Пи*ец, сказал отец

Умей слушать и не пропускай мимо ушей то, что тебе говорят

Как я упомянул в предисловии, в двадцать восемь лет я поселился у родителей, потому что расстался с девушкой. Не сказать, чтобы наш разрыв был супердраматичным — мы не срывались на крик, не осыпали друг друга проклятиями, я не хлопнул дверью с напутствием: «Ну тебя ко всем чертям!»

Собственно, это был не первый разрыв в моей жизни. Помнится, финалом одного романа стала фраза: «Иди на хуй, говнюк хуев». Тогда я с легкостью перевернул страницу: разве станешь маяться бессонницей из-за женщины, которая назвала тебя «говнюк хуев»? Сразу всю любовь отшибло. Если честно, мои первые романы я и сам считал какими-то несерьезными.

Но тут была совсем другая история: мы встречались три года, я был уверен, что мы созданы друг для друга, полагал, что в будущем мы поженимся. А она решила со мной порвать. Никакой конкретной причины не было — просто исчезла какая-то связующая нить. Мы и сами не могли понять, что не так. Между нами словно черная кошка пробежала! И теперь, когда я обосновался в родительском доме, меня то и дело брала тоска. Обычно я не афиширую свои переживания, но папа почуял неладное.

Как-то через неделю, когда я завтракал на кухне, папа подошел, положил руку мне на плечо:

— Иногда жизнь оставляет тебе на тумбочке стодолларовую купюру. И только со временем понимаешь: это плата за то, что она тебя отымела.

— Пап, не беспокойся, я держусь. Не надо меня специально веселить.

— Знаю-знаю, — ответил он. — Но должен же я что-то сказать, а? Я собирался отобрать у тебя хлопья и удрать, но это было бы жестоко, — и он хихикнул, надеясь разрядить обстановку.

На следующий день я проснулся в полседьмого утра. Спать больше не хотелось. Позевывая, в одних трусах, я побрел в гостиную. Папа сидел за столом — ел хлопья и читал газету.

— Во сколько ты проснулся? — спросил я.

— Не знаю — в пять, наверное. Как обычно.

— Ни фига себе! А чего так рано?

— Да я всегда рано встаю.

— А зачем? Пап, ты же на пенсии. Какой смысл рано вставать?

Папа отложил газету:

— Это что, допрос? Натура у меня такая — я жаворонок, а не сова. Чего пристал?

И снова закрылся газетой. Но немного погодя выглянул из-за листа:

— Ну, а ты чего рано встал?

Я пояснил, что проснулся и не могу опять заснуть. Папа встал и пошел на кухню варить мне кофе.

— Насыпать этой хрени, которую ты любишь? — окликнул он.

— Сухие сливки? Да, конечно.

Папа поставил передо мной кружку и опять погрузился в чтение газеты. Я взял себе хлопьев, залил молоком. Несколько минут мы просидели молча. Меня вскоре поглотили мысли о моей девушке и о наших счастливых днях вместе. Это было как банальная нарезка кадров в фильмах 80-х годов: герой с щемящим сердцем вспоминает, как они с подружкой гуляли, взявшись за руки, у моря, кормили щенка, устраивали шутливые сражения — брызгались друг в дружку взбитыми сливками. Но я поступил вопреки стереотипам — произнес вслух:

— Ох, что-то мне грустно.

— Гони грусть взашей. Сделай над собой усилие — другого выхода нет, — сказал папа, сложил газету вдвое и окинул меня испытующим взглядом.

Моментально развернул газету, вернулся к чтению. Двадцатисекундная пауза.

— Да я и сам понимаю: надо себя заставить. Но это легко сказать… У нее даже мои вещи остались. Как же быть? У нее мой телевизор, — сказал я, тупо помешивая хлопья.

— Хрен с ним, с телевизором. Забудь ты про свой телевизор. Разошлись так разошлись.

— Я его вообще-то за полторы тысячи купил, — не унимался я.

— Так съезди, забери свой драный телевизор и успокойся!

«К чему обсуждать эту тему? Легче не становится», — подумал я. Принял душ, оделся и сел работать над очередным материалом для сайта Maxim. По иронии судьбы это была блок-схема, наглядно изображающая различия между мозгом мужчины и мозгом женщины во время ссоры. Я трудился, не разгибаясь, до половины первого. Тут в гостиной появился папа. Он помахивал борсеткой — значит, куда-то собрался.

— Поехали на ланч. Я угощаю. Надень только шлепанцы какие-нибудь, и вперед.

Я устало встал с дивана, вышел из дома, сел в папину машину, и мы поехали под горку в мое любимое заведение — пиццерию «Пицца Нова» недалеко от нашего дома. Уселись, подставив лицо солнцу, на террасе, откуда видна бухта Сан-Диего с белыми стаями парусных яхт и моторок. Официантка принесла нам корзинку булочек с чесноком и два стакана чая со льдом. Папа отхлебнул чаю, посмотрел на меня искоса:

— Ты про меня ни хрена не знаешь.

— Ну-у… наверно, да… а что я должен знать? — опешил я.

— О моей жизни. О моей жизни ты ни хрена не знаешь. Потому что я никому не рассказываю.

И до меня впервые дошло: да, я действительно ничего не знаю. Конечно, мне были известны основные вехи папиной биографии: вырос на ферме в Кентукки, служил во Вьетнаме, женился. Первая жена родила ему двух сыновей, а вскоре после рождения второго, Ивэна, умерла от рака. Спустя девять лет папа женился на моей маме. Что до его профессиональной карьеры, то он защитил диссертацию по радиологии и всю жизнь занимался диагностикой онкологических заболеваний. И все. Оказывается, он абсолютно закрытый человек!

— Когда я был совсем молодой — только-только двадцать лет исполнилось, я безумно полюбил одну женщину, — начал папа, откусив от булочки. — Она была просто чудо. Настоящая красавица. И очень жизнерадостная.

Почти каждый из нас предпочитает думать или надеяться, что наши родители занимались сексом лишь друг с другом и лишь столько раз, сколько детей в семье. Мне было как-то странно слышать, что папа так нахваливает не мою маму, а какую-то незнакомку. Раньше он никогда ни о ком так не отзывался. Я затаил дыхание.

— Итак, мы встречались, — рассказывал папа. — Долго встречались. А потом как-то у нас вышел серьезный разговор, и я признался ей, как сильно ее люблю, а она оглядела меня и говорит: «Я тебя не люблю. И не полюблю никогда». Мне салат и пиццу с пепперони. — Последняя фраза предназначалась официантке, которая мялась у столика, дожидаясь окончания рассказа. Я тоже сделал заказ. Официантка ушла.

— А ты что сказал? — спросил я.

— Я ей сказал, что попробую на нее повлиять. Может быть, сейчас она меня и не любит, но со временем я ей полюблюсь, это уж наверняка.

— А она?

— А она: «Хорошо, попытка не пытка». И мы продолжали встречаться. Но ссорились. Очень часто ссорились. А потом я сообразил, что совершил страшную ошибку. Она отдала мне свою молодость, и вдруг все кончилось, и я не знал, как теперь выпутаться из наших отношений. А потом она заболела. Смертельно заболела, — проговорил папа, глубоко вздохнул и задумался. Словно погрузился в какие-то давно забытые воспоминания.

— И я с ней помирился, и ухаживал за ней не отходя. Когда она умерла, меня замучила совесть. Я сказал себе: «Она не хотела со мной жить, сама мне об этом говорила, а я не желал слышать. До конца жизни она оставалась с нелюбимым!» И вот еще что — после ее смерти я почувствовал затаенное облегчение от того, что получил свободу — что наши отношения меня больше не тяготят. И когда я сам себя поймал на этом чувстве, мне стало вконец плохо. Просто невыносимо.

Папа откинулся на спинку плетеного стула и затих. Официантка принесла заказ. Несколько минут папа ворошил вилкой салат, но ничего не ел.

— Люди всегда пытаются сказать тебе о своих чувствах, — продолжил он. — Одни все говорят в открытую. Другие дают тебе понять своим поведением. Твое дело — прислушиваться и подмечать. Не знаю, что там у вас будет дальше после того, как вы расстались. По-моему, она хорошая девушка. Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь. Но сделай мне одолжение: прислушивайся к людям и не пропускай мимо ушей то, что они тебе говорят.

После этого ланча папа больше никогда не заговаривал мне о своем романе с таинственной незнакомкой.

Прошло еще несколько месяцев, и я взялся писать книгу, которую вы теперь читаете. Мы с друзьями и родными собирались и припоминали всякие сценки из прошлого, пытались, как умели, восстановить реплики. Так сложился текст. В декабре 2009-го, когда труд близился к концу, папа позвонил мне на мобильник. Поймал меня в продуктовом магазине «Трейдер Джо».

— Привет, — сказал он.

— Привет, как жизнь?

— Я знаю, о чем будет твоя последняя глава.

— Серьезно?

И тогда он сказал, что последней главой должна стать эта история. Я ответил, что история и совет, которым она увенчана, много для меня значат.

— Но, пап, — добавил я, — это же глубоко личное, а ты не любишь распространяться о своей жизни. И между прочим, ты недавно пообещал встречать с дробовиком всех журналистов, которые посмеют к тебе прийти и расспрашивать о книге.

— Хм… Вот что я тебе скажу: насколько я понимаю, книга про нас с тобой. Точнее, — хихикнул папа, — я главный герой, но и без тебя не обходится. А эту историю я рассказал в момент, когда тебе было нелегко. Наверно, мне охота, чтобы люди узнали: может быть, я не самый добросердечный на свете старикашка, но тебя я люблю всем сердцем. А эта история… Знаешь, людям я ее не рассказываю, потому что они все равно не возьмут ее в толк. А ты парень сообразительный…

— Спасибо, я тебе очень призна…

— Пойми меня правильно: ты трепло каких мало, и рожей не очень вышел, но я тебя люблю. И пусть люди знают: ради своих родных я готов на то, чего иначе не сделал бы ни за какие коврижки.

Через неделю я закончил книгу — проработал над финалом всю ночь напролет. И выполз в гостиную, где папа завтракал «Грейп-Натс» и читал газету.

— Финиш! Книга готова! — похвалился я.

— Никак не могу поверить, что твою писанину кто-то возьмет и опубликует.

— Знаю-знаю. Сюр, правда?

— Ты никогда в жизни, ни разу, ничего не публиковал. Ни слова твоего нигде не опубликовано! — не уставал изумляться папа. (То, что я пишу для интернет-изданий, папа никогда не считал «публикациями» и вообще достойным публикации). — Только подумай, ни слова еще в печати не было! А теперь твоя книжка будет продаваться в магазинах и все такое! Охуеть. Невероятно. Фантастика…

— Ну хватит, хватит разжевывать. Я никогда ни слова не опубликовал. Мне подфартило, как никому на свете! И я этого фарта не заслуживаю! Все, понял, можешь не объяснять! — сорвался я на крик.

— Ой, бля. Извини, сын, я же не хотел тебя подкалывать… Просто… никак не верится…

Папа умолк, поманил меня к себе:

— Присаживайся. Послушай: я тебя поздравляю. Я тобой горжусь. Поешь хлопьев.

Он наложил мне хлопьев и передал спортивную тетрадку газеты. На несколько минут воцарилась тишина: мы завтракали и читали.

— А в голове все-таки не укладывается… — Папа отвлекся от газеты, изумленно покачал головой. — Надо же: тебе вдруг отвалили денег, чтобы ты написал книгу. Чудеса в решете!