Повержен враг. Последние патроны
Еще хранят наш гнев в железных дисках.
Победу закаленными руками
Мы принесли, как солнце, в дом родимый.
Тропинка вьется возле гор к поселку,
Изгибом каждым, каждым поворотом
Стремительно несет меня домой.
А поезд мой уже гудит далеко:
— Везу! Везу-у! — Летит между хребтами.
Наверно, слышат матери и жены,
Наверно, слышат вдовы и сироты,
Что с битвы возвращаются солдаты.
Уже миную первые бараки
С железным турником между берез,
Пересекаю улицу и площадь
Возле домов в строительных лесах —
Здесь, помнится мне, были огороды —
Гудят трехтонки под тяжелым грузом,
Трещат по тротуарам самокаты
И обручи звенят. Бегут мальчишки,
Свое босое детство обгоняя.
Идут мужчины, женщины с работы.
И девушки веселою толпой,
Несут на куртках радужные пятна
И пыль от кирпича на сапогах…
Быть может, я ошибся?
Иду другою улицей? А может,
И городом другим? Или мне снятся
Родные незнакомые места?
— Товарищ! — за спиною мягкий голос. —
Вы ищете кого-то? Вы не здешний?
Я обернулся: девушка в косынке,
В рабочих сапогах, в комбинезоне,
И золотые волосы спустились
На щеку тонкою волнистой прядью.
А смотрит удивленно и смущенно
В лицо мое, как будто обозналась,
И хочет улыбнуться и не может…
И я, как будто голоса лишился,
Хочу сказать: «Да ты ли? Здравствуй, Галя!»
Но молча лишь протягиваю руки
И, радостный, ее сжимаю пальцы,
Немного огрубевшие в работе
И крепкие упрямой юной силой.
— Какая ты другая стала, Галя! —
Я говорю. Хотел сказать: «красива!»
Хотел спросить: «Чего ты не писала?»
А сколько я ночей и дней солдатских
Об этой встрече неустанно думал,
Твою улыбку, и слова, и голос
Я в сердце нес, как песни о разлуке,
А как был рад тревожным давним письмам;
Я их читал товарищам в окопах,
И знали все во взводе минометном,
Что ты хорошим каменщиком стала…
Как много я хотел сказать при встрече,
А выговорил только: — Как вы жили?!
А Галя удивленно и тревожно
В глаза мне смотрит, все еще не веря,
Что я пришел, что я стою с ней рядом…
Блестит слеза… От радости ль так горько?
А губы шепчут: — Как же ты пришел?
Ведь ты погиб, из боя не вернулся
Еще под Сталинградом. Мне писали…
Вдруг как-то резко повернулась к дому,
Где у подъезда в золотом песке
Играют малыши, кричат, смеются…
Один «трехтонку» нагрузил и тянет,
Везет на «стройку» карапуз трехлетний,
Запнулся вдруг, упал, хотел заплакать,
Ручонки быстро о штанишки вытер,
На нас взглянул и бросился стремглав
С веселым криком: — Мама! Мама!
— Сын мой!..
От сердца что-то вдруг оторвалось,
Погасло что-то…
На бегу схватила
И закружила на ветру, целуя…
— Сынок, знакомься! Это дядя Коля!
— Как звать тебя?
— Сер-реза Саповалов!
— Сережа? Шаповалов? Славкин сын?
А где ж отец твой? Где же Славка, Галя?
— Он институт закончил. Ждем, приедет
К нам на завод. Тогда поеду я!
— Учиться?
— Да!
— И я поеду, мама!..
— Сереженька, поедешь! — все смеемся…
Но как мне горько слышать смех счастливый
Моей любимой. А она с задором
С таким же, как когда-то, вспоминала:
— Ты не забыл, как мы втроем мечтали?
Хотел учить ты в школе ребятишек,
А я дворец для них решила строить,
А Славка мрамор для дворца искать…
Он от Донца с протезами вернулся… —
И улыбнулась. Как глаза сверкнули,
Печальны чуть… А сколько в них заботы
И нежности…
Сережка неустанно
К погонам и ремням ручонки тянет…
Я на руках держу чужого сына,
Он напевает что-то, как бубенчик,
Обнял меня за шею крепко-крепко
Ручонками горячими своими
И вдруг припал к шинели и притих,
Услышал будто сердца стук под нею…
А рядом — мать… И встречные подолгу
На нас глазами ласковыми смотрят…
А Галя чуть руки моей коснулась,
На сына взглянет, будто бы впервые,
То на меня… Вдруг что-то дорогое,
Бесценное — не выразить словами —
Ресницами в глазах своих прикрыла…
И вновь не та: не Галка, не девчонка,
Не та, что нас везде сопровождала —
Меня и Славку — так светло смотрела
На нас обоих. Только что случилось?
А письма первые?! Но… Я убит на фронте…
Сказать ли ей? Ведь все, что пережито,
Всё ею переполнено… Давно ли?
Да не вчера ли детство отшумело,
В боях с врагом отгрохотала юность…
А сердце охватила мертвой хваткой
Любовь к единственной и не моей.
И снова я иду один к баракам,
Что чуть видны из-за густых берез,
Там, где пересекаются дороги.
Как будто вижу: мать у перекрестка
В фуфайке старой, клетчатом платке
Осматривает встречные машины
С щебнем, тесом или кирпичом,
Не едет ли с трехтонкою попутной
С вокзала сын в шинели фронтовой.
Я знаю, как она всплеснет руками,
Навстречу выбежит, меня увидев…
Отец молчком в объятья грузно стиснет,
Вдруг оттолкнет, чтоб видеть, вновь обнимет:
— Ну, молодец, сынок, — и прослезится…
…Я будто вижу давний наш поселок,
Дощатые и длинные бараки,
На них знамена первых пятилеток,
Призывы на полотнищах, плакаты.
Гремят за лесом взрывы аммонала,
Речушка плещет, подмывая скалы,
Где по уступам редкие березки
Едва-едва за камни уцепились.
А по уступам скал идут мальчишки,
Ощупывая каждый мшистый выступ,
Осматривая горные породы.
Здесь мы росли, не думая о горе,
Грозящем нам…
Я помню, возле школы
Мы деревца весенние сажали…
А рядом Галка, рыжая девчонка,
Уж посадила тополек свой хрупкий
И говорит мне, словно укоряя:
— Да разве так копают для рябины?
Мальчишка тоже…
— Ты бы не совалась,
Куда не просят!
Бережно, как птицу,
Беру рябину за землистый корень…
— Давай я помогу тебе! —
И Галка
Подхватывает ветки осторожно,
А между листьев рыжие косички
Как веточки осенние. Сверкают
Искристые веселые глаза.
— Пусть он растет большой-большой! —
и взглядом
Меня кольнула, за кустами скрылась.
И зашумел наш куст, зашелестел…
Снега, бураны щеки обжигали…
И вновь кусты под солнцем зеленели,
Вокруг поселка строились заводы,
А мы росли, о подвигах мечтая.
А детство будто притаилось в сердце,
Порой на волю звонко вырывалось,
Как песня, от которой не отвыкнуть,
Которую вовек не разлюбить…
А Галка, Галка — милая девчонка —
Она была строкой из этой песни,
Весеннею мелодией ее…
Как спорила она, смеялась часто,
И в нашем классе, далеко не лучшем,
Редактором отменнейшим была
И, может быть, одна за всех в ответе,
Газету аккуратно выпускала.
А сколько раз мы отплатить пытались
Со Славкой вместе — другом закадычным —
За едкие на нас карикатуры
Редактору, но часто безуспешно:
Она дралась не хуже нас — обидно,
Что никогда ни в чем не уступала,
Не жаловалась, как другие в классе,
И, может, потому единогласно
Мы полюбили тайно друг от друга
Ее одну, других не замечая.
А как она настойчиво мечтала
Стать зодчим-архитектором
иль просто
Хоть каменщиком рядовым, но строить…
Я прохожу возле домов, где стены
Моей любимой руки возводили…
Сверкает солнце в окнах этажей,
Блестит асфальт, стрелой уходит в горы…
Мне кажется, я помню каждый дом
Из писем Гали. Знаю наизусть
Их строки, как стихи. Под Сталинградом
Я получил последнее письмо.
Она писала: «Хорошо живем.
(Из тыла нам иначе не писали).
С победой жду! Я верю, ты приедешь!
Я так хочу тебя увидеть! Слышишь?!..»
…Свинцовый дождь полосовал окопы,
Земля дрожала, гнулась под ногами,
Вздыхала глухо от разрывов бомб.
Казалось, не заря над полем боя —
Уральских гор осенняя рябина
Огнем-приветом путь нам освещает…
Когда осколок рубанул плечо,
Кровь покатилась, стягивая пальцы,
Я сжал в кулак их, боль превозмогая,
И, может быть, тогда мне показалось:
Не капли крови — ягоды рябины
Я прижимал к прикладу автомата.
Держал их крепко силою последней,
Не веря, что могу быть побежденным…
…Звенят ребячьи голоса и песни,
И галстуки мелькают, как цветы…
Родная школа возле зданий новых
Стоит, деревьями окружена,
Что мы сажали. Рядом с тополями
Рябина алым стягом пламенеет.
Я подхожу к ней, и бегут ребята
Навстречу мне: Сережки, Галки, Славки.
А ветер, ветер пионерским горном
Трубит призывом сборов и походов,
Сухие ветки ударяют в стекла,
Как будто в строй сзывает барабанщик,
И кажется, что я не под рябиной,
А под шумящим знаменем победы,
Солдат, я снова в боевом строю.
Родимый край! Я твой! Теперь —
надолго,
Пожалуй, навсегда! Скажи, что делать.
Приказывай — пойду любой дорогой!
Но есть мечта: смотри, проходят дети,
Мальчишки и девчонки — наша смена,
Я буду их учить в просторных классах
Любить, бороться, побеждать! Ты слышишь?!
У человека Родина одна,
Как жизнь одна под синим небом этим.
Хочу прожить, чтоб видела и знала:
Я только для нее живу на
свете.