Первый ученик

Ночные встречи

Было часов десять вечера, когда Лебедев Петр, бывший репетитор Амосова, пришел домой. Скинув шинель, он молча прошел в свою комнату и зажег лампу.

— Мама, — спросил он, — никто не приходил?

— Ах, я и забыла, — сказала мать. — Спрашивал тебя какой-то мальчик.

— Мальчик?

— Да, подросток. Сказал, что еще зайдет.

Лебедев ждал Минаева Павла. В этом году они с ним кончают гимназию и часто занимаются вместе, засиживаясь до утра. Он сел у окна и задумался.

Мать несколько раз входила в комнату и заставала его все в той же позе.

— Я вижу, — сказала она, — ты озабочен чем-то. Лебедев встал.

— Не знаю, — вздохнул он. — не знаю, как быть дальше. Мне опять в репетиторстве отказали. Как мы будем с тобой сводить концы с концами? А кончу гимназию — надо ехать в Москву в университет. На какие деньги?

— За что же тебе отказали? — с тревогой спросила мать.

— Да все за то же, — махнул рукой Лебедев. — Не умею я притворяться и душой кривить. Опять донесли директору, что я «безнравственный молодой человек». Черт меня дернул сказать своему ученику, что никакого столпотворения вавилонского не было, что люди говорят на разных языках вовсе не потому, что их языки бог перепутал, ну и… Да ты сама знаешь, как смотрит на меня директор. Он вызвал сегодня меня в кабинет и сказал, что запрещает мне репетиторствовать. Станете, говорит, студентом, тогда пусть за вас отвечает университет, а пока вы у меня в гимназии, я требую благопристойности. Меня так и подмывало сказать ему какую-нибудь колкость, но я только махнул рукой.

— Какой же он дурак, — сказала мать. — Ну, прямо тупица. — Эх, мама, мама, вовсе он не дурак. Он знает, что делает.

На нас, на гимназистах, он свою карьеру строит. Благодаря полицейским замашкам он у начальства на хорошем счету. Да… Все это так… Но плохо то, мамочка, что опять нам с тобой весьма туго придется.

— Ничего, Петя, ты уж кончай гимназию, — сказала мать, — а я как-нибудь… Как-нибудь и на мои тридцать пять проживем, протянем.

И чтобы ободрить сына, она улыбнулась, сказала ласково:

— Знаешь, сегодня, я для тебя даже кофе сварила. Сейчас подогрею. Напьешься, тогда и садись за уроки.

И, стараясь казаться бодрой, она заторопилась на кухню. Лебедев с нежностью посмотрел ей вслед, догнал и поцеловал в седую голову.

— Эх, — сказал он себе, возвратясь в комнату — кончить бы скорей гимназию, получить аттестат зрелости, и распрощаться с этим проклятым Аполлоном Августовичем. А там…

И он вспомнил свои ночные беседы с Минаевым, мечты о том, как поступят они на медицинский факультет, будут учиться, участвовать в подпольных кружках, ходить переодетыми на заводы и, если нужно, то даже…

— Даже на баррикады! — сказал он вслух.

— Что? — спросила из кухни мать.

— Я говорю, мама…

Но в это время кто-то осторожно дернул звонок.

— Должно быть, тот самый, что, приходил к тебе, — сказала мать.

Лебедев открыл дверь и впустил подростка.

— Здравствуйте, — сказал тот. — Я к вам.

В полутемной прихожей Лебедев не узнал вошедшего, и только тогда, когда тот снял картуз, под которым вспыхнула рыжая шевелюра, он невольно воскликнул:

— Мухомор!

И, вдруг спохватившись, поправился:

— Простите. Токарев…

— Да я не обижаюсь. Мне даже нравится, когда меня зовут Мухомором, — сказал Володька. — Только, теперь уже некому так называть меня… Я к вам… По важному делу.

Лебедев удивился. Мухомор никогда не бывал у них в доме, да и возрастом он был много моложе Лебедева. В прошлом году он, Лебедев, был в седьмом, а Мухомор в четвертом.

— Садитесь, я слушаю, — подставил Лебедев Володьке стул.

— Я на минутку. Тут никого посторонних нет?

— Я и мама. Говорите смело. Что за таинственность?

— Вот, — вытащил Володька из кармана записку. — От Лихова.

— От Лихова? — насторожился Лебедев и быстро разорвал конверт. Прочитал и взволнованно заходил по комнате. Вдруг, подойдя к дверям, крикнул: — Мама, я ухожу.

Вошла мать.

Волнуясь, Лебедев стал поспешно надевать шинель и сказал:

— Часа через два вернусь…

На улице он спросил Володьку:

— Пойдем вместе?

— Нет, — сказал тот, — я домой. Я больше не нужен.

Лебедев подал ему руку.

— Ты извини, — сказал он, — я тебя даже и не спросил, как ты живешь, что делаешь!

— На литейном. Учеником, — коротко ответил Володька.

— Доволен?

— Как сказать… Доволен, конечно, но вот жалко все-таки, что не удалось учиться дальше. Да и с завода, того и гляди, уволят.

— Почему?

— Разве вы не знаете, что мой отец…

— Ах, да-да, — вспомнил Лебедев. — Слышал…

Попрощались и разошлись.

В конце Соборного переулка Лебедев остановился и внимательно посмотрел по сторонам. Ничего подозрительного он не заметил и быстро завернул за угол. Дойдя до первых ворот, он снова остановился и сделал вид, что отыскивает номер дома.

Из ворот вышел Лихов и, не глядя на Лебедева, шепнул:

— Пойдем.

Лебедев дал ему отойти, потом незаметно догнал.

— Я так и знал, — сказал Лихов.

— Что знал?

— Что ты придешь.

— Почему?

— Потому что… Короче, я не ошибся. Хочу напомнить тебе один разговор.

— Какой?

— Наш с тобой.

— О чем?

— Помнишь, собирались мы несколько раз в квартире Адриана Адриановича, но ты был недоволен. Ты все мечтал о настоящем подпольном кружке.

— Да… Помню… Мечтал…

— Ну так вот… Я хотел узнать: есть уже у вас такой кружок или нет?

— Видишь ли, — сказал Лебедев, — кружка настоящего, строго говоря, еще нет, а собираться мы иногда собираемся. Тайком, конечно. Я, Минаев и другие. Бывают и гимназистки у нас. Недавно собрались все у меня. Минаев притащил под шинелью Добролюбова. Ну, как водится, сначала у нас всякие споры пошли…

— О чем?

— Аня Шурупова… Помнишь такую худенькую гимназисточку?

— Это у которой брата-студента в Сибирь сослали?

— Вот-вот. Ну, она и завела спор. Я с ней, конечно, согласен. Видишь ли, Герасимов Мишка и некоторые другие гимназисты все еще кричат о том, что надо в народ идти, в деревню, мужика пробуждать. Ну, знаешь, народники. А Аня — та упирает на другое. «Раз у нас, — говорит она, — есть заводы, то…» Ну, как бы тебе сказать? Аня упирает на рабочих. Пролетариат… Тут, знаешь, Парижскую коммуну вспомнили, Виктора Гюго… Ты читал?

— Читал.

— Шумели мы, конечно, много, Федька Долгополов, по обыкновению, острил. Да. Потом сели читать Добролюбова. И понимаешь, что получилось? Читаем это мы и только дошли до самого интересного места, как вдруг звонок. Я это иду себе спокойно в прихожую, в полной уверенности, что-то мама. Она минут за двадцать до того ушла в булочную. Отворяю дверь и… Можешь представить себе? Швабра и Попочка! Я так и обмер. Стою, понимаешь, и не знаю, что делать. Уйти, предупредить товарищей — неудобно мне этих незваных гостей одних в прихожей оставить. Не предупредить — сам понимаешь. Я и ору во всю глотку, чтобы в комнате слышно было: «Здравствуйте, Афиноген Егорович! Здравствуйте (чуть-чуть не сказал — Попочка). Швабра посмотрел на меня с изумлением и процедил: «Ну и басок у вас». А я опять: «Очень рад, Афиноген Егорович, что вы пришли». И на его имени ударение делаю. Ну, прутся они в комнату, я за ними. Иду ни жив ни мертв. Входим. А эти дураки, понимаешь, сидят себе и продолжают чтение. «Ну, — думаю, — аминь. Прощай гимназия, прощай аттестат зрелости и здравствуй жандармское управление! На квартире у гимназиста Петра Лебедева нелегальное сборище…»

При нашем появлении все, конечно, вскакивают, раскланиваются, но, представь себе, никто особенно не встревожен. Меня даже зло взяло. Думаю: «Идиоты! Неужели не понимаете, чем это пахнет?»

Афиноген кивнул всем головой и уселся, а Попочка глазами зырк-зырк! Зырк-зырк! Вот еще типик…

«Это по какому же случаю у вас сегодня такое общество-с? — спрашивает Швабра и тут же прямо выкладывает: Тайное собраньице-с? Читаете запрещенные книжечки-с? Ась?»

«Читаем», — признается Федька Долгополов и спокойно сует ему в руки книгу. Ты знаешь, я прямо позеленел. А Попочка так и сияет, так и сияет. Подскочил он к Швабре и тоже за книжкой руку протягивает. У Швабры глазки стали масляные.

«Мерси», — говорит он и, кашлянув, раскрывает книжку. Мне так тяжело и неприятно стало. Думаю: «До чего глупо, по-мальчишески провалились мы. Досадно!» Стал он быстро-быстро перелистывать книжку, потом говорит: «Странно… Ваша мамаша дома?» Я отвечаю: «Сейчас придет».

«Сегодня у его мамы день рождения», — вдруг выпаливает Долгополов и этак выразительно на меня смотрит. Я ничего не могу понять. Вдруг опять звонок. «Я сам», — кричит Долгополов и бежит в прихожую. Немного погодя входят они в комнату с мамой, и Долгополов орет: «Ура новорожденной!» Мама улыбается, раскланивается, принимает поздравления. Швабра тоже ей: «Поздравляю-с».

Мама как ни в чем не бывало: «Спасибо. Оставайтесь чай пить».

«Что за комедия?» — думаю я и опять ничего не понимаю.

Сели все. Швабра и говорит маме: «А мы вот пришли к вам своего воспитанника проведать-с».

«Спасибо, — отвечает мама, — спасибо». А я думаю: «Знаю я это «проведать». Не проведать пришли, а пронюхать, как я живу». Но меня все-таки поражает, почему, накрыв наше собрание да еще с Добролюбовым, Швабра помалкивает. Думаю: «Пока что сопру-ка я книжку да спрячу». Я к столу этак бочком, бочком и только за книжку, а он на меня и уперся глазами. Я делаю вид, что ничего не замечаю и, как ни в чем не бывало, этак небрежно раскрываю книгу и… Ты не поверишь, Лихов. Книжка-то — «Робинзон Крузо»! Тут я и понял. Это значит, пока я впускал гостей, Федька Долгополов успел взять Робинзона, который как раз валялся здесь на столе. «То-то, — думаю, — они так спокойны и даже сами сунули книгу в руки Швабре». И история с днем рождения мамы стала мне вдруг понятна. Я и повеселел! И такой меня смех разобрал! Я как фыркну! И все как фыркнут! Швабра надулся. Видит, что дело не чисто, а придраться не к чему. Сидел он, сидел, кусал губы… Встает.

«Все-таки, — говорит, — неудобно-с так поздно собираться-с. Против правил-с». А мама: «Ну, уж вы не сердитесь. Молодежь пришла меня поздравить. Ведь это бывает раз в год».

А я думаю: «Вот история! Еще чего доброго вообразит, что мы пирогов напекли». А мамино рождение было ровно месяц тому назад, а в этот день, кроме хлеба да чая, у нас ничего не было.

Смотрю: прощаются. Мама их проводила, и они ушли. Ну, брат, и нахохотались мы потом. А когда насмеялись досыта, Аня Шурупова вытаскивает из-за передника Добролюбова и кричит: «Чтение продолжается!»

Рассказав эту историю, Лебедев вздохнул.

— Как видишь, собираемся, читаем, спорим… Но все это не то, — сказал он. — Мне хотелось бы не только читать и спорить, но и что-то делать. Разве можно мириться с таким произволом, как у нас в России? В гимназии тоже черт знает что творится. Какой-то казарменный режим, слежка…

— А тебе известно, что в городе делается? — спросил Лихов.

— Кое-что слышал. Были беспорядки в литейных мастерских?

— Да. Вот что, Лебедев, если тебе так хочется работать, есть работа. Подходит Первое мая.

— Так.

— Ну вот. Надо помочь.

— Что же можем сделать мы, гимназисты?

— А как ты думаешь?

Шагов пятнадцать прошли молча.

— А ты вот что, — сказал наконец Лебедев, — вопросов не задавай, говори мне прямо — что надо?

— Принять участие в маевке.

— Как?

— В день Первого мая вместе с рабочими отправиться за город. Понимаешь?

— Понимаю.

— Вот и отлично. Надо и гимназисток старших классов втянуть.

— Конечно. Постой, — вдруг сказал Лебедев, — мы уже, кажется, на окраине города. Гляди-ка вон уже кладбище видно. Повернем-ка обратно.

На обратном пути они договорились обо всем подробно. Кроме того, Лебедев рассказал Лихову о гимназии, о том, как ему запретили репетиторствовать, о товарищах. Лихов, в свою очередь, посвятил Лебедева в жизнь рабочих, с которыми он все тесней устанавливал связь.

Когда они остановились на перекрестке, их внимание привлек человек… Он только что вышел из пивной, откуда неслись бешеные звуки гармоники, пьяные песни и брань. Человек шел, опустив голову, и ветер рвал во все стороны его огромную пышную бороду.

— Математик, — сказал Лебедев, — и смотри-ка, того… подвыпивши…

— Да, — ответил Лихов, — но ведь он, кажется, уже не служит в гимназии.

— Уволили… Гляди, он сюда идет, к нам…

Когда Адриан Адрианович поравнялся с ними, Лебедев вежливо снял фуражку. Поклонился и Лихов.

— А, это вы, Лихов…

— Я… Узнали?…

— «Узнаю коней ретивых по их выжженным таврам», — продекламировал Адриан Адрианович.

Он остановился и долго молчал. Потом вдруг протянул руку Лихову и сказал:

— Желаю вам!..

Посмотрел на обоих и, понизив голос, добавил:

— Не следовать моему примеру.

Когда он ушел, Лебедев сказал Лихову:

— А жалко человека. Доканали-таки его.

— Жалко-то жалко, — ответил Лихов, — но как можно дойти до такого унизительного состояния? Нет, уж лучше погибнуть в борьбе, чем кончить так, как Адриан Адрианович. Верно, Петя?

— Верно, — ответил Лебедев. — Верно. Не сдадимся, Лихов.

Договорились о дальнейших свиданиях и распрощались.

Домой Лебедев пришел поздно и рассказал матери о свидании с Лиховым, но о взятом на себя поручении промолчал. И не потому, что боялся мать, а просто не хотел ее тревожить.

А Лихов, подойдя к воротам своего дома, заметил на противоположной стороне улицы одиноко стоящую подозрительную фигуру. Однако он спокойно вошел во двор.

Человек постоял еще минут десять и, посмотрев украдкой на номер дома, быстро исчез…