Слава Богу! Профессор сдержал свое слово и был на месте. Иост чувствовал, что он вознагражден за все неприятности и страхи, которые испытал дорогой. Все было забыто в ту минуту, когда он получил надежду приобрести обещанный клад. Жадность и скряжничество были главными недостатками этого негодного человека.
Он протянул руку профессору Томазиусу.
— Вы очень пунктуальны. Теперь мы можем приняться за работу, — проговорил профессор.
— А буря не помешает? — взволнованно спросил Иост.
— Напротив, она нам на руку; в такую погоду никакие свидетели не сядут нам на шею.
— Я вижу, что вы запаслись несколькими мешками, — продолжал профессор, указывая на сверток из грубой ткани, который Иост прятал под своим дождевым плащом. — Смею спросить, для какого назначения взяли вы с собой этот сверток?
— Конечно, господин профессор, — ответил управляющий, — для того, чтобы перенести домой клад, который мы достанем из Рейна. Кстати, я хотел спросить вас: разве необходимо, чтоб этот молодой человек, ваш ученик, — как, бишь, его зовут — этот Бертольд Габлер получил третью часть всего, что мы добудем? Мне кажется, для молодого человека опасно сделаться сразу обладателем такого огромного богатства, и я думал… и я полагал… мне казалось, что…
Рыжий Иост внезапно умолк; взглянув случайно в лицо профессора, он прочел на нем такое выражение, которое сразу заставило его замолчать. За синими очками глаза профессора сверкали зло и насмешливо. Этот взгляд ужаснул Иоста. Он подумал, что сделал большую глупость, заговорив о лишении ученика его доли клада.
— Вы намекаете, если я правильно понял вас, — сказал профессор, — что нам с вами не мешает поднадуть Бертольда Габлера в смысле его участия в нашей добыче? Вы отчасти правы, господин управляющий, и я торжественно обещаю вам, что вы получите двойную долю, сравнительно с тем, что получит молодой человек.
— Ха, ха, ха! Я вижу, мы понимаем друг друга, господин профессор, — хохотал Иост, — а потому перестанем болтать и примемся скорее за дело. Я горю нетерпением посмотреть, какие драгоценности опустил в Рейн Гаген из Тронеге. Скажите, господин профессор, вы не думаете, что клад, пролежавший столько столетий под водой, мог испортиться?
— Не беспокойтесь, — засмеялся Томазиус, — золото и драгоценные камни не подвержены порче; совсем другое дело с человеком, если он упадет или будет сброшен в воду: его или рыбы съедят или вода размоет вконец. Сядемте в лодку. Нам нужно переехать на ту сторону, чтобы добраться до тех скал, которые мрачно возвышаются над водой. На одной из них я установил некоторые аппараты, с помощью которых мы попытаемся сделать первый опыт подъема клада.
Скалы, на которые указывал профессор, грозно выступали из воды и освещались постоянным блеском молний. Несколько столетий назад на них помещалось рыцарское гнездо, которых так много на берегу Рейна. До сих пор еще были видны его развалины, смотревшие мрачно и таинственно при блеске молний.
— Знаете вы эти скалы? — спросил профессор, усаживаясь с Иостом в лодку, которую Бертольд Габлер вывел из-под ивовых кустов.
— Историю этих скал? — ответил Иост, гораздо больше интересовавшийся вычислением процентов, чем народными сагами. — Историю скал я не знаю, но слышал, что суеверные люди, готовые из каждого глупого камня, дерева, соломинки сделать легенду, называют это место Кошачьей тропой.
— Вы правы, — подтвердил профессор, — и пока мы будем плыть на ту сторону, что займет по крайней мере десять минут, я расскажу вам, насколько заслуживают такого названия эти скалы. Оно должно интересовать вас, господин управляющий.
Лодка врезалась в бушующие волны Рейна, то высоко поднимаясь на них, то глубоко опускаясь. Так далеко, как только мог видеть глаз, весь Рейн был покрыт белой шипучей пеной. Он потерял красивый темно-зеленый цвет, которым отличается его вода.
— Вы, без сомнения, знаете, господин управляющий, — начал профессор, — что позади этих скал простирается необыкновенно живописный ландшафт. Несколько столетий назад там находился монастырь, от которого теперь не осталось никаких следов: он был до основания снесен с лица земли, чтобы ни один камень из его постройки не напоминал того стыда, которым он покрыл себя. В этом женском монастыре монахинями были знатнейшие девушки с берегов Рейна, отказавшиеся от радостей жизни и земных удовольствий. На противоположном берегу Рейна стояло много роскошных замков, владельцы которых вместе со своими вассалами веселились и кутили напропалую, зачастую проникали в монастырь и предавались там запретным удовольствиям. Скоро, однако, дурная молва распространилась по всему Рейну. По ночам, когда все засыпало на Рейне, между замками и монастырем появлялись маленькие лодочки, сновавшие в темноте тут и там, и рыбаки, закидывавшие сети близ ивовых кустов, клялись, что слышали в них хихиканье, веселую болтовню, поцелуи и видели хорошеньких женщин, наслаждавшихся любовью в объятиях изящных кавалеров. Народ долго напрасно волновался, стараясь обратить внимание кого следует на бесстыдства, творящиеся в монастыре. Но вот прошел слух, которому сначала не хотели верить, но он все упорнее и настойчивее распространялся по окрестностям и услышан был, наконец, епископом, который приказал произвести следствие.
Однажды бедный крестьянин, обрабатывая свое поле, примыкавшее к монастырскому саду, наткнулся на потайной ход. Предполагая, что в нем скрыты сокровища, он вооружился лопатой и вошел в подземный коридор. Зрелище, открывшееся ему в подземелье, заставило смельчака вернуться назад. Он наткнулся на целую груду детских трупов, распространявших страшное зловоние. Крестьянин оказался порядочным человеком. Другой на его месте мог бы воспользоваться своим случайным открытием как статьей дохода; настоятельница монастыря, несомненно, заплатила бы ему крупную сумму за молчание, но наш крестьянин даже и не подумал об этом. Преодолев свой страх, он тщательно завернул в кафтан четыре маленьких трупа и выбрался на свет Божий.
Крестьянин без малейшего колебания отправился в Бинген, резиденцию епископа, человека с сильной волей и благородного образа мыслей, показал ему свою страшную находку, объяснив, где обнаружил ее. Пораженный епископ с немым ужасом смотрел на эти трупы, а когда крестьянин рассказал все подробно, он решился лично расследовать это дело с несколькими надежными помощниками. Сопровождаемый крестьянином, епископ вошел в таинственное подземелье и убедился, каким способом в монастыре отделывались от последствий греховной любви. Епископ учредил надзор за монастырем и вскоре убедился, что в нем каждую ночь совершаются позорные оргии. С наступлением темноты на маленьких лодочках приезжали рыцари, для которых в одной из монастырских зал приготовлялся роскошный ужин; когда вино одурманивало головы пирующих, начинались игры, пение, танцы и такие непристойности, о которых лучше умолчать.
В одну из таких ночей, когда оргия была в полном разгаре, епископ окружил весь монастырь своими людьми и во главе хорошо вооруженного отряда предстал пред преступной компанией в ту минуту, когда она с бокалами в руках кружилась в бесстыдной пляске. Преступные монахини с криком бросились в кельи, намереваясь выпрыгнуть из окон. Но у каждого окна стоял часовой с приказанием встречать выстрелом или ударом копья всякого, кто появится там. Рыцари, застигнутые на месте, схватились за оружие, понимая, что им нечего надеяться на снисхождение и они будут беспощадно перевешаны за кощунство и святотатство. Они бросились к своим доспехам и хотя не успели облачиться в них, но все же с оружием в руках встретили епископских воинов. Завязалась жестокая и отчаянная борьба. Монастырь, предназначенный для молитв и песнопений, огласился воинственными криками и звоном оружия. Кровь текла через пороги келий и заливала каменный пол пиршественной залы. Рыцари убили нескольких епископских воинов, но и сами падали один за другим, не будучи в состоянии противостоять натиску и ударам, не успев надеть доспехов.
Епископ, оставив на месте убитых, учинил суд и расправу над монахинями. Их приводили к нему, связанными попарно. До вечера следующего дня продолжались допросы и следствия, открывшие ужасные вещи. Главной виновницей оказалась настоятельница, заставлявшая молодых монахинь вести порочную жизнь, получая от рыцарей щедрую плату за сводничество. Тех, которые смели противиться ее приказаниям, предпочитая смерть бесчестью, настоятельница замуровывала в подземных кельях, где несчастные умирали мучительной голодной смертью. Епископ ужаснулся, когда некоторые из раскаявшихся монахинь рассказали, как замурованные молили о куске хлеба и капле воды. Расследование вполне подтвердило справедливость этих показаний. Когда разбили стены, то за ними нашли стоявшие во весь рост скелеты несчастных. Зрелище это вызывало слезы даже на глазах старых, огрубелых епископских солдат. Так как связь монахинь с рыцарями не оставалась без последствий, — плоды греховной любви устранялись немедленно после рождения. Их живыми бросали в темное подземелье, где они и отдавали Богу свои невинные души.
Епископ произнес приговор на месте, и тут же поспешил привести его в исполнение. Монахинь, большая часть которых находилась под страхом и властью настоятельницы, он заточил в дальние монастыри, наложив на грешниц строгую эпитимию, воздержанность и бичевания. Но монахини не могли вынести сурового наказания и спустя несколько лет почти все умерли. Настоятельница же по приказанию епископа была приведена на ту скалу. Там ее зашили в мешок и, привязав к нему тяжелый камень, бросили в Рейн. Ее утопили, как кошку, говорил народ, довольный результатом процесса, восхваляя энергичного и справедливого епископа. С той поры, — продолжал профессор Томазиус, — эту скалу стали звать Кошачьей тропой. Так называется она и теперь, и вот что странно, господин управляющий: люди на Рейне говорят, что если человек, вследствие жадности и скупости притесняющий бедных и нуждающихся, ступит на нее ночью, то он неминуемо попадет в когти дьявола. Сатана посылает своих слуг, чтобы умертвить его так же, как была умерщвлена безбожная настоятельница монастыря, сожженного и стертого с лица земли епископом: то есть завязывают этого человека в мешок и по Кошачьей тропе спускают вниз в пенистые волны Рейна.
Рыжий Иост задрожал. Этот рассказ пришелся ему не по душе. Хотя он и хвастался, что не разделяет суеверий своих современников, но у него захватил дух, когда он услышал о строгом наказании, учиненном над настоятельницей. Принадлежит ли он, однако, к людям, по жадности и скупости притесняющим бедных и нуждающихся? На этот трудный вопрос он не решался дать ответа. Лодка подошла к берегу, и Иост с гораздо меньшей уверенностью, чем прежде, вышел из нее вместе с профессором и его учеником. Вьющаяся зигзагами тропинка вела на вершину скалы. Гром продолжал греметь; молния, змеей обежав вокруг сохранившихся колонн в развалинах, с шипением ударялась в реку. Рыжий Иост снял ружье с плеча и крепко сжал его в руках. Хотя он и не видел вокруг себя врагов, но какое-то предчувствие подсказывало ему, что необходимо быть наготове. Он уже жалел, что принял участие в этом рискованном деле.
Профессор молчал, он время от времени посмеивался с таким странным выражением, от которого Иост почувствовал себя отвратительно. Кроме того, он не видел на скалах никаких следов приспособлений для поднятия клада, о которых говорил Томазиус, и Иосту вдруг показалось, что он обманут, что его привели сюда вовсе не с тем, чтобы обогатить.
— Повремените здесь минутку, — проговорил спокойным, уверенным голосом профессор, — я пройду с моим учеником на развалины, где установлены мои аппараты. Я их построил, употребив на это три года жизни, и надеюсь, что в решительную минуту они не изменят мне.
Иост вздохнул с облегчением; слова профессора убедили его в том, что он не обманут, что сейчас действительно будет происходить поднятие таинственного клада Нибелунгов, и он с удовольствием посмотрел, как профессор исчез в развалинах.
Сам он остался позади, медленно прохаживаясь по краю скалы, поглядывая на реку, неукротимые, грозные волны которой с неутомимым постоянством разбивались о камни. Иосту невольно припомнилась мрачная кончина настоятельницы.
— Черт возьми, — подумал он, — должно быть, страшно умирать завязанным, как кошка в мешке. Страшно чувствовать, как медленно спускаешься на дно реки и сознавать, что никогда уже не всплывешь на ее поверхность. Брр!.. Тут только поймешь, как хорошо умирать благочестиво в своей постели, если уж нужно умереть. Но я дурак, что предаюсь таким мыслям. Кто может здесь причинить мне вред? Я имею дело с профессором и его учеником. С этими-то двумя — ха, ха, — я живо справлюсь. Мое ружье никогда не дает осечки; посмотрим, в порядке ли заряд?
Он осмотрел ружье и остался вполне доволен. В ту же минуту он услышал сзади какой-то шорох; думая, что это профессор с учеником несут аппараты, он поднял голову, взгляд его упал на развалины. В ту же минуту он остановился как громом пораженный, волосы его поднялись дыбом. На развалинах, между тремя старыми серыми колоннами, стояли три фигуры в ярко-красных одеждах. Это были не люди, потому что наружные черты их скорее напоминали козлов. Приглядевшись ближе, Иост увидел у них хвосты, рога и когти. Значит, это черти? Дети тьмы? Посланники Сатаны? Иост хотел поднять ружье, чтобы выстрелить в одну из фигур, но в то же мгновение сильный удар кулаком заставил его упасть на колени. Кто-то вырвал у него из рук ружье и швырнул его через голову Иоста в Рейн. Дрожа всем телом, Иост оглянулся и увидел высокого, сильного человека, завернутого в темную мантию, с лицом, покрытым черной маской.
— Встань, Иост Эндерлин, — проговорил человек в маске, — наступил час, когда ты должен дать ответ за все твои дела, за все то зло и горе, которое ты причинил бедным и несчастным в прирейнском крае. Встань, Иост Эндерлин, и следуй за мной туда, где тебя ждут твои судьи.
Рыжий Иост встал, но ноги отказывались служить ему; он был так слаб, что не мог двигаться, и человек в маске, схватив негодяя за шиворот, потащил его к развалинам. Пот прошиб толстяка; злодей отдал бы теперь все свое состояние, чтобы находиться дома в постели, чтобы все случившееся оказалось только сном, над которым он утром мог бы посмеяться, как смеялся над многими другими тяжелыми снами. Но нет, то невероятное, ужасное, что происходило перед ним, те три дьявола в руинах, человек в черной маске, — все это было не сон, а горькая действительность, в которой он не мог сомневаться.
«Но кому было нужно разыгрывать перед ним этот маскарад?» — спрашивал себя рыжий Иост в то время, когда его тащили к судьям. Кто эти люди, а главное, кто этот человек в черной маске, колоссальную силу которого он так неприятно ощутил на себе.
Ему пришлось недолго ждать, скоро он понял, в чьи руки попал. С презрением незнакомец швырнул его перед тремя судьями, так что Иост упал на колени на ступеньках, ведущих к колоннам.
— Кто этот человек, дерзнувший выйти на Кошачью тропу? — спросил средний из судей. — Разве он не знает, что это дозволяется только тому, у кого чистая и незапятнанная совесть? Если же на душе его лежит тяжкий грех, если же он отличался алчностью и скряжничеством, то, ступив ночью на Кошачью тропу, он должен считать себя погибшим.
— Это управляющий герцогскими имениями и лесами, Иост Эндерлин, — заговорил страшным голосом человек в маске, — или рыжий Иост, как его называют в прирейнском крае. Прежде он был простым батраком, но посредством интриг и лицемерия добрался до настоящей своей должности, втеревшись в доверие герцога Нассауского, который дал ему это важное место.
— В чем же ты обвиняешь его? — спросил средний судья.
— Я обвиняю его во многих преступлениях, — без колебания заговорил человек в маске, — он пользовался своей властью, чтобы бессовестным и наглым образом обирать и грабить беднейших людей; он довел до нищенства целые семьи: людей, живших спокойно и счастливо, довел до отчаяния, до самоубийства, — мало того, он сам убийца, его собственные руки обагрены кровью.
— Это неправда! — вскричал рыжий Иост. — Я допускаю все остальное, но не согласен с тем, что я был убийцей; кто это докажет?
— Ты разве не помнишь, — возразил человек в маске, — как, идя сюда, встретил безрукую жену несчастного работника Больта? Посмей отрицать, что ты не убил этого свидетеля воровской продажи дров, которой ты хотел, за счет герцога, обогатить себя?
Глухой стон вырвался из груди Иоста: он не смел возражать; этот ужасный человек знал, по-видимому, все тайны его жизни и мог их доказать.
В этот момент Иосту пришел в голову выход из его положения. Совершая все свои преступления, главным образом с целью наживы, он подумал, что и другие не устоят против денег. Он тяжело поднялся и, робко глядя на судей, заговорил:
— Кто вы такие? И по какому праву разыгрываете передо мною эту ужасную комедию? На свете нет чертей и привидений; следовательно, вы такие же люди из плоти и крови, как я. Поэтому лучше вступите в откровенные переговоры. Очевидно, вся эта комедия устроена с целью выманить у меня деньги, и я предлагаю вам следующее: отпустите меня, и я отсчитаю каждому из вас по тысяче золотых гульденов. Чтобы вы были спокойны и не боялись, что я надую вас, я выдам их сейчас же: они у меня с собой.
С этими словами Иост откинул полу кафтана и вынул из кармана туго набитый бумажник, которым с гордостью помахал над головой. В то же мгновение человек в маске вырвал у него из рук бумажник и с негодованием швырнул ему под ноги.
— Ты так же глуп, как гадок, — закричал он громовым голосом. — Если бы ты посулил нам богатства всего мира, то и тогда твои слова пропали бы даром. Мы — твои судьи, мы — представители всех бедных и несчастных этого края, которых ты обобрал и погубил, и если мы отберем у тебя деньги, то только для того, чтобы передать их тем, у кого ты их отнял. А так как ты желаешь знать, кто мы и в чьи руки ты попал, то смотри сюда и ты поймешь, что твоя участь решена бесповоротно!
С этими словами человек, одетый в темную мантию, снял маску: в это мгновение сверкнула молния, и рыжий Иост с криком ужаса упал без чувств. Перед ним стоял Генрих Антон Лейхтвейс, которого он менее всего ожидал увидеть.
— Ты теперь знаешь, что ожидает тебя, негодяй, — снова заговорил Лейхтвейс, когда толстяк несколько оправился и, дрожа всем телом, с трудом старался подняться на ноги. Ты хорошо понимаешь, что во мне не встретишь ни снисхождения, ни сострадания. Ты давно занесен в мой список и, не подозревая этого, давно приговорен к смерти. Я откладывал исполнение приговора, надеясь, что ты когда-нибудь опомнишься и раскаешься. Но ты падал все ниже и ниже. Большое состояние сделало тебя еще более беспощадным к своим жертвам. Все это я еще мог бы тебе простить, потому что ты не первый и не последний из коршунов, которые когтями впиваются в тела бедняков и сосут их кровь… Но ты совершил такое преступление, за которое я хотел бы отнять у тебя тысячи жизней, если бы это возможно было. Не стану напоминать тебе об этом преступлении: здесь есть лицо, имеющее на это больше прав. — Подойди сюда, несчастный юноша, у которого этот мерзавец похитил самое дорогое, что есть на свете, — подойди ближе, Отто Резике, и скажи, в чем ты обвиняешь этого преступника?
При имени человека, возлюбленную которого он опозорил и отнял у него, рыжий Иост вскрикнул, как безумный, и без оглядки бросился к краю скалы. У него мелькнула мысль: не лучше ли самому броситься в Рейн и постараться переплыть на другой берег? Но едва успел он добежать до края утеса, как снова сильным ударом был брошен на землю: перед ним стоял Бенсберг, преградивший ему путь. В то же мгновение перед рыжим Иостом как из-под земли вырос Отто Резике. С яростью схватил молодой разбойник за шиворот своего соперника и швырнул к ногам трех судей.
— Этот человек заслужил самую ужасную смерть, — в бешенстве кричал Резике. — Он опозорил девушку, которая ничего не имела на свете, кроме чести. Он принудил ее изменить клятве, которую она дала мне. Он лишил меня счастья всей жизни. Теперь, судьи, произнесите ваш справедливый приговор, и молю вас: назначьте меня исполнителем его.
— Приговор уже произнесен, — твердым голосом заговорил Лейхтвейс. — А теперь, бросайте маски… Конец маскараду… Грозная смерть входит в свои права.
Три черта бросили свои красные облачения. Рорбек, Бруно, Зигрист вместе с Бенсбергом и Резике окружили дрожавшего как лист Иоста.
— Иост Эндерлин, — снова заговорил Лейхтвейс, — ты попался в ловушку, и тебя в нее привела опять-таки твоя жадность. Рассказа о кладе, лежавшем на дне Рейна, который, конечно, не что иное, как всем известная древняя сага, оказалось достаточно, чтобы ты в полночь вышел из своего дома и отдался в нашу власть. Ты пришел сюда, Иост Эндерлин, чтобы добыть клад из Рейна, ну что же… мы доставим тебе это удовольствие: ты спустишься на дно реки и, быть может, тебе удастся найти там клад Нибелунгов. Я, Генрих Антон Лейхтвейс, присуждаю тебя к смерти. А тебе, Резике, предоставляю право низвергнуть в реку мешок, в который завяжут этого негодяя.
— Пощадите!.. Милостивый Боже!.. Этого не может быть… Вы не захотите умертвить меня… Я управляющий, Иост Эндерлин… герцогский слуга… я…
— Ха, ха… герцогский слуга может также хлебнуть рейнской воды, — прервал Лейхтвейс. — Именно потому, что ты был скверный слуга, злоупотреблявший своей властью, ты заслуживаешь позорной смерти. А теперь, товарищи мои, за дело.
— Господин герцогский управляющий был так любезен, что сам принес мешок, в котором мы его утопим. Хватайте его и — живо в воду. Не забудьте только: привяжите ему на шею вон тот камень, чтобы герцогский управляющий не мог больше всплыть на поверхность.
Рорбек и Зигрист поспешили принести указанный Лейхтвейсом камень, и в то время, как Резике и Бенсберг держали Иоста, они двойным шнурком привязали к его шее эту тяжесть. Камень был так тяжел, что Иост уже не мог выпрямиться. Глаза его выскочили из орбит, пена показалась у рта, губы что-то робко лепетали.
— Влезай в мешок, — приказал Лейхтвейс.
Бруно и Рорбек широко раскрыли мешок, а Резике и Зигрист, подхватив рыжего негодяя, как безжизненный тюк, медленно спустили его туда. Еще раз попробовал Иост сделать отчаянное усилие, чтобы освободиться и отвоевать свою жизнь. Он, как дикий зверь, вцепился зубами в руку Резике, но разбойник, вскрикнув от боли, быстро отдернул ее и со всего размаха ударил кулаком прямо в лицо толстяка.
— Будьте прокляты… прокляты… разбойники! — ревел рыжий Иост. — А, теперь я понимаю… Ганнеле теперь выйдет замуж за бездельника, и мои деньги, которые я нажил таким трудом… мои деньги… мои деньги…
Мешок был уже завязан, внутри его все еще раздавалось: мои деньги… мои деньги…
По знаку атамана разбойники отошли в сторону. Положив руку на мешок, в котором что-то двигалось, точно он был наполнен змеями, Лейхтвейс знаком показал Резике подойти к нему.
— Я тебе дал слово, Отто, — произнес торжественно Лейхтвейс, — живьем передать в твои руки соблазнителя твоей невесты. — Вот тебе мешок со всем его содержимым, — делай с ним что хочешь.
— Благодарю тебя, атаман, — ответил молодой разбойник, — то, что ты сделал для меня сегодня, я не забуду до последней минуты моей жизни. А теперь… марш в Рейн, негодяй!
Из мешка послышался жалобный стон, но Резике уже схватил его и, закинув на спину, подошел к самому краю скалы. Другие разбойники последовали за Отто. Один Лейхтвейс отстал от них и, поднявшись на ступеньки, ведущие к развалинам, тяжело опустился на них, закрыв лицо руками. С яростью раскачав мешок, Резике швырнул его в реку. Резко прозвенел над водой его возглас:
— Так топят кошек и соблазнителей молодых девушек.
Мешок с его живым содержимым, проделав в воздухе большую дугу, грузно упал в воду. Блеснувшая молния на мгновение осветила его еще раз, и затем он погрузился в глубину. Что-то забурлило на поверхности воды, и затем вокруг настала мертвая тишина.
— Ганнеле отомщена, — сказал Отто Резике и медленно направился к развалинам.
Когда разбойники подошли к Лейхтвейсу, они застали его в слезах. Он быстро вскочил и вытер слезы с глаз. Разбойники не расспрашивали его о причине горя: они понимали все. Они знали, что каждая казнь причиняла страдания Лейхтвейсу; как бы ни была скверна и недостойна жизнь, говорил он, все-таки это жизнь человеческая, и мы должны будем ответить за нее, когда предстанем перед Всевышним Судьей.
В глубоком молчании покинули разбойники Кошачью тропу.