Пёс имперского значения

Глава 9

Прохладное лето 34-го. Где-то под Минском.

Житие от Израила.

Надоело…. Всё надоело к ебеням собачьим… Перед Таксом потом извинюсь. Но сколько же можно? И так тысячи лет — трудишься в поте лица и остальных частей тела, а оглянешься назад, и вспомнить нечего. Работаем чтобы жить, или живём, чтобы работать? Изо дня в день, в любое время суток. И для чего? Сдохнешь ненароком, а тебе скажут: — "Вот сволочь, специально помер, из прирождённой ленивости"

Нет, конечно сам я помирать не собираюсь, если временно только, но рассуждая теоретически….

Простите, что-то расслабился немного. Вот уже часа полтора, как пребываю в тяжёлой депрессии. Имею право на неё, или нет? Надоело… Можно же мне хоть раз в жизни о душе задуматься? Вернее — позаботиться и успокоить её? Сам знаю что можно, только Гаврила Родионович отнял бутылку с коньяком, употребляемым исключительно в лечебно-профилактических целях.

И опять орёт, сволочь. Господи, ну чего он так орёт? Нет, Господи, можешь не отвечать, и сам знаю. Ну да, перестарался чуток при допросе англичанина, не спорю. Ну и что теперь, расстреливать меня за это? А у него самого такого не бывает? Тоже, помню, увлекался. Да что далеко за примерами ходить? Вот, совсем недавно, практически почти вчера, при обороне Иерусалима так разошёлся, что половину ассирийской армии в одиночку умиротворил. Ага, летальным способом. И за царём ихним гонялся, угрожая матерно, пока угроз своих не сдержал…. А ведь просили оставить для допроса. У Иезекии кое-какие финансовые претензии накопились.

А сейчас вот орёт и обзывается. И это при посторонних. Представляю, что скажет с глазу на глаз. Вот только мне от этого понимания легче не становится. Нет, ну сколько можно-то? Нельзя так грубо развращать дисциплину, устраивая разнос целому генерал-майору, то есть мне.

— Лаврентий Павлович, — максимально вежливо прошу Берию, делающего вид, будто наш экспрессивный диалог с товарищем Архангельским его абсолютно не касается. — Заткни барону уши.

— Чем, пальцами?

— Да чем угодно! — вот, ещё один шутник нашёлся. Ну я ему это припомню, опричнику проклятому. — Возьми подписку о неразглашении.

— Товарищ генерал, Изяслав Родионович, это уже четырнадцатая за сегодняшний день, — взмолился фон Такс.

— Ничего, — успокаиваю барона. — Заодно и в правописании потренируетесь.

— А зачем мне оно? Я же танкистом хочу стать, а не писарем.

— Издержки службы, вернее — её тяготы и лишения. Текст присяги помните?

— Но там про бумаги ничего не сказано.

— Учитесь читать между строк. Иначе, какой же Вы русский человек? Писанина — неотъемлемая часть военной службы.

Пока баварец оттачивал каллиграфическое мастерство, Гиви как-то внезапно подобрел, перестал ругаться, но ранее отобранную бутылку так и не вернул.

— Ладно, извини, погорячился, — примиряющее произнёс он. — Но ведь и ты тоже….

— Я что, специально? Кто мог подумать, что этот британец окажется таким хлипким?

— Хоть немного успел допросить?

— Успел-успел. Меня другое беспокоит, Гиви….

— Коньяк?

— Да хрен с ним, с коньяком! Кстати, бутылку верни!

— На, — Гаврила, не ожидавший от меня покладистости и миролюбивости, вернул требуемое. — Ты о чём сейчас?

— Вообще…, и о жизни в частности, — пара глотков способствовала красноречию. — Не замечаешь, что жизнь эта какая-то странная пошла?

— Поясни.

— Чего ещё пояснять? Сам не видишь? Мельчаем мы, Гавриил Родионович, мельчаем. Помнишь, во времена оны? Динозавры не понравились, всю планету обожрали и обгадили — бабах метеоритом, и ладушки. Гиперборейцы оборзели — и их тем же, и по тому же месту. Вспомни, да мы этими метеоритами как мухобойкой шлёпали.

— И что с того? — Гиви выдернул у меня бутылку из руки и нервно ополовинил её.

— А то! Мельчаем, говорю. Империю там снести к чертям, или остров какой утопить. Но не более. Потом ещё хуже — этого нельзя, того нельзя… Тьфу, гуманистами стали, аж самому противно.

— Изя, не провоцируй.

— Я провоцирую? Господь с тобой. Наоборот, моё стремительно прогрессирующее миролюбие…

— Это когда города в щепки разносил? — перебил Архангельский.

— В пыль… Там же в основном глинобитные дома были. И что с того? Да, были и мы удальцами! Только это в прошлом, понимаешь?

— У тебя депрессия.

— Вот обзываться не надо, а? Просто надоело вытирать всем сопельки и сажать на горшок. Понял? Мельчают люди, и мы вместе с ними. Всяк суетится, лжёт за двух, и всюду меркантильный дух.

— Пушкина цитируешь?

— Ну да, я же сам эти строчки и диктовал Александру Сергеичу.

— Да ты поэт, — Гиви наглой лестью пытался поднять моё настроение. Но потом грубо уточнил: — Хрен ты собачий, а не поэт.

— Это почему? — оба последних утверждения что-то меня не устраивали. Особенно предпоследнее.

— Присягу помнишь?

— Конечно! Отче наш, иже еси на небеси…

— Не эту. Настоящую, а не официальную.

— Про "хранить и защищать"? Помню.

— Ну… Ну так храни и защищай! А будешь нудить — получишь в рыло!

Не слишком радостная, однако, перспектива. Помню как Гиви ударом кулака перешибал мраморные колонны в собственном доме, обрушивая крышу на слишком юморных филистимлян, попытавшихся шутки ради обрить его наголо. Глупые шутки, скажу вам. Кому потом пришлось трое суток развалины разбирать без применения тяжёлой техники? То-то и оно…

Так, с чего бы мне продолжить хранить Советский Союз? А, вспомнил. Этот аглицкий майор, скоропостижно померший единственно при виде вполне невинных клещей для укладки шпал, греющихся в уютно потрескивающем костерке, успел таки поведать немало интересного. Весьма, я бы даже сказал.

Польская разведка, уже лет триста работающая на британцев, передала им сведения, касающиеся предстоящей коронации товарища Деникина. И те, соответственно, решились на радикальные меры.

— Ради какие меры? — переспросил Гиви.

— Свинью подложить хотят, — пояснил Лаврентий.

Это точно, свинью. И опять не своими руками, такие уж славные традиции в старой доброй Англии. Антон Иванович собирался обязательно встретить Сталина на Кобринском аэродроме, а вот по дороге в Дрогичин их кортеж ожидают не слишком приятные сюрпризы.

Одна группа диверсантов, просочившаяся через Брест, к настоящему времени должна была заминировать мост на Днепровско-Бугском канале, куда Иосиф Виссарионович решил приехать с экскурсией и инспекцией. Этот же канал, прямой, будто по линейке проложенный, и послужит ориентиром для неизвестных бомбардировщиков без опознавательных знаков, хоть сейчас готовых взлететь из чехословацкого Прешова.

— Они там что, сдурели в своём Лондоне? Сплин в голову ударил? — Гаврила перебил мой монотонный доклад. — Это же война!

— С кем, Гиви? После бомбардировки, в районе моста будет выброшен парашютный десант, набранный из беглых поляков и немцев, из-за своей гражданской войны временно оставшихся не у дел.

— Чего им между собой не воюется?

— Забесплатно? Не смеши, это же Европа.

Генерал-майор Архангельский задумчиво почесал затылок, уронив фуражку:

— Это нужно предотвратить!

— Так я слетаю по быстрому, наведу порядок?

— Изя, прекрати, люди сами должны решать свои проблемы.

— Да всего чуть-чуть помогу…

— Сиди, я сказал. И думай.

— Может Сагалевичу позвонить? — предложил Лаврентий Павлович, подсунув фон Таксу очередной бланк подписки. — А что, сейчас до Минска доедем, и звякну.

— Ты что? — возмутился Гаврила. — Никто не должен знать о нашем возвращении. Ушли и ушли, всё, с концами. А то брякнет что-нибудь в разговоре со Сталиным, вся конспирация к псу под хвост.

— Кто? — удивился Палыч. — Соломон Борухович? Будет молчать как рыба, он мне ещё с "Челюскина" полторы тысячи рублей должен. Не в его интересах афишировать наше присутствие.

— Думаешь, Сагалевич такой мелочный человек?

— И в мыслях не было, — ответил Берия, отыскивая в записной книжке номер телефона. — Полторы тыщи — это не деньги. Так что с его стороны это будет просто дружеская услуга. Можно сказать — бесплатная.

— Хорошо, уговорил. Звони.

Житие от Гавриила

— Ну и чего он сказал? — Изя, доедающий двенадцатую отбивную, каждая на половину сковородки, в буфете минского вокзала, на минуту оторвался от увлекательного занятия. — Поможет?

Лаврентий устало плюхнулся на стул, вяло отмахнулся, и припал к запотевшей кружке с пивом. Видно было, что разговор дался ему не так-то и просто. На второй уже перевёл дыхание, промокнул губы громадным клетчатым платком, прислушался к внутренним ощущениям, и кивнул, блеснув залысинами.

— Без проблем. Я же говорил — свой человек.

— А чего взамен? — проворчал Израил, подвигая Палычу блюдо со свежеотваренными раками. — Или я не знаю Сагалевича?

— А я не знаю! — похвалился барон фон Такс.

— Счастливец, — хмыкнул Берия. — Ты прав, товарищ Раевский. Просит, паразит.

— Что?

— Так, малость одну. Его племяннику срочно понадобился выход к Чёрному морю.

— А кто у него племянник? — Изя подпёр щёку рукой, и в ожидании ответа поигрывал погрызенной рачьей клешнёй.

— Он галицийский каган.

— Понятно объясняешь…. Ему — точно нужно. Так ты чего ответил? Послал?

Лаврентий взмахом руки попросил официантку сменить кружки, и улыбнулся невинной и кроткой улыбкой, от которой падали в обморок крокодилы в зоопарке.

— Я дал принципиальное согласие, — Палыч насладился произведённым эффектом. — Граница с каганатом пойдёт по правому берегу реки Прут, до впадения её в Дунай, а так строго на юг, до моря.

— Постой, но ведь там Румыния, нет?

— А нам есть какая-то разница, что там было раньше? И потом, это уже не наши проблемы и головная боль — есть на карте Румыния, нет ли её…, - и повторил, принимая с подноса свежие кружки. — Какая нам разница?

Нет, определённо, эти два товарища скоро сведут меня с ума. Если быть точнее, то два с половиной, потому что они и барона постепенно превращают в такого же прохвоста. Ну где же это видано, чтобы вот так, походя, попивая пиво с раками, перекраивали карту Европы? Да, не спорю, и самому приходилось порой решать судьбы мира в походных условиях, но там хоть антураж был соответствующий. В раскинутом шатре, под развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, грохот пищалей и мушкетов.

Или в бане, когда выйдешь из парилки весь распаренный, с берёзовыми листочками, прилипшими, хм…, допустим к плечу. А тут и денщик встречает с чарочкой на подносе, и рука его в белой перчатке предупредительно так вилочку держит с наколотым на неё огурчиком. Лепота! И такая ясность и пронзительность мысли образуется, что раздвигаются границы мироздания, познаётся промысел Божий, а границы государственные приходят в равновесие сообразно ему.

Но не в пивнушке же привокзальной такие дела решать? Понимаю Изю — как был авантюристом, так им и остался. Но Лаврентий Павлович? Не солидно, право слово.

— Чего загрустил, Гаврила Родионович? — развеселившийся напарник хлопнул меня по плечу.

— Ты что творишь, зараза? — заорал на Израила Лаврентий, растерянно наблюдая как пиво, плеснувшее из моей кружки, растекается по его галифе.

На шум начали оборачиваться другие посетители буфета. Они и раньше с любопытством поглядывали в нашу сторону, будто никогда генералов не видели. Или три генерал-майора в одном месте, это уже слишком много? Может быть стоило одеться как-то иначе?

— Тихо! — я грохнул кулаком по столу, требуя внимания. И получил его с избытком, так как столешница с треском разломилась пополам, ножки разъехались в стороны, как у неподкованного коня на молодом льду, и под жалобный звон бьющейся посуды всё это великолепие разлетелось по полу.

— Трындец! — Изя грустно констатировал факт вопиющего вандализма, грустно провожая взглядом недопитое пиво, отправившееся в последний путь. — Сейчас что-нибудь патруль вызовет, и нас заметут. Прямо как молоденьких лейтенантов, устроивших дебош в общежитии медицинского училища.

— Ты ещё вспомни, как тебя в двенадцатом году жандармы вокруг Смольного института гоняли.

— Так не догнали же, — Раевский даже зажмурился от приятных воспоминаний, и на лице его появилась глупая блуждающая улыбка.

Видимо у товарища Берии было меньше подобных случаев, или прошлая жизнь заставила научиться осторожности, только он первым заметил опасность, о чём и не преминул сообщить:

— Они уже здесь.

— Кто, жандармы.

— Нет, патруль. Барон, немедленно выбрось эту дубину!

Фон Такс послушно выпустил из рук ножку от стола, которой только что вооружился, но уточнил:

— А почему?

— Это же не немцы какие — свои. А своих нужно бить аккуратно, дабы не нанести ущерба обороноспособности страны.

— А они?

— Что они? Будут нас арестовывать.

— За что, Лаврентий Павлович?

— За разврат, за пьянство, за дебош.

— Позвольте, но к первому пункту культурной программы мы даже не приступили.

— Без разницы, барон. Нам в любом случае нельзя попадаться. Секретность, мать её.

Я притянул за рукав стоящего рядом Раевского.

— Изя, постарайся внушить ему что-нибудь, а я щит невидимости поставлю.

Израил недовольно фыркнул и дёрнул рукой:

— Да надоели мне твои щиты. Жить хочется, понял? Нормальной жизнью…, - он сделал шаг навстречу начальнику патруля. — О, здорово, лейтенант! Давай-ка, быстренько организуй тут уборку, а потом нам ещё пивка принесёшь. Понятно?

Опешивший от странных требований офицер помотал головой, отгоняя наваждение, и попросил:

— Предъявите документы, пожалуйста.

Мой напарник в ответ радостно улыбнулся, и закричал на весь буфет:

— Это ты кого сейчас козлом назвал?

Лейтенант недоумённо обернулся, выискивая среди своих подчинённых того, кто подходил бы под это определение. Не нашёл, и принялся осматривать остальных посетителей. И только через несколько минут до него дошёл смысл опережающего время юмора. Начальник патруля грозно сдвинул брови, сердито засопел, и схватился за кобуру. Двое сержантов за его спиной медленно потянули с плеча винтовки.

Дурни, они что, стрелять здесь собрались? И вообще, какого хрена все с оружием, вроде не положено? А как же инструкции? Любопытно, кстати, наблюдать за реакцией этого лейтенанта. Ведь ни одному составителю уставов и в голову не могла придти такая бредовая мысль — арест трёх генералов одновременно обычным армейским патрулём. Вот как руки-то дрожат, кобуру расстегнул, а пистолет вытащить боится.

— Предъявите документы! — второй раз требование прозвучало менее требовательно и уверенно.

Так бы и обошлось миром, Лаврентий уже доставал из саквояжа нужные бумаги с грозными печатями для всех четверых, но всё испортил Израил. Его мудрёно закрученная фига уткнулась обгрызенным ногтем прямо в нос блюстителю воинской дисциплины.

— Вот тебе документ! Достаточно?

Не ожидавший такого подарка лейтенант резко отпрянул, наступил на мокрые осколки стекла, злорадно захрустевшие под сапогами, и упал навзничь, смешно взбрыкнув ногами. Изя тоже поначалу смеялся, но очень и очень недолго, так как в своём совершенно не изящном полёте начальник патруля попал ему сапогом в то место, которое и жене показывают с некоторым стеснением. Жены у Раевского давно уже нет, а вот место это в наличии имеется, и он медленно завалился лицом вперёд, героически сдерживая рвущийся наружу стон. А ведь говорил дураку, чтобы доспех нормальный под формой носил. Так нет, форсит по новгородской моде — привык, говорит. Ну что, придурок, коротка кольчужка?

Оба сержанта отреагировали на случившееся мгновенно, но, к сожалению, по-разному. Один, как и полагается при нападении, без долгих разговоров выстрелил прямо в нас. Но промахнулся. Хотя нет, вот Лаврентий, недовольно ворча себе под нос, разглядывал свежую дырку на груди своего кителя.

— Палыч, ты как? — обеспокоился я его судьбой.

— Ерунда, Гавриил Родионович. Меня уже один раз убивали, иммунитет выработался. А вот…

Договорить не получилось, так как второй из патрульных, прокричав что-то правильно-уставное, пальнул уз своей винтовки прямо в потолок. Кто же его, идиота, учил стрелять? Пуля отбила с потолка большой кусок лепнины, который и полетел вниз, из множества возможных целей выбрав нашу сумку с оставшимся коньяком. Время замедлилось…. Свинство, ну и нахрена оно замедлилось, если сделать всё равно ничего нельзя? Разве только продлить мучительные секунды расставания с драгоценным грузом.

Бабах!!! Глыба смачно припечатала баул к полу, разлетевшись на множество мелких осколков. Барон фон Такс печально охнул, снял фуражку, и перекрестился на православный манер, предварительно сверившись с записной книжкой.

— Ты чего творишь, гадина? — потрясённый разыгравшейся трагедией Изя сразу позабыл о всякой боли в причинном месте, подскочил к сержанту и, не обращая внимания на попытки штыковых атак, отобрал винтовку. Потом, обломив сгоряча приклад, согнул её, обернув полтора раза вокруг шеи виновника. — Это был МОЙ коньяк!

— А мой мундир?

Да, уровень стрелковой подготовки в Красной Армии был всё ещё не на должном уровне, потому что первый стрелок так и не успел дослать патрон, когда Лаврентий засадил ему по уху.

От удара патрульный отлетел на несколько метров, опрокинув по пути пару столиков. Раздосадованные любители пива, потерявшие вместе с кружками и смысл жизни, успели пнуть несколько раз пролетающее мимо них тело. За что немедленно поплатились. К этому времени поднялся лейтенант, плохо соображающий после удара затылком об пол. Но то, что какие-то гражданские обижают его подчинённого, он определил быстро. И с радостным воплем бросился в рукопашную, что получилось на диво замечательно, профессионально, и соразмерно. Не иначе проходил стажировку у деникинских пластунов, сам то по возрасту не мог застать ни мировую, ни гражданскую.

Я за шиворот вытащил из общей свалки увлёкшегося Израила.

— Изя, сваливаем, пока возможность есть. Видишь, всем не до нас.

— Да погоди, к ним подкрепление пришло, — Раевский пытался вырваться из моих рук и броситься обратно.

— К кому подкрепление?

— Ко всем, они все против нас…

— Сейчас сам тебя прибью. Уходим. Лаврентий, ты где?

— На месте, — из-за колонны появился раскрасневшийся в азарте Берия, пытаясь на ходу приладить на место полуоторванный рукав. — А барона куда подевали?

— Тут он, Изя кивнул в сторону буфетной стойки. — Мародёрствует потихоньку.

— Это добыча, — возмутился фон Такс. — Боевые трофеи.

— Брось, Людвиг, — посоветовал Лаврентий Павлович хозяйственному баварцу. — На вокзалах не бывает хорошего коньяку — намешают всякой дряни.

— Так я его и не беру.

— А что, пиво?

— Зачем? Чай не немец какой, — ухмыльнулся барон. — Только водку.

О Господи! Дай мне силы не свихнуться!

— Все готовы? Включаю щит.