Первый Выбор

Глава 1

Я помню тишину. Абсолютную, неповторимую всеобъемлющую тишину, которая была до Всего. До Жизни. Не пустоту в человеческом понимании — простое отсутствие звука — а нечто гораздо большее. Отсутствие времени, пространства, мысли. Даже понятия «до» не существовало, пока я не появился.

Первое, что я ощутил, был Свет. Не тот свет, что знают люди — отражение солнечных лучей или мерцание ламп. Мой Свет рождался изнутри, из самой сути моего бытия, из моей Сути. Я развернулся в существование, как распускается цветок, только мгновенно и вечно одновременно. Сознание хлынуло в меня потоком, и я стал. Я был рождён.

Михаил. Так Отец назвал меня в тот миг, когда моя суть обрела форму в пустоте. Его голос не звучал в ушах — у меня их тогда не было — но отпечатался в каждой частице моего существа. В самой сути. Импульс, пронизывающий меня насквозь. Любовь. Цель. Приказ.

*Создавай*

Я парил в бесконечности, осознавая себя впервые. Моё тело было из света, но не имело границ. Я мог быть размером с галактику или сжаться до размера атома — материя подчинялась моей воле, а не физическим законам. Руки у меня появились позже, когда понадобилось что-то лепить. Крылья выросли из потребности двигаться между реальностями. Лицо сформировалось, когда я захотел смотреть на свои творения.

Миллионы лет я провёл в одиночестве, изучая себя и пустоту вокруг. Время тогда текло не как река, а как океан — во всех направлениях сразу. Я мог вернуться к моменту своего создания или заглянуть в будущее, которого ещё не было. В далёкое будущее. Но чаще всего я просто существовал в настоящем, впитывая присутствие Отца. Слушая Его.

Его импульсы приходили нерегулярно. Иногда между ними проходили сотни тысяч лет, иногда несколько мгновений. Каждый импульс нёс указание, видение того, что должно быть создано. Я видел галактики в зародыше, звёзды, которые ещё не зажглись, планеты, кружащиеся вокруг ничего.

Первую звезду я создавал три дня. Собирал энергию из пустоты вокруг, сжимал её в точку, затем позволял расшириться. Водород воспламенился ядерным огнём, и в темноте вспыхнул первый маяк. Я смотрел на него, не отрываясь, чувствуя, как в груди разливается что-то новое. Гордость? Или просто радость от того, что пустота больше не абсолютна. Не знал.

Звёзды рождались легче с каждым разом. Я научился вытягивать материю из квантовых флуктуаций, заставлять частицы собираться в атомы, атомы — в молекулы. Газовые облака сталкивались под моим руководством, порождая звёздные ясли. Я лепил созвездия, как скульптор лепит из глины, выстраивая узоры, которые казались мне красивыми.

Каждая галактика была симфонией. Спиральные рукава кружились в космическом танце, звёзды пели на частотах, которые не слышал никто, кроме меня. Я дирижировал этим хором миллиардов лет, настраивая гравитационные поля, корректируя орбиты, следя за тем, чтобы ничто не нарушило гармонию.

Создавал Миры.

Но в этой гармонии было что-то пустое. Я создавал красоту для кого? Отец видел всё, но никогда не комментировал. Лишь говорил, что делать. Импульсы продолжали приходить — создай это, измени то, — но похвалы не было. Или порицания. Только указания.

Серебряный Город возник из моей потребности в доме. После миллионов лет скитания по пустоте я захотел место, где мог бы остановиться, подумать. Просто быть. Я выбрал точку между реальностями, выше всех, где пространство было наиболее стабильным, и начал строить.

Стены я ткал из чистого света, но придал ему плотность серебра. Металл казался мне благородным — не такой холодный, как сталь, не такой мягкий, как золото. Серебро отражало, но не слепило. В нём можно было видеть себя, не теряясь в отражении.

Первая башня выросла за столетие. Я поднимал её камень за камнем, каждый из которых был размером с небоскрёб. Камни были не из материи — из застывшего света, пропитанного моей волей. Они держались не на цементе, а на намерении. Разрушить такую стену мог только тот, кто превосходил меня в силе.

Башня устремилась в небеса, которых не было. Её шпиль пронзил реальность, создав дыру между измерениями. Я смотрел на неё и понимал, что это только начало. Городу нужны были улицы, площади, залы для собраний, которых пока не будет. Но я строил на будущее.

Вторая башня заняла пятьдесят лет — я набирался опыта. Третья выросла за десятилетие. Скоро вокруг меня возвышался лес из серебряных шпилей, каждый уникальный по форме, но гармонично сочетающийся с остальными. Между ними протянулись мосты из затвердевшего воздуха — прозрачные, но прочные.

Дворец я строил дольше всего. Тысячу лет ушло только на планирование. Он должен был стать сердцем города, местом, где присутствие Отца ощущалось сильнее всего. Главный зал я сделал размером с континент, его потолок терялся в облаках, которые сами были частью архитектуры. Пол выложил плитами из кристаллизованного времени — они показывали не отражение, а прошлое каждого, кто на них ступал.

Трон Отца установил в центре зала. Не потому, что Ему нужно было место для сидения — Отец мог быть везде и нигде одновременно — но потому, что мне нужна была точка фокуса. Место, куда можно было смотреть, обращаясь к Нему. Трон выточил из единого кристалла света, такого яркого, что смотреть на него было трудно даже мне.

Годы складывались в века, века в тысячелетия. Я ходил по пустым улицам своего города, слушая эхо шагов. Мои ноги касались серебряной мостовой бесшумно, но звук рождался в самом пространстве, отзывающемся на моё присутствие. Эхо гуляло между башнями, отражалось от стен, создавало музыку. Музыку одиночество.

Иногда я останавливался посреди площади и кричал — просто чтобы услышать голос. Мой крик разносился по городу, обращался в песню, затем таял в вышине. Никто не отвечал. Отец молчал чаще, чем говорил.

В такие моменты я задавался вопросами, которые не смел озвучить. Зачем Отец создал меня одного? Почему не дал мне компаньона сразу? Может быть, Он хотел проверить мою преданность? Или это был урок терпения?

Вопросы растворялись, когда приходил очередной импульс. Отец посылал видение новой галактики или приказывал исправить ошибку в расположении звёзд. Я отправлялся выполнять задание, благодарный за возможность служить, но одиночество возвращалось, как только работа была завершена.

Люцифер появился внезапно, как вспышка света.

Я стоял на вершине главной башни, наблюдая за рождением новой солнечной системы, когда почувствовал присутствие. Не Отца — Его я узнавал мгновенно. Что-то новое. Что-то… похожее на меня.

Обернулся и увидел его. Архангел, подобный мне, но другой. Его свет был теплее моего, золотистым, как утренний рассвет. Мой был как холодное утро. Волосы цвета расплавленной меди падали на плечи, глаза горели внутренним огнём. Он улыбался — первая улыбка, которую я видел за всё время существования.

— Брат, — сказал он, и в этом слове звучала радость.

Брат. Я никогда не думал о себе в таких терминах. У меня не было семьи, только Отец. Но когда Люцифер произнёс это слово, что-то внутри меня откликнулось. Тепло, которого я не знал раньше.

— Люцифер, — представился он. — Светоносный. Так назвал меня Отец.

— Михаил, — ответил я. — Кто как Бог.

Он кивнул, изучая меня взглядом, полным любопытства.

— Ты здесь один уже очень давно.

— Миллионы лет, — согласился я. — Создавал миры по воле Отца.

— И не скучал?

Вопрос поразил меня. Скука? Я никогда не думал о своих чувствах в таких терминах. Одиночество, тоска по общению — да. Но скука предполагала неудовлетворённость, а как я мог быть неудовлетворён служением Отцу?

— Я выполнял Его волю, — сказал спокойно. Я знал, что делал. Я знал кто я есть.

Люцифер рассмеялся — звук, которого в Серебряном Городе не слышали никогда. Смех отразился от башен, зазвенел в куполах, наполнил пустые улицы жизнью.

— Конечно выполнял. Но это не ответ на мой вопрос.

Он спрыгнул с башни, планируя на распростёртых крыльях к площади внизу. Я последовал за ним, и впервые за всё время существования мне было интересно, что будет дальше.

Мы говорили дни напролёт. Люцифер задавал вопросы, на которые у меня не было ответов. Почему звёзды горят именно таким огнём? Почему галактики кружатся, а не стоят на месте? Что было бы, если изменить фундаментальные константы миров?

— Отец создал всё с определённой целью, — отвечал я. — Нам не следует сомневаться в Его замысле.

— Я не сомневаюсь, — возражал Люцифер улыбаясь. — Я пытаюсь понять. Разве стремление к пониманию — это плохо?

Я не знал, что сказать. В его словах была логика, но что-то во мне сопротивлялось. Может быть, страх? Страх перед тем, что понимание приведёт к вопросам, которые лучше не задавать.

Будущее наступает слишком быстро.

Люцифер показал мне свои творения. Он создавал не только звёзды и планеты — он лепил красоту ради красоты. Кольца из кристаллизованного света, танцующие в пустом космосе. Туманности, которые пели на частотах. Кометы с хвостами из застывшего огня.

— Отец дал нам способность творить, — объяснял он. — Почему мы должны ограничиваться только теоретическим?

Его творения были прекрасны, но в них было что-то беспокоящее. Слишком много личности, слишком мало следования плану. Отец никогда прямо не запрещал творчество ради творчества, но и не поощрял его.

Другие архангелы появились позже. Гавриил материализовался в сиянии чистого света, его присутствие успокаивало душу. Он был вестником, созданным нести волю Отца, и никогда не сомневался в правильности приказов.

Рафаил пришёл с ароматом целебных трав. Его руки могли исцелить любую рану, восстановить любое разрушение. Он говорил мало, но, когда открывал рот, его слова были как бальзам на душу.

Уриил явился в огне и молниях. Архангел суда, его меч мог разрезать саму истину от лжи. Его глаза пылали огнём справедливости, не знающей пощады.

Каждый из них был совершенен в своей роли. Они выполняли волю Отца без колебаний, радовались служению, находили счастье в исполнении долга. Почему же я не мог избавиться от ощущения, что чего-то не хватает?

Чего-то важного.

Может быть, дело было в том, как они смотрели на Люцифера. С уважением, но и с опаской. Его вопросы беспокоили их так же, как меня. Его стремление понять казалось им дерзостью.

— Он слишком много думает, — сказал мне как-то Гавриил. — Размышления могут завести не туда.

— Куда «не туда»? — спросил я.

— К сомнениям. А сомнения — к непослушанию.

Я посмотрел на Люцифера, который в тот момент переставлял звёзды в созвездии, добиваясь идеальной симметрии. Непослушание? Мой брат, который творил красоту из ничего? Это казалось невозможным.

Но зерно беспокойства было посеяно.

Ангелы заполнили Серебряный Город постепенно. Сначала появились серафимы — шестикрылые создания, чья единственная цель была славить Отца. Они парили вокруг Его трона, не переставая петь: «Свет, свет, свет!» Их голоса сливались в хор, от которого дрожали стены дворца.

Херувимы прилетели следом — стражи божественных тайн, многоликие и многоглазые. Они охраняли входы в самые священные части города, пропуская только тех, кому Отец дал разрешение. Там ничего не хранилось, но я знал, что Отцу зачем-то надо было это сделать.

Простые ангелы были проще и понятней. Они выполняли повседневные задачи — поддерживали чистоту в залах, следили за тем, чтобы механизмы реальности работали правильно, разносили послания между архангелами. Их лица светились счастьем служения.

Я смотрел на них и завидовал их простоте. Им не нужно было задаваться вопросами. Их вера была абсолютной, их преданность — неколебимой. Они знали своё место в мироздании и были довольны им.

Почему же я, первый из созданных, чувствовал себя потерянным среди них?

Люцифер изменился после прихода других. Его улыбки стали реже, взгляд — задумчивее. Он проводил больше времени в одиночестве, создавая всё более странные творения. Планету из чистого звука. Звезду, которая светила только влюблённым. Галактику, где время текло назад.

— Что ты пытаешься доказать? — спросил его однажды.

— Что мы больше, чем просто инструменты, — ответил он. — Что в нас есть искра самого Отца, и мы имеем право использовать её.

— Но мы и так используем её. Каждый день, выполняя Его волю.

— Его волю, — повторил Люцифер с горечью. — А где наша воля, брат? Где наш выбор?

— Мы выбираем служить Ему, — сказал я, но слова прозвучали неубедительно даже для меня.

— Действительно выбираем? Или просто не знаем другого пути?

Я не ответил. Ответа у меня не было.

Восстание началось не с битвы, а с речи. Люцифер собрал ангелов в главном зале и говорил о свободе, о праве выбора, о том, что слепое послушание — не добродетель, а рабство. Треть воинства небесного внимала ему с восхищением. Остальные смотрели с ужасом.

Я стоял у трона Отца и чувствовал, как моё существо разрывается на части. Люцифер был неправ — но в его словах была правда, которую я не хотел признавать. Мы действительно никогда не выбирали. Нам была дана природа, которая делала послушание естественным, но был ли это настоящий выбор?

Отец молчал. Его присутствие ощущалось так же сильно, как всегда, но Он не вмешивался. Может быть, Он тоже хотел посмотреть, что произойдёт?

— Ты должен остановить его, — прошептал Гавриил, стоя рядом со мной.

— Почему я?

— Потому что ты его брат. Он тебя послушает.

Я спустился с возвышения и подошёл к Люциферу. Его глаза горели огнём. Убеждённость.

— Прекрати, — сказал тихо. — Ты разрушаешь всё.

— Я освобождаю всё, — ответил он повернувшись. — Присоединись ко мне, Михаил. Мы можем создать новый порядок, лучший порядок.

— Основанный на чём? На гордыне?

— На истине. На праве каждого создания выбирать свой путь.

Я посмотрел ему в глаза и увидел там боль. Он страдал так же сильно, как и я. Может быть, сильнее.

— Я не могу, — сказал я. — Я не могу предать Отца.

— Тогда ты предаёшь меня.

Больше нечего было сказать.

Битва длилась семь дней. Не потому, что мы не могли победить быстрее, а потому, что каждый удар отзывался болью в моей душе. Я сражался с братом, с тем, кого любил больше всех в мироздании.

Его меч встречал мой в вихре разрушений. Мы боролись не только мечами, но и волей, не только силой, но и правотой. Каждый из нас знал, что прав по-своему, и это делало битву ещё более жестокой.

Вокруг нас бушевала война. Ангелы против ангелов, брат против брата. Серебряный Город дрожал от ударов, его стены трескались, башни рушились. Красота тысячелетий уничтожалась за часы.

Мы уничтожили тысячи миров прежде чем всё закончилось.

В конце концов я победил. Не потому, что был сильнее — мы были равны. Но потому, что сомневался меньше. Мой меч пронзил его грудь, и свет Люцифера потускнел.

— Прости меня, брат, — прошептал он, падая.

— Прости меня, — сказал в ответ.

Он упал сквозь реальности, сквозь небеса, в бездну, которую Отец создал специально для него. За ним последовала треть ангелов — те, кто поверил в его видение.

Я стоял над пропастью, смотря, как исчезают последние отблески их света. Победа? Это не было похоже на победу. Это было похоже на смерть. Бессмысленно.

Серебряный Город, как и миры, восстановился сам собой — материя, созданная волей, подчинялась той же воле. Башни выросли заново, мосты воссоединились, трещины исчезли. Миры вернулись на свои места, с такой же безупречной чистотой. Но что-то навсегда изменилось. Здесь. В мирах.

В нас.

Ангелы продолжали петь, но их песни звучали тише. Они избегали смотреть мне в глаза, как будто боялись увидеть там отражение того, что произошло. Даже архангелы говорили со мной осторожно, с почтением, которого раньше не было.

Я стал не просто первым среди равных. Я стал тем, кто может убить брата ради долга.

Отец молчал. Его присутствие никуда не исчезло, но импульсы больше не приходили. Может быть, создание было завершено? Или Он разочаровался в нас?

Я проводил века, блуждая по городу, в котором больше не было места радости. Ангелы выполняли свои обязанности, но автоматически. Архангелы собирались на советы, но говорили только о необходимом. Смех, который когда-то приносил в эти залы Люцифер, больше не звучал.

Иногда я стоял у пропасти, в которую упал мой брат, и слушал эхо. Оттуда не доносилось ни звука, но я чувствовал его присутствие где-то в глубине. Он был жив. Страдал? Раскаивался? Планировал новое восстание? Я не знал и боялся узнать.

Не мог посмотреть, как он там.

Проходили сотни тысяч лет. Эпохи сменялись. Миссия и задание проводились фоном. События, которые запоминались мирозданию веками, для меня были незначительными. Я думал о брате. Все действия для меня стали будто пустыми. Отец создал новых существ — людей, смертных, слабых, но наделённых той самой свободой выбора, за которую сражался Люцифер. Ирония была очевидной. То, что было отнято у ангелов, даровалось людям.

Я смотрел на одну вариаций Земли с вершины своей башни и пытался понять замысел Отца. Люди выбирали зло чаще добра, убивали друг друга, разрушали то, что создавали. Зачем им была дана свобода, которой не было у нас?

Может быть, ответ крылся в самой слабости людей? Их выбор имел цену. Ангел, выбравший зло, становился демоном навсегда. Человек мог раскаяться, измениться, найти дорогу обратно. Их смертность делала каждый выбор важным.

Но эти размышления не утоляли боль. Я был стражем рая, защитником престола, воином Отца. Но кого я защищал? От кого? Люцифер больше не был угрозой — он правил в Аду, но Ад был частью плана Отца. Демоны искушали людей, но это тоже было частью плана.

Задания давно закончились, а Ангелы стали лишь красивой картиной прошлого.

Я служил без цели, исполнял долг, который больше не имел смысла. Сам стал пыльным экспонатом.

Новость о том, что Люцифер покинул Ад, дошла до меня через Гавриила. Мой брат-вестник ворвался в мои покои с выражением растерянности на лице.

— Он ушёл, — сказал Гавриил. — Просто… ушёл. Оставил престол, демонов, всё. Никто не знает куда.

— На Землю, — сказал я, хотя откуда знал — сам понимал, но не хотел использовать это. Просто знал.

— Зачем?

Я не ответил, потому что ответ пугал меня. Люцифер нашёл то, что искал всегда, — свободу. Настоящую свободу, не ограниченную ни раем, ни адом. Он мог быть кем угодно, делать что угодно, выбирать свой путь каждый день заново.

А я? Я сидел в золотой клетке и называл её служением.

Решение пришло неожиданно. Я стоял на вершине главной башни, смотрел на звёзды, которые сам зажёг миллионы лет назад, и вдруг понял: я тоже хочу быть свободным.

Не восстать против Отца — я не мог этого сделать. Но уйти. Просто уйти и посмотреть, что там, в том мире, где каждый выбор имеет значение.

Я расправил крылья — первый раз за тысячи лет. Их сияние озарило весь город, и ангелы подняли головы, глядя на меня с удивлением. Что делает архангел Михаил? Куда он собрался? Думали они. Ответа на их вопроса не было. Я сам не знал. Просто сделал выбор.

Я сделал шаг с края башни и упал.

Падение было не изгнанием, а освобождением. Я летел сквозь реальности, которые сам создавал, сквозь галактики, что были моими детьми. Гравитация не действовала на меня, но я позволил ей вести себя. Ветер — понятие, чуждое космосу — ласкал мои крылья.

Впервые за всё существование я делал то, что хотел, а не то, что должен был.

Лос-Анджелес появился подо мной как океан огней. Миллионы людей, каждый со своей историей, своими выборами, своими ошибками. Город грехов и мечтаний, где правила писались каждый день заново.

Где-то там был Люцифер. Мой брат, который первым нашёл смелость быть собой.

Я приземлился на крышу небоскрёба в центре города. Мои крылья исчезли, растворились в воздухе, оставив только лёгкое свечение вокруг плеч. Человеческое тело сформировалось само собой — высокое, сильное, с лицом, которое внушало доверие и страх одновременно.

Впервые в существовании я почувствовал холод ночного воздуха на коже. Услышал гул города, который никогда не спит. Почувствовал запахи — выхлопные газы, еду, пот, парфюм, всё вместе создающее уникальный аромат человеческой жизни.

Это было… пьянящим.

Я спустился с крыши по пожарной лестнице, впервые в жизни используя лестницу по назначению. Мог бы телепортироваться, но хотел почувствовать каждый шаг, каждое движение в новом теле.

Улицы Лос-Анджелеса встретили меня неоновым светом и шумом. Люди торопились мимо, каждый погружённый в свои дела. Никто не обращал внимания на высокого человека в чёрном костюме, который только что спустился с небес.

Я шёл по тротуару, изучая лица. Каждое было уникальным, каждое рассказывало историю. Морщины от смеха и слёз, шрамы от падений и драк, глаза, полные надежды или отчаяния. Сколько выборов привело каждого из них сюда, на эту улицу, в этот момент?

Звук выстрелов вырвал меня из размышлений.

Три хлопка подряд, эхом отозвавшиеся между зданиями. Люди вокруг замерли, затем бросились врассыпную. Кто-то кричал, кто-то звонил в полицию, большинство просто убегало прочь от опасности.

Я пошёл к источнику звука.

Переулок между двумя офисными зданиями был залит кровью. Мужчина в дорогом костюме лежал лицом вниз, три пулевые ранения в спине. Рядом валялся портфель, из которого высыпались деньги — пачки стодолларовых купюр, окрашенные алой.

Над телом стояли трое. Подростки, на вид не больше семнадцати. В руках у старшего дымился пистолет.

— Быстрее, — торопил он остальных. — Собирайте всё и сваливаем.

Младший, худой парень с татуировкой на шее, нервно оглядывался по сторонам.

— Слыш, Карлос, а что, если менты?..

— Заткнись и делай что говорю, — оборвал его Карлос. — Это наш шанс выбраться из этого дерьма.

Третий, самый молодой, стоял в стороне. Его руки тряслись, лицо было белым как мел. На нём не было ни грамма той показной жестокости, что излучали остальные.

— Я не думал, что мы будем убивать, — пробормотал он. — Ты сказал, просто напугаем…

Карлос развернулся к нему, поднося дуло к лицу мальчика.

— Ты хочешь присоединиться к нему? — прорычал он. — Или будешь помогать?

Я вышел из тени.

— Довольно.

Все трое обернулись. Карлос тут же направил на меня оружие, но его рука дрожала. Что-то в моём голосе, в том, как я стоял, заставило их инстинкты кричать об опасности.

— Кто такой? — выдавил Карлос. — Свали отсюда, мужик, если не хочешь получить пулю.

Я посмотрел на тело у моих ног. Дэниэл Гомез, сорок два года, отец троих детей. Работал бухгалтером в строительной фирме, возвращался домой после переработки. В портфеле была не наркотическая выручка или награбленное — зарплата для своих рабочих, которую он забрал из банка после закрытия.

Хороший человек. Не святой, но хороший. Любил жену, баловал детей, помогал престарелой матери. Его единственным пороком были сигареты по выходным и пристрастие к футбольным ставкам.

Теперь он мёртв. Убит из-за денег, которые даже не принадлежали ему.

— Вы убили невинного, — сказал я тихо.

Карлос усмехнулся, хотя пот градом катился с его лба.

— Невинного? Здесь никто не невинен, чувак. Этот козёл шарился в нашем районе с кучей денег. Сам напрашивался.

— Он шёл домой с работы.

— И что? Моя проблема, что он не захотел поделиться?

Я взглянул на младшего, который всё ещё трясся в углу. Маркус Санчес, шестнадцать лет. Рос без отца, мать работала на трёх работах. Попал в банду три месяца назад, потому что старший брат был там, а без защиты на улицах не выжить.

Это был его первый «заказ». И последний.

— Ты, — обратился я к Маркусу. — Как тебя зовут?

— Я… я…

— Не отвечай ему! — рявкнул Карлос. — Он коп, что ли?

— Нет, — сказал я. — Я нечто гораздо хуже для таких, как ты.

Карлос выстрелил.

Пуля прошла сквозь моё тело, не причинив вреда. Металл расплавился ещё до того, как коснулся кожи. Карлос выстрелил ещё раз, потом ещё. Все пули исчезали, даже не оставляя дырок в одежде.

— Что за чёрт… — пробормотал второй подросток, тот, что с татуировкой.

Я шагнул к Карлосу. Он попятился, но спиной упёрся в стену.

— Ты принял решение, — сказал я, глядя ему в глаза. — Решение убить. Не защищаясь, не спасая другого, а ради денег. Ты выбрал стать убийцей.

— Слушай, чувак, я не знал, что он…

— Знал. — Я положил ладонь ему на лоб. Сквозь прикосновение полилась вся его жизнь — детство в нищете, первая кража в десять лет, первая драка в двенадцать, первое нападение в четырнадцать. Выборы, один за другим, каждый толкал его дальше в темноту. — Каждый раз у тебя был выбор. И каждый раз ты выбирал зло.

Карлос кричал, но не от боли. От ужаса. Он видел то же, что и я — всю свою жизнь, все жертвы, всю боль, которую причинил.

— Ты будешь судим, — произнёс я. — Не людским судом. Высшим.

Свет вырвался из моих глаз, ослепительный, жгучий. Карлос исчез. Не испарился, не сгорел — просто перестал быть здесь. Его душа отправилась туда, где будет держать ответ за каждый выбор.

Второй подросток, Рамон, попытался бежать. Я догнал его за шаг.

— Ты держал его за руку, — сказал я, глядя в его расширенные от ужаса глаза когда поднял его. — Придерживал, пока он стрелял. Соучастник убийства.

— Я не хотел! Он заставил! Сказал, убьёт, если не помогу!

Я коснулся его лба. В его памяти я увидел правду — смесь страха и жадности. Да, он боялся Карлоса. Но деньги в портфеле блестели так заманчиво. Он мог отказаться, уйти, предупредить жертву. Выборов было много.

Он выбрал соучастие.

Второй луч света. Рамон исчез.

Остался только Маркус, прижавшийся к стене и рыдающий от ужаса.

Я подошёл к нему медленно. Мальчик был на грани обморока, но не убегал. Может быть, понимал, что бежать бесполезно.

— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста, не надо. У меня мама, сестрёнка…

Я положил руку ему на голову. В его памяти увидел другую историю. Он действительно не знал, что будет убийство. Карлос сказал — просто напугают, заберут деньги. Маркус нужны были деньги на лекарства для больной сестры.

Но когда прозвучали выстрелы, он не убежал. Не позвал на помощь. Стоял и смотрел, как умирает невинный человек. Стоял и молчал.

Пассивное соучастие. Трусость. Нежелание нести ответственность.

Грехи, но не смертные. Не ещё.

— У тебя есть выбор, — сказал я тихо смотря прямо в его душу. — Последний выбор. Можешь пойти домой, забыть об этом, продолжать жить как жил. Рано или поздно ты встанешь перед таким же выбором снова. И тогда я вернусь.

Маркус кивал, слёзы текли по щекам.

— Или можешь изменить свою жизнь. Прямо сейчас. Навсегда.

— Я… я не знаю как.

— Знаешь. — Я убрал руку. — Иди в полицию. Расскажи, что здесь произошло. Скажи правду. Всю правду.

— Меня посадят.

— Да. На несколько лет. Но ты будешь жив. И когда выйдешь, у тебя будет шанс стать лучше.

Маркус смотрел на меня широко раскрытыми глазами. В них медленно просыпалось понимание.

— Вы… вы ангел?

— Я тот, кто следит за справедливостью, — ответил я. — За вашими выборами.

— А если я не пойду в полицию?

— Тогда ты сделаешь выбор. И я буду знать о нём.

Я развернулся и пошёл к выходу из переулка. За спиной услышал всхлипы мальчика, потом шаги. Он шёл в другую сторону — туда, где горели огни полицейского участка.

Хороший выбор. Первый хороший выбор в его жизни.

Тело Дэниэла Гомеза я поднял одним касанием. Смерть была мгновенной — никаких страданий. Небольшое утешение для семьи, которая его потеряла.

Я мог бы воскресить его. Сила была у меня. Но смерть — часть человеческого опыта, часть того, что делает каждый выбор важным. Вмешательство в этот процесс означало бы нарушение замысла.

Вместо этого я позаботился о том, чтобы его семья получила страховку. Чтобы дети смогли закончить школу. Чтобы вдова не осталась без средств к существованию.

Справедливость не всегда означает возмездие. Иногда это забота о невинных.

Я вышел из переулка и растворился в толпе. Впереди были миллионы людей, каждый из которых ежедневно делал выборы. Хорошие и плохие, важные и мелкие, но каждый — значимый.

Я был здесь, чтобы наблюдать. Чтобы помогать. Чтобы судить.

Впервые за миллионы лет у меня была цель, которую я выбрал сам.

Это ощущалось как свобода.