет имя Льюиса Робардса без ее согласия на этот счет.

Некоторое время Рейчэл молча смотрела на него. Хорошие или плохие новости у него? И какие известия считать хорошими, а какие — плохими, если она сама не знает, чего ждать от будущего? Выражение лица Джона Овертона ничего не говорило. А она знала, что сама не хочет, да и не может выслушать сейчас новости. Может быть, после праздника.

— Я должна закончить обход, — вдруг сказала она. — Еще раз, Джон, от всего сердца добро пожаловать!

Наступила ночь. Укутав заснувших детей, гости разошлись. Члены ее семьи разбрелись по спальням, ощущая усталость от затянувшегося на весь день праздника. В ее ушах все еще стоял звон счастливых голосов, пения, радостного смеха, веселья.

В большой комнате воцарилось спокойствие, погасли последние свечи, были задуты лампы, камин, в котором загасли угли, медленно охлаждался; лишь напольные часы, пожужжав колесиками, мерно отбили двенадцать ударов.

Она стояла около смотрового окна, затем, сдвинув деревянную задвижку, распахнула тяжелые ставни, посмотрела на одинокую звезду в ночном мартовском небе. Она попыталась согреться, укутавшись поплотнее в желтое шерстяное платье, скрестив руки на груди и затянув потуже длинные рукава. Рейчэл чувствовала, как впиваются в тело белые костяные пуговицы. Сердцу в груди было так же холодно, как той одинокой звезде в прохладном небе. Ей было одиноко и тоскливо; семья Донельсон делала все возможное, чтобы она чувствовала, что ее принимают радушно. Однако, стоя у окна и дрожа всем телом, она понимала, что не только нежеланна, но и отвергнута. В течение прошедших месяцев она эмоционально гнала от себя любые серьезные мысли о муже, но, пока рядом находится Джон Овертон, она должна попытаться определить свое отношение к Льюису. Если она услышит новости от Овертона, то будет готова к ним, будет знать, как к ним отнестись.

Она любила Льюиса Робардса; он казался ей самым красивым, самым романтичным из всех, кого она встречала, одним из самых видных в Кентукки героев войны. Он ухаживал за ней порывисто и страстно. Она любила его в течение первого года их супружеской жизни.

А теперь? Любит ли она его? Думает ли о нем неприязненно? Или же жалеет его, считая больным? Ведь именно так объясняла его вспышки сама мать. Миссис Робардс однажды сказала:

— Это война испортила Льюиса. В те годы, когда шли сражения, он был счастлив; тогда жизнь была для него большим приключением. Ему по вкусу были трудности, опасности, нравилось командовать солдатами, его возбуждали усиленные марши, стремительные атаки. Он жил в тяжелых условиях, ярко, броско, каждую минуту. Но когда война кончилась… когда он вернулся домой к… бездействию… к заботам о весеннем севе… он почувствовал, что позади осталась лучшая часть жизни. Ему все надоело, он стал угрюмым, раздражительным. Именно поэтому, Рейчэл, я благодарю Бога, что появилась ты; я была уверена, что с тобой он обретет новую жизнь и новое счастье.

Да, она огорчалась за Льюиса, как огорчаются за ребенка, спотыкающегося в темноте и причиняющего себе боль. Будь он с ней сейчас в комнате, она прижала бы его голову к своей груди И молилась за него, за его изломанную, несчастную жизнь.

Она прошептала почти вслух в темной комнате, глядя на мерцающую звезду:

— Все мои мечты, планы и надежды связаны с моим замужеством. Без него я ничто, у меня нет места, очага, будущего. Я женщина, от которой отказались. Я хочу, чтобы вернулся муж, и хочу, чтобы был мой домашний очаг…

Рейчэл смотрела, как восходит солнце. Когда оно поднялось над горизонтом, Рейчэл услышала первый шум в доме, она прошла через двор, чтобы поговорить с Джоном Овертоном. В этом году весна наступила рано. Жонкили покрыли плотным ковром склоны, спускавшиеся к реке, вода которой просветлела после весеннего разлива; смолкнувшие на зиму кардиналы громко пели в желтоватой листве высоких тополей. Пытаясь успокоить биение сердца, она считала воробьев, дятлов, других птиц, порхавших с ветки на ветку. Она слышала, как на краю свежевспаханного поля старый перепел зазывал перепелку. Первые фиалки проклюнулись сквозь раннюю траву, а молодые посадки персиковых деревьев на другой стороне реки покрылись ранними розовыми цветами. Она чувствовала, что к ней вернулось спокойствие.

— Джон, мне кажется, что Льюис просил тебя передать мне послание. Я ценю, что ты ничего не сказал, пока я не была к этому готова…

Овертон слегка поклонился, достал из внутреннего кармана пиджака очки в серебряной оправе и нацепил их на нос. На миг Рейчэл подумала, что он собирается прочесть какую-то бумагу, затем вспомнила, что Джон надевал их не для того, чтобы более отчетливо видеть, а скорее для того, чтобы скрыть свои мысли.

— Рейчэл, Льюис полностью снял все свои обвинения. Я слышал, как он говорил друзьям в Харродсбурге, что вел себя как слепой идиот.

Из ее груди вырвался шелестящий выдох, словно воздух застрял внутри нее с того самого дня, когда муж написал Донельсонам, чтобы приехали и забрали ее.

— Твой муж уверял меня, что сожалеет о разрыве между вами. Он сказал мне, что убедился в необоснованности своих подозрений, что любит тебя и хотел бы вновь жить с тобой. Он просил меня приложить все усилия, чтобы восстановить согласие.

— Ты не представляешь, Джон, как я рада слышать это. А дуэль с Пейтоном Шортом? Никто из них не ранен?

Поток новостей неожиданно пресекся. Она увидела, что Джон слегка поджал челюсть, словно пытался стиснуть зубы.

— Не было ничего серьезного.

Вновь наступило молчание. Рейчэл догадалась, что ей следует сделать иной заход, ведь есть нечто неприятное, о чем не хотел говорить Овертон.

— Пожалуйста, продолжай, Джон, — мягко произнесла она.

— Я сказал Льюису, что постараюсь восстановить согласие при условии, что он перестанет ревновать и будет бережно относиться к тебе, как другие мужья относятся к своим женам. Я бы не хотел повторения прошлого, Рейчэл.

Его сочувствие разрушило ее выдержку.

— Ой, Джон, я чувствую себя такой… униженной.

— Льюис говорит, что, если ты вернешься к нему, он никогда не причинит тебе горя.

Она пыталась разобраться в своих смешанных чувствах, не последним для нее было и оправдание в глазах людей. Теперь, когда муж заявил о доверии к ней, разумеется, она вернется к нему, ибо разве она желала разрыва? Но будет ли она в безопасности в Харродсбурге, где Льюис унижал ее, устраивая бурные сцены? Может ли она возвратиться в дом Робардсов, где будет торчать на глазах та молодая девушка-рабыня? И затем, к чему может привести неупорядоченная для них обоих жизнь, когда Льюис не желает или не способен отвечать за управление плантацией, проводит дни на охоте или же бездельничает? Не к тому ли же самому несчастью, которое она уже испытала?

Она смотрела в сторону, размышляя; Джон Овертон не тревожил ее ни словами, ни мыслями. Рейчэл повернулась к нему. Она была откровенна в своем поведении, в ее действиях не было ничего усложняющего или уклончивого. Она смотрела людям прямо в глаза с момента встречи и продолжала поддерживать такой прямой контакт на протяжении всей беседы, ибо в ее мыслях редко бывало что-то грубое, скрытное или осуждающее. У нее не было внутренней защитной вуали, чтобы прикрыть глаза и то, что в них отражается.

— Джон, мое самое большое желание — быть с мужем. Но я убеждена, что наши проблемы делают невозможной нашу счастливую жизнь в доме Робардсов. Мой отец завещал нам благодатный участок земли в нескольких милях от этого дома, целую квадратную милю, которую можно превратить в хорошую плантацию. Будь добр, напиши Льюису, скажи ему, что я разделяю его чувства, но считаю, что у нас будет значительно больше шансов на успех, если он приедет сюда, в Нашвилл, где мы построим дом на нашей земле и начнем новую жизнь.

Рейчэл услышала стук дверного молотка, поначалу вежливый, затем настойчивый.

Но на стук никто не ответил, и она вышла из своей спальни на втором этаже, спустилась по простой деревянной лестнице. Открыв дверь, она увидела высокого молодого человека с копной рыжеватых волос. Очевидно, недоверчивость вошла в его плоть и кровь, ибо, стоя вполоборота, он смотрел на массивные ворота, закрывшиеся за ним. Она была рада, что он обратил внимание на ворота, поскольку это дало ей возможность разглядеть это странное создание в плохо сшитом костюме из домотканой шерсти. Он показался ей самым высоким человеком, какого она когда-либо видела, более ста восьмидесяти сантиметров, подумала она, и тощим при его росте.

Его затылок казался непропорционально массивным по сравнению с тонкими чертами лица, какие она видела в профиль, с высоким лбом и узкой переносицей. Впрочем, все в нем было слегка непропорциональным: невероятно длинное лицо, длинная шея, казавшаяся слишком хрупкой, чтобы держать такую тяжелую голову; длинный торс и неуклюжие руки и ноги. Он выглядел как юноша, фигура которого вытянулась до крайних пределов и требует теперь наполнения, на что уйдет целых десять лет. И тем не менее, несмотря на видимую физическую незрелость, он держал себя уверенно, и его поза выражала мощь, словно его несуразное тело с трудом удерживало внутри себя свою силу.

Мужчина, почувствовав ее присутствие, резко повернулся. Она смотрела в огромные искрящиеся голубые глаза — таких она еще не видела, — волнующие и проницательные. Он был выше ее почти на три головы, и вместе с тем в нем не было ничего давящего. Она скорее чувствовала излучаемое им тепло и обнаружила, к своему изумлению, что она и молодой незнакомец приветливо улыбаются друг другу.

— Пожалуйста, извините мое вторжение, мадам. Я Эндрю Джэксон из Нашвилла, друг Джона Овертона.

— Конечно, мистер Джэксон. Мы наслышаны о ваших подвигах со времени вашего приезда сюда. Я — миссис Льюис Робардс.

Он медленно поклонился в пояс, принимая представление. И все в нем — не только вежливые жесты, но и наклон его большой головы, очертание чувственных, слегка влажных губ, улыбка блестящих голубых глаз — говорило о врожденном благородстве. Она заметила на левой стороне его лба шрам от удара саблей, идущий от шевелюры к густым бровям.

— Вы дочь вдовы Донельсон из Кентукки?

Рейчэл почувствовала, что покраснела. Слышал ли он о ее неприятностях?

— Я пришел в надежде на вашу благосклонность, миссис Робардс. Со времени моего приезда в Нашвилл в прошлом ноябре я жил в гостиницах. Джон Овертон рассказал мне, что в хижине, которую он занимает, есть комната. Как вы думаете, не согласится ли ваша мать принять меня? Я первоклассный стрелок и набил руку в сражениях с индейцами.

«Он покраснел, как школьник, — подумала она. — Но в таком случае он, конечно, юноша, ему не более двадцати лет?»

— Я почту за большую честь иметь возможность присоединиться к этой семье, — слышала она его слова. — Ох, миссис Робардс, если бы вы знали, как я устал от хвастовства, выпивок и жирной пищи в Рэд-Хейфере!

— Ну, мистер Джэксон, мы, разумеется, рады получить посильную защиту. Наш сосед капитан Хантер был убит индейцами племени крик, а когда наши поселенцы преследовали индейцев, они убили майора Киркпатрика.

Рейчэл некоторое время колебалась, затем добавила:

— Но я здесь не хозяйка. Моя мама и брат Уильям уехали в Нашвилл на целый день.

Она увидела, что он повернулся и с грустью посмотрел на седельные мешки на своей лошади, где находилось его имущество. Он был отважным человеком с четким представлением о независимости и, как она почувствовала, несколько одиноким.

— Вы сказали, что Джон Овертон готов жить в хижине с вами?

— О да, мы только что образовали партнерскую компанию, адвокатскую, как, я догадываюсь, вы назовете ее. Я длинный ростом, он же длинный в знании законов. Он сказал, что сможет содержать контору прямо здесь.

— Но разве вы не приписаны к суду? Как официальное лицо?..

— Действительно, я и есть официальное лицо, мадам. Судья Макнейри и я, мы привезли суд из Северной Каролины. Я наделен титулом прокурора. Правда, этот титул означает, что я гоняюсь за преступниками там и тогда, где и когда их найду. В остальное время я веду себя, как другие адвокаты, выискивая клиентов.

И опять странная комбинация силы — правонарушитель будет пойман и наказан — тон его голоса не оставлял сомнений — и в то же время скромности — молодой юрист ожидает с надеждой клиентов.

Рейчэл была уверена, что ее мать и Уильям приветливо примут этого молодого человека. Ведь несколько раз они намеревались принять кого-то, кто жил бы в хижине с Овертоном. Но у нее не было права на согласие. Не могла она и отказать ему.

— В любом случае вы можете поужинать с нами, мистер Джэксон. Семья охотно встретится с вами.

— Спасибо, миссис Робардс, откровенно говоря, я надеялся, что вы пригласите меня.

— Почему бы не вытащить ваши вещи из седельных сумок и не перенести их на время в хижину? Ведь вы могли бы выпустить вашего коня на выпас.

Он поступил так, как она сказала. Рейчэл проследовала с ним по двору, когда он тащил на своих тощих плечах набитые мешки, а под мышками удерживал по ружью. Она распахнула двери хижины. В бревенчатом доме размером четыре на шесть метров, с небольшой спальной комнатой стояли двухспальная кровать, этажерка, кувшин с водой и тазик для умывания лица и рук. Передняя комната, размером четыре на три метра, имела два окна и камин, над которым Овертон пристроил полку с книгами по юриспруденции. В комнате стояли тяжелый стол орехового дерева, два стула, сделанные из гикори, грубо сколоченный шкаф, где Овертон хранил свой второй костюм и рубашки. К стене были прибиты оленьи рога, служившие вешалкой для ружья, пары пистолетов и нескольких рожков с порохом, а также железная лампа с китовым жиром.

Эндрю Джэксон стоял в центре комнаты, его густая рыжеватая шевелюра всего на дюйм не доставала до поперечной балки, поддерживавшей крышу. Он посмотрел на сложенный из булыжников камин, на книги Овертона, на пистолеты и пороховые рожки и в завершение осмотра — на цветастые хлопчатобумажные занавески на окнах.

— Это самая красивая хижина, в какой мне довелось побывать, — мягко сказал он. — Вы не суеверны, миссис Робардс? Я суеверен. Например, я люблю начинать новое дело во вторник, как сегодня, и никогда не начинаю что-либо в пятницу.

— Такое у вас случайно не от ирландцев?

Он поморщился, потирая веснушки, усыпавшие верхнюю половину его щек. Была какая-то открытость, невинность в его улыбке, напоминавшей улыбку Рейчэл и свидетельствовавшей о том, что перед ней человек, которому нечего скрывать, да и не в его характере вообще скрывать что-либо. У него был крупный рот с крепкими, плотными зубами.

— Моя мама всегда говорила, что у меня две вещи, которые выдают принадлежность к Каррикфергусам,[1] — лицо и характер.

Он присел на корточки около своих мешков, вытащил полдюжины книг, включая «Конспекты законов» Мэттью Бэкона, коробку боеприпасов, чай, табак и соль, два одеяла и одежду, которую он повесил в шкаф.

— Я распаковал свое скромное имущество. Если же ваша мать и брат скажут «нет», я спокойно вернусь сюда, возьму свои вещи и уложу в седельные мешки.

Рейчэл следила за его быстрыми, неловкими движениями, в которых было какое-то непостижимое очарование, и она отдавала себе отчет в том, что слегка улыбается если не открыто, то мысленно, внутри себя.

В этот момент молодой человек повернулся, поднялся и стоял, возвышаясь над ней. Молча они смотрели друг на друга точно так же, как в первый момент в дверях дома Донельсонов.

Она отказывалась от приглашений соседей на вечеринки и встречи, даже если они устраивались в домах старых друзей, опасаясь, что люди рассудят неправильно, увидев ее танцующей и веселящейся. Она не хотела, чтобы кто-то думал, будто она издевается над своим мужем или не понимает последствий своего положения. Но хорошие вести, привезенные Джоном, разнеслись в долине Кумберленда, и этому помогли ее братья, рассказавшие окрестным жителям о предстоящем приезде Льюиса Робардса и о публичном признании им своей вины.

Теперь она вновь почувствовала себя свободной и счастливой.

Воскресенье было днем встречи членов клана Донельсон. Во главе стола с массивной выскобленной добела столешницей восседала миссис Донельсон, а с другой стороны — старшая сестра Рейчэл, Мэри, толстушка с полными щеками, веселая, домовитая хозяйка и к тому же прекрасная кулинарка. Ее двенадцать детей появлялись на свет так же регулярно, как устроены перекладины лестницы на сеновале, а первый ребенок был почти того же возраста, что и Рейчэл. Рядом с Мэри сидел ее муж Джон Кэффрей, мечтавший пристроить к дому комнаты или соорудить новые хижины для пополнявшегося потомства. Но Мэри сопротивлялась, заявляя, что хочет видеть своих детей около себя. По другую сторону стола, напротив Джона Кэффрея, сидела другая сестра Рейчэл, Катерина, высокая, жилистая, седая, постоянно покрикивавшая на своих девятерых детишек, но всегда молчавшая на семейных сборищах. Рядом с ней пристроился ее муж Томас Хатчингс, спокойный, симпатичный мужчина.

По правую руку от матери сидел Джон-младший. Он не был старшим среди сыновей миссис Донельсон. Старший по рождению, Александр, убежденный холостяк, с острыми пожелтевшими зубами и по природе бродяжка, охотно уступил старшинство в семье Джонни: тот носил имя отца и поэтому считался номинальным главой семьи. Напротив Джонни располагался Александр, рядом с ним — осторожный Уильям и дальше — Сэмюэл. Традиционно место Рейчэл было рядом с Сэмюэлем. По другую сторону стола от нее сидели Роберт и Джейн Хейс, а рядом с Джейн — Стокли, в свое время семейный юрист и политик. Джон Овертон был рядом с Рейчэл, а напротив, около Стокли, разместился Эндрю Джэксон. Два последних места в конце стола занимали Левен, все еще незрелый парень, хотя и двумя годами старше Рейчэл, и Северн, болезненный, с впалыми щеками и сильным кашлем.

Рейчэл заметила, что Джейн пристально рассматривает Эндрю Джэксона. На следующее утро открывалась весенняя сессия суда округа Дэвидсон, и Сэмюэл, очарованный двумя молодыми постояльцами, засыпал их вопросами относительно права. До приезда к Донельсонам Эндрю Джэксон объезжал округ Самнер и мог рассказать забавные судебные истории: например, о Джошуа Болдуине, осужденном присяжными за то, что сменил свое имя на Джошуа Кэмпбелл; об Уильяме Пиллоузе, признанном виновным в том, что он откусил верхнюю часть уха у Абрама Дентона; о Джоне Ирвине, который, согласно приговору, должен был публично заявить, что «мошеннический и скандальный отчет, состряпанный и распространенный мною относительно мисс Полли Макфадин, лишен оснований и лжив, и я не имею ни права, ни повода, ни причин верить ему».

В течение тех месяцев, когда Рейчэл была дома, Сэмюэл безвольно колебался, не зная, хочет ли он стать учителем, проповедником или же, возможно, землемером. После вхождения в семейный круг юристов у него появился новый интерес в жизни. Чтобы стимулировать его заинтересованность, Рейчэл также принялась задавать вопросы о судебной процедуре. Джон Овертон сказал:

— Сэмюэл, я понял со слов твоей матери, что ты утром выезжаешь в Нашвилл, чтобы сделать покупки у Ларднера Кларка. Мистер Джэксон и я должны выступить по интересным делам. Почему бы тебе не сопроводить мать и сестру на заседание суда, чтобы посмотреть и послушать?

— Не расстроится ли судья Макнейри при виде посетительниц? — спросила Рейчэл.

— Может быть, — ответил Овертон, — но будет приятно удивлен. Кроме того, мой партнер — должностное лицо в суде, и я уверен, он будет рад вступиться за вас.

На следующее утро Рейчэл и ее мать надели строгие черные шерстяные платья, более всего подходящие для десятимильной поездки в город по пыльной дороге. В лавке мистера Кларка они купили головку сахара, свежие специи для дома и рулон неотбеленного миткаля. Несколько женщин приветствовали Рейчэл, обнимали ее, восторгаясь тем, как она выглядит. После этого они прошли по изрытой колеями улице к месту перед зданием суда, где к столбам и коновязям было приторочено много лошадей. Здание суда, сложенное из обтесанных бревен, было обмазано глиной, похожей на известку. Террасу с южной стороны здания длиною шесть метров забили мужчины, проехавшие много миль, чтобы присутствовать при разборе тяжб. На них были штаны из оленьей кожи, кожаные чулки, на ногах — мокасины из кожи бизона, длинные охотничьи рубахи из оленьей кожи с неровной бахромой. Рейчэл заметила среди них несколько друзей, поклонилась им, обменявшись приветствиями.

Сэмюэл взял женщин под руки. Когда они подошли к открытой двери, Рейчэл отшатнулась, инстинктивно вздрогнув от отвращения: внутри была ужасающая грязь, на полу комки глины, все было покрыто пылью, в углах ошметки разжеванного табака, двери перекошены, ставни окон провисли, помещение буквально вопило о запущенности. В дальнем углу небольшой комнаты стоял длинный стол, за которым сидел молодой человек лет двадцати шести — судья Джон Макнейри, первый судья, назначенный законодательным собранием Северной Каролины в этот Западный район. В комнате стояло несколько грубых скамей для зрителей и судебного присутствия; эти люди, разинув рты, смотрели на двух леди, появившихся в дверях.

— Думаю, что нам лучше уйти, — сказала Рейчэл, почувствовав себя неловко.

В этот момент с противоположной стороны комнаты подошли Джэксон и Овертон, они обсуждали с судьей Макнейри повестку дня заседания. Судья и они были единственными мужчинами, одетыми в нормальные костюмы и белые рубашки.

— Пожалуйста, сюда, позвольте мне разместить вас удобно, — сказал Джэксон.

Он ровно поставил скамью, энергично вытер ее большим цветным платком. Сэмюэл сел на скамью, его глаза сверкали, а руки были зажаты между коленями. Ни Рейчэл, ни ее мать не тронулись с места. Рейчэл окинула взглядом помещение суда. Наконец она повернулась к двум мужчинам и сказала:

— Вчера, когда вы обсуждали право, я заметила для себя, с каким уважением относитесь вы к своей профессии. Потом я пришла в… извините меня… свинарник. Как вы можете здесь работать? Как вы можете поддерживать свое достоинство? Как можно уважать здесь закон, юристов или любое решение, вынесенное судьей?

Мужчины молча посмотрели друг на друга.

— Миссис Робардс совершенно права, — сказал Джэксон, словно впервые заметив окружающую грязь. — Почему мы сами не подумали об этом?

— Я сам всего лишь свежеиспеченный адвокат, Рейчэл, — сказал Овертон. — Но наш друг мистер Джэксон — окружной прокурор. Все, что он скажет, суд воспримет как совет.

С выжидающим взглядом Рейчэл повернулась к Джэксону, но он пожал плечами, усмехнувшись.

— Мистер Овертон, — заявил он, — в таком случае я назначаю вас специальным советником города Нашвилла, отстаивающим интересы запущенного здания суда.

Серебряные очки Джона скользнули вверх, затем вниз по переносице, словно он колебался в выборе решения. Через минуту он торжественно шагнул в главный проход между неровно стоявшими скамьями.

— Ваша честь, согласно правилам справедливости, — говорил он медленно, четко произнося каждое слово, — любой истец должен приходить в суд в чистой рубашке. Дабы избежать оскорбления его величества закона, судейских горностаев и чьей-либо непорочности, я призываю, будь то истец или адвокат, а тем более члены этого почтенного суда, придерживаться чистых помыслов и приходить в свежем исподнем в этот свинарник.

Рейчэл смутилась, ведь она использовала образное выражение для личного, а не гласного потребления. Судья Макнейри осмотрел судебный зал слева направо, затем произнес, растягивая слова:

— Советник прав. Дэвид Хэй здесь? Мистер Хэй, отныне я приказываю вам отремонтировать судебное помещение, исправить двери, закрепить три ставня на окнах, починить скамьи. Каждый день, когда проходит заседание суда, вы должны проверить, что помещение выметено, полы помыты и пыль стерта; вознаграждение будет выдаваться после завершения сессии суда.

Она заметила, что Джэксон и Джон выразительно подмигнули друг другу. Она и ее мать сели рядом с Сэмюэлем, подавившим усмешку. В этот момент в судейскую ворвался разъяренный Хью Макгари:

— Эндрю, ты мне не нужен в деле против Каспера Мэнскера. Я намерен убить его прямо здесь, в здании суда, и завладеть тем рабом. Мы подписали соглашение, потом он ушел и умышленно потерял документ о продаже.

Джэксон встал, положил свои длинные пальцы на плечо Макгари и сказал успокаивающим тоном:

— Ну, Хью, я думаю, что все это можно уладить мирно. Каспер Мэнскер — один из старейших здешних поселенцев, и все знают, что его слово дороже бушеля соли.

Голос за спиной Рейчэл произнес:

— Кто-то спрашивает меня?

— Да, Хью Макгари и я искали вас, мистер Мэнскер, — скороговоркой ответил Джэксон. — Мой клиент и я полагаем, что следовало бы найти дружественный компромисс. Пойдемте погреемся на солнышке на южной веранде, джентльмены, там мы сможем уладить дело без суда.

Рейчэл увидела, что Джэксон взял под руки старину Мэнскера и Макгари и вывел их не столько с помощью физической силы, сколько усилием воли из зала суда.

— Он вовсе не такой, как о нем говорят, — заметила миссис Донельсон. — Он очень вежлив.

— Что вам рассказывали о нем, мама? — спросила Рейчэл.

— Ну, рассказывали о хулигане в округе Самнер, который умышленно наступил ему на ногу на площади поселка, а затем вернулся и наступил второй раз, чтобы тем самым показать мистеру Джэксону, что он действовал преднамеренно.

— И что же сделал наш миролюбивый мистер Джэксон?

— Ну, он выдернул кол из ограды и огрел того парня.

Они услышали громкий стук копыт и крики целой банды. Повернув голову, Рейчэл увидела группу мужчин в грязных кожаных куртках, вооруженных ружьями, нечесаных, с мрачными лицами. Она наблюдала, как они спрыгнули с лошадей, а некоторые старались затеять ссору с мужчинами, стоявшими на террасе.

Сэмюэл спросил, нельзя ли что-либо предпринять. Она не заметила, как Эндрю Джэксон вернулся в помещение суда.

— Если несколько минут назад я как официальное судебное лицо, — ответил медленно Эндрю, — шутил по поводу назначения Джона специальным советником по уборке помещения, то, догадываюсь, я все еще являюсь окружным прокурором, когда в поле зрения появляется Спилл Симберлин, обвиненный в грабеже, нарушении спокойствия, в нападениях и неуважении суда.

Из стопки бумаг, которые он держал в левой руке, Эндрю извлек судебное решение и зачитал громким голосом:

— Первое дело, которое рассмотрит суд, — штат против Спилла Симберлина.

Рейчэл встала, чтобы посмотреть через открытую дверь на стоявшую за ней толпу. Спилл Симберлин поднял свое ружье, которое он держал под мышкой, подошел вплотную к Джэксону, почти касаясь носом лица молодого человека:

— На всей границе нет такого окаянного суда, который осмелился бы судить меня.

— Так не говорят о собственных судах, Спилл, — ответил Джэксон. — Право существует, чтобы защищать и наказывать тебя. Если ты поступил неправильно, тогда, несмотря ни на что, ты будешь наказан.

— И кто собирается меня наказать, ты, тощий сопляк?

Наступила пауза, во время которой Рейчэл видела, как напрягаются мускулы на лице Джэксона. Он повернулся, отошел к своим седельным сумкам, вытащил из них два пистолета и покрутил их в своих ладонях. Он приблизился к Спиллу Симберлину, целясь пистолетом в его голову. Рейчэл похолодела. Симберлину стоило лишь немного поднять ружье. Когда Эндрю подошел на расстояние менее метра к Симберлину, он сказал, чтобы было слышно на всей главной улице Нашвилла:

— Предстань перед судом, и пусть его честь вынесет приговор, иначе я размозжу твои жалкие мозги.

Наступила тягостная тишина. Если Симберлин был готов действовать, то следовало бы ожидать выстрела. Но его плечи опустились. Послышался гул оживленных голосов. Рейчэл повернулась к своей матери:

— Мистер Джэксон действительно застрелил бы его?

— Мистер Симберлин, видимо, думал так, — ответила миссис Донельсон с улыбкой.

Судья Макнейри постучал молотком.

— Между прочим, мама, — спросила Рейчэл, — ты все еще считаешь твоего нового постояльца мирным человеком?

После объявленного перерыва они покинули помещение суда. Джэксон и Рейчэл шагали нога в ногу.

— Вы не испугались? — поинтересовалась она. — Симберлин мог убить вас.

— О, я блефовал, — самодовольно ответил он. — Кроме того, я люблю сталкиваться с опасностью.

Вечером за ужином, когда гроза порывами обрушивалась на крышу дома, они долго сидели за столом. Отблеск горевших в камине сосновых дров и хвороста играл бликами на их лицах. Миссис Донельсон спросила:

— У вас нет собственной семьи на Западе, мистер Джэксон?

— Нет, миссис Донельсон, я сирота. С четырнадцати лет. Мой отец умер за несколько дней до моего рождения, надорвавшись поднимая бревно в нашем местечке Уоксхауз. У меня было два брата; старший, Хью, погиб в сражении у Стоно-Ферри. Моя мать отыскала моего младшего брата, Роберта, и меня в британской военной тюрьме в Кэмпдене, но раненый Роберт умер через два дня от заражения и оспы.

Он вдруг смолк, его длинное выразительное лицо потеряло свою бледность, покраснело, и на лбу четко проступил шрам, похожий по очертанию на восточную саблю.

— Когда я излечился от оспы и моя мать узнала, что два моих двоюродных брата, Джозеф и Уильям Крауфорд, захвачены британцами и больные лежат в тюремном корабле около Чарлстона, она собрала все имевшиеся у нее лекарства и отправилась в путь с двумя женщинами. Не знаю, как долго находилась она в этой темнице, пытаясь вылечить парней, но сама подхватила на корабле лихорадку и не смогла уехать дальше чем на пару миль от Чарлстона. Я даже не знаю, где она похоронена. Она лежит в безымянной могиле где-то на равнине. Я неоднократно искал, но никто, видимо, не знает.

Его голос утих, огромная голова склонилась, тяжелые веки закрылись. Рейчэл никогда раньше не слышала, чтобы он говорил таким образом. Впервые она почувствовала нежность в мужчине и его неодолимую тягу к любви. Когда он поднял голову и взглянул на нее, в его глазах блестели слезы.

— Именно поэтому, миссис Донельсон, я думаю, что самое великое, что может иметь мужчина, — это семья, и, чем она больше, тем лучше.

— Хотела бы, чтобы у меня была еще одна дочь для вас.

— Поскольку у Донельсонов нет больше свободных девушек, — сказала Рейчэл, — когда мой муж и я поселимся в нашем новом доме, то обследуем всю округу и устроим серию восхитительных приемов. Если, конечно, вас не ждут девушки в Джонсборо или в Солсбери.

Он посмотрел на нее с другой стороны камина и ответил задиристым тоном:

— О, разумеется, мадам, дюжины их, целый список присяжных.

— Назовите их имена.

— Имена? О да. — Он провел своими тонкими пальцами по волосам, вытянув несколько рыжеватых прядей на лоб. — Посмотрим, там, в Уоксхаузе, была… была, ну, конечно, Сюзан Смарт, которая говорила мне, что у меня приятные глаза и что я хожу, наклоняясь вперед. Затем в Солсбери была Нэнси Джаррет. Приятная девушка Нэнси. Скакала на лошадях, словно мартовский ветер. Но ее мать не одобрила выбор, заявив, что я слишком много пью и играю в азартные игры.

— И такое с вами было?

— Ох, видимо, было. В годы учебы я был диким парнем. Но что можно делать, если таверны были единственным местом, где мог жить человек? Когда мне было шестнадцать лет, мой дед оставил мне в наследство триста фунтов стерлингов, я отправился в Чарлстон и проиграл эти деньги на скачках так быстро, что у меня до сих пор голова идет кругом. Но с тех пор как я примкнул к семейству Донельсон, я стал серьезным, ответственным гражданином. Я больше не играю и не стану играть… пока не создам на границе самую лучшую конюшню скаковых лошадей.

Но настоящее представление о характере Джэксона семья Донельсон получила от Джона Овертона. Джон спокойно заметил:

— Он выше всех, кого я когда-либо знал. Вы, конечно, заметили шрам на его голове?

Все кивнули головой в знак согласия.

— В 1781 году Эндрю и двое его братьев сражались под командованием своего дяди майора Крауфорда против британских драгун, вторгшихся в Уоксхауз. Драгуны атаковали наших в местной церкви и подожгли ее. Эндрю и его молодой двоюродный брат Томас Крауфорд сумели бежать, но их перехватили и Крауфорда взяли в плен. На следующее утро, когда Эндрю добрался до дома Крауфордов, чтобы рассказать о случившемся с их сыном, отряд драгун захватил врасплох семью. Британский офицер приказал Эндрю почистить его высокие сапоги, запачканные грязью. Тогда Эндрю было всего четырнадцать лет и его рост едва доходил до средней пуговицы красного мундира офицера, но он крикнул: «Сэр, я военнопленный и требую к себе подобающего обращения!»

— Я слышу тон, каким это было сказано, — прокомментировал Сэмюэл.

— Командующий офицер взмахнул саблей и опустил ее на голову Эндрю. Тот поднял руки, и они были рассечены до кости. Так он спас свою жизнь, но конец сабли порезал ему лоб.

Наступила тишина, семь братьев обратились к собственным воспоминаниям, ибо все они участвовали в Войне за независимость.

— И что сделал мистер Джэксон? — спросила Рейчэл; ее вопрос вызвал легкий смешок, поскольку тон ее голоса как-то подразумевал, что Эндрю Джэксон овладел положением и отомстил за себя.

— То, что вы ожидали. Британский офицер приказал провести его отряд к дому боевика Уоксхауза по имени Томпсон. Эндрю не пошел по прямому пути, а повел британцев по петлявшей тропе, по открытому полю. Томпсон заметил отряд, когда тот был еще за полмили, и сбежал. Так или иначе, это не понравилось английскому офицеру, как не понравился отказ Эндрю почистить его сапоги. Он заставил Эндрю прошагать сорок миль к британской военной тюрьме в Кэмпдене, не разрешив ему даже утолить жажду.

Рейчэл смотрела на огонь, заметив для себя, что и ей не помешала бы такая выдержка.

Был прекрасный майский полдень, цвели боярышник и форзиция, поздно прилетевшие городские ласточки и корольки щебетали в гуще деревьев, воздух был напоен ароматом жимолости. На тропе Рейчэл заметила караван торговцев, с ними, ведя трех тяжело нагруженных вьючных лошадей, ехал Льюис Робардс. Она следила за ним через смотровое окно большой комнаты. Он легко, почти надменно сидел на коне, хотя выглядел потолстевшим и более постаревшим, чем можно было бы ожидать по истекшему времени.

Несколько недель после получения его письма, в котором он сообщал, что будет счастлив свернуть свои дела в Харродсбурге и переехать на жительство в Кумберленд, она ждала его приезда к ней. Она поспешила к двери встретить его.

В набитых корзинах на вьючных лошадях Льюиса были не его личные вещи, а дорогие и тщательно выбранные подарки для каждого члена семьи Донельсон. Он привез кольцо с сапфиром Рейчэл, французское туалетное зеркало ее матери, компас в шкатулке Александру, набор инструментов Уильяму, одно из новых ружей Юмана Джону-младшему, полное собрание сочинений Шекспира Сэмюэлю, бумажник Стокли, который считался казначеем клана, охотничий нож Левену, иллюстрированную Библию Северну, а Джону Овертону в знак признательности за примирение собрание книг по юриспруденции в кожаном переплете с вытисненным на закладке его именем.

Все тепло приветствовали Льюиса, кроме Сэмюэля: он не мог забыть заплаканное лицо сестры, когда восемь месяцев назад забирал ее из дома Робардсов. С ходом времени Рейчэл с мучительной тревогой все более проникалась пониманием того, что ее муж не уверен в себе. После ужина мужчины заговорили о ценах на землю, о трудностях получения права на участки в глубинных районах.

— Говоря о правовых документах, — сказал Овертон, — я перепроверил ваши права, Льюис, на Кловер-Боттом. Рейчэл просила меня посмотреть, правильны и законны ли записи. Они правильны и законны.

— Спасибо, Джон, но меня тревожат не столько вопросы права на землю, сколько набеги индейцев. Ведь это все еще довольно дикая страна, не так ли?

Уильям мрачно ответил:

— Да, за прошлый месяц было несколько нападений такого рода. Были убиты миссис Харгарт и двое ее детей.

— В таком случае было бы небезопасным подвергать Рейчэл такой угрозе, верно?

Наступило неловкое молчание. Рейчэл задрожала, почувствовав, как на нее навалились старые опасения. Однако она знала, что ее братья не считают Льюиса трусом. Тишина наступила потому, что никто из мужчин не мог сказать другому, как далеко намерен он углубиться в индейские земли или какую позицию займет в отношении постоянной угрозы нападения, ведь все они жили на границе, подвергались нападениям и сражались с индейцами. Она знала, о чем думают ее братья: если никто не отодвинет вглубь границу, рискуя подвергнуться нападению индейцев, тогда эта земля всегда будет малонаселенной и небезопасной.

— Позвольте мне высказать мое мнение, капитан Робардс, — услышала она голос Эндрю Джэксона. — Я всегда считал, что индейцы никогда не нападают там, где мужчина быстро берется за ружье. Ваше присутствие будет той защитой, в какой нуждается миссис Робардс.

Льюис покраснел от комплимента. Рейчэл почувствовала, что ее встревоженность отступила. Теперь она сидела спокойно, а Льюис рассказывал об инаугурации президента Джорджа Вашингтона 30 апреля 1789 года в Нью-Йорке.[2] Это доставило особое удовлетворение Донельсонам, поскольку Вашингтон был их другом в Виргинии.

— После того как мистер Вашингтон принял присягу, верховный судья Нью-Йорка воскликнул: «Да здравствует Джордж Вашингтон, президент Соединенных Штатов!» — и толпа загремела в ответ: «Да здравствует Джордж Вашингтон, президент Соединенных Штатов!»

— Это мне напоминает «Да здравствует король!», — проворчал Джэксон. — Мы новая страна и имеем новое правительство с новым избранным главным исполнителем. Почему у нас нет собственных слов?

Никто не принял это ворчание всерьез, и они спрашивали друг друга, не принесет ли им учреждение нового правительства оплачиваемую милицию и постоянную защиту против индейцев, чем не хотел заниматься их родной штат Северная Каролина, поскольку было очевидно, что население Кумберленда вскоре образует собственный штат. Они говорили о том, что следовало бы подтолкнуть Северную Каролину уступить территорию федеральному правительству, чтобы Кумберленд мог утвердить себя как территория, ибо есть острая нужда в дорогах, в почтовой службе и торговых путях для притока товаров с Востока.

Были трудности и с решением вопроса, какие деньги станут законным средством платежа. Английский фунт стерлингов все еще принимали, но он почти исчез из обращения. Золотые испанские флорины, поступавшие по Тропе Натчез из Нового Орлеана, считались надежными, но все же была насущная необходимость в стандартных деньгах, чтобы платить людям за услуги твердой валютой, а не товарами.

— Я занимаюсь здесь, в Нашвилле, правом уже полгода, — сказал Джэксон, — и если свести воедино все квадратные мили земельных участков, что я получил в оплату, то образуется целая округа. Если же мои труды не оплачивают земельными участками, то взамен дают шкурки норок, льняную ткань, ржаное виски, сало, пчелиный воск, копченый бекон, персиковое бренди, меха бобров, выдр, енотов и лисиц. Мне впору открывать лавку.

Рейчэл была удивлена, обнаружив, какой чудесный фон для размышлений возникает при серьезном обсуждении мужчинами текущих проблем, как странно ясно и отчетливо их понимать и впитывать сказанное ими и в то же время шаг за шагом развивать собственные мысли.

Ее муж был привязан к Джону Овертону, в доме Робардсов они были друзьями даже после того, как Овертон выступил в ее защиту. Эндрю Джэксон и ее муж заложили хорошее начало, и комплимент Джэксона был таким, какой Льюис будет долго помнить. Так или иначе, они будут жить здесь рядом, пока не будут готовы новый дом и плантация Робардсов. Она приняла решение отказаться от добрых контактов с молодыми юристами, которыми она наслаждалась прошедшие месяцы. Жизнь каждого должна проходить в пределах собственных границ, и если характер ее мужа воздвигнет вокруг нее ограду, тогда она попытается жить счастливо и обеспеченно внутри этой ограды.

В течение последующих недель Рейчэл и Льюис выезжали на свои земли, обследовали их с целью расчистки, засадки, разбивки садов и выбора места для постройки дома. С семьей они встречались только за обедом. Она приветствовала Джона Овертона и Эндрю Джэксона на ходу, когда сталкивалась с ними, и тотчас возвращалась к своим делам. Однажды в полдень, выйдя из молочной, где готовилась пахта для отбеливания льняной пряжи, она проходила по двору, когда туда въехал на лошади Эндрю Джэксон. Она не поняла, как ему это удалось, но не успела она сделать и трех шагов, как он оказался впереди нее, его худые плечи наклонились к ней, а глазами он искал ее глаза.

— Миссис Робардс, я сказал или сделал что-то оскорбившее вас? Если так, то уверяю, я не имел такого в виду. Вы знаете, что я питаю к вам глубочайшее…

Она поспешила заверить его:

— Нет, нет, вы ничего не сделали, мистер Джэксон. Просто… после возвращения мужа я так занята…

Подняв голову, она увидела в его глазах выражение, схожее с тем, что было у Молл в тот день, когда она сказала Рейчэл, что та живет затворницей. Джэксон быстро затушевал свои чувства, сказав:

— Пожалуйста, простите меня, что я вызвал у вас замешательство, миссис Робардс, — и тут же отошел от нее.

За обедом она уже не прислушивалась к дискуссиям по вопросам права, хотя юридическая фирма Овертона и Джэксона превратила хижину Донельсонов в самую активную юридическую контору к западу от Голубого хребта. Проблемы Сэмюэля были разрешены: теперь он изучал право в хижине для гостей, куда перетащил все, кроме кровати. Когда подошло время официального утверждения завещания полковника Донельсона, то совершенно естественно этим занялся Джон Овертон. Когда Стокли потребовались деньги для нового делового предприятия и за обеденным столом он упомянул об этом, то Эндрю Джэксон сделал дружеский жест, вызвавшись предоставить ему заем. Когда Овертон и Джэксон отправлялись на выездные сессии суда и им платили натурой за их услуги — шерстяными тканями, льняным полотном, сахаром и табаком домашнего производства, они привозили эти товары Донельсонам и сдавали в семейную кладовку.

Между семью братьями, каждый из которых был занят своей деятельностью, неизбежно возникали постоянные дискуссии, осуществлялся обмен советами и складывались совместные предприятия с участием и двух оплачивавших свое пребывание постояльцев. Воздерживался один лишь Льюис. Он был столь же умен и образован, как и все остальные, но не был заинтересован в развитии Нашвилла, его не трогали планы клана Донельсон по освоению пограничного района и накоплению денег.

Через два месяца после приезда к Донельсонам он заявил Рейчэл, что принял решение не вспахивать земли в Кловер-Боттом.

— Но, Льюис, ты ведь обещал в письме…

— Зачем мне еще одна плантация? — спросил он. — У меня уже есть одна в Харродсбурге.

— Ты на самом деле не хочешь начать строить, как делают все, свою собственную жизнь?

— Я стал бы, если был бы должен, но не вижу смысла заниматься такой работой, когда уже имею то, для создания чего здесь потребуется десять лет.

— Что же в таком случае ты собираешься делать?

— Почему я должен что-то делать? Тебе нравится этот дом, не так ли? Тебе здесь удобно. А я занимаюсь охотой. К тому же я выгодно обменял несколько земельных участков в Нашвилле. По-твоему, важнее, чтобы я разъезжал и болтал, как те два бродячих законника, к которым ты так привязана?

Рейчэл отпрянула.

— Сожалею, Льюис, но я не хотела ущемить твои чувства.

— Почему они не переезжают в Нашвилл и не открывают там свою контору? Вряд ли им удобно каждый день проезжать десять миль в город и обратно.

— Но они оба одиноки, Льюис, и им приятно здесь, с нами.

Его лицо стало мрачным, вначале показалось, что он сдержится, но соблазн был слишком велик.

— И ты счастлива с ними.

Рейчэл глубоко вздохнула. Это было так болезненно знакомо.

— Ох, Льюис, начнем строить хижину в Кловер-Боттом.

— Итак, теперь ты хочешь убежать? — С каждым словом он повышал голос. — Ну что ж, я не намерен позволить Эндрю Джэксону выставить меня отсюда.

Рейчэл была шокирована. В дверь постучали. Это была миссис Донельсон.

— Льюис, постыдись! — воскликнула она, входя в комнату. — Ты кричишь так громко, что все внизу слышат тебя.

Льюис выскочил из дома, оседлал одну из своих лошадей и стремглав вылетел за ворота. Несколькими часами позже он вернулся с виноватым видом. Он спросил:

— Ты простила меня?

Рейчэл ответила:

— Да, конечно.

Чтобы избежать дальнейших неприятностей, она перестала обедать в столовой со всей семьей.

Мир был недолгим — две-три недели. Затем в полдень, когда она вместе с матерью и Молл готовила овощное рагу, в кухню ворвался Льюис с криком:

— Я не могу больше терпеть его здесь! Убери отсюда этого парня, или же я выгоню его сам!

Заикаясь, Рейчэл смогла лишь произнести:

— …Какого парня… о ком ты говоришь?

Он подождал, пока Молл вышла неспешными шагами, неохотно.

— Ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю. Об Эндрю Джэксоне. Он оскорбил меня. Если бы это был мой дом, я просто пристрелил бы его!

— Мистер Джэксон! Но каким образом? Мистер Джэксон восхищается тобой, он не оскорблял…

— Он восхищается моей женой, а не мною. Он старается выставить меня в смешном виде, чтобы отобрать тебя у меня.

Она присела на бревенчатую скамью около выскобленного рабочего стола Молл. Рейчэл расслышала лишь обрывки вопросов своей матери и громких ответов Льюиса. Очевидно, Эндрю сделал какое-то замечание по поводу уклоняющихся от обработки земли, а Льюис принял это замечание на свой счет. Она не заметила, как ушел Льюис, но когда отвела взор от очага, то увидела в дверях Джона Овертона. Был теплый солнечный день, рукава его рубашки были закатаны, а пальцы измазаны чернилами. Она почувствовала себя так, словно ее выставили напоказ, у нее было единственное средство скрыть свои чувства — удалиться в свою комнату и захлопнуть дверь. Многие умеют маскировать свои эмоции, если бы и она могла…

— Прости меня за вмешательство, но я слышал… шум. Льюис опять принялся за свое?

Миссис Донельсон кивнула с мрачной безнадежностью, а затем вышла из кухни.

Рейчэл заговорила:

— Джон, я должна просить тебя сделать что-то неприятное.

— Ты хочешь, чтобы мы уехали?

— Нет… не ты… только мистер Джэксон.

— Мы уедем оба, Рейчэл.

Он вытянул руку на столе и положил ее на ладонь Рейчэл с подогнутым большим пальцем.

— Но мне не хотелось бы делать этого. Льюис Робардс — вероятно, единственный человек на границе, который не понимает, какие последствия будет иметь оскорбление Эндрю Джэксона, его несправедливое обвинение.

Он принялся ходить взад и вперед по кухне. Никогда раньше Рейчэл не видела его таким рассерженным, его серые глаза стали холодными, как мрамор.

— В следующем месяце Эндрю и я поедем на выездную сессию суда. Никому не покажется странным в Нашвилле, если мы не вернемся к Донельсонам. Но если мы неожиданно уедем, то люди обязательно спросят: почему? Я попрошу Льюиса потерпеть до нашего отъезда на следующую сессию суда в Джонсборо.

Потребовалось всего несколько минут, чтобы подняться в спальню четы Робардс.

— Джон, я всегда доверял тебе, — крикнул Льюис, — а сейчас ты действуешь против меня!

— Как твой родственник, — прервал его Овертон, — я считаю своим долгом огреть тебя дубиной по башке. Но как твой адвокат дам тебе совет.

— Мне не нужны твои советы, — выпалил Робардс.

— Льюис, когда я уехал из твоего дома в Нашвилл, я согласился быть твоим эмиссаром, полагая, что ты получил урок. А сейчас ты ведешь себя опять не по-мужски. Когда ты успокоишься, то осознаешь, что между твоей женой и Эндрю Джэксоном не было ничего неподобающего. Я ел вместе с этим человеком за одним столом, мы проводили ночи вместе, работали, путешествовали, я был около него все время, я знаю его характер. Если ты выставишь его отсюда, тебе придется вновь искать выход, как это ты сделал в Харродсбурге, извиняться и объяснять, что все дело в твоем необузданном воображении.

— Ты вправе истолковывать таким образом, — ответил Льюис сухим, грубым тоном. — Я склонен думать, что в конце концов, возможно, я был прав в отношении Пейтона Шорта.

Ошеломленная Рейчэл, почувствовав дурноту, присела на стул.

— Прости меня, Рейчэл, — сказал Джон, — за все случившееся. Я давил на тебя, чтобы ты позволила мужу вернуться, я послал сюда Эндрю Джэксона. Мое вмешательство сегодня побудило Льюиса вспомнить старые раны и вновь оскорбить тебя. Я расскажу Эндрю сегодня вечером, и завтра утром мы уедем.

Сон был неспокойным. Когда она окончательно проснулась, ярко сияло солнце. Она раздвинула занавески и увидела, что Джон Овертон стоит между своей лошадью и лошадью Джэксона с притороченными седельными сумками. Ее взгляд устремился на забор сада, и она заметила там мужа и Эндрю Джэксона. Льюис поднял кулак, словно собираясь ударить Джэксона, тот сделал несколько шагов назад. Ее муж опустил руку. Эндрю Джэксон повернулся и пошел к своей лошади. Он и Джон поднялись в седла и выехали за ворота.

Она поспешно оделась, ополоснула лицо холодной водой из тазика и выбежала во двор.

— Твой рыцарь мистер Джэксон… — фыркнул Льюис. — Он сказал, что извиняется, если чем-либо оскорбил меня, но не может уехать, не сказав мне, что ты не сделала ничего, что оправдывало бы мой гнев. Он трус, Рейчэл, я хотел поколотить его, но он уклонился от драки.

Рейчэл повернулась и пошла к дому. Эндрю Джэксон понимал, что если бы он и Льюис Робардс катались по земле подобно паре пьяных забияк, то весь Нашвилл знал бы об этом уже к вечеру. Мистер Джэксон предоставил ей защиту, какой не позаботился предоставить муж.

В поместье Донельсонов воцарилась тишина, но она была обманчивой. По молчаливому согласию Донельсоны, жившие поодаль, — Джейн и Роберт Хейс, Катерина и Томас Хатчингс, Мэри и Джон Кэффрей, Джонни и его жена Мэри — держались в стороне от родительского блокгауза. Александр, Левен и Стокли, даже Уильям избегали Льюиса. Сэмюэл кипел от негодования.

— Как ты могла выставить Джона и Эндрю из нашего дома? — спрашивал он мать. — Если бы был жив отец, он никогда не позволил бы.

Мать и сын повернулись и посмотрели на Рейчэл. Сэмюэл неловко извинился:

— Прости, Рейчэл, я не хотел углублять твое несчастье.

Она знала, что ей следует сделать.

— Ты действительно прав, Сэмюэл. Льюис и я докучаем здесь всем. Я не могу позволить, чтобы семья не чувствовала себя дома. Мы начнем строить нашу хижину в Кловер-Боттом.

После нескольких дней, проведенных в спорах с Льюисом, Рейчэл твердо заявила:

— Льюис, я не могу больше чувствовать себя здесь спокойно. Я замужняя женщина и должна иметь собственную крышу. Нам помогут расчистить площадку и построить хижину.

— Я не нуждаюсь в благотворительности, — ответил он. — У меня есть средства, чтобы построить дом. Я найму рабочих. Я оплачу услуги и никому не буду должен.

Он купил в Нашвилле двух рослых негров и нанял городского плотника, который следил за тем, чтобы хижина была построена по планам Рейчэл. После того как они устроились в своем доме, он приказал рабам спилить деревья по широкому кругу около хижины для защиты от индейцев, затем разбил на участки поля и склоны, чтобы выяснить, какие из них лучше всего подойдут для посевов. В то время как Рейчэл обставляла дом, Льюис охотился, отливал пули, расчищал заросли. Когда пришла зима и стало рано темнеть, он проводил долгую вторую половину дня у огня, поглядывая на языки пламени.

В конце концов их обстреляли. Льюис положил кучку пуль под каждым окном, не спал по ночам, сидя с заряженными ружьями, похудел и стал раздражительным. Во время первого большого снегопада он простудился и свалился в лихорадке. Рейчэл послала за Сэмюэлем, который приехал к расчищенному месту, завернул Льюиса в медвежью шкуру и отвез в дом Донельсонов.

День нового, 1790 года выдался прозрачным и ясным. Семья собралась за обедом из жареной дикой индейки и молочного поросенка. Льюис быстро поправлялся, но предпочитал оставаться в постели. Рейчэл чувствовала, что день его полного выздоровления будет тяжким для них обоих. Поначалу она думала, что его летаргия была частью процесса выздоровления, теперь же догадывалась, что Льюис пал духом.

В начале апреля он сообщил ей, что должен вернуться в Харродсбург. Ее озадачил небрежный тон, каким это было сказано, и подбор слов.

— Ты должен ехать, Льюис? Что-то не в порядке?

— …Ну, мать чувствует себя неважно… есть также некоторые вопросы, которые надлежит уладить: нужно продать часть рабов, есть хорошие предложения относительно наших окраинных земель, которые мы еще не обрабатывали…

Семья приняла спокойно заявление Льюиса. Молл постирала его белье и аккуратно сложила в седельную сумку. Джордж почистил лошадей Льюиса и перековал их. Рейчэл проследила за подготовкой провианта в дорогу.

Утром в день его отъезда Рейчэл и миссис Донельсон позавтракали вместе с Льюисом и проводили до ворот, где его ждал старый друг Томас Кратчер, сопровождающий его в Харродсбург. Льюис поцеловал обеих женщин в щеки, поблагодарил за гостеприимство и тронулся в путь.

Рейчэл стояла у ворот, тяжело прислонясь к столбу. Хотя это было куда менее неприятным, чем быть выставленной из дома мужа, улыбка Льюиса и прощальный поцелуй не могли скрыть от нее того факта, что она вновь оказалась в межеумочном состоянии — замужняя и незамужняя. В Харродсбурге поведение ее мужа убеждало в том, что супружество закончилось. Сколь бы болезненным ни был этот факт, он был все же определенным, его можно было понять и как-то пережить. Сможет ли она выдержать эту новую пустоту, будучи не в состоянии ни предсказать, ни контролировать будущее?

Прошло две недели, и Донельсонов посетил Джон Овертон. Два юриста вновь участвовали в апрельской сессии суда в Нашвилле и были сразу приглашены на обед в воскресенье. Джону удалось улучить несколько минут для беседы наедине с Рейчэл.

— Рейчэл, ты знаешь планы Льюиса?

— Нет.

— Тогда я лучше скажу тебе, что слышал. Во вторую ночь Льюис и Кратчер разбили лагерь в Барренсе, и ночью от лагеря отбилась лошадь Льюиса. На следующий день в подавленном состоянии из-за потери Кратчер пытался приободрить его, сказав, что кто-нибудь из охотников найдет лошадь и отведет ее в Нашвилл, где Льюис сможет потребовать ее возвращения. Льюис сказал, будь он проклят, если вновь появится в Кумберленде, что он ненавидит долину, людей и тамошнюю жизнь. Кратчер убежден, что он не намерен вернуться в Нашвилл.

Она поблагодарила Джона и ускользнула в свою комнату. Рассказ Овертона не шокировал ее, он лишь подтвердил ее подозрения. В дверь постучали. Это была Молл, сообщившая, что обед на столе. Рейчэл ополоснула глаза холодной водой и, улыбаясь через силу, спустилась в столовую.

За столом шли оживленные разговоры в связи с тем, что Кумберленд добился независимости от Северной Каролины и стал территорией федерального правительства. Рейчэл сидела между Сэмюэлем и Александром, лениво отметив, что мать застелила стол лучшей льняной скатертью и приказала положить по этому случаю салфетки. Некоторое время оловянные тарелки оставались пустыми. Рейчэл окинула взглядом большой стол и беседующих гостей: лишь Эндрю Джэксон казался скованным, молчаливым. Затем ее брат Джон прочитал молитву, и лучшие слуги Джордж и Бенджамен вошли из кухни с огромными блюдами жареного мяса и свежих овощей. Она попросила Сэмюэля налить ей молока из большого кувшина, стоявшего на середине стола. Прохладное молоко успокоило ее нервы. Она услышала, как ее мать, сидевшая во главе стола, спросила:

— Джон, как ты и мистер Джэксон ладите с семьей Мэнскер?

— Ну, семья Мэнскер очень любезна с нами, но у нас нет помещения для конторы, и поэтому мы решаем правовые вопросы за застеленной кроватью.

— Меня это не беспокоит, — сказал Джэксон. — Я могу вести вопросы права хоть на сеновале. Но пища неважно приготовлена. Джон и я не спим, мечтая о воскресном обеде вроде этого.

— После вашего отъезда у нас нет постояльцев в вашей хижине, — откровенно заметил Уильям. — Не хотели бы вы вернуться в вашу старую контору?

— На мой взгляд, это прекрасная идея, — сказал Стокли. — Я все еще должен Эндрю деньги и полагаю, что он должен быть рядом, чтобы защитить свои капиталовложения.

— А я мог бы продолжить учебу! — воскликнул Сэмюэл.

— Эндрю и я не желали бы ничего лучшего, — проговорил Овертон. — Но… разумно ли это?

— Что касается меня, — спокойно ответила миссис Донельсон, — могу откровенно сказать, что я была против вашего отъезда. Однако вопрос о том, разумно или неразумно, в данном случае зависит от Рейчэл.

Все глаза уставились на нее. Она подумала с внутренней гримасой, что за истекшие годы ей следовало бы научиться думать на публике. Но она не тянула с ответом и не колебалась. Разве есть причина, чтобы около двадцати Донельсонов контролировались одним отсутствующим и враждебно настроенным Робардсом? Она повернулась к двум юристам, сидевшим на другом конце стола:

— Я не вижу причины, почему бы вам не вернуться. Переезжайте в вашу хижину, джентльмены. Рады видеть вас здесь.

После обеда часть присутствующих вышла в сад полюбоваться на распустившиеся цветы персиковых деревьев. Они успели сделать всего несколько шагов за забор, когда Эндрю Джэксон присоединился к ней и пошел рядом в ногу.

— Я хочу поблагодарить вас за доброе приглашение, миссис Робардс, но не могу вернуться сюда. Я не встречал еще ни одной молодой женщины, чья дружба имела бы для меня столь большое значение. Именно поэтому я так огорчен, что причинил вам неприятности.

— Вы не причинили мне неприятностей, мистер Джэксон. Вы просто были втянуты в них, как и я.

— Знали бы вы, чего я себя лишаю! — воскликнул он. Затем, понизив голос, он продолжал спокойнее: — Я буду работать с Джоном в хижине, но какое-то время жить у Мэнскеров. Я считаю, что должен поступить так, чтобы защитить вас, миссис Робардс.

Рейчэл повернула к нему свое серьезное лицо:

— Не думаю, что вам следует тревожиться за Льюиса Робардса.

Он внимательно посмотрел на нее озадаченный, его губы слегка приоткрылись. «Как странно, — подумала она, — можно в течение двух месяцев изо дня в день видеть лицо человека, как это делала она год назад, и не замечать его деталей до момента кризиса, когда под влиянием эмоций обостряется острота видения». У него не было симметрии в лице: высокий выпуклый лоб не был широким, правый глаз несколько крупнее и более глубоко посажен, чем левый, левая сторона губ кажется более полной, чем правая, и его длинный торчащий нос пересечен шрамом от правого глаза к левому уголку рта. Все эти черты она увидела ярко и выпукло, конечно, они не придавали его лицу красоты, но тогда почему же оно кажется самым привлекательным, какое когда-либо встречалось ей? Она перестала задавать себе вопросы, когда он заговорил:

— Я не понимаю.

— Не думаю, что он когда-нибудь вернется в Нашвилл.

Это была самая красивая весна, какую помнили за прошедшие десять лет, с момента заселения Кумберленда. Расцвела магнолия, и в воздухе уже ощущался запах сирени. На заросших папоротником зеленых склонах холмов низкорослые деревья были усыпаны белыми и розовыми цветами. Стволы деревьев были переплетены диким виноградом, карабкавшимся вверх. Пастельно-зеленая трава уже поднялась по пояс, пышные кусты желтого жасмина распространяли вокруг себя летний аромат.

Рейчэл обнаружила, что к ней возвращается естественная жизнерадостность и огромная потребность быть веселой, петь и шутить, быть счастливой уже потому, что ей двадцать два года и она переживает прекрасную весну. Она начала посещать танцы у соседей; по воскресеньям Донельсоны и их друзья наполняли закусками корзинки для пикника и ехали вдоль реки, отыскивая тихие мелкие места, где течение сдерживалось извилистым руслом и можно было спокойно бродить в прохладной воде. Однажды она присоединилась к Джону и Эндрю и к миловидной дочери поселенца, только что приехавшего в Нашвилл. Они гуляли по дороге вдоль реки, и теплое солнце ласкало их лица. Ей нравилось ходить пешком, у нее была неторопливая походка, и она легко перемещалась в пространстве своим компактным грациозным телом. Ее голова сидела немного низковато на плечах, создавая впечатление полной легкости, и ее длинные стройные ноги успевали за быстрыми шагами Эндрю.

Джон и миловидная блондинка шли впереди. Рейчэл и Эндрю рассуждали о том, что им хотелось бы получить от жизни. Рейчэл было не трудно сказать, хотя и трудно достичь: ей нужен муж, с которым она могла бы жить в мире и любви, дети, дом здесь, на утесе, над медленно текущей зеленой рекой Кумберленд.

Оказалось, что у мистера Джэксона нет желания стать великим юристом.

— Я не обладаю подобно Джону талантом в области права, — сказал он. — О, я работаю достаточно хорошо, но право — это не то, чем я хотел бы заниматься всю жизнь, это область, доступная лишь для молодых людей с характером. Я хотел бы быть плантатором. Именно этого желал мой отец в Уоксхаузе. Я хотел бы засадить сотни акров и смотреть, как растет здоровый и обильный урожай под солнцем. И я хотел бы выращивать чистокровных лошадей.

— Но право — это открытая дверь в политику, — возразила Рейчэл. — Стокли говорит, что через несколько лет мы станем штатом. Хотелось бы тебе стать конгрессменом или, быть может, губернатором?

— Нет, — поспешно ответил он. — У меня нет политических амбиций. Я даже приглядел хорошенькое местечко около Натчеза на испанской территории, когда ездил туда по делам в прошлом году. — Он повернулся и, глядя ей прямо в глаза, сказал: — А теперь я хочу жить здесь, в Кумберленде.

Из Харродсбурга прибыла группа торговцев. Они передали миссис Льюис Робардс пачку писем. Рейчэл устроилась в большом кресле под окном и разложила письма по датам, указанным в первых строчках. Затем быстро прочла их, почти не думая и ничего не чувствуя, а потом вернулась к началу, взвешивая каждую строчку.

Во-первых, Льюис уверял ее, что, находясь дома, он полностью восстановил свою энергию; что болезнь его матери ослабила ее и он взял на себя управление плантацией; что он нанял двух солдат, воевавших вместе с ним во время войны, для работы на плантации и ее обороны; что он продал часть рабов, мужчин и женщин. Он извинялся за причиненные ей волнения, уверял, что любит ее, и спрашивал, не вернется ли она в Харродсбург как можно скорее.

Она погрузилась в размышления: как умно и тщательно согласованы письма в расчете рассеять ее страхи. Вопрос о молодой рабыне никогда ими не обсуждался, однако он явно понимал, что она знает об их отношениях, и заверял, что девушка была продана. Он также доводил до ее сознания мысль, что коль скоро новые нанятые служащие — обученные солдаты, то не будет постояльцев, которые могли бы возбудить его ревность. Наконец, он давал понять, что взял на себя управление плантацией и поэтому будет вести себя ответственно.

В дни, когда она была полна решимости не возвращаться в Харродсбург, Рейчэл не могла себе представить, что муж прибегнет к таким доводам. Она была рада, что Льюис все еще любит ее, признательна ему за его желание перестроить свою жизнь так, чтобы у них появилась возможность жить по-доброму вместе. Она не знала, насколько велика такая возможность. Ей минуло восемнадцать лет, и она не могла уже жить во власти грез. Она была счастлива в последние месяцы, но что случится с ней в дальнейшем, когда она останется женщиной без определенного статуса или положения? Есть ли возможность иметь собственный дом, детей?

Она обязана сделать еще одну попытку.

Рейчэл упаковала свое имущество и ждала сообщения о партии торговцев, которые направятся по Кентуккской тропе к Харродсбургу. Клан Донельсон был в сборе, чтобы проститься с ней, но отпускал ее неохотно.

Во второй половине дня, когда июньское солнце освещало беспорядочно выстроенное каменное здание, она добралась до дома Робардсов. Рейчэл ожидала, что Льюис встретит ее на станции Кроу, что стоит на ответвлении Кентуккской дороги, но его там не было. Руководитель торговой группы настоял на том, что проводит ее до дома в Харродсбурге, но и тут не было признаков желания встретить ее. Она привязала свою лошадь к коновязи, поднялась по четырем широким бревенчатым ступеням и постучала молотком в дверь.

Ее провели в библиотеку, дверь закрылась за ней. Там сидел Льюис, раскинувшись в кресле, в пропитанной потом рубашке и в мятых шерстяных штанах, вытянув ноги в сапогах, а на сиденье лежал смятый нанковый сюртук. Его глаза блуждали, а лицо покраснело от выпитого алкоголя. Она стояла, прижавшись к двери спиной и изумленно уставясь на мужа. Он не попытался даже встать.

— Тебе не потребовалось много времени, так ведь?

— Много времени?.. Пять дней вместо четырех, с нами путешествовала больная женщина.

— Едва я скрылся из глаз, как ты снова пригласила его в блокгауз.

Все ее ожидания рассыпались при виде блуждающих глаз мужа. Теперь испарилась и надежда.

— Льюис, что ты говоришь?

— Не изображай из себя невинность.

— Не возражаешь, если я сяду?

— Мой друг приехал из Нашвилла и рассказал мне, что Эндрю Джэксон снова живет в вашем доме.

— Мистер Джэксон не живет в нашем доме, Льюис. Мы приглашали его, но он отказался.

— Отказался? Почему же он там каждый день?

— Джон живет у нас снова, но мистер Джэксон появляется лишь тогда, когда свободен. Он сказал, что лучше ему не жить у нас, поскольку ты просил его однажды выехать.

Льюис с трудом поднялся из кресла и стоял, приблизив свое лицо вплотную к ее.

— Тогда ты признаешь, что пригласила его?

— Это не вопрос приглашения, Льюис. Мама и мальчики хотели видеть его. В конце концов это их дом и он как бы член нашей семьи.

— Да, — ответил Льюис, зло посмотрев на нее, — интимный член.

У нее было слишком тяжело на сердце, чтобы подумать о последствиях сказанного мужем, но она поняла, что он впервые обвинил ее в измене. Она наклонила голову от стыда за себя и Льюиса. Затем повернулась, вышла в холл и по лестнице поднялась в спальню свекрови.

Бросив беглый взгляд на истощенное лицо на подушке, обрамленное ночным чепчиком, она поняла, что миссис Робардс серьезно больна. Она подошла к своей свекрови и поцеловала ее. Миссис Робардс прикоснулась руками к лицу Рейчэл. Ночная рубашка с длинными рукавами, завязанными лентами у запястья, скрывала ее худобу, но ее голос оставался звучным:

— Рейчэл, дорогая, я ничего бы так не хотела, как того, чтобы ты стала хозяйкой дома.

— Да, милая, я знаю.

— Льюис был хорошим мальчиком, мы его беззаветно любили, мой муж и я… но у тебя здесь жизнь не сложится…

— Ты не должна переутомлять себя. Я останусь и помогу ухаживать за тобой…

— Нет, Рейчэл, — прервала свекровь. — Мы должны вернуть тебя домой… немедленно.

Она закрыла на мгновение глаза, а затем прошептала:

— Он обещал мне, что продаст ту девушку, но вчера вернул ее. Он ничего не делает, только пьет и буйствует. Я боюсь за него. Немедленно напиши своим. Я прослежу за тем, чтобы письмо было отправлено с первой группой, выезжающей в Нашвилл. Ты можешь оставаться вон в той маленькой комнате.

В течение долгих теплых дней Рейчэл ухаживала за миссис Робардс, кормила ее по предписанию врача куриным супом, поила отваром из целебных трав и дикого имбиря. Она видела Льюиса только в отдалении, когда сидела у окна в своей маленькой комнате. Он либо уезжал в Харродсбург, либо возвращался поздно ночью, осев мешком в седле. Ее надежды на супружескую жизнь рассеялись, как дым.

Она мало спала, да и то урывками — по часу, по два, в середине ночи вставала, открывала ставни и смотрела на фосфорический свет луны. В ночной тиши она имела возможность обдумать свою прошлую жизнь. В каком-то смысле она обретет свободу, избавится от боли, унижения, от иллюзорных надежд. Впереди еще годы и годы, но у нее не было ни воли, ни желания взглянуть им в лицо. Она будет жить изо дня в день, пытаясь найти в каждом моменте задачу, образ, который согреет ее и придаст смысл существованию.

Вдруг она прищурилась, ей привиделась фигура всадника, легко сидевшего в седле, несмотря на быструю рысь… но ведь он похож на Эндрю Джэксона! Она высунулась из окна, рассматривая приближавшуюся фигуру. Ее письмо, извещавшее семью, что она навсегда расстается с Льюисом, было отправлено из Харродсбурга десять дней назад. Она ожидала, что за ней приедет кто-нибудь, и, конечно, это будет Александр, Сэмюэл или Стокли. Льюис же воспримет это как личное оскорбление, как унижение, сознательно устроенное семьей Донельсон. «Как они могли пойти на это, — спрашивала она себя вновь и вновь, — ведь у меня столько братьев?»

Но это был все-таки Эндрю, в этом уже не было сомнений. Он был в плотно облегающих штанах из оленьей кожи и кожаной охотничьей куртке. Быстрым движением он соскользнул с коня, когда тот едва успел остановиться у входа в дом. Эндрю постучал в дверь кулаком, и звук был такой, словно стучало ее сердце.

Рейчэл не распаковывала привезенные ею вещи, за исключением самых необходимых. Она быстро прошла в комнату свекрови, чтобы попрощаться с ней, сказать ей, что приехал мистер Джэксон, который сопроводит ее до дома, и что она намерена уехать до того, как появится Льюис, поскольку опасается публичной ссоры и, хуже того, еще одной дуэли.

— Ты не должна бояться этого, дорогая, — ответила свекровь.

В ее голосе было нечто, подбодрившее Рейчэл и успокоившее ее нервозность. Скорее тон, чем слова, напомнил ей сцену с Джоном Овертоном, когда она спросила его о дуэли Льюиса с Пейтоном Шортом, а он уклонился от ответа. Она спросила испытующе:

— Но ведь Льюис сражался на дуэли с Пейтоном Шортом?

Миссис Робардс слегка повернула голову на подушке. Она была гордой женщиной, всю свою жизнь высоко ставившей честь. В этот болезненный момент она не могла видеть ни Рейчэл, ни себя.

— Матери грустно рассказывать такое о своем сыне. Но ты вправе знать. — Она вновь повернула голову, и ее глаза встретились с глазами Рейчэл. — Когда Льюис нашел Пейтона Шорта в Ричмонде, Шорт спросил Льюиса, настаивает ли он на дуэли или же удовольствуется денежной договоренностью.

— Денежной… Но за что?

— За ущерб, нанесенный чувствам Льюиса тем письмом. Льюис ответил, что предпочтет договоренность. Мистер Шорт выплатил ему тысячу долларов фунтами стерлингов в таверне Голта.

Рейчэл почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. Как может столь ревнивый мужчина, прогоняющий от себя жену, принять деньги от другого мужчины?

Глаза миссис Робардс были полны слез. Рейчэл крепко поцеловала в щеку свою свекровь и выбежала из комнаты.

Значит, именно это возмутило Джона, и он скрывал случившееся от нее. По той же причине осторожный Уильям перестал возражать против ее пребывания в доме Донельсонов. Видимо, вся ее семья знала и просто хотела избавить ее от дальнейшего унижения. Но какая разница, если бы она даже знала? Давало бы это ей повод для развода? Что она могла еще сделать, как не послать за мужем?

Вместе с этой новостью была забыта тревога по поводу того, что за ней приехал Эндрю Джэксон. К моменту, когда она вступила на порог парадного входа, ее гнедая кобыла была оседлана и выведена из стойла к дому. Она и Джэксон обменялись приветственными взглядами. Лишь после того, как они проехали несколько миль к Кентуккской дороге, он первый обратился к ней:

— Поедем ли мы прямо на Нашвилл или дождемся следующей группы? В последние несколько недель вдоль дороги отмечалась активность индейцев.

— А как вы приехали?

— В одиночку.

— Тогда и мы так поедем.

По-видимому, он ожидал такого ответа и не высказал каких-либо замечаний.

— Кроме того, мне хотелось бы как можно быстрее удалиться от Харродсбурга. Льюис скоро вернется и, я уверена, станет преследовать нас.

— Преследовать? — Он повернул лошадь так, чтобы посмотреть ей в лицо. — С какой целью? Мы поняли из вашего письма…

— Он станет преследовать не из-за меня, он погонится за вами. Вот почему я должна была написать домой…

Незадолго до заката солнца они добрались до Борс-Хэда, где съели превосходный ужин: свежий хлеб и масло, фрикасе из цыплят, яблочный пирог и кофе. Рейчэл расположилась в отдельной комнате со свечой на ночном столике, свежими миткалевыми простынями, огромным перьевым матрасом и одеялом из гусиного пуха. Эндрю спал на последней имевшейся постели с двумя другими мужчинами. Она была уверена, что не сомкнет глаз из-за волнений прошедшего дня. Но стоило ей положить голову на подушку, как все оборвалось, и она услышала голос Джэксона, возвещавший, что скоро взойдет солнце и надо быстрее одеваться.

Она надела светло-голубое летнее ситцевое платье с просторной юбкой, удобной для езды амазонкой, и с короткими рукавами, чтобы было не жарко. Это было ее самое строгое платье, без воротника, но с высокой линией шеи. Она надела мокасины, короткий плащ из замши и вышла из комнаты с первыми сероватыми лучами зари. Внизу уже был готов горячий завтрак.

Когда верхняя кромка солнца показалась над горизонтом, они были уже в пути. Лошади хорошо отдохнули, и они успешно продвигались вперед по открытым лугам с подсыхающей на траве росой. Путники остановились, когда солнце уже стояло над головой и стало жарко. Умыли лицо и руки в прохладном ручье, напоили лошадей, достали хлеб и сыр из седельных мешков и перекусили. К полудню лошади устали, и Рейчэл впервые осознала, как насторожен Джэксон: все его тело напряжено, и он всматривался в каждое дерево и куст, когда они проезжали кедровую рощицу. Неожиданно он остановил своего коня:

— Ты стреляешь метко?

— Иногда.

— Тогда возьми этот пистолет. Группа индейцев, не могу сказать сколько, возможно три или четыре, едет параллельным с нами курсом через лес. Они только что выехали впереди нас, чтобы добраться вон до той возвышенности. Ты видишь упавшее дерево в двадцати ярдах по эту сторону открытого места?

— Да.

— Я собираюсь съехать с дороги как раз за этим бревном.

Он пустил коня умеренным шагом. Она ехала сзади него.

Когда он объезжал огромное кедровое бревно, то пришпорил коня и рванулся в лес. Она скакала за ним изо всех сил. Он выстрелил из ружья, а затем крикнул ей:

— Пришпорь коня!

Через мгновение они проскочили опушку и вновь оказались на дороге.

— Я промахнулся, — сказал он, — но цель достигнута. Теперь они оставят нас в покое.

Он повернулся к ней:

— Ты испугалась?

— Нет, я ничего не видела. Но мне было интересно наблюдать за тобой. Если бы я была индейцем, то была бы уверена, что за тобой следует целый полк милиции.

— Это лучшая тактика, — ответил он довольный. — Она позволяет почти каждый раз остаться невредимым.

Она рассмеялась вместе с ним при слове «почти», и смех снял существовавшую между ними напряженность.

В эту ночь они остановились в хижине семьи, которая прошла по Дикой тропе с Даниэлем Буном в 1776 году. Это была однокомнатная бревенчатая хижина с чердаком, перегороженным под спальни. Дети вбегали и выбегали через открытую дверь, по утоптанному дворику бегали куры и собаки, свиньи сгрудились около кормушек. Ужин, разложенный на огромном пне во дворе, состоял из холодной жареной свинины, молока и кукурузных лепешек. Рейчэл ночевала вместе с дочерьми хозяев внизу, а Эндрю поднялся по грубой лестнице на чердак, где завернулся в одеяло, подушкой служила охапка соломы. В середине ночи Рейчэл разбудил кашель детей. Она взяла огромную шкуру медведя, расстелила на полу вместо матраца и проспала спокойно оставшуюся часть ночи.

На третий день опасность встречи с индейцами миновала, так же как и угроза, что Льюис Робардс настигнет их. Они перестали погонять лошадей и ехали бок о бок. День был мягким и теплым, они прислушивались к звукам окружавшей их вольной жизни, получали наслаждение от покоя и чувства дружбы.

— Ты не боишься дикой природы, верно? — спросил он.

— Я выросла в ней. Все Донельсоны выросли такими. Знаешь, мы совершили поездку с отцом на «Адвенчере».

— Я забыл. Тебе тогда было немного лет?

— Всего двенадцать. Но было много детей и меньшего возраста. Один даже родился во время поездки.

Поездка на «Адвенчере» была самой поразительной из когда-либо предпринимавшихся на западной границе.

— Отец и парни построили «Адвенчер» на реке Холстон, выше форта Патрик-Генри. Корпус судна был сколочен из обтесанных бревен и укреплен против ружейного огня, над значительной частью корпуса была сооружена крыша, установлены койки и каменный очаг для приготовления пищи. Судно было спущено на воду 1 ноября 1779 года. В путь вышли около тридцати лодок, в основном плоскодонных, и несколько пирог. Помнится, путешествие начали около двухсот человек, на нашем судне было больше пятидесяти.

Партнер Донельсона по путешествию полковник Джеймс Робертсон отправился раньше с лучшими бойцами для защиты от нападения индейцев, с главами семейств и значительным стадом домашнего скота, чтобы пройти еще неизведанными тропами через Кумберлендский проход и Кентуккскую дорогу. Полковнику Донельсону предстояло доставить женщин и детей и около тридцати дееспособных мужчин, призванных управлять лодками и оборонять их в более длительном, но сравнительно менее опасном путешествии по реке, используя плоскодонки для доставки домашней утвари, продовольственных запасов, сельскохозяйственного инвентаря, семян, инструментов, рабов и строительных материалов.

— Отец и полковник Робертсон намеревались основать новую колонию, быть может, целый новый штат… вроде Виргинии. Однако истина в том, что отец был охвачен «лихорадкой целинных земель». Я все еще помню его возбужденный голос, когда он рассказывал о холмистых зеленых долинах и широких реках, текущих по ним, которых никогда не видел белый человек, не говоря уже о поселении там.

Они выехали из форта Патрик-Генри за три дня до Рождества, но за первый день прошли всего три мили к устью Риди-Крик по той причине, что реку сковало льдом.

— Два месяца мы были вынуждены жить на лодках и в палатках под снегом. В конце февраля вновь пустились в путь, но буквально через несколько часов «Адвенчер» сел на мель на перекате Пур-Валли. Сели на мель и две другие лодки. В конце концов нам пришлось выпрыгнуть в ледяную воду, неся в руках продовольствие и инструменты, чтобы разгрузить лодки. Мама доверила мне самое ценное из нашего имущества — семейное серебро с монограммами.

В то время как Рейчэл рассказывала, солнце высвечивало в ее глазах карие искорки, а на ее губах мелькала ностальгическая улыбка. Джэксон обратил внимание на то, как ее руки играли с поводьями, и восхищался, как свободно она сидела в седле.

Все первые дни марта, когда «Адвенчер» плыл по большой долине Теннесси, стояла дождливая, ветреная погода. Открытая саванна вблизи реки поросла осокой, среди которой возвышались невысокие деревья и прятались заросли вереска и куманики. Вдали сквозь завесу дождя виднелись высокие горные хребты, оставшиеся позади.

— Едва ли проходил час без какого-либо инцидента при нашем движении. Лодка мистера Генри перевернулась, опрокинутая сильным течением. Мы все должны были остановиться, чтобы спасти детей и вытащить из воды плавающие предметы, когда течение проносило их мимо нас.

Проходя устье Клинча, они оказались на территории враждебно настроенных индейцев. Было еще очень холодно. Полковник Донельсон завел лодки в устье южной Чикамуга-Крик, где располагалась одна из стоянок Драггинг-Каное, здесь миссис Эфраим Пейтон и родила ребенка. На следующий день флотилия прошла рукавом мимо стоянок Чикамуга. Лодки были обстреляны, и на Мокасин-Бенд из засады был убит мистер Пейн.

— Большинство неприятностей и трудностей были развлечением для нас, детей. Потом случилась подлинная трагедия: на плоскодонке Томаса Стюарта вспыхнула оспа, и отец приказал плывшим на этой лодке держаться на расстоянии. Индейцы захватили лодку и убили всех двадцать восемь человек. Мы слышали их крики, но не могли ничем им помочь.

Когда флотилия «Адвенчера» подошла к устью Сук, то на каменистых тропах вдоль реки виднелись группы индейских воинов. Парни стояли с ружьями, нацеленными на берег, в то время как старшие проводили лодки через водовороты и бурное течение в узком проходе. Рейчэл выстрелила столько же раз, сколько любой из юношей, но не уверена, попала ли она в кого-либо.

— Некоторые мужчины на лодке Абеля Гоуэра были ранены. Молодая Нэнси Гоуэр, она была моего возраста, схватила руль и правила лодкой, пока мужчины наводили порядок. Когда флотилия снова пустилась в плавание, миссис Гоуэр увидела, что юбка Нэнси запачкана кровью. Ей прострелили бедро, а она никому не сказала. Я всегда восхищалась этой девушкой.

Нежную улыбку Джэксона скрыли сумерки. Они ехали молча несколько минут, деревья и опускавшийся вечер возводили вокруг них подобие стены.

— Индейцы продолжали беспокоить «Адвенчер», пока судно не вышло из узкой реки и не вошло в Грейт-Бенд-Теннесси. Спутники думали, что они потеряли Джонатана Дженнингса и его лодку, а она налетела на риф и подверглась наглому обстрелу индейцев.

Хуже всего было миссис Пейтон, которая должна была помочь разгрузить лодку и снять ее с рифа и потеряла в суматохе своего только что родившегося ребенка. Мама практически несла миссис Пейтон на своих руках остальную часть путешествия.

Наконец наступила весна. За неделю они проплыли двести пятьдесят миль до слияния рек Теннесси и Огайо. Погода стояла прекрасная, и начала появляться молодая зелень в защищенных зарослями тростника и явором местах на берегу реки. Они провели лодки против быстрого течения полноводной реки Огайо, которая еще не была исследована и нанесена на карту. Провиант кончился, большинство мужчин были ранены или больны, и семьи приуныли, не имея представления, сколько миль нужно еще проплыть до места назначения.

— Мой отец держал большую часть флотилии благодаря одной силе воли, заставляя поднимать паруса, когда дул ветер, охотиться на бизонов и диких лебедей для пропитания. В конце апреля, когда мы достигли Френч-Лика и блокгаузов, построенных полковником Робертсоном, мы потеряли тридцать три человека. Отец хотел сам основать свой дом. Он поднялся еще на восемь миль по долине Кумберленда и еще на пару миль по реке Стоун к Кловер-Боттом. Я полагала, что мать сыта по горло пустынными землями, но она не возражала, говоря, что на реке Стоун земли побогаче.

Наша первая стоянка состояла из палаток. Мы посеяли хлопок и кукурузу, но все пошло прахом: река разлилась, и наш урожай вымок; не проходило и дня без нападения индейцев; пришлось заключать еще один договор с индейцами, прежде чем мы смогли утвердить наше право на землю. Вот по этой дороге отец был вынужден вывезти нас в Харродсбург. Потребовалось четыре года, чтобы он вернулся во Френч-Лик… столько же потребовалось мне…

Она вдруг замолчала. Хранил молчание и Джэксон. Он пришпорил коня, выехав вперед.

Она думала: «Мы, Донельсоны, сталкивались и ранее с трудностями, со многими трудностями, но всегда умудрялись выжить». Отец имел обыкновение говорить:

— Если не можешь решить проблему, ее нужно пережить.

Но те прошлые трудности в молодости было легко переносить потому, что они все были вместе. Новые же трудности касались только ее. Быть может, это отражает повзросление: ваши неприятности принадлежат только вам одним, и их нужно преодолеть самому.

Она была довольна, что рассказала историю «Адвенчера», — мысли о прошлом укрепили ее для предстоящего.

Джэксон привез ей приглашение остановиться в блокгаузе ее сестры Джейн и полковника Роберта Хейса в Хэйсборо — общине поместий, основанных Робертом, его родителями и братьями. Их плантация находилась в не столь освоенном районе, как дом ее матери. Там росли виноград, вишни, а в лесу можно было собирать ежевику. Рейчэл была довольна, что приехала сюда, а не в дом Донельсонов. Бесцеремонные манеры Джейн произведут исцеляющий эффект на нее. Мистер Джэксон привез Рейчэл к Джейн, отмахнулся от их попыток поблагодарить его и тут же уехал в Нашвилл.

Неприкосновенность убежища Рейчэл просуществовала недолго: через два дня Льюис Робардс смог добраться до плантации Хейса. Он шел легкой походкой, любезно болтая с Джейн.

— К тебе гость, Рейчэл, — позвала Джейн, словно из Нашвилла приехал какой-то знакомый.

Веки Джейн были слегка приподняты над ее кумберлендскими зелеными глазами, это был сигнал: я буду рядом. Она выглядела необычно любезной. Рейчэл подумала: «Мне бы ее хладнокровие и выдержку».

— Не намерена ли ты приветствовать своего мужа, проехавшего более двухсот миль, чтобы увидеть тебя?

Льюис говорил низким, чарующим голосом. Он остановился где-то в пути, помылся, побрился и переоделся в вельветовый костюм модного покроя («Излишне тепловатый для начала июля», — лениво подумала она), в безупречно белую шелковую рубашку и начищенные черные сапоги.

— Такое приветствие, на какое я рассчитывала, когда приехала в Харродсбург?

— Я вел себя плохо, Рейчэл. Я был возмущен услышанными мною историями.

— Какой мужчина верит каждой случайной истории, которую нашептывают сплетники о его жене?

— Мужчина, подобный мне, полагаю, глуповатый и истеричный.

— А ты, кстати, не упустил из виду, что привез меня сюда Эндрю Джэксон? — в лоб спросила Рейчэл.

— Разумеется, нет, — ответил он. — Если твоей матери более удобно послать Джэксона, то тогда нет причины, чтобы он не приехал.

Он импульсивно двинулся к ней с самой нежной улыбкой на лице:

— Я верю тебе, я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась со мной. Мы поедем завтра утром.

— Нет, Льюис.

— Нет? Но я больше не питаю подозрений. Прошлое больше не повторится, дорогая. Даю честное слово.

— Ты нарушал свое слово много раз.

— Но есть же способ убедить тебя…

— Бесполезно.

Он пристально уставился на нее, словно пытался найти объяснение, которого не было в ее словах:

— Бесполезно?

— Я больше не люблю тебя.

— Это неправда!

— Я не таю против тебя зла, Льюис, но у меня не осталось добрых чувств к тебе, совсем не осталось. В таких условиях я не могу больше жить с тобой.

Льстивые манеры исчезли.

— Не верю тебе! Впрочем, это не имеет никакого значения. Ты моя жена и должна делать то, что я скажу. Мы вернемся в Харродсбург утром.

Он повысил голос. Она ответила с твердостью, какой он никогда не слышал:

— Льюис, я не намерена больше видеть тебя.

Сомнения в окончательности ее высказывания не могло быть. Он стоял перед ней, подняв к ее лицу сжатые кулаки.

— Значит, это правильно.

— Что правильно, Льюис?

— Мое подозрение относительно тебя и Эндрю Джэксона! Тот факт, что он приехал за тобой в Харродсбург, ставит точки над «i»!

— Но только что, несколько минут назад, ты сказал, что нет ничего плохого в том, что мистер Джэксон приехал за мной.

— Это было сказано до того, как я понял.

— Понял что?

— Что ты любишь Эндрю Джэксона.

Она никогда до этого не осознавала, что всего несколько слов подобны физическому предмету: занозе под ногтем, колу из забора, упавшему на голову… или острому ножу, пронзившему глубоко грудь.

Любит ли она Эндрю Джэксона?

Перед ее мысленным взором промелькнули сотни картин: Эндрю, стоящий в проеме двери в первый день его приезда, высокий и тощий, как жердь, выглядевший одиноким и заброшенным, словно у него не было дома; Эндрю в судебной комнате лицом к лицу с задирой и его ружьем с вызовом в глазах: «Стреляй!»; Эндрю, танцующий на вечеринке, неутомимый, как ветряная мельница, и к тому же похожий на нее; Эндрю, отказывающийся чистить сапоги британского офицера; Эндрю, едущий по тропе из Харродсбурга, напряженно всматривающийся в обе стороны дороги. Он — мужчина из всех мужчин, она поняла это, бесстрашный вожак, подобно ее отцу, сильный, надежный, полный энергии и честолюбия и в то же время нежный и симпатичный. Но что касается любви… Как она могла любить кого-либо, когда она так пострадала от любви?

Она повернулась спиной к Робардсу:

— Пожалуйста, уходи теперь, Льюис.

— Ты моя жена, и я намерен оставаться здесь до тех пор, как ты будешь готова вернуться в Харродсбург. Полковник Хейс не выставит меня.

В этом Льюис был прав — полковник Хейс отказал ей в просьбе предложить Льюису уехать:

— Я не могу сделать этого, дорогая. Он все еще член нашего семейства, и я не хочу, чтобы говорили, будто я негостеприимен.

Она поняла, что ставит в трудное положение своего зятя:

— Прости меня, Роберт, ты прав. Будь добр, отвези меня домой к маме.

— Нет, Рейчэл, я думаю, что это было бы так же неправильно, как выгонять Льюиса. Если ты приняла окончательное решение, тогда через несколько дней Льюис потеряет надежду и уедет по собственному желанию. Тем временем ты в полной безопасности у нас.

Следующие несколько дней она провела в доме с Джейн, занимаясь прядением и вышиванием, а вечерами выходила под густые дубы, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Меня смущает ваш завтрашний поход за ягодами, — сказала она своей сестре, когда они сидели перед большим туалетным столом Джейн, расчесывая перед сном волосы. — Ты всегда любила есть ягоды прямо с куста, ягоды, опаленные солнцем.

Но утром приехала их мать, затянутая в корсет, в легком хлопчатобумажном желтом платье и в белом льняном чепчике. Левен привез ее прямо после церковной службы. Рейчэл осталась в прохладном бревенчатом доме, чтобы рассказать, что произошло в Харродсбурге.

— Тогда это действительно конец, — сказала миссис Донельсон, глубоко вздохнув. — Но как ты думаешь освободиться от Льюиса?

— Я свободна от него. В моем сознании, это я имею в виду, здесь и заложено главное. Он никогда не сделает мне больно.

— Да, дорогая, но жизнь состоит не только из того, чтобы не чувствовать боли.

Они услышали стук копыт. Рейчэл подошла к окну, отодвинула занавеску из яркого индийского ситца, прикрывавшую обязательные на каждом окне ставни, и увидела, как Роберт Хейс с необычной поспешностью соскочил с коня и бросил поводья слуге. Он бегом ворвался в дом. Приехавший с ним Сэмюэл остался во дворе и вытирал лоб большим миткалевым платком.

Полковник Хейс был необычно бледен.

— То, что ты предлагала, Рейчэл, было бы меньшим из двух зол.

— Опять Льюис. Что он натворил?

— Сделал мерзкие замечания в твой адрес… и Эндрю Джэксона достаточно громко, чтобы все слышали. У меня лопнуло терпение. Он должен убраться отсюда до вечера.

Миссис Донельсон прошла мимо своей дочери и зятя и взглянула во двор через переднюю дверь дома.

— Если его не похоронят в зарослях ежевики… — вмешалась она с мрачной улыбкой. — Эндрю отправится искать его, он сейчас говорит с Сэмюэлем.

Льюис уехал до наступления ночи, покинув возмущенную округу. Рейчэл восстановила происшедшее по искаженным и противоречивым слухам. Молодая девушка, занимавшаяся сбором ягод, рассказала, что Эндрю Джэксон сказал Льюису:

— Если ты когда-либо свяжешь мое имя с именем миссис Робардс таким образом, то я отрежу твои уши, у меня уже чешутся руки!

Один из наиболее взволнованных парней сообщил, что Льюис отправился в ближайший суд, добился ручательства против Эндрю и подписал его у двух депутатов. Согласно другой версии, Льюис укрылся в зарослях тростника, а Джэксон преследовал его.

После ссоры она не видела Эндрю Джэксона, но знала, что в любом случае он откажется обсуждать с ней случившееся. Она осознала, что все это превратилось в отвратительный фарс. Однако тупой, нетактичный Левен глубоко расстроил ее. Он поймал ее, когда она была во дворе под дубом:

— У меня есть предупреждение тебе от твоего мужа. Он сказал: «Вы можете передать Рейчэл от моего имени, что я буду ее преследовать». Можно ли вообразить себе человека, готового умереть ради того, чтобы досаждать своей жене?

«Он думал не об этом, — сказала сама себе Рейчэл. — Он имел в виду, что я не увижу конца неприятностям».

Она жила, как перелетная птица, у которой подрезаны крылья, без постоянного убежища, сновала между сестрами и братьями, сидела с их детьми; новорожденным она помогала войти в мир и заботилась об их матерях до их полной поправки. Дети с нетерпением ожидали ее приезда и говорили о тетушке Рейчэл много и часто, что семья стала называть ее именно так, словно установив для нее тем самым особое положение — тетушка Рейчэл. Когда дети болели, она ухаживала за ними, сидя у кровати день и ночь. Если у них случались неприятности и нужно было кому-то излить душу, то она оказывала и такую услугу. Если кто-то из мужчин должен был отлучиться от семьи, она переезжала к сестре или же к невестке или золовке ради компании и лучшей защиты.

— Ты теперь вроде объездчика, — поддразнил ее Овертон в сырой день в середине ноября, когда он и Эндрю Джэксон забрали ее у брата Джона и перевозили в дом матери, — как Эндрю и я.

— Объездная тетя, — сказала она со смехом. Ее щеки раскраснелись от мороза, хотя ей было тепло под отороченным мехом капором и в сапожках, а также в толстом шерстяном платье под горло.

Овертон счел такой титул забавным, Джэксон был иного мнения:

— Извиняюсь, но мне не нравится такая кличка — Тетушка Рейчэл. Она подходит для леди среднего возраста.

Они добрались до блокгауза миссис Донельсон к заходу солнца. Джэксон все еще жил у Мэнскеров, но его пригласили остаться на ужин. Они, сняв тяжелые шубы, шерстяные шапки и шарфы, пошли в главный дом.

— Полагаю, глупо, что вы не переехали сюда совсем, мистер Джэксон, — сказала Рейчэл, когда они стояли у камина, отогревая замерзшие руки. — Я нахожусь здесь не более одного дня в неделю, если мое пребывание вас смущает.

— Не намерен давать кому-либо шанс для сплетен. — Его голос звучал решительно.

— Мы все еще живем под мрачной тенью Льюиса Робардса, — ответила она с ноткой грусти.

В течение осени от Льюиса не пришло ни единого слова, доходили лишь косвенные сообщения, являвшиеся следствием неосторожных разговоров в Харродсбурге. Поначалу угрозы не волновали ее: он заявлял о своих легальных правах, что приедет в Нашвилл и потребует выдать ее. Однажды она застала Овертона одного в конторе.

— Я знаю, что он может сделать это, Джон, — сказала она, — но я чувствовала бы себя намного лучше, если бы полностью освободилась. Есть ли возможность получить развод через суд?

Овертон, составлявший резюме множества записок, отодвинул бумаги и чугунную чернильницу к другому краю стола, снял с полки толстые сборники и принялся листать страницы с пометками, сделанными им в ожидании такого неизбежного вопроса.

— Практически нет, Рейчэл. Наше право заимствовано из английских законов, и даже в Лондоне, чтобы получить легальный развод, его нужно провести через парламент. Каждый штат устанавливает свои собственные законы о разводе. Если бы ты и Льюис сочетались браком в Пенсильвании, тогда он мог бы, вероятно, добиться развода. Штат Нью-Йорк не допускает судебного решения о разводе, а в Виргинии законодательное собрание должно выносить по каждому делу о разводе отдельное решение. Насколько я знаю, в этой стране женщина не в состоянии получить развод. Для нее вообще немыслимо попасть в суд, разве что зрительницей.

— Значит, мне некуда пойти, я ничего не могу сделать, чтобы получить уверенность, что Льюис не имеет права беспокоить меня?

Овертон встал, положил полено в небольшой камин и смотрел, как огонь распространяется по отслоившейся коре.

— Ну, есть один возможный путь: ты смогла бы получить развод на испанской территории, скажем в Новом Орлеане или Натчезе. Но развод не будет считаться законным здесь. Если ты вновь выйдешь замуж, то будешь считаться виноватой в двоемужестве. А если заимеешь детей…

Надежда сошла с ее лица:

— Понимаю.

— Однако, если ты останешься на испанской территории и вновь выйдешь замуж там, любой второй брак может быть сочтен законным.

Незадолго до Дня Благодарения Рейчэл получила письмо, сообщавшее ей, что Льюис явно убедил часть населения Харродсбурга, будто семейство Донельсон удерживает его жену против ее воли и что он сколотил банду своих сторонников для налета на Кумберленд с целью ее насильственного захвата.

Это известие поступило к Рейчэл в ветреное осеннее утро, когда она была дома с матерью и готовила пирожки и конфеты к Дню Благодарения. Сэмюэл отправился в хижину для гостей и вызвал Джона и Эндрю. Каждый из трех мужчин прочитал по очереди письмо.

— Сможет ли он на деле осуществить такое? — спросила она, не обращаясь непосредственно к кому-либо.

— Он может попытаться.

— Что вы имеете в виду под этим, мистер Джэксон?

— Он может приехать с вооруженными людьми и начать стрельбу, но не сможет захватить вас, если только не захватит врасплох и без защиты…

— Но такая возможность всегда присутствует?

— Шансы всегда есть.

— Мужчины в Нашвилле могут стрелять так же быстро, как и в Харродсбурге, — сказал с горечью Сэмюэл.

На ее глазах выступили слезы:

— Я должна уехать, далеко уехать.

— Но куда ты поехала бы, Рейчэл? — спросила ее мать.

— Неважно куда, мама, лишь бы было много тысяч миль между мной и Льюисом Робардсом.

— Полковник Старк скоро выезжает в Натчез, — сообщил Александр, входя в комнату. — Я видел, что он снаряжает свою лодку. Может быть, он заберет с собой Рейчэл? Она могла бы остановиться там в семье Тома или Абнера Грина.

— Да, они бы тебя приняли там, — сказала с возбужденным облегчением миссис Донельсон. — Парни семейства Грин приглашали нас приехать к ним и посмотреть, какое прекрасное поместье они там основали.

— Это весьма опасное путешествие, — заметил Джэксон, — почти две тысячи миль по рекам Кумберленд, Огайо и Миссисипи, через территории, заселенные враждебно настроенными индейцами.

— Это не будет опаснее нашего плавания на «Адвенчере», — сказала Рейчэл.

— Тогда вы располагали хорошей защитой, ваш отец был великим руководителем экспедиций. Полковник Старк — пожилой человек. И если не будет опытных бойцов с индейцами…

Она стояла, упершись носками своих туфель в пол и откинув плечи назад, каждая черта ее лица и каждая линия тела выражали непоколебимую решимость.

— Я еду!

Она и Сэмюэл отыскали полковника Старка на пристани. Он курил видавшую виды старую трубку и, надвинув на голову шапку из шкуры енота, следил за погрузкой на лодку бочек с солью, тюков хлопка и бочонков с виски. Лодка представляла собой сооружение шириной шесть метров, длиной — тридцать метров, с широким днищем, на две трети закрытое крышей, тщательно пригнанные борта имели вырезы для окон. Старк оторвался на момент от своего занятия, выколотил пепел из трубки. Вода реки была мутной, но быстрое течение гнало по поверхности белые барашки. Рядом грузились две другие лодки как часть флотилии.

— Итак, мисс Рейчэл, вы знаете, что я сделаю для вас все, что могу. Но я просто не могу принять на себя ответственность.

— Почему нет, полковник Старк? Вы же берете с собой жену?

— Мы уже рисковали своими жизнями, переезжая на новые места. Но если что-то случится с вами…

— Полковник, мы принимаем на себя всю ответственность, — сказал Сэмюэл. — Рейчэл должна уехать.

— Скажу вам, что я сделаю, мисс Рейчэл. В этом городе есть молодой парень, настоящий охотник на индейцев. Я был с ним, когда мы в прошлом году снимали осаду поместья Робертсонов. Он чувствует индейцев за сотню миль при неблагоприятном ветре. Я имею в виду Эндрю Джэксона, понятно?

В голосе старого полковника не было ничего, кроме восхищения молодым Джэксоном.

— Но, полковник, это исключается! Я не могу просить мистера Джэксона совершить такую поездку.

— Почему?

— Ну, по сотне причин: он занимается юридической практикой, он должностное лицо в суде. Джон Овертон утверждает, что мистер Джэксон должен выступить по пятидесяти делам, которые будут рассматриваться в суде здесь, в Нашвилле, в течение ближайших нескольких месяцев.

— Он молодой, у него еще будет тысяча судебных дел.

— Нет, полковник, я просто не могу просить его. Так или иначе, я продам свое имущество и найму пару хороших милиционеров.

— Лучше спросите Эндрю Джэксона, мисс Рейчэл. Он может быть страшно оскорблен, если вы не дадите ему шанса.

Через два дня после того, как она осведомилась о возможности нанять двух стрелков для поездки под началом полковника Старка, Рейчэл вернулась в порт. Она была удивлена радушной улыбкой, с какой ее встретил Старк.

— Все улажено, мисс Рейчэл, вы можете ехать, и моя жена рада быть вместе с вами.

— Значит, вы изменили ваше мнение?..

— Я слишком стар, чтобы менять свое мнение, мисс Рейчэл. Когда вы ушли, я просто пошел в здание суда и высказал предложение Эндрю Джэксону.

— Вы не сделали этого!

— Конечно, сделал. Сказал ему, что не возьму вас, если он не поедет с нами. Он был здорово расстроен. Сказал, что ему нужно два дня, чтобы обдумать это. Час тому назад он сказал мне, что едет, и спрашивал, когда мы отчалим.

Она задавала себе вопрос: наступит ли время, когда она почувствует единое, общее представление по поводу того, что происходит с ней? Она была рада, что Эндрю Джэксон поедет с ними, она была тронута таким свидетельством их дружбы, но какие обязательства по отношению друг к другу они тем самым принимают? И что скажут в Нашвилле?

Вернувшись домой во второй половине дня, она пошла сразу же в хижину, где размещалась юридическая контора. Джон Овертон был один, занятый изучением пачки документов. День был сумрачный, скучный, серый, и он зажег не только свечи на своем рабочем столе, но и лампу, висевшую на стене.

— Джон, ты знаешь, что сделал Эндрю Джэксон?

— Да, он передал мне все дела, а сам уезжает с полковником Старком в Натчез.

— Я пришла сказать тебе, что я не могу согласиться с этим, но по твоему тону чувствую, что ты одобряешь его.

— Да, я должен сказать, что одобряю. Два дня и две ночи Эндрю расхаживал по этой хижине, уткнув свой длинный подбородок в костлявую грудь. Я наконец спросил его: «Какой червь тебя гложет?» Он сказал мне, что он самый несчастный человек, что считает тебя самой прекрасной женщиной, какую когда-либо встречал, и что в последние два года он невольно был причиной твоих бед. Он считает, что должен вывезти тебя в полной безопасности из Нашвилла, устроить тебя у друзей в Натчезе, а затем сделать все возможное, что может и должен.

Она крикнула возмущенным тоном:

— Будь добр, скажи своему партнеру-юристу, что у него нет передо мной каких-либо дальнейших обязательств! Я нанимаю пару милиционеров. К тому же семья не одобрит его поездку.

— Думаю, что одобрит.

— Что придает тебе такую уверенность, Джон?

— То, я думаю, что твоя мать, Сэмюэл и Джейн отныне убеждены, что ты и Эндрю принадлежите друг другу.

Она опустилась на бревенчатую скамью для клиентов и подумала о том времени, когда пять месяцев назад Льюис Робардс обвинил ее в том, что она любит Эндрю Джэксона. Тогда это было неправдой. Но теперь, когда она порвала свои отношения с Льюисом… да, теперь это было правдой. Она любит Эндрю Джэксона. Она понимала это уже некоторое время, но не было случая взглянуть правде в глаза. Любит ли он ее? Они никогда не говорили о любви и своих личных отношениях, в ее странном положении этот вопрос был нежелательным для обсуждения. Но теперь по меньшей мере не было более необходимости скрывать его от себя: она любит Эндрю Джэксона всем сердцем.

Она посмотрела на Джона, удивляясь, как много она может сказать ему. Если Эндрю не разделяет ее любви, тогда она не должна ставить его в трудное положение выражением этой любви. Джон стоял спиной к ней, словно желая предоставить ей возможность подумать наедине. Теперь он повернулся, чувствуя, что она готова продолжить разговор.

— Не бойся, моя дорогая Рейчэл, — мягко сказал он, — не сомневайся. Эндрю также любит тебя. Он сказал мне об этом.

Между ними возникла долгая, но ласковая пауза, столь отличная от враждебных и насыщенных ненавистью пауз, которые она познала за последние несколько лет. Она почувствовала себя опустошенной и ослабевшей перед открывшимся ей. Бессознательно она откинула свой длинный темный плащ, волочившийся по полу, и пробежала пальцами по темно-красной вельветовой юбке. Волосы на голове словно стянулись, сдерживая ее мысли. Она развязала темно-красные ленты, скреплявшие густые темные кудри, почувствовала тут же облегчение и обрела способность говорить.

— В таком случае, Джон, тем больше оснований для того, чтобы он не сопровождал меня в этой поездке.

— Я бы сказал: тем больше оснований, чтобы он сопровождал. Каждый мужчина имеет право защищать любимую женщину.

— Ты не расскажешь ему, о чем мы говорили здесь?

— Нет, Рейчэл, я не стал бы говорить тебе о его чувствах, если бы не счел это нужным для твоего будущего благополучия. Это секрет, который вы будете долго хранить друг от друга. В таком случае вы сможете совершить длительное путешествие вместе, как друзья, не компрометирующие доброе имя и положение друг друга. Не в вашем характере позволить Льюису Робардсу выглядеть так, словно он прав в своих обвинениях!

Утро 20 января 1791 года было холодным, а небо затянуло свинцовыми тучами. Сэмюэл повез ее к пристани с двумя тяжелыми дорожными мешками, притороченными к седлу вьючной лошади. В одном была шерстяная одежда для путешествия по реке, в другом — ее легкие летние платья и белье. Она подобрала юбку, идя по грязному берегу, а затем спустилась по дощатым сходням на угловатое судно, сколоченное из сырого леса, срубленного невдалеке и связанного деревянными клиньями. Некоторое время она стояла, не решаясь войти, затем Эндрю, низко сгибаясь, вышел из кабины. Впервые после их поездки домой из Харродсбурга прошлым летом она видела его в тяжелой куртке из оленьей кожи и таких же штанах. Он мимолетно приветствовал ее ласковой улыбкой, заверив Сэмюэля, что проследит за ней, а затем, когда она поцеловала брата на прощание, он поднял ее мешки и провел на нос судна.

Рейчэл перешагнула через порог и оказалась в передней части кабины, где миссис Старк в огромном кожаном фартуке, надетом поверх хлопчатобумажного платья, командовала парой слуг, готовивших полуденный обед. Она повернулась к Рейчэл и широко раскрыла руки, приветствуя ее. Миссис Старк была крупной женщиной с бесформенной талией. Шумная и энергичная, она двигалась с удивительной быстротой в паре растоптанных мокасин. Самой большой ее потребностью, как убедилась в последующие недели Рейчэл, было желание поговорить.

— Ну вот; приветствую тебя, Рейчэл. Полковник таскал меня вверх и вниз по рекам и тропам так часто в нашей жизни, что, где бы я ни приземлилась, даже на плоскодонке, я развешиваю свои горшки и сковородки и делаю вид, будто я дома.

Она взяла Рейчэл за руку, провела ее через среднее помещение плоскодонки, в котором размещались тюки хлопка, бочки с солью и солониной оленя, бизона, свинины, которые нужно было прикрыть от непогоды, в третью часть кабины, где размещались спальни. Там находилось две койки, прикрепленные ремнями к бревенчатой стене. Плотный занавес из шкуры бизона был прибит к стропилу, он закрывал вход в спальное отделение.

— Мы будем жить здесь, дитя; мы будем хорошо укрыты от чужих глаз.

Рано утром в тумане и под сильным дождем они отчалили от пристани Нашвилла, за ними последовали еще две плоскодонки; Рейчэл оставалась в своем небольшом помещении. Через маленькое оконце в корпусе она могла видеть, что собралась целая группа попрощаться со Старками. Она не пыталась скрыть свой отъезд в Натчез; да это было бы так же невозможно, как и скрыть причины ее отъезда.

Было холодно и дождливо всю неделю. Рейчэл редко выходила из каюты, она читала, шила, помогала миссис Старк сделать пару хитроумных постельных покрывал. Помимо четы Старк и Эндрю на борту плоскодонки плыли пять торговцев, подменявших друг друга при отталкивании шестами, чтобы лодка не коснулась берега и не налетела на валун. Полковник Старк управлял лодкой преимущественно сам, налегая на рукоять направляющего весла.

Еда была простой: зажаренное седло оленя или бизона, кукурузный хлеб, тушеные овощи и сушеные фрукты. Мужчинам полагался добрый глоток виски после длительного пребывания на холодном ветру. Питались они в две смены, Рейчэл садилась за стол вместе с миссис Старк, полковником и одним или двумя торговцами. На это время Эндрю заменял полковника Старка у рулевого весла. За столом было мало разговоров: затянутое небо и пронизывающий холод не располагали к общению.

В течение первых недель они причаливали у различных поселений и у форта Мосак, продавая поселенцам столь необходимые соль, кофе и сахар из Питтсбурга и принимая взамен меха, которые будут проданы ниже по реке. Чета Старк и торговцы с трех лодок выходили на берег, чтобы передать письма и обменяться новостями с населением форта. Рейчэл и Эндрю сидели за выскобленным столом перед очагом с пылающими поленьями. Его рыжеватые волосы плотно прилегали к голове под давлением тяжелой теплой меховой шапки. В свободное время он изучал свои заметки и книги по праву, взятые у Джона Овертона. Эндрю Джэксон, которого она знала как человека с бурной энергией, излучающего внутреннюю силу, со сверкающими глазами, глубоко эмоционального, вроде бы остался в Нашвилле; необщительный молодой человек, сидевший напротив, надев очки в серебряной оправе, вполне превратился бы в Джона Овертона. Эти периоды спокойствия, близкие к одиночеству, были единственными, когда они оказывались вместе.

Потребовалось десять дней на плавание по рекам Кумберленд и Огайо. На одиннадцатый день утром она проснулась и обнаружила, что их крошечная флотилия уже прошла несколько миль по Миссисипи. Над головой сверкало яркое солнце. Проходили дни, лодка быстро плыла по вздувшейся реке, воздух становился все теплее, она видела, как когда-то с палубы «Адвенчера», весеннюю траву, цветущие кусты на берегах, подсказывавшие им, что они плывут к югу, в лучезарную весну. На следующий день в полдень, когда полковник Старк спустился к обеду, Рейчэл поднялась на корму лодки и встала рядом с Эндрю. Он был в чистой замшевой куртке, открытой у ворота, и солнце освещало его узкое лицо и шею. Она убрала тяжелые шерстяные зимние вещи и надела желтое льняное платье, достаточно легкое для предстоящих теплых дней и в то же время прочное и удобное для жизни на лодке. Ветер развевал ее волосы и ласкал кожу через открытый воротник.

— У меня такое ощущение, будто я умерла, — прошептала она, — и тут же возродилась.

Его руки обхватили рулевое весло, когда он поворачивал лодку, чтобы обойти плывшее бревно. Она видела, как мускулы его рук и плеч плавно работали под мягкой курткой. Он не был грубо вылепленным, не был даже сильным мужчиной, поскольку на костях было не так уж много мяса.

— Не умерла, — ответил он, — а всего лишь спала, вроде платанов, стоявших голыми, а сейчас обрастающих листвой.

Казалось, что река обрывается впереди, но это был всего лишь крутой поворот. Когда они прошли это место, он вновь обратился к ней:

— Я думаю, Рейчэл, тебе понравится юг. Там воздух теплый и ароматный, земля плодородная, вся округа кажется дружественной и мягкой. Натчез — небольшой городок, всего около двадцати или тридцати домов, но довольно много американцев разбили плантации вниз и вверх по реке. Леса огромные, состоящие из капка, ивы, гигантских дубов. Небо над рекой при заходе солнца пунцовое или цвета индиго. Там много цапель и пеликанов, а в лесах полно ланей.

На них дважды нападали индейцы: однажды — с высокого утеса, когда они подошли слишком близко к берегу, в другой раз — с заросшего, выглядевшего совершенно невинным острова, когда они приблизились к нему. На лодке осталось немало пулевых отметин, но лишь один человек пострадал от отлетевшей рикошетом пули.

Затем в конце февраля они отделились от двух других лодок и причалили к пустынной пристани у подножия густого леса. Эндрю обратил внимание полковника Старка на то, что платаны растут слишком близко к берегу и берег искривлен, образует закрытые лагуны, что создает индейцам возможность окружить лодку с трех сторон и подвергнуть ее экипаж убийственному перекрестному огню. Однако полковник не хотел рисковать и плыть по неизведанному течению в кромешной темноте. Эндрю сошел на берег с самым молодым из торговцев. Полковник Старк пытался убедить его не делать этого:

— Я хочу, чтобы все мужчины оставались на борту, с тем чтобы мы располагали наибольшей боевой силой.

— Вам нужно получить заблаговременное предупреждение, полковник, и единственная возможность получить его — это позволить нам сойти на берег.

Он почистил свое ружье, наполнил патронташ, выбрал надежный кремень и позвал своего товарища, который отливал пули, и двое мужчин неслышно сошли на берег по старым бревнам, приказав одному из торговцев не спать и стоять с топором в руке у причального каната, который он должен перерубить при звуке первого выстрела. Рейчэл проводила Эндрю до края балюстрады.

— Но как ты вернешься на борт, если мы порубим этот канат? — спросила она. — Поток вынесет нас в реку.

— Об этом не беспокойся, — прошептал он. — Оставайся под прикрытием.

Она следила за ним, пока его фигура не растворилась во мгле, затем вернулась в кабину, освободила ремни койки и легла на нее, не раздеваясь. Через некоторое время вошла миссис Старк, разделась, опустила свою койку на чурбаки, аккуратно сложила постельное покрывало. Потом она скользнула под одеяло и начала рассказывать спокойно и приятно о других поездках, других тревогах. Рейчэл слушала одним ухом, другое было настроено на шум за бортом. Но даже так она слышала все сказанное миссис Старк, даже отвечала ей и рассказывала собственные истории. Аллигатор, лежавший на берегу по соседству, время от времени ревел и рыкал.

Вдруг, не закончив фразы, миссис Старк провалилась в сон. Рейчэл встала без шума и вышла на палубу; небо было темным, не видно было даже следа луны. Охранник спал. Она стояла, вглядываясь в темноту. Ночные звуки затихли, лишь слышались выкрики болотных птиц. Затем она увидела вспышку на берегу, за которой последовал ружейный огонь. Уснувший торговец тотчас же проснулся. Он схватил топор, но Рейчэл была настороже и перехватила его руку:

— Не трогай каната…

— Но Джэксон приказал…

— Меня не волнует, какие приказы он отдал. Дай мне топор. Я разрублю канат в тот момент, когда оба мужчины будут на борту, но не раньше.

Он уставился на нее, чувствуя металл в ее голосе, пожал плечами, отдал ей топор и взял свое ружье. Послышалось еще два выстрела, затем она увидела, как Эндрю и его компаньон быстро прошли по сходням на борт. Она нанесла быстрый удар топором. Плоскодонка поплыла по течению.

Она и Эндрю стояли на носу лодки, наблюдая за течением, а полковник Старк управлял со всем старанием. Она слышала, как Эндрю подавил смешок.

— Скажи шутку, — обратилась она к нему. — Мне хочется посмеяться.

Не повернув головы, он ответил:

— Итак, ты не позволила им разрубить канат, не правда ли? Разве ты не знала, что вас могли убить?

— Мне нравится сталкиваться с опасностью, — сказала она, подражая его тону. — Я могла бы задать такой же вопрос.

— Схватки с индейцами — большая часть работы выездного адвоката, чем само ведение дел в суде.

— Даже если это так, то как могли бы мы бросить вас на берегу и удрать?

— Судя по свидетельству перед этим судьей, я бы сказал, что не могли бы.

Он обнял ее за плечи, медленным движением притянул к себе, удерживая жилистыми пальцами и крепко прижимая плечо к своему, выражая тем самым свои чувства. Затем, прежде чем она поняла происшедшее, он удалился.

Дом Томаса Марстона Грина в Спрингфилде был самым шикарным из когда-либо виденных Рейчэл. Он оживил в памяти рассказы ее отца о поместье Джорджа Вашингтона в Маунт-Верноне. Это было солидное кирпичное здание с шестью величественными колоннами перед фасадом, стоящими на солидных прямоугольных блоках, просторные тенистые галереи были увиты вьющимися растениями, создававшими прохладу. Напоминавшая кружева деревянная балюстрада защищала портик на втором этаже. Все было выкрашено мягкой белой краской, кроме зеленых ставень, прикрывавших высокие узкие окна. Приемные комнаты имели высокие потолки с резными карнизами, перекладины над каминами были также ручной работы, широкий проход, освещавшийся хрустальными канделябрами, вел в комнаты из уютной прихожей, обшитой деревянными панелями. Дом был построен на возвышении над болотами, хорошо продувался ветром и был окружен рядом могучих дубов.

Семейство Грин быстро собрало всех соседей-американцев на торжественный обед. Когда Рейчэл увидела бирюзовое длинное платье и сатиновые туфельки, которые собиралась надеть молодая жена Тома Грина, она поняла, что в ее чемоданах нет ничего сравнимого. Миссис Грин дала ей надеть отделанное кружевами светло-синее сатиновое платье с деликатной кружевной накидкой. Потребовалась лишь незначительная подгонка, чтобы платье хорошо сидело на Рейчэл. Войдя в столовую под руку со старым полковником Томасом Грином, она восхитилась светом сотен свечей в канделябрах и их отражением на серебряной посуде, хрустальных кубках и полированном дереве.

— Вы перенесли сюда, на Юг, самое лучшее из Виргинии! — воскликнула она.

Старый полковник был польщен. Он повернулся к Эндрю, который шел вслед за ними, его темный нашвиллский костюм подчеркивался тонкой белой рубашкой с кружевным жабо и кружевными манжетами, что в целом придавало ему столь же элегантный вид, как приодевшимся по случаю обеда тщеславным мужчинам.

— Каждый человек берет с собой свой дом независимо от того, как далеко он уезжает. Не так ли, Джэксон? Конечно, здесь мы имеем кое-что дополнительное — москитов, аллигаторов, болота, жару, но мы воспринимаем плохое вместе с хорошим.

Полковник Томас Грин был другом ее отца в Виргинии. Он был крепко скроенным мужчиной лет семидесяти, с роскошной копной седых волос, оттенявшей его загорелое лицо. Неоспоримый лидер американской колонии в Луизиане, он перенес много невзгод, стараясь отделить этот район от испанских владений, основать новый округ по имени Бурбон и присоединить его к штату Джорджия. Законодательное собрание Джорджии разрешило Грину действовать, но замысел сорвался, и Томас Грин попал в тюрьму в Новом Орлеане. Его жена умерла от полученного ею шока. Испанцы простили его после этой трагедии, но он был обязан передать всю свою собственность своим молодым сыновьям — не только эту плантацию в Спрингфилде, но также и Вилла-Гайозо, в восьми милях к югу на Соуолс-Крик, которую он купил ранее у испанского губернатора Натчеза и где теперь жил его второй сын, Абнер.

— Плохо, что твой отец не дожил до того, чтобы увидеть Спрингфилд, Рейчэл, — сказал старый полковник. — Он переехал бы сюда и построил такой же дом.

Рейчэл знала, что ее отец глубоко любил Кумберленд и ничто не заставило бы его вновь переезжать. Но она не сочла нужным сказать это полковнику Грину. Его сын Том, сидевший во главе длинного стола из красного дерева, сказал:

— Поскольку мы не можем иметь здесь полковника Донельсона, быть может, его дочь будет вместо него? Как, Рейчэл?

Молодая жена Тома Грина кивнула в знак согласия:

— Каждый раз, когда к нам присоединяется еще одна американская семья, мы считаем это еще одной победой.

Старший Грин поднял кубок с испанской мадерой, повернувшись к Эндрю, который провел несколько судебных дел в Нашвилле, касавшихся семейства Грин. Слуги внесли бутылки легкого вина из прохладных подвалов и серебряные вазы с апельсинами, бананами, дынями и виноградом.

— На этот раз ты остаешься, Джэксон? В Байю-Пьер у тебя хороший участок земли, и ты можешь заиметь еще больше, если согласишься оплатить топографическую съемку. Мы хотели бы, чтобы ты был с нами, когда мы поднимем новое восстание против испанцев.

Мужчины пустились в дискуссию, сравнивая тяготы испанского и английского правлений. Семейство Грин ненавидело испанцев столь же яростно, как Эндрю — англичан, в итоге спор зашел в тупик: сколько потребуется лет, чтобы убедить правительство в Филадельфии, что Луизиана — естественное и неотъемлемое продолжение материка, что Соединенные Штаты должны приобрести Луизиану, чтобы обеспечить свободное плавание по Миссисипи и держать открытыми порты Натчез и Новый Орлеан, что потребовалось бы всего несколько сот мужчин с ружьями, чтобы прогнать навсегда испанцев. Разумеется, Испания отстоит еще дальше, чем Англия, и у нее меньше дел на этом Американском континенте.

Рейчэл была обеспокоена предложением семейства Грин, чтобы она и Эндрю остались в Натчезе и основали еще одну американскую семью. Насколько далеко зашли они в своих предложениях? Они не задавали вопросов, относились к ним, как к гостям, приехавшим одновременно, но из разных мест. Однако любовь трудно скрывать; посадите влюбленных мужчину и женщину в просторную комнату, подобную этой, или среди большого скопления гостей; посадите их на противоположных концах стола, и тем не менее все поймут, в чем дело.

Она редко виделась с Эндрю, поскольку он провел несколько дней в Натчезе, в тридцати милях от Спрингфилда вниз по реке, где улаживал споры между клиентами, нанявшими его полтора года назад, и принимал заявки на ведение дел от людей, оставивших земли и другие деловые возможности, когда они спустились вниз по Миссисипи. После того мгновения на носу лодки в укромном месте на темной ночной реке они не обменялись ни интимным словом, ни жестом.

Затем в раннее воскресное утро, напоенное ароматом трав, они проехали две мили к Байю-Пьер, чтобы осмотреть принадлежавший Эндрю участок земли на возвышенности над рекой. Рейчэл надела розовое батистовое платье поверх нескольких тоже розовых нижних юбок, прихваченное широкой бархатной лентой на талии, такая же лента украшала ее широкополую шляпку. Рассматривая себя в зеркале на туалетном столике, она решила, что начинает вновь выглядеть хорошо. Бедный Эндрю, всю свою жизнь он будет вынужден носить на лице шрам от сабли офицера; как хорошо, что внутренние шрамы невидимы, когда смотришься в зеркало, а если они невидимы, их можно забыть, и, быть может, они совсем исчезнут.

Они добрались до небольшой бревенчатой хижины, которую построил Эндрю, и увидели сделанную им разметку беговой дорожки. Они стояли перед дверью маленького дома, глядя на медленное течение широкой реки и на обширные сосновые и дубовые леса, уходившие к горизонту и сливавшиеся с пастельным небом. Это было прекрасное место, слишком красивое и по этой причине вызывавшее в ней ностальгию.

— Ты, вероятно, скоро поедешь обратно, Эндрю?

— Да. 12 апреля в Нашвилле открывается весенняя сессия суда.

— Сколько времени потребуется тебе, чтобы доехать до Тропы Чикасо?

— Полтора года назад потребовалось около двадцати дней. Группа лодочников поплывет обратно в середине недели. Я отправлюсь с ними. Я прихвачу партию импортного шелка и сатина, кое-какие испанские специи, сигары.

Его голос затих, он стоял, глядя некоторое время на реку. Ветра не было, и солнце бликами играло на воде, вдали звучали призывные крики диких птиц. Когда он повернулся к ней, его глаза открыто выражали любовь к ней. Он развязал ленты шляпки, снял ее и погладил волосы своей рукой.

— Рейчэл, я вовсе не должен возвращаться. Мы можем оба остаться здесь.

— Но как, Эндрю?

— Я расспрашивал в Натчезе, ты можешь получить развод здесь, у испанских властей. Он будет легальным.

— Не совсем легальным; это будет всего лишь обходом закона, как это называет Джон. Ты присягнул правительству Соединенных Штатов, когда власти назначили тебя прокурором территории; я не могу позволить тебе нарушить свое слово. И у тебя самая большая юридическая практика, даже Джон так говорит.

— Возможно, я не смогу быть адвокатом. Я не смогу занимать официальный пост, и я должен буду стать испанским подданным, но я смогу и здесь успешно работать. — В его голосе прозвучало легкое раздражение. — Оглянись кругом. Разве это не доказательство — вся плантация Байю-Пьер отграничена? — Он торопился, не желая дать ей времени для ответа: — Главный дом должен быть поставлен на краю возвышенности; отсюда поперек я поставлю конюшни. Земля хороша для хлопка, табака, индиго. Здесь можно делать деньги, огромные деньги. В один из дней наша плантация станет столь же процветающей, как спрингфилдская.

Она скользнула в его объятия, прижалась к нему.

— Да, ты можешь все это сделать. Ты можешь сделать это где угодно — в Нашвилле, Натчезе, даже на Луне. Но, дорогой, как ты можешь быть счастливым, став подданным Испании? У тебя не будет здесь ни голоса, ни права голосовать. Ты независимый человек…

— Это ненадолго, эта страна станет американской. Я не прочь помочь парням Грина ввести ее в Союз. Я могу вернуться в Нашвилл, закончить свои дела, продать земли, а все движимое имущество привезти на лодке.

— Нет, Эндрю, я не могу взять на себя такую ответственность. Если ты почувствуешь себя здесь несчастным или если что-то у нас не получится… ты можешь проснуться одним утром и обнаружить, что зря растратил свою жизнь в Луизиане. О, ты никогда не упрекнешь меня, ты постараешься скрыть свои чувства даже от самого себя, но я не могу возложить такое бремя на наше супружество. Наша любовь правдива и хороша, наш брак должен быть правдив и хорош с самого начала.

Его глаза, обычно такие ясные и проницательные, стали смущенными и обиженными.

— Но что нам делать? — выкрикнул он, словно силой своего голоса мог разнести окружившую их стену. — Мы в ловушке. Мы беспомощны. В руках Робардса все оружие.

— Нет, Эндрю, это неверно. У него пустые руки. У нас единственное оружие, имеющее цену, — любовь.

— Рейчэл, милая. Я не ветреный человек. Я никогда ранее не любил и вновь не полюблю. Лишь тебя. Всегда тебя.

— Спасибо, дорогой.

Он обнял ее и поцеловал в губы.

— Нам нужно верить в чудо, — прошептал он.

Она взяла его лицо в свои руки и поцеловала его в щеки.

— Я верю в чудо, Эндрю. Тот факт, что мы нашли друг друга, что стоим здесь вместе, что ты обнимаешь меня, что я могу поцеловать тебя, — все это и есть доказательство, что чудо может совершиться.

После шести недель пребывания у полковника и четы Грин ее пригласили посетить поместье Вилла-Гайозо, окруженное огромными дубами, обросшими серым мхом. Миссис Абнер Грин была тридцатилетней женщиной, вежливой, но требовательной хозяйкой. Ее доброта вскоре дала Рейчэл понять, что она должна жить здесь не как гостья, а скорее как член семьи, со своими дневными обязанностями, участвовать в прядении, вышивании, обучении прислуги изготовлению цветных свечей и душистого мыла, рецепт которого ей дала ее мать.

От Эндрю не было известий, не было известий и от семейства Донельсон. Движение на юг по Тропе Натчез было практически неизвестно, а с наступлением лета плавание по Миссисипи прекратилось. Проходили недели, и она чувствовала, что к ней в полной мере возвратились сила, чувство благополучия и радость жизни. Журчание фонтана, замкнутый дворик, затененный диким виноградом, чириканье крохотных птиц, терпкий запах магнолий, яркие краски окружающей природы — ей нужны были именно они, доставляли огромное удовольствие. И по мере того как медленно, лениво текли жаркие летние дни, ее глаза становились блестящими, искрящимися, а походка энергичной.

— Дорогая моя, ты прекрасна, — заметила миссис Грин, когда они сидели в широкой галерее под крышей. Рейчэл тихонько напевала, играя на клавикордах.

Выстраданное ею по вине Льюиса Робардса и ее разочарование, вызванное неприятностями прошедших лет, были устранены месяцами мирной жизни, покоя, который так сильно овладел ею, что, казалось, она могла бы провести здесь остаток своей жизни.

Спустя два месяца она сидела у окна своей спальни с кружкой молока, принесенной от ручья, в котором все лето держались в прохладе молочные продукты, и любовалась рыжеватым закатом солнца. Она услышала стук копыт, долетавший с главной дороги. Всадники приезжали и уезжали целый день, и она выслушала за последний час шум копыт, вероятно, полудюжины конников. Но был лишь один всадник, который ездил, изменяя ритм лошади под свою стать, и независимо от скорости и темпа двигался так, как двигался Эндрю Джэксон в пространстве — головой вперед, напоминая циклон, у которого всегда точное направление.

Она подобрала юбки белого накрахмаленного хлопчатобумажного платья и побежала вниз по винтовой лестнице. В дверях стоял Эндрю, разгоряченный, взлохмаченный, в помятой замшевой куртке, в сапогах, побелевших от пыли, и с трехнедельной бородкой. Подходя к нему, чтобы поприветствовать, она увидела, что случилось нечто решительное, такое, что может изменить их жизнь. Она провела его в сумрачную, отделанную дубом библиотеку, узкие окна которой выходили в источающий аромат тропический сад, решив для себя не думать, не чувствовать или даже не бояться до тех пор, пока он не сообщит ей цель своего визита. Он закрыл дверь за собой.

Они встретились в середине комнаты. Она почувствовала его губы, сухие и потрескавшиеся от долгой поездки. Он крепко прижимал ее несколько минут, затем выпалил:

— Есть новости…

— О… Льюисе.

— Да. Он развелся с тобой.

Она вздохнула, почувствовала острую боль в груди.

— Развелся со мной? Но как?

— С помощью законодательного собрания Виргинии. Он убедил своего зятя Джека Джуитта внести в собрание законопроект. Собрание приняло его.

Ее глаза расширились, и на губах сам по себе складывался вопрос. Он говорил быстро:

— Ты свободна теперь, моя дорогая. Мы можем жениться, как только ты будешь готова.

Это не увело ее в сторону:

— Законодательное собрание Виргинии дало ему развод? Но на каком основании?

— … Ну… оставление семьи.

Она смотрела на него, будучи не в состоянии вздохнуть.

— И что еще, Эндрю? Ведь законы Виргинии не разрешают развод только на основании оставления семьи.

— Так гласит законопроект.

«Как неумело он лжет», — подумала она. А вслух сказала:

— Выложи мне остальное. Я должна знать.

— …Прелюбодеяние.

У нее было такое чувство, словно ее ударили по лицу. Во рту появился вкус крови: непроизвольно она прикусила губу. Ее голос был так слаб, что ей казалось, будто слова застревают в ее горле:

— Прелюбодеяние! Но с кем?..

Он обнял ее своими длинными руками и крепко держал, словно боясь, что она упадет.

— Со мной.

— …С тобой… но когда?..

— Когда мы… «бежали»… так сказано в законопроекте. Из дома Робардсов.

— Бежали? Но тебя послала семья. Льюис знал это. Когда он приехал к моей сестре Джейн и пытался убедить меня вернуться к ним домой, он говорил, что в твоем приезде за мной нет ничего плохого. Он никогда бы не поехал звать меня, если бы хотя бы на миг подумал…

Она расплакалась, слезы были горячими, а Эндрю гладил ее волосы, целовал в висок, старался успокоить ее. Через некоторое время она взглянула на него, ее глаза все еще были полны слез, по щекам пролегли мокрые дорожки.

— Я ожидала, что он убьет меня. Случившееся хуже.

— Только в том смысле, что допущена еще одна несправедливость. Но посмотрим с нашей точки зрения: он мог держать нас вдали друг от друга многие годы; мы могли бы оказаться не в состоянии сочетаться браком или познать взаимную любовь. Разве, дорогая, ты не видишь, что это конец нашим мучениям? Горький конец, согласен с тобой, но он означает, что мы можем жить вместе. Мы можем иметь свой дом, детей и никогда больше не расставаться.

У нее так сжалось сердце, что, казалось, оно вот-вот разорвется.

— Как мог Джек Джуитт поступить так со мной? Он был моим другом. Он боролся за меня, когда Льюис устроил скандал по поводу Пейтона Шорта. Он верил мне все прошлые годы, полагался на меня, но теперь он убежден…

— Я не думаю, что Джек потерял веру в тебя. Возможно, он внес законопроект, зная, что это единственный путь к тому, чтобы ты освободилась. Это могло быть актом доброты…

— Заклеймить меня как совершившую прелюбодеяние!

Он опустил глаза, будучи не в силах выдержать ее жгучее возмущение.

— Понимали ли они, в чем меня обвиняли? Означает ли обвинение в прелюбодеянии то же самое для мужчины, что и для женщины? Не может означать, иначе бы они не сидели так спокойно в своих креслах и не голосовали бы… не дав мне даже шанса появиться перед ними и защитить себя, проголосовали за обвинение меня в самом вульгарном грехе! Каким большинством они решили, что я лгунья, обманщица, мошенница?..

Он положил свои пальцы осторожно на ее губы.

— В том, в чем они обвинили тебя, они обвинили и меня. Мы оба замешаны… как и во всем том, что с нами случится.

Ее гнев утих, она сидела в кресле обмякнув, с поникшей головой, не в силах взглянуть на него, перед ней был лишь натертый воском, полированный мраморный пол. Через мгновение она прошептала:

— Половина этих мужчин знала меня с детства. Отец заседал с ними в палате Бургесс;[3] они приходили как гости в наш дом, видели, как я расту. Они знали, что Донельсоны никогда… не падут низко… И Джон Овертон, что он думает об этом?

— Когда я услышал, что законодательное собрание даровало Робардсу такой развод, я хотел пойти и застрелить его. Я должен был сделать это, но Джон остановил меня. Он сказал: «Посмотрим на дело спокойно, как должны смотреть юристы. Развод на условиях Робардса — последний шаг его падения. Тем не менее он открывает глухо перегороженные двери к вашему будущему. Теперь ты и Рейчэл можете вступить в брак. Мы все хотели бы, чтобы этот брак был заключен в других обстоятельствах. Но они таковы и являются обстоятельствами, навязанными Провидением. Забудь о плохой их стороне и думай лишь о том, что ты и Рейчэл можете начать совместную жизнь».

Она глубоко вздохнула.

— Джон прав, он всегда прав. — Она поколебалась момент. — А как ты узнал обо всем этом?

— Первой узнала твоя семья. Возможно, полдюжины человек принесли новость из Ричмонда.

— Было ли это опубликовано в газетах?

— Нет, думаю, что нет. Известие пришло в Кумберленд обычным путем, передаваясь из уст в уста.

— Тогда все… в Нашвилле… знают?..

Теперь была его очередь разозлиться. Жесткость его голоса заставила ее поднять голову.

— Каждый знает, что Робардс получил развод. Но нет ни единой души в долине Кумберленда, которая считала бы тебя виновной в ином, кроме замужества с потерявшим от ревности рассудок человеком. Все знают также, что я направился сюда ради нашей свадьбы. У нас будет чудесный дом и прекрасная совместная жизнь, Рейчэл, и это последнее, что мы услышим об этом окаянном деле. Ни один из наших друзей и соседей не поверит, что мы виноваты в вероломстве. И если кто-то из наших врагов поднимет голос, чтобы бросить нам обвинение или опорочить твое имя, я знаю, как с ним разделаться.

Она встала, подошла к окну и уставилась в темноту сада, слушая журчание фонтана и кваканье лягушек в тихом вечернем воздухе. Эндрю подошел к канделябру над камином и зажег единственную свечу.

— Наша свадьба даст им больше пищи для сплетен, — прошептала Рейчэл. — Могут счесть, будто Льюис был в конечном счете прав и законодательное собрание Виргинии поступило правильно, предоставив ему развод.

Она прислонила свою горячую щеку к темной дубовой панели оконной рамы. Она не слышала, как он подошел к ней, резко повернул ее и притянул к своим плечам:

— Все это не имеет отношения к нам! Мы не можем допустить, чтобы такой образ мыслей удерживал нас от любви. — Он ослабил свои руки на ее плечах и стоял неподвижно с бледным лицом.

— Ты любишь меня?

Она увидела, что он страдает не меньше ее. В своем сострадании она подняла свое лицо к нему и поцеловала его.

— Да, Эндрю. Я всегда буду любить тебя.

— Тогда это все, что нам нужно. Мы можем жить в мире с самими собой. Наша любовь будет крепостью, которую не сможет разрушить извне никакая враждебность или грубость.

— Да, дорогой, ты прав.

— Мы проведем наш медовый месяц в моей хижине в Байю-Пьер. Она так красива, возвышается над рекой. Том Грин обеспечит все, что нам потребуется, и мы сможем быть там в полном одиночестве, таком, какое больше не выпадет когда-либо в жизни.

— Дай мне несколько дней. Я хочу иметь подвенечное платье, с тем чтобы ты гордился мной и думал, что я красива.

Они молча стояли в комнате, крепко обнявшись.

«С нами всегда будет любовь, — думала она. — Она согреет нашу жизнь и проведет через все трудности. Но, Эндрю, самый дорогой для меня, ты ошибаешься, говоря, что наши неприятности уже позади».