Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Глава 16

239 год от Основания Империи. За три недели до Осенних Гонок.

Если бы сиятельный шеен верил в предзнаменования, то он бы повернул назад. Казалось, сама природа предупреждает его — отступись, прислушайся к своим сомнениям, подумай, а так ли нужна Полуденной Марке возможность ввязаться в войну? Но врожденное упрямство шеена Рустагира вкупе с недвусмысленным предупреждением Великого Визиря гнали его вперед, не смотря ни на что.

И в какой-то момент ему даже показалось, то он переупрямил судьбу. Потрепанный, с оборванными парусами и течью в трюме, галеон выбрался из шторма, разыгравшегося всего за два дня до того, как купцы должны были достигнуть Найриссы. Их, конечно, изрядно отнесло от места назначения, но, по крайней мере, не выбросило на скалы. Но на этом приключения не окончились.

На следующий день после окончания разгула стихии на горизонте показался синий парус свободных охотников. Новая напасть ввергла команду судна в панику.

— Пираты! Полундра! — по кораблю разнесся тревожный гул колокола. Довольные улыбки счастливо избежавших смерти вмиг слетели с усталых лиц матросов.

— Спустить паруса! Белый флаг! — как всякий здравомыслящий человек, шкипер без долгих размышлений отдал приказ готовить корабль к сдаче.

— Стоять! Отставить паруса! — вопль богато разодетого ирсидца, взбежавшего на мостик, перекрыл команду шкипера.

— Какого демона вы творите? — его ухоженная завитая борода гневно встопорщилась. — Вы что, собираетесь отдать мой груз каким-то ублюдкам? Да я вас! Да как вы! — купец задыхался от ярости. — Мы пустим на дно этих наглецов!

— Но, господин Шавур, нам не справиться с пиратами! Мы даже не можем попытаться уйти — у нас нет половины парусов! Если мы окажем сопротивление, они попросту потопят корабль!

— Молчать! Трус! Да у нас вдвое больше людей!

— Это простые матросы! Команда вымотана штормом. Да посмотрите же — они на ногах еле стоят! И вы хотите, чтобы они сражались против мидзаку? Мы все погибнем из-за вас! — шкипер ярился не хуже торговца. В стремлении сохранить собственную жизнь он, казалось, позабыл, что судно принадлежит вовсе не ему.

— Спусти… — крик шкипера прервался хрипом и бульканьем. Купец вытащил короткий клинок из горла мертвеца, брезгливо отшатнувшись от падающего на мостик тела. Боцман и двое матросов попятились в ужасе, увидав искаженное бешенством лицо.

— Трусы! Жалкие крысы! Испугались кучки голодранцев! — вид забрызганного кровью мужчины, вытирающего клинок об одежду мертвого шкипера, похоже, лишил боцмана остатков здравомыслия. — Что вылупились, отродье гиены? Грязь на палубе! Убрать, быстро!

Косясь на купца и вздрагивая, два матроса осторожно, бочком, приблизились к трупу и, ухватив его за голову и за ноги, оттащили к борту и скинули в воду.

— Эй, вы! — купец подошел к перилам, ограждающим мостик, и оглядел замерших ошарашенных матросов. — Готовьтесь к бою, канальи! Или вы такие же маменькины сынки, как этот мешок дерьма? — господин Шавур кивнул в сторону громкого всплеска, проводившего шкипера в последний путь. — Кто из вас хочет стать акульим кормом — вперед, за борт! Мне тут трусы не нужны! Ну? Кто готов сразиться и победить? Покажем островным ублюдкам, кто на море хозяин! Каждому, кто убьет пирата, три империала премии! Нет, пять!

— Ура! Покажем ублюдкам! — лишенные здравомыслящего руководства матросы поддержали свежеиспеченного командира нестройными криками. Обещание премии, превосходящей двухгодовой заработок любого из них, пересилило даже ужас перед пиратами. Только боцман, да ещё трое-четверо матросов постарше хмурились и качали неодобрительно головами. Остальные же, подбадриваемые командами с мостика, споро принялись готовить галеон к предстоящей схватке.

Наблюдая нерадостную картину с некоторого удаления — когда раздался крик вахтенного из «вороньего гнезда», он находился на носу корабля, — сиятельный шеен сохранял видимое спокойствие, но про себя ругался последними словами. На кретина купца, владельца судна, на идиота шкипера, позволившего себя убить в самый неподходящий момент, на ослов матросов, не соображающих, что только что подписали себе смертный приговор, на прихвостней Шаизы-Кса, не в добрый час затеявших нападение на купеческий корабль. На Великого Визиря, втравившего его в это предприятие, с каждым днем вызывающее у шеена Рустагира все меньше энтузиазма. На предписанную секретность и скрытность, сыгравшую с ним дурную шутку, когда он выбрал вместо островного торговца корабль, принадлежащий ирсидскому купцу. И на самого себя, не сумевшего достойно вывернуться из ситуации, не сулящей ничего, кроме неприятностей, о которых ежеминутно напоминали два предмета, подвешенные на груди. Тонкий, тщательно упакованный в водонепроницаемый сверток пергаментный свиток и изящное, украшенное изумрудами и бриллиантами колечко. Временами шенну казалось, что эти две вещи, даже не касаясь обнаженной кожи, прожигают его насквозь.

К несчастью, кроме наемного шкипера, на корабле оказался сам владелец судна, тот самый господин Шавур. Одним демонам известно, что за груз немыслимой ценности он вез. Если бы не его жадность и глупость — а как ещё можно назвать приказ принять бой с заведомо превосходящим противником? — шкипер сдался бы на милость Свободных Охотников и сохранил бы в целости и сам корабль, и жизни матросов. Но ирсидский купец то ли настолько трясся за собственный кошелек, то ли никогда не встречался с настоящими мидзаку и не верил историям бывалых моряков, то ли по каким-то причинам был уверен в том, что его лично Свободные Охотники не тронут — но вот о благополучии матросов он не думал совершенно точно. Может быть, он принял жадность за храбрость?

Зря, очень зря. Хоть маленькая и быстроходная охотничья утта несла команду вдвое меньшую, нежели торговый галеон, один Свободный Охотник стоил в бою четверых ирсидских матросов. С раннего детства воспитанные в суровых традициях Восхождения Карум, воины Полуденной Марки на голову превосходили и регулярные войска континента, и даже прекрасно обученных наемников. Конкуренцию им могли составить разве что убийцы из Гильдии Тени… но откуда на купеческом корабле взяться полумифическим Посвященным Хисса? В отличие от большинства соотечественников, твердо уверенных в неоспоримом превосходстве собственной военной школы, шеен Рустагир скрепя сердце признавал, что бывают на свете бойцы лучше мидзаку. Но сколько их, элитных воинов Гильдии Тени? Считанные десятки на всю Империю. А мидзаку — тысячи. Три века подготовки к неизбежной освободительной войне не прошли даром для Полуденной Марки. Пусть среди избранного народа после войны с Красными Драконами и не рождались маги, но зато каждый мальчик с Островов проходил полное обучение, следуя пути Восхождения. И каждый третий становился истинным мидзаку — не важно, шел он потом в рыбаки, гончары, торговцы или Свободные Охотники.

Но, что бы не двигало купцом, только что он подписал и себе, и своему судну вместе с командой смертный приговор.

Шеен не опасался, что соотечественники убьют или ограбят его. Все же знак принадлежности к Облачному Двору у любого, самого заматерелого пирата вызывал трепет и уважение к непререкаемой власти доверенных слуг Небеснорожденного Владетеля. Если, конечно, шеен не попадется кому-нибудь из разъяренных сопротивлением охотников под горячую руку в пылу сражения.

Переубеждать ослепленного мнимым численным превосходством купца шеен не стал, как и открывать собственную национальную принадлежность. Как и предлагать свои услуги в качестве ещё одного бойца. Иногда лучше выглядеть трусом, но остаться в живых и с честью выполнить поручение Небеснорожденного Владетеля, нежели погибнуть ради показной отваги. Да и было бы перед кем. Северные варвары все равно не способны оценить истинную красоту смерти.

И за разворачивающимися событиями Нимуе Рустагир следил в основном с капитанского мостика вместе с господином Шавуром, пославшим своих людей на смерть, но отсиживающемся в безопасном месте. Надежда ирсидца сохранить собственную драгоценную шкуру оказалась тщетной. Шеен собственноручно прирезал его, когда абордажная команда Свободных Охотников, закинув крючья на борт обреченного галеона, вступила в бой.

Хилл не смотрел на уходящих фрейлин, лишь краем сознания отметив, что их отношение к нему разительно переменилось. Не смотрел на стоящую рядом принцессу, кипящую злостью и болью. Он не хотел ни слышать никого, ни видеть — его ледяная броня рассыпалась в пыль, и снова отрешиться от окружающего мира не получалось. Хилл из последних сил пытался хотя бы разозлиться, но и это не выходило. Почему, вместо того, чтобы поставить вредную девчонку на место, заставить её прекратить унижать его, он оказался перед ней снова наг и беззащитен? Почему единственное, что он сейчас хочет — чтобы она перестала злиться и поцеловала его? Чтобы нежными, прохладными руками коснулась его пылающего лба, прогоняя горечь, утишая боль.

Шу не могла понять, как ей теперь поступить. Логика подсказывала, что Тигренка следует наказать — устроить ей такое! Кто бы мог подумать, что у него хватит наглости заявиться в дамское общество нагим, да ещё так откровенно всем продемонстрировать, что он любовник принцессы? Скандал обеспечен. Тут, как ни пытайся мягко и ненавязчиво успокоить девиц, без серьёзного вмешательства, типа частичного стирания памяти у каждой из фрейлин, и заодно у всех служанок, не обойтись. Принцессу останавливали отнюдь не этические соображения. Будь её воля, девицы уже забыли бы, как их зовут, не то что Тигренка. Но некоторые из них — дочери герцогов и графов — находились под защитой закона. И Рональд не упустит шанса прижать её на вопиющем нарушении, за которое её можно запросто приговорить к лишению магии и ссылке. Ох, Тигренок! Зачем ты так поступил? Шу казалось, что он более спокойно примет её игру с придворными дамами. Поймет, что это всего лишь шутка, отвлекающий маневр. Сегодня к вечеру Рональд и Ристана получат десять отчетов о произошедшем. Так не лучше ли было, чтобы они считали Тигренка обыкновенной игрушкой принцессы, дорогой, но не имеющей для неё особого значения? А после сегодняшнего утра… Хисс и тот не знает, что выйдет.

Но вот наказывать его у Шу рука не поднималась. За что? За его отчаяние? За его боль? Не достаточно ли? Она понимала его, и это было невыносимо. Принцесса старательно накручивала себя, чтобы разозлиться как следует и перестать чувствовать себя капризной избалованной гадостью. Получалось не очень. Особенно, когда Тигренок, не поднимая на неё глаз, встал напротив, ожидая.

Он был так красив, и так трогательно беззащитен, она чувствовала всю его боль, его обиду, и его растоптанную гордость, не позволяющую взглянуть на неё. Она чувствовала, что из последних сил он держится, держится за остатки собственного достоинства, чтобы…

— Тигренок? — Шу подошла к нему совсем близко, почти вплотную, и легонько коснулась его склоненной головы, — зачем, милый?

Он вздрогнул, словно его ударили. И поднял на неё глаза. Почти черные от той бури, что клокотала в его душе. Шу увидела всё — и его ревность, и гнев, и горькое страдание, и жажду, и отчаянную надежду. И последнюю попытку сохранить лицо — осколки ледяной маски, острые и ранящие до крика.

Не в состоянии выносить это взгляд, Шу ударила его. Голова его дернулась от звонкой пощечины, затем от второй. Ударить себя в третий раз он не позволил, схватив Шу за руки и прижав к себе. Она стояла, приникнув к нему всем телом, впитывая его тепло, его дрожь, бешенный стук его сердца. Позволяя обнимать и ласкать себя, пряча полные слез глаза.

Хилл рвал на ней платье, исступленно впивался ртом в её шею, вжимал её в себя, оставляя на бледной коже синяки. Он хотел быть жестким, грубым, обидеть и ранить её, как она его, но вместо жестокости из него рвалась на волю страсть. Хилл пил её сладкое дыхание, словно умирающий от жажды, терзал её губы, словно голодный зверь свою добычу, рычал в ответ на её стоны. Он уже ни о чем не мог думать, ему было всё равно, что будет потом. Не имело значения, что она может в любой момент стереть его в прах. Только нежное, хрупкое и податливое тело под ним, тонкие руки, обнимающие его, горячие губы, шепчущие его имя… Тигренок упивался её покорностью, её жаром и трепетом, дразнящим и сводящим с ума медовым запахом её влажных бедер. Она принадлежала ему вся, до самого донышка, она обвивала его тесно, словно боясь отстраниться хоть на миг, словно стремясь раствориться в нем, стать одним целым.

Крик боли и наслаждения, десять острых когтей, до крови впившиеся в его ягодицы, и ощущение лопнувшей тонкой преграды в горячей, пульсирующей глубине её тела вырвали его из пылающего безумия, заставив замереть и открыть глаза. Заставив, наконец, увидеть её. Расширенные, полыхающие лиловыми огнями очи, запрокинутое бледное лицо с распухшими, окровавленными губами, багровые следы его зубов на бессильно изогнутой тонкой шее, на хрупких плечах, на острых грудях с нежно-розовыми сосками.

Она взглянула на него, удивленная, и улыбнулась, притягивая его обратно к себе. Он склонился к её лицу, тихонько касаясь губами висков, скул, бровей, осторожно трогая языком алые губы. Чуть дыша, он заглядывал ей в глаза — будто видел её впервые, будто не мог поверить в то, что она подарила ему самое редкое и дивное сокровище на свете — себя. Она потянулась к нему губами, обвила за шею и подалась вся ему навстречу, застонав тихонько, без слов прося не останавливаться. Зарывшись лицом в её растрепанные волосы, он задвигался, сначала медленно, опасаясь причинить ей боль, прислушиваясь к её отклику, к её вздохам. Она металась под ним, и снова шептала: «Тигренок! Ещё, Тигренок!» — и он вжимался в неё, распластывая по полу тонкое тело, резко двигаясь в кольце её ног и рук, и беззвучно крича в её волосы: «Шу, родная, я люблю тебя! Боги, как же я люблю тебя!» — и плакал от любви, раздирающей его на части, и от пронзительной, всепоглощающей нежности.

Ослепительная волна экстаза накрыла их сплетенные тела, исторгнув одновременный стон из сомкнутых уст. Он всей кожей, всем телом ощущал, как она судорожно бьется в его объятиях, приникает ещё теснее, не выпускает из себя, сцепив ноги на его пояснице. Любовался искаженным страстью лицом, слизывал соленые капли с её щек, прижимался и терся о её тело животом. Он не мог сдержать счастливой улыбки победителя и собственника, признавая свое поражение и соглашаясь вечно принадлежать ей. Он не хотел размыкать объятий, отрываться от неё. Он целовал её, зализывал синяки и укусы, снова ласкал её всю, с головы до ног, осторожно касаясь устами. Он целовал каждый крошечный пальчик на узенькой ножке, и щекотал языком чувствительную складочку под коленкой, и слизывал с нежной кожи бедер капли крови и семени, заставляя её снова стонать и вцепляться ему в волосы.

Шу лежала на груди Тигренка, счастливая и умиротворенная, поглаживая и исследуя пальцами его лицо, обводя улыбающиеся губы, позволяя ему щекотать свои ладони ресницами и покусывать за кончики пальцев. Она вовсе не хотела отдаваться ему сегодня, опасаясь… — она уже не помнила, чего там следовало опасаться. Тигренок сейчас выглядел счастливым и расслабленным, позабывшим прошлое, не задумывающимся о будущем. Ей было невыразимо приятно чувствовать его разгоряченное тело, смотреть на него, целовать его. Хотелось оставаться так вечно, блаженствовать в его объятиях, и не вспоминать об окружающем мире. Шу казалось, что ему сейчас хочется того же, и если она попросит, то Тигренок останется с ней.

Хилл остался бы, попроси она. Ему даже не нужна была просьба — только позволение. Он был уверен, что не сможет жить без неё, и что сделает всё, что угодно, лишь бы никогда не расставаться с ней. И при этом Хилл был полон раскаяния и вины — если бы он только мог предположить, что и эти слухи о принцессе совершенный бред… если бы он не был так зол и не сходил бы с ума от ревности… если бы не набросился на неё, словно голодный зверь… Боги, он же её практически изнасиловал! Он даже не помнил, сопротивлялась ли она в начале, или сразу ответила. Он даже не отнес её в постель, бросив на пол. И где все его намерения доказать ей, что он лучший любовник из всех, кого она только сможет найти? Ну да. Лучший. Единственный. Взявший её на полу в гостиной. Демоны! Какой же идиот…

Принцесса не знала, сколько прошло времени, но далекая мысль о том, что сюда скоро могут прийти её фрейлины, не давала ей покоя. Мало скандала за завтраком, ещё не хватало показаться на публике в таком виде. Она вопросительно взглянула на Тигренка — не пора ли вставать? И вообще принимать приличный вид? Он нежно улыбнулся в ответ, ухватил её в охапку и вместе с ней вскочил на ноги, продолжая прижимать к себе.

Тигренок на руках отнес её в спальню и бережно положил на постель. Она не успела ничего сказать, как его губы снова приникли к ней, и все мысли вылетели у неё из головы. На этот раз Тигренок был нежен и осторожен, и Шу чувствовала себя драгоценной цуаньской вазой, хрупкой и звенящей. Каждое его прикосновение отдавалось сладкой дрожью во всём теле, она не понимала, где его руки, где язык, где мужское естество. Она была им, а он ею, одним существом с двумя телами, так подходящими друг другу, идеально совпадающими в каждом движении, в каждом изгибе.

Едва отдышавшись, Шу почувствовала беспокойство. Похоже, и Тигренок вместе с ней — они, не обменявшись ни словом, устремились в ванну. Тигренок не дал, правда, принцессе и шагу ступить самой, снова подхватив её на руки. Шу довольно засмеялась — ей нравилось, как он носит её на руках, нравилось, что он понимает её без слов, и нравилось всё, что он делает. В темпе ополоснувшись, даже толком не поцеловавшись под душем, Шу и Тигренок принялись одеваться. Принцесса не могла удержаться и не рассмотреть любовника ещё разок — какие, к демонам, статуи, ни один художник до сих пор не создал такого совершенства. Совершенство довольно и несколько смущенно усмехнулось, пожимая плечами: «А чего ещё ты ожидала, разглядывая меня? Что я, каменный?» Шу притворно строго погрозила ему пальчиком, но тут же подошла и жарко поцеловала в губы. Но не дала себя ухватить, убежала, смеясь, за кресло и прикрылась платьем. И показала Тигренку язык.

Выйдя в гостиную, Шу смутилась, увидев на полу обрывки растерзанного утреннего платья. К счастью, служанки поостереглись заходить, пока Её Высочество не распорядилась. Она быстренько удалила изобличающие её аморальное поведение тряпки и обернулась к Тигренку:

— Ты пойдешь со мной на прогулку? Пожалуйста, — Шу понимала, что это мероприятие вряд ли доставит Тигренку удовольствие, но с последствиями утреннего балагана надо что-то делать. Спрятать Тигренка дома и больше не показывать — не выход. Наоборот, только больше подозрений. Нужно постараться отвлечь внимание фрейлин, перевести не что-то другое. И, хорошо бы Тигренок не выглядел на прогулке слопавшим канарейку котом — слишком очевидно будет, чем они тут занимались.

Хилл кивнул, соглашаясь. Ему казалось, что принцесса очень озабочена чем-то. Он, конечно, догадывался, что его выходка, по меньшей мере, скандальна, но не очень представлял себе, во что она может вылиться. Сейчас он был готов сколько угодно изображать из себя послушного котенка, лишь бы Шу не хмурила бровки и не смотрела на него с такой тревогой.

— Тигренок, — в её глазах была почти мольба, — не подведи меня, ладно?

Встав на одно колено, он куртуазно поцеловал изящные пальчики Шу, всем своим видом показывая — я ваш верный слуга, Ваше Высочество. И обещая вести себя прилично. Принцесса облегченно улыбнулась и напоследок оглядела его. Синий сдержанного покроя камзол с не бросающейся в глаза отделкой сидел на нем, как влитой, подчеркивая широкие плечи и изумительно оттеняя глаза. Вензелей на подкладке видно не было, так что мало вероятно, что кто-нибудь догадается, что она одела своего Тигренка в одежду короля Мардука. Юноша понял, что она от него хочет, и перестал весь светиться довольством, лишь шаловливые искорки в глазах выдавали его. Сдержанный и холодный, он снова напоминал статую. Нет, вернее было бы сказать — портрет опытного царедворца. Принцесса ещё раз поразилась, как легко Тигренок меняет маски, и каждая из них кажется его истинным лицом до тех пор, пока он не сменит её на другую, не менее убедительную. Хилл подумал примерно о том же в отношении принцессы — от страстной женщины не осталось и следа, перед ним снова была манерная, избалованная девчонка, глуповатая и капризная. Нарушая образ, Шу подмигнула ему и приложила пальчик к губам — он изобразил церемонный придворный поклон, подметая пол воображаемыми перьями воображаемой шляпы, и подмигнул в ответ.

Её Высочество явилась нетерпеливо шушукающимся фрейлинам, собравшимся в холле перед её дверьми, невозмутимая и элегантная, в сопровождении не менее элегантного молодого человека с гитарой за спиной, в котором фрейлины с удивлением признали давешнего Тигренка. Он держался на шаг позади принцессы, демонстрируя безупречные придворные манеры. Несколько тихих облегченных и восхищенных вздохов приветствовали его появление — многие девицы не надеялись увидеть его так скоро, опасаясь тяжелого и вздорного характера Её Высочества. Она могла запросто его жестоко наказать или вообще убить, недовольная его поведением с утра. Но всё обошлось, и некоторые из фрейлин с удивлением обнаружили, что не могут оторвать глаз от юноши, и старательно прятали смущенные радостные улыбки от принцессы.

Её Высочество сделала вид, что не заметила реакции девиц на Тигренка, но подумала, что дело ещё серьезнее, чем она ожидала. Она не ревновала его — упаси боги от такой глупости! — но томные и кокетливо-жадные взгляды фрейлин наводили на неприятные размышления. Но прямо сейчас Шу не могла ничего с этим поделать, и отбросила лишние волнения. Ближайшей её целью было всё же создать видимость легкой, незначительной причуды взбалмошной особы, которая улетучится через пару дней. Настолько незначительной, что Её Высочество и не заметит исчезновения новой игрушки, буде с ней что-то случится.

Принцесса милостиво кивнула в ответ на реверансы, и прошествовала к парадному выходу. На ходу она поманила к себе Балусту, и шепотом попросила её уговорить Кея присоединиться к ним за обедом, по возможности со своей свитой. Но таким образом, чтобы это казалось его собственным капризом. Вслух же неприятным голосом велела ей непременно найти её любимый веер с цуаньскими картинками, и без него не возвращаться. Баль напустила на себя вид несправедливо обиженной, чтобы её долгое отсутствие не выглядело подозрительно, и под нос — но чтобы все слышали — проворчала, что этот веер не иначе как гоблины унесли, и вообще, за каким троллем он принцессе сдался, сто лет про него не вспоминала! Её миниатюра была по достоинству оценена фрейлинами. Баль провожали злорадными и ехидными ухмылками — нечего воображать себя самой приближенной и привилегированной особой, чуть ли не подругой Её Высочества. Служанка, она служанка и есть, в какие изысканные платья не рядись. Милым девушкам не приходило в голову, что все их попытки сблизиться с принцессой с помощью неприкрытой лести и фальшивого восхищения обречены на провал заранее. Её Высочеству удавалось довольно долгое время изображать из себя собственную противоположность — недалекую, наивную и падкую на комплименты, избалованную и не интересующуюся ничем, кроме нарядов и кавалеров девицу. Все свои интриги Её Высочество проворачивала с таким невинным видом, будто всё как-то само собой получилось, а она тут ни сном, ни духом… и не догадывалась до последнего момента. Шу удивлялась, как они до сих пор покупаются? Несколько забывая при этом, что её фрейлины магией Разума, в отличие от неё, не владеют.

Принцесса прогуливалась по дворцовому саду, чинно и неторопливо шествуя по дорожкам, и снисходительно позволяла своим фрейлинам себя развлекать интересными беседами — какие рюшечки снова в моде, какой ширины должны быть поля у шляпки утором, а какой вечером, — и подобными невероятно важными темами. Тигренок держался чуть позади, стараясь не встречаться глазами с девицами, время от времени кидающими на него призывные взгляды и, будто невзначай, пытающимися его коснуться. Он смеялся про себя — и кто тут, спрашивается, канарейка? Одна птичка на десяток кошек, не многовато ли? Девицы томно и обещающе улыбались ему, и чуть не шипели друг на друга, и при этом пытались утаить свои поползновения от принцессы. Цирк, да и только!

Хилл начинал всерьёз жалеть о том, что устроил поутру. Тогда, со злости, ему не пришло в голову, что на неустойчивую девичью психику нельзя так давить. Его эскапада была рассчитана на Её Высочество, она-то могла по достоинству оценить его выступление, (и как оценила, до сих пор на губах её вкус…) но вот как теперь выкручиваться? Ледяная учтивость и неприступность, похоже, только дразнят их аппетит, они просто не могут поверить, что всё это было предназначено совершенно для другой женщины. У Хилла складывалось впечатление, что эти особы могут просто затащить его в кусты, стоит ему нечаянно удалиться из поля зрения принцессы. Помешательство, да и только!

Её Высочество не теряла любовника из виду, с некоторым злорадством отмечая его растерянность. Пусть на своей шкурке испытает последствия — раньше думать надо было. А то он не догадывался, какое впечатление производит на девушек! Шу старательно прикидывалась, будто забыла про него, и в упор не замечает стайку мартовских кошек, вьющихся вокруг склянки с валерьянкой. И краем глаза наблюдала за его маневрами — ускользнуть из цепких лапок не так просто, но Тигренку пока удавалось. Принцесса поражалась наглости и беспардонности благородных девиц — нет, она ни секунды не сомневалась, что такт, скромность и альтруизм присущи им примерно так же, как троллю изысканные манеры, но чтобы до такой степени! Знают прекрасно, что Тигренок на данный момент её любовник, и, ничтоже сумняшеся, строят ему глазки с явным намерением отбить. Интересно даже, а как они себе это представляют? Про ошейник забыли? Или уже считают Её Высочество такой неизлечимой идиоткой, что у себя под носом ничего не замечает? Это, конечно, хорошо — не зря старалась, но, всё же, было немного обидно. Не ценят эти заразы хорошего отношения. Ну, так получат пару сюрпризов, для разнообразия.

Шу надоело обсуждать шляпки и потакать бесстыжим девчонкам, и она подозвала к себе Тигренка. Внешне совершенно невозмутимый, но она почувствовала его облегчение, когда он подошел и учтиво поклонился Её Высочеству. Традиционно капризным тоном Шу потребовала, чтобы её развлекали музыкой, но только веселой, и уселась на качели, позволяя фрейлинам себя раскачивать. Она выбрала те качели, рядом с которыми не было ни одной лавочки, и ехидно ухмыльнулась, (прикрывшись веером), глядя на стоящих поблизости недовольных девиц.

Хилл с удовольствием взялся за Черную Леди, имея, наконец, возможность отвязаться он надоедливых кошек. Памятуя об эффекте, производимом его гитарой, он вложил в свои мелодии только одну мысль — танцевать, танцевать, танцевать! Подействовало почти сразу. Ножки запритопывали, щечки раскраснелись, — и Её Высочество, состроив уморительно скучающую гримаску, распорядилась — развлекайте меня, танцуйте.