Пи*ец, сказал отец

Не расстраивайся: родители будут любить тебя, несмотря ни на что

Я окончил университет и через пару месяцев наконец-то покинул родной Сан-Диего — перебрался в Лос-Анджелес. В университете я специализировался на изучении кино и телевидения, а особенно меня увлек курс сценарного мастерства. Вот я и решил: попробую стать профессиональным сценаристом.

«Что ж, учти: тебе придется несладко, поначалу тебя все будут с говном есть. Но если перетерпеть — успех придет». Так напутствовал папа моего брата Ивэна в сентябре, когда за ужином мы, заранее сговорившись, посвятили родителей в свои планы. Ивэн избрал поприще аквалангиста.

Когда же я поведал, чем хочу заняться, папа призадумался. Секунд на двадцать, не больше. И сказал только:

— Готовься: тебя ждет пиздец библейского масштаба.

Но не подумайте чего — на самом деле папа верил в меня и безоговорочно одобрил мой выбор. Представляете, он сам вызвался первые три месяца, пока я не встану на ноги в Лос-Анджелесе, оплачивать мне съемную квартиру.

— Я тут подумал: когда я, наконец, помру и оставлю тебе наследство, у тебя уже и так все будет в порядке, это наверняка. Лучше уж дам денег сейчас, когда они тебе действительно нужны. Бери-бери: я все равно собираюсь на закате жизни впасть в детство и почти все сбережения растратить на ерунду.

Я нашел квартиру с двумя спальнями в Западном Голливуде, в небольшом доме с белыми оштукатуренными стенами, и снял ее напополам со своей бывшей однокурсницей, которую тоже влекла индустрия развлечений. Комнаты были облезлые, зато на ковре — интригующие пятна, о которых можно было бы сочинить гениальный сюжет для сериала «C.S.I.: Место преступления».

Поначалу я очень смутно представлял себе, что собой представляет Лос-Анджелес. До переезда бывал там очень редко, хотя этот мегаполис всего в двух часах езды от Сан-Диего. Но вскоре я уяснил: папа не зря твердит: «Лос-Анджелес — точно старшая сестра Сан-Диего: только страшненькая и герпесом болеет».

Я был не очень-то искушен в жизни, и Лос-Анджелес неоднократно подбрасывал мне сюрпризы. Первый же — в самую ночь новоселья. Я лег на старую широченную кровать и услышал из-за тонкой стены громкие, страстные любовные стоны. «А, у соседей там тоже спальня», — смекнул я. Соседей я пока еще не видел, но с порнофильмами был знаком хорошо, и моя фантазия немедленно создала образы — чумовая блондинка с гигантским бюстом и мужик без особых примет. Мой личный визуальный ряд, озвученный живыми людьми, так меня распалил, что через несколько минут я включил на компьютере порнофильм (единственный, какой у меня был на диске) и дал волю пальцам. Потом задремал.

На следующий день на лестнице я нос к носу столкнулся с моими страстными соседями.

— Привет, я Стивен, а это мой друг Лукас, — сказал тот, что пониже ростом.

«Привет, я Джастин, кстати, я вчера дрочил под вашу постельную сцену и подумал, что один из вас — баба, а теперь буду сомневаться в своей ориентации», — пробурчал я про себя. Вслух сказал:

— Очень приятно.

Моя однокурсница, девушка чрезвычайно способная и большая трудяга, через каких-то две недели устроилась на стажировку к некому продюсеру. И заодно на нормальную работу, чтобы прокормиться. Пока я неспешно распаковывал свои вещи, она вкалывала по девяносто, если не по сто часов в неделю. Я ее почти не видел. Что до меня, то я целыми днями рассылал свое резюме по студиям, пытался пристроиться на стажировку, а попутно претендовал на все вакансии, какие только попадались. Но меня взяли только на одну работу — развозить рекламу агентств недвижимости по магазинам «Севен-Элевен» в Большом Лос-Анджелесе. Утром я приходил на склад циклопических масштабов, грузил пачки буклетов в фургон и следующие восемь часов ломал голову, разыскивая очередной пункт назначения. Худшая экскурсия по Лос-Анджелесу, какую только можно придумать. Да и оформили меня по такому договору, что, мягко говоря, не озолотишься.

В Лос-Анджелесе у меня был только один настоящий друг — мой соавтор Патрик. В университете мы вместе поставили дипломный фильм, а потом сочинили наш первый сценарий для игровой полнометражной картины. Не сказать, чтобы у нас получались шедевры, но работать было очень весело. Мы учились на своих ошибках, а главное, хорошо действовали в паре и смеялись одним и тем же шуткам. Патрик перебрался в Лос-Анджелес чуть раньше меня и как умел посвящал меня в секреты города. Но за вычетом Патрика единственными людьми, с которыми я виделся регулярно, были трансвеститы, работавшие на панели прямо у моего дома.

Одна из этих дам как-то подошла ко мне. Я даже обрадовался: все-таки шанс поболтать с новым человеком!

— Это ваш? — спросила она, указав на мой белый «форд-рейнджер».

— Ага.

— Вчера вечером мою подругу случайно стошнило на ваш автомобиль. Я его отмыла, но все равно, думаю, надо извиниться, так что вы уж нас простите, — выпалила она и пошла обратно.

От такой жизни я впервые, сколько себя помню, заскучал по родному дому.

— Ну как дела? — спросил папа по телефону, когда этак через месяц я позвонил домой безо всякого повода.

— Да в общем-то очень даже неплохо, — сказал я, стараясь ничем не выдать, что на душе у меня пасмурно.

— Чушь собачья! Врешь ты все — по голосу слышу.

— Ну, в общем, пап, могло быть и лучше.

И я ему все выложил — излил душу.

— Знаешь что: я очень рад, что ты от меня ничего не утаиваешь, но в следующий раз, когда я спрошу: «Как дела?» — лучше не рассказывай, как дрочил под стоны соседских гомиков, — засмеялся папа. — Послушай, ты в Лос-Анджелесе всего месяц. Быстро только кошки родятся. Спилберг небось Спилбергом не за месяц стал. А первое время наверняка никому не был на фиг нужен. И на морду он намного уродливей тебя, учти.

Он немножко поговорил со мной о «Падрес» и «Чарджерс»,[14] о том, как поживают мама и братья, и у меня отлегло от сердца. Я с новым упорством возобновил поиски работы, и всего через пару месяцев меня взяли официантом в кафе «Крокодил» в Пасадене. Нечто типа «Ти-Джи-Ай Фрайдиз», только поскромнее. Незавидное достижение. Впрочем, папа был иного мнения:

— Не говори ерунды, ты молодец. В Лос-Анджелесе в официанты берут не всякого. Предпочитают актеров, а их в Лос-Анджелесе — как собак нерезаных. Мы с мамой тобой гордимся. Вот что, мы к тебе приедем и отметим это дело. Мы угощаем!

— Ну что ты, пап, не стоит беспокоиться.

— Чушь собачья!

(Папа обожает выражение «чушь собачья» и употребляет его в самых разных случаях. Смысл зависит от интонации. На сей раз словосочетание означало: «Даже не пробуй спорить»).

Родители старались вселить в меня веру в собственные силы. Они понимали: иначе мне нечего надеяться на жизненный успех. Как-никак я не Чарльз Буковски: мое самоедство никогда не станет плодородной почвой для писательского таланта и высоких гонораров. Прежде чем положить трубку, папа решительно заявил:

— Я тебя свожу в «Лорис прайм риб»!

«Лорис» известна в основном своей фирменной солью с пряностями, которая продается во всех крупных магазинах. Но в Лос-Анджелесе эта компания держит знаменитый стейкхаус «Лорис прайм риб ресторан». Папа его обожает. Вскоре после нашего телефонного разговора он заставил маму (кстати, она сломила его сопротивление и провела домой интернет) завести ему ящик электронной почты только для того, чтобы послать мне ссылку на сайт «Лорис». В теме письма значилось «Лорис», а в самом письме была всего одна фраза: «Настоящий стейк!» — и гиперссылка на меню.

В следующую пятницу родители заехали за мной на «шеви-блейзере» Ивэна (сам-то он уехал на Гавайи и посвятил себя дайвингу, а машину оставил на хранение).

— Кто готов съесть настоящий стейк? — риторически спросил папа, когда я залез в машину.

И тут же принялся меня расспрашивать, над чем я работаю, как мне живется в Лос-Анджелесе и вообще обо всем, что пришло ему в голову за двадцать минут, пока мы добирались до перекрестка бульваров Ла-Сьенега и Уилшир. У ресторана нас ждал Патрик — я его пригласил. Мы встретились в холле и вчетвером прошли в зал. Первый тост папа поднял за нас с Патриком:

— За вас, ребята. Вы храбрее ста чертей: через все преграды стремитесь к своей мечте. И за Джастина заодно выпьем — у него ведь новая работа.

Мне бы и в голову не пришло, что в честь работы с минимальной зарплатой можно произносить красивые тосты. Но папа ни капельки не лукавил — он искренне мной гордился.

Наш столик обслуживала блондинка с огромными голубыми глазами. Даже в мешковатой униформе «Лорис» она выглядела сногсшибательно. Папа, по своему обыкновению, ухлестывал за ней напропалую. Стал дотошно расспрашивать об истории «Лорис», о стейках, о фирменной соли, а заодно и о биографии самой официантки («Где живете?» — «В Голливуде». — «А по основной профессии вы кто?» — «Актриса»). Когда мама опрометчиво вздумала заказать единственное в меню блюдо из морепродуктов, папа вздумал разыграть комедию.

— Ох, Джони, ты меня доконаешь, ох доконаешь. Это же «Лорис». Ресторан настоящих стейков. Разве можно здесь морепродукты заказывать? — говорил папа маме, пожалуй, чересчур эмоционально. А потом добавил, любуясь официанткой: — Я прав? Или я вдвойне прав?

Вообще-то папа любит повторять: «Я вам не дамский угодник». Но мы только смеемся, и вполне справедливо. Видели бы вы, как он рассыпается мелким бесом перед женщинами! Когда мы его подкалываем, он отвечает: «Рассказывайте! Я человек семейный, налево не хожу и никогда не пойду. А если бы и пошел, недалеко бы ушел — наша мама вмиг оторвала бы мне яйца. Она же у нас итальянка. С ней шутки плохи!»

Папа всю жизнь сочувствует официантам и официанткам: полагает, что работа это тяжелая, а посетители часто бывают неблагодарны. Поэтому он всегда оставляет на чай тридцать — сорок процентов от счета. Непременно. Когда нам подали счет, я украдкой заглянул в него. Двести двадцать долларов! Таким дорогим ужином папа меня еще ни разу не угощал. Собственно, мы вообще редко бывали в дорогих ресторанах. Тут-то я и смекнул, что сегодняшний вечер для папы много значит. В качестве чаевых папа оставил восемьдесят долларов: я видел, как он вписал эту сумму в счет.

Надо сказать, что в ресторанах я проработал восемь лет, пять из них — официантом. Могу поклясться, что официанты — те же стриптизеры: позолоти ручку, и мы притворимся, что ты нам нравишься. Выяснив размер чаевых, официантка приблизилась к нашему столику походкой от бедра и защебетала без умолку. Услышав, что она не замужем, папа тут же указал на меня:

— Он у нас тоже холостяк. Теперь живет здесь. Вам стоит пообщаться.

Ага, конечно: если два человека живут в одном мегаполисе, это несомненный знак, что они созданы друг для дружки.

Прошло еще десять минут. Мы наконец-то встали из-за стола. Всем официантам и прочим работникам, которые попадались ему в ресторане, папа говорил «Спасибо» — словно режиссер, которому только что вручили «Оскара». Взял зубочистку из коробки на стойке хостессы, зажал в зубах, да так и вышел на улицу. Мы попрощались с Патриком. Когда швейцар пригнал нашу машину, папа прыгнул за баранку, мама села рядом с ним, а я — на заднее сиденье. После недолгой паузы папа перехватил мой взгляд в зеркале и сказал:

— А ты этой официантке понравился. Она десять минут старалась тебя разговорить.

— Да нет, просто ты ей оставил большие чаевые, вот она и любезничала. И вообще, восемь минут из десяти она подробно рассказывала, как готовят стейки. Рассказывала по твоей просьбе.

— Ни хрена ты не понимаешь. Если женщина на кого-то запала, я чую. Поверь моему нюху: ты ей понравился, железно.

Мы заспорили всерьез: папа уверял, что я понравился официантке, я опровергал его аргументы. Под конец папа заорал:

— Ну хорошо, согласен, она подумала, что ты уебище! Ты прав, а я кругом ошибаюсь!

Секунд на пятнадцать воцарилось молчание. И тут мама обернулась, взглянула мне в глаза и произнесла с улыбкой:

— А я думаю, ты красавец.

— Вот видишь, мама говорит, что для нее ты — писаный красавец. Сегодня твой счастливый день! — сердито пробурчал папа.

Всю остальную дорогу мы молчали. Разве что папа иногда указывал нам на здания, которые помнил по старым временам: он жил в Лос-Анджелесе в конце шестидесятых.

Папа припарковался у моего дома.

— Да не надо парковаться, я выйду, и езжайте, не тратьте время, — сказал я.

— Еще чего, — отозвался он и включил стояночный тормоз.

Родители вышли из машины. Мама крепко обняла меня:

— Я тебя люблю! Ты моя гордость!

Потом меня облапил папа — изо всей медвежьей силы, по своему обыкновению: сдавил так, что дышать больно, и потрепал рукой по спине.

— Смотри тут… Может, ты считаешь, что не должен нам звонить, пока не прославишься. Так вот, не ерунди: путь к успеху долог.

— Я знаю.

— Ты стараешься. Не жалеешь сил, чтобы мечта сбылась. Для меня это главное. Если вдруг тебе покажется, что ты не делом занят, а фигней страдаешь, помни: для меня твоя мечта — не фигня.

— Я знаю.

— Да уж, ты-то все знаешь. Потому и дрочил под стоны соседских геев.

— Пап, тише, мы прямо под их окнами стоим.

Он расхохотался и снова меня облапил:

— Помни, у тебя есть мы с мамой. Кровь — не водица. Мы тебя никогда не бросим. Если, конечно, ты не заделаешься убийцей-маньяком или типа того.

— Джасти, я и тогда тебя не разлюблю. Просто попрошу объяснить причины, — серьезным тоном проговорила мама уже из машины.

Папа сел за руль и, перегнувшись через маму, выглянул в окно.

— Помни. Кровь не водица, — сказал он. — И вот еще что — как мне теперь на Пятую магистраль выехать? В этом блядском городе попробуй соориентируйся…

— Джастин, поливать так поливать. Просто бери шланг и лей воду везде, где что-нибудь растет. Я с тебя, между прочим, денег за постой не беру. Так что когда нужна поливка, шланг в руки — и вперед.

— В самолетах дают «Джим Бим». На вкус — чистая моча. Ты-то не ощутил бы разницу. Потому что пьешь всякое говно. А я говна не пью и разницу ощущаю.

— Тебя бесят проценты за овердрафт? Не понимаю почему… Чего-о? Все просто. Ты думаешь, проценты за овердрафт — наказание за то, что ты снимаешь деньги, которых нет? Нет, это плата за напоминание, что ты, лопух, деньгам цены не знаешь!

— А на этой миссис Дэш[15] я бы женился! Бабенка с перчиком… О черт, Джони, я же пошутил. Шутка!

— Вчера мама приготовила фрикадельки. Немножко тебе и много мне. Запомни: моя доля — львиная! А забудешь — пеняй на себя.

— Послушай, мне вот насрать, если ты про мой день рождения забудешь. Очень мне нужны эти звоночки о том, что смерть все ближе. Но твоя мама до сих пор любит вести счет своим годам, так что выкинь из головы все свои планы, бля, и приезжай на ее день рождения… Ладно, я тебе дам знать, если она передумает и станет равнодушна к бессмысленным условностям…

— Я целый час надрывался на тренажерах. Весь вспотел, и срать захотелось. Где моя борсетка? Все, на сегодня со спортом завязываю.

— Мы с мамой вчера посмотрели отличное кино… Не помню, как называется. Там один мужик… стоп, погоди, вроде не так… Ой, бля, старость — не радость.

— Ты слышал? Твой брат обручился!.. «Ага». Ты сказал «ага», я не ослышался? Будь ты неладен!.. Нет, бля, так не пойдет. Ты должен подпрыгнуть от радости за брата, это самое малое!