Песчаные замки

Глава 12

Агнес понимала, что с ней творится что-то странное, но никому не хотела говорить об этом. Одно дело — видения, но это даже для нее чересчур. После травмы головы она повсюду видит белые крылья — в кухонном окне, поджаривая ломтики хлеба, в зеркале в ванной, когда умывается, в ночном небе под лунным светом.

Она долго разглядывала изображение на дисплее фотокамеры, пытаясь понять, что там запечатлелось. Порой смотрела на экранчик, ожидая, что священный образ вот-вот улетит. Наконец, решила обратиться к матери и спросить у нее.

— Мам, — позвала она, войдя в мастерскую. Сердце застучало при виде матери, полностью погруженной в работу, с засученными рукавами. В мастерской царил полный хаос. Уборка в студии входила в обязанности Агнес, а она об этом даже не позаботилась.

— Что, детка? Как ты себя чувствуешь? — спросила мать, не сводя глаз с холста.

— Хорошо, — ответила она, сдерживая улыбку.

— Правда? Голова не болит?

— Нет.

Агнес пробежалась по комнате. Всегда приятно здесь бывать, слышать запах красок, видеть яркий свет, льющийся в выходившие на север окна, спавшую на подоконнике Сеслу, счастливую и довольную мать. Совсем маленькой девочкой она каким-то образом поняла, что ничто так не умиротворяет и не успокаивает мать, как работа. Наверно, поэтому она не бросает преподавание в Академии. Агнес схватила швабру, принялась подметать.

— Сес по-прежнему сидит на месте? — поинтересовалась мать. — Я пригласила ее после завтрака пройтись со мной по берегу, а она отказалась.

«Почему, как ты думаешь?» — хотела спросить Агнес. Младшей сестре до смерти хочется видеть отца, средней тоже. Мать загадочно о нем умалчивает, уклоняется от ответа на вопрос о том, когда вся семья будет вместе. Даже выходя на берег, идет не в обычное место, где Агнес прыгала со стены, а совсем в другую сторону, к бухточке, еде растут устрицы.

— Ма-ам, — протянула она, вертясь вокруг мольберта.

— Минуточку, солнышко. Дай закончить.

Она прищурилась на холст, выдавливая на палитру красный кадмий из тюбика, накладывая мастихином каплю краски. Агнес со шваброй придвинулась ближе, взглянула и охнула.

Картина изображала ее саму с отцом. Очень четко выписаны глаза, волосы, плечи; та самая ночь, когда она бросилась в воду под звездным пологом над головой и с кружевными волнами за спиной; широкая темная песчаная коса, куда отец вынес ее на руках, как малое дитя. На стене со слюдяными прожилками виден призрак белой кошки. Красный кадмий — ее кровь на отцовской рубашке.

— Мама… — повторила она и, не дожидаясь ответа, сунула швабру в угол, выбежала из мастерской. Сердце сильно билось, готовое выскочить из груди. Агнес помчалась по коридору в спальню. Сес там не оказалось, поэтому она положила фотоаппарат на полку, вышла на веранду, где и нашла сестру.

— Что ты тут делаешь? — спросила та. — По-моему, тебе велели лежать.

— Я устала лежать. Надоело.

— Надоело не прыгать со стен по ночам?

Агнес попыталась улыбнуться. Что-то в картине матери прохватило ее до костей. Она до сих пор видит написанные ею глаза отца — трагические, полные ужаса, скорби. Эти глаза говорят все, что можно сказать об их семье.

— Мама наверняка сотрет тебя в порошок, если ты еще когда-нибудь подойдешь к той стене, — предупредила Сес.

— Потому что я расшиблась?

— Нет! Потому что не хочет, чтобы мы виделись с папой! Разве не ясно? Зачем она это делает?

На подъездной дорожке с визгом затормозил джип Питера. Агнес и Сес наблюдали, как Реджис целует его, дотянувшись со своего сиденья, а потом выскакивает. Он быстро уехал, оставив за собой облачко пыли.

— Эй! — воскликнула Реджис, поднявшись по ступенькам. — Как вы тут, мои девочки?

— Куда это Питер поехал? — спросила Сес вместо ответа.

— Рыбачить с ребятами из Хаббард-Пойнт.

— А ты?

— Не захотела.

— Почему у тебя такой радостный вид? — подозрительно спросила Агнес, ибо Реджис без Питера никогда не была счастлива, а теперь сияла — не то, что утром.

— Расскажу через минуту, только сначала вы мне объясните, почему у вас обеих такой несчастный вид?

— Почему мама нам не позволяет видеться с папой? — спросила Сес. — Что за дикость? Он мой отец, я люблю его и хочу его видеть.

— Она там пишет, как сумасшедшая, — Агнес кивнула на мастерскую.

— Правда? — переспросила Реджис. — Давно по вечерам не писала.

— Знаю! И ты должна увидеть, что она пишет, — добавила Агнес. — Может быть, лучшую свою картину. О нем. Как он меня выносит на берег. Но главное, кого сразу видишь — папу.

— Правда? — Реджис посмотрела на ярко освещенную студию, откуда на кусты и траву лился янтарный свет. — Папу?

— Да, — кивнула Агнес.

— Кстати, я с ним сегодня виделась, — объявила Реджис с сияющим взглядом.

— Как? — воскликнула Сес, подскакивая на коленях.

— Это просто чудо! Они с Томом пришли в «Рай»…

— С тобой повидаться! — воскликнула Агнес.

Реджис кивнула.

— И он обеих вас хочет видеть. Сгорает от желания прийти домой, сразу видно. Старается угодить маме, только… не понимает, чего она хочет! Это ясно, особенно, если она его пишет. Нам надо уговорить ее…

Тут из-за круглой каменной стены и живой изгороди из кустов бирючины вынырнули фары, выехала машина. Сес охнула, Реджис громко рассмеялась. Машина старая — «вольво» или «фольксваген», — какая-то округлая, и каждый дюйм поверхности разрисован крошечными фигурками миллиона ярких цветов.

— Кто это? — удивилась Сес.

— Архангел, — улыбнулась Реджис.

— Брендан, — вымолвила Агнес, увидев, как он вылез из машины.

Ярко-рыжие волосы вспыхнули на свету. Он широко улыбнулся всем, а глазами — одной Агнес. Она залилась румянцем, когда он подходил, не сводя с нее взгляда, и сказала:

— Привет.

— Привет, Агнес, — ответил он.

— Привет, Брендан, — подхватила Реджис. — Что тебя сюда привело?

— Заехал проведать Агнес.

— Удачный момент выбрал, — кивнула Реджис. — Мы с Сес как раз уходим.

— Нет, не уходим! Мы о папе говорили, и…

— Пошли, Сес. — Сестра обняла ее за плечи. — В шахматы сыграем.

— Ты меня всегда обыгрываешь. Так неинтересно.

— Я старшая, значит, меня надо слушаться. Кроме того, если хочешь присутствовать на моей свадьбе, должна ходить по струнке.

— Жестоко и нечестно! — заныла Сес, однако пошла в дом следом за Реджис.

Оставшись на веранде наедине с Бренданом, Агнес поправила повязку на голове, надеясь, что выглядит нормально. Хотелось отчасти придушить Реджис за то, что оставила ее одну с парнем из больницы, а отчасти — поблагодарить. Голова кружилась, она пошатнулась, хотя и сидела, приложила ладонь ко лбу.

— Что с тобой? — спросил Брендан.

— Все в порядке. Голова закружилась.

— Не такая уж редкость после закрытой черепной травмы.

— Чего? Я думала, что лоб разбила.

— Правильно. — Брендан сел рядом. — К счастью, трещина просто линейная, а вот сотрясение — дело серьезное. Ты получила тупой удар о камень. Отсюда судороги, а теперь головокружение. Пройдет, когда поправишься.

— Ты рассуждаешь прямо как доктор.

— Хочу стать врачом. Только что сдал вступительные экзамены в медицинскую школу. Учился на курсах санитаров, потому что больше ничего не мог себе позволить. Всегда хотел заняться медициной. Не могу видеть, как люди страдают, хочу, чтобы им было лучше.

Агнес взглянула в горевшие огнем глаза Брендана, вспомнила, как Реджис назвала его архангелом, задумалась, правда ли это. Так долго ждала явления, что почти потеряла надежду. Теперь, глядя на Брендана, почувствовала мурашки на коже.

— Кто из твоих близких страдал? — спросила она.

— Брат, — ответил Брендан. — У него была лейкемия.

— Ох, как жалко. — Агнес бессознательно потянулась к его руке.

— Мы оба были еще маленькими. Мне было семь лет, а ему два года. Он только начинал бегать, не ходить — бегать. Мяч бросал… как сам Роджер Клеменс. Его звали Патрик, а мы его звали Падди.

Агнес сдержала волнение, зная силу прозвищ. Они племенные, зовут прямо к семейному очагу, как барабанный бой. Взглянув в окно, увидела, как Реджис и Сес выглядывают, интересуясь происходящим. «В детстве отец прозвал Реджис "совой", потому что она никогда не спала», — вспомнилось ей.

— Что же случилось с Падди?

— Он заболел. Сначала мы не понимали, в чем дело, думали, что это сильная простуда, которая никак не проходит. Ему становилось все хуже, мама повезла его в больницу. Там сделали анализ крови, и все стало известно.

— И ты ему старался помочь…

— Сколько мог. Играл с ним в мячик, даже когда он в постели лежал. Только у него от малейшего прикосновения синяки возникали. Мне запрещали бросать ему мяч. — Он помолчал. — Иногда даже в комнату не пускали. Он был слишком восприимчив к инфекции.

Агнес прищурилась, представляя, как тяжело братья переносили разлуку.

— Я хотел дать ему свой костный мозг, знаешь, братья иногда служат друг другу донорами. А у нас оказалась несовместимость. Так я узнал, что меня усыновили — родители долго не могли ребенка зачать и поэтому взяли меня.

— А раньше ты не знал?

Брендан покачал головой.

— Мы, ирландцы, стараемся ни о чем не рассказывать.

Агнес кивнула, очень хорошо это зная.

— От химиотерапии у Падди вылезли волосы, — продолжал Брендан, — и я подарил ему красную бейсболку. Он еще учился говорить, показал на нее, сказал «сапка». Страшно ей гордился. После смерти мы ее с ним и похоронили.

— Мне очень жаль, что он умер, — пробормотала Агнес.

— Знаю. Мне тоже. Он был замечательный парень.

— Поэтому ты станешь врачом. И поможешь многим другим детям.

— Надеюсь, — кивнул Брендан.

— Родители будут очень гордиться тобой.

— Они этого не увидят, — покачал он головой.

— Почему?

Брендан опустил глаза, взглянул на ее ладонь, по-прежнему лежавшую у него на руке. Она кожей чувствовала его пронизывающий взгляд. Он посмотрел ей в глаза, и у нее точно так же защекотало лицо, веки.

— Есть два способа справиться с горем, — сказал он. — Один заключается в том, чтобы открыть свою душу, больше прежнего любить людей и мир, зная, как коротка и драгоценна жизнь. А другой…

Агнес ждала, сидя на самом краешке кресла. Думала о своей семье, зная, что они переживали горе каждый сам по себе. Когда отец сел в тюрьму, те, кем они были прежде, умерли. Она себя чувствовала такой одинокой, будто все хорошее в мире исчезло, а плохое надвигается, выжидая момент, когда можно будет ударить больнее.

— Другой плохой, — сказала она. — Чувствуешь себя отрезанным, запертым в одиночестве, лишенным всякой помощи. В темноте.

— Да, — кивнул он. — Как в тюрьме.

У нее больно кольнуло сердце при мысли об отце, запертом в стенах тюрьмы Портлаоз вдалеке от любимых. Что может об этом знать Брендан?

— Ты имеешь в виду, в настоящей тюрьме? — уточнила она. — С решетками и засовами?

— Нет, — тряхнул он головой. — Я имею в виду ту тюрьму, куда ты сам себя посадил. Каждый может в такую попасть. Каждый. Одни садятся на наркотики, другие пьют, как мои родители. Строишь стены, запираешься в своей беде, пока не остается одно, о чем можно думать. Сидишь там наедине с демонами, любимые туда не могут проникнуть, ты со своими демонами выйти не можешь…

— Твои родители сидят там со дня смерти Падди?

— Почти постоянно. Время от времени пытаются бросить и всегда возвращаются к бутылке. Так им легче. Понимаешь, как только привыкнешь к такой наглухо запертой жизни, настоящая жизнь начинает казаться ужасно жестокой. Если они когда-нибудь действительно бросят пить, им придется признать правду. Понять, что Падди умер. Настоящий сын умер, а я остался.

— Ты им тоже настоящий сын, — возразила Агнес. — Если они тебя усыновили…

— Хорошо бы, чтобы они тоже так думали.

— Ты тоже ирландец. Рыжий.

— Угу, — кивнул он. — Об этом они позаботились. Выдвинули такое условие служащим католического попечительского общества и органам опеки. Рассказали мне после того, как Падди заболел. До того, как привязались к бутылке и заперлись. Из тюрьмы со временем люди выходят…

— Знаю. — Агнес опустила голову, думая об отце. Так долго они не были вместе и до сих пор не вместе…

— Ну, я ведь зашел проведать тебя, — резко сменил тему Брендан. — И еще из-за того, что ты говорила тем вечером в больнице.

Агнес улыбнулась, но в душе забеспокоилась. Что она тогда говорила? Постаралась сосредоточиться, вспомнить. Вспомнила бивший в глаза резкий свет, врачей, зашивавших рану на лбу, давящую боль в голове, биение в висках. Вспомнила, как плакала, желая увидеть родителей. Потом тьма, падение в какой-то туннель… Она умирала.

Сердце остановилось. Кругом черно. И голос, четкий голос. Что он сказал? И что она ответила?

— Ты… — пробормотала она, — хочешь стать врачом… помогать детям, больным лейкемией?

— Нет. Хочу стать психиатром. Помогать семьям.

— Но Падди…

— Падди умер. А мы живы. Мои родители и я. Ты и твои родители. Я хочу, чтобы живые жили на земле, а не умирали в тюрьме.

— Что я говорила в реанимации? — шепнула Агнес.

Брендан бережно и уверенно обнял ее одной рукой.

— Ты сказала, что молишься о видении. Чтобы понять, что делать. Сказала, что ждешь с двенадцати лет, когда твой отец сел в тюрьму. И попросила меня помочь.

— Чем?

— Снова свести вас в одну семью.