Пиранья. Охота на олигарха

Глава четвертая Заботы и хлопоты

Кафе «Баллада», размещавшееся в стандартной пятиэтажке, вне всякого сомнения, занимало место, где раньше, то бишь при канувшей в небытие советской власти, был то ли магазинчик, то ли какая-нибудь пельменная, – это было ясно с первого взгляда. Никак не походило, что бизнесменчик Муслим переоборудовал несколько квартир первого этажа.

Мазур насторожился – показался одетый в штатское Дядя Гриць, совершенно не вызывавший подозрений прохожий, опрятный и трезвехонький, остановился у кромки тротуара, закурил и небрежно ткнул большим пальцем себе за спину. Клиент, следовательно, пребывал в пределах досягаемости.

– Бьем, – сказал Мазур.

В задке фургончика на металлическом столике стоял сверкающий ящичек, щедро украшенный кнопками, рычажками, светодиодными табло и прочими архитектурными излишествами, а над ящичком торчала небольшая, но сложная, напоминавшая наркотическую галлюцинацию антенна, направленная в боковое стекло. Кентавр сноровисто перекинул парочку тумблеров, нажал парочку кнопок, в завершение сдвинул вниз, до упора, рифленую клавишу в вертикальной прорези. Судя по первым впечатлениям, ничего особенного не произошло – ничего не взорвалось поблизости, не раздалось жутких электронных звуков. Всего-то-навсего дернулась тонкая черная стрелочка да числа в окошечках изменились. И лампочка красная загорелась.

Однако прибор был далеко не прост и уж никак не безобиден, поскольку, будучи жутко засекреченным, вовсю использовался в радиоэлектронной борьбе – нынешнее служебное положение Мазура обеспечивало ему свободный доступ к массе игрушек и посерьезнее. Сейчас внутри, в означенном кафе, моментально вырубились все электричество, проводные телефоны, а также тревожная сигнализация, ради которой, собственно, все и было затеяно. Какое-то время персонал кафе – о чем он еще и не подозревал – был абсолютно лишен возможности вызвать помощь.

– Марш, – сказал Мазур.

Тот самый заслуженный уазик взревел мотором и помчался прямехонько во двор, к служебному входу в кафе. Он тоже был с секретом, поскольку числился на балансе и использовался не только Мазуром в личных целях. Собственно, от ветерана остался только кузов – а вся прочая начинка была гораздо современнее и качественнее. Номер, предусмотрительности ради, тоже был ненастоящий, правда, на взгляд постороннего наблюдателя, неотличимый от «правильного». Поскольку ему предстояло украшать машину не более четверти часа, Мазур и его команда решили, циничной насмешки ради, немного пошутить. А потому номер на уазике красовался несколько сюрреалистический: цОООру...

Фургончик плавно, без малейшего писка и визга тормозов остановился в метре от желтой двери, распахнулась левая боковая дверца, и Мазур с двумя сподвижниками ринулись внутрь – все трое в камуфляже и скрывающих лицо масках, с короткими автоматами наперевес. Говоря по секрету, все три АКСУ были не более чем макетами, которые в определенных магазинах может купить любой, были б деньги, – но выглядели трещотки убедительно, как две капли воды напоминая настоящие...

Они не бежали – просто достаточно быстро и целеустремленно шагали по неширокому коридору, грохоча высокими ботинками с лихой наглостью уверенных в себе людей. Наглость, как говаривал Мазур, – сестра таланта...

Слева, за широким проемом без двери, располагалась кухня, откуда шибануло скопищем аппетитных запахов. У здоровенной электроплиты застыли недоумевающие три повара – два несомненные славяне, один – стопроцентно азиатского типа, то ли настоящий китаец, то ли работавший под такового киргиз («Баллада» себя в рекламе позиционировала как заведение с натуральной китайской кухней). Таращились на внезапно вырубившуюся плиту. Вся троица повернулась на гром-гром-гром от шагающих сапог – и окаменела окончательно, как многие мирные обыватели оцепенели бы на их месте.

Закамуфлированная троица, не сбиваясь с шага и не теряя темпа, достигла двери, на которой красовалась пластиковая табличка, возвещавшая всем, что именно здесь размещается «Сизов М.Г.». Вмиг определив, что открывается она внутрь, Мазур от всей души наподдал по ней рифленой подошвой, и она распахнулась, ясное дело с грохотом ударившись о стену.

Внутри и в самом деле, как следовало из агентурного сообщения, обнаружился субъект, чьи анкетные данные стопроцентно совпадали с информацией на табличке. Будучи без пиджака, висевшего на спинке стула, с распущенным узлом галстука, г-н Сизов за секунду до бесцеремонного вторжения грозных автоматчиков приобнимал за плечики молоденькое создание в коротеньком белом халате и, судя по позе, как раз пытался использовать служебное положение в личных целях. Классическая картинка из советского учебника политэкономии – акула капитализма цинично эксплуатирует бесправный пролетариат. Правда, создание, судя по явно циничной ухмылочке, вовсе не собиралось протестовать против диктата капитала.

Улыбочки так и приклеились к их физиономиям – терпеливо-циничная у юной поварихи или кто она там и похотливая у г-на Муслима. В следующий миг Атаман безжалостно разомкнул нежные объятия, заломил Муслиму руку за спину, согнув его в три погибели, нацелил головой в распахнутую дверь и в быстром темпе погнал к выходу. За ним, грозно держа автомат дулом вверх, испарился Кентавр. Мазур задержался ненадолго, похлопал по плечу остолбеневшую повариху и без всякой жалости к разлученным влюбленным посоветовал:

– Поищи другого папика, солнышко, этот годочков через пять вернется, и то если амнистия грянет...

Отдал честь и покинул комнату. Прыгнул в уазик, и замаскированное под убогого ветерана чудо техники рвануло со двора. Все произошло в считанные секунды, никто не успел ничего понять, а свидетели, ручаться можно, ничего толком рассказать не смогут, будут путаться в показаниях и преувеличивать. А впрочем, какие там показания властям... Стопроцентная вероятность: обслуга решит, что босса п р и х в а т и л и некие силовые структуры, – и никто не станет никуда звонить. А там хозяин и сам объявится, никто ж не собирается его под асфальт закатывать...

Они ненадолго притормозили в тихом местечке, тупике меж двумя рядами гаражей, где свидетелей не усматривалось ни единого. Атаман выскочил из машины, в два счета отодрал жесткую пленку, имитировавшую номера, – спереди и сзади. Под ними обнаружились настоящие, законные, легальные. И, между прочим, «говорящие», способные отпугнуть любого гайца.

Вот теперь можно было ехать не торопясь, соблюдая правила дорожного движения, не превышая и не нарушая. Они сложили автоматы в угол, сняли вязаные капюшоны с дырками для глаз, Мазур повернулся к съежившемуся на сиденье пленнику (прижатому к стеночке дружелюбно ухмылявшимся Атаманом) и жизнерадостно воскликнул:

– Вот так встреча, хвостом меня по голове! Кого я вижу! Вот так совпаденьице... Какими судьбами?

Муслим пребывал в полуобморочном состоянии. Всмотревшись, он узнал Мазура, и на лице у него отразилась трудноописуемая гамма чувств и эмоций: сначала – несомненная радость от того, что это, оказывается, не настоящий арест. Потом клиент вспомнил, при каких специфических обстоятельствах случилось их знакомство, и, судя по лицу, ему резко поплохело...

Жестом велев Атаману пересесть, Мазур сам уселся рядом с незадачливым ресторатором, дружески положил ему руку на плечо и спросил:

– Удивился?

Тот кивнул.

– Душа в пятки ушла? – продолжал Мазур.

Снова кивок.

– А зачем удивляться-то, голубь? – усмехнулся Мазур. – Неужели не понимал, что за такие фокусы тебе рано или поздно морду набьют, причем, скорее, рано, чем поздно? Не понимал? Оптимист... Ни один настоящий мужик не спустит дешевке вроде тебя подобные пакости... Трудно было заранее подумать?

Он усмехнулся с неприкрытой брезгливостью – не требовалось ни обработки, ни давления, пленник был парализован страхом и на все готов: всех заложить, всех продать за копейки, в чем угодно присягнуть и смертельное обязательство кровью подписать. Это экономило время и труды, но в то же время всерьез настораживало – по некоторым соображениям...

– Успокойся, родной, – сказал Мазур мягко, задушевно. – Если ты мне на все вопросы откровенно ответишь, я тебе не то что уши не отрежу, но даже морду не набью... Я свое благородство распространю до того, что отвезу тебя на то же место. Отпускать тебя в таком виде далеко от твоей забегаловки – еще под автобус попадешь от расстройства... Вот ей-богу, назад отвезу, и ты еще успеешь к своей судомоечке поприставать... Ясно? Но это исключительно в том случае, если ты в ответ на мои законные вопросы будешь разливаться соловьем. Испражняться словесно, как кандидат в депутаты перед электоратом... Ну, пискни чего-нибудь для завязки разговора. У тебя такой вид, словно сказать что хочешь. Валяй, я ж не зверь...

– Поймите, я здесь совершенно ни при чем! – с истерическими нотками в голосе выкрикнул Муслим.

– Тише, тише, а то стекла дребезжат... – сказал Мазур. – Верю я тебе, родной, верю, успокойся. Если я тебя правильно понял, ты имел в виду, что не сам все это выдумал и затеял? Подначили тебя плохие взрослые парни, заставили, запугали, с панталыку сбили? А ты, светлый ангел душою, ничего такого и не хотел? Я правильно понял?

Муслим энергично закивал.

– Знаешь, это крайне похоже на правду, – сказал Мазур жестко. – Комбинация примитивная, но не лишена некоторой т о н к о с т и – какой от эмбриона вроде тебя ни за что не дождаться... Вот о плохих парнях мы и поговорим. Но сначала давай уж побеседуем на отвлеченные темы, если не возражаешь. Времени у меня достаточно, торопиться некуда, тебя все равно будут считать арестованным по всем правилам, никто и не подумает милицию вызывать... Мне вот стало страшно интересно – отчего ты Муслим? Именно Муслим? При том, что все остальное у тебя, вплоть до рожи – стопроцентно славянское?

Пленник самую чуточку отошел, видя, что никто его пока что не собирается ни убивать, ни пытать и даже по зубам не бьет. Он с заискивающей улыбочкой поведал:

– У меня отец любил Муслима Магомаева. Вот и назвал...

– Тьфу ты, – сказал Мазур, – я-то полагал, тут кроется что-то поинтереснее. До чего банально... Повезло тебе, и крупно. В те же времена был в моде такой певец – Ермек Серкебаев. Далеко ему было по популярности до Муслима, но свои фанаты, надо полагать, имелись. Обернись по-другому, был бы ты сейчас не Муслим, а Ермек. А то и похуже. Представь, что твой папа от Кола Бельды балдел. – Он поднял указательный палец и продекламировал с расстановкой: – Колабельды Григорьевич Сизов... Похабе-ень...

Атаман громко хохотнул, и Мазур не стал его укорять. Задушевно приобняв пленника, продолжал безмятежно:

– И хорошо, что твой папаня равнодушно относился, надо думать, к Робертино Лоретти, который в те же приблизительно годы блистал. Нет, серьезно, знаю я одного Робертино, которого папаня-меломан назвал как раз в честь итальянца. Правда, означенный Робертино, достигнув совершеннолетия, имя все же поменял – поскольку задразнили в свое время, хлебнул горюшка. Вот только поменял он имечко не на Петра или, скажем, Анемподиста – а на «Роберт». Собственно, не поменял, если подумать, а просто-напросто укоротил. «Роберт» – это все же как-то не так диковинно. Наоборот, звучит вполне на уровне... Правда, Мусля? Готов спорить на что угодно: в школе тебя дразнили именно что «Мусля», и никак иначе. Угадал я? Ага, киваешь... И орали что-нибудь вроде: «Мусля-Мусля, слопал гусли». Тоже верно? Вот видишь, какой я телепат? Ну что ты на меня пялишься так трагически, с таким цыганским надрывом во взоре? Что-то не так?

– Почему вы... – только и смог выдавить несчастный Мусля.

– Почему я с тобой балакаю безмятежно и где-то даже непринужденно? – догадливо подхватил Мазур. – Почему я тебе по зубам не брякаю, паяльник в задницу не сую и членом по лбу не бью? Родной, я не мелкая шпана, которая крышует ларьки и тырит эмблемы с импортных тачек. Скажу тебе, Муслим, не хвастаясь и не особенно преувеличивая: я – человек достаточно серьезный. И по этой причине не люблю подражать в замашках мелкой шпане. – Он улыбнулся открыто, широко, обаятельно. – Ну, к чему меж культурными людьми вульгарные маты и мелкие угрозы? Ты ведь и так мне расскажешь все, что меня интересует... иначе я тебя, собака такая, в мелкие кусочки порежу и на помойку выкину... Без всяких для себя юридических последствий. Ты мне веришь, Мусля?

Муслим закивал с обреченным видом.

– И правильно делаешь, – серьезно сказал Мазур. – Ну, посмеялись, а теперь давай похмуримся... Видишь ли, Мусля, я иногда способен простить придурка, который имеет что-то против меня, но вот к обидчикам жены беспощаден. Женщин обижать нельзя, это категорически не по понятиям. Как писал когда-то Владимир Ильич Ленин, все, сделанное против моей жены, я считаю сделанным и против меня. Без восторга отношусь к товарищу Ленину, но с э т о й его мыслью совершенно согласен и всецело подписываюсь...

– Я не хотел... Мне самому ни с какого боку...

– Да понял я уже, понял, – досадливо отмахнулся Мазур. – Заставили тебя... Ты ломался, сопротивлялся, вся твоя врожденная порядочность и белоснежная совесть в голос протестовали, но злодеи были непреклонны... Ладно. Не будем толочь воду в ступе, пошла конкретика... Давай с самого начала. У меня и в мыслях нет, что ты р а н ь ш е знал меня или мою жену, не говоря уж о каких-то обидах, неприятностях, счетах... Все же мы с тобой, Мусля, витаем в разных слоях атмосферы.

– Я до этого ее и в глаза не видел... Не слышал...

– Вот и я говорю, – сказал Мазур. – Жил, не тужил... И однажды к тебе кто-то пришел... Кто? Я спрашиваю, кто? Только не скули, что он тебя побьет или, паче чаяния, убьет. После того как я им займусь, он уже в жизни никого не обидит, потому что сколько у него останется той жизни... Итак. Кто?

– Удав.

– Кличка, – понятливо кивнул Мазур. – Только, родной, я среди шушеры не вращаюсь и кличек всякой шпаны не знаю. Давай подробнее. Есть же у твоего Удава анкетные данные?

– Володя Чумовой...

– Это что, фамилия такая странная? – с величайшим терпением спросил Мазур. – Или очередное погоняло?

– Кличка...

– Повторяю – а н к е т н ы е данные.

– Володя Каразин. Человек серьезный, спорить мне с ним было категорически не с руки...

– Ага, – сказал Мазур, – сдается мне, он твое заведение и крышует? Такая сявка, как ты, уж прости, никак не может жить сама по себе, рано или поздно под чье-нибудь крыло юркнешь... Ну, угадал я? У тебя ж, кроме обжорки, еще и доля в клубе «Пятачок», а там, насколько удалось узнать, плясучей молодежи таблеточки толкают в немалом количестве... Да не дрожи ты так, я на тебя стучать не пойду. А торговля «колесами» на широкую ногу, как мне, старому цинику, ясно, уж никак без крыши обойтись не может... Значит, пришел Удав. Под которым ты ходишь. А?

– Ну да...

– И кто он? Я имею в виду, кто он по жизни? В погонах? Из чиновных? Чисто конкретная братва?

– Братва, конечно...

– Авторитет? В законе?

– Нет, не дотягивает. Как вам сказать... Не бригадир и не авторитет. Где-то посерединке...

– Понятно, – сказал Мазур. – Есть прапорщик, а есть старший прапорщик... И что?

– Он сказал, что поцапался с телкой. Телка – чья-то там жена. Какого-то старого хрыча. Из новорусских. Удав с ней месяца два трахался, а потом у них что-то там не склеилось, разбежались со скандалом, и он хочет ей маленько напакостить...

Уже без улыбки, окаменев лицом, Мазур сказал:

– Ну, дальше!

– Она ездит в одно и то же казино, регулярно. Удав сказал, что заедет за мной, когда все будет готово, присмотрит издали... В общем, мне нужно было, когда она отъедет, стукнуть ее машину. Легонечко, несерьезно. А потом заявить ментам, что она на меня бросалась с пистолетом... И все, собственно... Он ничего не говорил, а я, понятно, особо не расспрашивал, но потом, когда у нее из машины достали пушечку, стало ясно, что кто-то ее туда подкинул... Вряд ли сам Удав, конечно... Мало ли шестерок?

– Ну и?

– Ну и все. Удав за мной заехал, у казино вышел, а я стал ждать. Машину мне показали заранее... Она вышла, стала отъезжать, тут я и... аккуратненько... Что вы так смотрите? – занервничал Муслим. – Вас бы на мое место... Это ж Удав...

– Успокойся, – сказал Мазур холодно. – Я же сказал – выложишь все, как на духу, – помилую. Значит, так и было? Ничего не пропустил, не утаил?

– Да, Господи! – Муслим прижал руки к груди, лицо его выражало и страх, и крайнюю степень искренности: – Нечего больше рассказывать!

– Хочется верить, что ты себе не враг... – задумчиво сказал Мазур. – Давай теперь поговорим о твоем Удаве...

Муслим машинально огляделся по сторонам, понизил голос:

– Говорят, он служил в каком-то жутком спецназе... То ли ГРУ, то ли вообще какие-то засекреченные убийцы, у которых даже названия официального не было.

– И, если пройти по всей цепочке, наверняка окажется, что он сам эту мульку когда-то запустил, – сказал Мазур с неприкрытой скукой. – А служил он, если вообще служил, в стройбате под Урюпинском...

– Серьезно, он знает приемы...

– И черт с ними, – сказал Мазур. – Мусля, не рассказывай мне, какой он страшный и жуткий. Меня это совершенно не интересует. Я и сам не подарок, откровенно говоря. Давай о делах насквозь практических: как выглядит, где живет, на чем ездит, где обедает... Уловил? Конкретику давай, родной...

Глядя в окно на мирный городской пейзаж, он улыбался. По жилочкам знакомой волной растекался охотничий азарт.

...Открыв дверь, Мазур даже присвистнул от удивления:

– Какие люди, и без звонка...

– Сюрприз хотел сделать, – сказал Лаврик чуточку сварливо. – А ты, сдается мне, постарел – дверь открываешь, не спрашивая, кто там. Мы ж не в Чикаго, а в Белокаменной как-никак.

– А зачем? – пожал плечами Мазур. – Посмотрел в глазок, увидел старого друга, как тут не открыть?

– Не видел я в двери глазка...

– А вот он, изнутри, – сказал Мазур – полюбуйся.

– Что за черт, и точно... – Лаврик нагнулся к глазку, выпрямился, выглянул на лестничную площадку, покрутил головой: – Неплохо, неплохо...

– Я ж прекрасно помню, что мы не в Чикаго, – сказал Мазур. – Проходи. Виски, коньяк или что?

– Ни капли.

Мазур всмотрелся и убежденно сказал:

– Это не ты. Точно, не ты. Либо инопланетянин-подменыш, либо робот... – он ухмыльнулся и закончил все же: – Либо курс у венеролога проходишь.

– Я тебя тоже люблю, как брата, – сказал Лаврик. – Веди куда-нибудь, где можно в удобном кресле расположиться, а то я сам с непривычки в твоих хоромах заплутаю.

– Сюда, – сказал Мазур. – Нет, ты серьезно насчет абстиненции?

– Увы, увы, – признался Лаврик, опускаясь в кресло с некоторым подобием стариковского кряхтения, что, разумеется, было чистой воды притворством. – Сдавать сегодня один хитрый анализ, требующий кристальной трезвости... Да ты сочувственную рожу не строй, это не подозрение на хворь, это командировка... Точнее, выезд к новому месту работы. Вот газировочки я бы испил.

Мазур принес из холодильника что-то безалкогольное, достал высокие стаканы, уселся напротив гостя. Какое-то время царило молчание – и затянулось оно настолько, что его свободно можно было назвать неловким. Мазуру не приходили в голову никакие светские фразы для затравки разговора, а Лаврик нисколько не стремился ему в этом помочь, сидел с невозмутимым видом и потягивал холодную газировочку – хоть и солидных лет мужичок, остававшийся, сразу видно, крепким профессионалом, опасным, как гремучая змея, которой ненароком дали пинка пьяные ковбои. Вот только некий штришок портил картину...

– Слушай, – сказал Мазур, присмотревшись, – ты ведь волосы красить начал...

– Ага, – сказал Лаврик преспокойно. – Заметил все же? А мне клялись, что подобрали красочку, не отличимую от прежнего колера волосни...

– Вот то-то, – сказал Мазур. – Слишком уж у тебя патлы м о л о д ы е. Я тебя лицезрел на протяжении многих лет...

– Ну вот, пришла такая блажь, – сказал Лаврик. – Седины отчего-то терпеть не могу. Тебе, сразу видно, красивая проседь на висках только нравится, а я не переношу что-то... Могу я наконец себе позволить какой-нибудь пунктик?

– У тебя один уже есть, – сказал Мазур. – Пенсне твое легендарное.

– Ну, пенсне у меня настолько давно, что превратилось уже из пунктика в непременную деталь образа...

– А почему сейчас не надел?

– Потому что разговор будет крайне серьезный, – сказал Лаврик.

– Да ну? – с наигранной беспечностью улыбнулся Мазур.

Лаврик смотрел на него строго и печально. И не мигал так долго, что в самом деле стал напоминать гремучую змею – не шебутную, кусающую все, что движется, а пожилую уже, умудренную житейским опытом и философской ленцой. Но тем не менее оставшуюся полноценной гремучкой с полным комплектом зубов...

– Сколько лет мы друг друга знаем, я уже путаюсь, – сказал он наконец. – Двадцать пять уж точно.

– Даже поболее, – сказал Мазур.

– Вот именно, даже поболее. И никак нельзя сказать, что мы с тобой были недругами, даже недоброжелателями не были. Я тебе как-то жизнь спас, всерьез, без дураков, а ты, соответственно, мне. Или наоборот – сначала ты мне, а потом я тебе... Не помню точно. Какая разница?

– Какая разница? – как эхо подхватил Мазур. – Но если уж у нас выдался умиленный и ностальгический вечер воспоминаний, то, исторической точности ради, нельзя не внести в летописи и на скрижали, как ты лет восемь назад меня всерьез подозревал то ли в шпионаже, то ли в измене, то ли во всем сразу. В Сибири дело было. Помнишь?

– Да помню, конечно, – без малейшего смущения кивнул Лаврик. – Обиду затаил?

– Я их не таю. Проходят помаленьку, рассасываются...

– И правильно, – сказал Лаврик. – Потому что такая уж у меня в этой жизни была историческая функция: подозревать всех и каждого и, едва это обрастет чем-то вещественным, действовать.

– Так не было у тебя ничего вещественного.

– Не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – о ситуации, которая называется «так уж сложились подозрения».

– Понимаю, – сказал Мазур. – Это я так, язвлю потихоньку...

– Историческая функция и экологическая ниша, – сказал Лаврик с отстраненным видом. – Ну, что ж поделать, однажды так сложилось. Далеко не впервые в истории человечества... Но для тебя-то все распрекрасно кончилось, оказался чистеньким... Знаешь, к чему я клоню? К тому, что я никогда тебе не был врагом. Ну, близким другом – тоже вряд ли. И тем не менее... Старые сослуживцы. Как выражаются англичане, парни в старых школьных галстуках... Я не сентиментален, но нас все же слишком многое связывает, черт меня раздери. Мы – к а с т а...

– Прекрати, умоляю, – сказал Мазур. – Еще пара столь же лирических сентенций – и я зарыдаю, как беременная незамужняя школьница. Стану ронять на паркет слезы, крупные, как...

– Заткнись, – сказал Лаврик резко, властно, жестко. Так, что Мазур моментально замолчал. – Пошутили – и будет. Дело слишком серьезное. Я, знаешь ли, выхожу в отставку. До пенсионного возраста далеко, но так уж карта легла. Приходится. Более того, я вообще из страны уезжаю на неопределенный срок. Пристроили военно-морским атташе в одной уютной европейской стране. Это лучше, чем играть в домино на бульваре со старыми пеньками. Или на даче с грядками возиться. В общем, из к о н т о р ы ухожу совсем скоро, окончательно и бесповоротно. И никогда ничем помочь тебе уже не смогу. А посему пришел предупредить по-дружески...

– На предмет? – насторожился Мазур.

– Сам знаешь. На предмет кое-каких забав во внеслужебное время с участием подчиненных.

Сделав до идиотизма честнейшее лицо, Мазур сказал:

– Не пойму, о чем ты. Я...

– Молчать! – цыкнул Лаврик. Сейчас он был по-настоящему страшен. – Не изображай передо мной целку, не лепи горбатого, не дуркуй. Одним словом, не вешай лапшу на уши. Мы оба прекрасно знаем, что я имею в виду... молчать, говорю! – И он повторил с расстановкой: – Мы оба прекрасно знаем, что я имею в виду... Хватит, ты понял? X в а т и т. Нарушаешь железный закон спецназа – не умеешь вовремя остановиться. Я понимаю, что начал ты совсем недавно, но так уж сложилось, что самая пора останавливаться.

– Думаешь? – спросил Мазур с кривой улыбочкой.

– Не думаю, а знаю доподлинно, – отрезал Лаврик. – Хватит, соколик. Сворачивай дело, распускай неформальную команду, ложись на дно н а с о в с е м. Пока не поздно. Я тебе, конечно, не скажу ничего конкретного, ты меня знаешь... но, пользуясь абстракциями, могу заверить: ситуация вплотную подошла к той невеселой точке, когда достаточно тебе сделать шаг-другой в том же направлении, чтобы материал на тебя п о ш е л. Уясняешь?

– Не дурной, – сказал Мазур тихо.

– Приятно слышать... Кирилл, какие бы реформы над страной ни грохотали, к о н т о р а остается прежней – с теми же замашками, с той же хваткой, с теми же отчаянными молодыми майорами, желающими выслужиться на громком деле. Заметь, на р е а л ь н о м деле, а не дутом или сфабрикованном...

– Даже так?

– Я же говорю, дело обстоит хреново. П о к а я еще могу все замазать. Но скоро у меня такой возможности не будет. Меня здесь вообще не будет, стану заниматься в Европе совершенно другими делами... И напоследок хочу тебя вытащить... может быть, даже не ради тебя самого, а ради общего прошлого. Славного, что бы там ни говорили, прошлого.

– Ну что же, – медленно сказал Мазур. – Все это звучит чертовски убедительно. Но, по многолетней привычке перебирать все без исключения версии и варианты... могу с тем же успехом предположить, что ты мне врешь сейчас как сивый мерин. Что к тебе приперся наш общий друг Коленька Триколенко, простой, как три рубля, старомодный, как фитильный мушкет, рассказал тебе о моих делах, и вы договорились меня припугнуть, чтобы спасти от погружения в пучину порока... По-моему, э т а версия вполне имеет право на существование.

Лаврик молча встал, выпрямился. Лицо у него было бесстрастным, совершенно невозмутимым.

– Я искренне хочу тебя вытащить, – сказал он холодно, чеканя каждое слово, – и я нисколечко не ломаю комедию. Все обстоит именно так, как я говорил. И если ты этого не поймешь, жаль мне тебя… Откровенно говоря, мне совершенно наплевать на ту толстобрюхую сволочь, которую ты щ и п л е ш ь. Меня всю жизнь учили заправлять яйца в мясорубку исключительно тем, кто грешил в компании с врагом внешним. А потому меня совершенно не интересуют любые внутренние разборки. Но если ты заиграешься и тебя все же возьмут за хвост, – а так вскорости может произойти, – то ты, обормот, шлепнешь грязнющее пятно на к а с т у. На мундир. А этого лично мне категорически не хочется. И я тебе говорю совершенно серьезно: завяжи, пока не поздно... – Он коротко поклонился старинным офицерским поклоном. – Можешь не провожать. Дорогу найду, а дверь захлопнуть – дело нехитрое.

И вышел, прямой, как новехонький штык.

– Уписаться можно... – не без грусти пробормотал Мазур в пространство. – Сговорились вы, что ли...