День предстоял долгий и тяжелый, и оба это понимали. Бронсон планировал к вечеру доехать до итальянской виллы Хэмптонов — путешествие примерно в тысячу миль. Подобное было возможно только в том случае, если бы они ехали по автострадам. Беглецы встали в семь утра, быстро проглотили завтрак, расплатились наличными за номер и еду и уехали.
Накануне вечером, после того как Бронсон ушел в свою комнату, Анджела села за книги, купленные в Кембридже. Она очень устала, но мысль, посетившая ее, когда она всматривалась в компьютерный экран в третьем интернет-кафе в Кембридже, стала приобретать более определенные очертания.
Теперь, сидя рядом с Крисом в автомобиле, она подробно объясняла ему свою теорию, время от времени заглядывая в блокнот, в котором сделала несколько заметок мелким аккуратным почерком.
— Думаю, Джереми был прав, — начала Анджела. — По крайней мере часть нашего пазла имеет отношение к катарам и к Крестовому походу против альбигойцев, хотя, вероятно, и не совсем в том смысле, в каком он думал. Если мы предположим, что в стихах во второй надписи говорится о катарах, а возможно, они были и созданы катарами, то кое-что в них приобретает совершенно конкретный смысл. Самый очевидный пример — «надежная вершина». Необычное выражение. На первый взгляд совершенно непонятно, какая вершина имеется в виду и почему она надежная. Все становится ясно, если соотнести упомянутую фразу с историей катаров. Здесь речь идет о цитадели Монсегюр — название, которое в переводе с прованского и значит «надежная вершина». Именно она стала последним укреплением катаров и пала под натиском крестоносцев в тысяча двести сорок четвертом году. Если вдуматься в текст первого стиха надписи, то смысл обнаруживается не только в словосочетании «надежная вершина», а оказывается, что в первых двух строках, по всей вероятности, описывается завершение самой осады: «С надежной вершины истина спустилась/Оставленная всеми, кроме добрых». Если ты помнишь, мы обсуждали это вчера вечером. Существовало две категории катаров. Священнослужителей именовали «parfaits», или «perfecti», а простых верующих — «credentes», но ни те ни другие не называли себя катарами. Есть мнение, что название, под которым они вошли в историю, — а большинство полагает, что оно происходит от греческого «katharoi», значащего «чистые», — было придумано теми, кто к самой секте не имел непосредственного отношения. Сами катары называли себя «bons hommes» и «bonnes femmes» — «добрыми мужчинами» или «добрыми женщинами». Поэтому когда Монсегюр наконец пал, можно было с полным правом заявить, что он был оставлен всеми, кроме «добрых», так как «совершенные» его не оставляли, они все там же и погибли.
— А «истина», которая «спустилась»? — спросил Бронсон. — Что это может означать?
Анджела улыбнулась.
— У меня есть некоторые соображения. Но прежде чем я их изложу, должна объяснить кое-что еще.
— Хорошо, профессор. Послушаем.
— Итак, я исходила из того, что стихи из второй надписи имеют отношение к катарам. И я начала с заголовка «GB PS DDDBE». Ты помнишь, что, по мнению Джереми, приведенные буквы являются аббревиатурой какого-то очень употребительного в XIV веке выражения, примерно столь же понятного им тогда, как ныне во всем англоязычном мире понятно сокращение «RIP» («Покойся с миром»). У меня возник вопрос: а не было ли изменено или искажено то выражение так же, как случилось с сокращением «RIP»? Ведь большинство полагает, что оно является аббревиатурой трех английских слов «Rest in peace»[1], что на самом деле неверно. «RIP» — латинская аббревиатура от «requiescat in расе».
— Но ведь смысл у латинской фразы такой же, как и у английской, — возразил Бронсон.
— Да. Однако большинство людей, использующих упомянутое сокращение, не представляют, что цитируют латинское, а вовсе не английское изречение. Поэтому у меня возникло предположение: а не имеем ли мы дело и в данном случае с искаженным древним латинским? Тем не менее я ошиблась. Выражение прованское и из катарского обихода. Я начала с «GB» и зашла в тупик. Тогда я перешла к другой части аббревиатуры и в особенности к «DDDBE». Когда мне удалось ее расшифровать, значение «PS» стало очевидным и оставалось только выяснить, кто скрывался за инициалами «GB», что было не столь уж и сложно, так как основное я уже прояснила.
— Значит, «GB» — инициалы какого-то человека? — спросил Бронсон.
Анджела кивнула.
— Думаю, что «GB» — это Гийом Белибаст.
— Никогда о нем не слышал.
— Неудивительно, ведь ты не изучал средневековую историю Франции. Гийом Белибаст — последний из известных «совершенных». Сожжен на костре в тысяча триста двадцать первом году. Как тебе известно, в те времена сожжение на костре было самым распространенным способом расправы католической церкви с противниками.
— И что означает заголовок?
— Когда катару приходило время умирать, — ответила Анджела, заглянув к себе в блокнот, — читались молитвы, которые всегда начинались с особой фразы на прованском наречии: «Payre sant, Dieu dreiturier dels bons esperits». Первые буквы этой фразы и составляют сокращение «PS DDDBE». Ее можно примерно перевести как «Святой Отче, Господь истинный чистых душ», что-то похожее на начало молитвы Господней: «Отче наш, который на небесах…» В те времена названная фраза была очень употребительна, о чем свидетельствует то, что ее и по сей день можно обнаружить во многих местах в провинции Лангедок в Южной Франции. Как сказано в справочниках, особенно примечательный ее образец высечен на камне в Минерве в Эро, где укрывалась группа катаров после резни в Безье — там крестоносцы убили более двадцати тысяч человек. Но то была только временная передышка. В тысяча двести десятом году там же сто восемьдесят «совершенных» были сожжены крестоносцами.
— Насколько я помню, испанцы подобные казни называли «аутодафе»?
— Нет. Казни еретиков никогда не происходили во время аутодафе. Упомянутое тобой выражение означает не что иное, как просто «акт веры», и совершался он инквизицией. Он был настоящим общественным зрелищем, длившимся много часов, иногда дней при участии тысяч зрителей. Начиналось аутодафе с мессы, за которой следовали молитвы, затем появлялась процессия признанных виновными в ереси, зачитывались обвинение и приговор. Он приводился в исполнение только по окончании аутодафе.
— А правда, что многие сами признавались в собственной ереси?
Анджела рассмеялась.
— Нет, по крайней мере, не очень часто. По свидетельству современников, большинство еретиков становились жертвами доносов соседей. Появление инквизиции предоставило некоторым великолепную возможность разделаться с конкурентом или просто с тем, кто тебе по какой — то причине неприятен. У попавшихся в лапы инквизиции практически не было никакой надежды на освобождение. Если они признавались в том, в чем их обвиняли, их отправляли на костер. Если упорствовали и отрицали обвинения, их пытали до тех пор, пока не добивались признания. Что касается инквизиторов, они даже не рассматривали вероятность того, что обвиняемый может оказаться невиновным. Для них самого предъявления обвинения было достаточно для признания человека преступником против веры. Для соблюдения формальностей нужно было только добиться от обвиняемого письменного признания вины, что практически всегда подразумевало применение длительных и подчас весьма изощренных пыток, для чего существовали специально оборудованные камеры. Инквизиторам во время допросов и казней было запрещено проливать кровь, поэтому они широко использовали различные разновидности дыбы, с помощью которых часто ломали суставы и кости несчастных. Порой они поджаривали конечности обвиняемых на медленном огне, преимущественно ноги, так как по окончании допросов еретик должен был собственноручно подписать признание.
— Очень милые господа, — сухо заметил Крис.
— Их цель заключалась в том, чтобы вызвать наибольшую боль в течение возможно более длительного промежутка времени, поэтому они специализировались в таких методах, которые требовали наименьших усилий со стороны ведущих допрос. На то, чтобы разжечь огонь или вздернуть жертву на дыбу, уходило всего несколько минут, зато еретик будет потом прибывать в страшных мучениях на протяжении многих часов или даже дней. Одним из самых излюбленных методов пытки был испанский сапог. Ногу жертвы вставляли в железный сапог, а затем с разных сторон в него вбивали деревянные клинья, в результате ломая лодыжку и голень. Ужасно, но это было только начало. В качестве дополнительного испытания в сапог вливали воду и оставляли на ночь. Деревянные клинья разбухали от влаги, постепенно увеличивая давление на нижнюю часть ноги. Через несколько часов подобной пытки, пока инквизиторы спокойно спали или предавались молитве, кости голени и лодыжки ломались, мышцы разрывались в клочья, после чего человек навеки лишался возможности ходить. Если выносился смертный приговор, то единственным допускавшимся Ватиканом видом смертной казни было сожжение на костре, опять по той же самой причине — оно не было связано с пролитием крови. Здесь существовала масса различных вариантов. Если приговоренный в последний момент каялся, то перед тем, как взойти на костер, он удостаивался милости удушения. Тех еретиков, которые не соглашались каяться, ждала мучительная смерть на медленном огне. Иногда палачи добавляли в хворост влажные или зеленые ветки, от которых поднимался густой удушающий дым, и приговоренные задыхались раньше, чем огонь достигал их. Тоже что-то вроде небольшой милости. Таким образом, сожжение на костре имело массу разных вариантов, в которых самыми большими специалистами считались испанцы и португальцы. Ну а в материале для своих упражнений — несчастных жертвах инквизиции — они никогда не испытывали недостатка.
— А французы?
— У французов все было гораздо проще: они просто привязывали жертв к деревянным столбам, разводили огонь и ждали, пока вопли утихнут.
Анджела задумалась. «Рено» продолжал мчаться по автостраде на юго-восток, по направлению к итальянской границе.
— Ну хорошо, — начал Бронсон, — но я все равно не понимаю, как вся та информация, которую ты накопала, может нам помочь. Вилла Хэмптонов не во Франции, а в Италии, и даже если ты права и вторая надпись имеет отношение к катарам, первая сделана на латыни и на пятнадцать столетий раньше. Какая между ними может существовать связь?
— У меня есть одно соображение. Оно немножко безумное, зато дает ответ по крайней мере на один из твоих вопросов.
— Что ж, выкладывай.
— Прежде всего нам придется вернуться в тысяча двести сорок четвертый год, в тот период, когда осада Монсегюра подходила к концу и гарнизон крепости решил сдаться. Осада была долгая и весьма изнурительная, однако все прекрасно сознавали, что результат у нее может быть только один. Первого марта тысяча двести сорок четвертого года, понимая, что у них не осталось никаких шансов, при опустевших запасах продовольствия и воды защитники крепости наконец решили капитулировать. Со стороны крестоносцев в осаде в течение нескольких месяцев было задействовано большое число сил, и она стоила осаждавшим значительных потерь. Папа инициировал Крестовый поход против альбигойцев с единственным намерением — полностью искоренить ересь катаров, а было известно, что в крепости укрылись две сотни «совершенных». Почти во всех случаях защитников городов и замков, захваченных крестоносцами, уничтожали без всякой пощады. И как ты думаешь, какие условия предъявили осаждавшие защитникам крепости?
— Вероятно, выбор между отсечением головы, повешением и сожжением на костре?
— Вот именно! — воскликнула Анджела. — Так решил бы любой незаинтересованный наблюдатель. Но условия были совсем не таковы.
— Хуже?
Анджела отрицательно покачала головой и вновь заглянула в блокнот.
— Послушай. Во-первых, всем рыцарям, то есть наемникам, составлявшим основную часть гарнизона Монсегюра, разрешалось покинуть крепость со всем имуществом и вооружением. Они получали полное прощение за участие в обороне крепости.
— Ну, в общем, большой неожиданности в этом нет, — медленно произнес Бронсон. — Они ведь не считались еретиками. Сами они не были катарами, а просто обычными людьми на службе у врагов церкви.
— Согласна, — откликнулась Анджела. — Слышал когда-нибудь о месте под названием Брам?
— Нет.
— Еще одно укрепление катаров, которое пало в тысяча двести десятом году после трехдневной осады. В общем, рядовое событие. Но вскоре после того, как крестоносцы под предводительством Симона де Монфора попытались…
— Симона какого? — переспросил Бронсон.
— Симона де Монфора. В тот момент он руководил крестоносцами и пытался захватить четыре замка в Латуре, к северу от Каркассона, однако столкнулся с решительным сопротивлением осажденных. Чтобы убедить защитников сдаться, люди Симона у сотни пленных, взятых у Брама, отрезали губы, носы и уши. Затем всех ослепили, за исключением одного человека, которому оставили единственный глаз, и заставили его провести эту жуткую процессию перед замками.
— Боже! — пробормотал Бронсон. — И тактика сработала?
— Конечно нет. Осажденные стали сражаться с удвоенным мужеством, понимая, какая участь им грозит. Замки в конце концов, конечно, пали, но только после сопротивления, длившегося целый год. Или возьми, например, резню в Безье, где были перебиты двадцать тысяч мужчин, женщин и детей. Перед наступлением на город крестоносцы спросили епископа Арно Армори, папского легата и личного представителя Папы, как им отличать еретиков, так как считалось, что в городе находится не более пятисот катаров. Его ответ на латыни звучал так: «Coedite eos. Novit enim Dominusqui sunt eius». — «Убивайте всех. Бог отличит своих». Именно так они и поступили.
— Я ничего этого не знал, — признался Бронсон. — В то, что ты говоришь, просто трудно поверить. Давай все-таки вернемся к Монсегюру. Крестоносцы проявили снисходительность к солдатам, но, полагаю, не к катарам.
— Заблуждаешься, — ответила Анджела, — «Совершенным» было сказано, что, если они отрекутся от своих взглядов и покаются в грехах инквизиции, их отпустят, правда не разрешив взять с собой никакого имущества.
— Другими словами, — прервал ее Бронсон, — катаров и солдат-наемников отпустили. Почему?
— Ты не дослушал самого главного. Первой странностью была мягкость условий капитуляции. Оборонявшиеся запросили двухнедельное перемирие, чтобы обдумать упомянутые условия. Условия, которые в том случае, если бы они были приняты, позволили бы всему гарнизону крепости невредимым покинуть Монсегюр. И вот вторая странность — вряд ли бы им понадобилось на обдумывание таких условий более двух минут. Две недели были явно излишни. Как бы то ни было, крестоносцы согласились на их просьбу.
Анджела немного помолчала.
— Тут-то начинаются настоящие странности. Когда пятнадцатого марта срок перемирия закончился, не только все «совершенные» решительно отказались принять условия капитуляции, но по крайней мере двадцать защитников крепости, не принадлежавшие ранее к катарам, решили принять обет катаров, таким образом обрекая себя на неизбежную и мучительную смерть.
— В то время как они могли совершенно невредимыми покинуть крепость, они предпочли смерть?
— Именно! На рассвете шестнадцатого марта тысяча двести сорок четвертого года двести с лишним «совершенных» вывели из крепости и провели к подножию горы. Там их затолкали в наскоро сколоченный загон, заваленный хворостом, и сожгли. Никто из них не отрекся от ереси, несмотря на то что они имели возможность это сделать.
Несколько мгновений Бронсон молчал.
— Ерунда какая-то! Зачем им понадобились две недели на размышление, если они в конце концов все равно отвергли условия капитуляции? И самое главное, почему катары — да и кроме них еще двадцать не-катаров — предпочли мучительную смерть в огне простому уходу?
— Здесь-то и заключено самое интересное. Важно подчеркнуть, что даже у прикованного к столбу и готового к сожжению еретика оставался последний шанс покаяния.
— И их могли отпустить?
— На этом этапе нет. Им была бы дарована милость удушения, они не испытали бы всех ужасов сожжения живьем. Что же наделило катаров подобной убежденностью в правоте их веры, что они готовы были ради нее претерпеть самую мучительную смерть?
Бронсон задумчиво потер подбородок.
— Да, причина у них должна была быть крайне весомая.
— В Интернете и в нескольких справочниках я обнаружила ссылки на одну постоянно всплывающую в истории версию о действительно существовавшей причине затягивания катарами переговоров с крестоносцами о принятии условий капитуляции и причине их готовности пойти на мученическую смерть на костре. Таким способом они якобы пытались спасти свое сокровище.
Бронсон бросил взгляд на Анджелу, чтобы удостовериться, не шутит ли она, но она была абсолютна серьезна.
— Сокровище? И каким образом смерть на костре двухсот катаров могла его спасти?
— Думаю — конечно, это всего лишь предположение, — что катары были готовы пожертвовать собой, чтобы отвлечь от него внимание преследователей. Несчастные полагали, что, как только они погибнут в пламени костра, крестоносцы успокоятся и не будут устанавливать на Монсегюре охрану, что позволит немногим оставшимся в живых ускользнуть с самой большой ценностью, которой владели катары. И я не думаю, что в данном случае имелось в виду то, что обычно понимается под словом «сокровище». Ни золото, ни драгоценности, ни что-то другое в том же роде. Мне представляется, что их сокровище было какой-то религиозной реликвией, предметом, в аутентичности которого не возникало никаких сомнений и который с предельной убедительностью доказывал правоту верований катаров. Его было достаточно, чтобы не только заставить преданных членов секты принять мученическую смерть от рук крестоносцев, но и убедить двадцать не-катаров присоединиться к ним.
— Значит, сокровище на самом деле не было сокровищем в прямом смысле слова? — перебил ее Бронсон. — Например, старый кусок пергамента или что-то подобное, но обладающее бесконечной ценностью как доказательство истины чего-то.
— Именно!
— И что это?
— Наверняка не узнать, но кое-какие предположения на основе имеющейся у нас информации мы все-таки сделать можем. Если в тех источниках, с которыми мне удалось ознакомиться, содержится правдивая информация, то в последнюю ночь в Монсегюре, когда у подножия горы догорало пламя огромного костра, четырем «совершенным» удалось ускользнуть. Гарнизон крепости укрыл их в тайнике, после чего они ушли из Монсегюра чрезвычайно опасным путем. С помощью канатов они спустились по совершенно неприступному отвесному западному склону горы. Беглецы пошли на такой риск ради сокровища, которое уносили с собой. Они успешно достигли подножия горы и исчезли в темноте ночи и во тьме столетий. Так и осталось неизвестным, какое сокровище они несли, куда направились и что с ними случилось. Если история правдива, из нее можно сделать по крайней мере два вывода. Во-первых, чем бы ни было пресловутое «сокровище», оно не могло иметь большие размеры и вес, ведь в таком случае четверо сбежавших катаров не смогли бы спуститься с ним по отвесному склону горы. Во-вторых, «сокровище» должно было быть неким материальным предметом, а не просто «сокровенным знанием», так как в ином случае четверо «совершенных» могли бы, переодевшись солдатами или слугами, покинуть крепость вместе с защищавшими ее наемниками на следующий день. Конечно, все это не более чем предположения, не подкрепленные ни единым серьезным доказательством, но они дают весьма убедительное объяснение тому, что произошло в конце осады Монсегюра. То, что последовало дальше, хорошо описано в исторических источниках. Как только крепость опустела, крестоносцы, руководствуясь вполне конкретными инструкциями Папы, начали отчаянный поиск какого-то предмета, все сметая на пути. Они буквально разнесли крепость по камням и, по-видимому, так ничего и не нашли. Мало кому известно, что цитадель, которая ныне стоит на месте Монсегюра, была возведена только в начале семнадцатого столетия. От исконного замка катаров не сохранилось ничего. Следующие полстолетия Рим был занят искоренением последних остатков ереси. Уничтожая всех попадавшихся им в руки «совершенных», крестоносцы продолжали поиски «сокровища» Монсегюра, но безрезультатно. Со временем история о «катарском сокровище» превратилась в одну из красивых средневековых легенд. Такой она дошла и до нас. В виде смеси из исторических фактов, слухов и фантастических домыслов.
— Какое отношение все это, черт побери, может иметь к дому, построенному в итальянской провинции шестьсот лет назад? — воскликнул Бронсон, в отчаянии взмахнув руками.
— Все объясняет вторая надпись, — ответила Анджела. — Первая строфа стихотворения может быть истолкована как зашифрованное описание завершения осады Монсегюра.
Она открыла блокнот и прочла стихотворение:
С надежной вершины истина спустилась
Оставленная всеми кроме добрых
Огнь очищающий сжигает только плоть
А духи чистые витают над костром
Ведь истина как камень вовеки не прейдет
— Вторая строка, возможно, описывает капитуляцию гарнизона Монсегюра, а третья и четвертая строки — массовое сожжение катаров. Мне кажется, что выражения «истина спустилась» и «истина как камень вовеки не прейдет» относятся к побегу четверых «совершенных», унесших с собой некий документ или реликвию, на которой зиждилась вера катаров. Чем бы ни был этот предмет, но содержавшаяся в нем истина была настолько убедительна, что катары готовы были скорее умереть на костре, чем отречься от своих верований.
— А вторая строфа? — спросил Бронсон.
— Она не менее интересна, и некоторые строки в ней тоже явно относятся к катарам.
И Анджела снова прочла стихи вслух:
Здесь дуб и вяз укажут место
Что наверху то и внизу
И слово станет совершенным
В потире все ничто
И страшно это видеть
— Выражение, которое содержится во второй строке, очень часто использовалось катарами, а «слово», о котором говорится в третьей строке, по-видимому, намекает на верования «совершенных». Первая строка не имеет отношения к катарам, но я не исключаю, что здесь заключено указание на какой-то тайник.
— А две последние строки? О потире?
— Тут я могу лишь гадать, хотя, наверное, по большому счету я только этим и занимаюсь. Возможно, они имели в виду то, что таинственный объект спрятан в каком-то сосуде, может быть в потире, и что он может представлять какую-то опасность.
Бронсон уменьшил скорость. Они приближались к Вьерзону, где автострада разделялась. Здесь он повернул на юго-восток к Клермон-Феррану.
— Значит, ты полагаешь, — подвел итог Бронсон, — что катары владели некой реликвией, которая доказывала истинность их верований и которую представители других религий могли рассматривать как угрозу для себя? И Папа начал Крестовый поход с тем, чтобы заполучить названную реликвию или уничтожить ее?
— Именно так. Ведь Крестовый поход против альбигойцев инициировал Папа Иннокентий Третий в тысяча двести девятом году. Сколько мрачной иронии в его имени![2]
— Итак, ты считаешь, Папе было известно об этой реликвии и он полагал, что она находится в Монсегюре? Поэтому столь различной была судьба катаров и гарнизона крепости? И по той же самой причине крестоносцы, завершив расправу с катарами, уничтожили замок?
— Да. И если мое толкование стихов верно, я думаю, мы отыщем сокровище катаров где-нибудь на итальянской вилле Марка!
Сидя в гостиничном номере, Мандино с Роганом несколько часов потратили на расшифровку и анализ последовательностей слов, которые удалось считать системам интернет-перехвата в кембриджских интернет-кафе.
Казалось, итальянцы исчерпали все другие возможности. Они ждали у дома Анджелы Льюис, но свет в ее квартире так и не зажегся. Телефон и домофон молчали. Дом Бронсона явно пустовал, и Мандино понял, что пташки улетели. Интернет-перехват — единственное, что у них оставалось.
Самой главной проблемой для них стал объем информации, которую нужно было проработать. Карлотти, помощник Мандино, остававшийся в Италии, прислал им три файла. Два содержали информацию по интернет-поискам в тех кафе, которые, по его мнению, посетил Бронсон, а третий и самый большой файл включал поисковые последовательности из полудюжины других кафе в пятимильном радиусе, которые запросил Мандино.
Он вместе с Роганом вычленял те слова, которые, по его мнению, Бронсон мог вводить в поисковую систему: «LDA», «консул», «сенатор» и тому подобное. Всякий раз, натыкаясь на одно из таких слов, они копировали следующие пятьдесят поисковых последовательностей и сохраняли их в отдельных файлах.
Это отняло массу времени, и, проведя таким образом несколько часов, они поняли, что никуда не продвинулись.
— Так мы далеко не уйдем! — воскликнул Мандино в раздражении. — Мы уже знаем, что Бронсон, вероятно, понял, что означают дополнительные буквы в латинской надписи. Пока мы не нашли ничего, что могло бы относиться ко второй надписи.
Роган поднял голову от ноутбука.
— Да, наверное, — подтвердил он.
— Я думаю, нам стоит попытаться предугадать логику Бронсона, — задумчиво произнес Мандино. — Мне тут пришло в голову…
В его арсенале имелось одно мощное оружие. В книге, которая хранилась у него в сейфе в Риме, были приведены несколько первых строк из латинского текста исчезнувшей реликвии. Кроме того, в ней имелось подробное описание многовековой истории попыток Ватикана установить местонахождение документа.
— Тот дом в Италии, — спросил он, поворачиваясь к Рогану. — Ты установил точную дату его постройки?
Помощник отрицательно покачал головой.
— Нет. Я искал в документах по регистрации недвижимости в Скандрилье, поднял несколько свидетельств о купле-продаже собственности, но все они совсем недавнего времени. Самое раннее упоминание о доме, которое я смог обнаружить, — изображение строения на карте в этом месте, датированное тысяча триста девяносто шестым годом. Значит, оно стоит там по меньшей мере шесть столетий. Правда, имеется и еще более ранняя карта местности, относящаяся к первой половине четырнадцатого века, и на ней нет никакого здания. А что, капо?
— Да так, просто пришло в голову, — ответил Мандино. — В книге, которую мне дали в Ватикане, есть раздел, где перечислены все те, кто мог владеть реликвией на протяжении многих столетий. К возможным ее обладателям относятся богомилы, катары и даже сам Мани, основатель манихейства. И вот что я думаю: Мани и богомилы — слишком ранние претенденты на обладание реликвией, катары же совсем другое дело, так как тот дом был, по всей вероятности, построен вскоре после завершения Крестового похода против альбигойцев в четырнадцатом столетии. Есть и кое-что еще. Упомянутый Крестовый поход был одним из самых кровавых в истории: тысячи людей были казнены во имя Господа. В качестве оправдания всех тогдашних избиений и грабежей Ватикан приводил решимость Папы избавить христианский мир от ереси катаров. Но в книге говорится, что истинной причиной всех тех зверств было тайное подозрение Папы, что катарам удалось завладеть «Эксомологезисом».
— Чем-чем?
— Утраченной реликвией. Папа Виталий назвал ее «Exomologesis de assectator mendax», что означает «Исповедание греха лживым учеником», но со временем в Ватикане ее стали называть просто «Эксомологезис».
— А почему они считали, что катары нашли ее?
— Потому что катары с непоколебимой убежденностью противостояли Риму и католической церкви. В Ватикане возникло мнение, что они располагают неким неоспоримым документом, который и служит основанием их сопротивления. «Эксомологезис» очень хорошо подходил на эту роль. Крестовый поход против альбигойцев был успешен лишь наполовину. Церкви удалось разделаться с катарами как с религиозным движением, однако реликвию они так и не нашли. Из того, что я когда-то читал, помню, что крестоносцам почти удалось заполучить его в Монсегюре, но в последний момент он каким — то образом ускользнул от них. И вот теперь, сопоставляя даты, я прихожу к выводу, что вторую надпись в том итальянском доме мог поместить какой-нибудь сбежавший катар. Он мог быть даже строителем этого дома. Ведь, по словам Хэмптона, стихи были написаны по-провански. Почему бы тебе не посмотреть слова типа «Монсегюр», «катар», «прованский», а я тем временем поищу выражения, характерные для катаров.
Мандино вошел в Интернет и ввел несколько фраз на прованском и их английский перевод. И почти сразу попал в точку.
— Ну вот, — выдохнул он. — Бронсон — или кто-то еще в том же кафе — искал слово «совершенные», а еще выражение «Что наверху, то и внизу». Что ж, попробуем «Монсегюр».
«Монсегюр» результата не дал, а вот «надежная вершина» попала в цель. Дальнейшая проверка показала, что все три запроса исходили с одного компьютера во втором интернет-кафе в Кембридже, которое, по их сведениям, также посетил Бронсон.
— В яблочко! — воскликнул Мандино. Роган глянул на экран ноутбука шефа. — Затем Бронсон искал целую строку: «С надежной вершины истина спустилась». Уверен, здесь имеется в виду завершение осады Монсегюра, а еще намек на то, что у катаров действительно был «Эксомологезис», их «истина», и что им удалось вынести его из крепости.
— Все запросы на английском, — заметил Роган.
— Вижу, — отозвался Мандино, — а это значит, что Бронсон получил от Голдмена перевод надписи практически сразу по прибытии в Англию. Если бы Голдмена не сбило такси, нам все равно пришлось бы его устранить.
Они продолжали поиск еще с полчаса, но больше ничего интересного не нашли.
— Что будем делать, капо?
— У нас есть два варианта. Либо мы в самое ближайшее время находим Бронсона — что представляется мне крайне маловероятным, — либо отправляемся в Италию и ждем, пока он там не появится и не начнет копать в саду или в каком-то другом месте, где, по его мнению, спрятан «Эксомологезис».
— Я закажу билеты, — откликнулся Роган и вновь повернулся к ноутбуку.
— Ты шутишь! — вырвалось у Бронсона.
— Нисколько, — отозвалась Анджела. — Взгляни на даты. Ты как-то говорил, что вилла Хэмптонов построена в середине четырнадцатого века. Значит, примерно через сто лет после падения Монсегюра и через двадцать пять лет после казни последнего известного катарского деятеля. По прибытии в Италию их главной задачей было возможно более надежно скрыть свое сокровище, ту самую истину, которую им с таким трудом удалось спасти из Монсегюра в конце осады. Им нужно было постоянное укрытие, которое могло бы просуществовать достаточно длительный срок, а не просто ямка в земле. Я думаю, они решили спрятать реликвию внутри какого-нибудь строения или поблизости от него. Самым очевидным способом осуществить это было построить дом и спрятать сокровище где-нибудь в фундаменте, чтобы в ходе обычного ремонта его случайно не обнаружили. С другой стороны, они, конечно же, не стали прятать сокровище так, чтобы его в принципе невозможно было бы отыскать, ведь реликвия была их главной ценностью, и катары, несомненно, рассчитывали, что настанет день, когда их религия возродится. Тот, кто прятал сокровище, должен был обязательно оставить какой-нибудь указатель, какую-нибудь метку, которая со временем позволит будущему неофиту альбигойского учения, способному расшифровать тайнопись, отыскать реликвию. Если моя догадка верна, именно в этом и заключалась основная цель надписи на прованском.
Бронсон перевел взгляд со змеившейся перед ним автотрассы на бывшую жену. Щеки ее пылали от волнения, вызванного неожиданным открытием. Крис всегда испытывал большое уважение к ее аналитическим способностям и профессиональным умениям, но сейчас был просто потрясен тем, как Анджеле удалось решить, казалось бы, неразрешимую проблему и прийти к абсолютно логичному выводу, каким бы невероятным он ни представлялся поначалу.
— Что ж, Анджела, — произнес он, — должен признать, все, что ты говоришь, весьма и весьма убедительно. Но почему ты так уверена, что именно вилла Хэмптонов в Италии стала местом сокрытия?
— Сокровища, настоящие сокровища, часто находят в самых неожиданных местах. Вспомни Майлденхолл-Хорд. В тысяча девятьсот сорок втором году обыкновенный пахарь посреди поля в Восточной Англии обнаружил самый крупный клад римского серебра за всю историю. Совершенно невероятно! Как иначе объяснить наличие на вилле камней с надписью? Даты подходят идеально. Второй камень по происхождению явно катарский, и он находился в стене дома с момента постройки. То, что надпись сделана на прованском языке, указывает на ее лангедокское происхождение, а содержание стихов становится понятным, если только вам известна суть учения катаров. Существует также большая вероятность того, что сокровище катаров было вывезено из Монсегюра и спасено. А если это действительно так, значит, оно где-то должно быть спрятано. И почему бы не на вилле Хэмптонов?