Пещера Лейхтвейса. Том второй

Глава 82 ПОХИЩЕННАЯ НЕВЕСТА

Зонненкамп и фон Редвиц не проговорили и пяти минут после ухода мнимого крестьянина, как в главный подъезд гостиницы вошла молодая девушка, оглядываясь по сторонам, точно искала кого-то. В руках она держала картонку, перевязанную шелковой лентой. Медленно подошла она к Зонненкампу и фон Редвицу и с поклоном сказала:

— Извините, куда я должна сдать этот венок? Он был заказан садовнику Лефлеру.

— Я могу сказать вам это с совершенной точностью, — ответил Зонненкамп. — Этот венок предназначается моей дочери, и я лично передам ей его. Дайте мне венок.

Он вынул из кармана несколько монет, щедро наградив девушку за услугу по доставке венка.

Удивленная и взволнованная такой наградой, посланная удалилась.

— Теперь пойдем, сын мой, — обратился Зонненкамп к молодому человеку, — отправимся вместе в комнату Гунды, и ты сам отдашь ей венок.

— Большое спасибо, отец, — воскликнул Курт, — о, я уже вижу, как этот венок будет к лицу Гунде; полученный из моих рук, он сделается ей вдвое дороже.

После этих слов они в самом радужном настроении поднялись по лестнице и остановились перед дверью. Зонненкамп попросил Редвица немного подождать; он сначала хотел сам взглянуть, одета ли Гунда и может ли войти к ней молодой офицер. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил. Повторив стук, он, наконец, взялся за ручку двери, которая оказалась незапертой. Когда он переступил порог, то остановился в удивлении. Гунды не было в комнате.

— Гунды здесь нет, — крикнул он Редвицу, — и я не могу себе представить, где она. Я знаю, что она уже надела подвенечное платье: мне это говорили девушки, которые одевали ее…

— Ну так спросим девушек, — ответил Курт без малейшей тени опасения.

Ни он, ни Зонненкамп не имели никакого предчувствия, что с Гундой могла случиться беда. Зонненкамп дернул сонетку, висевшую на стене двери. Тотчас же появилась горничная.

— Где моя дочь? — спросил Зонненкамп.

Девушка объяснила, что по окончании туалета пришел парикмахер, который принес миртовый венок, и барышня отпустила горничных.

— Миртовый венок? — воскликнул Зонненкамп в крайнем изумлении. — Но это невозможно, вот он, я держу его в своих руках. Венок мне подали только сию минуту.

— Извините, сударь, венок лежит вот тут на туалете, — воскликнула девушка, показывая венок, с помощью которого Аделина Барберини усыпила свою дочь.

И отец и жених оба смотрели друг на друга в изумлении, и каждый прочел в глазах другого опасение, хотя ни один из них не мог произнести ни слова.

— Это, действительно, очень странно! — воскликнул Зонненкамп после короткого молчания. — Сколько мне помнится, мы заказали венок у садовника Лефлера. Как могло случится, что парикмахер принес второй?

— Я также не нахожу этому никаких объяснений, отец! — воскликнул Редвиц. — Но что парикмахер действительно был здесь, это видно по гребенкам и щеткам, оставленным тут.

Зонненкамп подошел к туалету и скорее машинально, чем с сознательным намерением, взял в руки щетку.

— Посмотри, Курт, — вдруг проговорил он, — мои глаза немного слабы, можешь ты прочесть слова, которые такими мелкими буквами отпечатаны на ручке?

Фон Редвиц несколько минут пристально рассматривал буквы и затем ответил:

— Эти надписи не более как название фирмы, у которой была куплена эта щетка.

— Совершенно верно, — проговорил франкфуртский коммерсант, — это-то и я уже видел, но не удивляет ли тебя название этой фирмы?

— Нет.

— Ну, а меня заставляет задуматься эта фирма на щетке какого-то тешеньского парикмахера. Я прочел на этой же щетке и название города. В нем живет одна личность, питающая ко мне враждебные чувства: она самый для меня близкий человек и в то же время мой самый непримиримый и смертельный враг. Посмотри, щетка изготовлена у Роберта Траутветера, в Потсдаме.

Затем Зонненкамп поспешно подошел к горничной.

— Как имя парикмахера, причесывавшего мою дочь?

— Я этого не знаю, господин Зонненкамп, — ответила девушка. — Барышня рассказывала, — когда мы надевали ей подвенечное платье, — что к ней приходил молодой человек из Тешеня, настоятельно просивший позволить ему причесать ее; он умолял и клялся, что вся его жизнь зависит от ее согласия.

— Назвала вам моя дочь имя парикмахера?

— Нет, потому что и сама не знала его. По описанию, которое барышня сделала мне, я не могу припомнить никого в Тешене, а я ведь местная жительница и знаю почти каждого человека в городе, и когда я…

— Боже Всемогущий! Что это такое?.. Что это должно означать?

Эти слова сорвались с дрожащих губ молодого майора, а когда Зонненкамп обернулся, то увидел Редвица, державшего дрожащими руками миртовый венок, тот самый, который лежал на туалете.

— Что такое? — спросил франкфуртский коммерсант. — Чего ты так дрожишь? Ты бледен, и голос изменяет тебе?

— Отец… — проговорил Курт Редвиц, и его лицо еще более побледнело, — отец, моя Гунда… моя горячо любимая Гунда… над ней совершено преступление…

— Преступление? Избави Боже!

— И однако это так. Иначе быть не может, — проговорил безнадежно молодой майор. — Рассмотри этот новый миртовый венок; не правда ли, снаружи ты видишь самые невинные цветы и нежные листики — венок, предназначенный для украшения головки невесты?

— Совершенно верно, сын мой! — воскликнул Зонненкамп, которого, возрастающее возбуждение зятя пугало больше, чем его слова. — Совершенно верно, это свадебный венок, как всякий другой.

— О, нет, отец! — воскликнул взволнованный молодой человек. — Этот венок не что иное, как самая страшная адская машина, какую только мог придумать гнусный изобретатель, чтобы сделать свою жертву беззащитной.

— Адская машина — этот венок?

— Да, да! — горячо продолжал Редвиц. — Смотрите сюда: под цветами находятся три острых, крошечных шприца, такие маленькие, что с первого взгляда их нельзя даже заметить; внутри их проходят пустые канальчики, и уже один запах, распространяемый ими, доказывает, что они были наполнены усыпляющей жидкостью, — я сам чувствую какую-то усталость с тех пор, как рассматриваю венок. От него идет отвратительный, сладкий запах.

Зонненкамп стоял как громом пораженный. Затем он вздрогнул, черты лица его перекосились, как будто с ним начинался удар. Глаза налились кровью, лицо посинело, точно вся кровь прилила к мозгу.

— Это она, — с трудом проговорил он сквозь зубы, — это дело ее рук. Аделина Барберини должна была находиться недавно в этой комнате, потому что только она одна могла придумать такое коварное преступление и с такой дерзостью исполнить его.

— С какой целью? — воскликнул Редвиц, и крупные слезы потекли по его щекам.

— С какой целью? О, сын мой, ты еще не знаешь всего! Ты еще не знаешь всех наших семейных тайн. До сих пор мне не хотелось отягощать ими твою чистую душу.

— Но теперь это должно быть выяснено. Я так несчастен, что открытие этих тайн не может сделать меня еще несчастнее.

— Вы можете удалиться, — обратился Зонненкамп к горничной, — но я требую, чтобы вы держали язык за зубами и не болтали о том, что видели и слышали здесь.

Девушка удалилась. Едва она успела затворить за собой дверь, как Зонненкамп бросился к Редвицу и, рыдая, прижал его к груди.

— О, бедный, бедный сын мой! — воскликнул он. — Знаю, что и твое сердце я теперь растерзаю своим рассказом. Но лучше, если ты узнаешь всю правду. Может быть мы еще спасем ее, если сейчас же примемся за дело. Итак, слушай! Вскоре после рождения Гунды жена моя, такая красавица, что я не могу описать тебе этого в нескольких словах, рассталась со мной. Она тайно покинула меня и только что родившегося ребенка. Не спрашивай, какими мотивами она объяснила свой поступок. Об этом я ничего не могу сказать, потому что и для меня самого до сих пор тайна, что удалило ее от меня. Долгие годы она пропадала. Я считал ее мертвой. Только недавно я узнал, что она превратилась в знаменитую танцовщицу Аделину Барберини, которая пользуется высоким благоволением короля Фридриха; вместе с тем я также знаю, что она — верный друг Марии Терезии и, по разным причинам, всеми средствами, какие только можно себе вообразить, помогает делу австрийской императрицы. Я предупреждал об этом короля, но он не хочет меня слушать и слепо доверяет Барберини. Моя жена уже однажды пробовала отнять у меня Гунду, надеясь с ее помощью оказывать на меня давление. Она всеми силами стремится перетянуть меня на сторону австрийцев, между тем как я состою деятельным агентом прусского короля. Случай, который я благословляю от всего сердца, вернул мне Гунду. Теперь ее мать, этот дьявол в юбке, по-видимому, делает новую попытку разлучить меня с дочерью и подчинить ее своей власти.

— Так значит…

Редвиц едва мог произнести слово, он дрожал так сильно, что Зонненкамп должен был поддержать его.

— Так ты думаешь, отец, что Гунда похищена?

— Похищена ее собственной матерью.

Несколько минут оба стояли подавленные горем, не имея сил произнести ни слова. Вдруг Курт вскрикнул, ударив себя кулаком по лбу:

— О, я дурак, о, слепой дурак, я допустил провести себя такой нескладной ложью! О, отец, я ведь так близко стоял от Гунды… стоило только руку протянуть, чтобы спасти ее… И я этого не сделал!

— Объяснись понятнее, сын мой.

— Помнишь ли ты крестьянина, который четверть часа назад спустился с лестницы и прошел мимо нас?

— Ты говоришь о том, который нес мешок с картофелем и овощами?

— Да, о нем. Ты помнишь, что он спустился именно с этого этажа, и не знаю, заметил ли ты, но я слышал совершенно ясно, как в мешке раздался тихий стон. Я спросил у него объяснения, и он рассказал, что кроме зелени в мешке находились еще кролики. Теперь я знаю, что с такой наглостью пронес мимо нас этот негодяй. Это была Гунда, которую усыпили и таким способом вынесли из дому.

Зонненкамп прошелся крупными шагами. Пот выступил у него на лбу, и в комнате слышалось вырывавшееся из груди его тяжелое и прерывистое дыхание. Вдруг он остановился и произнес решительным голосом;

— Ну, сын мой, мы не должны терять ни одной минуты. Нам следует приняться за розыски этого человека, который, без сомнения, соучастник Аделины Барберини и еще не мог покинуть города. Четверть часа даст ему, конечно, большое преимущество; но я сделаю все, что только возможно, чтобы спасти мою дочь.

Зонненкамп сделал знак Редвицу следовать за ним.

— Куда ты спешишь, отец?

— Не спрашивай, иди за мной.

— Скажи, ты хочешь сообщить полиции Тешеня о случившимся?

— Полиции? — горько засмеялся Зонненкамп. — Вся-то здешняя полиция состоит из десяти человек, которых не хватит, чтобы разослать их во все нужные места для расследования. Но я знаю другой путь, который будет нам тысячу раз полезнее. По прошествии нескольких минут весь город присоединится к нам и поможет разыскать дорогую Гунду.

С этими словами он увел с собой Редвица. На лестнице они встретили хозяина «Пламенной звезды» и торопливо рассказали ему о том, что случилось.

— Это невозможно! — воскликнул добродушный хозяин. — Как может произойти такое преступление в моем доме? Правда, сегодня, по случаю свадьбы, сюда приходило и уходило столько народу, что невозможно было каждого из них осматривать, кто он такой! Но похитить живого человека, унести его, как тюк товара… воля ваша, господин Зонненкамп, я не могу этому поверить…

— Тем не менее это так, — произнес франкфуртский негоциант глухим голосом, — а теперь пойдемте с нами: через несколько минут в Тешене не хватит стольких людей, сколько нам понадобится.

Как был, без шляпы, хозяин «Пламенной звезды» последовал за двумя подавленными горем мужчинами; идя рядом с ними, он не переставал бормотать про себя:

— Я разорен, все мое дело рухнет, если это ужасное подозрение оправдается.

Ни Редвиц, ни хозяин не знали, куда их ведет Зонненкамп, но тем не менее слепо следовали за ним. Через несколько минут они уже были на рыночной площади Тешеня, и тотчас же Зонненкамп устремился в церковь, в которой должно было состояться венчание Гунды.

Какие чувства волновали душу Редвица, когда он рядом с тестем переступил порог храма Божьего? Какая разница была между действительностью и его недавними мечтами! Он уже чувствовал руку Гунды, он уже видел, как вводит горячо любимую девушку в храм и подводит ее к алтарю.

А теперь, лишенный надежды, со смертельным страхом и мукой в душе, он входит в церковь рядом с отцом своей возлюбленной, а она сама, его Гунда, похищена, увезена!

Все места в церкви были заняты; даже на ступеньках, ведущих к старому порталу, толпился народ. Когда присутствующие увидели Зонненкампа и Редвица, шедших быстрыми, торопливыми шагами, в толпе пронесся шепот удивления и разочарования.

— Возможно ли, чтобы отец и жених бежали пешком, тогда как для них приготовлены лучшие тешенские экипажи? Это неспроста… Должно быть, что-нибудь случилось?.. Может быть, несчастье… — Любопытство публики было велико. Зонненкамп шел не оглядываясь и не отвечая на сыпавшиеся на него вопросы. Увлекая за собой Редвица, он быстро прошел между рядами ожидавшей свадьбы толпы и поднялся к алтарю. Тут уже стоял священник в ожидании жениха и невесты. Несметное количество зажженных свечей озаряли церковь; множество цветочных гирлянд тянулись от наружного входа к алтарю; весь пол был усыпал розами и представлял душистый ковер.

— Что случилось? — спрашивали все в толпе. — Что должно произойти? Свадьба это или народное собрание? Почему богатый иностранец хочет говорить с тешенскими жителями? Почему он так бледен? Должно быть, случилось что-нибудь особенное, необыкновенное…

Зонненкамп обменялся несколькими словами со священником. Затем повернулся к толпе и поднял руку в знак того, что желает говорить. Воцарилась мертвая тишина, и глухой шепот, который только что пробегал по толпе, подобно рокоту морских волн, сразу смолк.

— Друзья мои, — заговорил Зонненкамп громким, звенящим от волнения голосом, — прошу минуту внимания: я должен сообщить очень печальное известие. Я позволил себе сейчас назвать вас своими друзьями, хотя с большей частью из вас лично незнаком. Вы собрались здесь, чтобы торжественно отпраздновать вместе со мной семейное событие; многих из вас не устрашила даже дальняя дорога, и вы прибыли сюда украсить своим присутствием праздник моей дочери. Вы ожидали увидеть счастливую невесту и жениха, присутствовать при трогательном обряде, когда многоуважаемый служитель церкви вложит одну в другую руки двух влюбленных в знак того, что с этой минуты они должны до конца дней своих принадлежать друг другу. Но вместо радостного праздника, друзья мои, вы присутствуете при страшном несчастье, обрушившемся на меня и на мой дом. Свадебный день моей дочери, вероятно, превратится в день ее смерти.

Толпа дрогнула. Присутствующие не могли больше сдерживать своего возбуждения. Как огненный поток лавы, полились к Зонненкампу выражения сочувствия и соболезнования. Затем снова наступила тишина. Всем хотелось услышать разъяснение загадочных слов, сказанных им, и он не заставил себя ждать.

— Я буду краток, друзья мои, — продолжал Зонненкамп, — потому что минуты дороги. Моя дочь сделалась жертвой преступления, достойного проклятия. Случилось нечто такое, что до сих пор вряд ли имело место в истории этого города. Нечто до того чудовищное, что можно принять произошедшее за волшебную сказку. Но, к сожалению, это — печальная, ужасная действительность, которой глубоко поражено мое сердце. Моя дочь похищена. Из комнаты, в которой она одевалась к венцу, ее унесли, предварительно усыпив и лишив сознания.

— Ужасно!.. Неслыханно!.. Могло ли совершиться такое преступление в нашем городе? Это позор для Тешеня. Это пятно останется вечно на нем. Мщения! Мщения!..

Так кричала толпа, перебивая друг друга. В то же время тысячи кулаков поднялись, угрожая неизвестному преступнику. Но франкфуртский негоциант движением руки снова заставил толпу умолкнуть.

— Не мщения, друзья мои, а помощи просит у вас отец, полный отчаяния, и жених, у которого похищено счастье его жизни. Мы стоим здесь у алтаря и обращаемся к вам с мольбой: помогите нам найти дочь и невесту. Есть надежда, что негодяй еще не покинул со своей жертвой город и его окрестности.

Затем Зонненкамп торопливо описал человека, который вышел из дома с мешком за спиной и, без сомнения, находится в связи с участниками заговора.

— Большой, широкоплечий, — описал он, — с длинной, кудрявой, темно-русой бородой. Особых примет я не могу вам дать, мои друзья; и теперь прошу — пустимся в погоню за этим мерзавцем, и если благословение Божие будет с нами, оно приведет наше преследование к успешному концу. Того, кому удастся поймать похитителя моей дочери, я вознагражу по-королевски. Десять тысяч талеров я отсчитаю ему на месте. Но это еще не все. До конца своей жизни я буду считать себя обязанным ему.

После этого толпа кинулась к выходу из церкви, как могучий поток. Стены храма огласились проклятиями, посыпавшимися из уст честных тешенцев на голову похитителя. Однако силы Зонненкампа истощились. Видя, какое горячее участие приняло в его беде население Тешеня, потрясенный всей этой историей, он едва устоял на ногах, зашатался и упал бы со ступенек алтаря, если бы Редвиц не подхватил его.

— Ради Бога, отец, — воскликнул Редвиц со слезами, — ободрись!.. Не падай духом. Мы должны собрать все наши силы. Ведь еще не вся надежда потеряна.

— Сын мой, — ответил Зонненкамп подавленным голосом, — я сам подал тебе надежду на спасение Гунды, стараясь возбудить твое мужество и понудить самого себя сделать теперешнюю отчаянную попытку, но сам я не верю в счастливый результат ее. Здесь, в этой местности, очень легко запрятать человека. Негодяю стоило только добраться со своей жертвой до гор, где в бесчисленных ущельях и пещерах не составит особенного труда спрятать ее и безопасно продержать бесконечно долгое время. Если даже мы действительно разыщем Гунду через несколько дней живою или мертвою, то вопрос еще, в каком состоянии она вернется к нам.

— Ни слова… ни слова больше, отец, — воскликнул Курт, — иначе это меня с ума сведет!

— Одну минуту, господа, — произнес в эту минуту чей-то голос рядом с Зонненкампом, — прошу минуту вашего внимания, оно теперь крайне необходимо.

Человек с энергичным лицом, обрамленным густой белокурой бородой, внезапно появился перед Зонненкампом и Редвицем.

— Я полицейский Тешеня, — представился он им. — Меня зовут Эрвин Вальдау, и можете поверить мне, милостивые государи, что я до глубины души сожалею и соболезную, что в нашем городе могло совершиться такое гнусное преступление. Описание преступника, которое вы, господин Зонненкамп, сделали хозяину гостиницы, навело меня на мысль, от которой я не могу отделаться… Я отправился в ратушу, где находится мой участок, и взял вот этот портрет, сделанный по моему заказу здешним живописцем. Личность, изображенная здесь, уже давно дает работу полиции Тешеня так же, как и соседнему местечку Баден-бах, расположенному на прусской территории. Взгляните, господа, на этот портрет и сообщите мне, похож ли на него мнимый крестьянин, унесший из гостиницы «Пламенная звезда» мешок, в котором, по предположению, находилась барышня?

С этими словами чиновник полиции вынул из кармана сверток, развернул его и поднес к глазам Зонненкампа и Редвица. На листе пергамента масляными красками, довольно талантливо был нарисован портрет плохо одетого молодого человека с загорелым лицом, обрамленным длинной, темно-русой бородой. Едва Зонненкамп и Редвиц взглянули, как у них вырвалось единодушное восклицание:

— Да, да! Это он, похититель Гунды!

— Я могу это с уверенностью подтвердить, — сказал фон Редвиц, — так как пока я обменивался с ним несколькими словами, мне бросилось в глаза его интеллигентное лицо, не соответствующее его одежде.

Чиновник снова свернул портрет и положил его в карман.

— Милостивые государи, — произнес он голосом глубокого сожаления, — барышня попала в очень скверные руки, и я должен предупредить вас, что поймать этого мошенника будет крайне трудно. Человек, изображенный на портрете, хорошо знает все ходы и выходы в горах, и ему нетрудно скрываться целыми неделями и месяцами, если только он не предпочтет перейти со своей жертвой через границу, в Саксонию. Это Гаральд, Король контрабандистов, которого власти в продолжение многих лет не могут захватить в руки, несмотря на всю их бдительность.

— Я почти так и думал, — проговорил Зонненкамп, болезненно звучавшим голосом, — что это не случайный преступник, а личность, мастерски владеющая своим преступным ремеслом. Иначе та, которая взяла его себе в помощники и соучастники, не доверилась бы ему.

— Не позволите ли вы мне теперь, милостивые государи, удалиться, — проговорил полицейский чиновник. — Я должен сделать необходимые приготовления. К сожалению, по случаю войны мы не располагаем достаточной военной силой, которую можно направить в погоню. Но все-таки я соберу всю пограничную стражу и с нею отправлюсь в горы. Может быть, нам удастся напасть на следы контрабандиста, и горе ему, если он на этот раз попадет нам в руки.

Эрвин Вальдау раскланялся и удалился.

У входа в церковь толпилось множество любопытных граждан, которые поджидали Зонненкампа. Священник пал на колени перед образом святой Девы Марии и умолял ее, чтобы она своей божественной милостью вернула несчастную похищенную девушку в объятия отца и жениха. Зонненкампом овладела такая слабость, что он опустился на ступени алтаря и лежал на них, удрученный и как будто состарившийся за последние часы на десять лет. Редвиц тщетно старался утешить отца своей возлюбленной, у него самого не было ни малейшей надежды, особенно теперь, узнав, что Гунда попала в руки человека, хозяйничавшего в горах, как в собственном кармане, которому было легко избегнуть преследования, хотя бы в нем приняло участие все окрестное население.

В это время из-за колонны вблизи алтаря выступила высокая мужская фигура. Человек этот, в костюме простого ремесленника, казалось, пришел посмотреть на знатную свадьбу. Глаза его выражали глубокое сочувствие и участие обоим постигнутым горем людям. Медленно подошел он к Зонненкампу и положил руку на его плечо.

— Андреас Зонненкамп, — проговорил он, — взгляни сюда, отбрось скорбь и печаль: твоя дочь снова вернется в твои объятия.

Зонненкамп поднялся. Кто был человек, утешавший его и с такой уверенностью вливавший в его душу надежду? Кто бы мог так просто и спокойно утверждать, что ему удастся вырвать Гунду из рук злодея? Но едва он взглянул на того, кто стоял перед ним, слегка улыбаясь, как невольно отскочил, точно увидел привидение.

— Лейхтвейс, — тихо пробормотали его губы. — Генрих Антон Лейхтвейс?! Ты ли это?

— Да, это я, господин Зонненкамп, — ответил разбойник, — и, кажется, не слепой случай привел меня в Тешень как раз в то время, когда над вами разразился такой тяжелый удар. Я объясняю себе это как указание Господа, перед которым все мы должны преклониться, который, нанося рану человеческому сердцу, тут же посылает ему и исцеление.

— Лейхтвейс! — вырвалось у Зонненкампа посреди рыданий.

Появление разбойника привело его в невыразимое возбуждение и лишило всякого самообладания.

— Раны, полученные мною сегодня, не заживут, пока Господь не возвратит мне моего несчастного ребенка.

— Он сделает это, господин Зонненкамп, твердо надейтесь на это: он сделает это, избрав меня своим орудием. Я с моими людьми отправлюсь в погоню за злодеем. И если это действительно контрабандист, который знает все горные дороги и тропинки, то ему придется померяться силами с Генрихом Антоном Лейхтвейсом. Хотя я и чужой в этом краю, но так привычен к горам и лесам, что мне будет нетрудно найти следы похитителя.

— Лейхтвейс, — проговорил Зонненкамп, схватив обе руки разбойника и крепко пожав их. — Лейхтвейс, ты возвращаешь меня к жизни. Да, если кто может вернуть мне Гунду, то это только ты.

— Я могу и хочу этого, господин Зонненкамп, — ответил разбойник. — Не будем же терять времени. Идите в гостиницу и отдохните. Доверьте мне преследование похитителя вашей дочери. Генрих Антон Лейхтвейс отнимет у него добычу.

С этими словами Лейхтвейс хотел удалиться, но чья-то рука удержала его.

— Еще минуту, — воскликнул Редвиц, взглянув на разбойника, — вы не должны препятствовать мне следовать за вами, я жених ее! Негодяи вырвали сердце из моей груди, разлучив меня с Гундой. Моя обязанность — посвятить свою жизнь спасению любимой девушки. Я иду с вами, Лейхтвейс, и буду сражаться около вас, если это будет нужно.

— В таком случае — добро пожаловать, — ответил разбойник и чистосердечно протянул руку молодому человеку, который на это без колебаний ответил тем же. — Вы правы, это ваша обязанность спасти любимую девушку.

— А теперь идем. Мои люди, вероятно, с нетерпением ждут меня. Между тем есть человек, который не менее вас, фон Редвиц, готов положить за Гунду свою душу, свою жизнь. Он когда-то также любил вашу невесту и хотя несколько минут назад чувствовал против вас злобу за то, что вы, сами того не подозревая, а может быть, даже и не желая, отвратили от него сердце любимой девушки, но, в мгновение, когда случилось это несчастье, всякая ненависть и ревность исчезли из сердца этого благородного человека. Он будет сражаться вместе с вами за вашу невесту.

Затем Лейхтвейс увел Редвица, тогда как Зонненкамп остался в церкви, погруженный в глубокое уныние.

— Великий, милостивый Боже! — бормотал несчастный отец, поднимая руки к Небу. — Теперь я познаю Твое могущество и мудрость Твоих предначертаний. Этого разбойника, которого весь свет преследует и избегает, я однажды спас вместе с его людьми от голода в подземной пещере, когда его смертельный враг Батьяни решил погубить его, и за эту помощь, оказанную мною несчастному, он сегодня делается спасителем моего ребенка.